Призванье варяга (von Benckendorff) (части 1 и 2)

      На мосту через Даугаву матушка останавливает коня, слезает с него и, прихрамывая сильнее обычного, ходит по мосту взад-вперед. Порывом ветра с нее срывает треуголку, и кто-то бежит ее вылавливать из реки, но матушка отрицательно качает головой и садится прямо на грязные доски моста и неожиданно плачет. (Потом она объяснила, что вдруг убоялась выпавшей на ее долю ответственности. На бумаге-то все было просто... Верно сказано, написали на бумаге, да забыли про овраги, - а по ним ходить...)
      Я тогда забираюсь к ней на колени и обнимаю. Она смеется сквозь слезы, а я пою ей колыбельную, которой меня выучил Карлис.
      И вдруг - воспоминание на всю жизнь - глаза ее расширяются, становятся совсем безумными, и она кричит мне:
      - "Повтори, что ты сказал? Повтори сейчас же!"
      Я тогда страшно напугался и повторил слова колыбельной песенки о том, что "если детка не будет спать, придут серые волки, унесут ее и съедят"... А матушка вскочила на ноги, подняла меня на руках и сказала:
      - "Ну нет уж, мой латышонок, тобою они - подавятся. По коням".
      В городе она приказала собрать всех, кого только можно, на Ратушной площади, и людей не пришлось звать - сами сбежались, как на пожар. Когда же народ собрался, матушка сказала, что Швеция, нарушив все договора, напала на нас без объявления войны. Насколько ей известно, многие наши бароны изменили своему Фатерлянду и переметнулись ко шведам в обмен на подтверждение их прав на беглых крестьян. А потом приказала ломать двери арсенала и призвала "Всех граждан вольной Риги - к оружию!"
      Я ничего не помню, что было дальше - в тот день на мое сердце выпало и так слишком много переживаний. Единственное, что я хотел бы добавить - слова песни, которую латыши сами придумали и сочинили в эту ночь. Она вышла не очень складно, но вот ее слова в переводе с латышского: "Глухой ночью волки ищут поживу и точат зубы. Но пока в Риге горит огонь и льется пиво, нам не страшны серые разбойники. Нальем же кружки и набьем ружья, а рижская Хозяйка поднесет Огоньку. Выпьем и выпалим, выпьем и выпалим снова. Наливай, Хозяйка! Поддай Огоньку, Хозяйка!"
      Со времен Томаса Бенкендорфа Рига была "Вольною". А по магдебуржскому праву беглый крестьянин, проживший год в "вольном городе", становился свободным.
      Рижанам не надо было объяснять, что произойдет, если к нам явятся их бароны. Дело дошло до того, что матушка велела раскрыть камеры рижской тюрьмы и обратилась ко всем преступникам с речью, в которой обещала прощение и пересмотр дел в том случае, если эти люди "встанут на защиту Родной Матери - Вольной Риги". Порукой же в этом должно было стать одно их честное слово. Вы не поверите, закоренелые воры и убийцы плакали и крестились, когда им давали в руки оружие со словами: "Исполняйте свой долг, братья - рижане. Если же не хотите защитить Мать Свою, защищайте сами себя - от немецкой петли".
      Вчерашние вор и грабитель, плотник и каменщик, торговец и рыбак плохие вояки против профессионального шведского солдата и потомственного немецкого барона, но как говорил Вольтер: "Бог на стороне больших армий".
      Разумеется, если б шведы навязали нам "регулярную" битву, все сии ополченцы имели бы весьма бледный вид. Но они нужны были лишь для ночной мясорубки. Днем же достойный отпор любому врагу мог дать и наш родной Вермахт.
      Но и шведы знали о "ливской болезни". Поэтому они нарочно подгадали свой штурм в самое темное и глухое время Ночи. Они, конечно, догадывались о том, что мы можем выставить против них латышей. Но сии штатские -- будто стадо без хорошего командира. А все командиры слепли ночью, что -- куры.
