Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Анатолий Соломонович Гейнцельман

Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Водолей

Universita di Pisa

Pisa – Москва, 2012

Порто Венере. 1950

Стихотворения

1917

Я древний храм. Безжалостное время

И человек преступной пятерней

Царапают мне паросское темя,

И выжигает мне метопы зной

Полуденный немеркнущего солнца, —

И раскрошился царственный фронтон,

Что окровавленного зрел Колоннца

И дочери-сестры невинной стон.

Я периптер дорийский на вершине

Червонным дроком крытого холма,

А подо мной бесплодные пустыни

И океана синяя кайма.

Две сотни раз сменялись поколенья,

И вереницей долгою века,

Как корибанты, с хриплым песнопеньем

Неслися вдаль, как вечная река.

Но никогда еще Дианы жрицы

И Аполлона пастырь не всходил

Во глубь моей мистической светлицы

В пьянящих облаках своих кадил;

Но никогда святое Аллилуйя

Через меня к далекому творцу,

Как звуковая, мечевая туя,

Не поднималась к звездному венцу.

И храм, и бог, и песнь, и пророки —

Цветы пустыни, желтоликий дрок;

И их целует в пламенные щеки,

Кто навсегда остался одинок;

Кто только истины своей минутной

Чуть-чуть в словах предвидит волшебство;

Кто, уходя из жизни многотрудной,

Улыбки детской ведал торжество.

Руина я, руина в желтом дроке,

Маяк, оберегающий моря, —

И только Музы строгой и высокой

Молилась тень под сенью алтаря;

Да ласточек стрельчатые короны

Со щебетанием мне нижут грудь,

И плющ по обезглавленным колоннам

Всё выше к небу пролагает путь.

20 января

Феодосия

В безбережном просторе вод

Меня благословил Господь

Незапятнимою мечтой

Невоплотимости святой,

Которую не сотворил

По слабости среди могил

Мой нерасчетливый творец,

Алмазно-радужный венец

Надвинувший на горький лоб,

Но зла не водворивший в гроб.

И я, открыв алтарь зениц,

Влюбился в белоснежных птиц

Неукоснительный полет,

И в Розы пурпуровый рот,

И в колокольню над селом,

В ее торжественный псалом;

И я поклялся никогда

Лицеприятного суда

Не быть слугою, а нести

Святым невольником мечты

Фантазии и нищеты

Недонесенные кресты.

И я, как ты, мой брат, Христос,

Носил с утеса на утес

Венец завороженных роз,

И не угас Хризостомос

Под натиском враждебных сил

У окровавленных могил,

Меж злобных поросячьих рыл,

И не угаснет никогда

До гласа Страшного Суда,

До торжества, до торжества!

28 декабря 1916 – 30 января 1917

Феодосия

У меня небылицы

Украшают столицы

Беспредельных империй;

И дворец суеверий,

И чертоги фантазий

Не чертенок чумазый,

И не сам Люцифер,

И не ратники сфер,

Шестикрылая братья,

От людского проклятья,

От хихиканий злых,

От глупцов головных

Охраняют: цветы

Без шипов и без яда —

У пустыни ограда,

Через пропасть мосты.

Да, цветочки простые,

Но зато голубые,

У меня часовые, —

И никто не прошел,

И никто не прочел

У поэта скрижали

Ликованья, печали!

И у библий раскрытых,

Красотою залитых,

Вдоль коралловых литер

Проходил лишь Юпитер

В ореоле лучей…

Я ничей! Я ничей!

У границ часовые

У меня голубые;

Голубые ж глаза,

Что твои небеса:

Только рыцарь креста

Их целует в уста!

А наемник простой

За чертой, за чертой!

Только Розу одну

Навсегда в синеву

Пропустили вчера

Часовые царя,

И навстречу они

Ей подъяли в тиши,

Как войска на картинке,

Золотые тычинки,

И лазурным венцом

Королевну потом

Увенчали…

6 февраля

Феодосия

Визави друг от друга

И поэта лачуга,

И дворец богача

На уступах плеча

Исполинской скалы,

Кружевные валы

Как свободная стая

Альционов встречая,

Беспечально стояли,

Голубые скрижали

Изучая Эвксина.

Но дворца-исполина

Украшали газоны

Эйхиверий фестоны,

Хризантемы и астры

И богов алебастры;

А в ионийской ротонде

На лазоревом Понте

Афродиту Милоса

Без перстов и без носа,

Украшая дворец,

Заострожил купец.

У лачуги поэта

Поскромней этикета

Церемонный устав:

Не Венера на страже

Из Милоса и даже

Не квартальные в будке,

Стародавние шутки,

Но Фемиде родня:

Мой привратник – свинья!

Из Вестфальи германка,

Воспитаньем хохлуша,

Для голодных приманка,

Здоровенная туша!

Сколько хлеба сожрала!

Два вершочечка сала,

Да колбасок фестоны,

Фрикандо, салтисоны

Из нее под Сочельник

Сотворит он, бездельник

И владелец берлоги

Псалмопевца убогой!

Нежно-розовый цвет,

Нет особых примет,

И кругла, как аббат,

И молчаньем мудрец,

И лавровый венец

Как захрюкает ей

За величье идей,

За гражданскую цель

Положи на постель!

Ах, бродячее сало

Мне привратницей стало!

Пустяки! У меня,

У поэта, свинья

Спозараночку голым

Стало жизни символом,

Но воздушные замки

Не Вестфалии самки

Караулят поэту:

В белый мрамор одета

Афродита Милоса,

В голубое с утеса

Покрывало глядит.

У купца же в душонке

И Вестфальский синклит,

И родимой сторонки,

И текущего дня

Матерая свинья!

Ах, завистливы боги

И жестоки подчас,

Как разбойник с дороги

Столбовой. В тарантас

Дребезжащий души

Топоры и ножи,

Только радостно взвизгни,

Только хрюкни светлей,

Запузырят и жизни

Запаленных коней

С олимпийским поличным

По келейкам отличным,

По кишкам разместят!

Там насмешник Сократ,

Обстоятельный Кант,

Там тщедушный Атлант

Будет скоро мечты,

Там исчезнешь и ты,

Матерая свинья!

На свинячий Олимп

Чрез желудочный лимб

Ты должна вознестись

В заповедную высь,

Где Священный Кабан,

Повелитель свиней,

Приготовит вам жбан

Золотых трюфелей!

Свершено! Поутру,

День забрезжил едва,

По мелодий ковру,

Пробудясь, голова

Начинала мячи

Золотые со сна

Перебрасывать слов

И созвучий мечи

Рассыпать. И волна

Песнопенья вокруг

Заплескалась, но вдруг

Умолкает язык:

Отвратительный крик

В подорожную пыль

Повергает мне быль

Паутинную слов!

Омерзительный рев!

Предагонийный страх

Исстрадавшийся прах

На подобное forte

Иногда сподобит.

Словно нож по аорте,

Словно шкуру скоблить

И срывать со святого

Принялися ab uovo!

И, словесные пяльцы

Обронивши, я пальцы

В оглушенные ушки

Погрузил, но старушки

Я услышал смешок:

– Закололи, сынок!

Закололи спросонья

Мы девицу Хавронью!

Сколько чистого шмальца,

Сколько хлебного сальца,

И печенки, и почек:

Уж горшочков и бочек

Мы наполнили ряд! —

И так хищно горят

У старушки глазенки,

Словно куцый скелет

И сморчочки-печенки

Никогда для котлет

Не назначены были

Червячонку в могиле.

А за стенкою хрящ

И костишки дробят.

Я, в шутовский свой плащ

Завернувшись, назад

Не взирая, пошел.

Окровавлен был пол,

И висели кишочки,

И лежали кусочки

Неповинных мощей,

И с десяток чертей

Из девичьего мяса

Мастерили колбасы.

Я бежал без оглядки,

Но подсчитывал, гадкий,

Сколько сальных рублей

На прелестницы сало

Обменять мне скорей,

И решил, что немало.

Февраль

Феодосия

Закатятся когда-нибудь бельма

Окровавленных дедушки глаз;

Императора будут Вильгельма

Катафалк выставлять напоказ.

Мой папаша – наследный кронпринец,

И я сам буду скоро как он;

Принеси мне, Христосик, гостинец,

Оловянных солдат миллион.

Я к тебе обращаюсь, бедняжка,

На соломе родившийся в свет, —

У меня на атласике шпажка

И отличий висел винегрет,

Я к тебе обращаюсь, малютка,

Потому что таков этикет;

Да и старому Богу не шутка

Приказать, – я покамест не дед!

Положи же мне, грязный мальчишка,

На Сочельник под царскую ель

Для обстрела с людьми городишко

И соборов высокую цель.

И заполни саженный подносик

Несожженных еще государств,

И жестоких, жестоких, Христосик,

Принеси мне пилюль и лекарств;

Принеси мне мортиры, Спаситель,

Но в четыреста двадцать модель, —

Я пороков земную обитель

Искуплю, превратя в вермишель!

7 февраля

Феодосия

С великой и счастливою планидою

Ты обручен навек, младенец Толюшка!

Пустое, что продрог ты под хламидою

И что гниет твое грудное донышко,

Пустое, что питаешься акридою,

Что не видна в гряди твоя коронушка:

Ты пощажен кровавой Немезидою,

Тебя баюкают Эвксина волнышки,

Ты обойден бесплодия обидою,

Тебя благословил, простое звенышко,

Господь псалтырью. Завтра ж над Авлидою

Он навсегда тебе даст Деву-Солнышко!

И ты за ней на розовые лестницы

Пойдешь с мечтой, нетленною прелестницей!

9 февраля

Феодосия

Как глаза у блядующей девки,

Изрубцован полозьями, мутен

Ледяной камилавок у Невки,

Но тебе он, Григорий Распутин,

Золотая, атласная саржа!

Ты – символ отвратительной язвы,

Горностаем покрытой, – и баржа

Выгребная гордилась бы разве

Катафалком тебе и клоаке,

Для которой пророком Астарты

И блядующим фетишем мрака

Справедливости жалкие карты

Ты, ханжа и преступник и шулер,

Передергивал в годы проклятья!

А! святая возмездия пуля,

А! поэта священная братья!

Не впервые мы терпим шпицрутен,

Не впервые нас гонят сквозь строй,

Но чтоб символом был нам Распутин,

Нет, палач, лучше в землю зарой!

Пусть никто не виновен в обмане,

Пусть виновных не знает мудрец,

Но в невинном разбойничьем стане

Мы, казненные духом, Отец,

Очищенья, очищенья в Ханаане

Ожидаем за великое страданье

В искупителей священном Иордане!

Мы боролись до последнего дыханья, —

Ниспошли же нам предтечу Иоанна,

Пусть крещением залечит наши раны,

Пусть врачует преисподние изъяны,

Пусть поставит серафимов для охраны.

Очищенья! Очищенья в Ханаане,

Заслуженного за долгое страданье!

Мы явленья ожидаем у Иордана

Долгожданного Мессии. Осианна!

9 февраля

Феодосия

Ну, полно угрожать, Старуха,

Окровавленною косой,

Нирваны адской повитуха,

Я уж не заинька косой!

Прибавится лишь жалкий колос

В твоем чудовищном снопу,

Но вечности нетленный голос

Не увязать тебе в снопу.

Ине один на смертном ложе

Возляжет солнца аколит:

С ним рядом на него похожий

Любви прострется аколит,

Денницы сын, душисто-алый,

Цветами избранный царем,

И заглушишь ли ты кимвалы

Над умирающим царем.

Веди же рать туберкулеза

В мою расшатанную грудь,

Неувядающая Роза

Покроет стынущую грудь.

Счастлив, счастлив я, знай, я в счастьи,

Меня не режет адамант,

И потому я в черной пасти

Не растворюсь, как адамант.

Счастлив, счастлив я на отходе,

Я царское дитя люблю,

Свободнее во всей природе

Не сыщешь бега кораблю!

И потому иди же, сводня,

С бессмертной Розой серафим

Из-под косы взлетит сегодня,

Шестокрылатый Серафим!

10 февраля

Феодосия

За горами Мегера-Зима прикорнула,

Знать и ей соглядатаем быть надоест,

И не целится в грудь из студеного дула

Почему-то озлобленный вечно норд-ест!

Бирюзовою мантией венчанно небо,

А у моря хитон – голубая яшма,

У коней же, подкованных золотом Феба,

На попоне пурпуровой пряжи кайма.

Как влюбленная девушка нежен возница,

Повелитель небес неустанных коней,

И цветы золотые летят с колесницы

На усталую грудь и на жемчуг морей.

И ликуешь невольно, как будто бы жизни

Не испита унылая чаша до дна,

И покажешься сам себе радостным крыжнем

Или чайкой, что где-то далеко видна!

И поверишь невольно, что дикие руны

Ты неверно в свитке заповедном прочел

И что скоро развеется ужас заструнный

И вернутся мечты на отцовский престол!

10 февраля

Феодосия

Зазолотились колокольцев

Звончатые в груди звонницы,

Волшебно трельные подольцы:

Пасхальные взвилися птицы…

И откровенье Сердобольца

В студеные сердец бойницы,

Не пораженное позором,

Ласкалося, – но каркал ворон

Над плащаницами с укором…

12 февраля

Феодосия

Не будь ликующим тевтоном,

Гетера-Жизнь, и осмотри

Внимательнее по притонам

Добычу: подлинно ль цари

Сдались твоим грудям сурьмленным?

Цари Мечты, а не тиран

Тупоголовых, заярмленных

Недокрамольничавших стран.

И, если ты найдешь подобных,

Хоть до мозга костей ликуй!

Холопов же пустоутробных

Страстями плотскими прикуй

К давно заплеванному ложу!

Как избранный тобой тевтон,

Ты мира сброшенную кожу

И колоссальный легион

Безоборонных победишь!

Родительницей только мышь

По праву назовет тебя,

Ушко лапчонкою свербя.

Мне любовь и большие страданья

Прекратили глубинных корней

Роковое всегда содроганье —

И направили в царство теней.

