Бунт обреченных

      Я медленно погружался в сон, постоянно ощущая присутствие Алике. В сознание вмешивалась отдаленная мысль: «все практически закончилось».
      Но я чувствовал ее ягодицы у своих бедер и исходящее от нее тепло. Какое значение имеет будущее?
      Оно еще не наступило.
      Мне нравилась эта ночь, наполненная полузабытыми мечтами и снами. Пробуждение тоже к числу неприятных нельзя было отнести: Алике повернулась в моих руках и прижалась ближе, бормоча что-то вроде «как приятно проснуться в твоих объятиях, ощутить тебя рядом и понять, что это не сон».
      Потом действительность, горькая и суровая, вступила в свои права — она вопрошающе посмотрела на меня своими серьезными глазами:
      — Ну, скажи, что ты решил, Ати. Думал ли ты об этом?
      Последовала продолжительная пауза. Наконец мне надоело мучить свою подругу:
      — Не знаю, смогу ли я чем-нибудь помочь твоим лесным друзьям, Алике. Не знаю, верю ли я в мечту Дэви. Многие пытались осуществить ее, воплотить в жизнь, но сама понимаешь, к чему это привело.
      В ее глазах появилось сожаление, сменившее страх: — Но…
      Протянув руку, я дотронулся до колена женщины.
      — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, Алике, тебе и моим старым друзьям, научить вас всему, что знаю и умею. И подумать обо всем остальном. — Трудно произносить такие слова, будучи уверенным в их фальши.
      Женщина подалась вперед, и моя рука оказалась на ее бедре, дотронулась до интимного места. Она обняла меня, прижав лицо к моей шее:
      — Я знала, что ты приедешь и будешь с нами, Ати, я знала…

* * *

      Дэви сиял от счастья и от переполнявших его надежд. Стоуншэдоу казалась задумчивой и серьезной, обмениваясь со своим партнером ничего не выражавшим взглядом. Марш был задумчив и молчалив. Вчера за ужином он накачался пивом и, вероятно, сегодня его мучило похмелье.
      Все остальные возбужденно переговаривались, смеялись. Предметом их веселья являлся я: «Наемник с нами, научит нас бороться, чтобы снова стать свободными».
      Большинство этих людей до Вторжения были малышами, а некоторые и вовсе еще не родились.
      Поэтому они не помнят, как раньше жил мир людей, и рассказы стариков о нем для них, словно сказка для малышей.
      — Я сделаю все, что смогу, обучу пользоваться имеющимся у вас оружием, основам тактики. Эти знания немного помогут вам выжить, ну хотя бы на первых порах, — заявил я.
      Марш впервые серьезно взглянул на меня. Вполне возможно, что он понял, о чем я говорю.
      — Я не знаю всего остального и не могу ни в чем быть уверенным, Дэви. Поживем-увидим…
      Мейс все так же смотрел в небо, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Может, размышлял по поводу того, выступим ли мы в открытую с таким устаревшим и неэффективным вооружением. Дэви, радуясь, как ребенок, счастливо смеясь, хлопнул меня по плечу. Мне немедленно захотелось стукнуть его. но я передумал — пустая трата времени.
      Я построил повстанцев, раздал ружья. Взяв одно у Дэви, проверил магазин и удостоверился, что там нет ничего, кроме обычных пуль. В небе постоянно кружат наблюдатели, и вспышку из ружья класса X они непременно бы засекли. Если кого и поймают с такими игрушками, то всегда можно отговориться — мол, нашел ящик с оружием, которое решил использовать для охоты. Между прочим, эти штуки и предназначались для охоты. За такой проступок виновнику назначат несколько сотен плетей и пожизненное заключение с отбыванием наказания в какой-нибудь каменоломне, может, пару месяцев он потаскает плуг на полях.
      Передернув затвор, я прижал ружье к груди и спросил:
      — Видите ту птицу? — Никакой реакции не последовало. — Она на верхушке вон той сосны.
      Несколько человек посмотрели в нужном направлении.
      — Птица сидит на последней ветке, серая, с белыми полосками на крыльях.
