Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Анатолий Соломонович Гейнцельман

Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Водолей

Universita di Pisa

Pisa – Москва, 2012

Порто Венере. 1950

Стихотворения

1917

Я древний храм. Безжалостное время

И человек преступной пятерней

Царапают мне паросское темя,

И выжигает мне метопы зной

Полуденный немеркнущего солнца, —

И раскрошился царственный фронтон,

Что окровавленного зрел Колоннца

И дочери-сестры невинной стон.

Я периптер дорийский на вершине

Червонным дроком крытого холма,

А подо мной бесплодные пустыни

И океана синяя кайма.

Две сотни раз сменялись поколенья,

И вереницей долгою века,

Как корибанты, с хриплым песнопеньем

Неслися вдаль, как вечная река.

Но никогда еще Дианы жрицы

И Аполлона пастырь не всходил

Во глубь моей мистической светлицы

В пьянящих облаках своих кадил;

Но никогда святое Аллилуйя

Через меня к далекому творцу,

Как звуковая, мечевая туя,

Не поднималась к звездному венцу.

И храм, и бог, и песнь, и пророки —

Цветы пустыни, желтоликий дрок;

И их целует в пламенные щеки,

Кто навсегда остался одинок;

Кто только истины своей минутной

Чуть-чуть в словах предвидит волшебство;

Кто, уходя из жизни многотрудной,

Улыбки детской ведал торжество.

Руина я, руина в желтом дроке,

Маяк, оберегающий моря, —

И только Музы строгой и высокой

Молилась тень под сенью алтаря;

Да ласточек стрельчатые короны

Со щебетанием мне нижут грудь,

И плющ по обезглавленным колоннам

Всё выше к небу пролагает путь.

20 января

Феодосия

В безбережном просторе вод

Меня благословил Господь

Незапятнимою мечтой

Невоплотимости святой,

Которую не сотворил

По слабости среди могил

Мой нерасчетливый творец,

Алмазно-радужный венец

Надвинувший на горький лоб,

Но зла не водворивший в гроб.

И я, открыв алтарь зениц,

Влюбился в белоснежных птиц

Неукоснительный полет,

И в Розы пурпуровый рот,

И в колокольню над селом,

В ее торжественный псалом;

И я поклялся никогда

Лицеприятного суда

Не быть слугою, а нести

Святым невольником мечты

Фантазии и нищеты

Недонесенные кресты.

И я, как ты, мой брат, Христос,

Носил с утеса на утес

Венец завороженных роз,

И не угас Хризостомос

Под натиском враждебных сил

У окровавленных могил,

Меж злобных поросячьих рыл,

И не угаснет никогда

До гласа Страшного Суда,

До торжества, до торжества!

28 декабря 1916 – 30 января 1917

Феодосия

У меня небылицы

Украшают столицы

Беспредельных империй;

И дворец суеверий,

И чертоги фантазий

Не чертенок чумазый,

И не сам Люцифер,

И не ратники сфер,

Шестикрылая братья,

От людского проклятья,

От хихиканий злых,

От глупцов головных

Охраняют: цветы

Без шипов и без яда —

У пустыни ограда,

Через пропасть мосты.

Да, цветочки простые,

Но зато голубые,

У меня часовые, —

И никто не прошел,

И никто не прочел

У поэта скрижали

Ликованья, печали!

И у библий раскрытых,

Красотою залитых,

Вдоль коралловых литер

Проходил лишь Юпитер

В ореоле лучей…

Я ничей! Я ничей!

У границ часовые

У меня голубые;

Голубые ж глаза,

Что твои небеса:

Только рыцарь креста

Их целует в уста!

А наемник простой

За чертой, за чертой!

Только Розу одну

Навсегда в синеву

Пропустили вчера

Часовые царя,

И навстречу они

Ей подъяли в тиши,

Как войска на картинке,

Золотые тычинки,

И лазурным венцом

Королевну потом

Увенчали…

6 февраля

Феодосия

Визави друг от друга

И поэта лачуга,

И дворец богача

На уступах плеча

Исполинской скалы,

Кружевные валы

Как свободная стая

Альционов встречая,

Беспечально стояли,

Голубые скрижали

Изучая Эвксина.

