Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Паровоз из Гонконга

ModernLib.Net / Отечественная проза / Алексеев Валерий Алексеевич / Паровоз из Гонконга - Чтение (стр. 12)
Автор: Алексеев Валерий Алексеевич
Жанр: Отечественная проза

 

 


      - Старовата я стала, Люся, сестричка: никому не нужна, в этом климате женщины быстро изнашиваются. Жора мой коноплей стал баловаться, девочек себе заводит, мне это как-то все равно... Дети? А что дети? Трое их у меня, а поговорить не с кем. Линдочка красавица, умница, дитя любви, у нее своя жизнь. Работает в частной компании, о России и слышать не хочет, мечтает выйти замуж за шведа. Руди, озорник, по-русски едва лопочет, а младший вообще не знает ни одного русского слова, живет под опекой бабушки. Вот такой, Люсенька, итог жизни. Возвращаться в Союз не с кем, да и не к кому. Хорошо бы, конечно, съездить, по Переяславке погулять, маминой могилке поклониться... Рудика бы пристроить учиться в Москве, он стесняется языка своего, а поговорить ему, кроме матери, с кем? К русским детишкам не подступиться, шарахаются от него, как от заразного. Я сама слышала, как мамаши учили: "К этому паршивцу - не подходить".
      Андрею было ясно, куда она клонит: еще одна Иришка одичалая, только мужского полу, срочно нуждается в компании. Международная идиотка! Вольно было ей выходить за иностранца, какое-то извращение, честное слово.
      А Тамара, как нарочно, вновь и вновь заводила речь о том, что в молодости ее Жора был неотразим.
      - Глазки бархатные, носик точеный, а уж кожа смуглая - прелесть, а фигура, а ноги длинные, а как двигался - божественно, гибко!
      Андрей видел "дядю Жору" лишь издали, на террасе "Эльдорадо": тучный мужчина со щеками, как бы нарочно свешенными, с длинными смоляными волосами и с воловьими глазами в опухших веках, сидел в одиночестве за столиком и курил длинную сигару, по-хозяйски, словно на телок, прямо под хвост, поглядывая на проходивших девиц.
      Предположения Андрея подтвердились: в один прекрасный день Тамара привела с собой Руди. Широколицый, смуглый, кучерявый, Руди ничем не отличался бы от местных мальчишек, если бы не странный эмалевый блеск светло-желтых глаз. Десятилетний ребятенок этот не привык церемониться: заглянул, как кот, во все углы тесного номера, высунулся, морща нос, во внутренний двор, постоял, посвистал, глядя поочередно на Андрея и на Настю, потом скорчил Насте зверскую морду, чем поверг ее в ужас и восхищение, - и обратился к Андрею с вопросом на каком-то тарабарском наречии: это был английский, но такой английский, на котором говорила разномастная городская ребятня. Андрей, разумеется, не понял ни слова.
      - Ты по-русски, по-русски, - попросила Тамара. - Ведь ты же умеешь! Руди надул щеки и отрицательно замотал головой.
      - Ну, ладно, - снисходительно сказал Андрей, - мы сперва по-английски, а уж потом, постепенно...
      Поднатужившись, Андрей построил дежурный вопрос, - что-то о школе, внятно повторил его два раза. Руди сделал издевательски-глуповатое лицо, повернулся к матери и забормотал:
      - Чо он вякнул? Что он там тявкнул?
      Так, по крайней мере, можно было понять смысл его бормотания. Естественно, никаких дружеских отношений на этой основе завязать было нельзя, и Андрей раскрыл книгу и демонстративно завалился на кровать лицом к стене.
      Мама Люда увела огорченную Тамару в предбанник. Руди потоптался в клетушке, полистал детские книжки, потом, должно быть, дернул за волосенки Настасью, потому что Настасья пискнула. Андрей обернулся, и Г глядя на него своими странно белесыми на смуглом лице глазами, очень чисто спросил по-русски:
      - Уроки дейлайш? Андрей неохотно ответил.
