Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Вертись, дервиш,

Вертись и пой!

Слова – камыш

В воде живой,

Слова – родник,

А твой язык

Во рту – огонь!

17 ноября

Позаботься, голубка, о келье,

Чтоб могли мы хотя бы мечтать,

Чтоб не видеть нам, как новоселье

Будет править полдневная тать.

Принеси мне в обитель гостинец

И закрой мне в келейке окно,

За окном же пусть будет зверинец,

С глаз долой, так не всё ли равно!

Принеси же скорей занавески

И завесь от меня всё извне,

Я же быстро Тоскану al fresco

Напишу пред тобой на стене.

Кто Италию видел однажды,

Озвереть тот не может вовек,

Не убьет его голод и жажда,

Меж зверьми он всегда человек.

Принеси же скорей занавески

И божественный мне фолиант,

Нам помогут словесные фрески,

Флорентинец великий наш Дант!

17 ноября

Трещат пулеметы,

Гудят трехдюймовки,

Вороны с помета

Снялись на зимовку,

А мы вперебежку

С оглядкой, помалу

Бежим вперемежку

К чужому подвалу.

Трещат пулеметы,

Стрекочут винтовки,

Как желтые шпроты,

В подвале торговки

Стеснились детишки,

Старушки, парнишки,

Девичек букет

И бедный поэт.

Трещат пулеметы,

Гудят трехдюймовки,

Умолк желторотый

Студент, а головки

Девичек так бледны,

Что, глядя на плесень

Под тусклым оконцем,

В поэта без песен

Поверишь под солнцем,

Поверишь, что по сту

Дней жизни у власти,

Что служат погосту

Линючие масти

И белых и красных,

Что партий злосчастных

Царит чехарда

Уже навсегда.

Мне тошно на лица

Глядеть меловые,

Мне ближе мокрица,

В цветы плесневые

Впустившая сяжки:

Ей менее тяжкий

Назначен был рок,

И тот же в ней прок!

Мне каплею чистой

Хотелось бы с крыши

На снег бархатистый

Сбегать, или выше,

Как хохот вороний,

Чрез грязные тучи

Я без церемоний

Взносился бы лучше.

Трещат пулеметы,

Гудят трехдюймовки,

Но хриплые ноты

Вороны-воровки

Покрыли их вмиг,

Как скрежет вериг:

Кра-кра! Это зря!

Убили царя!

20 ноября

Полдня во сне, полдня я сны

Здесь воплощаю

И прежней крыльев белизны

Готовлю к раю.

А если корни иногда

Хотят расти,

Я подсекаю им всегда

К земле пути.

Теперь Голгофы и Синаи

Превзойдены,

Мессии с дочерьми Данаи

Осуждены.

Последний Ангел на земле

Спит в кущах роз,

В его окрепнувшем крыле

Его Гипноз.

Он в келье жесткую постель

Как трон избрал,

Он в сновидениях – свирель,

Зари коралл.

Он в сновиденьях властелин

И там и здесь,

И мир ему, как пластилин,

Покорен весь.

Он в сновиденьях «да» и «нет»

Речет – и прав,

И свято бережет весь свет

Его устав.

А что дано мне наяву?

Порассуди.

Накрой мне простыней главу —

И не буди!

2 декабря

Ни мысли, ни чувства, ни песен,

А всё же тревожно внутри,

И мир нестерпимо так тесен,

Что гаснут в чаду алтари.

Ни слов, ни желаний, ни долга,

А всё же свершенье манит,

И тянет настойчиво, долго

Авзонии синий магнит.

Ни веры, ни таинств, ни мифа,

А всё же с тревогою ждешь

И веришь, что с крыл Иппогрифа

Не спрыгнет тифозная вошь.

Бесформенны, негармоничны

Случайные эти стихи,

Соловушка ведь я темничный,

В неволе потухли верхи.

Пою ж я еще по обету

Соузнице бедной своей

За глаз ее чистых планету,

За ласковый слова ручей.

Когда же исполню ex-voto,

Замерзну, паду на шипы,

И Кто-то простит мне за Что-то,

Что жалко я пел на цепи,

Что не был я только Гафиза

Ликующим в ночь соловьем,

Что часто мы с Розой-Маркизой

Скорбели о мире вдвоем.

