Фантастика & фэнтези: The Best of - Мастер снов

      - Идет. - Питер разорвал пакет. - Набор алхимика, - заметил он, - как раз то, что я всегда хотел - перегонный куб, реторты, водяная баня и запас жизненного эликсира. Мощно! Спасибо, мисс Де Вилл.
      - Пожалуйста, называй меня Джил.
      - Хорошо. Спасибо, Джил.
      - Открой и второй.
      - О'кей. - Он сорвал белую бумагу с падубом и колокольчиками. Сказочно! Вторая вещь, которую я всегда хотел: нечто заимствованное и нечто голубое: семейный альбом в голубом переплете и копия отчета Рендера сенатскому подкомитету протоколов о социопатическом неумении приспособиться к обстановке среди правительственных служащих. А также комплект трудов Лофтинга, Грэхема и Толкиена. Спасибо, папа. Ох! Еще! Таллис, Лорели, Моцарт и добрый старый Бах. Мою комнату наполнят прекрасные звуки! Спасибо, спасибо вам. Что я дам вам взамен? Так, мелочь... Как вам это? - Он протянул один пакет отцу, другой Джил.
      Оба раскрыли свои пакеты.
      - Шахматы. - Рендер.
      - Пудреница с пудрой и румянами. - Джил.
      - Спасибо. - Рендер.
      - Спасибо. - Джил.
      - Не за что.
      - Почему ты пришел с флейтой? - спросил Рендер.
      - Чтобы вы послушали.
      Питер собрал флейту и заиграл.
      Он играл о Рождестве и святости, о вечере и пылающей звезде, о горячем сердце и здравице, о пастухах, королях, о свете и о голосах ангелов.
      Закончив, он разобрал флейту и убрал ее.
      - Очень хорошо, - сказал Рендер.
      - Да, хорошо, - сказала Джил. - Очень...
      - Спасибо.
      - Как школа? - спросила Джил.
      - Хорошая, - ответил Питер.
      - Много было беспокойства с переходом?
      - Нет.
      - Потому что я хороший ученик. Папа меня здорово учил, очень здорово.
      - Но тут будут другие учителя...
      Питер пожал плечами.
      - Если знаешь учителя, то знаешь только учителя. А если знаешь предмет, то и знаешь его. Я знаю много предметов.
      - А ты знаешь что-нибудь об архитектуре? - спросила вдруг Джил.
      - Что именно вы хотите знать? - спросил Питер с улыбкой.
      - Раз ты задал такой вопрос, значит ты кое-что знаешь об архитектуре.
      - Да, - согласился он. - Я недавно изучал ее.
      - В сущности, я именно это и хотела узнать.
      - Спасибо. Я рад, что вы думаете, что я кое-что знаю.
      - А зачем ты изучал архитектуру? Я уверена, что она не входит в учебный план.
      - Нихиль хоминум... - он пожал плечами.
      - О'кей, я просто поинтересовалась. - Она быстро взглянула на свою сумочку и достала сигареты. - И что ты о ней думаешь?
      - Что можно думать об архитектуре? Она как солнце: большая, яркая и она тут. Вот примерно и все - если только вы не хотите получить что-то конкретное.
      Она снова покраснела.
      - Я имею в виду - она тебе нравится?
      - Инвариантно, если она старая, и издали, или, если новая, а я внутри, когда снаружи холодно. Я утилитарен в целях физического удовольствия и романтичен в том, что относится к чувствительности.
      - Боже! - сказала она и поглядела на Рендера. - Чему ты учил своего сына?
      - Всему, чему мог и насколько мог.
      - Зачем?
      - Не хочу, чтобы ему когда-нибудь наступил на ноги кто-то размером с небоскреб, набитый фактами и современной физикой.
      - Дурной тон - говорить о человеке, как будто его тут нет, - сказал Питер.
      - Правильно, - сказал Рендер, - но хороший тон не всегда уместен.
      - По-твоему, человек и извиняться не должен?
      - Это каждый решает сам для себя, иначе это не имеет смысла.
