Призванье варяга (von Benckendorff) (части 1 и 2)

      - "Какое кольцо?"
      - "Ну, такое вот - в нос, - вроде бычьего".
      Тут уж Государыня изволит смеяться так долго и так заразительно, что и матушка невольно поддается этой странной веселости. А потом Ее Величество вдруг перестает смеяться, цепко хватает еще улыбающуюся племянницу за плечо и та в ужасе отшатывается, как будто видит перед собой - привидение. А тетка шипит прямо в ухо:
      - "Да нет же, дурочка. Запомни первое правило Софьи Фредерики Шарлотты фон Шеллинг, - даже и не думай встречаться с быком, не продев ему в нос кольца. Ты у меня вот где сидишь", - на миг Государыня стискивает матушке горло железной рукой, и сразу же отпускает, - "что захочу, то с тобой и сделаю. Знаешь, где у тебя кольцо?" - тетка внезапно хватает племянницу за другое место, опять на миг стискивает и сразу же отпускает, - "Тебе хочется замуж. Тебе нужен дом, семья, детишки, не век же тебе нюхать все эти мерзкие запахи?!
      Так вот, - заруби себе на носу - я дам тебе мужа. Богатого, родовитого, так что все твои подружки на тебя обзавидуются. Дам!
      Может быть... На колени, сука..."
      Девушка в офицерском мундире, которая в эти минуты уже вскочила со своего места и отчаянно отдирает от себя руки тетки своей, вдруг обмякает, обхватывает Государыню и медленно сползает бесформенным кулем по тетке на пол. Обнимает царице колени, и, закусив губы, смотрит на родственницу снизу вверх. А та из своего кресла чуть наклоняется и по-матерински целует девушку в лоб. Затем вдруг зевает, достает из складок платья тонкий стилет, и, подавая его племяннице, говорит сонным голосом:
      - "Постереги меня. До личной охраны мне не дойти, а тут... Я недолго..."
      Племянница растерянно теребит сонную тетку, с ужасом говоря:
      - "Здесь нельзя. Здесь же -- запахи! Пойдемте на воздух, ведь надышитесь здесь всякой гадости!"
      Тетка на миг приоткрывает глаза, строго грозит моей матушке и назидательно, с трудом ворочая неподатливым языком, выговаривает:
      - "Никогда не спи вне закрытого помещения. Уж лучше я у тебя тут надышусь, чем там -- проснусь с дырой в голове!
      Да, и напомни мне завтра -- снять с тебя мерку. Есть у меня портной -чистый кудесник. От Бога кузнец -- даром, что крепостной".
      С этими словами венценосица засыпает. Матушка прислушивается с дыханию тетки, затем осторожно встает, запирает дверь палатки на ключ и задвигает тяжелый засов. Затем она подбирает с полу осколки колбы с лекарством и собирает тряпкою с пола мокрую кляксу. Когда племянница кончает работу, она замечает, что теткина рука соскользнула вниз с подлокотника и теперь нельзя подсесть к креслу с сухой стороны. Со стороны ж влажного пола...
      В палатке трудно дышать от окислов азота и серы. Но еще сильнее здесь пахнет соляною кислотой. Поэтому пол в лаборатории каменный - деревянный паркет после влажной уборки каждый раз покрывался б обугленной коркой и дырами.
      Матушка долго смотрит на пятно влаги, в коем потихоньку осаждается кислота, а потом снимает с полки свой лабораторный журнал. С видимым сожалением она перелистывает его, а затем решительно закрывает и кладет журнал на пол -- прямо на кислотное пятно на полу. У самой ноги венценосицы.
      Матушка садится на свой журнал, сжимает в ладони стилет и ждет, пока Государыня проспится и протрезвеет.
      Ее Величество тяжело дышит, чуть похрапывает и что-то бормочет, но девушка не обращает на это внимания. Государыне сие нравится -- многие из вроде пригодных в такие минуты подсаживались еще ближе, пытаясь в монаршем бреду услыхать что-то лишнее. Таких моя бабушка потихонечку отстраняла.