Но дворца-исполина

Украшали газоны

Эйхиверий фестоны,

Хризантемы и астры

И богов алебастры;

А в ионийской ротонде

На лазоревом Понте

Афродиту Милоса

Без перстов и без носа,

Украшая дворец,

Заострожил купец.

У лачуги поэта

Поскромней этикета

Церемонный устав:

Не Венера на страже

Из Милоса и даже

Не квартальные в будке,

Стародавние шутки,

Но Фемиде родня:

Мой привратник – свинья!

Из Вестфальи германка,

Воспитаньем хохлуша,

Для голодных приманка,

Здоровенная туша!

Сколько хлеба сожрала!

Два вершочечка сала,

Да колбасок фестоны,

Фрикандо, салтисоны

Из нее под Сочельник

Сотворит он, бездельник

И владелец берлоги

Псалмопевца убогой!

Нежно-розовый цвет,

Нет особых примет,

И кругла, как аббат,

И молчаньем мудрец,

И лавровый венец

Как захрюкает ей

За величье идей,

За гражданскую цель

Положи на постель!

Ах, бродячее сало

Мне привратницей стало!

Пустяки! У меня,

У поэта, свинья

Спозараночку голым

Стало жизни символом,

Но воздушные замки

Не Вестфалии самки

Караулят поэту:

В белый мрамор одета

Афродита Милоса,

В голубое с утеса

Покрывало глядит.

У купца же в душонке

И Вестфальский синклит,

И родимой сторонки,

И текущего дня

Матерая свинья!

Ах, завистливы боги

И жестоки подчас,

Как разбойник с дороги

Столбовой. В тарантас

Дребезжащий души

Топоры и ножи,

Только радостно взвизгни,

Только хрюкни светлей,

Запузырят и жизни

Запаленных коней

С олимпийским поличным

По келейкам отличным,

По кишкам разместят!

Там насмешник Сократ,

Обстоятельный Кант,

Там тщедушный Атлант

Будет скоро мечты,

Там исчезнешь и ты,

Матерая свинья!

На свинячий Олимп

Чрез желудочный лимб

Ты должна вознестись

В заповедную высь,

Где Священный Кабан,

Повелитель свиней,

Приготовит вам жбан

Золотых трюфелей!

Свершено! Поутру,

День забрезжил едва,

По мелодий ковру,

Пробудясь, голова

Начинала мячи

Золотые со сна

Перебрасывать слов

И созвучий мечи

Рассыпать. И волна

Песнопенья вокруг

Заплескалась, но вдруг

Умолкает язык:

Отвратительный крик

В подорожную пыль

Повергает мне быль

Паутинную слов!

Омерзительный рев!

Предагонийный страх

Исстрадавшийся прах

На подобное forte

Иногда сподобит.

Словно нож по аорте,

Словно шкуру скоблить

И срывать со святого

Принялися ab uovo!

И, словесные пяльцы

Обронивши, я пальцы

В оглушенные ушки

Погрузил, но старушки

Я услышал смешок:

– Закололи, сынок!

Закололи спросонья

Мы девицу Хавронью!

Сколько чистого шмальца,

Сколько хлебного сальца,

И печенки, и почек:

Уж горшочков и бочек

Мы наполнили ряд! —

И так хищно горят

У старушки глазенки,

Словно куцый скелет

И сморчочки-печенки

Никогда для котлет

Не назначены были

Червячонку в могиле.

А за стенкою хрящ

И костишки дробят.

Я, в шутовский свой плащ

Завернувшись, назад

Не взирая, пошел.

Окровавлен был пол,

И висели кишочки,

И лежали кусочки

Неповинных мощей,

И с десяток чертей

Из девичьего мяса

Мастерили колбасы.

Я бежал без оглядки,

Но подсчитывал, гадкий,

Сколько сальных рублей

На прелестницы сало

Обменять мне скорей,

И решил, что немало.

Февраль

Феодосия

Закатятся когда-нибудь бельма

Окровавленных дедушки глаз;

Императора будут Вильгельма

Катафалк выставлять напоказ.