16 декабря

Со всех сторон нависли грозно

Неодолимые напасти,

Но на душе апофеозно

Нетленные бушуют страсти.

Пылает тело в лихорадки

Объятьях снова третий день,

Но голос мой трагично-сладкий

Защитную рождает сень

Из высохшего бурелома,

Из роз, увянувших давно,

И блеск разбитого шелома

Вселенной озаряет дно,

И меч блестит в воскресшей длани,

Как людям возвращенный рай,

Когда в конурку ты в стакане

Приносишь мне душистый чай,

И белые порхают ручки

Твои, мешая сахар в нем,

И очи из-под кудрей тучки

Горят встревоженным огнем,

Когда с испугом, вопрошая,

Ты говоришь мне: Come stai?

И, как с амврозьей кубок мая,

Я пью из рук твоих свой чай

И, приподнявшись на постели,

Гляжу, как паладин небес;

Sant’Jago сам из Campostell’ы

Таких не видывал чудес.

16 декабря

Люблю я церковные своды,

Торжественный, древний обряд,

Мистических фресок разводы

И клира широкий наряд.

Люблю я склоненных коленей

Смиренную веру в Ничто,

Ритмичные всплески молений,

Сознанье, что жизнь – «не то»,

Что души из нас, пилигримы,

Оставя земной Вавилон,

Как радужные серафимы,

Влетят в лучезарный Сион.

И пафос люблю я трагичный

Из ниши сверкающих труб,

И в раке своей мозаичной

Святителя дремлющий труп.

Люблю и любил, но без веры,

Когда я был молод и глуп,

Когда мне казалось, что шхеры

Оставит познания шлюп.

Теперь он разбился о скалы,

А я, беспомощен и наг,

Пою вековые хоралы,

Обрывки завещанных саг.

А завтра, хотя б опустели

Прохладные, темные нефы

И фрески Беато из келий

Содрали Аттиловы шефы,

К последнему старому ксендзу

Приду я в забытый алтарь,

Где дискоса с гостией солнце,

Где распятый Эроса Царь,

Приду и с кадильницей буду

Склоняться вокруг алтаря,

Молясь величайшему чуду,

Что духа создала заря.

А если Антихриста свора

Вопьется в ослабшие ляжки,

Мы будем последние скоро

В Эдеме Христовом барашки.

17 декабря

Есть где-то берег осиянный,

Есть в синем море корабли

И город лилий исполанный,

Да наши затерты кили.

Есть где-то вековые формы

Неувядающей красы,

Да наши леденеют кормы,

Примерзли острые носы.

Морозные цветы на вантах,

Холодный мрамор по бортам,

А по замерзнувшим вакхантам

Метелица гудит в там-там,

И пляшут глупые пингвины

С медведем белым тарантеллу,

Ни в чем, конечно, не повинны,

По замороженному телу.

И с Маточкина Шара скифы

И мурманские эскимосы,

Глядя на наши ероглифы,

Решают вечные вопросы.

Вольно ж нам было круг полярный

За божеством переплывать,

Испытанный наряд фиглярный

На шкуру волчию менять!

Как будто бы нагой Мессия

В твоих сугробах не замерз,

Как всюду, нищая Россия,

Как будто бы не властный Корс

Теперь единственный спаситель

Твой, безгеройная страна,

Где лишь Антихриста обитель

Безумствующими полна!

18 декабря

Голубое, белое, черное,

Жемчуга – в облачении утра,

Искрометные зерна отборные,

Пред закатом – струя перламутра.

Безграничные, ровные линии,

Монотонные, синие тени,

Хохоток равнодушной Эриннии, —

Безнадежная родина лени.

Озверело-свободные вшаники,

Пугачевско-махновские банды,

На березаньках – мятные пряники,

Воронья на снегу сарабанды.

На душе социально-тошнехонько,

В животе сторублевая булка,

И не ждешь ничего уж ровнехонько,

Как от денег в зарытой шкатулке.

Но сознанье в душе закаляется,

Что российской свободы кэквок

Перепортил идейные яица,

Что чудовищный он экивок,

Что дорожка моя архаичная

Вертикально взвивается ввысь,

Что от жизни спасенье – трагичное,

Повелительно-грозное: Брысь!