      Матушке же через год она даст совет. В стране, где пьянство -- есть образ жизни, все важные разговоры, или смотрины будущих протеже надобно проводить сполоснув горло водкой. И еще капнуть в глаз "берлинской росы". От сей гадости страшные рези и портится зрение, но глаза обретают нужную маслянистость. Дальше -- импровизация и ваш актерский талант.
      Матушка же еще через год сделала тетке ответный подарок. Этакие духи из смеси сивушных масел с уксусным альдегидом -- дабы создать нужный дух перегара. Бабушке сразу понравился дар и с той поры она знала племянницу лучшим химиком в нашем роду. Кстати, сегодня -- полоскания водкой, "роса" и матушкины "духи" -- этакий джентльменский набор любого жандарма. Или разведчика.
      Коли б я выпил хоть десятую часть того, что мне приписали, - сгорел бы от спирта лет в тридцать, если не в двадцать пять!
      А так -- пережил я всех моих врагов-одногодков. Родил кучу девочек -умненьких, да красивеньких. За ряд научных открытий в области химии избран во все академические общества всей Европы (в России -- позже других). Чемпион России по шахматам.
      Иные это оспаривают, ибо я прервал участье в турнирах лет двадцать назад. В день, когда я из оппозиции стал опорой русской монархии. (Ради нашей поддержки Александр даровал лютеранам все просимые нами свободы.) А одно дело, когда в турнире играет опальный и вольнодумец, иное - граф, ловящий, да пытающий вольнодумцев. Ибо в Игру не надо мешать политику, якобинство и дыбу. Но пока я играл, я так и не был никем побежден, хоть Государь и сулил противникам всякие милости. (За этим стояло желание унизить Латвию, лютеран и евреев -- так что и тут, увы, не без политики...)
      Гроссмейстер Ложи "Amis Reunis". Главный раввин всей Империи. Начальник Третьего Управления -- Имперской разведки. Шеф жандармского Корпуса -сиречь контрразведки. Безусловный правитель Лифляндии, Курляндии, Эстляндии и Финляндии.
      А теперь скажите по совести, смог ли бы я все вот это, не слыви горьким пьяницей?! Родился ведь я незаконным, да еще -- инородцем, да самое для многих тут гнусное -- с иудейскою кровью... Да с правами на русский престол... Да любая мразь порешила б меня, - просто так. На всякий случай. А с пьяницы -- какой спрос?! Сам пропьет...
      Так что особая у меня признательность бабушке за сей секрет, "росу" и матушкины "духи". Но недаром же она во всех делах стала -- ВЕЛИКОЙ. А у истинных Императоров даже в столь странных штуках -- нет мелочей.
      Здесь мне пора рассказать о фон Шеллингах.
      Наша история началась почти что недавно -- в XVI веке. Точнее сказать невозможно, ибо никто не знает где и когда родился Рейнхард фон Шеллинг, он же -- Рейнике-Лис. Возможно, его имя было не Рейнхард.
      Однажды в Франконии -- под Нюрнбергом головорезы моего предка Эйрика фон Шеллинга остановили бродячего музыканта -- алхимика, который имел глупость перед тем похваляться, что умеет обращать вещи в золото. Его отвели в замок и там посадили на цепь, пока он не наделает золота столько, чтоб барону хватило на старость.
      Увы, Лис не сделал Эйрику золота, зато в замке завелась стая "лисят". Честный разбойник не знал куда глаза девать со стыда и заплатил огромную сумму папе, чтоб тот сделал Лиса -- фон Шеллингом, а внуков разбойника признал баронетами.
      Он был не такой уж дурной человек -- Эйрик фон Шеллинг. Так -- убивал потихоньку купцов на дороге, пару раз напал с ватагой на сам Нюрнберг и кого-то зарезал, но лишнего он не брал. Его звали "Эделихь Раубриттер" -"Честный Рыцарь с Большой Дороги". (Образчик немецкого юмора.)
      Как бы там ни было, в пору ту началась Реформация. Эйрик, конечно же, "секвестировал" земли с имуществом ближнего монастыря, а заодно и -непослушных монахов. Напрочь.