Мой папаша – наследный кронпринец,

И я сам буду скоро как он;

Принеси мне, Христосик, гостинец,

Оловянных солдат миллион.

Я к тебе обращаюсь, бедняжка,

На соломе родившийся в свет, —

У меня на атласике шпажка

И отличий висел винегрет,

Я к тебе обращаюсь, малютка,

Потому что таков этикет;

Да и старому Богу не шутка

Приказать, – я покамест не дед!

Положи же мне, грязный мальчишка,

На Сочельник под царскую ель

Для обстрела с людьми городишко

И соборов высокую цель.

И заполни саженный подносик

Несожженных еще государств,

И жестоких, жестоких, Христосик,

Принеси мне пилюль и лекарств;

Принеси мне мортиры, Спаситель,

Но в четыреста двадцать модель, —

Я пороков земную обитель

Искуплю, превратя в вермишель!

7 февраля

Феодосия

С великой и счастливою планидою

Ты обручен навек, младенец Толюшка!

Пустое, что продрог ты под хламидою

И что гниет твое грудное донышко,

Пустое, что питаешься акридою,

Что не видна в гряди твоя коронушка:

Ты пощажен кровавой Немезидою,

Тебя баюкают Эвксина волнышки,

Ты обойден бесплодия обидою,

Тебя благословил, простое звенышко,

Господь псалтырью. Завтра ж над Авлидою

Он навсегда тебе даст Деву-Солнышко!

И ты за ней на розовые лестницы

Пойдешь с мечтой, нетленною прелестницей!

9 февраля

Феодосия

Как глаза у блядующей девки,

Изрубцован полозьями, мутен

Ледяной камилавок у Невки,

Но тебе он, Григорий Распутин,

Золотая, атласная саржа!

Ты – символ отвратительной язвы,

Горностаем покрытой, – и баржа

Выгребная гордилась бы разве

Катафалком тебе и клоаке,

Для которой пророком Астарты

И блядующим фетишем мрака

Справедливости жалкие карты

Ты, ханжа и преступник и шулер,

Передергивал в годы проклятья!

А! святая возмездия пуля,

А! поэта священная братья!

Не впервые мы терпим шпицрутен,

Не впервые нас гонят сквозь строй,

Но чтоб символом был нам Распутин,

Нет, палач, лучше в землю зарой!

Пусть никто не виновен в обмане,

Пусть виновных не знает мудрец,

Но в невинном разбойничьем стане

Мы, казненные духом, Отец,

Очищенья, очищенья в Ханаане

Ожидаем за великое страданье

В искупителей священном Иордане!

Мы боролись до последнего дыханья, —

Ниспошли же нам предтечу Иоанна,

Пусть крещением залечит наши раны,

Пусть врачует преисподние изъяны,

Пусть поставит серафимов для охраны.

Очищенья! Очищенья в Ханаане,

Заслуженного за долгое страданье!

Мы явленья ожидаем у Иордана

Долгожданного Мессии. Осианна!

9 февраля

Феодосия

Ну, полно угрожать, Старуха,

Окровавленною косой,

Нирваны адской повитуха,

Я уж не заинька косой!

Прибавится лишь жалкий колос

В твоем чудовищном снопу,

Но вечности нетленный голос

Не увязать тебе в снопу.

Ине один на смертном ложе

Возляжет солнца аколит:

С ним рядом на него похожий

Любви прострется аколит,

Денницы сын, душисто-алый,

Цветами избранный царем,

И заглушишь ли ты кимвалы

Над умирающим царем.

Веди же рать туберкулеза

В мою расшатанную грудь,

Неувядающая Роза

Покроет стынущую грудь.

Счастлив, счастлив я, знай, я в счастьи,

Меня не режет адамант,

И потому я в черной пасти

Не растворюсь, как адамант.

Счастлив, счастлив я на отходе,

Я царское дитя люблю,

Свободнее во всей природе

Не сыщешь бега кораблю!

И потому иди же, сводня,

С бессмертной Розой серафим

Из-под косы взлетит сегодня,

Шестокрылатый Серафим!

10 февраля

Феодосия

За горами Мегера-Зима прикорнула,

Знать и ей соглядатаем быть надоест,

И не целится в грудь из студеного дула

Почему-то озлобленный вечно норд-ест!

