Маргарита Наваррская

      Когда на арену въехала вторая семерка рыцарей, Филипп ожидал вызова со стороны Серхио де Авилы-и-Сан-Хосе, но упомянутый кабальеро предпочел сразиться с графом Оской. Зато следующий...
      - Великолепный и грозный сеньор Хуан Родригес, - объявил герольд.
      "Родригес... Родригес... - лихорадочно перебирал в памяти Филипп, тем временем как закованный в блестящие латы всадник с опущенным на лицо забралом и черным щитом без герба и девиза приближался к его шатру. - Есть что-то знакомое, но что?.."
      - ...Вызывает на поединок великолепного и грозного сеньора Филиппа Аквитанского...
      К Филиппу подбежал один из младших герольдов:
      - Монсеньор, вызывавший вас рыцарь отказался сообщить свое настоящее имя, ссылаясь на принесенный им в прошлом году обет в течение пяти последующих лет совершать ратные подвиги инкогнито.
      Филипп пренебрежительно фыркнул.
      - Так вот оно что! Стало быть, Родригес - вымышленное имя?
      - Да, монсеньор. И у нас нет никакой уверенности, что этот господин на самом деле посвященный рыцарь и вправе скрестить с вами копье. Так что вы можете...
      - Правила мне известны, милостивый государь, - перебил герольда Филипп. - Коли сей рыцарь принес обет, я не буду настаивать, чтобы он нарушил его, публично назвав свое имя. Я готов переговорить с ним с глазу на глаз.
      Когда все семеро рыцарей выбрали себе противников, маршал-распорядитель велел немного обождать с началом поединков, а главный герольд в изысканных выражениях объяснил публике, в чем причина заминки. Филипп и "Хуан Родригес" съехались в центре арены.
      - Господин рыцарь, - сказал Филипп. - Меня вполне удовлетворит, если вы сообщите свое настоящее имя и какого вы рода. Даю слово чести, что никому не открою вашего инкогнито без вашего на то позволения.
      В ответ "Хуан Родригес" молча поднял забрало.
      - Ба! - пораженно воскликнул Филипп. - Родриго де Ортегаль! Выходит, грош цена заверениям вашего преемника, что вы находитесь под стражей, ожидая суда ордена.
      - Он не солгал, - сухо ответил бывший прецептор. - Это я четыре дня назад сбежал из тюрьмы.
      - Чтобы взять реванш?
      - Да!
      Глаза его засияли ненавистью.
      - Я требую смертного поединка.
      Филипп отрицательно покачал головой:
      - А я отказываюсь, господин иезуит. Мы будем сражаться турнирным оружием.
      - Ага, вы испугались!
      Филипп бросил на Родриго де Ортегаля презрительный взгляд.
      - Вы пытаетесь рассердить меня, надеясь, что в гневе я соглашусь на смертный поединок. Напрасно, сударь, я стою неизмеримо выше вас и любых ваших оскорблений и не позволю вам испортить праздник кровавым побоищем.
      - Это ваше окончательное решение? - спросил иезуит.
      - Да, окончательное.
      - Ну, что ж. У меня не остается иного выхода, кроме как публично обозвать вас трусом.
      Филипп побледнел.
      - В таком случае, я буду вынужден сообщить маршалам, что не считаю вас вправе сразиться со мной. И тогда, если вы не скажете им свое имя, вас с позором выдворят с ристалища, а назоветесь - арестуют, как беглого преступника.
      Тяжело вздохнув, бывший прецептор опустил забрало на лицо.
      - На сей раз ваша взяла, монсеньор. Но берегитесь, - в голосе его явственно проступили зловещие нотки, - и покрепче держитесь в седле. Если я сшибу вас, пощады не ждите; а тогда будь что будет, магистрат ордена позаботится о моем освобождении.
      - Хорошо, господин иезуит, я приму ваше предупреждение к сведению.
      С этими словами Филипп повернул лошадь, пришпорил ее и возвратился к своему шатру.
      Он крепко держался в седле, и при первом же столкновении Родриго де Ортегаль был повержен.
