Государи московские (№7) - Святая Русь. Книга 2

Долгий ряд экипажей, вооруженная стража, конная свита из венгерских дворян, кареты, обитые тканями, возки духовных лиц, подводы и фуры, везущие богатое приданое королевны: отделанные золотом и серебром, шитые драгоценными камнями и канителью одежда и белье, алые подушки, ковры, посуду, парчу, золото и хрусталь, хрупкое венецианское стекло и бесценные зеркала. Ядвигу провожал кардинал, архиепископ Эстергомский, наивысший канцлер венгерской короны еще со времен Людовика, престарелый Дмитрий, с ним — духовные и целое войско дам и девиц, фрейлин и прислужниц четырнадцатилетней королевны. Весь этот поезд уже через несколько часов приблизил к городским воротам и вот-вот должен был вступить через Казимерж в Краков.

Ядвига ехала то в большой коляске-«колыбели» с золотыми украшениями, поддерживаемой со сторон несколькими охранниками «наюками», то верхом на богато убранном широкогрудом и коротконогом татарском коне, бахмате, сидя полубоком, свесивши ноги на одну сторону, так что долгий подол отвеивался на скаку, легко держа поводья в правой руке. (Ездить верхом она умела и любила.) Разгоревшаяся на ветру, трепетная от ожидания, Ядвига была чудно хороша. В свои четырнадцать лет королевна выглядела уже вполне взрослой девушкой. Стройная и гибкая, с оформившейся грудью, яркими, еще по-детски чуть припухлыми губами, с красивым рисунком бровей, она вызывала восхищение у всех, кто с нею встречался. Дорога через Татры почти не утомила ее. Внове было все — и пустынность мест, так что косули перебегали дорогу королевскому поезду, а несколько раз и горбатые лоси подходили любопытно к самой дороге, и редкие, бедные на вид селения, и местные замки с грубо сложенной из дикого камня стеной, с хороводом дубовых служб и амбаров внутри. В замках останавливались поесть и покормить лошадей. По мосту надо рвом низкими воротами с гербами владельца проезжали под лай собак ко второму двору, к господским палатам, украшенным цветными кафелями. Навстречу выбегала раскрасневшаяся паненка с пучком сухого пахучего майорана, заткнутого за пазуху. Ядвигу вводили в обширную и низкую горницу со скудным светом из небольших окошек, затянутых пузырем. После роскошных дворцов Вены казалось невероятно темно и низко. Но тут же являлась в обилии разная снедь, дичина, печеный кабан с острою приправой, пироги, творог, моченые яблоки, из глубоких погребов выкатывались целые бочки хмельного меда и браги. Хозяин суетился, скликая слуг, взглядывая на Ядвигу, невольно расправлял плечи и со значением трогал долгие вислые усы, на что Ядвига, привыкшая к поклонению, отвечала одним лишь движением бровей и легкой снисходительною улыбкой. Хозяева тащили, что могли. Дворяне и слуги ели и пили, иногда тут же останавливались на ночлег, и тогда Ядвиге предоставляли самую роскошную постель с хозяйской периною, опрысканною розовой водой, в горнице, где по стенам были развешены пахучие травы: мята, полынь, божье деревце и гвоздика, а фрейлинам и свите стелили прямо на полу, на пышных ворохах соломы, застланной попонами и кошмами.

Утром допивали и доедали хозяйское угощение, и снова стелилась пустынная дорога среди дубрав в багреце, пурпуре и черлени поздней осени.

Миновали Чорштынский замок на высоком обрыве, с башнею, вздымающейся, словно труба. Дорога опускалась в долины когда-то райской, но опустошенной татарами и с тех пор еще мало заселенной страны, и польские паны, ревниво гордясь своею родиной, рассказывали Ядвиге о драгоценных металлах, что добывают в здешних горах, о богатствах Бахнийских рудников и соляных копей Велички. Указывали на уже появлявшиеся там и сям сады и виноградники.

