Светлана

 — По математике у Соколовой во всяком случае бу­дет пять! — каким-то особенным голосом, «со значени­ем», заметила Туся Цветаева.

 — По геометрии — может быть, а по алгебре сомне­ваюсь, — ответила Светлана.

 — Можешь не сомневаться, что на экзамене пятерку получишь, — сказала Туся: — ведь спрашивать-то тебя будет �ван �ванович!

Светлана защелкнула портфель и весело ответила, идя к двери:

 — Вот если бы �ван �ванович не спрашивал на экза­мене, а отвечал, я бы не сомневалась, что он ответит на пятерку, но ведь отвечать-то, Тусенька, буду я!

Она услышала из коридора, как Туся говорила в классе:

 — Светлана очень изменилась. Еще в прошлом году она мне за такие слова глаза бы выцарапала. Правда, Мушка?

На что Муха Черная отозвалась кротким голоском:

 — Светлана хочет стать педагогом. Должна же она уметь обращаться с трудными детьми!

Девочки в классе засмеялись.

Молодец Мушка! Вот кому стоит пойти на юридиче­ский факультет или в �нститут международных отноше­ний. Умеет она вежливым голосом говорить ядовитые вещи.

С этого дня Тусю Цветаеву стали называть «трудным ребенком».

На письменном экзамене по алгебре Светлана и Туся сделали одну и ту же ошибку. Не грубую ошибку, но все-таки... Обе старались поправить дело устным отве­том. � обе немножко запутались в вычислениях. Не очень запутались, но все-таки...

При снисходительном отношении экзаменатора мож­но бы всем этим пренебречь и решить, что знают обе де­вочки на пятерки. А при строгом отношении экзамена­тора...

 — Вот увидите, у меня будет по алгебре четыре, а у Соколовой пять! — говорила девочкам Туся.

Светлану волновала отметка по алгебре. Странно ска­зать, но она даже боялась пятерки. Теперь, разглядывая Светланино свидетельство об окончании семилетки, Туся заметила, даже с сочувствием, хотя и свысока:

 — Мог бы тебе все-таки �ван �ванович пять поста­вить.

Светлана спросила:

 — А тебе?

 — Мне это, в конце концов, не так важно, а тебе, по­скольку ты поступаешь в педагогическое училище...

 — ...заранее было бы полезно научиться, как завы­шают отметки, ты это хочешь сказать? — докончила Свет­лана.

Все засмеялись — и Светлана первая.

Почему Туся раздражала ее прежде, а теперь нет?

Что изменилось? Кто изменился? Туся — очень мало. Во всяком случае, все, что было в ней неприятного, оста­лось. Не только осталось — неприятные черты ее харак­тера как будто растут вместе с ней.

А ведь училась в школе семь лет, были хорошие учи­теля... Значит, не все может сделать школа?

Многие девочки в будущем году собираются вступать в комсомол. Туся не хочет.

 — Вот еще! — говорила она Нюре Поповой. — Надают разных поручений, а мне заниматься нужно, я хочу кон­чить с медалью.

Она способная. Конечно, кончит с медалью. � в жизнь пойдет такая — все для себя.

Она не раздражает, потому что ее жалко. Ведь Тусе всего четырнадцать лет. Когда ей было два года — девоч­ки рассказывали, — Тусина мама спрашивала дочку:

«Где общее солнце?»

Туся поднимала руку, показывая на небо.

«А где папино и мамино солнце?»

� Туся тыкала себя пальцем в грудь.

Четырнадцать лет вращались папа и мама вокруг это­го небольшого светила. � других, по мере возможности, заставляли вращаться: домашнюю работницу, тетушка есть у них какая-то... Кроме того, маленькие планетки — Тусины ближайшие подруги. Нюра Попова, например, считает Тусю чуть ли не гениальной.

Что же будет потом, когда Туся поймет, что Вселен­ная устроена совсем не так? А если не поймет, прожи­вет свой век, не познакомившись с начатками космо­графии?

Подошли девочки из четвертого «Г» — Маша, Рита и Катя:

 — Здравствуй, Светлана!

Они с уважением разглядывали Светланины пятерки и четверки.

 — Светлана, так ты окончательно в училище от нас уйдешь?

 — Окончательно. Катя вздохнула:

 — Жалко. Светлана спросила:

 — А вы зачем сегодня в школу пришли?

 — Мы знали, что у вас сегодня последний день, — ска­зала Рита. — Завтра в лагерь уезжаем. Хотели попро­щаться.

 — Светлана, а Олечка к тебе заходит? — спросила Маша.

 — Заходит. � я у нее часто бываю.