      - В таком случае, я решил, что не требую ни от кого извинения, но если кто-то желает извиниться, я приму это как джентльмен, в соответствии с хорошим тоном.
      Рендер встал и поглядел на сына.
      - Питер... - начал он.
      - Можно мне еще пунша? - спросила Джил. - Он очень вкусный.
      Рендер потянулся к чаше.
      - Я подам, - сказал Питер, взял чашу и встал, опираясь локтем на спинку кресла.
      Локоть соскользнул. Чаша упала на колени Джил. По белому меху побежала полоса земляничного цвета. Чаша скатилась на софу, выливая на нее остатки пунша.
      Питер, сидя на полу, вскрикнул и схватился за лодыжку. Зажужжал телефон. Рендер сказал что-то по-латыни, взял одной рукой колено сына, а другой лодыжку.
      - Здесь больно?
      - Да!
      - А здесь?
      - Да! Везде больно!
      - А тут?
      - Сбоку... Вот!
      Рендер помог ему встать и держал его, пока мальчик тянулся за костылями.
      - Пошли. Опирайся на меня. Внизу, в квартире доктора Хейделла любительская лаборатория. Я хочу еще раз просветить ногу рентгеном.
      - Нет! Это не...
      - А что будет с моим мехом? - спросила Джил.
      Телефон зажужжал снова.
      - Черт бы вас всех побрал! - буркнул Рендер и включил связь. - Да! Кто это?
      - Ох, это я, босс. Я не вовремя?
      - Бинни! Послушайте, я не собирался рычать на вас, но тут случилось черт знает что. Поднимитесь сюда. К тому времени, как вы придете, тут все придет в порядок...
      - О'кей, если вы считаете, что это можно. Только я на минутку. Я иду в другое место.
      - Понятно. - Он выключил связь. - Останься здесь и прими ее, Джил. Мы вернемся через несколько минут.
      - А что делать с мехом? И с софой?
      - Успеется. Не переживай. Пошли, Пит.
      Он вывел сына в коридор. Они вошли в лифт и направили его на шестой этаж. На пути вниз они встретили другой лифт, поднимавший Бинни наверх.
      - Питер, почему ты ведешь себя, как сопливый подросток?
      Пит вытаращил глаза.
      - Видишь ли, я скороспелый, а что касается сопливости... - он высморкался.
      Рендер вздохнул.
      - Поговорим позднее.
      Дверь открылась.
      Квартира д-ра Хейделла находилась в конце коридора. Большая гирлянда из вечнозеленых растений и сосновых шишек висела над дверью, окружая дверной молоток. Рендер поднял молоток и постучал.
      Изнутри доносились слабые звуки рождественской музыки. Через минуту дверь открылась. Перед ними стоял д-р Хейделл, глядя на них из-за толстых очков.
      - Добро пожаловать, певцы гимнов! - проговорил он низким голосом. Входите, Чарльз и...
      - Мой сын Питер, - сказал Рендер.
      - Рад встретиться с тобой, Питер. Входи и присоединяйся к празднеству. - Он распахнул дверь и посторонился.
      Они вошли в праздничный взрыв, и Рендер объяснил:
      - У нас маленькое несчастье. Питер недавно сломал лодыжку, а вот сейчас опять упал на нее. Я хотел бы воспользоваться вашим рентгеновским аппаратом, чтобы проверить ногу.
      - Конечно, пожалуйста, - сказал маленький доктор. - Пройдите сюда. Очень грустно слышать об этом.
      Он провел их через гостиную, где в разных местах сидели семь или восемь человек.
      - Счастливого Рождества!
      - Привет, Чарли!
      - Счастливого Рождества, док!
      - Как идет промывка мозгов?
      Рендер автоматически поднял руку и помахал в четырех разных направлениях.
      - Это Чарльз Рендер, нейросоучастник, - объяснил Хейделл остальным, и его сын Питер. Мы вернемся через несколько минут. Им нужна моя лаборатория.
