Светлана

Зинаида Львовна спросила:

 — Костя, ведь это неправда, что у тебя занятия еще не начались?

Костя ничего не ответил. Что он мор сказать, когда мама давно уже знает?

Зинаида Львовна улыбнулась:

 — А Светлана говорила, что у нее в училище ремонт не закончен... Эх вы, ребятки, ребятки!

 — Костя, мама тебя зовет.

Костя испуганно вскочил со стула. Неужели заснул? Казалось, присел на одну минуту у письменного стола.

В дверях стояла Мария Андреевна. Вечер еще? �ли уже утро?

Зинаиде Львовне становилось все хуже и хуже. Теперь не только уехать на несколько часов — Костя просто бо­ялся выходить из ее комнаты. Ему казалось, что мама за­хочет видеть его или что-нибудь ему сказать именно в ту минуту, когда его не будет с ней.

Он бросился к двери.

 — Нет, нет, — ответила Мария Андреевна на его ис­пуганный взгляд. — Постой, не беги. Мама проснулась. Она просила меня достать ее письма. Какое-то твое старое письмо хочет найти. — Она опять остановила его: — Не входи к ней с таким лицом.

Она вернулась в спальню, а Костя задержался немно­го в столовой.

Занавеска не задернута. Светлана спит одетая, свер­нувшись на краю дивана, положив на валик щеку.

 — Мама, какое письмо?

На коленях у Кости лежала большая пачка старых писем, его писем.

 — Светлана знает... Светлана найдет...

 — Позови ее, — сказала Мария Андреевна.

Очень жалко было будить. Костя наклонился над ди­ваном:

 — Светланочка!.. Светик!

Она подняла голову. Одна щека была розовая, дру­гая бледная.

 — Светик, ты прости, что я тебя разбудил... Может быть, ты лучше поймешь?

Светлана одернула смявшееся платье, что-то искала на полу. Подходя к дивану, Костя, не заметив, задвинул под стол мягкие комнатные тапочки. Нагнулся и поднял их с виноватым видом. Маленькие такие, совсем как иг­рушечные.

 — Ты потом опять ляжешь, хорошо?

Кажется, он был готов обувать ее сам.

Бледная щека чуть заметно порозовела. Светлана по­спешно взяла тапочки:

 — �дите, я сейчас.

Она приглаживала растрепавшиеся волосы.

На столике у кровати большая пачка писем. Среди множества солдатских треугольничков Светлана безоши­бочно выбрала один и протянула его Косте. Он пробежал глазами письмо, написанное семь лет назад, в котором он убеждал маму, что никогда не нужно падать духом.

 — Мама, я понял... Мамочка, я тебе обещаю!

L

Зинаида Львовна умерла через три дня, рано утром, на рассвете.

Светлана срезала в саду все белые цветы, астры и флоксы. Сначала Костя сказал: «Режь все подряд!», а потом раздумал — пускай останутся, мама сама сажала.

Днем приходили знакомые и совсем незнакомые Косте люди. Много народу приходило.

Костя стоял в столовой у окна, когда пришли школь­ники с венком. Две девочки, выходя из комнаты Зинаи­ды Львовны, громко заплакали.

В горле перехватило от этих детских слез...

Еще кто-то подходит к калитке... Александра Павлов­на Зимина.

Костя быстро прошел через кухню черным ходом и сбежал со ступенек в сад.

 — Костя, вы... уходите?

Светланка... � откуда она только взялась?..

 — Светлана, Александра Павловна пришла, я не мо­гу с ней сейчас разговаривать!

 — Костя, вы только не уходите очень далеко! Пожа­луйста!

 — Ладно.

Он похлопал себя по карманам — портсигара не бы­ло, забыл на столе.

Он прошел в самый дальний, заросший уголок сада и сел на скамейку, за кустами сирени и черемухи. Как ча­сто эти кусты подвергались опустошению в весеннее вре­мя — для Нади.

Прошуршали шаги за спиной... Маленькая загорелая рука положила на скамью портсигар и коробку спичек. Костя обернулся — никого уже не было, только легкий удаляющийся шелест шагов за кустами...

Очень много народу пришло на похороны.

Приезжали из дальних колхозов. Очень много было ребят. Все сотрудники библиотеки были здесь — библи­отека закрылась на несколько часов.

Говорили — Костя сам этого не знал, — что мама ра­ботала в библиотеке больше двадцати лет.

Вернувшись с кладбища, Костя прошел по комнатам. Все было прибрано, вещи расставлены, как при маме. � Светлана и Мария Андреевна уходили тоже. Кто это сделал? Кто позаботился обо всех гнетущих мелочах, о которых так не хочется думать, когда горе? Косте каза­лось, что все делается как-то само собой.