Бирюзовою мантией венчанно небо,

А у моря хитон – голубая яшма,

У коней же, подкованных золотом Феба,

На попоне пурпуровой пряжи кайма.

Как влюбленная девушка нежен возница,

Повелитель небес неустанных коней,

И цветы золотые летят с колесницы

На усталую грудь и на жемчуг морей.

И ликуешь невольно, как будто бы жизни

Не испита унылая чаша до дна,

И покажешься сам себе радостным крыжнем

Или чайкой, что где-то далеко видна!

И поверишь невольно, что дикие руны

Ты неверно в свитке заповедном прочел

И что скоро развеется ужас заструнный

И вернутся мечты на отцовский престол!

10 февраля

Феодосия

Зазолотились колокольцев

Звончатые в груди звонницы,

Волшебно трельные подольцы:

Пасхальные взвилися птицы…

И откровенье Сердобольца

В студеные сердец бойницы,

Не пораженное позором,

Ласкалося, – но каркал ворон

Над плащаницами с укором…

12 февраля

Феодосия

Не будь ликующим тевтоном,

Гетера-Жизнь, и осмотри

Внимательнее по притонам

Добычу: подлинно ль цари

Сдались твоим грудям сурьмленным?

Цари Мечты, а не тиран

Тупоголовых, заярмленных

Недокрамольничавших стран.

И, если ты найдешь подобных,

Хоть до мозга костей ликуй!

Холопов же пустоутробных

Страстями плотскими прикуй

К давно заплеванному ложу!

Как избранный тобой тевтон,

Ты мира сброшенную кожу

И колоссальный легион

Безоборонных победишь!

Родительницей только мышь

По праву назовет тебя,

Ушко лапчонкою свербя.

Мне любовь и большие страданья

Прекратили глубинных корней

Роковое всегда содроганье —

И направили в царство теней.

Говорят, я еще существую

И, одетый в шутовский наряд,

Посещаю гетеру больную

И циничный ее маскарад,

Но ответствен ли я за улитку,

За жемчужинки домик пустой?

Не бездушное ль тело за нитку

Жизнь-Гетера тереблет рукой?

Оттого, что когда-то по грязи

В зипунишке худом и с кошевкой

Отправлялось за пищей в лабазы

И ругалось с базарной торговкой,

Только горнее слово осталось,

Беспредельности Девичьи Зори,

Вдохновенья нетленная алость,

Аллилуйное синее море!

12 февраля

Феодосия

Благовестителей бесплодных

Крылящий шелестами крыл,

Экстаза слов багрянородных,

Марий смиренных Гавриил,

Оставя голубой оазис,

Пришел в Бастилию людей,

Где, опираяся на базис

Телесный, правил Асмодей.

У окровавленного трона

Алели хищные цветы,

о только робко Анемоны

Хранили образ чистоты:

На белоснежной колыбели

Они в метелях родились.

И на безволненной свирели

Небес серебряный нарцисс

Им ангелов великий образ

В Эдеме Божьем показал, —

И совратительница кобра

Поползла в подземельный зал,

А Гавриил собрал малюток

И, кудрем перевив букет,

От Асмодея мерзких шуток

Вскрылил в преображенный свет,

Вскрылил к заоблачной вершине,

Где, искупая дольний срам,

Стоял в незыблемой пустыне

Голубоглавый белый храм.

И, блеском райским обливаясь,

Уста беззвонные звонниц

Разверз он: стаи задыхались

Там меди звонкокрылых птиц.

И с алтаря часовни древней

Он сбросил беззастежных книг

Сухую ересь, и Царевну

Мечту избавил от вериг:

Поэт ее в горах последний

Пред тем, как броситься на дно,

Приворожил, смертельно бледный,

На голубое полотно.

Затем коленопреклоненной

Лик закрывающий сераф

С хитона ткани позлащенной

Снял белолепестный аграф,

И тихо, тихо анемоны

Ей улыбнулися тогда

И к основанию короны

Ее приникли навсегда.

И купола тогда раскрылись,

И белоснежная чета

В лазури вечной зазыбилась:

Архангел Божий и Мечта!