Говорят, я еще существую

И, одетый в шутовский наряд,

Посещаю гетеру больную

И циничный ее маскарад,

Но ответствен ли я за улитку,

За жемчужинки домик пустой?

Не бездушное ль тело за нитку

Жизнь-Гетера тереблет рукой?

Оттого, что когда-то по грязи

В зипунишке худом и с кошевкой

Отправлялось за пищей в лабазы

И ругалось с базарной торговкой,

Только горнее слово осталось,

Беспредельности Девичьи Зори,

Вдохновенья нетленная алость,

Аллилуйное синее море!

12 февраля

Феодосия

Благовестителей бесплодных

Крылящий шелестами крыл,

Экстаза слов багрянородных,

Марий смиренных Гавриил,

Оставя голубой оазис,

Пришел в Бастилию людей,

Где, опираяся на базис

Телесный, правил Асмодей.

У окровавленного трона

Алели хищные цветы,

о только робко Анемоны

Хранили образ чистоты:

На белоснежной колыбели

Они в метелях родились.

И на безволненной свирели

Небес серебряный нарцисс

Им ангелов великий образ

В Эдеме Божьем показал, —

И совратительница кобра

Поползла в подземельный зал,

А Гавриил собрал малюток

И, кудрем перевив букет,

От Асмодея мерзких шуток

Вскрылил в преображенный свет,

Вскрылил к заоблачной вершине,

Где, искупая дольний срам,

Стоял в незыблемой пустыне

Голубоглавый белый храм.

И, блеском райским обливаясь,

Уста беззвонные звонниц

Разверз он: стаи задыхались

Там меди звонкокрылых птиц.

И с алтаря часовни древней

Он сбросил беззастежных книг

Сухую ересь, и Царевну

Мечту избавил от вериг:

Поэт ее в горах последний

Пред тем, как броситься на дно,

Приворожил, смертельно бледный,

На голубое полотно.

Затем коленопреклоненной

Лик закрывающий сераф

С хитона ткани позлащенной

Снял белолепестный аграф,

И тихо, тихо анемоны

Ей улыбнулися тогда

И к основанию короны

Ее приникли навсегда.

И купола тогда раскрылись,

И белоснежная чета

В лазури вечной зазыбилась:

Архангел Божий и Мечта!

13 февраля

Феодосия

Ты одна за моей плащаницей,

Как Мадонна с Голгофы, пойдешь;

И забрызгает грязь колесницу,

И подол твой, и блески калош.

Простынями больной потаскушки

Всё увешает небо февраль;

И лабазы, трактиры, избушки

Площадными словами печаль

Безысходную встретят малютки,

Что рыдает за гробом навзрыд;

И булыжник дорожный для шутки

Ей в подошвы вопьет свой гранит.

И не будет цветочков на крышке…

И в наемной карете пастор

И босяк в шутовском сюртучишке,

С треуголкой и факелом, взор

Ненадолго от черных шалевок

Отвлекут, меж которыми спит,

Как и в жизни смирен и неловок,

Беспредельности жалкий пиит.

И не станут звонить колокольни,

И венков с эпитафией нет,

И старушке протявкает школьник:

То непризнанный, видно, поэт!

Ты одна за моей плащаницей

Поплетешься на тесный погост;

Но не будь там подбитою птицей

И скажи мне с улыбкою тост.

И скажи мне: Как рада я, Толя,

Как я рада теперь за тебя,

Что твоя прекратилась неволя,

Что ушел ты безумно любя.

Ты расскажешь лазоревой маме,

Что оставил сестрицу одну,

И за мною она с васильками

Голубыми отправит весну.

И ты выйдешь мне к двери навстречу

Лучезарным серафом Отца,

Поцелуем тебе я отвечу, —

И блаженству не будет конца!

14 февраля

Феодосия

По розовым лестницам неба

Срывать голубые фиалки

Ведешь ты меня из Эреба,

И жизни прошедшей не жалко

Мне радостей творчества скорбных;

Ты жить не хотела у прялки,

Я долга верблюдом двугорбым

В подданстве не мог быть у палки.

Пустая гнела нас беседа,

Унылые каркали галки,

И горек был ломоть нам хлеба,

Как будто седой приживалке.

И в неба граненого слова

От скуки я долго метал кий,

И тело казнил я сурово

И жил наподобье весталки.

Но ты златорунного Феба

Признала в верижнике жалком.

По розовым лестницам неба

Срывать голубые фиалки

Ведешь ты меня, и в гирлянды

Свиваем мы небо без прялки

И скачем, как встарь корибанты,

В лазурных фиалок скакалки.

15 февраля

Феодосия

Люби, твори и будь спокоен,

И не катайся на изнанке,

Не наноси себе, мой воин,

В сердечный пряничек твой ранки!

И чтобы вес твой был удвоен,

Стань хоть пасхальным поросенком!

И обжирайся! Чтоб утроен

Был пай, указанный Розенком!

Будь хоть привратницы достоин

Сферичной, царственной осанкой,

Будь отрубями хоть напоен,

Но стань племянником германки!

Твоя же золотая рыбка

К тебе вернется без приманки,

Без ритма шаловливой зыбки,

Без слова сахарной баранки!

Теперь ей круглая улыбка

Лица и пухленькие ручки

Важней всего: устала рыбка

Лечить братишкины колючки!

16 февраля

Феодосия

Сплетем из наших душ венки

У тихо дремлющей реки

Забвенья, а тела, спалив,

Насыпем в глиняный ликиф,

Где птица вечности – павлин,

И Агнец Божий, и дельфин,

И между лозами Амур

Хитро сокрыты под глазурь;

И драгоценный черепок

Поставим смело на челнок;

Раздастся колокольный звон,

И тихо тронется Харон.

3 февраля

Как дикий Иоанн Предтеча,

Пророк – пустынник и теперь,

Но не приходит издалече

Грехами отягченный зверь,

И в синеструйном Иордане

Не омывает плоти явь,

И Агнец только в Иоанне

Узрит поруганный устав.

Нет истины нерукотворной

И ложен творчества Завет,

Но, слову вечности покорный,

Священнодействует поэт.

И потому алтарь Господень,

Где раздается плотский вой

Циничного познанья своден,

Он очищает бечевой!

18 февраля

Феодосия

Сегодня опять благосклонно

Роняют вокруг чудеса

Мечты голубые затоны,

Зовущие вдаль небеса.

Сегодня опять в небосклоны

Воздушный кузов корабля

Уносит на юте «Беллоны»

На пир голубой короля.

Овечек едва лишь рожденных,

Кудрявых, атласных руна,

Из бледных кораллов кессоны,

Фестоны червонного льна,

Громадные, страстные груди

Красавиц в лазурной фате,

Жерла озлобленных орудий,

Мессии на алом кресте,

Колонн голубых канелюры,

Луга золотых орхидей,

Твердынь грозовых амбразуры

И радуги пестрых цепей, —

Державному нищему нужны

В очей ненасытливый трюм:

Без них он, калека недужный,

Как сокол в неволе, угрюм!

Вот, вот он, синий, синий, синий,

Слегка колышимый ковер,

Разостлан до незримых линий,

Что отуманивают взор!

Лишь слева пояс пурпуровый,

Из глины низкая коса,

Врывается стрелой суровой

В лазоревые чудеса,

Да в синей чаше серебристой

Струей влюбленная камса

Кипит и блещет, как монисто,

Как лунной пряжи полоса,

И серебристая чуларка

Фонтаном плещется вокруг,

Но ни одна рыбачья барка

Не простирает смертный круг.

Зато, о Боже, снег крылатый,

Вихрясь на миллионах крыл,

Оставил синие палаты

И всё подоблачье покрыл;

Зато, о Боже, покрывало

Легло на свежую лазурь

И мерно в волнах колыхалось,

Как незастывшая глазурь;

Зато, о Боже, диадемы

Ты обронил из чайных роз,

Цветочной пылию Эдема

Покрылся голубой наркоз!

Нет, не покрывало Божье

И не блестки диадем,

Не снежинки синю ложу

Попадаются в ярем:

То крылатой, хищной братьи

Распростерлись тенета,

То последнее объятье

Пред потерей живота.

Острокрылые могилки,

Двухклинковый ятаган,

Альционы, звонокрылки,

Черноперистый баклан

Завихрились, запрудили

Бирюзовы небеса

Бриллиантовою пылью,

Как метелиц волоса.

Сколько их! Считай-ка звезды,

И червонный колосок,

И усопших на погосте,

И зыбящийся песок!

Ах, с алчбою человечьей

Альционы в серебро

Погружаются по плечи,

И священное нутро,

Цель разбойничьих крылений,

Цель, быть может, и всего,

Туком дышащих мгновений

Наполняется легко!

Не подобен ли белым пиратам

Необъятный Создателя мир,

И не правит ли туком проклятым

Мирозданье нелепейший пир,

И не мне ли назначен символом

Альбатрос, проглотивший кефаль,

Что трепещет в кишечнике голом,

Альбатрос, уносящийся вдаль;

И не я ли в груди, как Везувий,

Создают от тоски и огня;

И не я ли в искривленном клюве

Уношу золотое агня;

И не я ли всю рать альционов,

И сребристую в волнах камсу,

И земных и забережных тронов

Драгоценности в гроб унесу;

И не я ли, как хищник вселенной,

Поглощаю из края и в край

И прошедший, и мир нерожденный,

И крылатыми созданный рай,

Поглощаю в грязи у дороги,

Ненасытный, голодный всегда,

Но уж насмерть усталые ноги

Не расправит иллюзий узда!

17–18 февраля

Феодосия

Один, как верста придорожная,

Стою я в краю гололедицы,

Но жизнь мне постыла острожная

И ласки седые метелицы,

Но песнь надоела мне горькая

Плетущихся мимо острожников,

И жду не дождуся лишь зорьки я, —

Забыл меня, бедного, Боженька!..

Настанет весна, это знаю я,

Приходит нередко болезная,

Зачем-то душою оттаю я,

Польется и песнь безнадежная!

Ах, сколько допето напраслины

Над миром, холодным покойничком!

Ах, сколько в игольчатом паслене

Сожгло мотыльков моих солнышко!

Не лучше ль забиться мне в петлице,

Как окунь, висящий на удочке,

Не лучше ли Деве-Метелице

Навеки склониться на грудочки?!

19 февраля

Феодосия

Кольцо яремное на шею не ложится

Тому, кого Господь по странному капризу

Одел уже с утра в серебряную ризу.

Пускай он навсегда израненная птица:

Ему печали явь сокроют занавески

Лазоревых небес и слова арабески.

И даже под бичом надсмотрщиков тюремных,

И даже на дыбу, без чести и без шлема,

Ему не изменить видение Эдема.

Вся грязь вселенной, весь позор деяний темных

Не захлестнут лазурь и не повергнут вниз

Ушедшего туда в мерцаньи Божьих риз!

19 февраля

Феодосия

Себе я дважды, трижды первый,

Себе я Альфа и Омега,

Хотя мои больные нервы

Готова черная телега

Везти на краюшек могилы,

Где смерти ящик шутовской,

Встряхнув расползшиеся жилы,

Опустят в яму на покой!

Пустое! Уж не раз на донце

Я опускался почему-то,

И почему-то краше солнце

Опять всходило чрез минуту,

И почему-то я всё то же

Безумие благовещу,

И, сызнова на то похоже,

Я крылья в вечность опущу

Из подземельной колыбели

И двинусь обновленным в путь,

И бирюзовые свирели,

Которых жизненная муть,

Которых скорбь еще ни разу

В веках коснуться не могла,

Опять священному экстазу

Отпустят смело удила,

И светлозарнейшая песнь

Сожжет действительности плесень,

И я немеркнущую душу

Волнам безбережным отдам

И плача ритмом не нарушу

Голубокрылый Божий храм!

Надежд ожившие гирлянды

Обветрившиеся аканты

Полуразрушенных аркад

В том храме Божьем озарят,

И небожителей великих

Я узрю пламенные лики,

Те лики, что, когда я замер

В агонии, мне бледный мрамор

В предсмертья блекнущих рельефах

Повыявлял в лазурных нефах:

Лик Мамы Вечности нетленной,

Лик Божества несовершенный,

Творца вертящихся стихий

И темно-синих литургий!

Ах, нет, я не конечный прах,

Меня не жалует гробница;

Забрызжет в зреющих веках

Опять немеркнущая птица

Необычайности моей,

Вселенной серый соловей!

Да и теперь еще не мертвый

Влачится по снегу и по льду,

Еще фантазии когорты

Подвластны нищему кобольду,

Еще из гроздий наслажденья

Я муку творческую пью,

Еще великое творенье

Из небылицы создаю.

В иллюзий замок я намерен

Уйти до страшного суда

И увести в лазурный терем

Мое печальное дитя!

Не бойся, замок мой не тесен,

Он был всегда отчизной песен,

И теремок его не страшен

Среди кольца лазурных башен.

Не знает золоченых рамок

Мечты волшебный этот замок,

Не знает рабского ярма,

Хотя и он моя тюрьма!

Подъемли взор: дом необъятный

Лазури тысячепалатный

Ты видишь там, – то терем твой!

То нам завещанный покой!

Там вечный, чистый и пригожий

На маем постланное ложе

Придет к избраннице жених.

И псалмопевца райский стих

Дитя земли обворожит,

Что в пухе розовом лежит,

Что тучек алых покрывало

От взоров жениха скрывало.

Но он, склонясь к ее плечу,

Поднимет легкую парчу

И, рядом опустясь легко,

Устами красное ушко,

Плененное волной кудрей,

Освободит и скажет ей:

– Я неиспепелимый Феникс,

Царевна, твой смиренный пленник!

И я люблю неугасимой,

Рожденной долгой-долгой схимой

Любовью милую тебя!

Верижник нищий бытия

Для изначального напева

К Эдема голубым садам

Тебя, искупленная Ева,

Привел, как праотец Адам.

Души возлюбленной напиток

Испей: она святой Грааль,

Очей неизъяснимый свиток

Читай: в них умерла печаль!

