Симфонии двора (сборник)
ModernLib.Net / Поэзия / Александр Новиков / Симфонии двора (сборник) - Чтение
(Ознакомительный отрывок)
(стр. 1)
Александр Васильевич Новиков
Симфонии двора
СТРАНА ВСЕОБЩЕГО ВРАНЬЯ
А ЦЕРКОВКА УБОГА
А церковка убога, и потому в ней склад. Товарищ кладовщик с хозяйским чувством Хранит на алтаре эмаль и бустилат, А в ризнице – фосфат и ящик с дустом. Поглаживает счеты и косточки кладет, Пропихивает дебет через кредит. Архангелы трубят, и Страшный Суд грядет, Коль ревизор по зову их приедет. Распластаны недвижно святые на стенах, Прошитые стальными костылями — Товарищ кладовщик не смыслит в именах, Поскольку не оценены рублями. В закрещенные окна лишь сунься, ангелок! — Стрела твоя ему – быку иголка! Товарищ кладовщик – ВДОАМовский стрелок, На то ему и дадена двустволка. Здесь отпускает он, как грех, чего кому: Лопаты, ведра, краски, стекловату… Приходят на поклон сюда теперь к нему, И крестит он десницей или матом. Со звонниц облетели давно колокола — За них агитплакат звонит ударный. Товарищ кладовщик с пасхального стола Вкушает и без звона регулярно. Не ладановый дух пускает «Беломор». Марию-деву мухи обходили. Здесь не колхозный склад – здесь Русской Веры морг «Товарищи» для нужд соорудили. Ограде проржавелой по грудь чертополох. Ветшает все (как только терпит кладка!). Но пращуры мудры: предвидели, что Бог Вернется, как бы ни было здесь гадко. А нынче куполам град хлещет по щекам, На маковках ни крестика, ни шпиля. Покуда время здесь сидеть кладовщикам, Нести тебе свой тяжкий крест, Россия! Толпиться на поклон и славить подлецов, Рожденных и взлелеянных тобою. У высохших икон заплакано лицо. И слух истерзан барабанным боем. 1988 год
АЙ, ПО СТЕНОЧКЕ
Ай, по стеночке по красной звезды зыркают, бледны, И крылами воронье сучит и пляшет. Расстреляйте нас, подрясных, у Кремлевской, у стены, Да не с вашей стороны, а с нашей. Расстреляйте, суки, в глотки жжены Да в лады. Расстреляйте нас, блаженных, За предчувствие беды! Оглашенных, обряженных и запинанных под дых. Я и сам такой, поди. Мне скопом – краше. Расстреляйте нас, блаженных, не схваченных в поводы, Что не с вашей стороны, что не с нашей. Смилуйтеся, суки — Чтоб не в брюхо, а в кадык! Расстреляйте нас за муки, За предчувствие беды! Ах, что же, Господи, мы всуе поминаем все себя? Всем воздастся нам прилюдно. Даст Бог — с ними. Но мы лопатками к кремлевской встанем горько, но любя. Расстреляйте нас – не ради, а – во имя. Расстреляйте, суки! Да и – в пепел. Да и – в дым. Расстреляйте Ор, и Лепет, И Предчувствие Беды. 1998 год
АХ, ВОЙНА
А войну войной никто не называл, Окромя солдатиков. А тыловой мордастый генерал Слал все интендантиков Документики сшивать — Листики пролистывать. Ах, война – родная мать — Воровать да списывать. Да тех солдатиков сложить В цинк по обе стороны, Да о потерях доложить — Мол, не склевали вороны! А им, солдатикам, весной В землю так не хочется… Ах, война – карга с косой, Сука да наводчица. А им в ушаночке – звезда С лапами поблюсклыми. Да им до Страшного Суда Оставаться – русскими. Что ж друг друга мы опять Пожирали поедом? Ах, война, ядрена мать — Барыга с магиндовидом. А теперь-то им куда С ремесла заплечного? Чай, во лбу-то их звезда Не шестиконечная. Им теперь что белена, Что розочки с иголками… Ах, кремлевочка-война — Вахтеры с треуголками. Им теперь весным-весна, Как невеста в копоти, Та, что в лодке без весла Кружит в вечном омуте, И швыряет в рот песок, И стирает мелями… Ах, война – юнца висок. Теплый. Да простреленный. 1999 год
БОЖЬИ КОРОВКИ
Мы ходим все под Богом. Ползком или парим. То вдруг упремся рогом, А то перегорим. И боги наши ловко Нас доят и стригут. Мы – божии коровки, Удобный рабский труд. Мы божии коровки, Мы панцирем красны, Мы в серые коробки Навек поселены. И что не всех убоже, Довольны мы, эх-ма! И потому мы – божьи. И потому нас – тьма. Жизнь соткана на пяльцах, Воздушна и легка. Вот мы взлетаем с пальца, Что тычет в облака. Умильно корчим рожи Над млеком облаков, Ведь мы коровки – божьи, Мы доимся легко. Эх, жизнь наша – рулетка! Свое не проглядим! Нас в небе ждет котлетка — Вот там и поедим. Нас в небе ждут обновки. Вперед! Вперед! Вперед! Мы божии коровки — Удобный райский скот. Объявят небо – ложью, Иль все сгорит в огне, На все нам – воля божья. А бог наш – на земле. Нам холодно, нам душно, Мы тянемся к богам, Покорны и послушны Их фетровым рогам. А боги так похожи По платью и уму. Вот потому мы – божьи. И вечны потому. 1984 год