      - В каком классе кончил? Трудно у вас учиться? А потом как работать пойдешь? Как слесарь, да, нет? Я хочу как слесарь. В Стокхолм слесарь очень много заработок получает, а у вас? А у вас, как здесь?
      Настя смотрела на Руди с восторгом и трепетом: заговорил!
      - А чем ты недовольный? - не унимался Руди. - Ты недовольный, что мешаю тебе стараться? Так? Ты очень старательный школьник? У вас Москве каждый так?
      Право, Тамара напрасно боялась, что Руди пропадет в Союзе с языком. Языка у него было даже больше, чем надо.
      Мама Люда открыла дверь, и Тамара, заглянув из тамбура в клетушку, радостно сказала:
      - Ну, вот, пожалуйста. Разговорились.
      Увидев ее, Руди снова надул щеки и замотал головой. Видимо, напоказ он не хотел говорить по-русски: ведь для этого его Тамара сюда и привела.
      17
      Иван Петрович сдержал свое слово: он постарался на свою голову. Без ведома начальства пробился на прием к декану-голландцу - и бог знает какими доводами, но убедил его поделиться часами. Голландец уступи Ивану Петровичу историю математики ("Только для вас, мистер Тьюринг чтобы вы не теряли формы") - курс второстепенный, факультативный, главное - не читанный Иваном Петровичем ни разу в жизни.
      - Как нарочно придумано, - жаловался Иван Петрович. - И отказать нельзя: сам напросился. Прямо ума не приложу, с чего начать, как подступиться. Где книги взять? А где словари большие, специальные? Это ж почтя гуманитарная лексика!
      Часов ему было выделено не так уж и много, всего шесть в неделю, однако подготовка к каждой лекции занимала не меньше, чем трое суток. По ночам он сидел между кроватями на полу, обложившись словарями и энциклопедиями, письменный стол ему заменяла низенькая тумбочка, и, развес локти над нею, сутулый и тощий, до пояса мокрый от пота, как шахтер дореволюционном забое, он писал текст каждой лекции до последнего словечка, двадцать пять страниц на два лекционных часа. В университете готовиться было, конечно, удобнее, но Филипп забирал преподавателей в четыре, и отец не укладывался.
      - А может и правда, Ванюшка, зря ты это затеял? - шептала, глядя на него с кровати, мама Люда. - Сидел бы в своем кабинетике и ждал бы лучших времен...
      - Не мешай, Мила, - отмахивался отец. - Я умею делать только то, что умею, и не надо меня учить...
      Старания Ивана Петровича принесли неожиданные плоды. На факультете раз в неделю проводились опросы аудитории ("Пережиток колониализма", то ли в шутку, то ли всерьез говорил отец), по стобалльной системе студенты оценивали содержательность лекции, форму подачи материала и знание языка. За содержательность отцу на первом же опросе выдали восемьдесят баллов, небывало высокая оценка, что отметил, выступая перед преподавательским корпусом, сам голландец-декан. "Это они от неожиданности, - как бы оправдываясь, говорил о своих студентах Иван Петрович, но на лице его при этом светилась тихая гордость. - Вместо цифири - вдруг на тебе, разговорный жанр". Форму изложения профессора Тьюринга студенты оценили в шестьдесят, а языковый уровень - в пятьдесят пять, что для первого месяца пребывания не так уж и плохо: только профессора-англичане получали по девяносто баллов, да и то не все, сам голландец держался на семидесяти и был этим доволен.
      - А у Звягина сколько? - допытывалась Людмила. - А у Матвеева?
      Иван Петрович чужими баллами не интересовался, и любопытная мама Люда никак не могла поверить этому: все ей казалось, что тут кроется служебная тайна.
      - Во засекретились! Кого ни спросишь - молчит, как партизан. От кого скрываете? От собственного народа.
      Действительно, свой языковый балл звягинцы предпочитали не то что держать в секрете, но - не выносить за пределы университетского кампуса. Один лишь Горошук как-то невзначай намекнул маме Люде, что прошлый год по весне ему давали девяносто пять, а в этом году, скорее всего, должно вообще "зашкалить", - но говорил он это с оглядкой, когда поблизости не было никого из старичков. Вроде бы лучше всех (на шестом-то выезде) обязан был владеть языком Ростислав Ильич, читавший лекции на юридическом факультете. Рассказывали, что на каком-то приеме Ростик даже вызвался переводить самому главе государства, и язва Горощук сочинил по этому поводу эпиграмму: "Так ворвался в историю Дицкий, уловив подходящий момент, но язык у него юридицкий, и не понял его президент".