Неугасимые лампады

Мы перед ликом Божества,

И, опьяненных от услады,

Нас рая свежая трава

Сокроет от очей завистных,

Познанья горечью нечистых.

Но прародителями тлену

Возлюбленных не выдаст рай;

Его колеблемую стену

Вороний не пронижет грай:

Познанья дерево с корнями

Мы вырвали из белых туч

И с ядовитыми плодами

Скатили по уступам круч!

Еву создал для Адама

Зодчий мира Саваоф,

Мир же – радужная рама

Эроса священных строф!

20 февраля

Феодосия

Господь меня сделал недужным,

Чтоб шел я по пажитям южным

И в солнце влюбился, и в розы,

И в схимников чистые грезы.

Господь меня сделал калекой,

Чтоб вертелом грудь человека

Не мог я пронзить ради гривны

И долга комедий противных.

Господь меня сделал и нищим,

Чтоб жил я по людным кладбищам,

С живых мертвецов ожерелья

Не крал я, как все, от безделья.

Господь меня сделал парящим,

Чтоб мог я до гроба любящим

Ему в голубом фимиаме

Служить в непостроенном храме.

Господь меня сделал безумцем,

Чтоб стал я опять вольнодумцем

И, в старый уйдя монастырь,

Там новую создал псалтырь!

19 февраля

Не пора ль в голубую могильницу

Безнадежный зарыть вертоград,

Не пора ли седую родильницу

Отрешить от озлобленных чад?

Не возмездья прошу я Иеремии,

Не заслуженных ада наград,

Но бесплодье последней анемии

Для людских запаршивевших стад!

Бесполезно Христовой им кротости

Приобщаться загробных услад,

Бесполезно сечение по кости:

Неизменен природы уклад!

Ахинею вселенной бесплодием

Ты в нирвану воротишь назад,

И развеется вмиг по угодиям

Омерзительный брашенный чад!

И опять города не горожены

Будут всюду и тих вертоград,

И в пещере навек заостроженный

Околеет познания гад!

21 февраля

Благословен создавший жуткой

Вселенной челюстные шутки,

Благословен, хотя бы брат

Перегрызал меня трикрат!

Благословен за эти грудки

Моей возлюбленной малютки,

И у подножия креста

За эти теплые уста,

За глаз печальных незабудки,

За пальцев милосердье чутких,

За то, что невозможный мир

Певца ей дорог и псалтирь!

Теперь как прежде прибаутки

Из чьей-либо собачьей будки

И полный храм ослиных морд

Не оборвут псалма аккорд,

Теперь в приветливой каютке

Лихих саней по первопутку

Певец с Царевной мчится вдаль,

Сокрытый в снежную вуаль!

21 февраля

Феодосия

Из допотопного ружьишка,

Склонившись на прибрежный ил,

Глухой и жадный старичишка

Бедняжку-чаечку убил

И полувысохшей старушке,

Кадящей вечно над грошом,

Для сотой розовой подушки

Принес чуть теплую потом.

И та, усевшись на пороге,

Вцепилась грязной пятерней

В несчастной чайки труп убогий,

Когда-то венчанный волной.

В коленях угловатых крылья,

Которым буря по плечу

Была, повисли от бессилья,

И на потухшую свечу

Похожи кругленькие глазки

В головке свисшей, как отвес, —

И моря не осталось сказки

Следа на страннице небес.

И только крыльев белоснежных

Разящий синеву кинжал,

Напоминая о безбрежном,

Так несказанно волновал.

– Скажи мне, милая хозяйка,

Зачем подушек вам гора,

И много ли бедняжка чайка

Тебе даст пуху и пера?

– Подушки – дорогая мебель,

В достатке с ними человек;

И не какой-нибудь фельдфебель

Мой старичок, – он родом грек!

– Но вы стары, но вы бездетны,

И будет пухом вам земля,

К чему вам перяная Этна,

К чему перинные поля?

– На всякий случай, от обилья

Не пропадают, господин!

– Положим, что и так, но крылья,

Но крылья же не для перин?

– А крыльями, когда в постели

Клопы-мерзавцы наползут,

Мы мажем тюфяки и щели,

Макая их, сынок, в мазут.

– Всё не без пользы, значит, в мире,

Но крылья мне ты подари!

– Корзинка полная в сортире

Припасена их… Что ж, бери!

И я бедняжечку с молитвой

К себе в келейку перенес

И остро выправленной бритвой

Ей крылья пепельные снес.

И труп бескрылый старушонке

Отдав, я крылия раскрыл

Как для полета и к филенкам

Входным гвоздочками прибил.

Эмблема вечная поэта,

Мечтой крылящего без крыл,

Красуйся в келии аскета

И охраняй от грязных сил

Действительности гнойноокой

Никем не торенный порог!

Вам цели более высокой

Господь предначертать не мог.

Как треугольник ока Божья,

Белейте радостно с дверей,

Напоминая сине ложе

Неискрыляемых морей;

Напоминая, что ковылья

Рубашка телу лишь конец,

Но что отрубленные крылья

Возьмет в безбережность Отец!

Когда же, весь в парах от гнева,

Роняя из ноздрей огонь,

Прискачет снова с королевой

Теперь неукротимый конь, —

Я из цветов и паутины

Сплету неуязвимый шлем

И вам на радужной вершине

Одену золотой ярем…

И шлем, какого ни Меркурий

Не надевал и ни Орланд, —

Весь шорох, шелест, весь в лазури,

Весь светозарный адамант, —

Я ей, коленопреклоненный,

Певец, оруженосец, паж,

Подам предельно умиленный,

В слезах от радости. Она ж

Крылатой царственной короной

У моря голубых зеркал

С улыбкой удовлетворенной

Покроет кудри… И отдал,

Поверьте, каждый б из парящих

И жизнь и песни и крыло,

И два крыла, лазурь разящих,

Чтоб обвивать ее чело!

22 февраля

Феодосия

Под окном у моей королевской конуры

Нерабатки причудливых роз, —

Хлопотливо там квахтают черные куры,

День-деньской разрывая навоз,

Потому что болото мостят мне вассалы,

Высыпая у дома помет;

Но зато так поистине царственны залы

Голубые, где дух мой живет,

Что с веселием детским пернатым мещанкам

Я бросаю задорное: ку-ка-ре-ку,

И нередко к соседских помоев лоханкам

Подливаю спитого чайку.

Но сегодня, взглянувши в рябое окошко,

Я впервые заплакал навзрыд,

Словно в сердце вкогтилася черная кошка,

Словно в горло вцепился мне стыд.

Гнилоглазый был день, и сопливые тучи

То и дело сморкались в навоз,

И на преющей, вздувшейся мусорной куче

Белокрылый сидел альбатрос

И, с опаской в глазенки хатеночек глядя,

Из-под кала клевал потроха

Собачонки издохшей: какой-нибудь дядя

Милосердный ей дал обуха.

Альбатрос, альбатрос, и в лазоревом чуде

Для крылящего жизнь нелегка,

Очевидно, и синие вечности груди,

Как у нищенки, без молока,

И насущного хлеба презренная мука

Всем равно на земле суждена,

И свободного в мире не может быть звука,

И полынию чаша полна!

И такой же ты бедный, отверженный Лазарь,

Что от брашна чужого живет,

Как и тот, кто с проклятием по пыли лазит,

Воскрыляя мечтой, как поэт!

И всё те же должны мы вертеть веретена

И продажными делать уста,

Потому что прострешь ли за коркой ладони,

Называя им крылья Христа?

24 февраля

Феодосия

Февраль не больно любит вёдро,

Любовница на нем повисла

Ревнивая, что часто ведра

Роняет вместе с коромыслом,

И жалкая бывает весень

На склонах выжженных Тавриды,

И, если б не исполнил песен,

Замерз бы в выцветшей хламиде

Певец лазурной небылицы,

Для неизверившейся Музы

Волшебных сказок вереницы

Чрез распахнувшиеся шлюзы

Души роняющий и в стужу.

Но вот уже лучи разули

Обутую в отрепья лужу

И смело родники вздохнули.

Сегодня же вдруг защелкали

Голодные дробовики, —

То вестников весны встречали

Сторожевые старики.

Вот, вот под облаками первый

Весны-прелестницы гонец,

Змеится тоненькою вервью

Подснежник в крылиях – скворец.

Но неприветливо встречает

Гостей крылатых человек,

И вестниц первых ожидает

В желудке даровой ночлег.

И только часть усталых пташек

По куполам монастыря

В святой обители монашек

Спасла вечерняя заря.

Смотри, смотри, осьмикрылатых

Покрылись факелы крестов

В заката пурпуровых латах

Гирляндами живых скворцов.

Вихрятся черные по граням,

Кружатся дружно щебеча,

И рада птичьим оссианам

Осьмиконечная свеча!

Так подле мертвого Нарцисса,

Рыдая, бьются серафимы

На фресках Джиоттовых в Ассизи

В базилике неоценимой,

Но только там срывают птицы

Одежды с ангельского тела,

Здесь перелетных вереница

Кресту псалом хвалебный пела.

Псалом весны, что рядом с храмом

В зеленой мантии взвилась

И расстилает над Бедламом

Свой одуряющий атлас!

Видали много мы уж весен

Кругами орошенных вежд,

Но мы и эту просим, просим,

Хоть без иллюзий и надежд!

Мы нынче пастырь без отары,

Глас извопившийся пустынь,

И потому волшебной чары

Мы в келье пригубим окрин

С волшебноокою малюткой,

На огнедышащем коне

Несущейся уже близютко

По белоснежной пелене!

25–26 февраля

Феодосия

Не пять ли птиц, стрелою сокрушенных,

Продаст торгаш за пару пенязей,

У Бога же, у Бога окрыленных

В природе несть избраннее друзей,

И потому апостолов Христовых

Волосья все судьбою сочтены;

Несите же тяжелые оковы:

Дороже вы мне вестников весны.

Кто исповедует перед врагами

Всего и всем горящего меня,

Архангелы лилейными руками

Снесут того в немеркнущего дня

Обитель райскую блаженным ликом,

Отвергший же меня перед людьми

Останется в неведении диком

Зерном невсхожим вековой зимы.

Казнящую Спасителя десницу

Простит Господь, не ведавшую зла,

На Духа же Святого не простится

Познания преступная хула!

28 июня

Старый Крым

Барочный храм Святого Марка.

На площади разбит цветник.

Октябрьское солнце жарко

Палит латунный воротник

И саблю генерала Фанти,

И метлы худосочных пальм

В геометрическом аканте

И сонме хризантемных чалм.

Нагое университета

Слепит строение вблизи,

И, словно на зените лета,

Везде закрыты жалюзи.

На распылавшейся скамейке

Я, разленясь, насупротив

Сижу удушливой келейки,

Что, девочку закрепостив

Мою, лягушечие глазки

Зеленые мне таращит

Навстречу, словно для указки,

Кося на королевский щит.

Скорей бы колокольчик, что ли,

Академический педель

Потряс, чтоб вышла из неволи

Моя плененная газель;

Скорей бы прогуляться к Vasc’е,

Где кедры хмурые стоят,

Где Фра Анжеликовы сказки

Всё сызнова творит закат.

Но неугомонимы совы

Ученые, и в коридор

Не высыпал полуготовый,

Недоучившийся доктор.

Как молчаливы, как послушны

Цветы узорчатых корзин!

Как безразличен и как скучен

Небес лазурный балдахин!

Но чу! из полутемной щели

Заснувшей улички трамвай,

Визжа, катится у панели,

Нарушив окрыленных стай

Покой полуденный, – и с желоба

Церковного и с темных ниш

Взвились в лазоревое голуби,

В лазоревое море с крыш!

Взвились, вихрятся всюду белые,

Снежинки, тучи, паруса!

Мечты нетленные, бестелые

Освободились в небеса!

А! сколько их неслышно килями

Чертоги неба бороздят,

И снова, убежденный крыльями,

Я верую, что Хаос свят!

Тут выпорхнула из-под арки

С чудовищною кипой книг

На площадь пресвятого Марка

Моя газель – и детский крик

При виде синеву разящих

Бессчетных крыл раздался тут:

– Таких мне, Толик, настоящих

Старайся раздобыть минут!

– Голубка, я твой неразлучный,

Неопалимый голубок,

Избранник песни сладкозвучной,

Приявший лавровый венок!

– Я – незапятнанная Пери,

Ты – шестикрылый серафим!

Но лишь в обители Химеры

Мы будем счастливы. Летим!

Задумана 29 октября 1909. Флоренция

Создана 1 августа 1917. Ст. Крым

Воспламененный глаз негаснущего Феба

Немилосердно жжет проклятого вертепа

Уже поникшие колосья Персефоны,

И задремавшие зеленые короны

Лесов недышащих, и радостные всплески

Едва рожденного, охваченного срубом

Студеного ключа под величавым дубом.

Без одеяния сегодня голубая,

Неувядающая бесконечность рая;

Упали кружева и мантии кисейной

Клубящийся покров, корабль тысячерейный,

И лишь Агармыша тяжелые пилястры

Кой-где воздушные увенчивают астры,

Кой-где жемчужные одели ожерелья

Игривых облаков, послушников веселья

Необычайного небес монастыря,

Где вечен хоровод Небесного Царя!

Невдалеке пылит шоссейная дорога

И поселение болгарское убого

Сокрыло в холодке заветных вертоградов

Хатеночек ряды в побеленных нарядах.

За ним червонные раскинулися нивы

И лес недвижимый до изогнутой гривы

Неустрашающих, гостеприимных гор.

Есть чем очаровать ненасытимый взор!

Какая тишина! Какая благодать!

Куда еще идти! Чего еще желать!

Пустое! Это ложь.

Над родиною нож

Чудовищный занесен,

И, словно дождь черешен

В понтийскую грозу,

Простерлися внизу

Бесчисленные жертвы!

Взгляни-ка, очи мертвы

Оплеванной России,

И все ее стихии

В березовом гробу

Жестокую судьбу

Отныне делят с ней…

Закройся, слезы лей

У бедной плащаницы

Сраженной птицы…

Над великой державой Российской,

Что сокрылась во тьме киммерийской,

Не заплачешь ты, значит, природа,

Над судьбою злосчастной народа,

Не потешишь сочувствием нас.