      Увы, в тех краях победили католики и новоявленным протестантам пришлось уносить ноги от вражьих армий. Бежать пришлось долго и вскоре Эйрик и Рейнхард попали в Голландию. Как раз к той поре, когда там началась заварушка.
      Рейнике-Лис был весьма ловким, хитрым и вызывающим доверие человеком. Про него говорили -- "он умел продать вам вашу же деревянную ногу". Старый Эйрик был обратного теста -- классический рыцарь: "зол, свиреп и вонюч".
      Вместе их звали -- "Лис в зятьях у Волка" и там, где не мог "по-хорошему" Лис, "по-плохому" вступал в дело Волк. И наоборот. Вместе они стали -- "не разлей вода парочка".
      Вот и в Голландии зять с тестем реквизировали пару католических лавок, купили на сии денежки крупный фрегат и отплыли в Карибское море аккурат перед тем, как в Голландию прибыли каратели герцога Альбы. (У фон Шеллингов это фамильное -- мы всегда знаем, когда пора смыться.)
      В "флибустьерском, дальнем синем море" мои предки остановили парочку галеонов, перевозивших испанцам несметные сокровища обеих Америк. А с такими деньгами их приняли при Оранском дворе и вскоре фон Шеллинги породнились с Оранской династией -- нынешними правителями Голландии. (Тем нужны были деньги, а моим предкам страшно везло -- буквально каждый набег на испанцев приносил новый корабль полный золота!)
      Деньги эти были, конечно, пиратскими, но они, как известно -- не пахнут. Так что в Голландии наша фамилия стала самой богатой и уважаемой.
      Именно мы субсидировали вторженье Вильгельма Оранского в Англию и "Славную Революцию". В благодарность Вильгельм посадил на английский трон юного Саксен-Кобурга, матушку коего в девичестве звали фон Шеллинг. (Прочие ее дети стали править Ганновером.)
      Когда Фридриху Прусскому нужны были деньги на его "Юбер Аллес", он сразу же обратился к нашей семье. И голландский юноша -- барон Эрих фон Шеллинг прибыл в Берлин, чтобы стать ему кредитором, основателем Академии Прусских Наук и создателем Абвера. (Забавно, но первое время Абвер был банковской службой, следившей за судьбой голландских кредитов. Это уже потом все осознали, что его возможности -- много шире.)
      За такие заслуги перед прусским отечеством "Старый Фриц" женил одного из племянников на племяннице своего кредитора. Так моя тетка (после смерти Старого Фрица) стала прусскою королевой.
      Увы, у старых грехов - длинные тени. Со времен Рейнике-Лиса над фон Шеллингами тяготело "родовое проклятие". В нашей семье редки мальчики, а у многих девочек дети рождаются мертвыми. В современной науке эта болезнь зовется "кавказской" и каким-то образом связана с кавказскою кровью.
      У Рейнике были черные глаза, темные волосы и необычайный чарующий голос.. Сам он объяснял это богемскою кровью, но австрийцы в один голос числят нашего предка -- цыганом, а испанцы того хуже -- евреем. (У кого что болит...)
      В старшей же ветви нашего рода от отца к сыну передается "Крест Рейнике" -- единственная реликвия той поры и времен. Крест сей -григорианского образца с армянскою вязью. Я знаю сию надпись на память, там лишь слова какой-то молитвы -- не больше того, но... Мы всегда знали -откуда в нас кавказская кровь и отчего к нам прилипло "проклятие".
      (В смысле мистическом, - зря Эйрик с Рейнхардом спалили тот монастырь, да перебили монахов. Хоть врут, что у болезни сей медицинские корни, но... нельзя так со Слугами Божьими.)
      Борются с "проклятием" одним способом -- чтоб дети рождались здоровыми, нужно найти партнера с такой же болезнью. Или... Забеременеть от кровного родственника.
      Часть женщин в нашей семье не страдают "проклятием". Другие -- очень. Средь них была и правительница Ангальт-Цербста -- двоюродная кузина моего прадеда. Она хорошо знала, как бороться с "проклятием" и родила от кузена смышленую девочку, кою назвали -- Софьей Фредерикой Шарлоттой фон Ангальт Цербст. Или -- Екатериной Великой. Родной теткой моей родной матушки.