      Из всех немцев офицерского звания в тот день в Риге была одна моя матушка. В ее Крови нет ни единого лива и поэтому она не страдала "куриною слепотой". Потом она частенько нервно смеялась, рассказывая о том, как ходила меж латышей и ободряла их перед битвой. Прочие ж немецкие офицеры старшего возраста сказались больны и разошлись по домам. С их "куриною слепотой" в кромешной ночи было нечего делать. (А может быть они не хотели идти против своих северных родственников, - кто ж теперь знает?)
      Но одной моей матушке было, конечно, не справиться. И, чтоб ее слова казались весомее, с ней ходили два молодых адъютанта: юный Витгенштейн -двадцати лет, да совсем молодой Винценгерод -- ему было семнадцать. Оба шатались, как пьяные, и пытались ногами нащупать под собой почву, а матушка вела их обоих под руки и отчаянно делала вид, что это они ее ведут по ночным кочкам. (Если бы латыши в этот миг увидали -- насколько ночью беспомощны их вожди, из сего могло проистечь много перхоти...)
      Пару раз юные офицеры промахнулись, подавая руки невидимым собеседникам, но этого никто не заметил. Латыши, осчастливленные раздачей оружия, не замечали странностей в поведеньи господ и бросались пред ними, преклоняя колени и лобызая протянутые баронские руки. (Матушка частенько смеялась, вспоминая все эти подробности.) Но и ее адъютанты были не промах.
      Витгенштейн, выйдя на освещенное факелами место, сразу же приободрился и сказал столь горячую и пламенную речь, что латыши одушевились необычайно и сразу признали его своим лидером. Он стал во главе правой колонны, Винценгероду досталась левая, а в центре всем заправлял мой отец под номинальным командованием матушки. Так они и встретили шведов...
      Той ночью погибло много рижан. Шведы ударили в штыки именно против бывших заключенных в надежде, что это самые нестойкие ополченцы. Они надеялись, что при первой возможности бывшие преступники тут же разбегутся по всей Лифляндии. А когда поняли собственную ошибку - было уже слишком поздно. Их колонна отборнейшей инфантерии безнадежно увязла в горах наших трупов...
      Трупов людей не самых добродетельных. Наверняка, - не самых приятных в обществе, но - свободных. "Они - бежали в Ригу за Свободой. Они умерли за нее". Так сказала на прощальной панихиде по вчерашним ворам и грабителям моя матушка. Сказала, бросила в могильный ров горсть земли и приказала выступать на север.
      Тут-то и выяснилось, что выступать-то и некуда. Похороны состоялись, конечно же, утром. Тем самым утром, в которое северные бароны вылезли из своих замков (у них тоже была "куриная слепота"!), узнали о разгроме вражеского десанта и немедля отправились ловить по Лифляндии разбежавшихся шведов.
      Историки в этой связи вспоминают Полтавскую битву, когда немецкие полки Шлиппенбаха, не получавшие жалованья аж с Рождества, и ворвавшиеся было в Полтаву, посреди драки остановились, выслушали прибывшего к ним "светлейшего" Меньшикова, получили с него задаток и точно так же -- ударили шведам в спину.
      Потом многое говорили о Восстаньи в Лифляндии, о Редукциях и казни моего прапрадеда, но -- факт остается фактом: немцы перешли на русскую сторону лишь после того, как "светлейший" вывалил перед ними добрую половину русской казны! (Не забывайте, что Шлиппенбах был курляндцем. Ему-то уж Восстанье в Лифляндии было -- шибко по барабану. А вот кровное жалованье -ровно напротив!)
      Даже для меня остается загадкой, - была ли договоренность меж моей матушкой и враждебными ей баронами о совместном уничтожении шведов. Сдается мне, что бароны нарочно придерживали людей, ожидая итогов сражения под рижскими стенами. А увидав, что матушка выстояла, они мигом переметнулись на ее сторону. (К той поре "Хозяйка" всем разъяснила, что не надо с ней ссориться.)
      Как бы там ни было, матушка ни разу за этим не поднимала вопрос, - на чьей стороне были той ночью северные бароны. А они отплатили ей Верностью и безусловной приязнью. С той самой ночи и утра с несомненным прощением (почти что Изменников) отношения меж баронами и моей матушкой быстро пошли на лад.