Ах! В Элладе священный погас

В Элевзине давно уж огонь!

Гелиосов дерзающий конь

И священные вечные музы

Не закроют ужасные шлюзы,

Где прорвался гноящий Коцит

Меж познанья раздробленных плит.

Нет, ошибся я, сестрица,

Плачет голубая птица

Где-то в синеве небесной,

И хихикает телесный,

Пестрогрудый попугай!

Там, где некогда был рай,

Птица неба слезы точит,

Попугай в ответ лопочет…

Я читаю слов пифийских

Окровавленные списки…

Начало августа

Ст. Крым

Как легкое облачко в жаркую пору

Несется по синего неба простору,

Взирая на гор величавых дыханье,

На нивы больные и тварей стенанье,

На моря туманные вечные дали,

На песни всё той же, такой же печали,

Как легкое облачко в синей купели,

Что тает неслышно без видимой цели

От царственной ласки священного солнца,

Что, тая, лишилось своих балахонцев

Из кружев подвижных, руками зефиров

Сотканных зачем-то на синих панирах, —

Как легкое облачко легкую душу

Священной навек отдает синеве,

Так я, озлобленный, пускай не нарушу

Предсмертным проклятьем голодной вдове

И мачехе Жизни надежды пустые

На близость последнего в мире Мессии.

19 августа

Ст. Крым

Непроницаемый стрелами Феба,

За пологом неисповедной Ночи

Есть темный край за рубежом Эреба,

Куда смеженные уносят очи,

А в том краю забытая пустыня

Во тьме извечной всюду распростерлась,

В которой нет ни красок и ни линий

И братнина разодранного горла.

Но слышны там серебряные всплески

Куда-то извивающейся Леты,

Бесплодные творящей арабески,

Как ясновидящие все поэты.

И островок в ее сонливом ложе

Меж камышей шуршащих распростерся,

На пышный бархатный ковер похожий

Пахучих трав невидимою ворсой.

И посреди, глазами озаренный

Кровавыми великолепных маков,

Алеет замок тысячеколонный,

Хранимый вязью таинственных знаков

От разума кощунственного клешней,

От всех надежд юдоли погребенной,

От жалких слов чувствительности вешней

И солнца чар, навек развороженных.

Скорей, скорей к обители Гипноза,

Оставив жизни прокаженный дом,

Перенеси возлюбленного, Роза,

Когда мы, обнимаяся, заснем!

Страдали мы и верили немало,

А навидались и того полней!

Снимай одежды все! Под одеяло

Ложись ко мне нагая поскорей!

Обнявшись, я головкою на грудки

Твои склонюсь и припаду к тебе,

И в поцелуях нестерпимо жуткий

Затехнет стон о чьей-то там судьбе.

Целуй в уста возлюбленного, Роза,

И незаметно посреди хором

Очутимся мы тихого Гипноза,

Когда в объятьях трепетных заснем!

21 ноября

Ст. Крым

1919

Резец и кисть, перо и стека,

Октавы смутнодумных струн —

Вот в чем спасенье человека

Перед неразрешимых рун

Мучительно манящей жутью,

Вот чем невыносимый торг

С беззубой смертью у распутья

Возможно претворить в восторг

Вакхического опьяненья

И элевзинской чистоты,

И в Фидиево устремленье,

И в Поликлетовы мечты.

16 февраля

Качаются голые ветки

В чулочке зимы ледяном

У жарко натопленной клетки,

Где бьется развенчанный гном.

Свинцовые скуфьи нависли

На грязный разъезженный снег,

Фантазии пестрые числа

Не служат, как оси телег,

Не смазанных сладостным дегтем,

И песен не тешит хаос

В веленевом гробе, что когтем

Исчерчен, продавлен насквозь.

И кажешься вороном черным

На дуба кристальных ветвях

Невольно себе, что, покорный

Чему-то, на падаль в червях

Слетает зачем-то и жутко,

И хищно, и жалко кричит;

И злостною кажется шуткой

На солнце синеющий Крит,

И храм вековой Агригента,

И Этны волнующей грудь;

А грязная снежная лента

Дороги твердит: позабудь,

Навек позабудь эти чары

И русским безумьем живи,

Равенства лобзай кошемары

И снежные груди в крови.

19 февраля

В раю, где формы без изъяна,

Но где не запрещен каприз,

Влюбилась как-то обезьяна

В лазоревых сиянье риз

Блистательного серафима,

Что, опираяся на меч,

Шагал у стен невозмутимо

Меж темных кипарисных свеч.

Влюбилась же она не в шутку,

Раз, словно маятник какой,

Качалась каждую минутку

За ним, не находя покой.

Она любовные гримасы

Почище, чем любой тенор,

Умела корчить, выкрутасы

Же руконог ее танцор

Не передал бы из Марьинки,

Не объяснил балетоман.

Подарочки ей без заминки

Давал магический карман

Деревьев райских и рабатки

Неувядающих садов,

И много всякой снеди сладкой

Меж гордых Ангела шагов

Валялось в вертоградах Божьих,

Наказанных Адаму вилл,

Но Ангел почему-то рожи

Влюбленной сей не возлюбил

И, в петлю гибкую лиану

Связав, закинул в кипарис, —

И перебросил обезьяну

Чрез рая золотой карниз.

Увы, влюбленною макакой

Такой и ты, поэты, стоишь

Пред рая крайнею абакой,

И песен золотой камыш

Подкашивает беспощадно

Какой-то черный серафим;

С покинутою Ариадной

Ты в лучшем случае сравним.

19 февраля

Я Анатолий восходящий,

Я солнца воспаленный диск,

Я несгораемо горящий

Тысячеискрый василиск;

Я плосконосый, горбоспинный

В печали скорчившийся гном,

Полувершинный и низинный,

Томимый воплощенья сном.

7 марта

Ты Розы Алой ароматней,

Ты солнца вешнего светлей,

На подвиг вдохновляешь ратный

Ты утомленных королей.

Чрез Ада мрачные куртины,

Чрез терний и кресты Голгоф,

Как Готфридовы паладины,

Я за тобой идти готов.

Сверкни же маяками черных,

Печалью засвеченных звезд,

Чтоб, как подснежник я проворный,

Как первый желтоклювый дрозд,

Защелкал песнь освобожденья

От жизни тягостной дремы,

Чтоб в поцелуйное мгновенье

Растаяли, как облак, мы.

9 марта

Бессмертный духом, оболочкой

Я умирающий атом,

Лиющий к данаидам в бочку,

Меж чревом матери и ртом

Могилы, личности мятежный

И вдохновенный эликсир,

Но в яму за азарт безмежный,

Как проигравшийся кассир,

Я брошен разумом-жандармом;

Когда же крылья поднимали,

Я чувствовал, что к царским бармам

Людей прикованы печали.

Тогда, как ясень, стал неясен

Я в бури мечущих руках,

Постигнув, что мятеж напрасен

На Вавилона злых реках,

Тогда загрезил я печальный

Запорошенный двор тюрьмы,

Доверясь бездне ирреальной,

Животворящей души тьмы,

Где Бог сокрытый, вечно новый,

За Млечной Пеленой лицом,

Мне дал гиматион перловый

И сделал райским паяцом.

10 марта

Наследных мыслей очертанья

Промеж сомкнувшихся ресниц

Клубятся смутно, но восстанья

Они среди упавших ниц

Уже не вызовут, как прежде,

Когда пророчества нам зуд

Велел в истрепанной одежде

Одетых звать на страшный суд.

Теперь обогнут острым килем

Последний прибережный риф,

И по загадочным небылям

Парит освобожденный гриф,

Теперь с закрытыми очами,

С открытой наотмашь душой,

Мы будем правды палачами,

Оставив этот край чужой.

Теперь ширококрылый вскоре

Себя накормит пеликан,

И претворится желчь в амфоре

В вино необычайных Канн.

10 марта

Однажды я, смятен и жалок,

Двенадцать лет тому назад,

Букетик скромненьких фиалок

У Пантеона колоннад

Купил за несколько сантимов

И на молящуюся грудь,

Где сердце билось серафима

И первосозданного жуть,

Душистых уроженок Пармы

Булавкой острой приколол, —

И в царские мгновенно бармы,

В шитье мистическое стол,

Казалось, превратился жалкий

Поэта сицилийский плащ;

Когда же робкие фиалки

Я солнцу, вставшему из чащ

Кирпичных вещего Парижа,

Отнес на девственный алтарь, —

Душевная зажглася риза,

Стиха святая киноварь.

Двенадцать лет неугасимо

Тобой зажженная свеча

У изгнанного серафима

Горит на лезвее меча.

Хотя ни зги теперь не видно,

И хриплы голоса ворон,

И саван снежная ехидна

Со всех навеяла сторон,

Хотя фиалочек кудрявых

В отчизне мертвой не сыскать,

Где полчища сынов неправых

Родную истязуют мать, —

Как веточка в снегу лещины,

Чертящая иероглиф,

Слагаю этой годовщины

Я нежно просветленный миф

И духа чистые фиалки,

За неимением других,

Свиваю на словесной прялке

Тебе в любвеобильный стих.

16 марта

Я – Красота незримая,

Былинкою творимая,

Я – Красота трагичная,

От Бога не отличная,

Вне этой Красоты

Не зиждутся Мечты.

Не-Я – кошмар уродливый,

Бесформенный, угодливый,

Не-Я – помои в шайке,

Декреты чрезвычайки,

Не-Я – всё то, в чем нет

Поэзии тенет.

27 мая

В синесводном безбрежности Божием нефе

Я желанный повсюду и прошеный гость,

Потому что в творенья я пасмурном шефе

Чту алмазовых звезд изваявшего гроздь.

Мы пустыни Хаоса делили от века,

В безысходности вечной миражи творя,

Он на землях спешит создавать человеков,

Я елеем святым освящаю царя.

В многосложной гармонии красок и формы

Он слепую скрывал прародителя Цель,

Я же в море Фантазии сталкивал кормы

И зачем-то настраивал чью-то свирель.

9 июня

Будь влюбленным, окрыленным,

Никогда не отрезвленным,

Будь восходным, предвосходным

Трубным звуком предпоходным,

Будь счастливым, шаловливым

Колосом небеснонивным,

Семя в звездной пыли слезной

Оброняя многолозной,

Рай духовный создавай,

Бога в атоме познай!

20 июня

Я только жалкая монада,

И мне немногое дано,

За храма белой колоннадой

В лазури солнечной темно.

Я опьяненною менадой

У алтаря кружусь давно,

Стоглавой истины не надо

Мне в маскарадном домино.

Лобзанье Иудино – награда

Пророкам, и повсюду «но»

Схватилось из-за палисада

За занавесей полотно.

Я только жалкая монада,

Зачем-то павшая на дно,

Но розы Божья вертограда

Мне словом воплощать дано.

22 июля

Не будь трудолюбивым шмелем,

Стоглавых истин не ищи

И площадным полишинелем

На Бога всуе не ропщи!

Решением твоим эстрадным

Слепых не приведешь в Лицей,

Для этих братьев многострадных

Никто не создал панацей.

Где первородный Сын Печали

Любовью алчущих не спас,

Там избавителен едва ли

Утопий низменных компас.

Где ничего не перестроишь,

Там ничего и не желай,

Протестом горе лишь утроишь,

И в ореоле Николай

Великомученик из гроба

На трон поднимется опять,

И дикого повесы злоба

Уныло поплетется вспять.

27 июля

Солнце выплыло багрово,

Туча стелется лилово,

Снова слово без покрова

Для сурового улова.

Звонко звенья поколенья

На кровавом кабестане,

Обрываясь в испытанье,

Догорают, как поленья.

Было новым, стало старым

Слово опытных жонглеров,

Ныне сонные отары

Их не удостоят взоров.

Новизны алтарь барочный

Обходил лишь я один,

Призрак в мире полуночный,

Дон Кихот и Паладин.

Я чуждался криков, споров,

Митингующих идей, —

И таков уж, видно, норов

У меня, – и всех людей.

Я чуждался слов печатных,

Кривотолков, пересуд,

Сливок, пенок неопрятных

И над кем-то чей-то суд.

Я вершинный, океанный,

Постоянный, первозданный,

Пошлый, радостный и странный,

Божьи врачевавший раны.

Я без школы и без партий,

Я не создаю эпохи,

От моих ритмичных хартий

Вряд ли полевеют блохи,

Но Отцу я, видно, нужен

В архаичной арабеске,

И дроблю я, хоть контужен,

Слово древнею стамеской.

И всё снова Божье слово

Вырывается из уст,

И над сводами сурово

Новый вырастает руст.

27 июля

Небо ясно, смутны мысли,

На неверном коромысле

Чашка жизни, чашка смерти,

Но в лазурной водоверти

По волнам стихийнородным

Мой корабль несвободным

Призраком еще несется,

И зачем-то у колодца

Я печальноокой Тайны

Обрываю суховайный

Славный некогда венок,

И зачем-то, как вьюнок,

Обвиваю стебель Пери,

В сумрак устремившей серый

Перепуганные очи,

И в могилах Santa Croce,

В фресках, в мраморе и бронзе,

В спящих на полдневном солнце

Камнях творческих Флоренций

И дерзающих Лютеций

Жизненных ищу эссенций,

Бальзамирующих специй.

6 августа

Страдаем и веруем всуе

Мы в мире нечистых идей,

На каждой всегда аллилуе

Следы от накрестных гвоздей,

На каждом вселенском порыве

От грязных апостолов рук

Зловещие рдеют нарывы,

Смердящий колышется тук.

Не лучше ль держать на запоре

Плотских и духовных Мессий?

Не лучше ль в неназванном море

Непознанных жаждать стихий?