      Теперь вы знаете, - почему шеф Абвера нарочно скомпрометировал именно Ломоносова, коего опасались в правах на русский престол. Теперь вы знаете, как поймали в Германии княжну Тараканову и всех прочих.
      Пруссия числилась врагиней России и претенденты на русский престол начинали свои эскапады обычно с Берлина. Абвер же их потихоньку ловил и передал русской царице -- родной дочке шефа прусского Абвера. Вы представляете -- как тесен мир?!
      В отличие от России в Европе хорошо знают сию родословную. Габсбурги, у коих фон Шеллинги угоняли фрегаты, груженные золотом, объявили моему роду вендетту. С тех самых пор Австрия, Франция и Испания не дружат с Англией, Пруссией и Голландией. А после коронации бабушки еще и с Россией.
      Потом были празднества и роскошнейший фейерверк, посвященный основанию Черноморского флота и грядущему присоединению Крыма к России. Зрители остались от салюта в восторге. Слухи о таинственной девице, знающей Канта накоротке, и умеющей создавать фейерверк переполнили двор. Ее ж непривычная (для женщины) внешность и тяга к мундиру дали толчок к россказням самым невероятным.
      Самым скандальным и преследующим всю жизнь мою матушку стал слух о ее "ведьмовстве". Сказывают, что однажды придворные шлюшки решили подшутить над иноземкою и пробрались в ее пороховую палатку. Посреди комнаты они обнаружили странное зеркало, - навроде того о коем они слыхали у собственных бабушек. (Слух сей настолько укоренился в столицах, что через полвека Пушкин напишет: "Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи..." Это, как ни странно -- о моей матушке.)
      Когда несчастные заглянули в сие зеркало, они (по их бессвязным рассказам) -- "увидали весь мир, ангелов в небесах и чертей в подземелье..." А еще они слышали голоса, пенье птиц в райских кущах и... крик грешников в аду. Среди тех, пытаемых всеми чертями, девицы узрели себя и -- все трое лишились чувств.
      К счастью, во время пришла моя матушка, которая смогла вытянуть всех троих из под тяги, в коей шло "серебрение" стекол. (Бабушка пожелала производить зеркала прозрачные с одной стороны -- прямо в России.)
      Девицы после сего резко изменили свой образ жизни (одна из них даже ушла в монастырь) и стали если не образцом добродетели, то -- примером для прочих шлюх. Карл Эйлер написал большую статью о методах лечения больных с тяжелейшим отравлением ртутью. Матушка прославилась записной ведьмой и ее принялись обходить за семь верст.
      Абвер же (а впоследствии и моя жандармерия) обогатились новым методом пытки. Друга привязывают над таким "зеркальцем" и он сам все рассказывает. В ртутном бреду. После этого обычно он умирает (ртуть -- понимаете), но...
      За показаниями несчастного наблюдают его товарищи по подполью -- из другой комнаты. Не видя источника ртути, они не знают причин столь бурного речевого поноса, решают, что перед ними предатель и сами дают показания. Никаких тисков, игл, или дыбы... Я, конечно, умею получать показания и совсем дантистскими методами, но, честно говоря, не терплю прямого насилия.
      Так что Пушкин был прав, говоря -- "Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи...", но не совсем понял сути нашего метода. Широко простирает химия руки -- в тела человеческие.
      Эта история случилась как раз перед фейерверком и двор, с одной стороны, восхищался матушкиным талантом, а с другой -- шептался между собой, что такую игру огня может дать только знание адских жаровен. Сам Потемкин, говорят, произнес:
      - "Я восхищен сим искусством, но не готов продать за него свою душу".
      Мнение фаворита никто не оспорил и отношение общества к матушке было двояким. Ей восхищались, но... боялись общаться.
