Библиотека современной фантастики - Антология фантастических рассказов

      Конец часа пришел как смертная агония. Мисс Болц слабо улыбнулась, и с контрольного экрана ее изображение выдавило отвратительную пародию па улыбку.
      — До завтра, — сказала мисс Болц. — Всего хорошего.
      Красный свет сменился белым. Мисс Болц с содроганием бросила последний взгляд на камеру и обратилась в бегство.
      Она потерянно сидела за письменным столом у себя в кабинете и пыталась сдержать слезы, когда к ней заглянул Джим Паргрин.
      — Что случилось? — спросил он.
      — Просто я жалею, что не осталась на Марсе.
      — С чего это вы? Начало превосходное.
      — Не думаю.
      — А я думаю. — Он улыбнулся. — сегодня на последних десяти минутах мы замерили пробный Тендэкз. Иногда это делается для новых учителей. Большинство учащихся начинает занятия по своей программе, но если учитель слаб, ученики быстро переключаются на что-нибудь другое. Вот мы и устраиваем проверку в конце первого урока — смотрим, как дела у нового учителя. Уилбинс попросил замерить вам Тендэкз и сам проследил за этой процедурой. По-моему, он был раздосадован. — Паргрин лукаво усмехнулся. — Показатель чуть-чуть ниже ста, то есть практически идеален.
      Он вышел, прежде чем мисс Болц успела поблагодарить, а когда она снова склонила голову над письменным столом, уныние рассеялось как по волшебству. Мисс Болц с воодушевлением окунулась в переработку программы английского языка для десятых классов.
      «Рекомендуемые пьесы, — стояло в плане. — «Нельзя жениться на слонихе» Г.Н.Варга. Восхитительный фарс…»
      Решительной рукой мисс Болц перечеркнула этот абзац и записала на полях: «В.Шекспир. Венецианский купец». Увлекательный роман Персивала Оливера о Старом Западе «Одеяла в седле и шестиствольные пистолеты» она заменила «Повестью о двух городах» Диккенса. Раздела, посвященного поэзии, мисс Болц вообще не нашла, и пришлось создавать его самостоятельно. Ее перо безжалостно искромсало план, но мисс Болц не чувствовала угрызений совести. Разве в справочнике не было указано, что самостоятельность учителя достойна похвалы?
      На другое утро, направляясь по коридору в студию, она больше не волновалась.
      Недружелюбные просторы здания и унылое одиночество кабинета так подавляли, что мисс Болц стала готовиться к урокам у себя дома. К середине третьей недели она отыскала путь на десятый этаж, где, как было указано в справочнике, находился кафетерий. В очереди у раздаточного автомата, в молчаливом окружении молодых учителей и учительниц мисс Болц чувствовала себя прямо-таки доисторической древностью. Когда она направилась к столику, кто-то замахал ей рукой. Джим Паргрин встал, взял у нее из рук поднос. Незнакомый человек помоложе выдвинул ей стул. После долгих часов одиночества мисс Болц просто задыхалась от неожиданного внимания к себе.
      — Это мой племянник, — сказал Паргрин. — Лайл Стюарт. Он преподает физику. Мисс Болц — учительница с Марса.
      Молодой человек был смугл, красив, охотно улыбался. Мисс Болц сказала, что рада познакомиться с ним, и нисколько не покривила душой.
      — Да ведь вы первый учитель, с которым я хоть словом перемолвилась! — воскликнула она.
      — Как правило, мы избегаем друг друга. — согласился Лайл Стюарт. — В нашей профессии, сами понимаете, выживают наиболее приспособленные.
      — Но, казалось бы, лучше объединиться…
      Стюарт покачал головой.
      — Предположим, вы придумали что-то сильнодействующее. У вас высокий Тендэкз, это известно другим учителям. Вот они и смотрят ваши уроки и, если могут, крадут у вас находки. Вы, в свою очередь, смотрите их уроки, чтобы воспользоваться их находками, и замечаете, что они применяют вашу технику. Вам, естественно, это не нравится. Среди наших учителей дело доходит до драк, судебных процессов и злостных интриг. В лучшем случае, мы друг с другом не разговариваем.