Краков явился как сказка. Огромный город среди пустынной, почти не заселенной страны, и сразу понравился ей: и Вавель, вознесенный над городом, и островерхие дома, тесно прижатые друг к другу, с затейливою каменною резьбой, и разноязыкая густая толпа горожан в разнообразных одеждах, среди которой, кроме немецких мещан и ремесленников, польских шляхтичей и вездесущих жидов, попадались татарские купцы, армяне, русичи и даже восточные гости с крашенными хною бородами. Города она толком так и не увидала, поскольку ее сразу же повезли в Вавель (Вонвель, как говорилось тогда). Впрочем, встречи начались еще за городом.

На горе Ласоты, в виду Кракова, Ядвигу приветствовала торжественная процессия духовенства и граждан. Городские ратманы в шелковых одеждах, с серебряными поясами, в бархатных колпаках, с кордами у пояса, выстроились шеренгою. За ними подымались знамена цехов: мясники, медники, скорняки, сыромятники и меховщики, сапожники, портные, булочники, шапочники, позументщики, стригачи, цирюльники, сафьянщики, поясники, конские барышники, лучники, ковровщики, панцирники, мундштучники и седельники, золотых дел мастера, живописцы, резчики, красильщики, изготовители клавикордов, вощаники и другие многие — словом, все они были тут. Лес знамен, над ратманами — хоругви, герб и золотые ключи столицы. Ратманы кланялись, хоругви тоже склонялись перед Ядвигой. Ее оглушил гром музыки, трубы, флейты, свирели ударили враз. Нанятые городом фокусники и шуты ходили колесом, вертелись перед нею, звякая бубенцами.

У самых ворот, под звоны колоколов, встречала ее иная процессия — девицы в белых одеждах со свечами в руках. Девицы тоже пели что-то веселое. День тускнел, но тем ярче пылали факелы, свечи, костры на улицах

— по всему Казимержу. Пока добрались до замка, у Ядвиги закружилась голова. Сразу, с ходу, процессией устремились в собор, где ее благословляли и поздравляли.

С удивлением и радостью узнала Ядвига в низкорослом краковском епископе Яна Радлицу, давнего друга своего отца, который учился медицине во Франции, долго был потом при венгерском дворе и в благодарность получил от Людовика Краковское епископство. В церкви им говорить было неудобно, и Ядвига только благодарно прижалась губами к такой знакомой по запаху лекарственных трав старческой руке. Епископ Ян понял и просиял печеным личиком. Невзирая на митру и облачение и даже должность канцлера государства, он и теперь с виду оставался ученым лекарем и ни кем иным и, благословляя дочь своего благодетеля, произнес вполголоса несколько неуставных слов, полностью потонувших в шуме толпы… К ней теснились, заглядывали в глаза. Ядвига уже едва терпела, вынужденно отвечала на поклоны, не различая лиц, и лишь одно запомнилось: бархатные брови и горящий откровенный восхищением взгляд Спытка из Мельштына.

Из собора — в ворота дворца. Стемнело. Ярко горели костры, и факелы бросали на лица неровные мятущиеся отблески. У Ядвиги оставалось теперь только одно желание: добраться до ложа и до туалетной комнаты. Устала так, что даже есть расхотелось, и если бы еще чуть-чуть умедлили, с нею бы случилась истерика. Так прошел и, слава Богу, окончился первый день. Поздно вечером, уже полураздетая, она долго молилась, прося у Господа дать душевные силы и послать друзей, таких, как Ян Радлица, чтобы было ей не так страшно и не так одиноко на своей новой родине.

В каменной зале было холодно. Недобро змеились узоры тяжелого постельного полога. В переплеты окон, забранных дорогим привозным стеклом, отчужденно глядела высокая строгая луна. Ядвига, удерживая дрожь, скорей зарылась в пышную перину, прижала, притиснула к себе прислужницу, что согревала постель госпоже да и заснула ненароком. И так, не отпуская сонную девушку, удерживая пляску зубов, начала постепенно согреваться, а согреваясь, успокаиваться. Уже не показалось так страшно и одиноко, вспомнился сияющий маленький Радлица, лекарь отцов… Она поворочалась, устраиваясь поудобнее, и наконец унырнула в сон.