      Как бы то ни было, акции Ивана Петровича в университете поднялись. Декан был настолько любезен, что обещал поделиться часами и на будущий год.
      - С готовыми конспектами - это ж райская жизнь! - радовался Иван Петрович. - Вот тогда и отдохнем, Милочка. Будем всем семейством по садикам гулять...
      Однако Звягин несколько охладил его радость:
      - Ты, любезный мой, не слишком полагайся на голландские комплименты, - выговаривал он Ивану Петровичу, словно нарочно выбрав время перед началом киносеансов в офисе, при большом скоплении людей. - Они в демократию играют, а игра эта - против нашей группы, учти. Приручают тебя для того лишь, чтобы опытных наших товарищей уесть. Вот в какую игру ты ввязался, а все почему? Потому, что действовал через мою голову. Кто тебе разрешил без моего ведома к голландцу ходить? Не по-товарищески ты поступаешь. А продлевать командировку тебе будут не в Голландии, прошу запомнить и понять.
      В школе у Андрея все шло как положено. Каждое утро Андрей собирался туда, как отец в свой кампус, и снисходительно принимал ухаживания мамы Люды, которая так же заботливо его провожала. Ходить, правда, приходилось пешком, поскольку школьный автобус в связи с каникулами посольство отменило. Но зато в школе, при кондиционере, было приятно работать. До двух часов дня Андрей рисовал стенгазеты, "классные уголки", вычерчивал графики дежурств, таблицы давно прошедших чемпионатов и заполнял казенную школу свидетельствами бурной общественной жизни. Темы для карикатур ему подсказывала Элина Дмитриевна, она же печатала на машинке статьи. Коронной выдумкой своей Андрей считал спортивную стенгазету: заголовок ее ("Бодрость") был выполнен из фигурок человечков в синих тренировочных костюмах с красными лампасами. Лампасы Элина Дмитриевна осуждала "Да ну, как генералы. Еще подумают что-нибудь...", и все посматривала на этот заголовок и хмурилась, а в один прекрасный день "Бодрость" и вовсе исчезла. Но если не считать этого пустякового разногласия, сотрудничали они с Андреем дружно и ладно, Элина очень хвалила его манеру работать с гуашью, а способность выводить буквы плакатным пером без предварительной разметки приводила ее в восхищение. Как-то, расчувствовавшись, она даже погладила его, склонившегося над ватманом по голове и сказала: "Какой ты все-таки... мастеровитый!" Андрей не стал оборачиваться, чтобы ее не сконфузить.
      Он все надеялся, что в один прекрасный день возле школы остановит белая с голубыми стеклами "королла" и в учительскую войдет Кареглазка.
      Осмотрится - и скажет: "Откуда все это? Ведь раньше ничего не было. Впрочем, что делать дочке советника во время каникул в школе, к которой она давно уже не имеет отношения? Общественные нагрузки - это для таких как мы, для работяг. Даже на территории офиса, куда Андрей приходил по вечерам три раза в неделю смотреть советские фильмы, он Кареглазку ни разу не видел: дочка советника не для того явилась за три моря, чтобы смотреть кино на летней площадке, она приехала купаться в океане, играть в теннис, вести южную жизнь.