      — Как вам здесь нравится? — спросил Паргрин у мисс Болц.
      — Скучаю по ученикам, — ответила она. — Меня тревожит, что я с ними не знакома и не могу следить за их успехами.
      — Не пытайтесь примешивать сюда абстрактные понятия вроде успехов, — с горечью сказал Стюарт. — Теория нового обучения смотрит на дело так: мы подвергаем ученика воздействию какого-то материала по нужному предмету. Воздействие имеет место у ученика на дому, то есть в самой естественной для него среде. Ученик усвоит столько, сколько позволят его индивидуальные способности, а большего мы не вправе ожидать.
      — Ребенок лишен чувства свершения — у него нет стимула к учебе, — возразила мисс Болц.
      — При новом обучении то и другое неважно. Мы всячески прививаем навыки, которые сделали рекламу столь важным фактором нашей экономики. Привлечь внимание человека, заставить его покупать против своей воли. Или привлечь внимание ученика, заставить его учиться, хочет он того или нет.
      — Но ведь ученики не получают общественных навыков!
      Стюарт пожал плечами.
      — Зато в нашей школе не возникает проблема дисциплины. Не надо следить за внешкольной деятельностью учеников. Я вас не переубедил?
      — Конечно, нет!
      — Пусть это останется вашей тайной. И, между нами, скажу вам, какой фактор самый решающий в философии нового обучения. Деньги. Вместо того чтобы вкладывать целые состояния в земли и здания, вместо того чтобы содержать тысячи школ, мы строим одну телестудию. Еще одно состояние экономится за счет заработной платы учителя: один учитель приходится не на двадцать-тридцать учеников, а на много тысяч. Одаренные ребятишки будут учиться, как ни скверно обучение, а это все, что нужно нашей цивилизации: горстка одаренных людей, которые создадут уйму одаренных машин. — Он отодвинул свой стул. — Приятно было познакомиться е вами, мисс Болц. Может быть, мы станем друзьями. Вы преподаете английский, я — физику, навряд ли мы будем обворовывать друг друга. А теперь мне надо идти выдумывать новые трюки. Мой Тендэкз скакнул вниз.
      Мисс Болц задумчиво смотрела ему вслед.
      — У него слишком утомленный вид.
      — У учителей по большей части не такие контракты, как у вас, — пояснил Паргрин. — Их можно уволить в любую минуту. После этого учебного года Лайл хочет перейти в промышленность, а если его уволят, ому нелегко будет найти работу.
      — Он отказывается от профессии учителя? Какой позор!
      — Это бесперспективная профессия.
      — У хорошего учителя всегда есть перспективы.
      Паргрин покачал головой.
      — Центральный округ уже дает экспериментальные уроки, записанные на кинопленку… Наймите хорошего учителя, отенимите год его работы — и больше не надо никаких учителей. Нет, преподавание лишено будущего. Вам сообщили ваш показатель Тендэкз?
      — Да нет. А должны были?
      — Сведения поступают раз в две недели. Вчера рассылали очередные.
      — Я ничего не получила.
      Он тихонько выругался и примирительно посмотрел на мисс Болц.
      — Мистер Уилбинс бывает коварен, если ему нужно. Вероятно, хочет застать вас врасплох.
      — Боюсь, что я ничего не смыслю в этих показателях.
      — В них нет ничего сложного. Раз в две недели мы делаем для каждого учителя выборку тысячи его учеников. Если все смотрят положенный урок, Тендэкз учителя равен ста. Если смотрит только половина, Тендэкз — пятьдесят. У хорошего учителя Тендэкз как раз и составляет пятьдесят. Если Тендекз падает ниже двадцати, учителя увольняют. За непригодностью.
      — Значит, дети могут не смотреть урок, если не хотят?