 — Светлана, а ты будешь в школу к нам иногда?..

 — Буду, конечно.

�з школы вышел �ван �ванович и подсел на скамейку:

 — Как дела, восьмиклассницы?

Маленькие девочки, застеснявшись, стали прощаться. Светлана поцеловала каждую в лоб и ласково смотрела им вслед. Шесть туго заплетенных косичек на пестрых, уже не форменных платьях...

Ну, а эти девочки изменились или нет? Так хотелось поскорее переделать и Катю и Риту! Переделать не уда­лось, но все-таки Рита не такая сонная и равнодушная, как была осенью. Благополучно перешла в пятый класс. Может быть, просто потому, что в первую смену ей стало легче учиться? Катя меньше ошибок делает в диктанте. � опять-таки неизвестно, по какой причине, потому что было много причин. Весной Катя ходила на дополнитель­ные занятия... Но, может быть, все-таки хоть чуточку по­влияло и то, что она много стала читать?

�ван �ванович сказал:

 — Будут скучать без тебя.

 — Мы тоже, — почти в один голос сказали Мухи и Галя.

 — Я тоже, — добавил �ван �ванович.

Пошутил или серьезно? Может быть, и не пошутил...

 — Куда летом едешь, Светлана?

 — Еще не знаю, �ван �ванович. Меня Зинаида Львовна звала к себе, и в лагерь хочется с детским до­мом напоследок, но ведь экзамены...

 — Поезжай. Сначала отдохни, потом будешь гото­виться. Со следующей недели ко мне, милости просим, как прежде, по вторникам и пятницам. Я весь июль буду в Москве.

 — Спасибо, �ван �ванович, мне даже неловко...

 — А ты без церемоний.

Когда он ушел, Светлана задумалась, не слушая, о чем болтают подруги. Почему она решила стать учительни­цей? Хотела быть такой же, как мама. А потом из-за �вана �вановича тоже.

Такой, как мама и как �ван �ванович, стать невоз­можно. Да и не нужно подражать. Надо найти свое. Но найти свое не так-то просто. �деальным педагогом стать трудно. Да и много ли их, идеальных педагогов? Гораздо больше совсем не идеальных, но которые тоже очень нуж­ны, потому что они очень любят свое дело.

Взять, например, нашу Тамару Владимировну. Теперь, когда сама постарше стала, понимаешь, как часто Тама­ра Владимировна терялась в трудных случаях, не знала, как поступить, призывала себе на помощь авторитет ди­ректора детского дома. А в то же время сколько тепла она давала ребятам, как по-матерински радовалась и пе­чалилась за них!..

Как жалко было переходить к другой воспитательни­це, в старшую группу... Та была, может быть, даже луч­шим педагогом, но посуше.

� как жалко будет теперь, совсем уходя из детского дома, расставаться с Тамарой Владимировной!

Светлане вдруг вспомнились торжественные слова �вана �вановича: «В 1951 году Светлана Соколова начнет преподавать в начальной школе». Через три года... Забавно... Невероятно! Впрочем, через три года — ведь это очень много! Ничего, научусь...

Светлана вдруг представила себя не молоденькой, на­чинающей, а опытной учительницей со стажем. � пусть матери приходят к ней в школу за советом.

Предположим, зашла бы к Светлане в учительскую мать Туси Цветаевой.

«Товарищ Цветаева, — сказала бы Светлана, — вы неправильно воспитываете вашу дочь. Любовь к ребенку должна быть требовательной любовью. А вы балуете Тусю, вы стараетесь как можно лучше накормить и одеть ее и думаете, что это все. Что бы Туся ни сделала, даже если она явно неправа, вы всегда защищаете ее». � так далее, и так далее... Можно будет даже упомянуть про их до­машнюю солнечную систему: мне девочки, мол, рассказы­вали (собственно, рассказывала Нюра Попова, но выда­вать ее будет нельзя). После этого тяжелого разговора с неясными результатами пускай войдет в учительскую мать Гали Солнцевой. С ней можно будет отвести душу. Немножко, впрочем, и предостеречь. Порою Галя бывает слишком мягка и деликатна. Ей будет легко с хорошими людьми, но ведь есть и плохие. Ее будет больно ранить зло. Хорошо бы, так сказать, повысить ее обороноспособ­ность... А что можно сказать Александре Павловне Зи­миной, матери Нади?

«Товарищ Зимина, — сказала бы Светлана, — мне долгое время был неясен характер вашей дочери. Она со­вершала непонятные для меня поступки. Мне кажется, что ваша дочь с детства разрывается между двумя мирами — большим миром своего отца и вашим маленьким мирком уютной жизни фарфоровых собачек». (Пожалуй, не го­ворить про собачек, еще обидится!)