      Интересней сложилась судьба русского гарнизона. У стен курляндской Митавы русские попали в засаду и чуть ли не окружение. Мой дядя дрался, как лев, но был вскоре ранен и команду принял его адъютант. Сын претендента на шотландский престол и рижской еврейки -- Михаил Богданович Барклай де Толли.
      Совершив беспримерный анабасис по курляндским тылам, русский отряд лишь через месяц вышел в Витебскую губернию. (Ни дядя, ни юный Барклай не горели желанием попасть в Ригу, где по окнам их гарнизонной казармы любили постреливать неизвестные.)
      За это время меж моим дядей и его адъютантом сложилось полное понимание: дядя был не силен в тактике, да стратегии, Барклай же всегда отличался легкою нерешительностью. Теперь же один все придумывал, да рассчитывал, а второй проводил планы в жизнь -- железной рукой. Видно Господь самолично свел вместе столь разные, но -- дополняющие друг друга характеры.
      В том же году началась война с турками и бабушка воспользовалась сим предлогом, чтоб угнать бывший гарнизон города Риги -- на юг. Матушка впоследствии говорила, что бабушка втайне надеялась, что Кристофер Бенкендорф сложит голову под турецкою пулей, или -- коль не будет столь храбр, - навлечет позор на себя и своих отпрысков. (Да, она написала дяде расписку в том, что считает его Романовым. Так ей было нужно. Теперь же ей было нужно, чтоб сей Романов умер геройскою смертью, иль запятнал свою Честь.)
      Дядя же изменился разительно. До появления столь судьбоносной расписки он был пьяницей, гулякою и бретером. Немножечко трусом, капельку дураком и по придворным обычаям -- конечно же, - подлецом.
      Теперь же мой дядя строго судил каждый свой шаг, чтоб не было Бесчестья ему и его - еще не родившемуся ребенку. Он перестал пить и реже играл в азартные игры. Многие говорят, что он стал гораздо разборчивей в своих связях, страшно боясь подхватить что-нибудь венерическое и таким образом погубить своего отпрыска. Но в сражениях он стал совсем безрассудным и, обращаясь к солдатам, теперь говорил:
      - "Ура, братцы! Иль вы не -- дети Петровы! Не посрамим же Чести родителей наших! За мною -- на Штурм!"
      (Считалось, что он провинился, не удержав в руках Ригу, и дядю поставили во главе штрафников.)
      Именно на службе в штрафных дядя и снискал необычайную популярность во всей русской армии. Он командовал первой колонной, шедшей на приступ Очакова и получил от самого Суворова Георгия за то, что первым поднялся на стены сей крепости.
      Впрочем, храбрость Бенкендорфов -- такая же фамильная добродетель, как и "жеребячьи наклонности". Нет, армия восхитилась им скорей не за это.
      Будучи штрафником, дядя сложил людей меньше, чем иные в обычных частях! Сам Суворов обнял великана и произнес:
      - "Не ждал... Спасибо за мужичков... Давно тебя надо было в штрафные! Так -- вот тебе моя рука и спасибо, но... как штрафной, с этой минуты - ни капли! Хоть плачь!"
      Но что еще более удивительно, - вчерашний пошляк с карьеристом вдруг уступили место благородному человеку. В ответ на милость Суворова дядя мой отвечал:
      - "Не могу принять от вас полной Чести, ибо в успехах моей колонны большая заслуга за моим адъютантом -- Мишей де Толли. Прошу вас, - наградите его так же, как и меня".
      Великий Суворов рассмеялся в ответ, погрозил дядюшке, подозвал Барклая, обнял и расцеловал юношу, а затем, повернувшись к новому георгиевскому кавалеру, отвечал:
      - "Да тебя, милый друг, будто бы подменили! Раньше все было -- "Я, да -- Я", а теперь я гляжу - ты вполне русский! Раньше надо было тебя в штрафники! Много раньше!"