      — Родители обязаны приобрести телевизор, — ответил Паргрин. — Они должны следить, чтобы ребенок проводил классные часы перед телевизором — это называется «следить за посещаемостью»; но они не отвечают за то, что именно смотрит ребенок. Иначе пришлось бы следить за ребенком поминутно, а суды считают, что это бессмысленно. Так вот, ученики сидят у телевизоров, и телевизоры включены, но если им не нравится ваш урок, они могут переключиться на что-нибудь другое. Теперь вы видите, как важно для учителя, чтобы его уроки были занимательными.
      — Понимаю. А какой у меня Тендэкз?
      Он отвернулся.
      — Нуль.
      — Вы хотите сказать… никто не смотрит? А я — то думала, что все делаю правильно.
      — Должно быть, в первый день вы сделали что-то такое, чем они увлеклись. Может, это им с тех пор приелось. Такое бывает. А вы смотрели уроки других учителей?
      — Да нет же! Я так занята, что мне это и в голову не приходило.
      — Возможно, Лайл что-нибудь придумает. Я просил его зайти к вам в кабинет перед двухчасовым уроком. А потом… что ж, посмотрим.
      Лайл Стюарт разложил на письменном столе какие-то бумаги, и мисс Болц склонилась над ними.
      — Вот показатели Тендэкз, — сказал он. — Вам тоже полагался экземпляр.
      Мисс Болц пробежала глазами список фамилий и нашла свою. Болц Милдред. Английский, десятый класс. Время — 10.15. Канал 6439. Нуль. Средний годовой показатель — нуль.
      — Речь идет о том, что вам надо решиться на какие-то трюки, — продолжал Стюарт. — В два часа начнется урок Марджори Мак-Миллан. Она преподает английский для одиннадцатого класса, у нее Тендэкз шестьдесят четыре. Это очень много. Посмотрим, как она этого добивается.
      Он установил диски в нужном положении.
      Ровно в два часа появилась Марджори Мак-Миллан, и поначалу мисс Болц с ужасом заподозрила, что та раздевается. Туфли и чулки Марджори Мак-Миллан были аккуратно сброшены на пол. Она как раз расстегивала блузку. Марджори Мак-Миллан глянула прямо в объектив.
      — Что вы здесь делаете, кошечки и котики? — проворковала она. — А мне-то казалось, что я одна.
      Это была нарядная блондинка, красивая вызывающей, вульгарной красотой. Ее одежда выставляла напоказ умопомрачительные формы. Марджори Мак-Миллан улыбнулась, тряхнула головой и на цыпочках попятилась.
      — Ну да ладно, раз уж я среди друзей…
      Блузки не стало. За нею пришел черед юбки. Марджори Мак-Миллан предстала в соблазнительно легком костюме, состоящем только из трусиков и лифчика. Камера превосходно передавала его золотисто-алую гамму. Марджори Мак-Миллан прошлась в танце и мимоходом нажала кнопку крупного плана доски.
      — Пора приниматься за работу, дорогие кошечки и котики, — сказала она. — Вот это называется «предложение». — Она произносила фразу вслух, пока выписывала ее на доске. — Человек… шел… по улице. «Шел по улице» — это то, что делал человек. Это называется «сказуемое». Смешное слово, верно? Вы все поняли?
      Пораженная мисс Болц негодующе воскликнула:
      — Английский для одиннадцатого класса?
      — Вчера мы с вами проходили глагол, — говорила Марджори Мак-Миллан. — Помните? Держу пари, что вы невнимательно слушали. Держу пари, что вы и сейчас слушаете невнимательно.
      Мисс Болц ахнула. Лифчик на Марджори вдруг расстегнулся. Его концы свободно затрепыхались, и мисс Мак-Миллан подхватила его уже на лету.
      — На этот раз чуть не свалился, — заметила она. — Может быть, на днях свалится. Вы ведь не хотите это пропустить, правда? Следите же внимательно. А теперь займемся этим гадким сказуемым.
      Мисс Болц тихо произнесла:
      — Вы не находите, что для меня все это исключается?
      Стюарт выключил изображение.
      — У нее высокий показатель недолго продержится, — сказал он. — Как только ее ученики поймут, что эта штука никогда не свалится… Давайте-ка лучше посмотрим вот это. Английский для десятого класса. Мужчина. Тендэкз сорок пять.