      В отличие от мужчин, Людмила не преуспела в своих начинаниях. К школе пристраиваться насчет работы Андрей ей запретил: "Там только твоего гуманитарно-технического образования и не хватало! У отца - кампус, меня - школа, не нужно портить мои дела". Представительские склады прочно держали в своих руках жены старожилов, и все попытки подступиться этой твердыне встречали холодный отпор. Звягин с насмешкой говорил Ивану Петровичу: "Ох, как супруга твоя скребется в закрытый распределитель, просто беда!" Некоторое время неуемная женщина носилась с идеей проскочить в женсовет посольства, для этого она считала достаточно взяться за доклад к международному дню детей и тем самым заявить о себе. Однако до посольства, на тот берег реки, даже добраться было непросто, а когда Людмиле Павловне это наконец удалось, то она обнаружила, что вокруг вакансии докладчицы вьется целый рой соискательниц, среди которых не последнее место занимают жены дипломатов. Пришлось и с этой задумкой расстаться. Осталась еще библиотека посольства, закрытая из-за отсутствия кадров. Людмила Павловна без особой охоты пошла туда великодушно предложить свои услуги, и была прямо-таки оскорблена, когда в объединенном месткоме посольства ее кандидатуру отклонили по гуманитарным причинам: слишком далеко ходить от "Эльдорадо", транспорт не предусмотрен, желательны дамы, мужья которых имеют служебные автомашины.
      - Ладно, - решила наконец Людмила Павловна, - буду домработницей у своих мужичков.
      Про себя она прибавила, однако: "... а там поглядим".
      Жара между тем крепчала, она перемежалась тяжелыми ливнями, после которых из-за высокой влажности в номере создавалась такая парилка, что сердце начинало колотиться об зубы. Как-то раз отца привезли с лекции раньше времени: пошла носом кровь. Помня предостережение Валентины, мама Люда беспокоилась, как бы не узнали наши: заставят обратиться к врачу. Но наши не узнали: Ивана Петровича довез сам голландец. Не только довез, но и собственноручно проводил на третий этаж: чтоб на лестнице чего не случилось.
      По вечерам, чтобы не мешать отцу заниматься, мама Люда гуляла с детьми по набережной - от порта до маяка. От залива, мелкого и грязного, неприятно пахло. С набережной видно было здание университета: длинное, белое, похожее на губную гармонику, оно стояло на крутом берегу лицом к открытому океану. Белизна этого здания с розовым отсветом вечернего солнца казалась ужасной: как будто за день оно раскалилось добела и теперь медленно остывало.
      - Вот они, денежки-то, как достаются, - вздыхая, говорила мама Люда.
      Получение первой зарплаты было несколько омрачено. На подхвате в бухгалтерии сидела Галина Сергеевна Звягина, женщина несговорчивая. Справку из "Эльдорадо" о питании она принимать отказалась: . - Что вы мне лапшу на уши вешаете? Я сама десять дней в "Ройяле" прожила, порядки гостиничные мне известны. Там не то что готовить в номере, чайник вскипятить не дадут. Идите к советнику. Если он решит, что все чисто, пусть вашу справочку завизирует.
      Однако Букреев на эту тему даже не пожелал разговаривать.
      - Знать не знаю ни о каком питании, - сказал он. - По мне - вы хоть свиноферму заводите в "Эльдорадо", меня это не касается.
      Брезгливо отодвинул справку на край стола и углубился в свои бумаги, давая понять, что аудиенция окончена.
      В полной растерянности Тюрины топтались возле калитки - и тут подошел Ростислав Ильич. Выслушал сбивчивую жалобу Ивана Петровича, взял у него злосчастную бумажку и ушел. Через пять минут вернулся с подписью советника.
      - Ступай, - весело сказал он Ивану Петровичу, - получай свои кровные - помни обо мне.
      - Ты смотри! - восторженно зашептала мама Люда, когда Ростик удалился. - Я всегда говорила, что с этими сорока процентами дело нечисто. Нет такой статьи, чтобы их у нас забирать! Расходы Тюриных на питание? А при чем тут наш аппарат? Афера какая-то.
      - Но-но, ты полегче, - одернул ее Андрей. - Не трогай советника, ясно? Все у тебя кругом аферисты. А главная аферистка - ты сама.
      Как бы то ни было, денежная сторона командировки, очень до сих пор волновавшая Тюриных, прояснилась: не обманули их, не передернули, и первая зарплата ушла в Союз.