      Когда устроились танцы, девушка, втайне мечтавшая встретить на сем балу своего суженого, переоделась в новое платье из китайского шелка. Она истратила на него все свои пятьсот марок. На него и нитку японского жемчуга, а туфельки у нее были бабушкины. Ей всегда нравились жемчуг, серебро и сапфиры - эта бледно-синяя гамма выгодно оттеняла матушкины голубые глаза и нежно-белую кожу, - любая женщина любит подчеркивать все имеющиеся у нее достоинства с максимально возможным эффектом.
      На своем первом балу матушка была в простом шелковом платье и нитке жемчуга. На фоне обвешанных камнями русских красавиц ее попросту не заметили. Да и мненье "светлейшего" внесло свою лепту.
      (Впоследствии все углядят странную связь -- чем больше будет матушкино влияние при дворе, тем хуже пойдут дела у "светлейшего". Когда ж он, утратив практически все, умрет в дороге от странного яда, все свяжут сие с уменьшением ставки кредита по долгам графа Зубова. Матушка ни к кому и ни разу не слала наемных убийц. Она кредитною ставкой и таможенным сбором убивала верней, чем кинжалом и ядом.)
      Но в тот день "светлейший" был в полной силе и матушка в самых расстроенных чувствах удалилась от праздника в укромную комнатку. Там она села "зализать душевные раны" и ждать окончания веселья для того, чтоб без помех убрать петарды, да свечи с мортирами. А дабы не растравлять себе душу - раскрыла Кантову "Общую естественную историю и теорию неба" с автографом и любезными пояснениями автора на полях.
      И вот, пока она всецело поглощена усвоением нового взгляда на теорию образования Вселенной, в ее комнатку вваливается огромный мужик, который, обдавая матушку этаким амбре из дорогого одеколона и сивушного перегара, вежливо осведомляется:
      - "Здесь, милочка, не пролетал этакий мон ля петит, этакая немецкая нимфа, баронесса фон... уж не знаю как ее там! В общем, - новый фойермейстер Ее Величества! Она мне назначила здесь тет-а-тет".
      Девушка с умной книжкой подскакивает от неожиданности, невольно краснеет, как маков цвет, и еле слышно лепечет:
      - "Вы имеете в виду Шарлотту фон Шеллинг?"
      - "Да, что-то вроде того. Так, где же она?"
      Баронесса фон Шеллинг медленно закрывает свою необычайно нудную книжку и, вставая со стула, произносит:
      - "Шарлотта фон Шеллинг - к Вашим услугам. Но я не назначала вам здесь свиданий. Кстати, с кем я имею Честь?" - при этом она во все глаза смотрит на кавалера. Тот - настоящий красавец: двухметровый верзила, грудь колесом, косая сажень в плечах и все - при всем.
      Больше всего в Бенкендорфах людей поражает животная сила, "мужицкая" мощь, коей сплошь и рядом лишены потомки иных древних родов. Недаром нас зовут "Жеребцами Лифляндии" и "жеребята" нашего производства растут в домах чуть ли не всего русского (и германского) света. Не стараюсь похвастать, но неспроста народ говорит, что "У мужика вся сила -- в яйцах".
      Матушка во все глаза смотрит на великана и не верит, что такие женихи бывают на свете. Тот же с изумлением смотрит на "эту поганку" (именно так мой дядя станет звать мою матушку) и не знает, что ему делать. Потом матушка частенько смеялась, рассказывая, как Бенкендорф невольно выдунул перегар в сторону, совсем как напроказивший мальчишка перед строгой матерью, и даже пробормотал что-то вроде: "Атанде..! Вот влип, так -- влип".
      - "Полковник Бенкендорф - к Вашим услугам. Мы тут знаете ли... Крутили бутылочку на фанты, и за Вашим отсутствием бутылочка указала на меня и на вас, так что теперь вы - моя пленница. Я обязан пригласить вас на тур мазурки".
      Матушка невольно смеется такой простоте русских нравов и, вновь раскрывая Канта, отвечает с усмешкой:
      - "Что ж, я освобождаю вас от Вашего обязательства. У меня чуточку болит голова, и я лучше посижу здесь - в тишине. Вас же, наверно, ждут Ваши друзья. Спасибо за приглашение, но... Будьте здоровы".