Ночью снилась ей серебряная, кованая, как большое восточное блюдо, луна и дядя Альбрехт, строгавший доски, которые он почему-то прикладывал к ней, измеряя ее рост, и строгал снова, приговаривая: «Для тебя! Для тебя делаю, солнышко! Чтобы тебе потеплее было!» А потом кто-то добрый голосом господа Бога примолвил ей: «Спи!»

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Из утра Ядвигу растормошили прислужницы. Девушки с визгом гонялись друг за другом, бегали по залам, спускались, замирая от страха, по каким-то кривым каменным лестницам. Ядвигу, после сложного утреннего туалета с притираниями, духами, румянами, пудрой, с бесконечным разглядыванием себя в зеркало, фрейлины утащили за собой, знакомиться с замком. Выходили на двор, к поварне, где с заранья пекли и стряпали всяческую снедь на сотни персон, пока не явился замковый капеллан и не начал стыдить, Ядвигу — почтительно, а девиц сердито, за детские шалости, не пристойные сану будущей государыни.

Завтракали в кругу своих девиц. Впрочем, престарелый кардинал Дмитрий явился благословить трапезу и заботливо вопросил: «Хорошо ли госпожа провела ночь?» Дальше пошло уже знакомым побытом. Нахлынули придворные, гости, вельможи двора, и Ядвига впервые ощутила в полной мере, как умно поступила покойная бабушка, обучивши ее польской речи, без которой она была бы тут не более как куклой, бессмысленно хлопающей глазами.

Между тем принятые важными сановниками решения неукоснительно выполнялись. Короновать Ядвигу решено было сразу и в качестве «короля». Так, хотя бы формально, но соблюдалось древнее правило, запрещающее женское престолонаследование. Недоставало короны Болеславов, увезенной Людовиком в Венгрию, но вельможи, после некоторых споров, признали достаточною женскую корону, которой короновались супруги королей, и, по счастью, оставленную Людовиком. Обряд коронации был назначен через несколько дней, в день святой Ядвиги, в воскресенье, пятнадцатого октября.

В этот день все сановники собрались в замок, во главе с кардиналом Дмитрием. Тут был и величественный архиепископ Гнезненский, Бодзанта (тем более величественный, что ему, наконец, едва ли не впервые не приходилось лукавить и выкручиваться, как во время Серадзского съезда), был и епископ краковский, Ян Радлица.

Прочли молитву, окропили святой водою Ядвигу — в лице которой жаркий румянец попеременно сменялся лилейною бледностью, и тогда особенно глубокими казались глаза и особенно темными брови — и процессией двинулись в кафедральный собор. Светские господа и шляхта, духовенство: аббаты в митрах и с посохами, польский с венгерским, высшие придворные чины со знаками власти. Корону должен был бы нести краковский каштелян, скипетр — воевода, державу и меч Болеслава Храброго — иные воеводы. Но все это хранилось о сю пору в венгерской казне, и перед Ядвигою несли только женскую корону польских королев.

Ядвига шла под золотистым балдахином, который держали четверо молодых шляхтичей, в белом одеянии, тунике, далматике, в золотистых сандалиях, в королевской мантии и с распущенными волосами. Некогда великая Византия отсчитывала последние предсмертные десятилетия своей судьбы, но в торжественных одеяниях королей и королев Европы все еще не угасала память парадных одежд византийских императоров и императриц.

Ядвига двигалась, умеряя шаг и опустив очи долу. Свитские дамы поддерживали ее долгий подол, придворные и шляхта со свечами теснились по сторонам, оставляя Ядвиге узкую дорожку к трону, поставленному посередине собора. Оглушительно гремел хор трубачей и флейтистов. Кто-то незримый тронул ее за рукав, напоминая, что надо остановиться у ступеней трона. Важно прошествовав мимо нее, каштелян с воеводою отнесли корону на алтарь собора. Ядвига подняла голову, почти надменно вздернув подбородок: она — король!