      — Пересмешник, — вмешался Марш.
      Я взглянул на него:
      — Ты видишь ее? — Тот кивнул. — Стоуншэдоу? — Она также кивнула.
      Дэви спросил:
      — Где? — И посмотрел вверх, прикрывая глаза рукой. Я поднял ружье, прицелился и выстрелил, выбив кусок ветки из-под птицы. От неожиданности пересмешник камнем рухнул вниз, но затем, взмахнув крыльями, выпрямился и полетел. Дэви не скрывал восхищения: — Ого!
      Я выстрелил снова, почти не целясь, и птица, упав, исчезла за деревьями.
      — Когда вы сможете это сделать, то будете имееть полное право записаться в наемники.
      Глаза Дэви округлились.
      Стоуншэдоу протрусила ко мне, зажав ружье под мышкой, и уселась рядом, все еще глядя на верхушку дерева. Немного подумав, она сказала: — Меня захватили после сражения с наемниками. Шестеро из восьмидесяти одного бойца остались в живых.
      — Сражалась когда-нибудь с хруффами?
      Кентавр повернулась и глянула мне в лицо:
      — Я ведь жива, не так ли?
      Хороший ответ, ничего не скажешь.
      На нас внезапно обрушилось послеполуденное солнце, согревая наши спины, когда мы наконец подготовились к выполнению задачи.
      Я и Марш стояли рядом с человеком в черном боевом скафандре с опущенным лицевым щитом.
      На заднем плане виднелись Дэви и Алике, позади них сидели саанаэ; остальные повстанцы расположились кто где, беззаботно держа в руках ружья. Я глянул на свою тень и отправился осматривать человека в военном облачении. На одном его плече виднелся изящный знак Североамериканской армии Обороны в форме двойной звезды с номером соединения и части. Может, эту форму носил армейский рейнджер, однако на ней не наблюдалось следов участия в каком бы то ни было бою. На левом локтевом сочленении имелась небольшая течь, то есть пятнышко влажного силикона, которому там не место.
      Костюм был почти готов к употреблению, когда придет время.
      Я взглянул на Марша:
      — Ты имеешь чин капрала в сиркарской туземной полиции?
      Сузив глаза, он кивнул.
      — А в, гм… мятеже?
      Под его непроницаемым лицом-маской я сумел разглядеть искорку оживления и озабоченной настороженности — ему удалось понять, к чему я клоню.
      Сказались годы работы в полиции и природная сообразительность, которую мы никогда не брали в расчет. Старый добрый Марш. Он проговорил:
      — Мы вообще-то не пользуемся системой воинских званий. Просто командир отделения. Таких групп, как у Дэви, много.
      — Он знает это?
      Марш бросил неприязненный взгляд в его сторону: — Догадывается.
      — А саанаэ? — Молчание на этот раз несколько затянулось…
      Марш посмотрел на меня, словно чувствуя себя не в своей тарелке:
      — Они знают о нас больше, чем мы о них.
      Я спросил: — Ты думаешь, вам следовало говорить мне обо всех этих вещах?
      Лицо старинного приятеля оставалось спокойным, глаза холодными, но…
      — Я должен доверять тебе, Ати. Ты — наша единственная надежда.
      — Ну, тогда вы в большой беде.
      Никакой реакции с его стороны не последовало.
      Я повернулся к скафандру:
      — Думаешь, что знаешь, как пользоваться этой ерундой?
      — Некоторые саготы из служащих почтовых частей специально обучены пользоваться старым вооружением, в частности, скафандрами. Их вокруг спрятано огромнйе количество, еще со времен Вторжения.
      Повелители не привезли практически никакого оборудования, кроме собственного, надеясь на то, что воспользуются имеющимся.
      — Почему?
      Мой собеседник пожал плечами: — У тебя есть глаза, Ати. Все не так тихо и спокойно.
      — Думаешь, они подозревают?
      — Возможно.
      «Да, больше, чем ты думаешь», — мысленно произнес я.