      Они вышли из комнаты, сделали два шага по вестибюлю. Хейделл открыл дверь в свою изолированную лабораторию. Лаборатория стоила ему много времени и средств. Потребовалось согласие местных строительных властей, подписей больше чем для целого госпиталя, согласие квартирного хозяйства, которое в свою очередь упирало на письменное согласие всех других жильцов. Как понял Рендер, для некоторых жильцов требовалось экономическое уговаривание.
      Они вошли в лабораторию, и Хейделл пустил в ход свою аппаратуру. Он сделал нужные снимки, быстро проявил их и высушил.
      - Хорошо, - сказал он, изучив снимки. - Никакого повреждения и перелом прекрасно заживает.
      Рендер улыбнулся и заметил, что руки его дрожат. Хейделл хлопнул его по плечу.
      - Итак, возвращаемся и пробуем наш пунш.
      - Спасибо, Хейделл. - Попробую. - Он всегда звал Хейделла по фамилии, потому что они оба были Чарльзами.
      Они выключили оборудование и вышли из лаборатории.
      Вернувшись в гостиную, Рендер пожал несколько рук и сел с Питером на софу.
      Он потягивал пунш, а один из мужчин, с которым он только сейчас встретился, - д-р Минтон - начал разговаривать с ним.
      - Вы Творец, да?
      - Да.
      - Меня всегда интересовала эта область.
      На прошлой неделе в госпитале мы как раз разговаривали об отказе от этого.
      - Вот как?
      - Наш постоянный психиатр заявил, что нейротерапия не более и не менее успешна, чем обычный терапевтический курс.
      - Я вряд ли поставил бы его судьей, особенно, если вы говорите о Майке Майсмере, а я думаю, вы говорите именно о нем.
      Д-р Минтон развел руками.
      - Он сказал, что собрал цифры.
      - Изменение пациента в нейротерапии это качественное изменение. Я не знаю, что ваш психиатр подразумевал под "успешным". Результаты успешны, если вы ликвидируете проблему пациента. Для этого есть различные пути, их так много, как и врачей, но нейротерапия качественно выше некоторых, вроде психоанализа, потому что она производит умеренные органические изменения. Она действует непосредственно на нервную систему под патиной реальности и стимулирует центростремительные импульсы Она вызывает желаемое состояние самосознания и направляет неврологическое основание для поддержки этого состояния. Психоанализ же и смежные с ним области чисто функциональны. Проблема менее склонна к рецидиву, если она упорядочена нейротерапией.
      - Тогда почему вы не пользуетесь ей для лечения психотиков?
      - Раза два это делалось. Но вообще-то это слишком рискованное дело. Не забывайте, что "соучастие" - ключевое слово. Участвуют два мозга, две нервные системы. Это может обернуться в свою противоположность антитерапию, если схема отклонения слишком сильна для контроля оператора. ЕГО состояние самосознания может ухудшиться, ЕГО неврологический фундамент измениться. Он сам станет психотиком, страдающим органическим повреждением мозга.
      - Наверное, есть какая-то возможность выключить обратную связь? спросил Минтон.
      - Пока нет. Этого нельзя сделать, не пожертвовав некоторой эффективностью оператора. Как раз сейчас над этим работают в Вене, но до решения еще очень далеко.
      - Если вы найдете решение, то, вероятно, сможете зайти в более значительные области душевных болезней. - сказал Минтон. Рендер допил свой пунш. Ему не понравилось подчеркнутое слово "значительные".
      - А пока, - сказал он после паузы, - мы лечим то, что МОЖЕМ, и лучшим способом, какой знаем, а нейротерапия - лучшее из того, что мы знаем.
      - Кое-кто утверждает, что вы в действительности не лечите неврозы, а угождаете им - удовлетворяете пациентов, давая им маленькие миры, в которых их собственные неврозы свободны от реальности, миры, где они командуют как помощники Бога.
      - Не тот случай, - сказал Рендер. - То, что случается в этих маленьких мирах, не обязательно приятно пациенту. И он почти ничем не командует; командует Творец - или, как вы сказали, Бог. Вы познаете радость и познаете боль. В основном в этих случаях больше боли, чем радости. - Он закурил и получил вторую чашу пунша. - Так что я не считаю эту критику ценной, - закончил он.