Он присел на подоконник в столовой. Хотел закурить и сейчас же потушил спичку — вспомнил, что не курил здесь при маме, чтобы дым не шел в ее комнату.

 — Костя, вы когда уезжаете?

 — Сегодня.

 — Ведь вы могли бы до завтра остаться... Вы гово­рили, ваш отпуск...

 — Нет, нет, я сегодня поеду.

Ни одного дня, ни одной ночи в пустом доме!

 — Можно, я с вами до вокзала? Ведь я тоже в Мо­скву возвращаюсь.

 — Конечно. Поедем вместе... Трудно тебе будет учиться теперь — пропустила много.

 — Ничего. Догоню. Костя... а вы знаете, который те­перь час?

Нет, он не знал, не заметил, что уже так позд­но. В сущности, надо было хватать чемодан и идти на станцию.

За эти несколько дней Костя привык беспрекословно исполнять все Светланины просьбы. Все, что делала Свет­лана, она делала для мамы. Просьба Светланы была как приказ. Сейчас просьба не была высказана, но... Костя почувствовал, что Светлане хотелось бы остаться, никуда не торопиться сегодня. Он представил себе ее, такую ма­ленькую, такую измученную, в вокзальной толпе. Уло­жить бы ее сейчас, чтобы выспалась. Да и с Марией Андреевной не попрощался.

Он тихо сказал:

 — Если хочешь, поедем завтра.

Прямо перед окном цвели георгины, похожие на хри­зантемы, мамины любимые. Хорошо, что не срезали вчера все цветы, что клумбы остались и сад не выглядит опу­стошенным. А впрочем, начнутся холода — вымерзнут все равно...

 — Я приеду сюда как-нибудь в воскресенье, — сказа­ла Светлана, — поработаю в саду. Нужно будет укрыть яблони и розовые кусты, а георгины выкопать — ив под­вал... Я знаю, как нужно делать, мы прошлой осенью...

Что она, в мыслях читать умеет?

 — Спасибо. Светлана, ты вообще... Я тебе... я даже не знаю, как сказать!

Запрыгали губы, прикусил их покрепче, опять достал папиросу, сам на себя рассердился, швырнул ее за окно.

Папироса попала как раз в клумбу и, скользнув с лис­та на листок, провалилась между стеблями — зелеными сверху, уже подсыхающими внизу.

� вдруг обожгло воспоминание.

Когда приезжал в сорок четвертом, много курил — утром и перед тем, как заснуть. А окурки — куда же их? Курить стал только на фронте, к пепельницам привычки не было. Окно открывалось как раз утром и вечером... Окурки летели за окно, в сад. В воскресенье, как всегда, проснулся рано. Мама подметала в саду, сгребала граб­лями сухие листья. Осторожно подошла к его окну — она думала, что он еще спит, — и стала руками выбирать из цветов окурки, нагибаясь за каждым.

Он распахнул окно, закричал: «Мама, какая же я свинья!» — и выпрыгнул к ней в сад...

Костя быстро вышел, почти выбежал из дома и, раз­двигая руками стебли цветов, искал брошенную папиро­су. Постоял, кроша ее между пальцами.

 — Светлана, я скоро приду.

Светлана взглядом спросила:

«Один хотите пойти?»

Костя взглядом ответил:

«Да».

Светлана видела, как он прошел через мост и свернул на знакомую улицу... К Зиминым пошел, хочет спросить у Александры Павловны, нет ли писем от Нади. Хотя... казалось, что он совсем о другом...

А Косте было все равно куда идти, лишь бы двигать­ся. Просто ноги сами повели в привычном направлении. Он прошел мимо Надиного дома, даже не заметив этого.

Сначала был тяжелый сон усталости. Потом замель­кало что-то в сознании... Казалось, где-то рядом откры­ваются и закрываются двери, кто-то ходит туда и сюда.

Голос Марии Андреевны:

 — Костя, это ты? Опять бродишь, не спишь?

Светлана, уже проснувшись, не сразу сообразила, где она.

Было совершенно темно.

Ах, да! Она в Костиной комнате, Мария Андреевна — в столовой, а Костя сказал, что ляжет на кушетке в ком­нате Зинаиды Львовны. Он ответил не сразу. Должно быть, стоит в узеньком проходе, за занавеской. Вот что-то сказал Марии Андреевне совсем шепотом — Светлана не расслышала — и ушел к себе.

До чего опять стало тихо!.. � опять чуть слышно скрипнула дверь...

Спала или нет? Кажется, спала... Но все так же темно. Еще очень рано. �ли очень поздно?.. Теперь шаги в саду...

Завернувшись в одеяло, Светлана прижалась лицом к стеклу.

Бывают в сентябре такие чернильно-темные ночи...

Деревья почти не отделяются от неба. Под деревьями движется красной точкой огонек. Остановился, опустил­ся немного — там скамейка.