      - Мы еще встретимся, монсеньор, - простонал иезуит, когда Филипп проезжал мимо него.
      - Надежда умирает последней, - высокомерно усмехнулся Филипп. - Лично я не горю желанием снова встретиться с вами.
      Во втором круге выбыл из состязаний Педро Оска и его место занял Серхио де Авила-и-Сан-Хосе, впрочем, ненадолго - после следующего круга над пятым от помоста шатром взвилось знамя Монтальбанов.
      Эрнан де Шатофьер доказал свое превосходство над Ричардом Гамильтоном, причем весьма эффектно: тот с такой силой грохнулся оземь, что не смог самостоятельно подняться, и его пришлось уносить с ристалища.
      Когда каждый из оставшихся зачинщиков сразился с тремя противниками, был объявлен часовой перерыв. Пока рыцари отдыхали в своих шатрах, публику развлекали акробаты и танцовщицы, а в ложах на почетном помосте были устроены маленькие пиршества.
      По окончании перерыва состязания продолжились. В четвертом круге потерпел поражение Эрик Датский - при столкновении он потерял стремя. Эрнан залихватски сразил второго своего противника, который в красивом падении сломал пару ребер и вывихнул руку. Филипп запросто расправился с Анжерраном де ла Тур, племянником покойного графа Байонского и бывшим женихом его дочери. Гуго фон Клипенштейн, как и в трех предыдущих случаях, виртуозно вышиб из седла очередного претендента на лавры победителя Грозы Сарацинов. Граф Шампанский одержал ратную победу над своим главным соперником на поэтической ниве Руисом де Монтихо. А шатер, принадлежавший ранее графу Оске, оказался злополучным: вот уже третий раз он поменял хозяина.
      К началу пятого, последнего круга явно определилась тройка сильнейших - Гуго фон Клипенштейн, Филипп и Тибальд Шампанский. Право продолжить борьбу за титул короля турнира оспаривали также граф де Барейро и Шатофьер, причем если первый одержал четыре невыразительные победы, то Эрнан имел на своем счету лишь две, - зато какие блестящие!
      Когда на арену въехали последние семь рыцарей, Филипп не смог спрятать издевательской улыбки, увидев среди них Альбре. Гастон не записался заранее; поначалу он боялся, что полученный в бою с иезуитами вывих руки помешает ему принять участие в турнире, а потом, когда боль прошла, все же решился дождаться жеребьевки, надеясь попасть в первую или вторую семерки. В итоге Гастон оказался самым последним - тридцать пятым. Никакого выбора у него не было, и он с обреченным видом направился к шатру единственного еще не вызванного зачинщика
      Гуго фон Клипенштейна.
      Впрочем, отчаивался Гастон рано. Во время схватки клипенштейнов конь неожиданно споткнулся, его хозяин не удержался в седле, и за здорово живешь Альбре прослыл победителем легендарного воина и непревзойденного турнирного бойца.
      "Господи! - ужаснулся Филипп. - Теперь хвастовства-то будет!.. Нет, уж лучше сразу повеситься".
      Приговор маршалов, одобренный королями, был так же скор, как и очевиден: сильнейшими рыцарями первого дня состязаний признавались Филипп Аквитанский, Тибальд Шампанский, Эрнан де Шатофьер и Хайме де Барейро. Жребий определил, что сначала Филипп должен сразиться с Шатофьером, а затем граф де Барейро померится силами с Тибальдом Шампанским.
      Трижды сходились Филипп и Эрнан в центре арены и трижды, переломив копья, расходились ни с чем. Наконец, Филипп сообразил, что друг откровенно поддается ему, и так разозлился, что в четвертой схватке одержал над ним уверенную победу.
      Хайме де Барейро без особого труда вышиб изрядно притомившегося графа Шампанского из седла. Как и подозревал Филипп, иезуитский отпрыск берег свои силы для решающих схваток.
      А Тибальд, поднимаясь с помощью оруженосца на ноги, сокрушенно пробормотал:
      - Еретикам сам черт помогает.
      - Ясное дело, монсеньор, - поддакнул оруженосец.