Надя окончила институт в этом году, защитила диплом. Ей предлагали остаться в аспирантуре, но она отказа­лась. Александра Павловна была этим очень расстроена. Она убеждала Надю — уж если уезжать из Москвы, так проситься к отцу на завод: «Все-таки дочь директора, со­всем другое положение!»

� опять Надя сделала по-своему и едет вместе со своей группой... Только Алеша Бочкарев совсем в другое место получил назначение.

Надя сказала Зинаиде Львовне, когда говорили про аспирантуру: «Поработаю года два-три, а там видно бу­дет»...

Ведь Косте тоже как раз два года еще учиться...

Ладно, вернемся к беседе с Надиной матерью.

«Товарищ Зимина, — продолжала бы Светлана раз­говор с Надиной матерью, — не думайте, что, говоря «большой мир», я требую, чтобы каждый человек ехал работать в Сибирь, как ваш муж и ваша дочь, или еще куда-нибудь как можно дальше. Взгляните на вашу зна­комую — Зинаиду Львовну Лебедеву, которая не уезжа­ла никуда, не занимала никаких ответственных постов, а только скромную должность библиотекаря. Но ее мир тоже широк»... � так далее, и так далее.

Подействует ли?

Светлане вдруг стало смешно и досадно: к тому вре­мени, когда она начнет преподавать, Галя и Туся окон­чат школу и поступят в институт, а Надина мать станет бабушкой...

Ничего... Не совсем так, но что-нибудь в этом роде может быть и у ее учеников. Пускай ребята и семьи ре­бят все разные, но людей, как и ребят в классе, можно разделить на группы схожих между собой. Пригодятся когда-нибудь все эти наблюдения.

А как интересно наблюдать!.. � еще... Пускай тяжело расставаться со школой и с детским домом, но как хочется не только наблюдать за жизнью других, но и са­мой по-настоящему, по-взрослому начать жить!

РҐL

Светлана никогда не дружила с Нюрой Поповой. А теперь даже приятно было идти в педучилище не од­ной. Вместе сидели в поликлинике, чтобы получить справку от врача, вместе сговорились подавать заявления.

Светлане казалось, что с Нюрой Поповой она берет с собой во взрослую жизнь кусочек детства.

Нюра поджидала на сквере, сложив трубочкой все документы.

День выдался свежий, но, поскольку летние каникулы уже начались, Нюра решила быть принципиальной: на­дела светлое платье с короткими рукавами, носки и та­почки. Платье желтоватое, в зеленых цветочках, носки розовые, тапочки синие.

Когда видишь такое сочетание, не знаешь, как быть: наводить критику — можно обидеть человека, промол­чать — как-то нечестно по отношению к товарищу.

 — А у тебя есть белые носки? — осторожно спросила Светлана.

 — Есть. У меня есть еще белые, желтенькие и голу­бые.

 — Может быть, лучше белые надеть? Все-таки в пед­училище идем!

 — Так ведь не на занятия еще, — возразила Нюра и гордо выставила вперед худую и прямую, как у маль­чишки, ногу, покрытую синеватыми гусиными цыпками. — Эти наряднее.

Так и пошли.

В переулках около педучилища стали попадаться по­путчицы — девочки с такими же бумажными трубками в руках. А другие, с пустыми руками, но тоже очень дело­витые, шли навстречу.

«Неужели и здесь я буду самая старшая?» — думала Светлана. Но нет, попадаются и довольно взрослые де­вочки. Во всяком случае, такие, которые не наденут ро­зовые носки с синими тапочками.

Во дворе и в коридорах — еще старше. � почему-то все знают друг друга. Ах да, ведь здесь сегодня экзамены идут! Вот расписание на стене. Понятно. Сдает второй курс. Половина группы на экзамене, а другие ждут и волнуются — совсем как в школе.

А на деревянном диване сидят еще две девочки, самые спокойные и солидные из всех, прямо уже без пяти ми­нут учительницы, и говорят о выпускном вечере. Новички спрашивают робкими голосами:

 — Девочки, где можно подать заявление?

 — А вон там, у стола.

Шуршат бумажные трубки, развертываются и оста­ются лежать на столе.

Всё. Можно уходить. До августа, до вступительных экзаменов.

 — Я, девочки, больше всего устного боюсь! Уж мате­матику как-нибудь сдам!

 — Ай, смотрите, сколько �вановых! Пять �вановых!

 — А было шесть!..