19 декабря

Воет кладбищенский ветер,

Как заблудившийся сеттер,

Саваном белым накрыты

Мертвых родителей плиты.

Ангелы плачут в решетке,

Как на рассвете кокотки

Пьяненькие в околотке.

Мечутся ивы плакучей

Обледенелые сучья,

Жмутся свинцовые тучи

Над золотым обелиском —

С визгом, и воем, и писком.

Где-то работает кирка,

Новая надобна дырка,

Видно, меж старых кому-то,

Пробила чья-то минута.

Ах, не улечься ль и впрямь

Бедному Толиньке там:

С сердцем случилась заминка,

Сердце – звенящая льдинка!

Розанька милая, где ты?

Только тобой отогретый

Мог бы опять на дорожку

Деточка вытащить ножку

Из голубого сугроба,

Из белозвездного гроба,

Где он в виссон спеленат.

Только горячий гранат

Губок твоих отогреть

Мог бы Эдемскую ветвь,

Сердца святую былинку,

Вмерзшую в звонкую льдинку.

19 декабря

Это небо свинцовое,

Эти скудные формы,

Эти лица суровые

На вокзальной платформе!

Эти жалобы слезные,

Эта всех безнадежность,

Эти таинства грозные,

Это горе – безбрежность!

Нет, Россия злосчастная,

Я в тебе не жилец,

И стихия ненастная

Твой терновый венец

Мне напялить не вправе,

Я скользну, как угорь,

Через ляхов заставы

До предутренних зорь.

Ведь давно уж я Божий,

А не твой и ничей,

На тебя не похожий

Голубой соловей.

Может быть, на границе

Мне Антихрист свинцом

Замурует зеницы,

И кровавым венцом

Я покрою сугробы…

Всё равно, я чужой,

И безумья микробы

Не увидят ханжой

Перед идолом плоти

Дворянина небес,

Повторявшего счеты

Очистительных месс.

Да и раньше в алмазный

Я попал бы чертог,

И меж музыкой разной

Заприметил бы Бог

Мой страдальческий голос

И молитвы за Русь, —

И отравленный колос

Поглотила бы трусь!

31 декабря

Двадцатого столетья мимо

И девятнадцатый прополз

Кровавый рок невозмутимо,

И новый уж натянут холст

Для летописи на подрамник,

Но, безнадежно удручен,

Я рядом приготовил камни,

И, если адский легион

И на него всползет напастей,

Я каменным его дождем,

Как буря обрывает снасти,

Сорву, поставя на своем!

Довольно летописцем гневным

Я разрушению служил,

Пора созвучием напевным

Покрыть чудовищность могил

И колокольным перезвоном

Соединиться навсегда

С алмазовым Господним троном,

Где легкокрылые суда

Великих мучеников духа

Сошлись на вечный карнавал,

У Тайны снятого воздуха

Забвенья пригубить бокал!

За час до Нового 1920 года

1920. Ромны

Для мертвого недавно друга

Я выкопал застывший куст

Шиповника в саду, из круга

Цветочного, под тихий хруст

Колышимых бореем веток…

Дремало всё еще вокруг,

Лишь глазки синенькие деток

Подснежных презрели испуг.

Я оборвал лопатой ржавой

Землей облепленные корни

И, обернув платочком, правой

Рукою из могилки черной

Поднял усыпанный шипами

Кривыми бездыханный прах.

Какой он серенький, клопами

И тлей изъеденный в ветвях;

Как от него несет могилой

И гнилью, плесенью, навозом —

И всё же скоро с новой силой

Отдастся он метаморфозам,

И всё же будет он сапфиром

Усыпан трепетным опять,

И розы ароматным клиром

Его усеют, и летать

Вокруг него на пестрых крыльях

Всё лето будут мотыльки,

И дождиком от изобилья

Спадут на травку лепестки.

И я застынувший шиповник

На мира сказочной гряде;

Божественный меня Садовник

По прихоти иль по нужде

В холодное послал изгнанье,

Корнями к бездне привязав,

Меж скудных терниев познанья,

Меж острых творчества агав.

И вот я, черный, грязный, странный,

Живу в провидящей дреме

И отдаюся неустанно

Холодносаванной зиме.