      - Будь у меня такая великолепная лошадь, как у этого ублюдка, - - не унимался граф, - то и черт не смог бы ему помочь.
      - Ясное дело, монсеньор.
      - А в поэтическом поединке ни конь, ни черт не помогли бы ему.
      - Ясное дело, монсеньор.
      - Да этот тупица и двух строчек так-сяк не слепит, - утешал себя Тибальд. - Где уж ему! Он-то, наверняка, и читает со скрипом.
      - Ясное дело, монсеньор.
      - Нет, ты посмотри, какая идиотская ухмылка! Вот кретин, подумать только!.. Ч-черт! Кажись, я здорово ушибся. Проклятый ублюдок!..
      По сему наступил кульминационный момент состязаний: в очном поединке Филиппу и графу де Барейро предстояло определить, кто из них завладеет титулом короля турнира.
      Филипп занял свое место в конце арены и сосредоточился. Заиграли трубы, герольды понесли какой-то вздор о прекрасных очах, якобы с надеждой и нетерпением взирающих на доблестных рыцарей; наконец был дан сигнал к началу схватки, и тотчас противники во весь опор ринулись навстречу своей победе или поражению.
      То, что сделал Филипп за какие-нибудь доли секунды до предполагаемого столкновения, многим показалось неоправданным риском, но для него это было точно рассчитанное и безукоризненно выполненное движение. Он привстал на стременах и что было мочи выбросил руку с копьем вперед, целясь противнику в забрало. Сила и внезапность удара сделали свое дело - острие копья графа де Барейро лишь слабо чиркнуло по щиту Филиппа, а сам Хайме, потеряв равновесие, свалился вниз головой с лошади, несколько раз перекувыркнулся на траве и остался лежать неподвижным. Как потом оказалось, он получил легкое сотрясение мозга и сломал правую ключицу.
      Зрители - от простолюдинов до вельмож - словно сошли с ума. Даже самые знатные и очень важные господа, позабыв о своем высоком положении, вскочили с мест, исступленно аплодировали и громкими криками приветствовали победителя, а восхищенные дамы срывали со своих одежд украшения и посылали эти трогательные подарки Филиппу.
      Главный герольд турнира начал что-то говорить, но его слова потонули во всеобщем реве. Тогда он поглубже вдохнул воздух и, надрывая глотку, заорал:
      - Слава королю турнира, великолепному и грозному сеньору Филиппу Аквитанскому!
      На трибунах иезуитофобы вновь принялись лупить иезуитофилов - на сей раз от излишка радости.
      Между тем к Филиппу приблизились маршалы и оруженосцы, помогли ему спешиться, сняли с него шлем, панцирь и рукавицы и, под нескончаемые здравицы и восхваления герольдов, проводили его на помост к наваррскому королю. Дон Александр обнял Филиппа, расцеловал в обе щеки и торжественно произнес:
      - Вы проявили необыкновенное мужество и ловкость, принц. Теперь покажите, каков у вас вкус - выберите королеву наших празднеств.
      Снова взвыли трубы и главный герольд, предварительно бросив в толпу несколько напыщенных фраз, наконец, соизволил сообщить, что сейчас королю турнира предстоит избрать королеву любви и красоты.
      Рядом с Филиппом возник паж, державший в руках подушку из красного бархата, на которой покоился золотой венец королевы - тонкий обруч, украшенный зубцами в виде сердец и наконечников стрел.
      В некотором замешательстве Филипп огляделся по сторонам - прекрасных дам и девиц вокруг было вдоволь. Еще накануне он решил в случае своей победы не выбирать Маргариту. Ей необходима встряска, так рассуждал Филипп. Она должна избавиться от наваждения, парализовавшего ее волю, поработившего ее дух; надо заставить ее разозлиться, вспомнить, что она принцесса, дочь короля, наследница престола; пусть чувство обиды и унижения разбудит в ней прежнюю Маргариту, которая так нравилась ему. Будучи любвеобильным, Филипп, тем не менее, очень серьезно относился к браку. Он хотел видеть в своей жене верную подругу, единомышленницу и соратницу - но не покорную рабу, беспрекословно выполняющую все его прихоти. Он вообще любил своенравных и независимых женщин.