13 февраля

Феодосия

Ты одна за моей плащаницей,

Как Мадонна с Голгофы, пойдешь;

И забрызгает грязь колесницу,

И подол твой, и блески калош.

Простынями больной потаскушки

Всё увешает небо февраль;

И лабазы, трактиры, избушки

Площадными словами печаль

Безысходную встретят малютки,

Что рыдает за гробом навзрыд;

И булыжник дорожный для шутки

Ей в подошвы вопьет свой гранит.

И не будет цветочков на крышке…

И в наемной карете пастор

И босяк в шутовском сюртучишке,

С треуголкой и факелом, взор

Ненадолго от черных шалевок

Отвлекут, меж которыми спит,

Как и в жизни смирен и неловок,

Беспредельности жалкий пиит.

И не станут звонить колокольни,

И венков с эпитафией нет,

И старушке протявкает школьник:

То непризнанный, видно, поэт!

Ты одна за моей плащаницей

Поплетешься на тесный погост;

Но не будь там подбитою птицей

И скажи мне с улыбкою тост.

И скажи мне: Как рада я, Толя,

Как я рада теперь за тебя,

Что твоя прекратилась неволя,

Что ушел ты безумно любя.

Ты расскажешь лазоревой маме,

Что оставил сестрицу одну,

И за мною она с васильками

Голубыми отправит весну.

И ты выйдешь мне к двери навстречу

Лучезарным серафом Отца,

Поцелуем тебе я отвечу, —

И блаженству не будет конца!

14 февраля

Феодосия

По розовым лестницам неба

Срывать голубые фиалки

Ведешь ты меня из Эреба,

И жизни прошедшей не жалко

Мне радостей творчества скорбных;

Ты жить не хотела у прялки,

Я долга верблюдом двугорбым

В подданстве не мог быть у палки.

Пустая гнела нас беседа,

Унылые каркали галки,

И горек был ломоть нам хлеба,

Как будто седой приживалке.

И в неба граненого слова

От скуки я долго метал кий,

И тело казнил я сурово

И жил наподобье весталки.

Но ты златорунного Феба

Признала в верижнике жалком.

По розовым лестницам неба

Срывать голубые фиалки

Ведешь ты меня, и в гирлянды

Свиваем мы небо без прялки

И скачем, как встарь корибанты,

В лазурных фиалок скакалки.

15 февраля

Феодосия

Люби, твори и будь спокоен,

И не катайся на изнанке,

Не наноси себе, мой воин,

В сердечный пряничек твой ранки!

И чтобы вес твой был удвоен,

Стань хоть пасхальным поросенком!

И обжирайся! Чтоб утроен

Был пай, указанный Розенком!

Будь хоть привратницы достоин

Сферичной, царственной осанкой,

Будь отрубями хоть напоен,

Но стань племянником германки!

Твоя же золотая рыбка

К тебе вернется без приманки,

Без ритма шаловливой зыбки,

Без слова сахарной баранки!

Теперь ей круглая улыбка

Лица и пухленькие ручки

Важней всего: устала рыбка

Лечить братишкины колючки!

16 февраля

Феодосия

Сплетем из наших душ венки

У тихо дремлющей реки

Забвенья, а тела, спалив,

Насыпем в глиняный ликиф,

Где птица вечности – павлин,

И Агнец Божий, и дельфин,

И между лозами Амур

Хитро сокрыты под глазурь;

И драгоценный черепок

Поставим смело на челнок;

Раздастся колокольный звон,

И тихо тронется Харон.

3 февраля

Как дикий Иоанн Предтеча,

Пророк – пустынник и теперь,

Но не приходит издалече

Грехами отягченный зверь,

И в синеструйном Иордане

Не омывает плоти явь,

И Агнец только в Иоанне

Узрит поруганный устав.

Нет истины нерукотворной

И ложен творчества Завет,

Но, слову вечности покорный,

Священнодействует поэт.

И потому алтарь Господень,

Где раздается плотский вой

Циничного познанья своден,

Он очищает бечевой!

18 февраля

Феодосия

Сегодня опять благосклонно

Роняют вокруг чудеса

Мечты голубые затоны,

Зовущие вдаль небеса.