      В итоге Барклая отметили младшей наградой, а дядя заслужил в армейской среде полное уважение. Одно его появление солдаты стали приветствовать кликами, а подчиненные невольно вставали, когда дядюшке случалось зайти к ним в столовую, иль игровую компанию.
      Говорят, в такие минуты дядя каменел вдруг лицом, а потом, выходя от людей, вроде бы украдкой смахивал с глаз слезу -- он и поверить не мог, что его так все полюбят!
      Потом, через много лет, когда мои отношения с ним стали родственными и весьма дружескими, дядя практически заменил мне павшего на Войне батюшку. Незадолго до смерти он (в очередной мой приезд к Nicola) показал мне удивительный документ.
      В молодости своей, перед самой поездкой на войну с Турцией, юный изгнанник (вы знаете - за что дядю с его матушкой изгнали из Риги) пожелал изведать Судьбу. С этой целью он обратился к самому Калиостро, который в те дни делал сеансы в Санкт-Петербурге.
      Боясь открыться, молодой офицер обратился к волшебнику инкогнито и тот составил ему гороскоп. Так вот -- великий кудесник (а может быть -гениальнейший шарлатан) рассказал, что перед ним -- Наследник и Предок Царей, но сам он -- никогда не получит Короны. Мало того, - пока он сам жив, потомки его -- будущие Императоры тоже на взойдут на Престол!
      Что же касается личного, - Калиостро сказал, что в первую половину жизни юноше предстоит пережить много бед и несчастий. Женится он -- не по любви и жена его сразу наставит ему рога с его родственником. В законном браке у него вообще не будет детей, а все станут считать его рогоносцем. Кончится это -- новым Изгнанием.
      Зато после Изгнания он станет великим военным и его ждет огромная Слава. Через Славу сию он встретит женщину, с которой у него будет большая Любовь и родится сын -- будущий Император. В старости же все его родственники, которые начинали с того, что гнали и презирали несчастного -станут ему друзьями и покровителями. Смерть придет к дяде покойно в весьма пожилом возрасте в тот момент, когда сам он уверится в том, что сын его -будущий Император. Но...
      Все это случится только в том случае, если сам Кристофер захочет того. Как бы он ни ссорился со своею родней, он должен помнить -- именно родня поможет ему в конце жизни. Как бы он ни сердился на родную жену, неверная жена даст его сыну -- Империю!
      Дядя мой во все сие не поверил. Но он заплатил вдвойне за пророчество при условии, что Калиостро запишет все это в письменном виде. И если что-нибудь не сойдется, мой дядя обещал встретить обманщика и заставить его подавиться всеми этими глупостями. (На самом-то деле, дядя, сам того не сознавая, выказал своими речами свою Царскую Кровь. Поэтому Калиостро все это повторил письменно.)
      Вскоре Калиостро арестовали за шарлатанство. Дядя сему не изумился и забросил текст с предсказанием куда-то в бумаги.
      Затем он испытал много бед, в довершенье к всему женился не по любви и вскоре узнал, что жена изменяет ему с его родным братом... В первый миг Кровь вскипела в жилах "Ливонского Жеребца", а затем... Затем дядя вспомнил о Предсказании Калиостро. И дикая, безумная вдруг Надежда поселилась в сердце его...
      В самые страшные минуты, в дни тяжких боев и в ночь перед Штурмом Очакова дядя читал и перечитывал слова Калиостро, втайне надеясь умереть в старости в объятиях сына -- грядущего Императора. Только сия Надежда и спасла его в роковые минуты...
      Сейчас это Предсказание, - грязное, засаленное, безбожно затрепанное на всех сгибах хранится в царской семье и там они все -- рьяные мистики.
      Я ж неуверен в том, что Калиостро все так предвидел. Разумеется, тут есть странные совпадения, но...
      Я думаю, что дядя сам выковал собственную Судьбу.
      Калиостро был мужик ушлый и, конечно -- наводил справки. Он не мог не узнать о Крови моего дядюшки и том любопытном моменте, что Государыня не смеет тронуть его даже пальцем. Наследник Павел был слабосилен по женской части и уже в те времена шушукались о возможном пресеченьи Династии.