      Я постучал по лицевому щиту шлема мужчины в скафандре, размышляя, выключил ли он наушники и слышал ли нашу беседу. Я не знал этого человека раньше, только видел несколько раз в баре.
      — Оружие класса X откроет это в два счета.
      Он обеспокоено посмотрел на меня: — Инструкция говорит: «Нет».
      Я взглянул на прозрачный пластик на лицевой части шлема:
      — Откинь назад голову. — Мужчина задрал подбородок. «Как ты глуп Март, если, конечно, этот парень не читает с губ», — мелькнула у меня мысль.
      Пришлось пуститься в объяснения:
      — Этот скафандр не очень хорошо сконструирован. Самые слабые его места это сочленения на изгибах — у горла, поверхности локтей и задней поверхности колен. Про суставы бедер я вообще молчу. Перчатки и ботинки, если ты хочешь, чтобы они функционировали хорошо, должны разрабатываться отдельно и привариваться к скафандру.
      Мужчина поднял лицевую пластинку — в выражении его лица читался профессиональный интерес:
      — Почему же они так плохо разработаны?
      — Все огрехи и недостатки видны только в бою, лучшая проверка знаний практика. А в бою он побывал всего лишь один раз.
      — Итак, вы хотите сказать, что скафандр бесполезен.
      Я пожал плечами:
      — Старые рейнджеры говорили, что они быстро научились опускать подбородки как можно ниже и крепко прижимать согнутые в локтях руки к туловищу, когда разрывались мощные снаряды и бомбы. — Постучав по нагрудной пластине, я услышал глухой звук, так гремит не железо, а пластик. — Ты же не хочешь поворачиваться спиной к вооруженному противнику, хотя в этом нет ничего зазорного.
      — Саготы могут этого и не знать.
      Я вновь пожал плечами: — В ваших рядах много бывших солдат?
      — Несколько, но они совсем старенькие.
      — Ну, тогда я не доверяю вашему вооружению.
      — Нет, — произнес мужчина. — А как же боевые скафандры спагов. Они похожи на этот?
      — Нет. В их производстве использована высокоразвитая технология хруффов. Можно спокойно раздавить снаряд от оружия класса X между перчатками. — О том, как болят после этого руки, я, естественно, умолчал. В мире чудес не бывает.
      — А что насчет ракеты «земля-воздух», сбивающей корабли?
      Я отрицательно покачал головой:
      — Ты меня замучил. — Хлопнув мужчину по плечу, я прислушался к звукам, издаваемым скафандром, и заявил: — Для этого требуется ядерный снаряд.
      Марш улыбнулся: — Интересно, почему саанаэ не носят скафандров?
      Я даже не взглянул в его сторону и, задрав голову, посмотрел в ясное голубое небо, уже начинавшее темнеть: — Потому что они только полиция, и все.
      — Ой, перестань, Ати. Давай, покажи нам, как убить человека, облаченного в скафандр.

* * *

      Солнце садилось и наполняло лес тенями и призраками. Я стоял между двумя высокими, шершавыми старыми соснами и мочился, слушая, как журчит струя, поглощаемая ковром из сосновых иголок. Меня охватило ощущение гармонии и полноты чувств, несколько болезненное, напоминающее облегчение после долго сдерживаемого оргазма.
      Может, это и глупо, но у меня частенько проскальзывают такие мысли, будто я навсегда остался маленьким и витаю в глупых мечтах. По возвращении надо будет поинтересоваться у Соланж: «Эй, Солли, тебе никогда не приходилось ощущать, что твое лоно живет отдельной жизнью?» И она наверняка скажет, что тоже не раз ощущала подобное.
      Я закончил процесс общения с природой и стоял, запрокинув голову, глядя на испещренное полосами оранжевое небо, ощущая под пальцами нежную кожу.
      У меня из головы не выходила чертова улыбка Марша. Так без причины никто не улыбается. Итак, он хочет расправиться со своими приятелями-саготами. Почему? Дэви я еще могу понять — эти ублюдки убили его отца.