      Учитель был молод, сравнительно красив и, бесспорно, умел. Он балансировал мелом на носу. Он жонглировал ластиками. Он пародировал знаменитостей. Он читал вслух современную классику — «Одеяла в седле и шестиствольные пистолеты», и не просто читал, а воспроизводил действие, уползал за письменный стол и тыкал оттуда в камеру воображаемым шестиствольным пистолетом. Зрелище было весьма внушительное.
      — Ребята будут его любить, — заметил Стюарт. — Этот учитель продержится. Посмотрим, нет ли чего-нибудь еще.
      Была учительница истории — степенная женщина, одаренная незаурядным талантом художника. Она с поразительной легкостью рисовала шаржи и карикатуры, веселой беседой увязывая их воедино.
      Был учитель экономики — он показывал фокусы с картами и монетами.
      Были две молодые женщины, которые явно подражали Марджори Мак-Миллан, но проделывали все не так откровенно. Их показатели были поэтому гораздо ниже.
      — Хватит, теперь вы получили представление о том, какая перед вами задача, — сказал Стюарт.
      — Если учитель умеет только обучать, он оказывается в страшно невыгодном положении, — задумчиво подытожила мисс Болц. — Эти учителя просто актеры. Они не обучают, а только потешают.
      — Они обязаны освещать свой предмет в рамках программы. Если ученики смотрят телевизор, они не могут не усвоить хоть что-нибудь.
      На бесплодном, негостеприимном Марсе мисс Болц двадцать пять лет мечтала о Земле. Мечтала пройтись босиком по зеленой траве, и чтобы вокруг были зеленые деревья и кустарник, а над головой вместо неразличимой прозрачности атмосферного купола — бездонное голубое небо. В унылой марсианской пустыне мисс Болц мечтала о бурных волнах океана, вздымающихся до самого горизонта.
      И вот она снова на Земле, живет в бескрайнем городском комплексе Восточных США. На крохотные парки покушаются улицы и дома. Голубое небо почти не видно из-за воздушного движения. Океан она видела мельком раза два, из окна аэротакси.
      Но где-то ведь остались зеленеющие поля, озера, реки и океан — только поезжай туда! А мисс Болц все работала. Корпела над материалами, готовясь к урокам. Часами записывала и переписывала примеры, часами детальнейшим образом репетировала, снова и снова повторяла часовой урок, прежде чем отдать его на съедение жадному глазу камеры.
      И никто на нее не смотрел. В течение первых же двух недель она теряла учеников десятками, сотнями, тысячами, и, наконец, не осталось ни единого.
      Мисс Болц пожала плечами, изгнала мысли о своем унижении и взялась за «Венецианского купца». Джим Паргрин помог ей, дав возможность продемонстрировать великолепные фильмы о Венеции и разные экранизации пьесы.
      Мисс Болц грустно сказала:
      — Ну не обидно ли показывать такие прекрасные ленты, когда их никто не смотрит?
      — Я смотрю, — возразил Паргрин. — С удовольствием.
      Его добрые глаза опечалили мисс Болц, напомнив давнее — красивого юношу, который провожал ее на Марс, смотрел на нее таким же взглядом и обещал приехать, как только окончит политехнический колледж. Он поцеловал ее на прощанье, а потом она узнала, что он погиб в нелепой катастрофе. Долгие годы пролегли между двумя нежными взглядами, но мисс Милдред Болц не находила, что эти годы прошли впустую. Она никогда не считала труд учителя неблагодарным, пока не оказалась в тесной комнате под окном камеры.
      Когда рассылались очередные показатели Тендэкз, ей позвонил Паргрин.
      — Вы получили экземпляр?
      — Нет.
      — Я раздобуду и пришлю вам.
      Так он и сделал, но мисс Болц и без того знала, что показатель у Болц Милдред английский, десятый и так далее — нуль.