      Тут бравый полковник теряется совершенно, - сперва он идет к выходу, потом вдруг останавливается, топчется на месте, всплескивает руками и с отчаянием в голосе восклицает:
      - "Mon bleu, да что ж Вы меня без ножа-то тут режете! Бутылочку-то крутила Сама! Да как же я теперь без тебя покажусь... Да ты станцуй со мной раз, и - разбежались. Что тебе, жалко?! Дура..."
      Матушка рассказывала, как ее прям подбросило от сих слов, а в голове будто колокол: "Я дам тебе мужа - богатого, родовитого... Дам". А в глазах, как в кривом зеркале -- вялый, зависимый подбородок, слюнявая нижняя губа, какие-то будто стеклянные и в то же время - бегающие глаза, огромные, напомаженные усы и надо всем этим омерзительный, тошнотворный запах дорогого одеколона...
      Дальше она плохо помнила, что случилось. Только громкий хлопок - это упала книга с ее колен на паркет. Только ослепительный свет - это огромные люстры резанули глаза, когда Бенкендорф вводил ее в центральную залу. Ввел и не стал танцевать, а побежал, таща за руку через весь зал - искать Государыню. И матушка рассказывала, как она увидала тетку и всю дорогу смотрела царице в глаза и еле заметно, чтоб лишний раз не нанести ущерб офицерской Чести, качала отрицательно головой. А венценосная тетка будто не видела, ее глаза все время бегали, будто прячась от сей мольбы, а затем...
      Затем Государыня крикнула:
      - "А вот и мой маленький фойермейстер! Умничка! Давно я так не смеялась. Шампанского моей новой подруге! Да больше!"
      Откуда не возьмись, появилась огромная чаша, в которую тут же ударила струя пены. Девушка, кою почти облапил ее кавалер, совсем испугалась:
      - "Я не пью, Ваше Величество! Я не умею... Я... не пью!"
      На что Императрица хохочет:
      - "Ерунда! Все пьют. В России - пьют все! Вот и твой кавалер не упустит. Да, Господа, за нашу Армию. За моих Офицеров! Пьют все!"
      Девушка в светло-голубом платье с ужасом обводит взглядом собравшихся. Более половины из них - люди из "Тайных". Они аж шеи вытянули, чтобы услышать ответ. Несчастная дрожащими руками берет чашу с шампанским, подносит к губам и отхлебывает. Тут же чуть ли не отталкивает вино от себя и в ужасе шепчет первому же соседу:
      - "Там же - опий!"
      Тот не слышит. Он вместе с другими офицерами раскачивается из стороны в сторону и громко повторяет вслед за всеми:
      - "Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна..."
      Матушка чуть морщится и, поднося чашу к губам в другой раз, с ненавистью смотрит на Государыню, а та, будто ей нужно сказать что-то важное, наклоняется к племяннице и с мольбой в голосе просит:
      - "Пей, доченька. Так лучше. Так легче. Я как увидала своего идола, так - чуть рассудок не потеряла. А выпила зелие и - не помню уже ничего. ПЕЙ!"
      И матушка под радостные вопли и крики придворных: "Горько!" и "Пей до дна!" - выпивает чашу сию. А потом ей становится так легко, что она, не останавливаясь, пляшет весь вечер до другого утра.
      Проснулась она вечером третьего дня в своей же постели. Проснулась и поняла, что теперь она либо должна выйти замуж за Бенкендорфа, либо уйти в монастырь, дабы спасти свою Честь.
      Еще в бытность ее в пансионе - их, благородных девиц, обучали неким правилам женского естества и помогали составлять "календарь". И шутили при том, что в одни дни надо звать милых любовников, в другие же - заботиться о династии благоверного. Ей же "не повезло". Поэтому-то она и плакала вплоть до утра четвертого дня.
      Наутро же она, не сказавшись прислуге, пошла на поиски Бенкендорфа, чтобы расставить точки над "i". Но полковника дома не оказалось, а слуга отвечал:
      - "Так барин-с уехали-с - может к певичкам, а может и к дружкам в имения-с. Ежели к певичкам - так это надолго, правда, деньжата у него на исходе, так что скорее он в имениях-с. Найдет там матрешку попроще, вжарит ей по самое не хочу, наврет с три короба-с и - домой. Так что денька через три ждем-с. Тогда и приходи к нему в гости".