      Нет, это дело рук моего отца. Я заставил себя сосредоточиться, разгадка где-то рядом. Мне-то ясно, что делать… Я заправил свое сокровище в брюки, застегнул молнию и вытер руки о старую фланелевую рубашку, которую с незапамятных времен хранили мои родители. Интересно, как они узнали, что это моя любимая вещь? Сейчас рубашка была мне немного маловата, и в такую жару носить ее не следовало бы, но лишь только эта одежда попалась мне на глаза, я не мог удержаться. Позже, когда похолодает, фланелевая рубашка пригодится. Здесь, в горах, осень наступит недели через три.
      «Они думают, что я с ними, потому что показываю им, как владеть оружием, делать дыры в скафандрах саготов. Как я буду чувствовать себя сейчас, зная…» Представляю себе бой между повстанцами, руководимыми Дэви с Маршем, и окталом спагов. Все будет кончено через двенадцать секунд. Один солдат может справиться с ними секунд за двадцать.
      Вот Дэви стоит передо мной на коленях, волосы охвачены пламенем. Это больно, правда, приятель?
      Раньше мы об этом не думали, воображая себя освободителями, даже когда играли в ковбоев и индейцев. Закричал, что ты убит, упал, притворившись мертвым, полежал немного, закрыв глаза, вытянувшись, оскалив зубы — ни дать ни взять труп. Затем поднялся, отряхнулся и как ни в чем не бывало сменил имидж.
      Наверно, так люди поверили в идею перевоплощения. Очевидно, это пошло от древних, которые играли в охотников и медведей со своими друзьями.
      «Ррр! Я убил тебя, глупый ублюдок!» А глупый ублюдок встает и говорит: «А вот и нет!» Я повернулся и направился к лагерю, где горели походные костры. Будет чудесный ужин, приятная беседа. А позже Алике и я отправимся в нашу палатку, или на берег пруда, или же в поле, где будем лежать и смотреть на звезды.
      Долина Дорво… и холодный внутренний голос, не дающий покоя ни днем ни ночью: «Ты знаешь, что ты должен сделать».
      Наблюдение за ней, спящей в полоске лунного света, пробивающегося сквозь открытую дверь, стало моей привычкой, но из числа тех, которые не длятся долго. Бело-желтая луна, видимая едва на дюйм в это время года, когда август становится сентябрем, деликатно освещала верхушки деревьев и палаток. Когда она станет полной, круглой, как блин, ее назовут урожайной. Затем наступит зима. Может, в этом году на Чепел Хилл выпадет снег, и дети, как и раньше, смогут поиграть в снежки и вылепить снежных баб.
      Кто знает, может вместе с ними будут лепить снежных саанаэ маленькие зеленые ящерицы. Вообще-то я не помню, есть ли снег на Элисаре.
      Алике свернулась клубком, лежа на левом боку, отвернувшись от меня. Правая нога женщины была прижата к груди, рука лежала на бедре. Ягодицы иногда перекатываются под кожей — наверно, видит сны.
      Млекопитающее мужского рода, живущее, руководствуясь инстинктом, — это я. Я даже не в силах изменить свое отнощение к ней, если, конечно, возможно назвать это чувствами. Глядя на ее аппетитные ягодицы, я начал возбуждаться, хотя и испытал уже несколько оргазмов за час до этого.
      Некоторое время у меня была наложница, огромная блондинка по имени Мэнди, родом откуда-то со среднего Запада, из Айовы или Миннесоты. Мне очень нравился ее голос, похожий на голоса известных дикторов и певцов, достаточно музыкальный, женственный.
      Она пыталась быть внимательной, старалась исполнять то, что я хотел и просил, но ни взглядом, ни выражением лица не показывала своих чувств.
      Это хорошо? Как это? Но она не смогла заставить себя находиться сутки на ногах, потакая моим прихотям, когда после очень напряженного дня я получил день на отдых и закрылся в своей лачуге. Я видел, как она пыталась подавлять зевки и как ее глаза стали стеклянными.
      Вскоре после этого она уснет, и плевать хотела Мэнди на мои чувства.