20 августа

Кроваво-красные заборы,

Охристо-золотые стены,

Решетки, ржавые запоры

И часовой без перемены,

И днем и ночью по крапиве

Тюремный обходящий замок, —

С такой идиллией счастливой

Натягиваю на подрамок

Я жизни холст окровавленный

И суд идеям безголовым

Творю, предельно угнетенный,

С ожесточением неновым.

И колорит зловещий Гои

И полусумрак Зулоаги

Для потрясающих устои

Я выбираю без отваги,

И, по щекам себя стегая

Угрюмо красочною кистью,

Россия, мать моя нагая,

Умученная злой корыстью,

Моей и вашей, о пощаде

Тебя смиренно умоляю,

И на тюремном палисаде

Утопий жало распыляю.

25 августа

Когда кровавая погибнет Антенора

И всех умученных синодик скорбногласно

В поминовенья час, миг нашего позора,

Прочтется до конца, бесслезным, безучастным,

Тогда забытая покажется нам тора

С Евангельем Христа легендою прекрасной,

И семисвечная затеплится менора,

Неугасимая, у скинии злосчастной.

И сызнова мы все откажемся от тела

И ужасов плотских земного воплощенья,

И снова поведет к мечте девятой смело

Воскресший в людях дух поэта песнопенье,

И в Море Вечности Колумбов каравелла

Найдет слова Любви, Надежды и Прощенья!

16 сентября

Есть в мире чистые слова,

Но чистых дел не видно,

И мысли снежная канва,

Как это ни обидно,

С звериной сущностью гротеском

В союзе неизменно,

И с ярким идеала блеском

И грязь беспеременно.

Вот и теперь Руси святой

Спасенье от саркомы

Зачем-то грязною пятой

Преследуют погромы.

И вечных мучеников стон

Еврейского народа

Мне отравляет перезвон

Колоколов свободы.

16 сентября

И вечно, вечно будут в мире

Герои и рабы,

Красавцы в синем кашемире

И хилые грибы.

И кашемирных одеяний

С героев не сорвать

Ни плебесцитами собраний,

Ни как ночная тать.

Ведь знать не знает про равенство

Природа ничего,

И кто-то совершил мошенство,

Внеся его в «арго».

Двух капель равных нет в природе,

Двух атомов нигде,

Стремленье жалкое к свободе:

Писанье по воде.

Демократические рори

Нам не наносят ран:

Ведь кашемир у нас на море

Лазурный одеян!

22 сентября

На кровавом болоте,

На зловонных зыбях

Жизнь угасла в пилоте

И его кораблях.

Перегнившие донья

Одолели миазмы,

Через щели, спросонья

Не спросясь, протоплазма

Проникала людская,

Всё вокруг пожирая,

А Мечта, Навзикая,

Осталася без рая.

И с ветрил белодланных

Лишь бессвязные речи

К островам исполанным

Опускались на плечи…

В золотой диадеме

Королева Марго

Простонала мне:

Королева Марго

Где мы?

Что корабль мой «Арго»?

Рыцарь

Твой «Арго» засосали

Лжеравенства стихии;

Мы в свободной печали,

В зверобратской России!

Королева Марго

Подними же на рее

Сине-белый флажок

И труби посмелее,

Как Орландо, в рожок.

Рыцарь

Мы в бездонном провале,

Королева Марго,

И трубить в Ронсевале

Уж невесть как легко.

Королева Марго

Так убей Дуриданой

И Спартака и Пансу,

И с мечтой первозданной

Унесемся к Провансу!

Рыцарь

Но и там, взъерепенен,

Водрузить гильотину

Свой какой-нибудь Ленин

Может в Божью картину.

Королева Марго

К волосам Береники,

К Ориону направь;

По дороге великой

Ты ветрила поставь!

Рыцарь

Ах, развенчана всюду

Еговы скиния:

Свойствен звездному чуду

Наш закон бытия!

Королева Марго

Так веди к Иерею,

Что, играя в лото,

Создает в Эмпирее

Голубое Ничто;

Так веди к Иоанну

В зарубежный Патмос!

На треножник! К туману!

К ожерельям из роз!

Рыцарь

Королевское слово

Чтит кораблик «Арго».

Рад стараться! – Готово,

Королева Марго!

22 сентября

Я – сокровенный апокриф,

Волнами опьяненный риф,

Грядущего нетленный миф,

В поднебесьи парящий гриф,

Таящий божество лекиф,

Непонятый иероглиф,

Король до пят, на час калиф,

Я – раб казнимый и шериф.

13 октября

Свинцовое небо, червонные листья,

Серебряный капает дождь,

Рубинные всюду меж зеркал мониста,

И в латах золоченных вождь

С дружиной побитой в кровавых черепьях

Лежит меж несчетных кропил,

Роняющих жемчуг отборный в отрепья, —

И черных веранды стропил.

Как много сокровищ на грязной палитре!

Но давит нависший свинец,

И жутче, всё жутче в завещанной митре

Хожу я, забытый чернец,

Вокруг алтаря красоту славословя,

Мечте сокровенной кадя,

Всё жалче любовь моя светит сыновья

В серебряных нитях дождя.

И песни священные гаснут, как свечи,

Обставшие Божий венец.

Ах, давит мне, давит под ризою плечи

Нависший над миром свинец!

16 октября

Шумят и бушуют угрюмые валы,

Рабы приковали на цепь капитана,

А всюду кружатся акулы, нарвалы,

Зеленая в белых перчатках гитана!

Шумят и бушуют угрюмые валы,

Залиты машины, пробоины страшны,

А тысячи рук ухватили штурвалы,

А тысяча челюстей правит на башне!

Шумят и бушуют угрюмые валы…

Безумцы, раскуйте скорей капитана!

Увы, опоздали! Ликуя, в кимвалы

Бряцает над синей могилой гитана!

17 октября

О родина моя нагая,

Кликуша бедная моя,

С тобою по страстям шагая,

Слезами горькими поя

Вершины тысячи Голгоф,

Я видел, как засохла вая

Последних окрыленных строф.

Я облик потерял Господний

И златострунные крыла;

Кровавых зарев преисподней

Печать с изрытого чела

Не смыть до гробовой доски.

Знаменья крестные руки

Родную отпустили землю,

Но мертвую я не приемлю…

Бежать? Куда? Но разве крыса

Я с тонущего корабля?

Нет исцеленья от недуга,

И скоро снежные нарциссы

Навеет надо мною вьюга

И пухом станет мне земля.

23 октября

Я люблю только мертвые страны,

Непробудным заснувшие сном,

Кристалличные мрамора раны,

Спеленатые цепким плющом.

На полуденном солнце руины

Мне дороже полночных столиц,

Кипарисы люблю я, раины

Меж колонн, распростершихся ниц.

Там остались нетленные мощи

И конечные формы идей,

Там в душистой оранжевой роще

Меж развалин не видишь людей.

Там возможно ответить как будто,

Что любили мы здесь неспроста,

Что века оправдает минута,

Что в страданьи моем Красота!

24 октября

Правда в дело не годится,

Ей в кивоте лишь молиться

Можно.

Разум – это червь могильный,

Что добудет в прахе пыльном —

Ложно.

Сердце – голубь белоснежный,

Видит в мире безнадежном

Горе.

Греза – только греза – счастье,

В ней свободное ненастье,

Море!

29 октября

Холодный метелицы саван

Покрыл золотые поля,

Запрятался с овцами Лаван,

Зарылся кузнечик и тля.

Ах, бедная, бледная Пери,

Зачем мы не взвились с тобой

За неба свинцовые двери

В безбрежности зал голубой?

Зачем мы остались в сугробах

Из белых, безжизненных звезд,

Как будто бы в наших особах

Нуждается снежный погост!

Зачем, ах, зачем воплощенья

Коснулся нас тяжкий ярем?

Ведь не было нам повеленья

Построить, как Ромул и Рем,

Какой-нибудь град семихолмный

Для жалких земных муравьев,

А плакал от муки огромной

Довольно и праотец Иов.

Мы, Пери, с тобой по ошибке

Попали в страданий юдоль,

И создал ее без улыбки,

Нечаянно Мира Король.

Не здесь мы родились наверно,

Не здешние души у нас,

Голгофа, Синай и Лаверна

Твердят, что мы гости на час.

В озлобленном мире обиды

Для духа бессмертного нет,

И вспыхнет на дне хризалиды

Эдема лазурного свет!

И два мотылька бархатистых

На Божий опустятся луг

И в чашечках звезд золотистых

Недолгий забудут испуг.

А снова подобной ошибки

Не будет во веки веков:

Угрюмую землю улыбки

Не могут спасти мотыльков!

2 ноября

На вселенной звездами усыпанном стяге

Застывающий мечется труп,

Эллиптической мира покорствуя тяге, —

И на солнечный падает круп.

А на прахе земном распростерлась отчизна,

Со вчерашнего утра мертвец,

Но не много рыдает по мертвой на тризне

Благородных сыновьих сердец.

Нет, как черви могильные въелись в нарывы

Все зловонные бедных мощей,

У покойницы требуя жизни счастливой

И с курятиной свежею щей.

Ах, как страшно тому, кто не инок могучий,

Кто не троицкий витязь Ослябль,

Убежать бы! Не пустят свинцовые тучи,

А воздушный разбился корабль!

Ах, взнестись бы опять по лазурной спирали

На священном латинском крыле!

Ухватиться б за вечности синие тали

На несущемся в рай корабле!

4 ноября

Раскрыли ставни. Нехотя в постели

Я потянулся и открыл глаза:

Мне снились раненые капители,

Полуденные снились небеса.

А тут из-за окошечек тюремных

Замашут голые черешен ветки,

Свинец небес и ржавчина подземных

Теней мою осилуэтят клетку.

Закаплет с крыш, послышится в столовой

Испуганный переворотный шепот, —

И день в Бастилии начнется новый,

И черных мыслей заклубится копоть.

Совсем не просыпаться лучше ныне,

В годину лихолетья, лихоправья,

В святыней унавоженной пустыне,

Где озлобленность торжествует навья.

Но чудо за оконным переплетом

Я демиурговой увидел кисти:

Жемчужно-голубым были налетом

Воздухи крыты райских евхаристий,

И мраморных качались ожерелий

Неисчислимые на ветвях низки,

И блики адамантами горели,

На тополей взвиваясь обелиски.

Фатой прелестнее весенней дважды

Осиротелый расцветился сад,

Но этот цвет, увы, был пух лебяжий,

Накинутый на мрачный палисад,

Но этот цвет, увы, был так холоден,

Что мой восторг в кристаллы застывал,

И мавзолеем вертоград Господен

Казался, выглянувшим через вал

Кладбищенский полярного собора,

Мечты хранящего застывший прах,

Где я под ледяной аркадой скоро

В безбрежность мраморный уставлю зрак.

Ах, камнем, камнем стать бы поскорее

С крестом сложенными на грудь руками,

В нависших ив ледяной галерее

Запорошенным северным Гаутами.

Ах, всё забыть! позор всего творенья!

Кровавую нелепость бытия!

Ах, белый лист начать бы сновиденьем

Другоо, полазурней, жития!

11 ноября

Сверхъестественно зодчество мира,

Объяснимого атома нет!

С высочайшей вершины Памира

Только всплеском лихи кастаньет

И псалтыри трагичным аккордом

Ты ответ вдохновительный дашь,

По вселенной лазурным фиордам

Необузданный правя чардаш.

Сверхъестественен свиток историй

Естества и планет и людей,

Сверхъестественен род инфузорий,

Как под прорубью царь Берендей.

И последнего цветика стола

Непостижна во веки веков,

А у Божьего много престола

Расцветает духовных цветков!

Размахнись же смелее, как Гордий,

И клубок рассечет лезвее,

Голиаф зашатается гордый,

Голиаф этот – знанье твое.

Только мир семицветный ребенка,

И на солнышке мыльный пузырь,

И на курьих ножонках избенка —

Заповедный души монастырь!

Будь же тайной и ты сокровенной,

Не хоти ничего изъяснить,

Но пряди неустанно вселенной

Голубую фантазии нить,

А из нити сотки гобелены

Для священного храма мечты

У хрустальной струи Ипокрены,

Где в безбрежность уходят мосты.

13 ноября

Необозримые клавиатуры

Полей точены из слоновой кости,

Кой-где сереют жалкие конуры,

Храм-пятиглавок, бедные погосты.

Свинцовый саван туго в диком поле

Весь спеленал застывший горизонт,

Кой-где в снегу, чернея, как бемоли,

Торчит изодранных акаций зонт.

Без цели, без толку змеит дорога,

Заметены порошами пути…

Как жутко всё, как холодно-убого,

Как некуда творящему идти.

Но степь беспутными вокруг покрыта,

Как муравьи, они грызутся всюду

Вокруг давно разбитого корыта,

Антихристовому доверясь чуду.

И пишет кровь на снеговом хитоне

Причудливые всюду арабески,

И адских рук при каждом новом стоне

Слышны в метелях радостные плески.

И столько всюду истого равенства,

Свободы, братства, что скорей под гору б

От долгожданного бежать вселенства

Да по льду прямо головою в прорубь!

Но в самом центре горестной гравюры

Благоухающий лежит оазис,

И сторожат его с зубчатой туры

Роланд, Ламанчский Дон-Кихот, Амадис.

Над ним лазурь сияет неизменно,

Как голубой колодец, в нем весна,

В нем в сонных травах вьется Ипокрены

Сребристо-шепотливая волна;

В нем кипарисы, митры черных пиний

Глядят в зеркальные вокруг бассейны,

В нем храм классически-певучих линий,

Меж колоннад Эол в нем тиховейный;

В нем в тереме загадочном принцесса,

Шелками вышивающая шарфы,

Духовные турниры без эксцессов

И робкий шепот мелодичной арфы;

В нем сам Христос с оливой Гефсимана

Задумчиво шагает по аллеям,

Как по холстам червонным Тициана,

Склоняясь к скромно никнущим лилеям.

Кто чрез метелицы пойдет завесу

Со мной в мечты спасительный оазис?

Кто вызовется охранять принцессу,

Как Дон-Кихот, Роланд или Амадис?