Начиналось богослужение. По прочтении Евангелия вдруг и разом лязгнула сталь: шляхта встала, обнажив оружие. У Ядвиги противный холод потек куда-то по животу, мгновением закружилась голова, стало не вздохнуть от жаркого дыхания колыхнувшейся толпы, и святые слова латинской молитвы доходили до нее словно сквозь воду. С новым лязгом сабли упали в ножны. Опомнясь от обморочного ужаса, Ядвига слегка повела головой. Ее не предупредили об этом обычае: праве шляхты с оружием в руках становиться в этот миг на защиту духовных святынь. Архиепископ приближается, спрашивает, желает ли она сохранить свободы и привилегии народа?

— Желаю, да поможет мне Бог! — Голос Ядвиги трепетно звенит, разносясь под сводами собора, по толпе течет одобрительный ропот. Ядвига преклоняет колена. Архиепископ, омочив большой палец в елее, чертит кресты на ее плечах и правом рамени. Вот он берет с алтаря корону. Корона — широкое золотое кольцо, из которого, по сторонам, подымаются расцветшие лилии и между ними, на серебряных прутиках, колышутся драгоценные камни. Из-под короны, по французской моде, падают широкие атласные ленты, и архиепископ слегка, чуть заметно, встряхивает короною, расправляя их. Вот тяжелый золотой обруч коснулся ее головы. Загремели все трубы, общий крик «Слава!» оглушает Ядвигу. По прочтении Евангелия ее отводят к престолу, устланному парчою, и там наконец, взойдя по ступеням, она садится, садится на престол. Свершилось!

Тяжелую корону, усыпанную драгоценными камнями, теперь держат над ее головой два сановника, держат до самого конца службы. При «offertorum» Ядвига сходит с престола и кладет на алтарь в золотом сосуде хлеб и вино. За нею к алтарю подходят все вельможи. Возвращаясь на трон, Ядвига снова садится, струною выпрямив спину, притушив долгими ресницами радостное сияние глаз. Ждет причащения. (И тогда будет все, все! И она сможет приказывать и велеть, как истая королева, как мог ее покойный отец, Людовик! И тогда она позовет Вильгельма…) Не забудем, что королеве Ядвиге всего четырнадцать лет!

Вновь она идет к алтарю, приемлет причастие, стоя на коленях. И опять трубы и флейты, опять славословия шляхты (мещан в соборе нет!). И снова, процессией, ее отводят назад, в замок, к праздничному столу.

За столом Ядвига сидит на приготовленном для нее престоле. Гости пьют и едят, хвалят обилие рыбы и вина, а Ядвига глядит на все это с тою опустошенностью в душе, которая наступает по достижении давно и трудно желанного, и не понимает: что же изменилось в ней самой и для нее? Чем этот пир отличен от того, прежнего, по приезде в Вавель? Разве тою заискивающей почтительностью, с какой обращаются к ней теперь девушки-сверстницы, которые всего неделю назад резвились, бегая по лестницам замка, и волокли хохочущую Ядвигу вслед за собой.

Назавтра коронованный «король» отправляется в город принимать присягу краковян. Перед ратушею ей был поставлен престол. Ядвига воссела уже привычнее, чем вчера, и могла рассмотреть и бургомистра и ратманов, которые, в числе двадцати четырех, подходили и кланялись. А за ними — одиннадцать судей с войтом во главе, а за ними — старшины цехов, купцы во главе с Фуггерами, забравшими едва не всю торговлю медью. Город Краков, после татарского погрома, при новом заселении стал немецким. Немцами были городские мещане, ремесленники и купцы. Немецкий язык употреблялся в актах и грамотах. Отдельные дворы-поместья шляхты были оттеснены на окраины города, за пределы основных городских улиц: Градской, Жидовской, Николаевской, Сенной и Басацкой. По дороге от Вавеля возвышались уже тогда два величественных монастыря — францисканский, ближе к замку, по левой стороне улицы, и доминиканский, или «павлов», напротив Градка. И дома той эпохи, островатые, тесно поставленные, — типичная немецкая готика, — сохранились доселе, так что разве кроме исчезнувшей грязи замощенных и заасфальтированных улиц все прочее оставалось таким, каким его видела Ядвига в дни своей коронации, принимая местных бюргеров и гостей и отвечая по-немецки на их немецкие приветствия. По-немецки Ядвига говорила свободно и гораздо легче, чем на польском, который ей еще предстояло учить и учить, чтобы наконец язык страны стал ей действительно родным. Впрочем, зная уже несколько языков, польским Ядвига овладела быстро.