      Сначала мне это нравилось, потом стало раздражать. Тогда я просто перекатывал ее на спину, раздвигал ноги и делал свое дело. Между прочим, это и ее дело, для того я и покупал эту красотку. Иногда Мэнди просыпалась, изумленная и испуганная, но в большинстве случаев она спала, безвольное тело подчинялось мне.
      Мне это начинало нравиться, но девушка просыпалась посреди ночи, напуганная до смерти, с половыми органами, полными семени, а иногда огромной тушей, лежащей на ней и слегка похрапывающей.
      Бедняга, не выдержав, разорвала контракт, выплатила штраф и отправилась домой не с таким набитым деньгами кошельком, как надеялась.
      После ухода этой женщины я понял, что любил насиловать ее во сне. То же я пытался проделать со следующей наложницей, но она спала чутко и просыпалась от малейшего прикосновения, улыбаясь, готовая принять меня.
      Немногим погодя, я оделся и отправился на прогулку при лунном свете, пробрался через лагерь между тлеющими кострами, мимо спящих на открытом воздухе саанаэ и вышел, наконец, на середину большого, холмистого поля долины Дорво. Там сейчас было тихо, лишь слышался плеск ручья и шелест ветра в траве. Из одной палатки донеслось бормотание, сменившееся храпом, который, в свою очередь, сменился тишиной.
      Я нашел место на возвышенности, там, где трава едва доходила до щиколоток, и уселся, отвернувшись от луны, глядя на самую темную часть неба: звезды и еще раз звезды, Млечный путь, склонившийся к горизонту.
      Не надо было мне сюда приезжать. Но в этом случае я снова так и не увидел бы Алике. Стоит ли игра свеч? На этот вопрос я не смогу ответить до тех пор, пока все не закончится. Подумаю снова лишь тогда, когда включатся двигатели, из сопла вырвется огонь, отъедут подъемники, и ракета ринется в небо, возвращая меня к звездам. Я обсужу этот вопрос с Соланж, сидя с ней за стаканчиком в каком-нибудь баре на Карсваао. Если, конечно, у них есть бары.
      Нет, черт возьми, должны быть. Если Соланж это интересно. Мне не к кому больше обратиться.
      За несколько дней отпуска, проведенных на Земле, я полюбил Алике, полюбил так, как любил в молодости, о чем еще сохранились полустершиеся, полузабытые воспоминания. Мне даже безразлично, если она не принимает мои чувства и наши новые отношения всерьез.
      Я попытался переключиться на Хани, представить, как я займусь с ней любовью. Я уже видел, как она лежит передо мной, раскинув ноги, улыбаясь, прикрывая руками лоно и время от времени приоткрывая его, чтобы я мог видеть…
      Я энергично встряхнул головой. Наваждение исчезло. Можно размышлять о чем-нибудь другом, например, о вкусной чесночной похлебке, о вареной картошке в сметане с маслом; о теплой ванне и о мягких руках, моющих спину; о купании в бассейне в жаркий, душный день.
      Можно думать и о сне, когда по-настоящему устанешь.
      Тут мои размышления прервал тихий звук: что-то копошилось в траве неподалеку от меня. Полевая мышь, или крот вылезли из своей норы, или какаято маленькая ящерица, может, даже змея. Я глянул вниз…
      Внезапная боль в груди заставила ускорить выработку адреналина в крови и бросила меня на колено рядом с этой проклятой штукой. Внизу стоял поппит, в лунном свете его голубая чешуя отливала серым, глаза-бусинки внимательно смотрели на меня, поблескивая красным. Рот существа был открыт, слышалось тяжелое дыхание.
      Я опустился на второе колено и вгляделся: у поппита не имелось никакого оборудования, никакого передатчика. Чертова тварь заблудилась. Если они бродят таким образом, отделившись или отстав от группы, то ведут себя подобно животным. Вот и сейчас он стоял передо мной, тяжело дыша, словно маленькая, набегавшаяся собачка. Может, радуется, что обнаружил знакомые очертания в ночи и надеется, что я отнесу его к месту расположения.
      Я огромной глыбой навис над ним — глазки существа следовали за моим передвижением, поппит немного переместился, чтобы держать меня в центре поля своей видимости. Я наступил на него ногой.