      - А она широко распространяется.
      Рендер пожал плечами.
      Он прослушал рождественский гимн и встал.
      - Большущее спасибо, Хейделл, - сказал он, - мне пора.
      - Что вы торопитесь? - спросил Хейделл. - Оставайтесь подольше.
      - Рад бы, но у меня наверху люди, так что я должен вернуться.
      - Да? Много?
      - Двое.
      - Давайте их сюда. Я тут устроил буфет, и всего более чем достаточно. Накормлю и напою их.
      - Идет, - сказал Рендер. - Ну и прекрасно. Почему бы вам не позвонить им отсюда?
      Рендер так и сделал.
      - Лодыжка Питера в порядке, - сообщил он.
      - Замечательно. А как насчет моего манто? - спросила Джил.
      - Забудь пока о нам, я займусь им позднее.
      - Я попробовала теплой водой, но оно все еще розоватое...
      - Положи его обратно в коробку и больше не морочь мне голову! Я же СКАЗАЛ, что займусь им.
      - Ладно, ладно. Мы через минуту спустимся. Бинни принесла подарок для Питера и кое-что для тебя. Она собирается к сестре, но сказала, что не спешит.
      - Прекрасно. Тащи ее вниз. Она знает Хейделла.
      - Отлично. - Она выключила связь.
      Канун Рождества.
      В противоположность Новому Году:
      Это скорее личное время, чем общественное; время сосредоточиться на себе и семье, а не на обществе; это время многих вещей: время получать и время терять; время хранить и время выбрасывать; время насаждать и время вырывать посаженное...
      Они ели в буфете. Большинство пило горячий ренрико с корицей и гвоздикой, фруктовый коктейль и пахнущий имбирем пунш. Разговаривали об искусственных легких, о компьютерной диагностике, о бесценных свойствах пенициллина. Питер сидел, сложив руки на коленях, слушал и наблюдал. Его костыли лежали у ног. Комната была полна музыки.
      Джил тоже сидела и слушала.
      Когда говорил Рендер, слушали все. Бинни улыбалась, взяв еще стаканчик. Рендер говорил как диктор и с иезуитской логикой. Ее босс человек известный. А кто знает Минтона? Только другие врачи. Творцы знамениты, а она секретарша Творца. О Творцах знает всякий. Подумаешь быть специалистом по сердцу или по костям, анестезиологом или по внутренним болезням! А ее босс был мерилом славы. Девушки вечно спрашивали ее о нем, о его магической машине...
      "Электронный Свенгали", так назвал их "Тайм", и Рендеру было отведено три столбца - на два больше, чем другим (не считая Бартельметца, конечно).
      Музыка сменилась легкой классической, балетом. Бинни почувствовала ностальгию, ей вновь хотелось танцевать, как она танцевала в давние времена. Время года, компания вкупе с музыкой, пуншем и декорацией заставили ее ноги медленно притоптывать, а мозг - вспоминать свет, сцену, полную цвета и движения, и себя. Она прислушалась к разговору.
      - ...если вы можете передавать им и воспринимать их, значит, можете и записывать? - спрашивал Минтон.
      - Да, - ответил Рендер.
      - Я вот что подумал: почему не напишут больше об этих ангельских вещах?
      - Лет через пять - десять, а может и раньше - напишут. Но сейчас использование прямой записи ограничено - только для квалифицированного персонала.
      - Почему?
      - Видите ли... - Рендер сделал паузу, чтобы закурить - если быть полностью откровенным, то вся эта область под контролем, пока мы не узнаем о ней побольше. Если это дело широко обнародовать, его могут использовать в коммерческих целях... и, возможно, с катастрофическими последствиями.
      - Что вы имеете в виду?