      Если же вспомнить о том, с какой скоростью бабушка "прорежала" прочих Романовых, можно предположить, что с каждой казнью шансы моих кузенов возрастали во много раз.
      В то же самое время, достаточно было взглянуть на лицо сего огромного простака, чтоб понять, что в Государи ему не пробиться.
      С Изменой жены -- тоже понятно. Дядя мой обязан был "сесть на Лифляндии" и бабушка ничего не могла с этим сделать. Стало быть, - она обязана была насильно женить Бенкендорфа на своей протеже и управлять провинцией "из вторых рук".
      Калиостро к этой поре уже повидал мою бабушку и мог, конечно, предположить, что она не позволит побочным Романовым делать детей. Отсюда же вытекает и предсказание про Любовь в позднем возрасте.
      Дядя был необычайно красив, а все Бенкендорфы до поздней старости могут делать детей. В то же самое время, моя бабушка была, конечно, не вечна и лишь после ее кончины у Кристофера могло появиться потомство. (Nicola родился при жизни бабушки, но на это возникли причины весьма политические.)
      Что же до слов о том, что не надо ругаться с роднею, или законной женой (несомненной протеже Государыни) так -- на родственных чувствах стоит наше общество! (Понятно, что родня станет завидовать простаку и немножко его ненавидеть. Но кто же поможет нам в трудный час, как не родные и близкие?! Тем более -- отцу грядущего Императора!)
      А то, что Любовь придет к нему через Славу... Женщины млеют от Орденов, да Шрамов на Кавалерах... Особенно при слабых, да штатских мужьях. (Думаю, в дамах в такие минуты говорит материнский инстинкт, - потомство храброго офицера легче выживет, чем семя унылого шпака!)
      А если б дядя погиб, на сие есть притча о Насреддине: "До того -- много времени. Пока ишак научится говорить, умру -- или я, иль ишак, иль султан!"
      Мертвый дядя уже ни к кому не предъявил бы претензий. Тем более -- к мертвому Калиостро.
      Как видите, - во всем этом много здравого смысла и ни капли мистического. Я люблю таким способом объяснять мистическую дребедень. Ведь мистическое в нашей жизни подобно слоеному пирогу, - под глупостью и обманом тянутся тонкие ниточки, на коих всякие кукольники строят всю эту гнусь. Но... Под сими ниточками нам могут открыться такие Вселенные...
      Я знаю, что Калиостро был шарлатан. Это доказывается всеми архивами Канцелярии моей бабушки. Но... Почему бы Всевышнему иной раз не "подергать за ниточки" самого шарлатана?! Ведь не просто так сии люди впервые встают на эту стезю! Стало быть и у них бывают Прозрения?! Иного объяснения у меня нет.
      Сегодня многие просто не верят, что Барклай начал карьеру штрафным, но если вы побываете в тюрьмах и каторгах, вы изумитесь как там относятся к нему местные обитатели. Как скопцы вешают в красном углу образ "Михал Ларионыча" (ниже я объясню причины), так и воры чтят "нашим" Барклая и часами готовы рассуждать об его уме, "номерах", да "понятиях".
      Забегая вперед, доложу, что мой дядя с Барклаем "нашли товарища". Дядя во всем слушал великого адъютанта, но, сообразно Рыцарской Чести, не присваивал чужих лавров, а всячески продвигал протеже и карьера Барклая была стремительной. В свою очередь тот понимал, что связавши судьбу с моим дядей, он идет против воли видных евреев, а молодому жиду без такой помощи - просто веревка.
      Когда в 1796 году Павел объявил об изгнании "жидов", сие не коснулось Начальника Царской Охраны, зато генерал де Толли бежал в "жидовскую" Ригу. Матушка, будучи мудрой женщиной, приняла "блудного сына" и простила ему все "грехи юношества".
      Сегодня никто и не верит, что "жидовский фельдмаршал" начал карьеру с того, что взбунтовался против моей матушки.