      Тварь издала звук, похожий на детские пищалки, звук ломаемых костей, и умерла.
      У меня перехватило дыхание.
      Наклонившись, я поднял труп, почувствовал, как по пальцам потекла жидкость, и брезгливо швырнул раздавленное тельце в разросшиеся кусты шиповника.
      Потом вытер испачканную руку о сухую траву.
      «Но это не поможет, ослиная задница. Ты ведь знаешь, что должен сделать. Просто ты откладываешь это так долго, как можешь… Ты можешь лежать на Алике и притворяться еще некоторое время», — мелькали у меня в мозгу тревожные мысли. Взглянув в последний раз на сверкающие мириады звезд, я повернулся и размеренным шагом отправился в палатку.
      Следующее утро мы тренировались, вновь и вновь проигрывая ту ситуацию с их глупой засадой. Я пытался объяснить им, что необходимо делать, как научиться видеть и думать в подобных переплетах.
      Построив отряд перед наспех отремонтированным муляжом хруффа, я пытался внушить этим идиотам, что они должны запомнить уязвимые места противника и узнавать их со спины, с боков, однако понял, что немногие из них помнят, как выглядит живой хруфф.
      Мне представилось, как повстанцы, разбредясь по лесу, следят за ничего не подозревающими саготами и нападают на них. Следом за этой картиной идет другаж все они лежат мертвые и поджаренные, а на них маленькие черные муравьи, поедающие самые вкусные, сочные части тел, затем остальное…
      Как там поется в детской песенке о червяках: «Ты никогда не видел катафалк, проезжающий мимо?» Она учит детей тому, чему надо.
      Позднее я шел по лесу с Дэви и Маршем. Алике, как всегда, держала меня под руку, сзади трусили Мейс и Стоуншэдоу, разговаривая на одном из наречий саанаэ, полном, звуков, чуждых человеческому уху. Мы шли по узкой горной тропинке, уводившей от долины Дорво на многие километры. Она проходила через старый лес, иногда через молодые заросшие кустарником рощи, мимо пустых башен старых электростанций, еще сохранивших серую окраску, но красная пыль уже как следует их припорошила. Нигде не было видно проводов. Их, очевидно, убрали многие годы назад, еще до Вторжения, а башни оставили, потому что металл никому не был нужен.
      Наконец мы почти добрались до вершины следующей горы, возвышающейся над всеми остальными, и остановились, глядя на затянутый дымкой ландшафт, холмы, чьи округлые вершины напоминали зеленые застывшие старые моря. Долина Дорво казалась маленьким и голым пятнышком на стороне отдаленного холма, а над ней клубились низкие, пушистые, белые облака.
      Ущелье трудно было обнаружить как с воздуха, так и с земли. Вокруг Дорво и вплоть до следующего ущелья, где тяжелые камни нависали над тропинкой, росли деревья, отлично его маскирующие. Внизу, в маленькой, заросшей травой И кустарником впадине еще виднелись обломки упавшего гиганта; с веток давно облетела листва, а ствол раскололся на мелкие части. Когда стены ущелья медленно, сдаваясь ветру и времени оседают, деревья одно за другим умирают.
      Внизу рос шиповник, абсолютно нетипичный для этих мест. Бог знает каким ветром занесло его сюда.
      Он мне напомнил стража или ворота, ведущие в подземелье.
      Дэви проговорил:
      — Мы нашли его совершенно случайно, Ати. Около трех лет назад мы с Маршем охотились здесь. Поднялись в горы в неподходящее время, когда хороший хозяин и собаку на улицу не выпустит. Начался дождь…
      Вмешался Марш:
      — Не дождь, а настоящая буря с ливнем и дождем. Страшнее я еще не видел. Мне казалось, что небесный огонь изжарит нас.
      Мне представилось, как над головами этих двоих сверкает молния, озаряя их искаженные лица ясным, искусственным светом, как бьет по барабанным перепонкам гулкий гром, отдающийся эхом в горах, будто раскаты орудий.
      — Мы испугались до смерти.