      Она перерыла библиотеки в поисках книг по технике телеобучения. Книги. пестрели примерами тем, выгодных для наглядного изложения, но почти не помогали преподавать английский десятому классу.
      Мисс Болц обратилась к педагогическим журналам и исследовала тайны нового обучения. Она прочитала о том, что личность священна, и о праве ученика получать образование на дому, не отвлекаясь на общественные обязанности. Прочитала о психологической опасности конкуренции среди учителей и о пагубе искусственных критериев; о вреде устаревшего группового метода обучения и его зловещей роли в росте детской преступности.
      Паргрин принес новые показатели Тендэкз. Мисс Болц вымученно улыбнулась.
      — Опять нуль?
      — Ну, не совсем.
      Она уставилась на бумагу, мигнула, опять уставилась. Показатель был 0,1 — одна десятая процента. Затаив дыхание мисс Болц произвела в уме кое-какие арифметические действия. У нее есть один ученик! В тот миг она бы отказалась от будущей пенсии, лишь бы познакомиться с этим верным подросткам.
      — Как по-вашему, что теперь будет? — спросила она.
      — С вашим контрактом шутить не приходится. Уилбинс ни шага не предпримет, пока не будет уверен, что дело бесспорное.
      — Так или иначе, приятно сознавать, что у меня есть ученик. Как вы думаете, может быть, он не один?
      — А почему вы не предложите им написать? Письма учеников пригодятся вам на суде как доказательства.
      — Меня не интересуют доказательства, — ответила она, — но я попрошу, чтобы мне написали. Спасибо.
      — Мисс… э-э… Милдред…
      — Да?
      — Нет, ничего. То есть я хотел… Вы бы не согласились завтра пообедать со мной?
      — Охотно.
      Целую неделю мисс Болц не решалась попросить своих учеников, чтобы они ей написали. Причину своих колебаний мисс Болц понимала слишком хорошо. Она боялась не получить ответа.
      Но вот настало утро, когда она кончила излагать урок за минуту до звонка, сложила руки и натянуто улыбнулась камере.
      — Я хочу попросить вас об одной услуге. Пусть каждый напишет мне письмо. Расскажите о себе. Расскажите, нравятся ли вам произведения, которые мы проходим. Вы обо мне все знаете, а я ничего о вас не знаю. Пожалуйста, напишите мне.
      Мисс Болц получила одиннадцать писем. Благоговейно вскрыла их, любовно перечитала и с возрожденной верой в себя стала объяснять «Повесть о двух городах».
      Она показала письма Джиму Паргрину и, когда он кончил читать, заметила:
      — Таких ведь тысячи — способные, пылкие детишки, которые были бы рады учиться, если бы все это развлекательство не одурманило их до пассивного безразличия.
      — Уилбинс не подавал голоса?
      — Ничуть.
      — Он распорядился, чтобы следующий ваш Тендэкз я составлял не по тысячной, а по двухтысячной выборке. Я сказал, что для этого нужно особое распоряжение дирекции. Навряд ли он станет возиться.
      — Очевидно, он готовится что-то предпринять.
      — Боюсь, что так, — сказал Паргрин. — По-настоящему пора выработать свою линию защиты. Вам нужен будет адвокат.
      — Не знаю, стану ли я защищаться. Я вот думаю, что надо попытаться найти частные уроки.
      — Учтите, что есть частные школы. Тот, у кого есть деньги, посылает туда своих детишек. Тот, у кого нет денег, не может платить и вам.
      — Все равно, как только у меня появится свободное время, я навещу тех ребят, которые мне написали.
      — В понедельник будет очередной Тендэкз. — сообщил Паргрин. — Тогда-то, наверное, Уилбинс подаст голос.
      В понедельник утром ее вызвал Уилбинс. Она не видела его со дня первого разговора, но в ее памяти крепко запечатлелись сварливые манеры и нелепая внешность заместителя заведующего.
      — Вы знаете, что такое показатель Тендэкз? — спросил Уилбинс.
      Мисс Болц знала, что он нарочно оставлял ее в неведении, и простодушно покачала головой. Она не испытывала при этом угрызений совести.