      - Я имею в виду, что мог бы взять вполне стабильную личность и построить в ее мозгу любой вид сна, какой вы могли бы назвать, и множество таких, что вы назвать не сможете - сон с градацией от насилия и секса до садизма и извращений, сон о заговоре с полным участием истории или ограниченный самим безумием; сон о немедленном выполнении любого желания. Я даже мог ввести визуальное искусство, от экспрессионизма до сюрреализма, если хотите. Сон о насилии в кубистической постановке - нравится? Прекрасно. Можете даже стать лошадью Герники. Я мог бы записать все это и проиграть вам или кому угодно множество раз.
      - Вы Бог!
      - Да, Бог. Я мог бы сделать Богом и вас тоже, если бы вы захотели, мог бы сделать вас Создателем и оставить вас на полные семь дней. Я управляю чувством времени, внутренними часами и могу растянуть реальную минуту в субъективные часы.
      - Рано или поздно такие вещи произойдут, не так ли?
      - Да.
      - И каковы будут результаты?
      - Никто не знает.
      - Босс, - тихо сказала Бинни, - вы могли бы снова вернуть к жизни воспоминания? Могли бы воскресить что-то из прошлого и дать ему жизнь в мозгу человека, и чтобы все это было бы реальным?
      Рендер прикусил губу и как-то странно поглядел на нее.
      - Да, - сказал он после долгой паузы, - но это не было бы добрым делом. Это поощряло бы жизнь в прошлом, которое теперь не существует. Это нанесло бы ущерб умственному здоровью. Это регресс, атавизм, невротический уход в прошлое.
      Комната наполнилась звуками "Лебединого озера".
      - И все-таки, - сказала Бинни, - я хотела бы снова стать лебедем.
      Она медленно встала и сделала несколько неуклюжих па - отяжелевший, подвыпивший лебедь в красновато-коричневой одежде. Затем она покраснела и поспешно села, но засмеялась, и все засмеялись с ней.
      - А куда вы хотели бы вернуться? - спросил Минтон Хейделла.
      Маленький доктор улыбнулся. - В один летний уикэнд моего третьего года в медицинской школе, - сказал он. - Да, я истрепал бы эту ленту за неделю. А как насчет тебя, сынок? - спросил он Питера.
      - Я слишком мал, чтобы иметь какие-то хорошие воспоминания, - ответил Пит. - А вы, Джил?
      - Не знаю... Я думаю, я хотела бы снова стать маленькой девочкой, и чтобы папа - я имею в виду моего отца - читал мне воскресными зимними вечерами. - Она взглянула на Рендера. - А ты, Чарли? Если бы ты не был в данный момент профессионалом, в каком времени ты хотел бы быть?
      - В этом самом, - с улыбкой ответил он. - Я счастлив как раз там, где я есть, в настоящем, которому принадлежу.
      - Ты и в самом деле счастлив?
      - Да, - сказал он и взял еще бокал пунша. - Я и в самом деле счастлив. - Он засмеялся.
      Позади него послышалось тихое посапывание. Бинни задремала.
      А музыка кружилась и кружилась, и Джил смотрела на Рендеров - то на отца, то на сына. Лодыжка Питера снова была в гипсе. Сейчас мальчик зевал. Она смотрела на него. Кем он будет через десять-пятнадцать лет? Вспыхнувшим гением? Мастером какой-нибудь еще неисследованной величины? Она смотрела на Питера, а он следил за отцом.
      - ...но это могло быть подлинной формой искусства, - говорил Минтон, - и я не понимаю, чего ради цензура...
      Она посмотрела на Рендера.
      - Человек не имеет права быть безумным, - сказал Рендер, - и никто больше не имеет права на самоубийство...
      Она коснулась его руки. Он вздрогнул, как бы проснувшись, и отдернул руку.
      - Я устала, - сказала она. - Ты не отвезешь меня домой?
      - Чуть позже, - ответил он. - Дай Бинни еще немножко подремать. - И он снова повернулся к Минтону.
      Питер повернулся к Джил и улыбнулся.
      Она внезапно почувствовала, что и в самом деле очень устала. А ведь раньше она очень любила Рождество.
      Бинни продолжала похрапывать; время от времени слабая улыбка мелькала на ее лице. Видимо, она танцевала.