Быстро разобралась она и в том, чего от нее хотели и купечество, и шляхта. Вернуть Польше Червонную Русь, откуда шел дорогой красильный червец. Через Львов и крымские города — колонии Генуи — шла к тому же торговля с Востоком. Да и сама благодатная тамошняя земля была предметом вожделений многих малопольских магнатов. Однако вернуть Червонную Русь — значило поссориться с матерью и сестрой, Марией, вызвать возможную войну с Венгрией! (Последующие несчастья, обрушившиеся на королеву-мать, ссоры с Сигизмундом и роковой плен в Хорватии, кончившийся гибелью королевы Елизаветы, развязали руки малопольской шляхте относительно Червонной Руси.) Пока же Ядвига старалась деятельно и с успехом, как казалось ей самой, участвовать в управлении. Кому-то давала магдебургское право, кого-то вознаграждала за понесенные убытки, подтверждала право раздела имений, установленное еще бабушкой Елизаветой, «кикутой», наградила Леливита Яська из Тарнова, Сендомирского каштеляна. Святками, в январе 1385 года, даровала Магдебургское право селу Лисову благородного Спытка из Мельштына…

И совсем не казалось ей, что события идут отнюдь не по ее воле, что делает она лишь то, что задумано и разрешено кем-то иным, а уж о том, что истинный ход событий даже неизвестен ей, королева Ядвига уведала только тогда, когда грянула весть о ее бракосочетании с литовским великим князем Ягайлой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Вряд ли стоит корить четырнадцатилетнюю девочку в том, что она в поисках верных слуг, не разобравшись, приблизила к себе ловкого прохвоста, Гневоша из Далевиц, угодника и лукавого царедворца, в совершенстве постигшего искусство наушничанья и клеветы. Он был так приветлив, так мил, забавен, внимателен и услужлив, что ему первому поведала Ядвига сердечную зазнобу свою: тоску по Вильгельму, венчанному как-никак супругу своему. И Гневош, которому неведомы были высокие замыслы о воссоединении Польши с Литвой, тотчас принялся наводить мосты — отыскивать среди придворных сторонников Вильгельма и сноситься с австрийским домом… А если бы знал? Пожалуй, и тогда, из озорства, из того только, чтобы насолить, напакостить тем, кто выше его, не бросил бы он своднических дел своих. Ядвиге же предстояло в будущем не раз хлебнуть лиха с этим своим наперсником.

В эти неполных три месяца, от середины октября 1384 года до января 1385-го, пока Ядвига осматривалась и привыкала к заботам царствования, споры и свары вокруг польского престола отнюдь не стихали. Громко роптали прежние сторонники Земовита Мазовецкого. Рвался к власти, воспомня о своих наследственных правах, Владислав Опольский. Но незримая воля, сотворившая в конце концов унию Польши с Литвой, продолжала неукоснительно действовать.

Следует решительно отмести предположение, что инициатором сватовства был сам Ягайло. Литовские князья не по раз напоминали потом, что-де именно поляки призвали Ягайлу на королевский престол. И опять церковь! Так, познанский епископ Доброгост уже лет за двенадцать до того, относя папские послания к литовскому двору, входил в близкие сношения с Ягайлой. (А еще был жив Великий Ольгерд, и не забудем о странно затянувшемся безбрачии литовского князя!) Но было ли ему самому до брака в эти судорожные годы, когда, вослед за убийством Кейстута, разгорелась стремительная пря Ягайлы с Витовтом, ежели в конце мая 1383 года Ягайло был готов (во всяком случае обещал!) принять крещение от орденских рыцарей. Крестоносцы сами не захотели того, распустив слух, что якобы Ягайло с Ульянией, матерью своей, готовил убийство великого магистра Ордена.