      Уилбинс терпеливо объяснил принцип и цель подсчета.
      — Если Тендэкз так важен, как вы рассказываете, — спросила мисс Болц, — то почему учителям не сообщают, какой у них показатель?
      — А им сообщают. Они получают экземпляр каждой сводки.
      — Я ничего не получала.
      — Это, вероятно, случайное упущение — ведь вы здесь только первый семестр. Но вот у меня они все здесь, кроме сегодняшней, которую принесут, как только она будет готова. Прошу вас, можете ознакомиться.
      Он перебрал все сводки, педантично отыскивая ее нули. Дойдя до показателя 0,1, он помедлил.
      — Вот видите, мисс Болц, из каждой тысячи ваш урок смотрит лишь один ученик. С таким скверным показателем мы еще не сталкивались. Я вынужден просить вас уйти добровольно, а в случае вашего отказа у меня не останется выбора…
      Он умолк на полуслове, так как тут на цыпочках вошла секретарша с новой сводкой Тендэкзов.
      — Ага. Спасибо. Так вот. Болц Милдред…
      Его палец потешно дрогнул. Уилбинс, казалось, онемел. Мисс Болц отыскала свое имя и повела пальцем вниз по столбцу, к показателю.
      Там стояло двадцать семь.
      — Как видно, я исправилась, — услышала она собственный голос. — У вас есть еще что-нибудь?
      Уилбинс не сразу оправился от потрясения, а когда заговорил, его голос стал заметно тоньше.
      — Нет. Больше ничего.
      Выходя из приемной, мисс Болц невольно подслушала, как Уилбинс сердито простонал в переговорный рупор:
      — Паргрина. Немедленно позвать ко мне Паргрина.
      Паргрин поджидал ее в кафетерии.
      — Надеюсь, все кончилось благополучно, — сказал он с напускной небрежностью.
      — Слишком благополучно.
      Он откусил чуть ли не половину бутерброда и стал сосредоточенно жевать.
      — Зачем ты это сделал, Джим?
      — Что именно?
      — Подтасовал мой Тендэкз.
      — Тендэкз никто не подтасовывает. Это невозможно. Спроси Уилбинса, если не веришь, — ответил он и мягко прибавил: — Как ты узнала?
      — Это единственно возможное объяснение, и напрасно ты так сделал. У тебя могут быть неприятности, а ведь ты только оттягиваешь неизбежное. В следующей сводке я опять окажусь на нуле.
      — Неважно. Рано или поздно Уилбинс что-нибудь предпримет, но теперь он не будет действовать сгоряча.
      Они ели в молчании, пока не появился заведующий кафетерием и не сообщил о срочном вызове к мистеру Уилбинсу. Паргрин подмигнул мисс Болц:
      — По-моему, я сейчас получу большое удовольствие. Ты будешь днем в кабинете?
      Она покачала головой:
      — Пойду навещать учеников.
      — Значит, увидимся завтра.
      Мисс Болц задумчиво посмотрела ему вслед. Она искренне надеялась, что не навлекла на него беду.
      На крыше, на посадочной площадке, мисс Болц попросила, чтобы ей вызвали аэротакси. Ожидая, она вынула из сумки и перечитала письмо.
      «Меня зовут Дэррел Уилсон. Мне шестнадцать лет, почти все свое время я провожу дома, потому что я перенес полиомиелит и теперь частично парализован. Я люблю ваши уроки. Нельзя ли нам пройти еще какие-нибудь пьесы Шекспира?»
      — Ваша машина, мэм.
      — Спасибо. — Мисс Болц положила письмо в сумочку и проворно поднялась по лесенке в такси.
      Джим Паргрин взъерошил себе волосы и уставился на мисс Болц.
      — Постой, постой. Как ты говоришь? Классная комната?
      — У меня есть девять учеников, которые будут приходить сюда каждый день, как в школу. Надо же их где-то посадить?
      Паргрин тихонько прищелкнул языком.
      — У Уилбинса откроется кровотечение!