Метелицей обледененный,

Цветы я затаил в груди

И жизнь, неудовлетворенный,

Ищу за гробом впереди.

Бессмертие мне аксиома:

Ведь духа горние цветы

В юдоли горестной не дома

До Camposanto’вой черты.

2–3 апреля

Медленно вьется в песках затиненных

Желтая, мутная к морю река.

Вяло колосьев, лучами сожженных,

Движется грудь. Припекает. Тоска.

Медленно вьется по масляной мути

Грозно оснащенный, мертвый фрегат.

Тих и недвижен красавец до жути,

Птицей подстреленной крылья висят.

Море свободное, заверти дивные,

Жутко манящие омутов девы!

Кони лазурные, пенистогривые,

Шквалы напевно гремящие, где вы?

Против течений и против оркана

Гроты косые, квадраты марселей

В синие дали влекут океана,

В дали бездомные, в дали бесцельные.

Любо мне всё, что туманно и странно,

Первым хочу я, единственным быть,

Дерзко срезает вокруг Дуридана

Свитую людям познания нить.

Всё изреченное, всё повторенное,

Всё оброненное – яство корыт,

Только бездонное, неосязенное,

Несотворенное крылья бодрит.

В моря свободного синей купели

Штевень дубовый смарагды дробит,

Сколько вокруг обновляемой цели,

Сколько возможно несхожих орбит.

Парус в эфирном агате заката,

Радужный брызжет вокруг аксамит,

Ходит по зыбким доскам стилобата,

Синему Богу молясь, эремит.

5 апреля

Изумрудным шелком

Вышиты листочки

По кривым иголкам

Старых тополей,

Спящих королей.

Без числа моточки

Синенькие ручки

Вешние напряли,

Беленькие тучки

На клубок мотали

Пряжу вешних дней,

Ветерки-Орфеи

Ниточки в ушко

Солнечное вдели

И легко, легко

В веточках запели.

Тополь черноствольный,

Хмурый, недовольный,

Кружевом зеленым,

Чуть одушевленным,

Словно рыцарь гневный

Шарфом королевны,

Чрез плечо повязан,

К подвигу обязан,

К подвигу слаганья

Слов недомоганья,

К шелесту и вою

Древней головою.

В леторослях валких

Хлопотливо галки

Строят деревушку,

Стерегут подружку,

Дерзких Дон-Жуанов

И в крылатых станах

Хоть поотбавляй…

Бедный, жуткий край!

Милая картинка,

Да в глазу соринка,

Да во рту от желчи

Горько, голод волчий

Всё нутро сосет.

Что мне твой кивот

Радужный, весна!

Голод мой таков,

Что его сполна

Шелковый покров

Твой не утолит

И цветов синклит, —

На одежд твоих

Оброненный стих.

Но с подружкой мы

Хижинку свою

Выстроим в раю,

А до той поры

Эроса миры

Будем созерцать,

Вечность-Мать!

6 апреля

Жутко. Клещами захвачено сердце,

Капает с терниев кровь,

Трагикомичное слышится scherzo

Жизни отпетой всё вновь.

Скучно вставать из нагретой постели,

Скучно в проулок глядеть,

Ночью приснятся подчас капители,

Мирта цветущая ветвь,

Ночью планеты и томные звезды

Арабескуют плафон,

Как вертоградов заоблачных гроздья,

И Алигьери Грифон

Важно вновь с Беатриче

Катит по райским цветам,

Хор из смарагдов доносится птичий,

Нектар течет по устам!

Тихо и сладко в душе, океан же

Синий бушует внизу,

В ветвях смарагдовых солнца-оранжи

Смотрят в небес бирюзу.

Гнездышко свей мне руками, подружка,

На ночь я буду твой гид,

К ветвям вспорхнем мы с тобой, как пичужки,

К ветвям садов Гесперид.

В жаркой Тринакрии у Монреаля

Солнца висят на ветвях,

Солнца душистее видел едва ли

Млечный безбрежности шлях.

В солнцах же зреющих солнца творимые

Сладкий клубят аромат,

Нимфы журчат серебристо-незримые,

В вешний впиваясь брокат.

Ешь же, подруженька, солнца пахучие

В райском саду Гесперид,

Пей бриллианты, нимфея, текучие, —

Близок печальный Аид!