      Разумеется, сказал он все это не сразу, но для профессионального иезуита, привычного к беседам с простыми людьми, выудить сии новости труда не составило.
      По возвращеньи домой матушка просит нагреть ей ванну воды, а потом запирается в комнате и вскрывает вены на руках и ногах. Я никогда не спрашивал ее, зачем она сие сделала. В жизни, даже в жизни профессиональных разведчиков, бывают такие моменты, когда -- "все", когда "накормили" уж досыта, по самое... И я ее понимаю.
      Ее спасли чудом. Служанка, пробегавшая мимо ее комнатенки, обронила поднос с посудой и учинила такой грохот, что все выскочили посмотреть, что случилось. Все, кроме матушки. У слуг была голова на плечах, да и слухи до них доходили, - какой кусок счастья свалился на бедную, но ими любимую, сироту. (Матушку боялась и ненавидела знать. Люди ж простые -- любили ее и со всеми горестями и заботами шли сразу к "Хозяйке". И она брала детей их на службу, прощала долги и защищала их перед сильными. Теперь латыши ходят ко мне. И за глаза зовут просто - "Хозяин".)
      Вот мажордом и постучался в закрытую дверь, чтобы узнать, чем вызван столь богатырский сон. Когда же все поняли, что дверь заперта изнутри, ее просто вышибли.
      Так что матушкино приключение кончилось тем, что под влияньем аффекта она слишком удачно полоснула себя по правой ноге и зацепила ахиллову жилу. Так что с тех самых пор матушка всю жизнь провела с тростью, да в особенном сапоге. Больше она не танцевала.
      Что же касается ее психики, матушка дня три лежала в сумеречном состоянии, - это когда зрачки вроде бы на свет реагируют, но на жесты, а тем более слова - реакции никакой. Я видел такое после тяжких ранений.
      Весьма опасное состояние, но во сто крат опаснее то, что начнется, когда раненый начнет сознавать, что с ним случилось. На моей памяти десятки, сотни крепких здоровых мужиков, которым бы жить, да жить, приходили в себя, обнаруживали ампутацию, молча отворачивались лицом к стене и угасали на наших глазах. Без руки, да ноги им было незачем жить...
      Кстати, это весьма простая проверка при неудачном самоубийстве. Настоящий самоубийца, придя в себя, обыкновенно плачет, а затем, как искалеченный на войне, отворачивается ото всех и спит. Он и вправду не хочет жить, он стремится уйти от жизни, а сон - разновидность смерти. Самоубийца мнимый, налагающий на себя руки, чтоб обратить на себя наше внимание - после выхода из шока счастлив, что жив. Он рад, что за ним ухаживают, он пытается сделать трагедию из происшедшего и порою свершает экстравагантные поступки, но в любом случае мы видим острое желание контакта, общения с иными людьми. Эти наблюдения я вывел из своей многочисленной жандармской практики, и они помогли мне в раскрытии весьма многих запутанных дел.
      (Господа якобинцы могут сто раз говорить, что мсье Сен-Симон с обиды стрелял себе в голову и промахнулся, а я уверяю, что все это -- липа. Ибо когда прибежали на выстрел, сей стрелок требовал к себе журналистов! И раз даже в этом пророк социального равенства был лгун, да обманщик -- не ждите правды от всех его проповедей!)
      Моя матушка, по рассказам, на четвертый день зашевелилась, и перекатившись на бок, отвернулась к стене. Сиделки, не смыкавшие по приказу Государыни глаз, ощупали ей лицо и обнаружили, что оно мокро от слез. Поэтому одна из них, несмотря на столь поздний час, бросилась в монаршьи покои и сообщила тревожную весть.
      А к тому времени бабушка, не ожидавшая столь стремительного и мрачного развертывания событий, не выдержала и призналась, что баронесса фон Шеллинг - ее родная племянница.