�ногда вдруг представится: что-то было уже такое же, похожее!

Было. Так было пять лет тому назад. Такая же осен­няя ночь. Только тогда луна светила.

У Кости болела раненая рука, и так же вот он не мог заснуть, места себе не находил!

Зачем уговорила остаться? А если бы уехал, разве бы­ло бы легче? Может быть, выйти к нему? Нет. Мария Андреевна вышла бы, если бы это было нужно. Она тоже не спит — вздыхает, ворочается... Светлана озябла у окна и легла опять. Засыпала и снова просыпалась. � каждый раз — или осторожные шаги в комнате Зинаиды Львовны, или беспокойный огонек папиросы в саду.

LI

Когда поезд тронулся и отъехали немножко от стан­ции, стало видно школу на холме и видно, как идут к ней ребята со всех сторон, по дорогам и узеньким стежкам, через поля, из дальних и из ближних деревень.

Костя подумал: может быть, те самые ребята, которые провожали вчера маму.

А Светлана думала: вот такие же придут через год в мой класс...

Костя поднял Светланин чемодан, чтобы положить на верхнюю полку. Тяжелый какой! Когда нес, не замечал.

 — Что там у тебя?

 — Учебники.

 — Неужели успевала заниматься?

 — Да нет, очень мало.

Почему-то вспомнился опять парнишка из комендант­ского взвода, про которого рассказывал Светлане в лагере.

Деревенские ребята, все до одного с семи лет идущие в школу, Светланкин чемодан, битком набитый учебни­ками, солдат, всю ночь промечтавший об алгебре, — что-то объединяло их всех.

Это — наше. Косте казалось, что именно за это сра­жался отец в семнадцатом году и что он сам в сорок вто­ром пошел защищать именно это.

� мама больше двадцати лет работала ради этого.

Светлана смотрела снизу и сбоку на Костино похудев­шее лицо. Уедет сегодня. Завтра, прямо с поезда, на лек­ции. Неужели сможет учиться, внимательно слушать, за­писывать?

Да, сможет. Ведь он сам недавно еще говорил ребя­там: «Тяжело, а ты не жалуйся, не раскисай...»

� еще — что каждый должен как можно лучше де­лать порученное ему дело.

Казалось, что дома поселка поворачиваются, одни вы­бегают из-за других...

Сейчас, вот именно с этого места, около переезда, бу­дет видно библиотеку. Костя напряженно вглядывался...

Р’РѕС‚ РѕРЅР°.

Приезжая на каникулы, никогда не забывал посмот­реть в окно в этом месте. Мама знала приблизительно, с каким поездом он может приехать, и выходила на крыльцо, — а может быть, и к нескольким поездам выходила. Махала платком, было очень хорошо видно. А Костя ма­хал платком из окна.

Светлана поняла, о чем вспомнил Костя. Зинаида Львовна рассказывала. Она называла это «наш беспро­волочный телеграф».

Вот и не видно больше библиотеки... Сунул руку в карман. Сейчас пойдет курить в тамбур.

 — Светлана, я пойду покурю.

Хорошо, что он в общежитии живет, с товарищами, а не один. А сейчас что ему нужнее — разговаривать с ним или пускай лучше помолчит?

Ладно, пускай помолчит, покурит...

 — Ах, мерзавцы, мерзавцы!

Эти негромко произнесенные слова были сказаны с такой горячностью и с таким негодованием, что Светлана невольно обернулась посмотреть, кто сказал. Должно быть, вон тот мужчина с проседью в волосах, в сером пальто, который читает газету. Ну да, опустил газету и обвел взглядом соседей, как будто хочет поделиться с ни­ми своими чувствами. Симпатичное у него лицо и даже как будто знакомое... Очень убедительно он рассердил­ся — все соседи заинтересовались. Молодой офицер, си­девший с ним рядом, вопросительно на него посмотрел.

 — Суд над Манштейном, военным преступником, гитлеровским генералом — читали?

 — Нет, — сказал офицер, — я сегодня еще не видел газет. Ведь о нем писали что-то? Англичане его судят?

 — Да, да. Вы, должно быть, читали, как в его пользу подписка была объявлена и как высокопоставленные ли­ца в складчину самого лучшего адвоката ему нанимали, А вот теперь начали судить. На скамье подсудимых си­дел с горящей сигарой в зубах, в элегантном костюме... Только в Крыму причастен к убийству семидесяти пяти тысяч человек. А вот каким стилем ему сообщали об этом: «Погода хорошая и сухая. Гражданское население расстреляно».

Светлана слушала все с большим и большим волнени­ем. � голос, и лицо... Сначала она подумала, что встре­чала его в поезде, когда ездила к Зинаиде Львовне. Нет, нет, это было гораздо раньше, совсем в другом месте... и он был совсем другой...