      А сие -- важный момент для понимания всех дальнейших событий. Евреи не шли против России. (Это ударило б по всем их интересам.) Все офицеры сей крови остались в подчинении Бенкендорфа и покинули Ригу. Будущая ж латвийская армия с самого первого дня "настаивалась" исключительно на самых ядреных понятиях простых латышей и немецких баронов.
      "Северная" армия просто не могла не стать "оплотом консерватизма", ибо Лифляндия той поры была реликтом времен самой что ни на есть -- феодальной раздробленности. Со странными для России понятьями Рыцарской Чести, да дуэлями прежних времен. (Стреляться в России стало вдруг модно под влияньем "варягов".)
      Но сие лишь -- одна сторона медали. На второй, - штуки -- вроде забоя шпицрутенами при прогоне сквозь строй. Русские рубят головы, или вешают и это лучше, ибо не мучит жертву. Но по нашим понятиям нужно мстить за смерть родственника, вот и приходится убивать осужденного таким способом, чтоб не было конкретного палача.
      Это самый яркий пример, о других вы и сами догадывались и я умолкаю, ибо средневековый ум гораздо злее разума просвещенного, а я не хотел бы учить наше будущее всяким гадостям.
      Возглавили ж нас истинные мальчишки. Поручики Витгенштейн, да Винценгерод. Сопляки. Строго сказать, - молокососы. Но у них хватило мужества и самое главное -- Чести возглавить народ в тугую минуту. И неизвестно, - что легче -- первым взбежать на виду у всей армии на стены Очакова, иль... Совершенным слепцом стоять в кромешной ночи средь криков, стонов и посвиста пуль.
      Понятно, что столь молодые ребята просто не в состояньи в их возрасте управиться с мужиками. Поэтому матушка стала выписывать из Германии прусских жидов, коих в ту пору как раз стали выводить за штат за их Кровь.
      Люди сии так и не стали в Риге своими. Предубеждение латышей в том, что "жиды нас продали русским" было столь велико, что ни один приказ ими не исполнялся до тех пор, пока не бывал подтвержден любым из немецких мальчишек, взбунтовавшихся в этот день. Так что матушке пришлось создать "Штаб", разрабатывавший детали войсковых операций, но не связанный прямо с армией. (Так как там собрались весьма дельные люди -- через двадцать лет Штаб пришел и в русскую армию.)
      Для защиты ж несметных сокровищ еврейского гетто возник Рижский конно-егерский, иль матушкина "жидовская кавалерия", - полк, в коем все должности (разумеется, - офицерские) занимали наемники из прусских евреев. Когда они состарились и вышли в отставку, наша армия стала чисто -латвийской. (А безоружным евреям, коих латыши продолжили обвинять в "русских заговорах", пришлось уехать в Америку.)
      Все эти события, повлияв на меня, не отразились в моей памяти. Я потихоньку рос в стремительно растущей и богатеющей Риге и воспринимал происходящее, как должное. Первые мои сознательные поступки я числю с окончания Шведской войны. В тот год Шимон Боткин изобрел средство от "сенной болезни".
      До той поры мы жили своим, особым мирком -- мама, отец, я и Дашка. (Костьку уже в 1788 году отправили в Санкт-Петербург к его истинной матери. Забавно, но она долго считалась кормилицей собственного ребенка!) Начиная с конца апреля и до середины октября я мог выйти на улицу только ночью -- чтоб успеть добежать до нашей кареты, которая перевозила нас с Доротеей из дому в дом.
      Мало того, что у нас была сенная болезнь, - наша кожа плохо воспринимала солнечный свет. Интересно, что после открытия Боткина этот симптом быстро прошел, - наверно сие было неким осложнением "сенной болезни". Во всем доме фон Шеллингов лишь у нас с Доротеей возникала такая реакция и многие склонны предполагать, что тут Кровь фон Шеллингов смешалась с Кровью Бенкендорфов.
      Бенкендорфы - весьма светлой масти. Их кожа такая же розовая, как у их верных хрюшек и на коже много веснушек. По сей день мы с Доротеей и наши дети гораздо сильней "обгораем" на солнце, чем вся наша шеллинговская родня. Возможно, это и было причиной столь жуткого отношения к летнему Солнцу.