14 ноября

Три дорийских колонны с углом архитрава

На полуденном солнце извека стоят,

Опаленные тихо колышутся травы

И белеет отара смиренных ягнят.

Змиевидно промеж золотистого дрока

Голубое зерцало мерцает залива,

И лепечет на взморьи со страстным сирокко

Серебристая в камнях горячих олива.

Погруженный, как статуя, в тень канелюры,

Изможденный стоит молодой пилигрим,

Чрез угрюмые яви плетущийся бури

В осененный архангела куполом Рим.

На плечах его узких простая котомка,

А в бессильных руках, как у женщины, посох,

И звучит его голос усталый негромко,

Надорвал он его на конечных вопросах.

И в предельно разверстых глазах, опьяненных,

Как на эллинистических мумий портретах,

Красота отражалась путей завершенных,

Как полночное небо в зловещих стилетах.

С девяти уже лет он бездомной каликой

Обручился с мечтой на вершине Ай-Петри,

От полярного круга к Элладе Великой

Он за дочерью шел неутешной Деметры;

С девяти уже лет он искал Афродиты

Освященные чистою грезой уста,

И кружились вокруг колыбели хариты

У него фееликие ведь неспроста.

Но увидел Киприды безглавое тело

В сиракузском музее он только намедни, —

И в душе его вдруг убежденье созрело,

Что близки его огнепалящие бредни.

И над мраморным торсом, казалось, приветно

Наклонилась головка богини к нему,

И уста ее были жемчужная Этна.

Позабыл он свинцовую сзади суму,

И отрепье плаща, и отекшие ноги,

Православным поклоном почтил до земли

Привидение Музы трагически-строгой, —

И опять зашагал по юдольной пыли.

16 ноября

Вертись, дервиш,

Вертись и пой:

Ты рай узришь

Перед собой!

Вертись, дервиш,

Вертись и пой:

Слова – камыш

В воде живой,

Слова – родник,

А твой язык

Во рту – огонь!

Ты борзый конь,

Лишь захоти,

Найдешь пути

И без путей,

Ведь ты ничей!

Закрой окно,

В степи темно,

Закрой и дверь,

За нею зверь,

За нею явь.

Себе поставь

Алтарь внутри

И воскури.

Извне метель,

Для гроба ель,

Следы оков

И кровь, и кровь.

В тебе весна,

И не одна —

Их миллион!

Как скорпион,

Когда огонь

Со всех сторон

Тебя замкнет,

Ты свой живот

Горазд убить,

А жизни нить

Через рубеж

Юдольных меж

Перенести

В алмазный сад,

В руно вплести

Небесных стад…

Вертись, дервиш,

Вертись и пой!

Слова – камыш

В воде живой,

Слова – родник,

А твой язык

Во рту – огонь!

17 ноября

Позаботься, голубка, о келье,

Чтоб могли мы хотя бы мечтать,

Чтоб не видеть нам, как новоселье

Будет править полдневная тать.

Принеси мне в обитель гостинец

И закрой мне в келейке окно,

За окном же пусть будет зверинец,

С глаз долой, так не всё ли равно!

Принеси же скорей занавески

И завесь от меня всё извне,

Я же быстро Тоскану al fresco

Напишу пред тобой на стене.

Кто Италию видел однажды,

Озвереть тот не может вовек,

Не убьет его голод и жажда,

Меж зверьми он всегда человек.

Принеси же скорей занавески

И божественный мне фолиант,

Нам помогут словесные фрески,

Флорентинец великий наш Дант!

17 ноября

Трещат пулеметы,

Гудят трехдюймовки,

Вороны с помета

Снялись на зимовку,

А мы вперебежку

С оглядкой, помалу

Бежим вперемежку

К чужому подвалу.

Трещат пулеметы,

Стрекочут винтовки,

Как желтые шпроты,

В подвале торговки

Стеснились детишки,

Старушки, парнишки,

Девичек букет

И бедный поэт.

Трещат пулеметы,

Гудят трехдюймовки,

Умолк желторотый

Студент, а головки

Девичек так бледны,

Что, глядя на плесень

Под тусклым оконцем,

В поэта без песен

Поверишь под солнцем,

Поверишь, что по сту

Дней жизни у власти,

Что служат погосту

Линючие масти

И белых и красных,

Что партий злосчастных

Царит чехарда

Уже навсегда.

Мне тошно на лица

Глядеть меловые,

Мне ближе мокрица,

В цветы плесневые

Впустившая сяжки:

Ей менее тяжкий

Назначен был рок,

И тот же в ней прок!

Мне каплею чистой

Хотелось бы с крыши

На снег бархатистый

Сбегать, или выше,

Как хохот вороний,

Чрез грязные тучи

Я без церемоний

Взносился бы лучше.

Трещат пулеметы,

Гудят трехдюймовки,

Но хриплые ноты

Вороны-воровки

Покрыли их вмиг,

Как скрежет вериг:

Кра-кра! Это зря!

Убили царя!

20 ноября

Полдня во сне, полдня я сны

Здесь воплощаю

И прежней крыльев белизны

Готовлю к раю.

А если корни иногда

Хотят расти,

Я подсекаю им всегда

К земле пути.

Теперь Голгофы и Синаи

Превзойдены,

Мессии с дочерьми Данаи

Осуждены.

Последний Ангел на земле

Спит в кущах роз,

В его окрепнувшем крыле

Его Гипноз.

Он в келье жесткую постель

Как трон избрал,

Он в сновидениях – свирель,

Зари коралл.

Он в сновиденьях властелин

И там и здесь,

И мир ему, как пластилин,

Покорен весь.

Он в сновиденьях «да» и «нет»

Речет – и прав,

И свято бережет весь свет

Его устав.

А что дано мне наяву?

Порассуди.

Накрой мне простыней главу —

И не буди!

2 декабря

Ни мысли, ни чувства, ни песен,

А всё же тревожно внутри,

И мир нестерпимо так тесен,

Что гаснут в чаду алтари.

Ни слов, ни желаний, ни долга,

А всё же свершенье манит,

И тянет настойчиво, долго

Авзонии синий магнит.

Ни веры, ни таинств, ни мифа,

А всё же с тревогою ждешь

И веришь, что с крыл Иппогрифа

Не спрыгнет тифозная вошь.

Бесформенны, негармоничны

Случайные эти стихи,

Соловушка ведь я темничный,

В неволе потухли верхи.

Пою ж я еще по обету

Соузнице бедной своей

За глаз ее чистых планету,

За ласковый слова ручей.

Когда же исполню ex-voto,

Замерзну, паду на шипы,

И Кто-то простит мне за Что-то,

Что жалко я пел на цепи,

Что не был я только Гафиза

Ликующим в ночь соловьем,

Что часто мы с Розой-Маркизой

Скорбели о мире вдвоем.

16 декабря

Со всех сторон нависли грозно

Неодолимые напасти,

Но на душе апофеозно

Нетленные бушуют страсти.

Пылает тело в лихорадки

Объятьях снова третий день,

Но голос мой трагично-сладкий

Защитную рождает сень

Из высохшего бурелома,

Из роз, увянувших давно,

И блеск разбитого шелома

Вселенной озаряет дно,

И меч блестит в воскресшей длани,

Как людям возвращенный рай,

Когда в конурку ты в стакане

Приносишь мне душистый чай,

И белые порхают ручки

Твои, мешая сахар в нем,

И очи из-под кудрей тучки

Горят встревоженным огнем,

Когда с испугом, вопрошая,

Ты говоришь мне: Come stai?

И, как с амврозьей кубок мая,

Я пью из рук твоих свой чай

И, приподнявшись на постели,

Гляжу, как паладин небес;

Sant’Jago сам из Campostell’ы

Таких не видывал чудес.

16 декабря

Люблю я церковные своды,

Торжественный, древний обряд,

Мистических фресок разводы

И клира широкий наряд.

Люблю я склоненных коленей

Смиренную веру в Ничто,

Ритмичные всплески молений,

Сознанье, что жизнь – «не то»,

Что души из нас, пилигримы,

Оставя земной Вавилон,

Как радужные серафимы,

Влетят в лучезарный Сион.

И пафос люблю я трагичный

Из ниши сверкающих труб,

И в раке своей мозаичной

Святителя дремлющий труп.

Люблю и любил, но без веры,

Когда я был молод и глуп,

Когда мне казалось, что шхеры

Оставит познания шлюп.

Теперь он разбился о скалы,

А я, беспомощен и наг,

Пою вековые хоралы,

Обрывки завещанных саг.

А завтра, хотя б опустели

Прохладные, темные нефы

И фрески Беато из келий

Содрали Аттиловы шефы,

К последнему старому ксендзу

Приду я в забытый алтарь,

Где дискоса с гостией солнце,

Где распятый Эроса Царь,

Приду и с кадильницей буду

Склоняться вокруг алтаря,

Молясь величайшему чуду,

Что духа создала заря.

А если Антихриста свора

Вопьется в ослабшие ляжки,

Мы будем последние скоро

В Эдеме Христовом барашки.

17 декабря

Есть где-то берег осиянный,

Есть в синем море корабли

И город лилий исполанный,

Да наши затерты кили.

Есть где-то вековые формы

Неувядающей красы,

Да наши леденеют кормы,

Примерзли острые носы.

Морозные цветы на вантах,

Холодный мрамор по бортам,

А по замерзнувшим вакхантам

Метелица гудит в там-там,

И пляшут глупые пингвины

С медведем белым тарантеллу,

Ни в чем, конечно, не повинны,

По замороженному телу.

И с Маточкина Шара скифы

И мурманские эскимосы,

Глядя на наши ероглифы,

Решают вечные вопросы.

Вольно ж нам было круг полярный

За божеством переплывать,

Испытанный наряд фиглярный

На шкуру волчию менять!

Как будто бы нагой Мессия

В твоих сугробах не замерз,

Как всюду, нищая Россия,

Как будто бы не властный Корс

Теперь единственный спаситель

Твой, безгеройная страна,

Где лишь Антихриста обитель

Безумствующими полна!

18 декабря

Голубое, белое, черное,

Жемчуга – в облачении утра,

Искрометные зерна отборные,

Пред закатом – струя перламутра.

Безграничные, ровные линии,

Монотонные, синие тени,

Хохоток равнодушной Эриннии, —

Безнадежная родина лени.

Озверело-свободные вшаники,

Пугачевско-махновские банды,

На березаньках – мятные пряники,

Воронья на снегу сарабанды.

На душе социально-тошнехонько,

В животе сторублевая булка,

И не ждешь ничего уж ровнехонько,

Как от денег в зарытой шкатулке.

Но сознанье в душе закаляется,

Что российской свободы кэквок

Перепортил идейные яица,

Что чудовищный он экивок,

Что дорожка моя архаичная

Вертикально взвивается ввысь,

Что от жизни спасенье – трагичное,

Повелительно-грозное: Брысь!

19 декабря

Воет кладбищенский ветер,

Как заблудившийся сеттер,

Саваном белым накрыты

Мертвых родителей плиты.

Ангелы плачут в решетке,

Как на рассвете кокотки

Пьяненькие в околотке.

Мечутся ивы плакучей

Обледенелые сучья,

Жмутся свинцовые тучи

Над золотым обелиском —

С визгом, и воем, и писком.

Где-то работает кирка,

Новая надобна дырка,

Видно, меж старых кому-то,

Пробила чья-то минута.

Ах, не улечься ль и впрямь

Бедному Толиньке там:

С сердцем случилась заминка,

Сердце – звенящая льдинка!

Розанька милая, где ты?

Только тобой отогретый

Мог бы опять на дорожку

Деточка вытащить ножку

Из голубого сугроба,

Из белозвездного гроба,

Где он в виссон спеленат.

Только горячий гранат

Губок твоих отогреть

Мог бы Эдемскую ветвь,

Сердца святую былинку,

Вмерзшую в звонкую льдинку.

19 декабря

Это небо свинцовое,

Эти скудные формы,

Эти лица суровые

На вокзальной платформе!

Эти жалобы слезные,

Эта всех безнадежность,

Эти таинства грозные,

Это горе – безбрежность!

Нет, Россия злосчастная,

Я в тебе не жилец,

И стихия ненастная

Твой терновый венец

Мне напялить не вправе,

Я скользну, как угорь,

Через ляхов заставы

До предутренних зорь.

Ведь давно уж я Божий,

А не твой и ничей,

На тебя не похожий

Голубой соловей.

Может быть, на границе

Мне Антихрист свинцом

Замурует зеницы,

И кровавым венцом

Я покрою сугробы…

Всё равно, я чужой,

И безумья микробы

Не увидят ханжой

Перед идолом плоти

Дворянина небес,

Повторявшего счеты

Очистительных месс.

Да и раньше в алмазный

Я попал бы чертог,

И меж музыкой разной

Заприметил бы Бог

Мой страдальческий голос

И молитвы за Русь, —

И отравленный колос

Поглотила бы трусь!

31 декабря

Двадцатого столетья мимо

И девятнадцатый прополз

Кровавый рок невозмутимо,

И новый уж натянут холст

Для летописи на подрамник,

Но, безнадежно удручен,

Я рядом приготовил камни,

И, если адский легион

И на него всползет напастей,

Я каменным его дождем,

Как буря обрывает снасти,

Сорву, поставя на своем!

Довольно летописцем гневным

Я разрушению служил,

Пора созвучием напевным

Покрыть чудовищность могил

И колокольным перезвоном

Соединиться навсегда

С алмазовым Господним троном,

Где легкокрылые суда

Великих мучеников духа

Сошлись на вечный карнавал,

У Тайны снятого воздуха

Забвенья пригубить бокал!

За час до Нового 1920 года

1920. Ромны

Для мертвого недавно друга

Я выкопал застывший куст

Шиповника в саду, из круга

Цветочного, под тихий хруст

Колышимых бореем веток…

Дремало всё еще вокруг,

Лишь глазки синенькие деток

Подснежных презрели испуг.

Я оборвал лопатой ржавой

Землей облепленные корни

И, обернув платочком, правой

Рукою из могилки черной

Поднял усыпанный шипами

Кривыми бездыханный прах.