8 апреля

В ожесточеньи отрицанья

Есть доказательство Того,

Кто в величавом мирозданьи —

Начало Вечное всего.

Я был безбожником недолго,

Когда младенческую дань

Пред идолом земного долга

Бросала дерзостная длань,

Когда в гражданское болото

Меня течением влекло,

Но глотку стягивало что-то,

Но сердце резало стекло

Мне каждый раз, когда я слепо

Вопил со всеми: «Нету Бога!»,

Когда перед дверями склепа

Кричал: «Окончена дорога!»

Когда же я однажды в ближнем

Остаток веры захлестнул,

Подстреленным мне кто-то крыжнем:

«Зачем преследуешь, Саул?» —

С таким мучительным укором,

С таким смиреньем простонал,

Что дрожь передалася шпорам

И сердце пронизал кинжал.

И я бежал в души пустыню

И Бога в бездне отыскал, —

И Парсифалеву святыню

Нашел у Монсальвата скал!

Я Божий паладин суровый,

Средневековый человек,

Безбожия кошмар неновый

Не убедит меня вовек.

Разрушенные роком храмы

В пустыне я воссоздаю

И очи благородной дамы

Своей мистически пою.

Мучительный сомненья демон

Копьем Лонгина поражен,

Мечты я царственный игемон,

Чистейшей из небесных жен

Смиренно девственный любовник

И сладостный апологет,

И роз невянущих садовник,

И песен странных музагет.

11 апреля

Жутко и душно и нужно

В топях загнившего моря,

Черное, ветхое судно

Гнется, с прибоями споря.

Квакают в трюме лягушки,

Мидии впились в шпангоуты,

В люках зеленые пушки

Страшны врагу, как бой-скоуты!

Черное море загнило,

Страсти прияло корону,

Срезала кудри Далила

Юному войну Самсону.

Знамя старинное славы

Вновь не увидят стихии,

Смрадные выросли травы

В остове бедной России.

Только в спасательном шлюпе

Горсточка бедных бойцов

Плачет на распятом трупе

С попранным флагом отцов.

Красные крадутся спруты,

Лучше изгнанья проклятье!

На воду весла. Минуты

Считаны, милые братья!

8 мая

Это старая сказка, Миледи,

В благовесте рокочущей меди

Без труда вы могли бы прочесть

Эту странно нестранную весть.

Это вечная сказка, Мадонна,

Когда небо раскроет бездонно

Голубую безбрежности пасть, —

Так поет корабельная снасть.

Это вешняя сказка, принцесса,

Но в дремучем дыхании леса

В запечатанный кровью ларец

Схоронил ее Бедный Отец.

Осудить ли неопытность Божью,

Разукрасить ли новою ложью?

Или попросту мимо пройти,

Засмеявшись кому-то в пути?

Лишь в объятиях слова и формы

Полновластен червленые кормы

Выводит в неприемлемый мир

Опьяненный твореньем факир.

Лишь к бесцельным в бесцельном восторге

Прилетает Святитель Георгий

И дракона сражает копьем,

Что мы жизнью зачем-то зовем.

Это старая сказка, Миледи,

Но ручные со мною медведи

И воскресшего Пана свирель

В твоей появятся гордый кастель.

Это вешняя сказка, Мадонна,

Хоть поблекла на кудрях корона

И сонеты завяли Петрарки

На разрушенной Хроносом арке.

Это вечная сказка, принцесса,

Навсегда неизменная месса!

Кто не верит в нее – не поэт,

Не родиться б такому на свет!

8 июня

России нет, но жив печальный

Архистратиг ее опальный.

На бурей сломанном крыле,

По кровью залитой земле,

Среди развалин и пожарищ,

Он, задыхаясь от тоски,

Чертит круги, как мотыльки

На крылышках полусожженных,

И от идей умалишенных,

Плотски нелепых, злобно-волчьих,

Исходит гневом, скорбью, желчью…

Когда ж действительности звенья

Разъединяют сновиденья

И сострадательной рукой

Дают обманчивый покой,

Он бешеным летит аллюром

К Кадора доломитным турам,

К Понтеббе, к пограничной Местре,

Где в восхитительном оркестре

Века минувшие слились,

Где и растоптанный Нарцисс

На стебле сломанном поет,

На Божий опустясь кивот.