      Кого же выбрать? - напряженно размышлял Филипп. Бланку? Хотелось бы, да нельзя. Его выбор должен быть начисто лишенным сексуального подтекста, иначе удар не достигнет цели: тогда будет уязвлено не самолюбие Маргариты, но ее любовь - а ревность, как известно, дурной советчик.
      Изабелла Арагонская? Золотые волосы, зеленые глаза, снежно-белая кожа, изящные руки, стройные ножки, безупречная фигура - словом, писаная красавица. Как раз такой и место на троне королевы любви и красоты. Если бы решение зависело от Эрика Датского... Однако победителем был Филипп, и он сразу же отверг кандидатуру Изабеллы Юлии. Она была женой наследного принца Франции, страны, с которой он с недавних пор находился в состоянии необъявленной войны, сначала отобрав Байонну, а теперь претендуя на Сент и Ангулем. Да и тот же сексуальный подтекст отнюдь не исключался: сто против одного, что злые языки не замедлят сочинить сногсшибательную историю, памятуя о том, как некогда герцог Аквитанский отказался стать тестем старшей дочери арагонского короля.
      Что ж, решил Филипп, придется остановить свой выбор либо на Констанце Орсини, жене Альфонсо, либо на королеве Галлии Марии Фарнезе... Но на ком? Обе молоды, привлекательны; в конце концов, обе итальянки.
      А впрочем! В голову ему пришла великолепная идея, как с честью выйти из затруднительного положения, в которое он сам себя поставил. Он не отдаст предпочтение ни одной из королев, но и не обидит при том других принцесс (кроме Маргариты, разумеется), предложив корону дочери самого почетного из высоких гостей, первого среди равных, чьи предки в былые времена завоевали полмира.
      В наступившей тишине Филипп уверенно прошествовал мимо Маргариты и остановился перед соседней ложей, убранной знаменами с изображением черного орла на белом поле. Он взял с подушки золотой венец и, преклонив колено, протянул его молоденькой светловолосой девушке четырнадцати лет. Та недоверчиво взглянула на него своими большими карими глазами, в которых застыл немой вопрос, и даже в некоторой растерянности захлопала длинными ресницами. Филипп улыбнулся ей в ответ и утвердительно кивнул.
      Самая сообразительная из окружавших девушку матрон приняла из рук Филиппа венец и возложила его на белокурую головку избранницы.
      Главный герольд, наконец, опомнился и, силясь перекричать громогласные здравицы и шквал рукоплесканий, сипло заорал:
      - Слава Анне Юлии Римской, королеве любви и красоты!
      Таково было достойное завершение первого дня столь блистательного турнира
      14. КОРОЛЕВА ЛЮБВИ И КРАСОТЫ ПРЕДЪЯВЛЯЕТ
      ПРЕТЕНЗИИ НА ГАЛЛЬСКИЙ ПРЕСТОЛ
      К вечеру Памплона как с ума сошла. На улицах и площадях столицы целую ночь не стихало веселье - наваррцы вовсю праздновали восемнадцатилетие своей наследной принцессы. Возбужденные ратным зрелищем и подогретые вином горожане разошлись не на шутку. Они не ограничивались одними лишь невинными забавами - то тут, то там дело, знай, доходило до рукоприкладства относительно лиц, заподозренных в симпатии к иезуитам, а сотня сорвиголов разгромила и сожгла до тла таверну, которую, на беду ее хозяина, почему-то облюбовали рыцари Сердца Иисусова. Как и во всех странах, где были сильны позиции иезуитов, в Наварре, особенно среди представителей третьего сословия, к ним не оставался равнодушным почти никто: одни почитали их чуть ли не за святых, иные - за исчадий ада, причем последних было явное большинство. И этой ночью настал их звездный час. Когда утром следующего дня королю доложили о последствиях народных гуляний, бледный дон Александр аж за голову схватился.