      По ночам не умолкало бормотание. Впрочем, насколько Андрей мог сквозь дремоту судить, тональность изменилась: если раньше мама Люда восторгалась и ахала ("Деньги-то какие! Деньжищи! Жить да жить!"), то теперь она все чаще стала сердиться, споря неизвестно с кем и доказывая, что заработки не такие уж и лихие. Своим оппонентом она, естественно, выбрала отца:
      - Ладно, Ванюшка, не молись! "Тысячи, тысячи"! Какие еще тысячи? Иван Петрович даже слова этого не произносил: он сидел между кроватями на полу и, косо разбросав локти по тумбочке, писал лекцию о теореме Ферма.
      - Какие еще тысячи? - настойчиво, как безумная, приподнявшись и опершись на локоть, шептала мама Люда. - А подарки ты учел? Клаве с Сергеем надо? Надо, принимали они нас хорошо, что бы там ни было. А щербатовским скольким надо? Нам туда возвращаться, не век же мы будем сидеть.
      - Ну, не век, а года три проторчим, - после паузы отвечал, не прекращая писания, отец. - Если не скопытимся.
      - Ой, что ты, три года... - вздыхала мама Люда, лукавя: сама-то она прикидывала, что меньше пяти никак нельзя. - Вон, у тебя вчера опять кровь носом хлыстала, я же знаю. Хоть бы годика два посидеть, это ж раз на всю жизнь...
      Полуголая, с круглым животиком, едва прикрытая простыней, она была похожа на Данаю с картины Рембрандта, ожидающую золотого дождя.
      - А хоть и два, - поддавшись на провокацию, соглашался отец, - тоже заработок немалый.
      И голосом Михаилы Михайлыча добавлял невнятицу:
      - В захватчивости, зло, в подобострастии стремительным своим хотением...
      - Ну, прямо немалый! - яростно шептала мама Люда, пропуская мимо ушей последнюю фразу, как будто это пролетела басовитая муха. - Вон, Андрей растет, сколько будет расходов? Ему школу кончать, в институт поступать... Думаешь, это все за просто так?
      - Я - за просто так учился, и серебряную медаль получил, и диплом с отличием.
      - А сюда ты тоже за просто так приехал? - язвительно спрашивала мама Люда.
      Отец молчал...
      Вся вселенная, казалось, втиснута была в эту тесную клетушку, полную духоты, пропитанной густым запахом пота и гнили. Гнилью пахло с гостиничного двора... Это было настолько гадко, что Андрей чуть не плакал от тоски. Разве это жизнь? Разве люди имеют право так гадко, так временно жить?
      - Вот то-то и оно, - с удовлетворением, как будто напившись прохладной водицы, шептала мама Люда, - то-то и оно, Ванюшка! Теперь какие времена? Прав Ростислав Ильич: вернемся - так и будут все в карман смотреть: дай, дай...
      И однажды Андреи не выдержал.
      - Слушайте, вы! - заорал он. - Я домой уеду, честное слово!
      Шепот стих, заворочалась под боком у "Бати" сестренка, но остановиться Андрей уже не мог. Он вскочил и сел на постели, чувствуя, как стучат его колени одно о другое.
      Мама Люда, приподнявшись, глядела на него со страхом, отец склонился над великой теоремой Ферма... Впрочем, нет, уже не математика это была: "Нац-осв. движ. после Вов", - значилось в подчеркнутом заголовке. Мало отцу было лекций, он тужился стать политинформатором, делал заготовки впрок...
      - Зачем вы меня сюда привезли? - кричал Андрей. - Заживо гнить в этой конуре и слушать по ночам, как вы чеки считаете? Почему вы не отпустили меня в Новороссийск, к тете Наташе? Ах, у вас из зарплаты тогда высчитывали бы двадцать процентов на мое содержание! Сэкономить решили?
      - Тише, сыночка, тише, - шептала мама Люда. - Настю разбудишь.
      - Настю! А о Насте вы думаете? Что она здесь видит? Через полгода превратится в идиотку! Ей нужно мультфильмы смотреть, в детский садик ходить, с ровесниками играть, а вы что с ней делаете? Подождите, еще придется ее вывозить отсюда с амебной дизентерией. Закопали вы ее заживо!