      Где-то человек по имени Пьер кричал, вероятно, потому, что он больше не был человеком по имени Пьер.
      Я? Я жизненный, как говорит ваш еженедельник Тайм. Подхожу к удару по морде, Чарли. Нет, не по ТВОЕЙ морде! По моей! Понятно? Вот так. Такое выражение всегда приходит к человеку, когда он смотрит на заголовок, уже прочтя статью от начала до конца. Но тогда уже поздно. Да, конечно, они желают добра, но ведь понятно...
      Пришли мальчика с кувшином воды и тазиком, ладно? "Смерть Биту", как это называют. Говорят, что человек может работать с тем же битом много лет, обходя кругом обширную и сложную социологическую структуру, известную как "контур", и роняя этот бит в новые девственные уши при всяком удобном случае. О, живущая смерть! Когда-то мировые телекоммуникации толкали это инвалидное кресло по склону бесчисленных выборов. Теперь оно прыгает по камням Лимбо. Мы входим в новую, счастливую и энергичную эру... Так вот, все твои люди отправились в Хельсинки и Тиерра дель Фуэго, скажи, слышал ли ты такую штуку: речь идет об одном старинном комике, которого называли "бит". Однажды вечером он участвовал в радиопостановке и, по своему обыкновению, выдал бит. Хороший был бит, солидный и к месту, полный смысла, равновесия и антитезиса. К сожалению, после этого он лишился работы, потому что этот бит дошел до каждого. В отчаянии он взобрался на перила моста и уже собирался броситься вниз, как его остановил голос: "Не бросайся вниз, в темный текучий символ смерти и слезай с перил". Обернувшись, он увидел странное создание, к слову сказать, безобразное, все в белом, смотревшее на него и улыбавшееся беззубым ртом. "Кто ты, странное улыбающееся создание в белом?" - спросил он. "Я Ангел Света", ответило создание. - "Я пришла, чтобы остановить тебя от самоубийства". Он покачал головой. "Увы, - сказал он, - я должен покончить с собой, потому что мой бит полностью устарел". Она подняла руку и сказала: "Не отчаивайся, мы, Ангелы Света, способны творить чудеса. Я могу дать бито втрое больше того, чем может быть использовано за короткий слабый виток существования смертных". "Тогда, умоляю, скажи, что я должен сделать для этого". "Спать со мной", - ответила она. "Но в этом что-то неправильное, неангельское". "Ничуть, - возразила Ангел, - почитай внимательно Старый Завет и узнаешь об ангельских отношениях". "Ладно", - согласился он, и они ушли. Он сделал свой бит, несмотря на тот факт, что она едва ли была самой привлекательной из Дочерей Света. На следующее утро он встал и закричал: "Проснись! Проснись! Пора уже отдать мне вечный запас битов". "Давно ли ты занимаешься битами?" - спросила она. "Тридцать лет". "А сколько лет тебе?" "Сорок пять". "Не многовато ли, чтобы верить в Ангелов Света?"засмеялась она. Он ушел и, конечно, сделал еще бит. А теперь дай мне немного спокойной музыки. Вот хорошо. Вообще-то она заставляет морщиться, и знаешь почему? Где ты в наше время слышишь спокойную музыку? В кабинете дантиста, в банке, в магазине и тому подобных местах, где всегда приходится долго ждать обслуживания. Ты слышишь успокаивающую музыку, когда подвергаешься всевозможным массивным травмам. И что в результате? Успокаивающая музыка становится самой беспокоящей вещью в мире. И она всегда вызывает у меня голод, потому что ее играют в тех ресторанах, где медленно обслуживают. Ты ждешь еды, а тебе играют эту проклятую музыку. Да... Ну, где мальчик с кувшином и тазиком? Я хочу вымыть руки...