Уже в июне того же года, вместе с Витовтом, рыцари вторгаются в Литву, берут Троки, подступают к Вильно. Осенью Витовт принимает католичество с именем Виганда, грамотой отдает Жмудь Ордену и весною 1384 года, в Троицу, идет с рыцарями в большой поход. Рыцари, согнав шестьдесят тысяч строителей, возводят на месте Ковно крепость Мариенвердер, однако Ягайло отбивает нашествие и ищет мира с двоюродным братом, обещая вернуть ему Троки. Братья сговариваются, и Витовт нежданным ударом захватывает рыцарскую пограничную крепость Юрбург. Его зять Судемунт обманом схватывает комтура Дитриха Крусте, врывается в открытые ворота, замок взят, ограблен, уничтожен. Так же взят Байернбург. Затем, объединившись со вчерашним врагом Скиргайлой, Витовт идет под Мариенвердер. Восемь недель штурма. Участвуют русские пушкари с русскими осадными машинами. Комтур Генрих Клей гибнет. Рыцарская помощь застревает на другой стороне Немана. Следует решительный штурм, замок взят, погибает сто пятьдесят орденских рыцарей и множество иноземных. Пятьдесят пять меченосцев и двести пятьдесят рыцарей-гостей с толпами оруженосцев и слуг попадают в плен. Испуганный новым усилием Литвы Земовит Мазовецкий вступает в сделку с Орденом. Начинается изматывающая пограничная война… До сватовства ли тут было?

Витовт получил от Ягайлы только княжество Гродненское с Подлясьем, и то во время брачных торжеств. Этого ему было мало. Готовилась новая пря, и опять с помощью Ордена.

Польские историки дают, в отличие от русских летописей, подробный портрет Ягайлы, со всеми особенностями его характера. Среднего роста, с продолговатой головой и острым подбородком. Длинная шея, тонкие ноги, высокое чело, черные неспокойные глаза, тонкие усы, резкий и грубый голос. Ягайло любил отдых в постели до полудня и долгие пиры. Никогда и никуда не спешил, предпочитая медлить, «уверенный в своей судьбе». Ратникам советовал: «Вперед не порывайся и позади не оставайся». Мать о нем слишком заботилась, точнее сказать — слишком его баловала и опекала. В результате Ягайло не умел ни читать, ни писать, а говорил только на русском. По характеру Ягайло был радражителен и подозрителен безмерно, тиранил своих супруг, обвиняя в вероломстве. Боялся отравы, почему не пил и избегал есть фрукты. Ел только сладкие груши, и то когда знал, что они собраны не для него.

Страстен, — продолжает биограф, — и неутомим в охотничьих подвигах. Уже семидесяти пяти лет сломал ногу, гоняясь за медведем в Беловежской пуще. На охоте он не отличал дня от ночи, мог прорываться сквозь чащи и сугробы, почему часто награждал ловчих и псарей. Впрочем, и с прочими был щедр на награды и подарки. Уехав в старости в теплые страны, тосковал о Литве.

Русская живопись и зодчество казались ему всегда лучшими в мире. (Пожалуй, только в этом и проявилось воспитание, данное ему Ульянией.) Ягайло был набожен, но очень суеверен. Вставая с постели, боялся ступить левою ногою, когда брил бороду — промывал водою снятые волосы, перед выходом из дому повертывался три раза и трижды бросал за спину переломанную солому…

Мог ли такой человек сам затеять и тем паче довести до успешного конца сватовство к юной польской королеве? Меж тем в первые дни 1385 года Ягайло посылает дружину и сватов во главе со своим братом Скиргайлой в Польшу. Послы прибыли в Краков в половине января 1385 года. На торжественном приеме встречали их епископ Ян Радлица, старый «пан краковский» Добеслав, молодой воевода Спыток из Мельштына, великий правитель Сендзивой.