      Отодвинув кусты шиповника рукой, затянутой в перчатку, держа их таким образом, чтобы можно было наклониться и шагнуть вниз, я скользнул в заросли; над моей головой, словно потолок, нависали ветки.
      Выпрямившись, я наблюдал, как следом за мной спускается Марш, затем двое саанаэ, став на колени, тоже медленно сползли вниз.
      На дне было достаточно темно: свет почти не пробивался сюда. Мне показалось, что пещера не имеет дна, но потом глаза смогли различить там несколько фигурок или очертании чего-то.
      — Хорошо… — Марш вытащил фонарик на длинной ручке, непременный атрибут сиркарского полицейского, включил его и поводил им из стороны в сторону, высвечивая те или иные углы комнаты.
      — Черт его знает, может, здесь уже поселился какой-нибудь медведь…
      — Почему же вы не закроете вход?
      Дэви проговорил:
      — Мы думали об этом. Те, кто придумал все это, так не сделали. Поблизости нет больших камней — Однако, довольно опасно. Как-нибудь надо собраться и построить дверь.
      В разговор вмешалась Стоуншэдоу: — Или перенести все на другое место.
      Пещера оказалась не такой огромной, как заставила меня вообразить темнота, даже не щель, а низкая, широкая отдушина в более-менее твердом граните. Когда-то она была наполнена глиной, но ее вымыла оттуда вода. Однако отдушина оказалась совершенно сухой.
      Всюду стояли ящики, и на некоторых из них все еще сохранился отличительный знак Североамериканской Армии.
      Там же находилось несколько вещиц, напоминающих гробы, какие-то квадратные серые металлические ящики с ручками.
      При виде этого по моей спине пробежал холодок. Я почувствовал, как Алике повернулась, чтобы взглянуть на меня. Может, она догадалась или сработал инстинкт?
      Подойдя к первому стеллажу, я начал, прищурившись от недостаточного освещения, считывать этикетки: полевые установки, легкое вооружение рейнджеров, дополненное полным комплектом боеголовок, оружие класса X, разрывные пули, огнеметы, какие-то аэрозольные препараты, химическое оружие, вызывающее тяжелое поражение головного мозга.
      Присутствовал даже нервно-паралитический газ, не действующий, однако, на хруффов, но действующий на саанаэ.
      В «гробах» находились двенадцать боевых скафандров для рейнджеров. На половине из них имелись фабричные этикетки, значит, ими еще не пользовались. Остальные были помечены для отправки в ремонтные мастерские, их повреждения описывались на прикрепленных к ним ярлыках.
      Рядом находился открытый ящик с термоядерными патронами, контрольное устройство и защищенный контейнер с тритием. Я проверил дату выпуска: 12 декабря 2158 года. Горючее, очевидно, распалось, несколько вышло из строя, но все еще было годно. Я посмотрел на Марша — тот пожал плечами.
      Стоуншэдоу пояснила:
      — У нас есть запасы дейтерия, но мы не можем переделать термоядерные патроны на этот вид топлива.
      Им бы лучше поостеречься с такой гремучей смесью из полутрития, он продолжает распадаться…
      — Наверно, я смогу показать, что надо делать. Но тогда пострадают скафандры.
      Марш спросил: — Мы сможем последовательно зарядить патроны?
      Я взглянул в его глаза, находившиеся в тени:
      — Последовательно — нет, но избирательно — да. — Я указал на «гробы». У нас мало подходящего оборудования.
      Мне казалось, будто все это говорит кто-то другой. С этой пещерой и находившимся в ней снаряжением я мог собрать небольшую, но хорошую команду, хотя команда — это группа отлично обученных бойцов. Что касается этих людей, то они сумеют продержаться перед соответственно вооруженным солдатом лишь минуту.
      Я направился в дальний конец комнаты. Там лежала старая пушка 2140 года выпуска. Скорее всего, эта ерунда принадлежала какой-нибудь резервной части. Это объясняет Наличие зачехленного первоклассного оборудования, нескольких ракет без боеголовок, двух ручных ракетных установок, все еще в чехле и без прицела, наборов средств для чистки прицелов в заводской смазке и упаковке, шести тонких голубых ракет «земля-воздух» радиусом действия 80 километров, аккуратно прислоненных к стене.