Возьмемся за руки, подружка,

Не спрут – постель, не гроб – подушка,

Еще я встану, помоги!

Дай обопрусь, верней шаги,

Когда свинцовой головой

Я груди прикоснусь живой.

Тяжка терновая корона,

Но ты со мною, Антигона,

Чрез италийский перистиль,

Через мелодию и стиль,

Словами вещими играя,

Ты доведешь меня до рая!

8 июня

Все идеи – чародеи

Злобные и палачи,

И Аттилы-Берендеи

И кровавые мечи

Перед ними – как барашки

Белорунные в овражке,

Как смиренные лилеи

На Эдемовой аллее.

Все идеи, как Христовы,

Лишь развяжутся швартовы,

Гибельным грозят пожаром

В неизменно-жутко-старом

Мире горя и страстей, —

И меж порванных снастей,

Как татарник на толоке,

Кровью душатся пророки.

Лучше старыми словами,

Изгибаясь над канвами,

Арабески вышивать

И измученную мать,

Жизнь злосчастную, как прежде,

В сновидения одежды,

В звуки песен одевать,

Жизнь, измученную мать!

14 июня

Нифма несчастная Клития,

В Эросе ты мне сестра:

Оба искали наития

Мы в лучезарности Ра,

Оба росою небесною

Жили в горчайших слезах,

Оба любовью безвестною

Гибли в тлетворных низах.

В грубый подсолнечник, бедная,

Ты превратилась, сестра,

Жесткая, пошлая, медная

Личико кисть маляра

Охрой вульгарной покрыла,

Глазки для хамского рыла

В семечек полную жменю

Вдруг по чьему-то веленью

Нагло в тебе превратила.

Эрос, великая сила,

Правда, и любишь ты крепко,

Но по соседству и репка,

Глупый картофель и свекла,

И парниковые стекла,

Любишь по-прежнему Феба

Огненных коней и неба

Жуткую ты бирюзу,

Любишь с задворок, внизу,

Любишь и охряным диском

Вертишь по трухлым редискам

Вслед за священной квадригой,

Но непрочтенною книгой

Будет любовь твоя век.

Горький, увы, человек

Брат твой, несчастная Клития,

Но возлюбивший чело Аполлона

В тайне Деметрина лона;

Всем я подобен тебе,

Разве не видишь в грибе

Жалком в углу подземелья

Пламень того же веселья,

Слезы того же страданья,

Скуку того ж мирозданья.

Гадок я плотью и сер

Стал от обманных Химер,

Гадок и зол и бесплоден,

В цепях и струпьях бесплоден,

Гадок, сестра, я до жути, —

Но таких не залузгают люди!

28 июня

Ах, скоро, скоро плоти бренной

Слетит мучительный воздух,

Апокатастазис вселенной

Свершится чрез вселенский дух.

Начала отпадут другие,

Как хризалидовый кокон,

Страданий чистых литургия

Взнесет в замирный Геликон!

Всё излученное вернется

К первоначальному ключу,

Бессмертие на дне колодца

Потухшую зажжет свечу.

Всё окропленное слезами,

Все рокотавшее струной

Простится с мрачными низами

И сбросит воплощенья гной.

Стоглавой Истины ужимки

И разума холодный смех, —

Фальшивые теперь ефимки,

Облезший горностая мех.

И всё заплёвано сомненьем,

И всё просижено умом,

И обанкручен с вдохновеньем

Поэт и с логикою гном.

Апокатастазис единый

Не в силах вытесать из нас

Бесплодного рассудка льдины

И правды жалкий ватерпас.

Апокатастазис тоскою

Достигнут непреодолимой,

Любовью к Фебову левкою

И духа вековою схимой.

1 июля

Однажды Зевес с облаков лучезарных

Олимпа сошел, как простой пилигрим;

В убогих лохмотиях высокопарных

Богов повелитель был людям незрим.

Но Феб закатился, и Ночь покрывала

Набросила черные вниз по холмам,

Замолкли сиринксы, умолкли кимвалы,

Пастух и селяне пошли по домам.

В безлюдную сходит Зевес деревушку