Ядвига восседала на троне. Литовское сватовство сперва даже позабавило ее. Она не собиралась отказываться от Вильгельма. И витиеватую посольскую речь слушала вполуха. Говорил Скиргайло, что, мол, многие кесари и князья христианского мира жаждали и стремились заключить союз родства с великим князем литовским Ягайлою Ольгердовичем (под «многими» разумелся, в первую голову, московский великий князь Дмитрий). Но достижение брака сего сохранялось для вашего королевского величества! Благоволите принять в супруги… Далее следовали обещания: крестить всю Литву, выплатить двести тысяч флоринов заклада австрийскому дому, дабы расторгнуть давешний детский брак, вернуть захваченное литовцами во время последнего набега на Польшу добро, освободить польских пленных, а литовские и русские земли присоединить к короне польского государства.

Зря молодая королева плохо выслушала речь свата-посла! Отнесись она к речи внимательнее, поняла бы, что отнюдь не простоватый литовский князь составлял этот договор! Не поняла. Ответила, слегка пожимая плечами и стараясь все ж таки не обидеть послов, что обязана сохранить верность Вильгельму да к тому же не ведает, как к этому сватовству отнесется ее мать. (Мать наверняка не должна согласиться! — подумалось Ядвиге, и — зря подумалось!) Елизавета, скорая на решения, как раз отставила Сигизмунда и искала иных женихов для Марии. В Венгрии возобладала антитевтонская партия во главе с палатином Гара, и сватовство Ягайлы Елизавета и Гара приняли с восторгом. (Опять же не ведаем, не был ли сей восторг заранее подготовлен все тою же незримою силой, поскольку будущий виленский епископ Андрей Васило был личным духовником королевы-матери.) Во всяком случае «для блага Польши» королева-мать соглашалась на все и даже сама послала дружественное посольство из духовных лиц к Ягайле.

В сейме, как водится, голоса разделились. Кто был за Ягайлу, кто против (мол — варвар, грабитель польских земель!), кто за Земовита, кто и за Вильгельма Австрийского (епископы, однако, видимо, уже настроенные, были против него), говорилось и такое: достойнее Ягайлы, мол, Витовт (или Витолд, как его называли поляки), сын мужественного Кейстута, достойнее ему отдать Ядвигу и скипетр. Увы! Витовт был женат и имел уже несколько детей. В дело шли подкупы и взятки, действовала, точнее, мешала действовать недальновидная жадность одних, продажность других, но кто-то незримый и умный продолжал настойчивую обработку умов. Даже и «малый разум» Ягайлы оборачивали в достоинство: мол, будет более покладист, легко расширит льготы и права шляхты… Итак, сейм согласился на Ягайлу. В Литву отправилось посольство с благоприятным ответом. Ягайло в присутствии братьев повторил свои обещания (это происходит в Креве 14 августа 1385 года).

Меж тем сразу же за этим соглашением меченосцы организуют небывало многолюдный поход на Литву. Нынешний «почестный пир», на котором избранные из приглашенных рыцари пируют за отдельным столом, будучи во время угощения осыпаемы драгоценными подарками, а комтур Ордена и сам Великий Магистр прислуживают им, — стол, посидеть за которым считали честью для себя короли и герцоги всей Европы и куда попадали далеко не всегда по званию, но чаще по боевым заслугам и подвигам, совершенным в путешествиях и боях, — был особенно блистателен. Пир этот устраивался обычно лишь для двенадцати персон, — так вот нынче за ним сидели пятнадцать избранных рыцарей, и подарки им достигли астрономической суммы расходов Ордена. И вот вся собранная Орденом сила пошла к Медникам. Начался грабеж. Воротившийся Ягайло с Витовтом и Скиргайлой заняли броды, но рыцари нашли предателей и, возвращаясь с полоном, обошли литовскую засаду. Мало того, Андрей Ольгердович, старший сын Ольгерда от первой жены, пытаясь занять отцов престол, вступает в союз с немцами (и тоже дает согласие, как прежде Витовт, на подданство Ордену), идет война, а в эту пору…