      Двор был в шоке, дамы, беспечно развлекавшиеся на счет моей матушки, сразу прикусили язычки и теперь дежурили у дверей, дабы при первой возможности принести извинения. Придворные офицеры, до того весело смеявшиеся над "очередной проделкою" Бенкендорфа, осознали всю низость своего поведения и теперь в один голос резко осуждали сам образ жизни и привычки полковника.
      Тем временем Государыня изволила лично прибыть в комнату к больной девушке, та не отозвалась на всю ласку Ее Величества и, по словам очевидцев, они впервые увидали Екатерину Великую в определенном смущении и растерянности. Наконец, бабушка оставила бессмысленные уговоры несчастной и вместо того стала разбирать и рассматривать ее вещи. Книги - в особенности.
      Бабушка была немало удивлена тем, что из всех художественных произведений, кроме Канта, химических руководств и таблиц, матушка читала одну только книжку - "Сказки матери Гусыни" Шарля Перро. А изо всех детских сказок книжка, когда Государыня взяла ее в руки, сама собой открылась на "Золушке" - на ней она была сильнее всего замята.
      Сперва бабушка не знала, что думать, а потом вдруг заплакала и вышла из комнаты. Когда ее осмелились спросить об этих слезах, Государыня отвечала:
      - "Господи, грех-то какой... Да как я могла забыть, - она ж потеряла мать свою пяти лет от роду!" - и показала при этом первую страницу, на которой было написано: "Милой доченьке в день ее Рождения от Мамы". Подпись моей бабушки - урожденной Эйлер и дата - декабрь 1763 года. Бабушку замучили в прусских застенках под Рождество - через неделю после дня Рождения моей матушки. Та родилась пятнадцатого, а бабушки не стало на двадцать второе...
      А ближе к утру в печальной комнате появились лакеи, ловко повернувшие кровать с больной так, что та теперь могла видеть дверь комнаты. Раздалась прекрасная музыка, вспыхнули сотни свечей, и в комнату вошла Прекрасная Фея, спросившая:
      - "Почему плачет крестница? Маленьким девочкам не надо так плакать..." - но не успела она досказать, как произошло что-то ужасное. Будто какая-то сила подняла из кровати несчастную сироту и бросила ее на пол. А там молодая девушка на карачках, потому что мешали бинты на руках и ногах, подбежала к доброй волшебнице и нечленораздельно, почти как дикий звереныш, - заскулила и прижалась к ноге. Государыня в первый миг оторопела, а потом зарыдала сама, сорвала с себя напудренный парик с мишурой и швырнула его в своих фрейлин с криком:
      - "Вон отсюда! Пошли все вон - мать вашу так!"
      Убегающие женщины только и успели заметить, как простоволосая, страшная Государыня подхватила свою племянницу на руки и понесла обратно на постель. Затем дверь захлопнулась, и никто дальше не знает. Матушка всего этого просто не помнит, а бабушка - никому не рассказывала.
      Так матушка оказалась на попечении лучших врачей и стала потихонечку оправляться. Сама Государыня обмолвливалась, что не думала за матушкой таких телесных и внутренних сил.
      Вскоре на руках у царицы появилось коллективное письмо офицеров столичного гарнизона, в коем люди порицали поведение и образ жизни "любимца Наследника". Императрица вызвала виновника к себе на ковер и зачитала отчет Александра Суворова о поведении вверенных ему офицеров во время турецкой кампании.
      "Офицер Бенкендорф проявил себя исполнительнейшим среди прочих, так что я посылал его в самые жаркие места, где потери были не столь важны в сравнении с верной победой. Полковник Б. своею храбростью так одушевлял рядовых, что даже самые негодные преисполнялись отвагой и бежали за ним на верную смерть. Если Б. еще был хоть минуту трезв, я, матушка моя, думаю, что он стал бы лучшим из всех моих офицеров".
      Зачитав сию рекомендацию, бабушка добрых пять минут разглядывала потолок, в то время как с несчастного успели сойти румянец, сто потов и сколько-нибудь живой вид, а потом с мечтательным голосом произнесла: