Фантастика & фэнтези: The Best of - Мастер снов

Желязны Роджер
Мастер снов

      Роджер ЖЕЛЯЗНЫ
      МАСТЕР СНОВ
      1
      Как ни приятно это было с кровью и всем прочим, Рендер сознавал, что дело идет к концу.
      Значит, каждая микросекунда должна быть исправлена на минуту, - решил он - и, может быть, следовало бы повысить температуру... Где-то на периферии всего, тьма остановила свое наступление.
      Нечто вроде крещендо подсознательного грома остановилось на яростной ноте. Эта нота была квинтэссенцией стыда и боли.
      Рендер отвернулся от окна и подошел к громадному яйцу, гладкому и сверкающему, лежавшему возле его стола. Оно бросило отражение, которое смазало горбинку с носа Рендера, сделало его глаза серыми блюдцами, трансформировало волосы в прочерченный молнией горизонт; красноватый галстук стал широким языком вампира.
      Рендер улыбнулся, потянулся через стол и нажал вторую красную кнопку.
      Яйцо со вздохом утратило свою непрозрачность. В середине его появилась горизонтальная трещина. Через просвечивающую теперь скорлупу Рендер увидел, как Эриксон гримасничает и плотнее сжимает веки, борясь с возвращением сознания и всем тем, что оно содержит. Верхняя половина яйца поднялась вертикально к основанию, показав узловатого, розового Эриксона в нижней раковине. Когда глаза Эриксона открылись, он не смотрел на Рендера. Он встал на ноги и принялся одеваться. Рендер воспользовался этим временем, чтобы проверить колыбель. Он снова наклонился над столом и стал нажимать кнопки: температурный контроль, полный ряд - ПРОВЕРЕНО; экзотические звуки - он поднял наушники - ПРОВЕРЕНО на колокольчики, жужжание, на ноты скрипки и свист, на крики и стоны, на шум дорожного движения и звук прибоя; цепь обратной связи, содержащую собственный голос пациента, который был уловлен ранее в анализе - ПРОВЕРЕНО; общий звук, брызги влаги, запах - ПРОВЕРЕНО; цветные молнии, стимулянты вкуса...
      Рендер закрыл яйцо и выключил его. Втолкнул агрегат в стенной шкаф, ладонью захлопнул дверцу. Лента зарегистрировала нужную последовательность.
      - Садитесь, - сказал он Эриксону.
      Тот сел, суетливо дергая шеей.
      - У вас полный отзыв, - сказал Рендер, - так что мне не требуется суммировать происшедшее. От меня ничто не скрылось. Я был там.
      Эриксон кивнул.
      - Смысл эпизода должен быть вам ясен.
      Эриксон снова кивнул и, наконец, обрел голос. - Но это действительно было? - спросил он. - Я имею в виду, что вы конструировали сон и все время контролировали его. Я ведь не просто видел это во сне - ну, как если бы нормально спал. Вы сумели сгрудить на столе все происшедшее для чего-то, на что вы хотели указать - верно это?
      Рендер медленно покачал головой, стряхнул пепел в южное полушарие своей шарообразной пепельницы и встретился взглядом с Эриксоном.
      - Это правда, что я изменил Формат и модифицировал формы. Но вы наполнили их эмоциональным содержанием, продвинули их к статусу символов, соответствующих вашей проблеме. Если бы сон не был действительной аналогией, он не вызвал бы такой реакции. Он был бы лишен тревожного рисунка, который зарегистрировала лента.
      - Вы анализировались уже много месяцев, - продолжал Рендер, - и все, что я узнал, не могло убедить меня, что ваша боязнь быть убитым не имеет никаких фактических оснований.
      Эриксон уставился на него. - Тогда какого же дьявола эта боязнь у меня есть?
      - Потому что, - ответил Рендер, - вам очень хотелось бы стать объектом убийства.
      Эриксон улыбнулся. К нему начало возвращаться хладнокровие.
      - Уверяю вас, доктор, я никогда не помышлял о самоубийстве и не имею никакого желания перестать жить. - Он закурил. Руки его дрожали.
      - Когда вы пришли ко мне тем летом, вы уверяли, что боитесь покушения на свою жизнь. Но вы затруднялись сказать, почему кто-то хотел бы убить вас...
      - Мое положение! Нельзя быть членом палаты представителей и не иметь врагов!
      - Однако, - возразил Рендер, - вы, похоже, ухитрились не иметь их. Когда вы позволили мне поговорить с вашими детективами, я узнал, что они не откопали никакого указания, что ваши опасения имеют хоть какое-то реальное основание. Никакого.
      - Они смотрели слишком близко - или не там, где надо. Видимо, они что-то пропустили.
      - Боюсь, что нет.
      - Почему?
      - Повторяю: потому что ваши ощущения не имеют никакого реального базиса. Будьте честны со мной: имели ли вы информацию откуда бы то ни было, что кто-то так ненавидит вас, что хочет убить?
      - Я получаю множество угрожающих писем...
      - Как все члены палаты представителей... и все письма, направленные вам в течение прошлого года, расследовались, и было установлено, что это работа чокнутых. Можете вы предложить мне хоть ОДНО доказательство, подтверждающее ваши заявления?
      Эриксон рассматривал кончик своей сигары.
      - Я пришел к вам по совету одного коллеги. Пришел к вам, чтобы вы порылись в моем мозгу и нашли что-то в этом роде, чтобы моим детективам было с чем работать. Может, я кого-то сильно оскорбил, или неудачно применил закон, имея дело с...
      - ...и я ничего не нашел, - сказал Рендер, - ничего, кроме причины вашего недовольства. Сейчас, конечно, вы боитесь услышать ее и пытаетесь отвести меня от объяснения моего диагноза...
      - Нет!
      - Тогда слушайте. Потом можете комментировать, если хотите, но вы любопытствовали и тратили здесь время, не желая принять то, что я предлагал вам в десятке разных форм. Теперь я хочу сказать вам прямо, в чем дело, и делайте с этим, что хотите.
      - Прекрасно...
      - Во-первых, вы очень хотели бы иметь множество врагов обоего пола...
      - Это смешно!
      - ...потому что это единственная альтернатива возможности иметь друзей...
      - У меня куча друзей!
      - ...потому что никто не хочет быть полностью игнорируемым, быть тем, к кому никто не имеет по-настоящему сильных чувств. Любовь и ненависть высшие формы человеческих отношений. Не имея одной и не в силах добиться ее, вы желаете другой формы. Вы так сильно желали ее, что убедили себя в ее существовании. Но на эти вещи есть психический ценник. Подлинная эмоциональная нужда, отвечая телу суррогатом желания, не приносит реального удовлетворения, а дает тревогу и дискомфорт, потому что в этих делах психика должна быть открытой системой. Вы не ищете человеческих отношений вне себя самого. Вы закрыты. То, в чем вы нуждаетесь, вы творите из материала собственного "я". Вы человек, очень сильно нуждающийся в крепких связях с другими людьми.
      - Дерьмо!
      - Примите это или откажитесь, - сказал Рендер. - Я советую вам принять.
      - Я платил вам полгода, чтобы вы обнаружили, кто хочет убить меня. А вы теперь говорите, что я все выдумал, чтобы удовлетворить желание иметь кого-то, ненавидящего меня.
      - Ненавидящего или любящего. Правильно.
      - Это абсурд! Я встречаю так много людей, что ношу в кармане записывающий аппарат и камеру на лацкане, чтобы я мог запомнить их всех...
      - Я говорю не о том, чтобы встречаться со множеством людей. Скажите, этот последовательный сон много значил для вас?
      Эриксон молчал в течение нескольких тиканий больших настенных часов.
      - Да, - наконец сознался он. - Много. Но все равно, ваша интерпретация этого дела - абсурд. Но допустим, просто ради спора, что ваши слова справедливы; что я должен делать, чтобы избавиться от этих снов?
      Рендер откинулся в кресле.
      - Пустите энергию, которая произвела это, по новому пути. Встречайтесь с некоторыми людьми не как член палаты, а просто как Джо Эриксон. Делайте с другими то, что можете - что-нибудь не относящееся к политике, скажем, в чем-то соревнуйтесь - и вы создадите несколько настоящих друзей или врагов, желательно друзей. Я все время советовал вам делать это.
      - Тогда скажите мне еще кое-что.
      - Охотно.
      - Допустим, вы правы; так почему я никогда не любил и не ненавидел никого, и меня никто? Я занимаю ответственный пост в правительстве; я все время встречаюсь с людьми; почему же я такой... нейтральный?
      Хорошо знакомый теперь с карьерой Эриксона, Рендер отогнал свои истинные мысли на этот счет, потому что они не имели оперативной ценности. Он хотел бы процитировать Эриксону замечание Данте насчет тех душ, которые, не имея добродетелей, отрицают небо, а по недостатку существенных пороков отрицают также и ад; они поднимают паруса и идут, куда несет их ветер времени, без направления, без реального представления, к какому порту они прибьются. Такова была долгая и бесцветная карьера Эриксона, карьера мигрирующей преданности, политических перемен. Но вместо этого Рендер сказал:
      - В наше время все больше и больше людей оказывается в таких обстоятельствах. Это происходит из-за растущей сложности общества и обезличивания индивидуума в социометрической единице. В результате даже влечение к другим особам становится более вынужденным. Сейчас таких много.
      Эриксон кивнул, и Рендер внутренне улыбнулся.
      - Иногда нужна грубая линия, а затем нотация, - подумал он.
      - У меня впечатление, что вы, может, и правы, - сказал Эриксон. Иногда я и в самом деле чувствую то, что вы только что описали - единица, нечто безличное...
      Рендер глянул на часы.
      - То, что вы будете делать, выйдя отсюда - конечно, решать вам. Я думаю, что вы еще потратите время и остановитесь на анализе подольше. Теперь мы оба знаем причину ваших жалоб. Я не могу водить вас за ручку и подсказывать, как вам вести жизнь. Я могу указать, могу посочувствовать, но без глубокого зондирования. Договоритесь о встрече, когда почувствуете необходимость поговорить о вашей деятельности и соотнести ее с моим диагнозом.
      - Я приду, - кивнул Эриксон. - Черт побери этот сон! Он захватил меня. Вы делаете их такими же живыми, как сама жизнь... даже еще более живыми... Наверное, я не скоро забуду его.
      - Надеюсь на это.
      - О'кей, доктор. - Эриксон встал и протянул руку. - Я, вероятно, вернусь через пару недель. Я сделаю честную попытку к общению. - Он ухмыльнулся при этих словах, от которых обычно хмурился. - В сущности, начну немедленно. Могу я угостить вас выпивкой внизу, за углом?
      Рендер пожал влажную руку, утомленную действием, как у ведущего актера после очень удачной игры, и почти с сожалением сказал:
      - Спасибо, но у меня назначена встреча.
      Он помог Эриксону надеть пальто, подал ему шляпу и проводил до двери.
      - Ну, спокойной ночи.
      - Спокойной ночи.
      Когда дверь бесшумно закрылась, Рендер снова прошел к своей крепости красного дерева и бросил сигарету в южное полушарие. Он откинулся в кресле, заложил руки за голову и закрыл глаза.
      - Конечно, он более реален, чем жизнь, - сказал он в пространство. Я создал его.
      Улыбаясь, он снова просмотрел шаг за шагом последовательный сон, желая, чтобы кто-нибудь из его учителей мог быть свидетелем. Сон был хорошо сконструирован, мощно выполнен и точно соответствовал данному случаю. Но ведь он Рендер, Творец, один из двухсот особых аналитиков, чья психика позволяла входить в невротические системы и выносить оттуда только эстетическое удовлетворение имитацией отклонения - Здравомыслящий Мастер.
      Рендер расшевелил свои воспоминания. Его самого тоже анализировали и, как гранитно-волевого, ультрапрочного аутсайдера, заставляли переносить ядовитый газ фиксации, и он проходил невредимым через химеры искажений, заставляя темную Мать Медузу закрывать глаза перед кадуцеем его искусства.
      Его собственный анализ не был таким трудным. Девять лет назад (как давно это было!) он добровольно подвергся инъекции новина в самую болезненную область своей души. Это было после автокатастрофы, когда погибли Рут и их дочь Миранда, и он хотел отстранения. Возможно, он не хотел вновь обрести переживания; возможно, его собственный мир теперь базировался на определенной жесткости чувств. Если так, то он достаточно разбирался в путях мозга, чтобы понять это, и, видимо, решил, что такой мир имеет свои преимущества.
      Его сыну Питеру было теперь десять лет. Он учился в хорошей школе и писал отцу каждую неделю. Письма постепенно становились грамотными, показывали признаки раннего развития, которое Рендер мог только одобрить. Он должен взять мальчика на лето с собой в Европу.
      Что касается Джил - Джил Де Вилл (какая же вычурная, смешная фамилия - он и любил ее за эту фамилию), то она все больше и больше интересовала его. Он иногда задумывался, не признак ли это преждевременной старости. Его привлекал ее немузыкальный голос, ее внезапный интерес к архитектуре, ее беспокойство по поводу неизлечимой родинки на правой стороне ее во всех других отношениях красивого носа. По-настоящему, следовало бы немедленно позвонить ей и отправиться на поиски нового ресторана, но почему-то не хотелось.
      Он уже несколько недель не был в своем клубе "Куропатка и Скальпель" и сейчас чувствовал желание поесть за дубовым столиком одному, в построенной на разных уровнях столовой с тремя каминами, под искусственными факелами и кабаньими головами, напоминающими рекламу джина. Итак, он сунул свою перфорированную членскую карточку в прорезь телефона на столе, и позади голосового экрана дважды прожужжало.
      - Алло, "Куропатка и Скальпель", - сказал голос, - чем могу служить?
      - Говорит Чарльз Рендер, - сказал он. - Я хотел бы столик примерно через полчаса.
      - На сколько человек?
      - На меня одного.
      - Очень хорошо, сэр. Значит, через полчаса. Рендер? Р-е-н-д-е-р?
      - Правильно.
      - Спасибо.
      Он выключил связь и встал. Снаружи день уже исчез. Монолиты и башни теперь бросали вдаль собственный свет. Мягкий снег, похожий на сахар, падал вниз и превращался в капли на оконных стеклах.
      Рендер влез в пальто, выключил свет, закрыл внутреннюю дверь. На книге записей миссис Хиджс лежала записка.
      "Звонила мисс Де Вилл", прочел он. Он скомкал записку и бросил в мусоропровод. Придется позвонить ей завтра и сказать, что работал допоздна над лекцией.
      Он выключил последний свет, надел шляпу, вышел и запер за собой наружную дверь. Лифт спустил его в подземный гараж, где была припаркована его машина.
      Там было холодно, и его шаги громко звучали по цементу. Под ярким светом его Спиннер С-7 казался гладким серым коконом, из которого вот-вот появятся буйные крылья. Два ряда антенн, веером склоняющихся вперед над капотом, усиливали это впечатление. Рендер прижал большой палец к дверце.
      Усевшись, он коснулся зажигания, и раздалось жужжанье одинокой пчелы, проснувшейся в большом улье. Дверца бесшумно закрылась, когда он поднял рулевое колесо и закрепил его на месте. Покрутившись по спиральному скату, он подъехал к двери перед выходом наружу.
      Когда дверь с грохотом поднялась, он включил экран назначения и повернул ручку, которая меняла передачу карты. Слева направо, сверху вниз он сменил секцию за секцией, пока не нашел часть Карнеги-авеню, которую желал. Он пробил эти координаты и опустил руль. Кар включил монитор и выехал на окраинное шоссе. Рендер закурил.
      Оттолкнув свое сиденье обратно в центр, он оставил все стекла прозрачными. Приятно было откинуться и смотреть на машины, пролетающие мимо как рой светлячков. Он сдвинул шляпу на затылок и посмотрел вверх.
      Было время, когда он любил снег, когда снег напоминал ему романы Томаса Манна и музыку скандинавских композиторов. Но теперь в его мозгу был другой элемент, от которого он никак не мог полностью отделаться. Он так отчетливо видел облачка молочно-белого холода, кружившиеся вокруг его старой машины с рулевым управлением, текущие в ее оплавленное огнем нутро, чтобы почернеть там; видел так ясно, как будто он идет по известковому дну озера к машине - затонувшему обломку - и он, водитель, не может раскрыть рта и заговорить - боится утонуть; и он знает, что когда бы ни увидел падающий снег - это где-то белеют черепа. Но девять лет вымыли большую часть боли, поэтому он также сознавал, что ночь приятна.
      Он быстро ехал по широким дорогам, проносился по широким мостам, чья гладкая поверхность, сверкающая под фарами, была соткана из листьев дикого клевера, нырял в туннель, где тускло светящиеся стены расплывались как мираж. В конце концов он затемнил окна и закрыл глаза.
      Он не мог вспомнить, дремал он или нет, и это означало, что скорей всего дремал. Он почувствовал, что кар замедляет ход, и подвинул сиденье вперед. Почти тотчас же раздалось жужжание отключения. Он поднял руль, въехал в паркинг-купол, остановился у ската и оставил кар в секции, получив талон от обслуживающего бокс робота, который торжественно мстил человеческому роду, прокалывая картонный язык всем, кого обслуживал.
      Как всегда, шум был приглушен, как и освещение. Помещение, казалось, поглощало звук и превращало его в тепло, успокаивало нос и язык вкусными запахами, гипнотизировало ухо живым потрескиванием в трех каминах.
      Рендер был рад, что ему оставили его любимый столик в углу, справа от меньшего камина. Меню он знал наизусть, но рьяно изучал его, потягивая манхеттен и делая заказ соответственно аппетиту. Занятия по формированию всегда возбуждали в нем волчий голод.
      - Д-р Рендер...
      - Да? - он поднял глаза.
      - Д-р Шалотт желает поговорить с вами, - сказал официант.
      - Не знаю никакого Шалотта, - сказал Рендер. - Может, нужен Вендер? Это хирург из Метро, он иногда обедает здесь...
      Официант покачал головой.
      - Нет, сэр, Рендер. Вот взгляните - он протянул карточку 3х5 дюймов, на которой было отпечатано заглавными буквами полное имя Рендера. - Д-р Шалотт обедает здесь почти каждый вечер за последние две недели и всегда спрашивает, не пришли ли вы.
      - Хм... - задумался Рендер. - Странно. Почему он не позвонил мне в офис?
      Официант сделал неопределенный жест. - Ну, ладно, скажите, пусть подойдет, - сказал Рендер, допивая манхеттен - и принесите мне еще стаканчик.
      - К несчастью, д-р Шалотт не видит, - объяснил официант. - Может быть, вам легче...
      - Да, конечно. - Рендер встал, оставляя любимый столик с сильным предчувствием, что сегодня к нему не вернется. - Проводите.
      Они прошли между обедающими и поднялись на следующий уровень. Знакомое лицо сказало "Привет!" от столика у стены, и Рендер ответил приветливым кивком ведущему семинар для учеников, которого звали не то Юргенс, не то Джеркинс, или еще как-то в этом роде.
      Он вошел в меньшую по размерам столовую, где были заняты только два столика. Нет, три. Один стоял в углу у дальнего конца затемненного бара, частично скрытый древним рыцарским костюмом. Официант вел Рендера туда.
      Они остановились перед столиком, и Рендер уставился на темные очки, которые тут же откинулись вверх. Д-р Шалотт оказалась женщиной чуть старше тридцати. Низкая бронзовая челка не вполне скрывала серебряное пятно на лбу, похожее на кастовую метку. Рендер затянулся дымом, и голова женщины слегка дернулась, когда вспыхнул кончик его сигареты. Она, казалось, смотрела прямо в его глаза. Он почувствовал себя неловко, хотя знал, что она могла увидеть лишь то, что ее крошечный фотоэлектрический элемент передал в соответствующий участок коры мозга по имплантированной тонкой как волос проволочке, направленной к этому излучателю-конвертеру: горящую сигарету.
      - Д-р Шалотт, это д-р Рендер, - сказал официант.
      - Добрый вечер, - сказал Рендер.
      - Добрый вечер, - ответила она. - Меня зовут Эйлин, и я страшно хотела встретиться с вами. Вы не пообедаете со мной?
      Ему показалось, что голос ее слегка дрогнул.
      - С удовольствием, - сказал он, и официант выдвинул ему стул.
      Рендер сел и заметил, что женщина уже пьет. Он напомнил официанту о своем втором манхеттене.
      - Вы уже получили заказ? - спросил он у официанта.
      - Нет.
      - Дайте два меню... - начал он, но прикусил язык.
      - Только одно, - улыбнулась женщина.
      - Не надо, - поправился он и процитировал меню.
      Они сделали заказ. Она спросила:
      - Вы всегда так?
      - То есть?
      - Держите все меню в голове?
      - Только некоторые, - сказал он, - для тяжелых случаев. Так о чем вы хотели поговорить со мной?
      - Вы врач нейросоучастник, - сказала она. - Творец.
      - А вы?
      - Я резидент психиатрии, Стейт Псик. Мне остался год.
      - Значит, вы знали Сэма Рискомба.
      - Да, он помог мне получить назначение. Он был моим советником.
      - А мне - близким другом. Мы вместе учились у Меннинджера.
      Она кивнула.
      - Я часто слышала от него о вас - это одна из причин, почему я хотела встретиться с вами. Он подбодрял меня идти дальше в моих планах, несмотря на мой гандикап.
      Рендер внимательно оглядывал ее. она была в темно-зеленом вельветовом платье. На корсаже с левой стороны была приколота брошь, вероятно, золотая, с красным камнем - возможно, рубином, контур оправы которого был помят. А может быть, это были два профиля, смотрящие друг на друга через камень? В этом было что-то смутно знакомое, но не мог сейчас вспомнить. Камень ярко блестел в слабом освещении.
      Рендер взял у официанта свою выпивку.
      - Я хочу стать врачом-нейросоучастником, - сказала она. Если бы она обладала зрением, Рендер подумал бы, что она в упор смотрит на него в надежде получить ответ по выражению его лица. Он не сразу понял, что она хочет ему сказать.
      - Приветствую ваш выбор и уважаю ваши стремления, - сказал он, пытаясь выразить в голосе улыбку. - Дело это нелегкое, и не все желающие становятся учеными.
      - Я знаю. Я слепа от рождения и мне нелегко было идти так далеко.
      - С рождения? - повторил он. - Я думал, что вы недавно потеряли зрение. Значит, вы на последнем курсе и прошли медицинскую школу без глаз... Просто поразительно.
      - Спасибо, но это не совсем так. Я слышала о первых нейросоучастниках - Бартельметце и других - когда была еще ребенком, и тогда же решила, что хочу стать им. И с тех пор моя жизнь управлялась этим желанием.
      - Как же вы работали в лабораториях? - допытывался он. - Не видя образец, не глядя в микроскоп... А читать все это?
      - Я нанимала людей читать мне мои записи. Я все записывала на ленту. Все понимали, что я хочу идти в психиатрию, и специально договаривались в лабораториях. Лабораторные ассистенты вскрывали трупы и все мне описывали. Я все знаю на ощупь... И память у меня вроде как у вас на меню. - Она улыбнулась. - Качество феномена психосоучастия может определить только сам врач в тот момент вне времени и пространства, когда он стоит среди мира, созданного из ткани снов другого человека, узнает неевклидову архитектуру заблуждения, а затем берет пациента за руку и свертывает ландшафт... Если он может отвести пациента обратно в обычный мир - значит, его суждения здравы, его действия имеют ценность.
      Из "Почему нет психометриста в этой службе"... "Чарльз Рендер, Д.М.", - отметил Рендер.
      - Наш обед на подходе, - сказал он, поднимая свой стакан, в то время как перед ним ставили быстро зажаренное мясо.
      - Это одна из причин, по которой Я хотела встретиться с вами, продолжала она, тоже подняв стакан, когда к ней подвинули блюдо. - Я хочу, чтобы вы помогли мне стать Творцом. - Ее туманные глаза, пустые, как у статуи, вновь обратились к нему.
      - У вас совершенно уникальное положение, - начал он. - Еще никогда не бывало нейросоучастника, слепого от рождения - по очевидным причинам. Мне надо бы рассмотреть все аспекты ситуации, прежде чем советовать вам что-либо. Но давайте сначала поедим. Я проголодался.
      - Ладно. Но моя слепота не означает, что я ничего не увижу.
      Он не спросил ее, что она имеет в виду, потому что перед ним стояла первоклассная грудинка, а рядом бутылка шамбертена. Когда она подняла из-под стола левую руку, он заметил, что она не носит колец.
      - Интересно, идет ли еще снег, - начал он, когда они пили кофе. - Он шел чертовски сильно, когда я въезжал в купол.
      - Надеюсь, что идет, - сказала она, - хотя он рассеивает свет и я совершенно ничего не вижу. Но мне приятно чувствовать, как он падает вокруг и бьет в лицо.
      - Как же вы ходите?
      - Моя собака Зигмунд - сегодня я дала ей выходной - она улыбнулась может вести меня куда угодно. Это мутированная овчарка.
      - Ого! - Рендер заинтересовался. - Он говорит?
      Она кивнула.
      - Эта операция прошла у него не так успешно, как у других. В его словаре приблизительно 400 слов, но, мне кажется, ему больно говорить. Он вполне разумен. Вы как-нибудь с ним встретитесь.
      Рендер немедленно начал размышлять. Он разговаривал с такими животными на недавней медицинской конференции и был поражен комбинацией их способности рассуждать с преданностью хозяевам. Перемешанные как попало хромосомы с последующей тонкой эмбриохирургией давали собаке мозг со способностями, большими, чем у мозга шимпанзе. Затем потребовалось еще несколько операций для производства вокальных способностей. Большая часть таких экспериментов кончалась неудачей, а примерно дюжина годовалых щенков, у которых все прошло успешно, были оценены в сто тысяч долларов каждый. Тут он сообразил, что камень в броши мисс Шалотт - подлинный рубин. И он начал подозревать, что ее вступление в медицинскую школу базировалось не только на ее академических знаниях, но и на солидном доходе выбранного ею колледжа. Но может, это и не так, упрекнул он себя.
      - Да, - сказал он, - вы могли бы сделать диссертацию на собачьих неврозах. Этот сын овчарки-самки когда-нибудь упоминал о своем отце?
      - Он никогда не видел своего отца, - ответила она спокойно. - Он вырос вдали от других собак. Его поведение вряд ли можно назвать типичным. Не думаю, что вы когда-нибудь изучали функциональную психологию собаки-мутанта.
      - Вы правы, - согласился он. - Еще кофе?
      - Нет, спасибо.
      Решив, что пора продолжить беседу, он сказал:
      - Итак, вы хотите стать Творцом...
      - Да.
      - Терпеть не могу разрушать чьи-то высокие стремления. Ненавижу. Если же они вовсе не имеют реальной основы, тогда я безжалостен. Таким образом - честно, откровенно и со всей искренностью - я не вижу, как это можно устроить. Может быть, вы и хороший психиатр, но, по моему мнению, для вас физически и умственно невозможно стать нейросоучастником. По моим понятиям...