      — Занятия по телевидению отнимают у меня пять часов в неделю, и работа спланирована на весь год. Кто станет возражать, если в свободное время я буду вести группу избранных учеников? Им это нужно, — пояснила мисс Болц.
      Дети были чудесные, талантливые, но они хотели задавать вопросы, учиться, выражать свои мысли и чувства, видеть сочувственное отношение к своим трудностям. Они отчаянно нуждались друг в Друге.
      Десятки, сотни тысяч одаренных детей задыхались интеллектуально и морально в бесплодном уединении телевизионных уроков.
      — Чего Уилбинс не знает, о том не страдает, — ответил Паргрин. — Во всяком случае, я на это надеюсь. Но… классная комната? Во всем здании нет ничего похожего. Тебе бы не подошла большая студия? Стекло можно завесить портьерой, чтобы никто тебя не беспокоил. А в какое время у твоего класса будут занятия?
      — Целый день. С девяти до трех. Они будут приносить с собой завтрак.
      — Постой-ка! Не забывай, что у тебя есть и телевизионные уроки. Даже если их никто не смотрит…
      — Я не забываю. В течение этого часа мои ученики будут готовить задания. Вот если бы можно было устроить, чтобы я давала телевизионный урок из большой студии…
      — Это можно. Я устрою.
      — Чудесно! Не знаю, как тебя благодарить.
      Он пожал плечами и лукаво отвел глаза.
      Трое учеников приехали в инвалидных креслах.
      Элла — хорошенькая восприимчивая девочка — родилась безногой и, хотя наука снабдила ее протезами, предпочитала обходиться без них.
      Дэррел и Чарлз были жертвами полиомиелита.
      Шарон была слепа. Телевизионные фокусники не могли ее потешить, зато она с восторженным выражением лица ловила каждое слово мисс Болц.
      По уровню развития эти ученики намного превосходили все классы, какие когда-либо вела мисс Болц. Она почувствовала смирение и немалую тревогу; но тревога рассеялась в первое же утро, едва мисс Болц увидела сияющие лица и поздравила своих учеников с возвратом к старому обучению.
      У нее были два сообщника. Джим Паргрин лично занимался технической стороной телевизионного часа и с радостью показывал в кадре весь класс. Лайл Стюарт, не устоявший перед искушением поработать с живыми учениками, ежедневно уделял им два часа, преподавая физику и математику. Мисс Болц твердо установила программу собственных уроков. История, английский, литература и общественные науки. В дальнейшем, если класс не распадется, она введет урок иностранного языка. Эта среда была у нее самым счастливым днем с тех пор, как она вернулась на Землю.
      В четверг курьер принес ей казенного вида конверт. Внутри оказалось предупреждение об увольнении.
      — Я уже слышал, — отозвался Джим Паргрин, которому она позвонила. — Когда будет разбор дела?
      — В ближайший вторник.
      — Все сходится. Уилбинс добился разрешения дирекции на внеочередной Тендэка. Даже пригласил постороннего инженера проследить на этим делом, а для пущей уверенности сделал выборку из двух тысяч учеников. Тебе нужен адвокат. Есть у тебя свой?
      — Нет. На Земле я почти никого не знаю. — Мисс Болц вздохнула. Она так воодушевлена была первым днем настоящего преподавания, что грубое столкновение с действительностью ее пришибло. — Боюсь, что адвокат стоит немалых денег, а деньги мне самой понадобятся.
      — Такая мелочь, как разбор увольнения в дирекции, стоит недорого. Предоставь это мне — я найду адвоката.
      Она хотела возразить, но у нее не было времени. Ученики ждали.
      В субботу она обедала с Бернардом Уоллесом — адвокатом, которого порекомендовал Джим Паргрин. Это был маленький пожилой человек с проницательными серыми глазами, колюче поблескивающими из-под прикрытых век. За обедом он без нажима расспрашивал ее о всякой всячине, а когда они отодвинули тарелки со сладким, откинулся на спинку стула, повертел связку ключей на пальце и улыбнулся.
      — Среди моих знакомых самые славные люди были учителями, — сказал он. — Я думал, таких больше нет. Навряд ли вы понимаете, что ваше племя угасает.