      Увы, детские впечатления самые сильные и я по сей день ненавижу Солнце, жару и теплое лето. Другим сезоном, заслужившим мою нелюбовь, стала зима.
      Видите ли... Я недаром сказал, что в нас с Дашкой Кровь Шеллингов натолкнулась на Кровь Бенкендорфов. Если фон Шеллинги страдают от "сенной болезни" и "проклятия Шеллингов", Бенкедорфы поголовно больны -- "ливской болезнью". Другое название этой напасти -- "куриная слепота".
      Проявляется она так: стоит зайти солнцу за горизонт и вы сразу же видите мир в черно-белых тонах. Я сразу начинаю шарить руками перед собой и могу двигаться только ощупью, натыкаясь на все те предметы, которые еще минуту назад казались малы и безобидны.
      Болезнь неспроста называется "ливской", ибо все практически ливы больны этой штукой и она, конечно же, передается им по наследству. Доктор Боткин долго выяснял причины этой напасти и пришел к удивительным выводам.
      Да, "куриная слепота" - конечно, - болезнь. Но она - благословение для племени ливов, жившего в совсем необычных условиях.
      Ледник, много веков назад сокрушивший почву Прибалтики, отступал на север не сразу. Чем раньше от него освободилась земля, тем плодородней теперь на ней почвы.
      Литва -- самая плодородная страна из балтийских. Курляндские земли хуже литовских, но и на них прибыльно земледелие. Лифляндские латыши живут только там, где, трудясь на земле, хоть как-то можно свести концы с концами. Дальше -- владения финнов.
      Финские племена, в отличье от балтских, в массе своей -- не земледельцы. Это -- потомственные рыбаки. Море кормит финские племена. Но особенность циркуляции вод в Ботническом, Финском и Рижском заливах приводит к тому, что корма для морских обитателей скапливаются на севере. Именно поэтому финны -- наиболее богатый народ в сей "семье". Эстонцы живут с меньшей рыбой и поэтому отстают от "северных братьев". Там, где живут самые южные из финских племен -- ливы, рыбный промысел, - увы - нерентабелен.
      Поэтому ливы традиционно -- охотники. И именно ради охоты в них развилась "куриная слепота". Боткин сумел доказать, что у ливов гораздо лучшее восприятие цвета, чем у прочих людей. Вскрытия ж умерших показали, что в задней части нашего глаза есть особые клетки -- "шарики" с "палочками".
      У людей общее количество этих клеток примерно у всех одинаково. Но у болеющих "куриною слепотой" отношение "шариков" к "палочкам" в два, или в три раза больше обычного! Когда выяснилось, что у всех людей "шарики" расположены ближе к центру глазного дна, а "палочки" - по краям, доктор Боткин пытался выяснить, - как изменяется в темноте качество "прямого" и "бокового" зрений.
      В итоге опытов выяснилось, - "шарики" отвечают за цвето-восприятие и ощущенье объема предметов. Они лучше "видят" чем "палочки". У них лишь один недостаток -- они не умеют смотреть в темноте. Вот вам истинный смысл "ливской болезни".
      Теперь немного истории. В свое время немецкие рыцари подметили удивительный факт: ливские лучники стреляли лучше и дальше что - немцев, что - эстонцев и латышей. Бароны были б плохими вояками, если б не попытались этим воспользоваться.
      Ливы, в отличье от прочих племен, получили немалые льготы от новых хозяев. Вскоре все немецкие лучники с арбалетчиками были лишь с ливской Кровью. Мало того, - бароны всячески поощряли браки меж немцами и ливинками, или даже (о ужас!) меж немками и ливскими арбалетчиками. Вскоре смешенье достигло той степени, что немцы других Орденов стали звать наших предков ливонцами, а сам Орден -- Ливонским. (Кстати, это единственный случай в истории, когда имя Ордену дал Народ. Тем более -- порабощенный.)