      Ты слышал насчет пилота, который был на Центавре? Он обнаружил там расу гуманоидов и стал изучать их обычаи, нравы, табу. Наконец, он коснулся воспроизводства. Изящная молодая девица взяла его за руку и отвела на завод, где собирали центаврийцев. Да, именно собирали - торсы шли по конвейеру, к ним привинчивали суставы, в черепа бросали мозги, внутрь тела заталкивали органы, приделывали к пальцам ногти и т.д. Он выразил изумление, и она спросила: "Почему? А как это делают на земле?" Он взял ее за нежную ручку и сказал: "Пойдем за холмы, и я продемонстрирую". Во время демонстрации она вдруг истерически захохотала. "В чем дело? спросил он. - Почему ты смеешься?" "Потому что, - ответила она, - таким способом мы делаем кары"... Выключи меня, Бэби, и продай немного зубной пасты!
      "... Эй! Это я, Орфей, должен бы разорванным на куски такими, как вы! Но в одном смысле это, пожалуй, подходяще. Что ж, приходите, корибанты, и творите свою волю над певцом!
      Темнота. Вопль.
      Тишина.
      Аплодисменты!
      Она всегда приходила рано и входила одна; и всегда садилась на одно и то же место. Она сидела в десятом ряду в правом крыле, и единственной досадой для нее были антракты: она не могла знать, когда кто-нибудь захочет пройти мимо нее.
      Она приходила рано и оставалась до тех пор, пока театр не погружался в тишину.
      Она любила звук культурного голоса, поэтому предпочитала британских актеров американским.
      Она любила музыкальные спектакли не потому, что очень любила музыку, а потому что ей нравилось чувство волнения в голосах. Поэтому же ей нравились стихотворные пьесы.
      Ее вдохновляли древнегреческие пьесы, но она терпеть не могла "Царя Эдипа".
      Она надевала подкрашенные очки, но не темные. И никогда не носила трость.
      Однажды вечером, когда должен был подняться занавес перед последним актом, темноту прорезало световое пятно. В него шагнул мужчина и спросил:
      - Есть ли в зале врач?
      Никто не отозвался.
      - Это очень важно, - продолжал он. - Если здесь есть доктор, просим немедленно пройти в служебный кабинет в главном фойе.
      Он оглядывался вокруг, но никто не шевельнулся.
      - Благодарю, - сказал он и ушел со сцены.
      Затем поднялся занавес, и снова возникли движение и голоса. Она подождала, прислушиваясь. Затем встала и двинулась вверх по крылу, ощупывая стену пальцами. Выйдя в фойе, она остановилась.
      - Могу я помочь вам, мисс?
      - Да, я ищу служебный кабинет.
      - Вот он, слева от вас.
      Она повернулась и пошла влево, слегка вытянув вперед руку. Коснувшись стены, она вела по ней рукой, пока не нащупала дверь. Тогда она постучала.
      - Да? - дверь открылась.
      - Вам нужен врач?
      - Вы врач?
      - Да.
      - Быстрее! Сюда!
      Она пошла по звуку его шагов внутрь и в коридор, параллельный крылу зала. Она услышала, что человек поднимается по лестнице, и последовала за ним.
      Они дошли до костюмерной и вошли в нее.
      - Вот он.
      - Что случилось? - спросила она, вытянув руку и коснувшись человеческого тела.
      Послышался булькающий звук и кашель без дыхания.
      - Это рабочий смены, - сказал мужчина. - Я думаю, он подавился ириской. Он вечно жует их. Видимо, она застряла в горле, и вытащить нельзя.
      - Вы вызвали скорую?
      - Да, но вы посмотрите на него, он же весь посинел! Не знаю, успеют ли они.
      Она откинула голову пострадавшего и ощупала горло внутри.
      - Да, какое-то препятствие. Я тоже не могу его извлечь. Дайте мне короткий, острый нож - простерилизованный. Быстро!
      - Сию минуту, мэм.
      Она осталась одна. Нащупала пульс сонной артерии. Положила руки на напряженную грудь больного, откинула его голову еще больше назад и нащупала горло.
      Прошла минута с небольшим. Звук поспешных шагов.
      - Вот... Мы вымыли лезвие спиртом...
      Она взяла нож в руки. Вдалеке послышалась сирена скорой помощи, но она не была уверена, что врачи успеют вовремя.