Сегодня опять в небосклоны

Воздушный кузов корабля

Уносит на юте «Беллоны»

На пир голубой короля.

Овечек едва лишь рожденных,

Кудрявых, атласных руна,

Из бледных кораллов кессоны,

Фестоны червонного льна,

Громадные, страстные груди

Красавиц в лазурной фате,

Жерла озлобленных орудий,

Мессии на алом кресте,

Колонн голубых канелюры,

Луга золотых орхидей,

Твердынь грозовых амбразуры

И радуги пестрых цепей, —

Державному нищему нужны

В очей ненасытливый трюм:

Без них он, калека недужный,

Как сокол в неволе, угрюм!

Вот, вот он, синий, синий, синий,

Слегка колышимый ковер,

Разостлан до незримых линий,

Что отуманивают взор!

Лишь слева пояс пурпуровый,

Из глины низкая коса,

Врывается стрелой суровой

В лазоревые чудеса,

Да в синей чаше серебристой

Струей влюбленная камса

Кипит и блещет, как монисто,

Как лунной пряжи полоса,

И серебристая чуларка

Фонтаном плещется вокруг,

Но ни одна рыбачья барка

Не простирает смертный круг.

Зато, о Боже, снег крылатый,

Вихрясь на миллионах крыл,

Оставил синие палаты

И всё подоблачье покрыл;

Зато, о Боже, покрывало

Легло на свежую лазурь

И мерно в волнах колыхалось,

Как незастывшая глазурь;

Зато, о Боже, диадемы

Ты обронил из чайных роз,

Цветочной пылию Эдема

Покрылся голубой наркоз!

Нет, не покрывало Божье

И не блестки диадем,

Не снежинки синю ложу

Попадаются в ярем:

То крылатой, хищной братьи

Распростерлись тенета,

То последнее объятье

Пред потерей живота.

Острокрылые могилки,

Двухклинковый ятаган,

Альционы, звонокрылки,

Черноперистый баклан

Завихрились, запрудили

Бирюзовы небеса

Бриллиантовою пылью,

Как метелиц волоса.

Сколько их! Считай-ка звезды,

И червонный колосок,

И усопших на погосте,

И зыбящийся песок!

Ах, с алчбою человечьей

Альционы в серебро

Погружаются по плечи,

И священное нутро,

Цель разбойничьих крылений,

Цель, быть может, и всего,

Туком дышащих мгновений

Наполняется легко!

Не подобен ли белым пиратам

Необъятный Создателя мир,

И не правит ли туком проклятым

Мирозданье нелепейший пир,

И не мне ли назначен символом

Альбатрос, проглотивший кефаль,

Что трепещет в кишечнике голом,

Альбатрос, уносящийся вдаль;

И не я ли в груди, как Везувий,

Создают от тоски и огня;

И не я ли в искривленном клюве

Уношу золотое агня;

И не я ли всю рать альционов,

И сребристую в волнах камсу,

И земных и забережных тронов

Драгоценности в гроб унесу;

И не я ли, как хищник вселенной,

Поглощаю из края и в край

И прошедший, и мир нерожденный,

И крылатыми созданный рай,

Поглощаю в грязи у дороги,

Ненасытный, голодный всегда,

Но уж насмерть усталые ноги

Не расправит иллюзий узда!

17–18 февраля

Феодосия

Один, как верста придорожная,

Стою я в краю гололедицы,

Но жизнь мне постыла острожная

И ласки седые метелицы,

Но песнь надоела мне горькая

Плетущихся мимо острожников,

И жду не дождуся лишь зорьки я, —

Забыл меня, бедного, Боженька!..

Настанет весна, это знаю я,

Приходит нередко болезная,

Зачем-то душою оттаю я,

Польется и песнь безнадежная!

Ах, сколько допето напраслины

Над миром, холодным покойничком!

Ах, сколько в игольчатом паслене

Сожгло мотыльков моих солнышко!

Не лучше ль забиться мне в петлице,

Как окунь, висящий на удочке,

Не лучше ли Деве-Метелице

Навеки склониться на грудочки?!

19 февраля

Феодосия

Кольцо яремное на шею не ложится