Какой он серенький, клопами

И тлей изъеденный в ветвях;

Как от него несет могилой

И гнилью, плесенью, навозом —

И всё же скоро с новой силой

Отдастся он метаморфозам,

И всё же будет он сапфиром

Усыпан трепетным опять,

И розы ароматным клиром

Его усеют, и летать

Вокруг него на пестрых крыльях

Всё лето будут мотыльки,

И дождиком от изобилья

Спадут на травку лепестки.

И я застынувший шиповник

На мира сказочной гряде;

Божественный меня Садовник

По прихоти иль по нужде

В холодное послал изгнанье,

Корнями к бездне привязав,

Меж скудных терниев познанья,

Меж острых творчества агав.

И вот я, черный, грязный, странный,

Живу в провидящей дреме

И отдаюся неустанно

Холодносаванной зиме.

Метелицей обледененный,

Цветы я затаил в груди

И жизнь, неудовлетворенный,

Ищу за гробом впереди.

Бессмертие мне аксиома:

Ведь духа горние цветы

В юдоли горестной не дома

До Camposanto’вой черты.

2–3 апреля

Медленно вьется в песках затиненных

Желтая, мутная к морю река.

Вяло колосьев, лучами сожженных,

Движется грудь. Припекает. Тоска.

Медленно вьется по масляной мути

Грозно оснащенный, мертвый фрегат.

Тих и недвижен красавец до жути,

Птицей подстреленной крылья висят.

Море свободное, заверти дивные,

Жутко манящие омутов девы!

Кони лазурные, пенистогривые,

Шквалы напевно гремящие, где вы?

Против течений и против оркана

Гроты косые, квадраты марселей

В синие дали влекут океана,

В дали бездомные, в дали бесцельные.

Любо мне всё, что туманно и странно,

Первым хочу я, единственным быть,

Дерзко срезает вокруг Дуридана

Свитую людям познания нить.

Всё изреченное, всё повторенное,

Всё оброненное – яство корыт,

Только бездонное, неосязенное,

Несотворенное крылья бодрит.

В моря свободного синей купели

Штевень дубовый смарагды дробит,

Сколько вокруг обновляемой цели,

Сколько возможно несхожих орбит.

Парус в эфирном агате заката,

Радужный брызжет вокруг аксамит,

Ходит по зыбким доскам стилобата,

Синему Богу молясь, эремит.

5 апреля

Изумрудным шелком

Вышиты листочки

По кривым иголкам

Старых тополей,

Спящих королей.

Без числа моточки

Синенькие ручки

Вешние напряли,

Беленькие тучки

На клубок мотали

Пряжу вешних дней,

Ветерки-Орфеи

Ниточки в ушко

Солнечное вдели

И легко, легко

В веточках запели.

Тополь черноствольный,

Хмурый, недовольный,

Кружевом зеленым,

Чуть одушевленным,

Словно рыцарь гневный

Шарфом королевны,

Чрез плечо повязан,

К подвигу обязан,

К подвигу слаганья

Слов недомоганья,

К шелесту и вою

Древней головою.

В леторослях валких

Хлопотливо галки

Строят деревушку,

Стерегут подружку,

Дерзких Дон-Жуанов

И в крылатых станах

Хоть поотбавляй…

Бедный, жуткий край!

Милая картинка,

Да в глазу соринка,

Да во рту от желчи

Горько, голод волчий

Всё нутро сосет.

Что мне твой кивот

Радужный, весна!

Голод мой таков,

Что его сполна

Шелковый покров

Твой не утолит

И цветов синклит, —

На одежд твоих

Оброненный стих.

Но с подружкой мы

Хижинку свою

Выстроим в раю,

А до той поры

Эроса миры

Будем созерцать,

Вечность-Мать!

6 апреля

Жутко. Клещами захвачено сердце,

Капает с терниев кровь,

Трагикомичное слышится scherzo

Жизни отпетой всё вновь.

Скучно вставать из нагретой постели,

Скучно в проулок глядеть,

Ночью приснятся подчас капители,

Мирта цветущая ветвь,

Ночью планеты и томные звезды

Арабескуют плафон,

Как вертоградов заоблачных гроздья,

И Алигьери Грифон

Важно вновь с Беатриче

Катит по райским цветам,

Хор из смарагдов доносится птичий,

Нектар течет по устам!

Тихо и сладко в душе, океан же

Синий бушует внизу,

В ветвях смарагдовых солнца-оранжи

Смотрят в небес бирюзу.

Гнездышко свей мне руками, подружка,

На ночь я буду твой гид,

К ветвям вспорхнем мы с тобой, как пичужки,

К ветвям садов Гесперид.

В жаркой Тринакрии у Монреаля

Солнца висят на ветвях,

Солнца душистее видел едва ли

Млечный безбрежности шлях.

В солнцах же зреющих солнца творимые

Сладкий клубят аромат,

Нимфы журчат серебристо-незримые,

В вешний впиваясь брокат.

Ешь же, подруженька, солнца пахучие

В райском саду Гесперид,

Пей бриллианты, нимфея, текучие, —

Близок печальный Аид!

8 апреля

В ожесточеньи отрицанья

Есть доказательство Того,

Кто в величавом мирозданьи —

Начало Вечное всего.

Я был безбожником недолго,

Когда младенческую дань

Пред идолом земного долга

Бросала дерзостная длань,

Когда в гражданское болото

Меня течением влекло,

Но глотку стягивало что-то,

Но сердце резало стекло

Мне каждый раз, когда я слепо

Вопил со всеми: «Нету Бога!»,

Когда перед дверями склепа

Кричал: «Окончена дорога!»

Когда же я однажды в ближнем

Остаток веры захлестнул,

Подстреленным мне кто-то крыжнем:

«Зачем преследуешь, Саул?» —

С таким мучительным укором,

С таким смиреньем простонал,

Что дрожь передалася шпорам

И сердце пронизал кинжал.

И я бежал в души пустыню

И Бога в бездне отыскал, —

И Парсифалеву святыню

Нашел у Монсальвата скал!

Я Божий паладин суровый,

Средневековый человек,

Безбожия кошмар неновый

Не убедит меня вовек.

Разрушенные роком храмы

В пустыне я воссоздаю

И очи благородной дамы

Своей мистически пою.

Мучительный сомненья демон

Копьем Лонгина поражен,

Мечты я царственный игемон,

Чистейшей из небесных жен

Смиренно девственный любовник

И сладостный апологет,

И роз невянущих садовник,

И песен странных музагет.

11 апреля

Жутко и душно и нужно

В топях загнившего моря,

Черное, ветхое судно

Гнется, с прибоями споря.

Квакают в трюме лягушки,

Мидии впились в шпангоуты,

В люках зеленые пушки

Страшны врагу, как бой-скоуты!

Черное море загнило,

Страсти прияло корону,

Срезала кудри Далила

Юному войну Самсону.

Знамя старинное славы

Вновь не увидят стихии,

Смрадные выросли травы

В остове бедной России.

Только в спасательном шлюпе

Горсточка бедных бойцов

Плачет на распятом трупе

С попранным флагом отцов.

Красные крадутся спруты,

Лучше изгнанья проклятье!

На воду весла. Минуты

Считаны, милые братья!

8 мая

Это старая сказка, Миледи,

В благовесте рокочущей меди

Без труда вы могли бы прочесть

Эту странно нестранную весть.

Это вечная сказка, Мадонна,

Когда небо раскроет бездонно

Голубую безбрежности пасть, —

Так поет корабельная снасть.

Это вешняя сказка, принцесса,

Но в дремучем дыхании леса

В запечатанный кровью ларец

Схоронил ее Бедный Отец.

Осудить ли неопытность Божью,

Разукрасить ли новою ложью?

Или попросту мимо пройти,

Засмеявшись кому-то в пути?

Лишь в объятиях слова и формы

Полновластен червленые кормы

Выводит в неприемлемый мир

Опьяненный твореньем факир.

Лишь к бесцельным в бесцельном восторге

Прилетает Святитель Георгий

И дракона сражает копьем,

Что мы жизнью зачем-то зовем.

Это старая сказка, Миледи,

Но ручные со мною медведи

И воскресшего Пана свирель

В твоей появятся гордый кастель.

Это вешняя сказка, Мадонна,

Хоть поблекла на кудрях корона

И сонеты завяли Петрарки

На разрушенной Хроносом арке.

Это вечная сказка, принцесса,

Навсегда неизменная месса!

Кто не верит в нее – не поэт,

Не родиться б такому на свет!

8 июня

России нет, но жив печальный

Архистратиг ее опальный.

На бурей сломанном крыле,

По кровью залитой земле,

Среди развалин и пожарищ,

Он, задыхаясь от тоски,

Чертит круги, как мотыльки

На крылышках полусожженных,

И от идей умалишенных,

Плотски нелепых, злобно-волчьих,

Исходит гневом, скорбью, желчью…

Когда ж действительности звенья

Разъединяют сновиденья

И сострадательной рукой

Дают обманчивый покой,

Он бешеным летит аллюром

К Кадора доломитным турам,

К Понтеббе, к пограничной Местре,

Где в восхитительном оркестре

Века минувшие слились,

Где и растоптанный Нарцисс

На стебле сломанном поет,

На Божий опустясь кивот.

Возьмемся за руки, подружка,

Не спрут – постель, не гроб – подушка,

Еще я встану, помоги!

Дай обопрусь, верней шаги,

Когда свинцовой головой

Я груди прикоснусь живой.

Тяжка терновая корона,

Но ты со мною, Антигона,

Чрез италийский перистиль,

Через мелодию и стиль,

Словами вещими играя,

Ты доведешь меня до рая!

8 июня

Все идеи – чародеи

Злобные и палачи,

И Аттилы-Берендеи

И кровавые мечи

Перед ними – как барашки

Белорунные в овражке,

Как смиренные лилеи

На Эдемовой аллее.

Все идеи, как Христовы,

Лишь развяжутся швартовы,

Гибельным грозят пожаром

В неизменно-жутко-старом

Мире горя и страстей, —

И меж порванных снастей,

Как татарник на толоке,

Кровью душатся пророки.

Лучше старыми словами,

Изгибаясь над канвами,

Арабески вышивать

И измученную мать,

Жизнь злосчастную, как прежде,

В сновидения одежды,

В звуки песен одевать,

Жизнь, измученную мать!

14 июня

Нифма несчастная Клития,

В Эросе ты мне сестра:

Оба искали наития

Мы в лучезарности Ра,

Оба росою небесною

Жили в горчайших слезах,

Оба любовью безвестною

Гибли в тлетворных низах.

В грубый подсолнечник, бедная,

Ты превратилась, сестра,

Жесткая, пошлая, медная

Личико кисть маляра

Охрой вульгарной покрыла,

Глазки для хамского рыла

В семечек полную жменю

Вдруг по чьему-то веленью

Нагло в тебе превратила.

Эрос, великая сила,

Правда, и любишь ты крепко,

Но по соседству и репка,

Глупый картофель и свекла,

И парниковые стекла,

Любишь по-прежнему Феба

Огненных коней и неба

Жуткую ты бирюзу,

Любишь с задворок, внизу,

Любишь и охряным диском

Вертишь по трухлым редискам

Вслед за священной квадригой,

Но непрочтенною книгой

Будет любовь твоя век.

Горький, увы, человек

Брат твой, несчастная Клития,

Но возлюбивший чело Аполлона

В тайне Деметрина лона;

Всем я подобен тебе,

Разве не видишь в грибе

Жалком в углу подземелья

Пламень того же веселья,

Слезы того же страданья,

Скуку того ж мирозданья.

Гадок я плотью и сер

Стал от обманных Химер,

Гадок и зол и бесплоден,

В цепях и струпьях бесплоден,

Гадок, сестра, я до жути, —

Но таких не залузгают люди!

28 июня

Ах, скоро, скоро плоти бренной

Слетит мучительный воздух,

Апокатастазис вселенной

Свершится чрез вселенский дух.

Начала отпадут другие,

Как хризалидовый кокон,

Страданий чистых литургия

Взнесет в замирный Геликон!

Всё излученное вернется

К первоначальному ключу,

Бессмертие на дне колодца

Потухшую зажжет свечу.

Всё окропленное слезами,

Все рокотавшее струной

Простится с мрачными низами

И сбросит воплощенья гной.

Стоглавой Истины ужимки

И разума холодный смех, —

Фальшивые теперь ефимки,

Облезший горностая мех.

И всё заплёвано сомненьем,

И всё просижено умом,

И обанкручен с вдохновеньем

Поэт и с логикою гном.

Апокатастазис единый

Не в силах вытесать из нас

Бесплодного рассудка льдины

И правды жалкий ватерпас.

Апокатастазис тоскою

Достигнут непреодолимой,

Любовью к Фебову левкою

И духа вековою схимой.

1 июля

Однажды Зевес с облаков лучезарных

Олимпа сошел, как простой пилигрим;

В убогих лохмотиях высокопарных

Богов повелитель был людям незрим.

Но Феб закатился, и Ночь покрывала

Набросила черные вниз по холмам,

Замолкли сиринксы, умолкли кимвалы,

Пастух и селяне пошли по домам.

В безлюдную сходит Зевес деревушку

И просит смиренно и слезно ночлега

Во имя бессмертных селян и пастушку,

И в фавновых шкурах раба под телегой.

Но в камень сердца обратились людские,

Никто не пускает прохожего в дом,

Нагого насмешкой встречают нагие,

Спускают овчарок, грозятся колом.

И вот под нависшей скалою избушку

Последнюю видит сердитый Зевес;

Столетний старик лобызает старушку

Седую, как лунь, под жемчугом небес.

Как нежны они, будто только сегодня

Впервые уста прикоснулись к устам

И за море будто еще преисподня

И черн Ахеронта далек старикам.

Зевес умиленный их просит ночлега,

И старцы, как сына любимого, в дом

Ведут громовержца: ведь Альфа-Омега

Для любящих путник за бедным столом.

Они ему пыльные сняли сандалии

И ноги омыли студеной водой,

И алой усыпали ложе азалией,

И подали сыр и последний удой.