      Выговорившись, Андрей лег ничком на постель и крепко зажмурился. Жгло глаза, в голове было пронзительно светло, как будто под черепной крышкой у него горела двухсотсвечовая лампочка. Душно было по-прежнему, и в то же время он весь дрожал от озноба. Мама Люда поднялась, подошла и догадливо накрыла его простыней...
      Настя, бедная, и вправду, маялась больше всех. От жары, от нехватки витаминов, от тоски... А главное, она никак не могла взять в толк, что это такое с ней делают. Словно тот карпик живой, которого они неделю держали в тазу на Красноармейской улице: он плавал там, все медленнее шевеля плавниками, все чаще заваливаясь на бочок, а потом и вовсе всплыл в теплой мутной воде кверху пузом. Наверно, он тоже недоумевал: что это такое со мной делают?
      На другое утро Андрею было стыдно смотреть маме Люде в глаза. А она, не зная, как его задобрить, с наигранным простодушием сказала:
      - И правда, деточки, скучно живем. Давайте по кинотеатрам ходить. Что мы, на самом деле, чего боимся? В гостинице наших больше нет, никто не докажет. В кинотеатре "Метро", я слышала, какой-то жуткий фильм идет. Пошли, посмотрим для начала? Андрюша будет нашим переводчиком.
      Лицо у нее при этом было жалкое, заискивающее, виноватое. Настасья запрыгала на постели, захлопала в ладоши. Андрей молчал.
      - А папа? - спросила сестренка. - Когда же он будет к лекциям готовиться?
      - А папу мы с собой не возьмем. А то он очень уж осторожный. По голосу мамы Люды можно было понять, что этот вопрос с отцом уже, обговорен и что мама просто лукавит.
      И в тот же вечер они впервые оказались в местном кино. Зал кинотеатра "Метро" был не хуже, чем в щербатовском "Лебеде": просторные ряды, мягкие кресла, толстый голубой ковер под ногами. Пока горел свет, играла тихая музыка, на экране менялись неумело нарисованные бледные диапозитивы, прославлявшие национальные вооруженные силы и рекламировавшие средства борьбы с тараканами. Эти рисунки похожи на увеличенные этикетки со спичечных коробок. Настя решила, что это и есть кино, и начала ругаться, даже укусила маму Люду со злости. Еле удалось ее уговорить.
      Между рядами ходили разносчики в белых курточках, они продавали кока-колу, сигареты, жевательную резинку. То и дело слышались их требовательные, хоть и негромкие возгласы, как будто они искали приятеля: "Коля! Коля!"
      Впереди расположилась группа местных подростков, ровесников Андрея. Один, курчавый, с металлическими зубами и с темными от въевшихся опилок и масел руками слесаря угощал своих приятелей кока-колой. Наверно, и в кино их пригласил на свои средства. Приятели молча потягивали через тростинки напиток, а он заглядывал им в лица, беспричинно смеялся, передразнивал, как они пьют, подталкивал их локтями - и, видимо, втайне досадовал на себя за затраты. Ему хотелось, чтобы приятели были счастливы и довольны, а главное - чтобы они, преисполненные благодарности, шумно восхищались его щедростью.
      Суетливое веселье подростка заразило Людмилу Павловну: ее состояние было похожим, она тоже страстно хотела, чтобы ее деточкам было весело и хорошо. Поманив разносчика, Людмила взяла у него бутылочку кока-колы для Насти и жвачку для Андрея. Кока-кола была ледяная, и у Насти ее пришлось отобрать, а жвачка оказалась местного производства, она плохо жевалась и отдавала мылом. Что же касается цены, то, по-видимому, здесь, в лучшем кинотеатре города, была установлена жестокая надбавка, да еще плут-разносчик накинул вдвое, и, когда Андрей сообщил маме Люде, сколько эта мелочь стоит, она смутилась и едва наскребла в своем кошельке нужную сумму.