      Благо к этому времени все высокие гости уже были во дворце, где после продолжительного перерыва на отдых поздно вечером состоялся пир. Филипп явился на него свежий, чистенький, одетый с иголочки, взбодренный недавним купанием - но стоило ему сделать глоток вина, как на него с новой силой навалилась усталость, и едва начался пир, он с таким нетерпением ожидал его окончания, что почти ничего не съел.
      Сегодняшние состязания отбили аппетит также и у Маргариты. Она вообще не соизволила явиться к праздничному столу, ссылаясь на плохое самочувствие, чему Филипп охотно поверил. Прекрасно знали о причине ее недомогания и остальные гости. Кое-кто даже мысленно упрекал Филиппа за проявленную невежливость, однако большинство склонялось к мысли, что король турнира сделал удачный выбор. Кому же, дескать, как не императорской дочери, чей род правит в Италии без малого девять столетий, должен принадлежать венец королевы любви и красоты?
      Сам Филипп был просто очарован юной принцессой. Его приятно поразил ее гибкий мальчишеский ум, сочетавший в себе детскую непосредственность с вполне зрелой рассудительностью и начисто лишенный той специфической женской практичности, которая подчас вызывала у Филиппа раздражение. Вскоре между ними завязался такой оживленный разговор, что на губах у присутствующих начали появляться понимающие улыбки.
      Впрочем, ни обстоятельства, ни состояние духа Филиппа не располагали его к активным ухаживаниям. К тому же в поведении Анны не было и намека на жеманность или кокетство, она держалась с ним скорее как со старшим товарищем, а не как с представителем противоположного пола. Большей частью их разговор носил нейтральный характер, а если и касался взаимоотношений мужчин и женщин, то опосредствовано. Так, например, Анна спросила, кого из дам он желал бы видеть в ее свите в течение четырех последующих дней, и Филипп с удовольствием назвал имя Бланки Кастильской, прочие же кандидатуры оставил на усмотрение само королевы. Анна одобрила его выбор, с каким-то странным выражением заметив, что у него, мол, губа не дура, а после некоторых колебаний добавила без обиняков, что в ее окружении каракатиц не будет - только хорошенькие девушки.
      Чуть позже к Филиппу подошел маршал-распорядитель турнира и осведомился, намерен ли он отстаивать титул сильнейшего в завтрашних групповых состязаниях. Филипп ответил отказом, объяснив под добродушный хохот присутствующих, что пленен чарами своей королевы и собирается, как верный рыцарь, находиться при ней, чтобы защищать ее от всяческих поползновений со стороны возможных претендентов на его место.
      Затем Филиппу пришлось выручать из неловкого положения графа Шампанского. Как мы уже знаем, в схватке с Хайме де Барейро Тибальд здорово ушибся и не был уверен, сможет ли на следующий день стать во главе одной из партий в общем турнире. Но и отказываться он не решался, поскольку ушиб, даже самый сильный, в рыцарской среде принято было считать сущим пустяком. Видя, как смутился Тибальд, когда к нему направился маршал, Филипп в спешном порядке взял слово и заявил, что коли он король турнира, то в любом случае должен набрать себе почетную свиту - если не для совместного участия в предстоящем сражении, так хотя бы для того, чтобы заботиться о дамах из окружения королевы любви и красоты и при необходимости защитить их от вышеупомянутых поползновений.
      Присутствующие сочли это несколько забавное требование, тем не менее, вполне законным; в числе прочих Филипп назвал также имя Тибальда Шампанского, который с радостью и огромным облегчением ухватился за его предложение. По сему, к всеобщему удовлетворению, предводителями двух противоборствующих партий были назначены Эрнан де Шатофьер и Гуго фон Клипенштейн.
      С окончанием общей трапезы окончились и мучения Филиппа. Достопочтенные господа принялись за десерт, а дамы и притомившиеся за день рыцари разошлись по своим покоям.
      Возвратясь к себе, Филипп застал в гостиной весьма живописную картину. Посреди комнаты на устланном коврами полу сидели Габриель де Шеверни, Марио д'Обиак и Марк д'Аринсаль и перебирали какие-то лежавшие перед ними вещицы, внимательно рассматривая каждую из них. Там было несколько кружевных манжетов, пара дамских перчаток, один оторванный от платья рукав, десяток носовых платков с вышитыми на них гербами и инициалами, множество разноцветных лент для волос, а также всякие милые безделушки, вроде брошек, булавок и золотых застежек.