 — Неужели оправдают? — спросил офицер. — Как вы думаете?

 — Даже если осудят... Посидит в каком-нибудь ари­стократическом замке, потом выпустят. Такими доро­жат — специалистами по уничтожению людей... Вы о Фогте что-нибудь читали?

Офицер неуверенно сказал:

 — Фогт? Писатель? �ли как там у них — философ? Он писал о перенаселенности земного шара?

 — Вот-вот. Что земля не может прокормить всех людей. � предлагает «путь к спасению» (так называется его книга) — сократить население земного шара до девятисот миллионов, даже до пятисот, а остальных, «лишних лю­дей», уничтожить. Мерзавцы! — Он хлопнул рукой по га­зете, лежавшей у него на коленях. — � ведь это гово­рится в стране, где апельсины вывозят на свалку! Обольют керосином, да еще полицейских приставят для охраны, чтоб голодные безработные не растаскали!

Светлана вдруг узнала его. Так ясно увидела сожжен­ную деревню, избу без стекол...

 — Костя! Костя! Смотрите, это ваш капитан! Капитан Шульгин!

Костя стоял в проходе между скамейками и тоже при­слушивался к знакомому голосу.

 — Нет, нет, не там. Он в штатском. Вот он, рядом с офицером сидит.

 — Товарищ капитан!

Шульгин удивленно поднял голову:

 — Лебедев! Костя!

Они долго жали друг другу руки.

 — Ну, как живешь? Учишься? Хорошее дело. Каким же ты стал молодцом! Только... Костя, ты что, хворал или что-нибудь у тебя?..

Костя сказал о смерти матери.

 — Да... — сочувственно проговорил Шульгин. — Очень хорошо помню, всё письма тебе писала... Ведь она не старая еще была у тебя, Костя?

 — Сорок пять лет.

 — Жить бы да жить! Тоже война виновата — тревоги, лишения. Бывают бомбы, что убивают прямо, а бывают замедленного действия...

Сидевшие рядом с Шульгиным подвинулись, чтобы Костя мог сесть.

 — А как вы, товарищ капитан?.. — Костя запнулся, не решаясь спросить. — Николай Андреевич, как ваши?

 — Уцелели, Костя. Такое счастье! Ведь могли бы то­же в манштейновских душегубках... Стойте! — вдруг пе­ребил он сам себя. — Эти черные глазищи я где-то видел!

Светлана подошла, протягивая руку:

 — Я вас сразу узнала, только не сразу сообразила, что это вы, потому что вы не в военном.

 — Нет, нет, не подсказывайте мне... Погоди, Костя, сам вспомню!

Он внимательно разглядывал Светлану, потом повер­нулся к Косте — и к Светлане опять.

Косте было известно, как гордился капитан Шульгин своей памятью на лица — всех бойцов в батальоне знал по именам.

Но ведь то солдаты в батальоне... а маленькая де­вочка... Сколько таких заброшенных ребят пришлось уви­деть за четыре года войны! Неужели вспомнит?

 — Наташа... Надя... — Шульгин быстро попра­вился: — Светлана, вот ты кто! Я же сам тебя с ним в Москву отправлял, ты же мне письма из детского дома писала — уж извини, что редко отвечал, все, знаешь, как-то недосуг. Так вот она какая стала, Светлана! — Он раз­глядывал девочку с явным одобрением. — Давай-ка я те­бя сюда в лобик поцелую... ничего? Разрешается? Ведь ты как раз, я думаю, моей дочке ровесница? Ничего, что я тебя на «ты»? �ли... неудобно это?

 — Обязательно на «ты», — сказала Светлана. — Как я рада... как я рада, что вы вашу беленькую Галю нашли! Я очень часто о вас думала и о ней... У меня подруга школьная — тоже Галя и тоже беленькая.

 — Так ты даже помнишь, как мою дочку зовут? А зна­ешь, Светлана, хоть и черненькая ты — чернее нельзя, а правильно все-таки тебя Светланой назвали: подходящее имя.

Они уже подъезжали к Москве. Костя стал снимать чемоданы с верхней полки.

 — Так вот, друзья, — сказал Шульгин, — теперь, на­деюсь, будем писать друг другу...

Хотелось бы еще спросить Костю... Ведь не зря же оговорился: помнил, что была какая-то Наташа или На­дя... Так и не спросил. Кто их знает, эту молодежь, — спросишь, да невпопад!

Распрощавшись с ним, Светлана и Костя решили сна­чала зайти в общежитие и оставить там Светланин чемо­дан. Оттуда Костя один должен был поехать на вокзал взять билет и сдать свои вещи на хранение. До поезда оставалось еще много времени, можно встретиться где-нибудь в сквере или около станции метро и походить по городу, подальше от вокзальной суеты.