В эту пору князь Леопольд поспешал в Венгрию, беспокоясь о судьбе сына. Тут же случился всячески изобиженный Владислав Опольский, всегда симпатизировавший тевтонской партии. Леопольд требует реализации давнего брака Вильгельма с Ядвигою. Опольчик ему помогает, и Елизавета, порядком-таки легкомысленная, уступает их напору. (Документ от 27 июля, то есть еще за две недели до подписания соглашения в Креве.) Уже из этого сопоставления дат видно, что тут действует не просто иная сила, но и сила, вовсе никак не соотносящая своих решений с тем, что происходит в Кракове и Литве.

Леопольд обещает немедленно предоставить двести тысяч флоринов, обещает передать Вильгельму после своей смерти и австрийский престол. Из Польши тем часом скачет в Австрию за женихом Гневош из Далевиц (это уже август 1385 года). И далее действие развертывается, как в хорошем детективе: кто скорее?

Отвергнутый супруг Марии, Сигизмунд, заложив Бранденбург собственным братьям, набрал наемную рать в десять тысяч коней и ударил на Венгрию. Елизавета с Марией сидят в замке недалеко от границы. Разведка, разумеется, работает плохо. Замок окружен. Сигизмунд требует выдачи жены, обручается с Марией, венчается с ней и… Поскольку через несколько недель его наемное войско разбредается кто куда, то и Сигизмунд бежит, спасаясь от смерти. Мария остается на престоле, и в Венгрии начинает прокручиваться франко-неаполитанский вариант.

Меж тем отец Вильгельма, Леопольд, вместо того, чтобы зубами держаться и держать, поддерживать сватовство сына, влез в итальянские дела, пытаясь спасти тестя, Бернабо Висконти, или хоть урвать кусок из его итальянских владений… Затем увлекся очередной красоткой из Швейцарии, пустив дела сына на самотек, и пятнадцатилетний мальчик, который с подарками и казною едет в Краков, предоставлен самому себе.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

К своим пятнадцати Вильгельм сильно вытянулся и выглядел старше своих лет. Статен, серьезен, сдержан в словах. (Он позже, уже на австрийском престоле, избегал войн и старался быть достойным правителем и рыцарем.) Любил ли он Ядвигу? Возможно, к пламенным страстям, в отличие от своего отца, Вильгельм и не был способен. Но во всяком случае, польская корона привлекала его нешуточно. Много позже, уже после смерти Ядвиги, Вильгельм все еще пытался сесть на польский трон. Не упрекнуть Вильгельма и в крайней изнеженности, как это было модно в ту пору. Жареных жаворонков и ласточек, изысканных блюд, изготовленных на волошских орехах или даже жаре восковых свечей, ему не требовалось, «сверхчеловеческих мучений», ежели приходилось пить воду вместо вина, Вильгельм не испытывал тоже. Однако в Краков он въезжал в роскошном многоцветном наряде, зашнурованный и подтянутый, распустив локоны по плечам, в шлеме с долгим покровом, увенчанном золотою короною, над которым развевались павлиньи перья.

Вильгельм думал, что польская корона за ним, и потому направился прямо к Вавелю. Однако в замок его не пустили. Старый Добеслав из Курожвенк, краковский каштелян и страж замка, не позволил немцам остановиться в Вавеле.

Вильгельм поселился в городе. Многие краковяне (не забудем о национальном составе краковского населения!) были за него. Кроме того, хотя Вильгельма и не пустили в замок, но нельзя было запретить Ядвиге выходить из Вавеля. Поблизости от замка, как уже говорилось, было два монастыря, отцов францисканцев и отцов доминиканцев. Монастыри в ту пору отнюдь не чурались приема светских гостей, в монастырских стенах нередко устраивались не только съезды и совещания, но и самые обычные празднества и пиры.