      - А это еще что такое? - произнес Филипп, скорее констатируя сам факт наличия этих вещей и их количество, чем спрашивая, откуда они взялись. Их происхождение было для него очевидно.
      - Подарки от дам, монсеньор, - с улыбкой ответил д'Обиак. - Во время турнира господин де Шеверни велел их перехватывать, чтобы не раздражать вас.
      - Понятненько. Ты, кстати, переусердствовал, Габриель. Меня они вовсе не раздражают - ведь это так трогательно!
      Он присел на корточки и бегло взглянул на вещицы; затем сказал:
      - Ни чулок, ни подвязок, ни туфелек, как я понимаю, нет.
      - Чего-чего? - обалдело переспросил Габриель.
      - Ну, да, конечно, - будто не слыша его, продолжал Филипп. - Слишком изысканная публика для таких пикантных подарков... Стоп!
      Он выудил из кучи безделушек великолепной работы брошь и осмотрел ее со всех сторон.
      - Вот это да! Если только я не ошибаюсь... Габриель, ты, случайно, не помнишь, кто ее прислал?
      - Принцесса Кастильская, - вместо него ответил д'Аринсаль. - То бишь госпожа Бланка. Подарки принимал я.
      Одобрительно мурлыча, Филипп приколол брошь к левой стороне камзола.
      - Пусть Монтини побесится, чтоб ему пусто было.
      - Да, насчет Монтини, монсеньор, - отозвался д'Обиак.
      - Ну?
      - Сегодня ему здорово помяли бока, когда он разнимал на трибунах дерущихся.
      - Так ему и надо, выскочке! - обрадовался Филипп. - Гм... Спасибо за приятную новость, Марио.
      - Рад вам служить, монсеньор.
      - Знаю, старина. И будь уверен, ценю это. Но на сегодня твоя служба закончена. Как, собственно, и д'Аринсаля.
      Тут он щелкнул пальцами левой руки.
      - Да, вот еще что, Марио. Чей это рукав?
      - Одной юной и чертовски симпатичной дамы из окружения госпожи Анны Юлии. Имя, к сожалению, я позабыл.
      - Ах да, вспомнил! Я видел в римской ложе девицу без рукава... как бишь ее зовут?.. Диана Орсини, вот как! Точно она. Что ж, возьмем ее на заметку, - он облизнулся. - Ну, ладно, ребята, вы свободны, ступайте. Сегодня будет дежурить Габриель.
      С этими словами Филипп проследовал в соседнюю комнату, где при помощи Габриеля сбросил с себя камзол, сапожки и штаны и облачился в просторную бело-пурпуровую тогу - одну из пяти, подаренных ему императором. Развалившись на диване, он сладко потянулся, широко зевнул и лишь тогда с удивлением заметил стоявшего в дверях д'Обиака.
      - Чего тебе, Марио?
      Парень растерянно заморгал.
      - Я рассчитывал, монсеньор, дежурить в ваших покоях.
      - Дежурить будет Габриель, - сухо сказал Филипп. - Ступай.
      Д'Обиак глуповато ухмыльнулся.
      - Но я рассчитывал, монсеньор...
      - А я говорю: ступай. Или что-то не так?
      - Да нет, монсеньор, все в порядке. Вот только...
      - Ну, что еще?
      - Я думал, что сегодня моя очередь, и...
      - И договорился с Беатой де Арагон, - кивнул Филипп. - Ладно, черт с тобой, оставайся. Когда она придет?
      - В полночь.
      - Вот в полночь и приступишь... мм... к дежурству. А пока ступай в гостиную и не вздумай подслушивать, иначе велю вышвырнуть тебя вон.
      - Премного благодарен, монсеньор! - поклонился паж.
      - И без твоей благодарности как-нибудь проживу. Больно она мне нужна! А ну, убирайся, пока я не передумал!