      Боеголовки имели странной формы заряд, о котором я раньше ничего не слышал. Кое-кто из пилотов саанаэ, поддерживающих с воздуха атаку соплеменников, может чувствовать себя в полном дерьме, пока все это не закончится и повстанцев не разгромят.
      Я остановился и посмотрел на своих компаньонов. Никто не произнес ни звука — они во все глаза глядели на меня. Интересно, чего эти люди ждут?
      Направившись к дальнему углу, где были сложены серые металлические коробки, сопровождаемый Маршем и его фонариком, я обнаружил там странные вещички, отмеченные незнакомым клеймом Североамериканской Армии, поставленной поверх старого знака. Я смахнул рукой пыль, покрывшую надпись: «Дата выпуска: 18 августа 2104 года».
      Внезапно меня осенило: это случилось через три недели, после того как мы удрали от нашедшего нас господина. Я поднял затвор прислушиваясь, как щелкнула гидравлическая пружина:
      — Посвети-ка мне, Марш.
      Он исполнил мою просьбу. Шифр на оружии говорил в пользу одного из многих агенств США, набор какой-то абракадабры из букв под знаком вооруженных сил страны — старой белой этикеткой, сморщенной и пожелтевшей от времени. Около контрольной панели находился отсек с инструкцией, объясняющей правила пользования оружием.
      Дэви посоветовал:
      — Ты бы лучше закрыл крышку, Аги. Они заряжены ураном 235. Здесь уже полно направленной радиации.
      Марш проговорил:
      — Мы думаем, они все еще годны.
      Да, одна такая штуковина может проковырять в матушке Земле громадную дыру.
      Следующее утро я провел, вновь обучая взрослых детей военным играм: сражаться и умирать, наблюдая, как они падают, притворяются мертвыми, приоткрывают зубы в посмертной гримасе, затем, смеясь, поднимаются и мечтают о светлом будущем.
      «По всей галактике, — говорили эти чудаки, — есть люди, подобные нам, ждущие, когда раса повелителей споткнется и упадет. Вселенная — это деревянная коробка, и мы разожжем в ней огонь».
      Я показал Дэви, как подключить термоядерные патроны, чтобы горел дейтерий, посоветовал не трогать тритиевую смесь 5 лет и только затем включить установку. Я видел, как заблестели его глаза, глаза Алике, а сам испытал леденящий душу ужас.
      Прошел еще один вечер, еще один чудесный закат, причем каждый раз он становился все краснее и краснее. Близился сентябрь с его багровыми захода ми солнца. Скоро, косяки гусей и уток прочертят осеннее небо, летя на юг, следуя за солнцем.
      Хотел бы еще раз посмотреть на них. Но я постоянно терзал себя мыслями, подобными этой: «Все скоро закончится, и ты прекрасно понимаешь это.
      Не имеет значения ни то, что ты делаешь, ни то, сколь труден будет твой выбор».
      Обед прошел, как всегда, замечательно: вкусная еда, обилие веселья и шуток. Я видел, как люди любят двух саанаэ, обступают их, непринужденно болтая.
      Некоторые из повстанцев знали несколько слов на их языке. Стоуншэдоу это, казалось, нравилось.
      Марш чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше — он расслабленно сидел рядом со мной и потягивал домашнее пиво из тяжелой стеклянной кружки с эмблемой школы Чепел Хилл выпуска 2139 года.
      В том году мой и его отцы закончили школы.
      Майк Итаке закончил ее в 2143 году. Все они были умными, блестящими молодыми людьми, подающими огромные надежды в мире неограниченных возможностей. Иногда у них возникали вопросы: «Придут ли чужаки снова, или тот одинокий поврежденный корабль-разведчик взорвался среди звезд». И тут же находились ответы: «Может быть, мы потеряны для них, чужаки не смогут нас отыскать до тех пор, пока мы не подготовимся к отражению нападения».