      В итоге, ливы сравнялись в правах с немцами и совершенно в них растворились. Зато их "куриная слепота" теперь буйствует во всех лифляндских семействах. Приведу забавный пример.
      Мой кузен -- Государь Николай тоже болен "ливской болезнью". Забавно, что он долго об этом не подозревал, а верней -- пытался это скрывать. Все вдруг открылось на обсуждении формы одежды для разных полков.
      Николая долго держали "в черном теле" и впервые он стал зваться Наследником после 1816 года, - когда моя матушка решила открыть эту тайну. Государь Александр признал в нем Романова и сразу же поручил забавное дело: создать Устав по ношению формы в новых полках. (В ходе Войны в армию пришли добровольцы, которые служили в старой, - порой дедовской, форме одежды. И вот теперь Империя решила навести Порядок во всем этом деле.)
      Николай принялся за дело с особым усердием. Он сразу решил, что не дело -- когда полки из соседних губерний имеют слишком разные цвета формы. Он уже знал о взаимной ненависти казаков и латышей, - так что он предложил различать всех по цветам и не сводить рядом враждебные друг другу полки.
      Вся Империя была им разбита на "Управления Армий" и внутри каждого Управления полки различались лишь оттенками цвета. Когда будущий Государь принес свой проект к утверждению, генералы схватились за сердце, а интенданты -- за голову.
      Николай на полном серьезе указал такие цвета: "прелой соломы", "оливково-желтый", "поспелого колоса", "пожухлой травы" и что-то там прочее. К этому он приложил квадратики, окрашенные сими цветами и даже -- кусочки окрашенной ткани!
      Так вот, - главный Интендант встал перед ним на колени и с ужасом в голосе вопросил:
      - "Ваше Высочество, да разве же это -- не один цвет? Как же нам сие различать?"
      Николай страшно обиделся. Он прикусил губу и сказал:
      - "Да вы что! Да я их отличу один от другого на расстояньи версты! Так что не будем придуриваться! Если у вас нет таких красок -- так и скажите. Выпишем краски из Пруссии!"
      Дальше последовала немая сцена. Когда Николай понял, что все его -крупно не поняли, он сухо собрал свои лоскутки и строевым шагом вышел из Комитета.
      В русской Армии его признали почти недоумком. По народу пошли анекдоты и сплетни. В армии же латвийской несчастного поддержали, - лифляндские офицеры никогда не могли понять цветовой слепоты русских и прочих славян.
      Во всем мире признан талант моих егерей прятаться в зелени. Даже в России пытались какое-то время красить мундиры в зеленую форму. Не парадно-зеленую -- согласно петровским Уставам, но травянисто-зеленую, или -- "защитную". Ни русским, ни французам, ни даже пруссакам это не удалось. Их формы яркими пятнами всегда выделялись на фоне листвы и травы. В Северной армии на сей счет шутили, что "даже в этом русские не прочь полодырничать". А это не лень. Русские и вправду не видят столько оттенков. И немцы не видят. И даже -- модельеры французы.
      Я прибыл к кузену и постарался ему как можно мягче -- все объяснить. Nicola, у коего это было первым заданием от Императора, был страшно подавлен, но от моих слов приободрился. Он, невесело усмехнувшись, спросил:
      - "Как ты думаешь, я смогу стать хорошим Царем для такого народа? Они же не видят простейших вещей!"
      Я обнял кузена и шепнул ему на ухо:
      - "Нет, мой Повелитель. Это не русские не видят многих вещей. Это у Вас глаза видят этакое, что не под силу обычному смертному. А что еще нужно -Великому Государю? Научитесь же прощать обделенных сим Даром и Вам -воздастся".
      Кузен мой, наконец, улыбнулся и с легкой иронией вдруг спросил:
      - "Так стало быть -- любой егерь способен возглавить этот народ?"
      Я поклонился еще раз и отвечал:
      - "Сие -- участь варяга. Народ сей не умеет управлять собой сам и вечно просит варягов на Царство. Если вы будете лучшим варягом, Империя сама поднесет себя вам -- на блюде".