      Вдруг свет погас, слайды на экране пропали, появилось яркое изображение развевающегося национального флага и солдата в каске, стоящего на часах. Грянул гимн, все вокруг поспешно поднялись... это напомнило Андрею проезд броневиков мимо "Эльдорадо". Он покосился на подростков, которые, выпятив кадыки, стояли навытяжку, в глазах их вдохновенно отражался киноэкран, - и тут кто-то как будто шепнул ему на ухо: "Смотри в оба". Мальчик обернулся: по проходу, пригнувшись, семенил служитель "Метро" с фонариком в руке, за ним в светлом "сафари" с погончиками вышагивал во весь рост Виктор Маркович, его пышная седина парила в полумраке, как шаровая молния, и электрически сухо потрескивала. Следом, темнолицая от загара, выступала мадам, а позади в белых брюках и белой маечке шла Кареглазка. Андрей стоял возле прохода, и от нее пахнуло такой свежестью и океанской солоноватой чистотой, что Андрей покраснел от радости. Странно краснеть в темноте, когда тебя никто не видит: если бы он и в самом деле начал светиться, как чугунная чушка, то Кареглазка, проходя мимо, наверняка бы его заметила.
      Букреевы расположились тремя рядами ближе к экрану, и это обещало осложнения на выходе: если мать увидит советника, она, чего доброго, упадет в обморок. Вроде бы запрета на посещения местных кинотеатров не было, если не брать в расчет предупреждений Валентины Аникановой... но у Валентины за все высылают. Сама, в бытность начальницей, стращала людей - и себя же вконец застращала. Подумав так, Андрей покосился на маму Люду, но она ничего не заметила: церемония предъявления флага захватила ее воображение.
      Минут, наверно, сорок показывали рекламные ролики предстоящих фильмов: красивая брюнетка, щеголявшая в кожаном комбинезоне на молнии, лихо ездила на спортивном авто, отчаянно стреляла и дралась с мужиками, а в промежутках расстегивала молнию намного ниже пупка, обнажая сверкающее голое тело. Мама Люда стыдливо поглядывала на Андрея, потом в воспитательных целях прошептала:
      - Тьфу, дрянь какая, бесстыдство!
      Андрей, естественно, так не считал. Ему, конечно, хотелось бы, чтобы мать воздержалась от комментариев, но он не стал ее одергивать. Мальчика занимало новое и довольно странное чувство: ему доставляла удовольствие мысль, что Женечка Букреева тоже смотрит на эту деваху. Так ей и надо, пускай не заносится. Пусть знает, что не одна она на свете, вот так.
      Фильм, на который они пришли, назывался "Бесстрашные убийцы вампиров" и требовал куда более квалифицированных переводческих услуг, чем те, которые мог предложить Андрей. Жуткий замок мертвецов, которые притворяются живыми людьми и лишь в нужный момент обнажают свои длинные зубы, от укуса живой человек неизбежно превращается в вампира, профессор-вампиролог и его молодой спутник попадают в этот замок и, освободив молодую девушку, увозят ее на санях, а вампиры преследуют их по снегу в самодвижущихся гробах. Наконец погоня осталась далеко позади, профессор на облучке, молодой человек, держа в объятиях возлюбленную, дремлет под меховой полостью, и вдруг красотка медленно открывает глаза, тихо, медово улыбается и, приподняв верхнюю губку, обнажает два страшных голубых клыка...
      Как ни странно, Настю все эти ужасы совершенно не напугали. Пару раз она, правда, с любопытством спросила:
      - А зубки кажет зачем? Кусать будет, да? А это больно?
      И где-то в середине фильма, когда начались самые страсти, она перелезла на колени к своему "Бате", положила голову ему на грудь и блаженно заснула. Зато мама охала, ужасалась, переживала и изводила Андрея вопросами:
      - Чего это он говорит? А зеркало тут при чем? Ай, ну тебя, ничего ты не знаешь!
      Зеркало было как раз очень даже при чем: вампиры не умели в нем отражаться - и этим кардинально отличались от настоящих людей. Самая жуткая сцена в фильме связана была именно с зеркалами. В разгар танцевального вечера в замке герой, не подозревающий, что угодил в самое гнездилище кровопивцев, смотрит на зеркальные стены зала - и вместо пестрой толпы танцующих видит себя одного...