      - Подождите, - сказала она, - давайте не здесь. Я устала от этого душного помещения. Увезите меня куда-нибудь, где можно поговорить. Я думаю, что смогла бы убедить вас.
      - Почему бы и не поехать? У меня уйма времени. Но, конечно, выбираете вы. Куда?
      - Слепой виток?
      Он подавил смешок при этом выражении, она засмеялась открыто.
      - Прекрасно, - сказал он, - но мне хочется пить.
      Тут же выросла бутылка шампанского в пестрой корзинке с надписью "Пейте, пока едите в машине". Он подписал счет, несмотря на протесты мисс Шалотт, и они встали. Она была высокой, но он выше.
      Слепой виток. Одно название для множества мест, вокруг которых идет машина с автоуправлением. Пронестись по стране в надежных руках невидимого шофера, с затемненными окнами, в темной ночи, под высоким небом, атакуя дорогу под похожими на четырех призраков жужжащими пилами, начать со стартовой черты, закончить в том же месте, так и не узнав, куда вы едете и где были - это, вероятно, возбуждает чувство индивидуальности в самом холодном черепе, дает познание себя через добродетель отстранения от всего, кроме чувства движения, потому что движение сквозь тьму есть высшая абстракция самой жизни - по крайней мере, так сказал один из главных комедиантов, и все смеялись.
      И в самом деле, феномен под названием "слепой виток" первым стал превалирующим (как можно было предполагать) среди некоторых молодых членов общества, когда управляемые дороги лишили их возможности пользоваться своими автомобилями какими-нибудь более индивидуалистическими способами, которые заставляли хмуриться начальство контроля национального движения. Надо было что-то делать.
      И сделали.
      Сначала гибельная реакция вызвала инженерный подвиг отключения радиоконтроля машины после того, как она вышла на управляемое шоссе. Это кончилось тем, что кар исчезал из поля зрения монитора и переходил обратно под управление пассажиров кара. Монитор, ревнивый, как бог, не мог терпеть отрицания его запрограммированного всеведения и метал громы и молнии на контрольную станцию, ближайшую к точке последнего контакта, чтобы выслали крылатых серафимов на поиски ускользнувшей машины.
      Но часто серафимы прибывали слишком поздно, потому что дороги имели хорошее покрытие и удрать от преследования было сравнительно просто.
      Зато другие машины вынужденно вели себя так, словно бунтарей вообще не существовало.
      Запертый на медленно идущей секции шоссе, нарушитель подвергался немедленной аннигиляции в случае превышения скорости или сдвига с правильной схемы движения, даже при теоретически свободном положении, потому что в ранние дни мониторного контроля это вызывало частые аварии.
      Позднее мониторные приборы стали более искушенными и механизировали обгон, уменьшив аварийные инциденты, следующие за таким действием. Но вмятины и ушибы оставались.
      Следующая реакция была основана на очевидности. Мониторы пропускали людей туда, куда те желали, только потому, что люди говорили, куда они хотят ехать. Человек, наугад нажимающий кнопки координат, не сообразуясь с картой, либо оставался на стоянке, где вспыхивало табло: ПРОВЕРЬТЕ ВАШИ КООРДИНАТЫ, либо оказывался внезапно отогнанным в любом направлении. Позднее люди нашли некое романтическое очарование в том, что предлагало скорость, неожиданные зрелища и свободные руки. Таким образом, все узаконилось. Стало возможным проехать так по двум континентам, если достаточно денег и избыток выносливости.
      Как и всегда в таких делах, практика распространялась вверх по возрастным группам. Школьные учителя, ездившие только по воскресеньям, пользовались дурной репутацией как отстаивающие преимущества подержанных машин. Таков путь к концу мира, говорил комик.
      Конец это или нет, но кар, предназначенный для движения по управляемым дорогам, был эффективной единицей движения, укомплектованной туалетом, шкафом, холодильным отделением и откидным столиком. В нем также можно было спать - двоим свободно, четверым в некоторой тесноте. Случалось, впрочем, что и троим было тесно.