      Д'Обиак опрометью выскочил из комнаты и плотно затворил за собой дверь.
      Габриель пододвинул ближе к дивану стул и присел.
      - Интересно, - произнес Филипп. - Как там сейчас Маргарита?
      - Очень расстроена, но довольно спокойна, - ответил Габриель, хотя вопрос был чисто риторическим. - Велела Констанце де Арагон читать ей Новый Завет.
      - Что именно?
      - Кажется, Откровение.
      - О! Это уже серьезно... Стало быть, ты виделся с Матильдой?
      - Да.
      - Ну, и как она?
      Габриель понурился и промолчал.
      - Бросил бы ты эту затею, братишка, - сочувственно сказал Филипп. Ни к чему хорошему она не приведет.
      - Нет, - упрямо покачал головой Габриель. - Я все равно женюсь на ней. Я добьюсь ее любви.
      Филипп тяжело вздохнул.
      - Что ж, воля твоя.
      Некоторое время оба молчали. Несмотря на усталость, с лица Филиппа не сходило озабоченное выражение.
      - Наверное, вам пора ложиться, - отозвался, наконец, Габриель.
      - А я и так лежу, - полушутя ответил Филипп.
      - Вас что-то грызет?
      - Угадал.
      - И что же?
      Вместо ответа Филипп вскочил с дивана, вступил ногами в тапочки и важно прошествовал по комнате к противоположной стене и обратно. Глядя на его тогу и торжественно-взволнованное лицо, Габриель невольно подумал, не собирается ли он произнести какую-то напыщенную речь.
      Речи, однако, не последовало. Филипп с разбегу плюхнулся на диван и выдохнул:
      - Анна! Я без памяти влюблен в эту очаровательную крошку.
      Габриель озадаченно приподнял бровь.
      - Но ведь только вчера вы говорили, что лучшая из женщин...
      - Бланка! Конечно, Бланка. Так оно и есть.
      - Но причем...
      - А притом, что речь совсем не о том. Ты ничего не понял, дружище. Как женщина, Анна меня мало привлекает - хоть она с виду изящна, и личико у нее красивое, и фигурка ладненькая, слишком уж много в ней всего мальчишеского. Другое дело, что я безумно хочу жениться на ней.
      - Вот как! А что с Маргаритой?
      - К чертям ее собачьим, Маргариту! - вдруг громко выкрикнул Филипп, опять вскочил на ноги, но тотчас же сел. - Пусть ее разыгрывают Оска, Шампань и Иверо. А я пас.
      - Это почему? - спросил Габриель, удивленный таким бурным всплеском эмоций.
      - А потому... Впрочем, ладно. Объясню все по порядку. Вот скажи, кто такая Маргарита?
      - Как это кто? Наследная принцесса Наварры, разумеется.
      - А что такое Наварра?
      - Ну, королевство. Небольшое, и все-таки королевство.
      - Для меня это несущественно. Что мне наваррская корона, если я претендую на галльскую.
      - Но ведь именно брачный союз с Наваррой дает вам хорошие шансы на галльский престол. Или я ошибаюсь?
      - Да, теперь ты ошибаешься.
      Габриель тряхнул головой. Он был совершенно сбит с толку.
      - Теперь? Ничего не понимают!
      - Сейчас поймешь, - успокоил его Филипп. - Но, прежде всего, давай выясним, кто такая Анна Юлия Римская.
      - Ну, принцесса Италии.
      - А еще?
      - Дочь Августа Двенадцатого.
      - А еще?
      - Дочь Изабеллы Французской.
      - То-то и оно! А Изабелла Французская, в свою очередь, является единственной дочерью короля Филиппа-Августа Второго от его третьего брака с Батильдой Готийской, сестрой ныне здравствующего маркиза Арманда де Готии, графа Перигора и Руэрга, который пережил не только своего сына, но и обоих внуков.
      - Обоих?! - пораженно переспросил Габриель.
      Филипп вздохнул, впрочем, без излишней грусти.