      Когда зажегся свет, Андрей занял маму Люду поисками Настасьиной сандалии (которую заблаговременно стащил у нее с ножки и задвинул подальше под кресло) и, только когда Букреевы прошли мимо, дал команду подниматься. Мама Люда, потрясенная фильмом, молчала, Андрей нес Настасью на руках, откуда у него берется лишний вес, - и изредка поглядывал на идущую впереди, в пяти шагах от него, Кареглазку. Золотистая шерстка, спускавшаяся у нее от затылка вдоль позвоночника и между лопатками, о существовании которой он до сих пор не подозревал, делала рыжую девушку похожей на инопланетное существо. Вдруг, почувствовав взгляд, Кареглазка обернулась - и приветливо махнула ему рукой. Андрей энергично замотал головой: приложить палец к губам он не мог, поскольку обе руки его были заняты. Женечка удивленно подняла брови, он показал взглядом на голубую спину ее отца, и она усмехнулась, довольная, видимо, тем, что папочка имеет такую власть и что специалисты его боятся. Андрей как раз не боялся, но маму Люду лучше было не волновать.
      У подъезда Букреевы уселись в свою белую "короллу" с голубыми стеклами и укатили, а Тюрины побрели через весь город пешком. Мама Люда все переживала:
      - Ну, как же можно такое показывать? Я прямо со страху чуть не умерла! А эта девка непотребная в кожаном, она потом куда подевалась?
      Андрей снисходительно растолковал ей, что непотребная девка совсем из другого фильма. Он думал о том, что с кошмаром Валентины Аникановой покончено: теперь уж если кто явится к нему во сне, так это кинобандитка в кожаном комбинезоне. А это намного упрощает жизнь: вряд ли она когда-нибудь предстанет перед ним вживе.
      На другой день Тамара стала ревниво допытываться, где это они пропадали вчера. Привязанность ее, крепчая день ото дня, начинала приобретать самовластные формы, и Андрей не переставал удивляться, отчего маму Люду это не тяготит. С детским простодушием мама Люда стала пересказывать Тамаре вчерашний фильм о вампирах. Но Тамару все эти страсти мало тревожили, ее возмутило другое:
      - Как, и вы с Дюймовочкой шли туда и обратно пешком? Через весь город? Какое варварство! А я? А "субару"? А мой телефон? Неужели так трудно было поднять трубку и сказать: "Отвези нас в кино?" Ладно, "субару" недостаточно для вас хороша. Кто запрещает вам купить здесь машину? Подержанную, в рассрочку. Деньги тратить, как видите, некуда. Хотите, я вам устрою? И права тоже можно купить.
      - Права есть у Вани, - растерянно сказала Людмила. - Он все документы с собой притащил, даже билет в читальню.
      - Ну, тогда какие проблемы? - обрадовалась Тамара. - Завтра же подыщу вам дешевенький "пежо".
      Андрей смутился: зря он называл ее международной идиоткой.
      - Мама, давай! - сказал он, покраснев. - Давай купим, а, мам?
      - Не знаю, - задумчиво ответила мама Люда. - Конечно, хотелось бы по-людски. Вон, гэдээровцы все на машинах, болгары тоже, а уж капиталисты - само собой разумеется. Но у наших-то нету ни у кого. Может быть, нам не положено?
      - Что значит "не положено"? - рассердилась Тамара. - Не за казенные деньги, а за свои. Глупости какие ты говоришь, Люся! Я понимаю, моей машиной вы пользоваться брезгуете...
      - Да нет, да что ты, голубушка! - смущенно залепетала Людмила. Просто не хочется тебя обременять. Но все-таки непривычно как-то... надо будет у начальства спросить.
      Право, не в добрый час подсказала Тамара эту идею.
      - Ну, хорошо, - кротко сказал отец, - я спрошу. Только смотрите...
      Было это вечером на киноплощадке офиса, ждали из культцентра фильм с пророческим названием "Берегись автомобиля". Все специалисты, человек полтораста, явились с женами и детьми: посещение киносеансов считалось здесь обязательным. Звягинцы толпились на своем традиционном месте -под фонарями у стенда "Лучшие среди нас".

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16