Когда розоперстая Эос кораллы

В живую рассыпала моря эмаль,

И в мирте пичужки запели хоралы,

И низ островная отметила даль,

Зевес поднялся и любезных хозяев

На камень повел и угрюмо сказал:

– Я громом лачуги сожгу негодяев

За то, что бездомному голый не внял;

А вы, Филемон и седая Бавкида,

Просите, исполнена просьба вперед!

– Пусть, Зевс Вседержитель, к воротам Аида

Нас вместе Харонов челнок подвезет!

И стрелы гремящие стены убогие

Повергли и мигом сровняли с землей,

На камне же выросли Дории строгие

Колонн и дивный фронтон голубой —

На месте, где жалкая гнила лачуга

Столетних любовников, милых Зевесу,

И стражами храма, немых от испуга,

Поставил их Бог Олимпийский, а мессу

И волнам, и тучам, и синим зефирам,

И пчелам, и птицам, и тонкую нить

Прядущим арахнам, и жемчужным лирам

Светил полуночных велел он служить.

Когда же сияющий Танатос факел

Любящих пришел загасить стариков,

Никто не смутился, никто не заплакал,

От земных навек отходя берегов.

Их руки столетние тихо сплелися,

Беззубые рты, как впервые, слилися,

А ноги дрожащие корни пустили,

Глубокие корни в седые ковыли.

И два кипариса столетних на диво,

На диво и радость глазам, как мечи,

Простерлись в лазурное небо счастливо,

И Феб в золотые одел их плащи.

О Зевс Вседержитель, о Феб златокудрый!

Придите скорее и в нашу лачугу,

Мы символ постигли угрюмый и мудрый

И тихо устами приникли друг к другу.

Мы Бога приемлем и мир славословим

За формы и краски и слова гипноз,

Мы души любовные к храму готовим

И в терниях ищем пылающих роз.

Пусть Танатос вместе и нас, как Бавкиду

И старца ее Филемона, сведет

К Харону седому, к воротам Аида,

На Вечности синеколонный кивот!

13 июля

Жарко и душно и жутко,

Небо назойливо сине,

Жизни приевшейся шутки

Мне в мешковой парусине

С веером в пальцах не скрыть.

В бездну повисшую нить

Атропо срезать не хочет,

Клото неслышно хохочет,

Грязную волну суча,

Строгая Лахезис сонно

Ищет в скрижалях закона.

Чадная жизни свеча,

Что ты в безбожные годы?

В Вечности синей пагоде

Кто-то разбил образа;

Жемчуг, алмаз, бирюза

Ризы украдены вором,

Взята твердыня измором.

Совы и хищный паук

Слова искристых наук

В мире продолжить не могут,

Мрачные земному Богу

Служат Коммуны рабы,

Смрадные в щелях грибы

Выросли храма повсюду;

Божьему светлому чуду

Верить не смеют они;

Келью построить в тени

Чащи дремучей нельзя:

Всякая к Богу стезя

Строго наказана хамам.

Скучно по брошенным храмам

Мессы в изодранных рясах

Духу Святому служить,

В пыльных иконостасах

Вечности слово хранить.

Клото, довольно прясти,

Лахезис, дух отпусти,

Атропо, нитку скорей

Жизни распутай моей!

19 июля

Отцветают холодные астры,

Осыпаются кленов листы,

Как червонные Флоры пиастры,

На дрожащие с плачем кусты.

В вороненых угрюмо шеломах,

Проплывают дружины небес

И в пурпуровой чащи хоромах

Отпевает покойницу лес,

Отпевает сестру Персефону, —

И гирлянды увядших надежд

Достаются сомненья грифону

И насмешке горячечных вежд.

Мы с природой в смертельном разладе,

Ей Христовых не надо скорбей,

Ей символы дороже Эллады

И Мемфиса святой скарабей.

Исстрадавшимся чуждо веселье

И чертоги весенних богов,

Подземельная схимника келья

И рубцы от идейных оков

Нам дороже вакхических оргий

И душистых лавровых гирлянд,

Дон-Кихот и святитель Георгий —

Исступленный теперь флагелант.

Нам осенние лишь песнопенья

Неутешной Деметры сродни

В эти тусклые дни отреченья,

В эти подлости серые дни.

Насыпай же над нами пиастры,

Золотая, осенняя фея,

Мы – холодные мертвые астры

Над растерзанным трупом Орфея.

20 июля

Жизнь, отраженная в хрустале

Тысячегранной чаши,

Словесное сальто-мортале

В непроходимой чаще

Страданьем вываянной флоры,

Тоской измышленной страны,

Фантазии несущие фольклоры —

Окамененному нужны,

Дабы от воплощенья фальши,

От матерьяльной тошноты

Нести всё выше и всё дальше

Под вымысле Шехерезады,

Переползая палисады,

Голгофы тяжкие кресты.

Но будь он трижды дивно-странен,

Фантазии непостоянен

Искристо-пенистый бокал,

Изгибы сказочных лекал,

Гипербол бешеная дикость,

Символов яркая великость,

Пегаса выспренний полет

Нас опьянять перестает.

Тогда мы снасти корабельной,

Где притаилась синева,

Наивной песни колыбельной

Баюкающие слова

С рыданием предпочитаем,

И земно-земно припадаем,

Причаля грезы корабли,

К нехитрой, изможденной груди

Давно отвергнутой земли,

И в Божьем ювелирном чуде

Забытую находим красоту,

Тогда к иссохнувшему рту

Листочек прижимаем клейкий,

Цветочка детский аромат

Вдыхаем, песней соловейки

До слез растроганы, как дети,

И в крест засохнувшие плети

Слагаем ручек наконец

И шепчем: Авва, наш Отец!

21 июля

Без Бога мир поэты не приемлют,

А без поэтов одичал бы свет,

С тех пор, как дух обуревает землю,

Безбожников среди поэтов нет.

Слагая слов душистых вязеницы,

В экстазе горнем чувствует поэт,

Как шестикрылые слетают птицы,

Безбожников среди поэтов нет.

От деда всех поэтов Гезиода

До хилых виртуозов этих лет

Отступника не видела природа;

Безбожников среди поэтов нет.

Где творческая разлита стихия

И мир чеканит в образы поэт,

Там духа чистая евхаристия;

Безбожников среди поэтов нет!

22 июля

Прикуйте на три дня к галере

И к тачке в рудниках меня,

Но на четвертый в старой вере

Молиться дайте на Агня.

Равняйте по три дня с ослами,

Клеймите красною звездой,

Но на четвертый под крылами

Уплыть позвольте за собой.

Слепите по три дня и плюйте

За ересь старую в глаза,

Но на четвертый посох суйте

И покажите, где стезя

И спрятанное вами солнце;

Быть может, до смерти дойду

Я в арестантском балахонце

По заметенному следу

К ажурной Джотто колокольне

Под купол мощный Брунеллески,

И к сонмам адорантов фрески

Меня причислят сердобольно.

23 июля

Поэтам ничего не надо

При дележе земли;

Им слово, пьяная менада,

Купающаяся в пыли

Палящей золотого Феба, —

Амврозии фиал,

И неба голубая Геба,

И царственный Эскуриал.

Им многострунность звуков гласных,

Согласных бронзовый тимпан

Сливает в хоровод согласный

Воскресший мусикийский Пан.

Им вечных зиждимость символов

Открылась в мировом оркестре,

Где с обучаемых оболов

Не собирают на палестре.

Поэтам ничего не надо,

При тирании и коммуне,

Под неба синей колоннадой

Неумолкающие струны

Всё так же жертвенно звучат,

Величье славословя Бога;

У прадеда и правнучат

Одна великая дорога!

Меняются одни названья,

Но до последнего дыханья

Поэту только слово надо,

Вселенной пьяная менада!

7 августа

1921. 2-я тетрадь. Флоренция

Невесело! Стервятная мне птица

Души душистый расклевала сот.

Давно бы мне тому назад родиться,

Лет этак на шестьсот или семьсот!

Лет на семьсот, в Италии, конечно,

Иль в не затопленном в крови Провансе,

Когда не всё было так человечно

И Дон-Кихот не обращался к Пансе.

В те дни, когда Франциски, Доминики

Из стен Содома выводили Лотов,

Когда Козмати в Риме мозаики

И фрески создавал в Ассизи Джотто.

В дни братьев Бальдуина и Готфрида,

В Ерусалиме Божьих Королей,

И Данта – странника через Аида

Отверженных зловещей мавзолей.

Но если бы по странному капризу

Я родился и на Руси Святой

В те дни, я черную нашел бы ризу

И посох с тыквой наверху пустой.

Как Варлаам иль Даниил-игумен,

Я б сподобился гроб узреть Господний,

Я б вырвался, вертясь, как энергумен,

Покинул бы юдольных круг исподний.

И огнь увидел бы, сходящий с неба

В подземном храме на священный гроб,

И сподобился ангельского хлеба

И в кровь разбил пылающий свой лоб.

В те дни б я, как святая Ефросиния,

Княгини полоцкой меньшая дочь,

Глядел, глядел до смерти в бездны синие,

С Голгофы вещей в неба средоточь.

В те дни б я родился для пальмоношества,

Для поклонения святым местам,

Словесного бы меньше скоморошества

Было во мне с тоскою по мечтам.

В те дни бы детское Ave Maria

Мне утоляло все мои печали,

В те дни бы и Тебя, мою Россию,

Великомученицу, увенчали!

29 сентября

Растужилось насмерть небо синее,

Разрыдалась мать сыра-земля:

Невтерпеж сердца им видеть в инее,

Невтерпеж звериная петля!

Собрались они в чертоги Божие

Да пред троном Боженькиным «бух»

И слова ему, на стон похожие,

Прошептали возмущенно вслух:

Хором:

Ах, доколь, доколе будут Боженьку

Псы смердящие везде хулить,

Ах, доколь они его, за ноженьку

Ухватя, по камням будут бить!

Бог:

Потерплю еще немного, детушки,

Образумятся они, проклятые,

Не поспели наши эстафетушки,

Есть пророки в мире нераспятые.

Солнце:

Все твои добрались эстафетушки,

Положили все они головушки,

Все Мессиюшки, твои же детушки,

Распяты на разные Голгофушки!

Бог:

Подожду еще хотя б маленечко,

Ожидал же я тысячелетия,

Может быть, очистится хоть жменечка,

Кой-кого имею на примете я!

Месяц и Звезды:

Запримеченные все на шеечке

Носят плотскую с собой петелечку,

Дай нам с Солнышком поджечь скамеечку,

Чтоб скорей легли они в постелечку.

Бог:

Потерплю еще я, дети милые,

Христа ради потерплю, любезные,

Может, травки там какие хилые

За врата протянутся железные!

Моря и Реки:

Блевотину только ядовитую

Занесут они с собою в рай.

Дай нам хлюпнуть хлябью ледовитою,

Затопить свое творенье дай!

Бог:

Близок, вижу, час суда последнего!

Суд вселенной близок короля!

Но пускай решит созданья бедного

Участь Мать его – Сыра-Земля!

Сыра-Земля:

Устала я от трепета церковного,

Устала хоронить людские корабли!

Обезумев от скрежета зубовного,

Молю Тебя, творенье распыли!

______________

И выпустили Ангелы Антихриста

Из-за алмазных преисподней призм;

Как саранча завихрилися нехристи —

И засмердел в России большевизм!

10 октября

Блаженной жизни будущего века

Хочу я быть тобою приобщен;

От настоящей сути человека

Мне дорог наяву не-сущий сон:

Клубящаяся вдаль пинакотека

С одетыми в сияющий виссон

Миражами, каких земная стека

С фантазией не зиждет в унисон.

Довольно зримого звериной боли

И кажущейся истины плебейской!

В лохмотьях мы и в мантии собольей —

Рабы в республике гиперборейской!

Во сне же и раздавленные моли

За трапезой ликуют эмпирейской!

14 октября

И днем и ночью жажду неустанно

Потустороннего заветных благ;

Ведь где-нибудь не воет трамонтана

В какой-нибудь заоблачный овраг.

Так вот, под сенью райского каштана,

На дне его, где жемчуговых саг

Исполнено плескание фонтана,

Хочу я, чтобы мирозданья Маг

Меня в лавровой усыпил бы куще:

Я б корни там пустил в святые недра

Лазурной вечности, вокруг текущей,

И явь ливанские закрыли б кедры

И Млечный Путь, страдания несущий

Покинутой надеждою Деметры.

15 октября

Тайна Время, Тайна и Пространство,

Тайна Жизнь и всяческая Сила,

Тайна луга майское убранство

И для всех раскрытая могила.

Ни одно еще там истуканство

Жажды знания не утолило,

И Науки гордой самозванство

Сфинкса спящего не разбудило.

Да и там ли, да и так ли ищем,

Где найти возможно что-нибудь?

По земным подвалам и кладбищам,

Хоть ты там учен как хочешь будь,

Навсегда останешься лишь нищим,

Горделиво выпячившим грудь!

25 октября

Я недоверчиво, как Захария,

Внимал, когда раздался голос громкий

Внутри меня божественного трио,

И разума худые посторомки

Не бросил в бездну, оборвав, с горы я,

В непроницаемые всем потемки,

Хоть и твердил подчас Ave Maria,

Когда врезалась бечева котомки

В плечо, уставшее от бездорожья.

Теперь мне за сорок, всё реже, реже

От истины могу отличить ложь я,

И потому в чудовищном Пленбеже

Мне красота всего дороже Божья,

Доступная прозревшему невежде.

25 октября

От тысячи я не истлел горений,

От миллионов смертей не погас,

Всё сызнова душистый куст сирени

У Понта ищет верный мой Пегас.

На кладбище цветет Преображенском

Над матери надгробной он плитой,

Приветливо смеясь над возрожденским

Моим обличьем, над моей мечтой.

Там сотни раз читал я, что «geboren»

Была она тогда-то и «gestorben»,

И сотни раз пред Тайною покорен

Стоял я там и непостижно скорбен.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.