      Поэтому она проверила нож кончиком пальца, а затем повернулась к тому, чье присутствие рядом ощущала.
      - Не думаю, что вам стоит смотреть. Я собираюсь сделать ему срочную трахеотомию. Это неприятное зрелище.
      - Ладно, я подожду за дверью.
      Удаляющиеся шаги...
      Она разрезала.
      Вздох, затем поток воздуха. Затем мокрое... пузырящийся звук.
      Она повернула голову больного. Когда врач "скорой" появился через дверь сцены, ее руки снова лежали спокойно, потому что она знала: человек будет жить.
      - ...Шалотт, - сказала она врачу. - Эйлин Шалотт, Стейт Псик.
      - Я слышал о вас. Но вы...
      - Да, но людей я читаю лучше, чем что-либо.
      - Да, вижу. Значит, мы можем встретиться с вами в Стейт?
      - Да.
      - Спасибо, доктор. Спасибо вам, - сказал менеджер.
      Она вернулась на свое место в зрительный зал.
      Последний занавес. Она сидела, пока зал не опустел.
      Сидя здесь, она все еще чувствовала сцену.
      Сцена для нее была центральной точкой звука, ритма, чувства движения, некоторых нюансов света и тьмы - но не цвета; это был центр особого рода блеска для нее: место пульса, конвульсии жизни через цикл страстей и восприятий; место, где страдающий способный и благородный, страдал благородно, место, где даровитые французы ткали легкую ткань комедий, место, где черная поэзия нигилистов продавала себя за доступную цену тем, кто над ней насмехался, место, где проливалась кровь, и крики имели хорошую дикцию, а песни звенели, и где Аполлон и Дионис ухмылялись из-под крыльев, где Арлекин постоянно ухитрялся извлечь капитана Спецлюфера из его штанов. Это было место, где любое действие можно было имитировать, но где за всеми действиями реально стояли лишь две вещи: счастье и горе, комическое и трагическое, то есть любовь и смерть - две вещи, называемые человеческим состоянием; это было место героев и не вполне героев; это было место, которое она любила, и она видела там только одного человека, лицо которого она знала, он шел по поверхности этого места, осыпанный символами... Поднять руки против моря тревог, злой встречи в лунном свете, и обратить это в их противоположность, призвать силу мятежных ветров и создать ревущую битву между зеленью моря и лазурным сводом... Какая же это искусная работа - человек! Бесконечных способностей, форм, движения!
      Она знала его во всех его ролях, того, кто не мог существовать без зрителей. Он был жизнью.
      Он был Творцом.
      Он был Действующим и Двигающим.
      Он был более велик, чем герои.
      Мозг может содержать множество вещей. Он учится. Но он не может научиться не думать.
      Эмоции качественно остаются теми же всю жизнь; стимулятор, на который они отвечают - предмет количественных вариаций, но ощущения - это основа дела.
      Вот почему театр выжил: это культурный перекресток; он содержит Северный и Южный полюсы человеческого состояния; эмоции падают в его притяжение, как железные опилки.
      Мозг не может научиться не думать, но ощущения падают предназначенным узором.
      Он был ее театром.
      Он был полюсами мира.
      Он был всеми действиями.
      Он был не имитацией действий, но самими действиями. Она знала, что он очень способный человек, и зовут его Чарльз Рендер.
      Он Творец.
      В мозгу содержится много вещей.
      Но ОН больше любой другой вещи.
      Он был всегда.
      Она чувствовала это.
      Когда она встала и пошла, ее каблуки гулко стучали в опустевшей тьме.
      Пока она поднималась по крылу, звуки ее шагов снова и снова возвращались к ней.
      Она шла по пустому театру, уходила от пустой сцены. Она была одна.
      У верха крыла она остановилась.
      Как далекий смех внезапно обрывается шлепком, упала тишина.
      Она не была теперь ни зрительницей, ни актрисой. Она была одна в темном театре.
      Она разрезала горло и спасла жизнь.
      Вечером она чувствовала, слушала, аплодировала.
      А сейчас все исчезло, и она одна в темном театре.
      И ей стало страшно.