      — На Марсе много прекрасных учителей, — возразила мисс Болц.
      — Естественно. Колонисты относятся к образованию совершенно иначе. Брать с нас пример — все равно что покончить с собой. Иной раз я думаю, что, быть может, мы тут, на Земле, совершаем самоубийство. Это новое обучение дает результаты, которые вам, наверное, неизвестны. Худший из них — то, что дети не получают образования. В учреждениях приходится обучать новых служащих с самых азов. Это сказалось и на правительстве. Чего можно ждать от избирательной кампании, если подавляющее большинство избирателей приучилось усваивать информацию в минимальных дозах и в виде подслащенных пилюль? Поэтому я рад, что буду работать над таким делом. О гонораре не беспокойтесь. Я ничего не возьму.
      — Вы очень добры, — прошептала мисс Болц. — Но помощь одной-единственной задерганной учительнице мало что изменит.
      — Я не обещаю выиграть ваше дело, — трезво заметил Уоллес. — У Уилбинса на руках все козыри. Он сразу же выложит их на стол, а вы должны прятать свои карты, потому что для вас наилучшая линия защиты — показать, какая отпетая бессмыслица это новое обучение, а этого-то и нельзя делать. Мы не смеем бороться с новым обучением. Им дорожит дирекция, она не раз успешно защищала его в суде. Если нам суждено выиграть дело, мы выиграем на условиях противника.
      — Выходит, дело безнадежное?
      — Откровенно говоря, оно трудное. — Уоллес вынул из кармана старинные золотые часы и засек время. — Откровенно говоря, я еще не знаю, как за него приняться. Я ведь сказал, что все старшие карты у Уилбинса, и с чего бы я ни пошел, он бьет козырем. Но я пораскину умом и, возможно, изобрету сюрприз-другой. Вы занимайтесь уроками, а волноваться предоставьте мне.
      Когда мисс Болц ушла, он заказал еще чашку кофе, стал медленно потягивать душистый напиток и волноваться.
      В понедельник утром мисс Болц был преподнесен сюрприз совсем с другой стороны: в кабинете ее ожидали три мальчика и четыре девочки, которые попросили разрешения поступить к ней в класс. Они видели урок по телевизору, и им показалось, что в классе интересно. Мисс Болц была польщена, но полна сомнений. Лишь один мальчик официально числился ее учеником. Она записала фамилии остальных и отправила их по домам. Своему же ученику позволила остаться.
      Это был неуклюжий пятнадцатилетний подросток, на вид смекалистый, но от его отрешенной замкнутости мисс Болц стало не по себе. Звали его Рэнди Дуб. («Дурацкое имя, но я притерпелся», — пробормотал он.) Мисс Болц привела цитату из Шекспира насчет имен, и Рэнди в изумлении разинул рот.
      Первым побуждением мисс Болц было отослать его домой вместе с остальными. Один такой никудышник способен разложить весь класс. Остановила ее мысль о том, что именно так и поступила бы та, другая учительница английского языка — вкрадчивая кошечка, блестящий образчик нового обучения. Отослала бы его домой. Велела бы смотреть уроки по телевизору в священном уединении естественной среды, где он не напроказит и где, между прочим, никогда не научится уживаться с людьми.
      Она сказала себе: «Я не учительница, а самозванка, если не могу установить в классе дисциплину».
      Мальчик беспокойно переминался с ноги на ногу под изучающим взглядом мисс Болц. Он был выше ее на целый фут, но покорно смотрел мимо и, казалось, считал, что голая стена — необычайно интересное зрелище.
      Сутулясь, он поплелся за мисс Болц в классную комнату, где сел за самую дальнюю парту и мгновенно застыл в молчаливой неподвижности, граничащей с трансом. Прочие пытались втянуть его в разговор, но он не поддавался.
      Когда бы ни взглянула на него мисс Болц, его глаза были прикованы к ней. В конце концов она поняла: он ходит в школу, но все еще смотрит урок будто по телевизору.