Светлана, привстав на цыпочки, старалась прочесть список допущенных к устному экзамену. Третьего дня был диктант, у кого двойка — может забирать свои документы. Девочки толпились около доски, над их головами, в левом углу: «Арбузова, Афанасьева...» — и еще кто-то на «А». Буква «С» внизу... Ничего не видно!

На скамейке у ворот — девочки с раскрытыми учебни­ками. Эти уже проверили .список и нашли свои фамилии. Счастливые!

У дверей педучилища — небольшая очередь, и у всех грустные лица...

 — Девочки, вы на экзамен?

 — Мы за документами.

Одна из стоявших в очереди сказала с удовлетворением:

 — Хорошо, что я не готовилась! Вчера целый день те­левизор смотрела!

Светлана отшатнулась от них и опять бросилась к списку.

�з-за плеча в вязаной кофточке показались все пять �вановых, столбиком одна под другой. Действительно, их было шесть, это все запомнили. Одна, бедненькая, не одолела диктанта! Если �вановы — посередине, значит буква «С» правее и ниже...

Отошли две девочки справа, и сразу перед глазами Светланы зарябили в нижнем углу списка незнакомые фамилии на «С». Много их было. От волнения не сразу нашла себя.

«Соколова С.А.» — вот она! Светлана не удержалась, потрогала пальцем Соколову С.А. � сама на себя рас­сердилась за свой страх: неужели серьезно могла думать, что получит двойку за диктант?

Уже с настоящей тревогой стала искать Нюру. Но Поповой А.Н. не было в списке.

Что же делать? Бежать к воротам, перехватить бед­ную Нюрочку, чтобы не пришлось ей искать себя около этой суровой доски... искать и не находить. Но уж очень неприятно сообщать плохие новости!

Как раз в эту минуту сзади послышался растерянный голос Нюры:

 — � это всё? А где же моя фамилия?.. Ой, что тво­рится!

Нюра, схватив Светлану за плечо, искала себя по всему списку.

 — А где же я? Ой, девочки, что творится! Потом спросила тревожно:

 — Светлана, а ты?.. Вот она — ты! Молодец какая! А меня опять знаки преткновения подвели!

Так назвала однажды Нюра, оговорившись, знаки препинания еще в прошлом году.

Светлану тронуло, что Нюра в минуту огорчения так искренне обрадовалась за нее.

А Нюра хозяйственно оглянулась и уже спрашивала стоявших в очереди у двери:

 — Вы за документами, девочки? Кто последний? Потом вздохнула:

 — А я-то мучилась. В поликлинике сколько сидела! — � тут же стала утешать себя: — Ну ничего! Пойду опять в школу, в восьмой класс.

Вчера вечером был сильный дождь. Перед дверью на асфальте еще не высохла небольшая лужа.

Когда девочек позвали на экзамен, они аккуратно об­ходили лужу с правой стороны. А те, кто стоял слева от двери, в очереди за документами, не замечали лужи — и топали прямо по воде. � Нюра Попова шагнула в воду своей синей тапочкой.

...Устный экзамен совсем такой же, как в школе. Только вместо парт — столы и волнуешься больше, чем в школе, потому что все кругом незнакомые. Так же бе­решь билет — первый, который бросится в глаза, не вы­бирая. � так же, как на всяком школьном экзамене, би­лет попадается не тот, который хотелось бы...

А когда выходишь, даже с хорошей отметкой, вместе с радостью немного грустно, потому что нет за дверью взволнованных болельщиков, никто тебя не ждет.

Экзаменационный листок Светлана несла в разверну­том виде, чтобы всем, даже незнакомым и неболельщи­кам было видно, что не документы ей обратно вернули, а, наоборот, благополучно сдала уже два экзамена.

Один болельщик все-таки оказался во дворе: Нюра уже успела сбегать в канцелярию школы, подать заявление, чтобы приняли в восьмой класс, и поджидала Светлану.

 — Ой, молодец! Письменный — четыре, устный — пять! Поздравляю! — Она бросилась целовать Светлану.

Светлана, тронутая ее вниманием, взяла Нюру под руку, и они вместе дошли до детского дома.

Там было по-летнему тихо, только нянечка Тоня сто­рожит дом и не то скучает, не то отдыхает в одиночестве. Тоня тоже поздравила Светлану, спросила, не хочет ли она поесть — как раз вермишель сварилась, — и вдруг пе­ребила сама себя:

 — Да! Светлана, вы садом шли? Никого не встрети­ли? Ведь тебя уже давно твой лейтенант дожидается! �ли уже ушел?

 — Костя? — обрадовалась Светлана. Экзаменационный листок был уже почти спрятан в тумбочку, но было так естественно вынуть его опять и, обмахиваясь им, как веером, выйти в сад.