      - Да, печальная история, нечего сказать. Бедный маркиз Арманд! Сначала умер сын, затем старший внук, а полмесяца назад - и младший, который имел глупость получить ранение, сражаясь за освобождение Южной Андалусии от мавров. Покойный виконт Готийский был еще тот тип - при своем положении вел образ жизни бродяги-рыцаря, искал на свою голову приключений и, наконец, доискался. Представляю, каково сейчас старому маркизу. Наверное, это несладко - остаться на склоне лет круглым сиротой... Гм, почти круглым. Не считая племянницы, бывшей императрицы, недавно ушедшей в монастырь, у него есть еще Анна - его двоюродная внучка и...
      - И наследница его майората, - подхватил Габриель, поняв, в чем дело. - Таким образом, если вы с Анной Юлией объедините посредством брака свои родовые владения, в ваших руках окажется добрая половина Галлии.
      - Вот именно. Женившись на Анне, я смогу в любой момент заявиться к королю и прямо сказать: ну-ка, дядя, освободи место на троне... Конечно, так я не поступлю. Королевская власть священна, и не гоже ронять ее в глазах подданных, низвергая помазанника Божьего силой. Но я потребую от дяди и Сената безусловного признания меня наследником престола и соправителем королевства, независимо от того, будут у королевы Марии дети или нет. Постепенно в моих руках сосредоточится вся реальная власть, а за дядей Робером останется лишь титул, от которого он, надеюсь, впоследствии отречется добровольно, без малейшего принуждения с моей стороны. А если нет, я предложу Сенату принять закон о дуумвирате . Так, или иначе, но самое большее через пять лет мы с Анной станем королем и королевой.
      - Подобные рассуждения я уже слышал, - заметил Габриель. - Но тогда речь шла о Наварре и госпоже Маргарите.
      - А теперь этот номер не пройдет. В сложившихся обстоятельствах мой брак с Маргаритой не сделает наш род доминирующим в Галлии.
      - Почему?
      - Вот почемучка! - рассердился Филипп. - Думай, прежде чем спрашивать. Учти, что вскоре Людовик Прованский выходит из-под опеки короля Робера - и тут уж сам собой напрашивается его брак с Анной, вряд ли этому помешает то, что она старше него на полгода. Либо он, либо я другой альтернативы нет. Прибавь к Провансу Готию, Руэрг и Перигор, не забудь также о поддержке герцога Савойи, который примет сторону сильнейшего, чтобы избежать междоусобицы, - и корона в руках у этого мальчишки. Поверь, я искренне сожалею о преждевременной кончине виконта Готийского, сокрушившей мои надежды на объединение Галлии и Наварры в единое государство. Но если виконту и суждено было умереть бездетным, то умер он вовремя и, к счастью, я узнал об этом до официального объявления о моей помолвке с Маргаритой, иначе пришлось бы забрать свое слово назад, что отнюдь не сделало бы мне чести.
      - А кстати, откуда вы узнали? - поинтересовался Габриель. - Что-то я не слышал никаких толков на этот счет.
      - Лишь вчера вечером император получил письмо от маркиза Арманда, так что слухи по понятным причинам еще не успели распространиться. А поведала мне об этом Анна, как я подозреваю, не без умысла - то ли по наущению отца, то ли по собственной инициативе.
      Габриель с сомнением покачал головой.
      - Вряд ли по собственной инициативе. Уж больно она юная, к тому же девчонка.
      - Не будь таким снобом, дружок! - фыркнул Филипп. - Я уже встречал одну четырнадцатилетнюю девчонку, с которой в сообразительности могли тягаться лишь очень немногие мужчины; это Бланка. А что касается Анны, то у нее не просто мужской склад ума. При всей своей женственности, она здорово смахивает на парнишку в девичьем платьице... Впрочем, как бы там ни было, мне определенно дали понять, что я совершаю большую ошибку, сватаясь к Маргарите.
      - А что думает по этому поводу ваш отец? Или он еще ничего не знает?
      - Да нет, знает. Перед уходом я разговаривал с ним, правда, недолго.
      - И что вы решили?
      - Тогда ничего. Я был слишком возбужден, чтобы принимать столь важное для всей нашей семьи решение.