«Бывшие комсомольцы – в порядке…»
Бывшие комсомольцы – в порядке. Бывшие коммунисты – в шоколаде. Все так же коллективом – на блядки. Вот только поменялись бляди. Ай, бляди – как прежде – красавицы. Двуствольные да двужильные. Все так же на… бросаются. А коммунисты – жабы плешивые. Ах, за что я так люблю блядей — У них-то все по-честному. А у коммунистов, бля, меж грудей Нынче распятье крестное. Жгучие педерасты – в артистах. Нудные графоманы – в поэтах. Которые, бля, при коммунистах Как мухи были в котлетах. А нынче, глотку выдрав, Певица России с Европою Поет перед хором пидоров, А коммунисты, бля, хлопают. А бляди – как курица с яйцом — Все так же – по баням и голые, Ведь у коммунистов с человеческим лицом В банях любовь двуполая. По щучьему повеленью: Не будет стоять – поставят, Скажут волшебное слово – «Ленин», — И у коммуниста, бля, встанет. 1991–1992 годы
В ОБЕТОВАННОЙ СТРАНЕ
В обетованной стране Встретились мы – одногодки. Ах, не видались, поди, уже тридевять лет! И подливает он мне Из принесенной мной водки. Все у него хорошо. Все, что искал, он нашел. Все хорошо. Только Родины нет. А ночь – будто омут в реке. И стынет луна на удавке. И говорит он в хмелю: «Я назавтра возьму пистолет…», А завтра он впрямь с ним в руке, Только на бензозаправке. Все у него хорошо. Все, что искал, он нашел. Все хорошо. Только Родины нет. И иноземка-жена Над переводом хохочет. И я ей пою прямо в бюст – как подпивший корнет. Но вдруг исчезает она — Ей хочется в дансинги ночью. Все у него хорошо. Все, что искал, он нашел. Все хорошо. Только Родины нет. Ударим в гитару потом. Трясьмя затрясутся стаканы. С блатными куплетами выйдет гремучая смесь. И грудь осеняя крестом, Он вдруг разрыдается спьяну, Что все у него хорошо… Что все, что искал, он нашел. Что все хорошо. Только Родина — это не здесь. 1999 год
ВОЙНУШКА
Брось пилотку, пусть проверят, Может, запах их проймет, Может, запаху поверят, Что война – она не мед. Что на посохе солдатик С перестреленной судьбой Награжден не к круглой дате, А за выигранный бой. Кто войну не тихой сапой Прослонялся по тылам, Знает: горький этот запах Приживляется к телам. Только вряд ли это здесь им Втешешь, бледного бледней — Победителем в собесе Выйти во сто крат трудней. Здесь ори, хоть заорись им — «Нет инструкции такой, Чтобы сразу, без комиссий, Коль с простреленной судьбой!..» Не привыкли здесь на веру, Позакрылись на запор Эти души – «бэтээры», Не пробойные в упор. А в пилотке, за подкладкой Ухмыльнулся Дух Войны. А на посохах ребятки — За бумажкой вдоль стены. А бумажка – на полушку — Не расщедрятся, не жди, Поигравшие в войнушку В детство впавшие вожди. 1989 год
ВСЕ ДВИЖЕМСЯ
Все движемся – устроен мир на том. Настал черед, и я с Восточной съехал. В дорогу песен хулиганских том Собрал мне двор с эпиграфом: «К успеху». Держал меня в горсти Всесильный Дух Дворовый. Уехал. Двор, прости. Нить жизни – шнур суровый. Прописан все ж припевочкой, Что на ветер в трубу, Где поцелуй твой, девочка, Еще печет губу. Где нож – не для побоища, Где пуля спит, не воюща, Где старый друг живой еще С отметиной на лбу. Все движемся. Уже до третьей тыщи — шаг. За столько лет – впервые. И как велела певчая душа, Пою свои куплеты дворовые. И верю, не придут И не отнимут строчки. И в ночь не уведут К тюремной одиночке. Христос и тот за заповедь Прощать до стольких раз, Готов и нынче залпом пить За милосердных нас. За то, что жили – маялись, Кручинились и славились, За то, чтобы покаялись, Не завтра, а сейчас. Все движемся. До святости икон Дойти б умом. А не как есть — ногами. Чтоб бег начав со стремени верхом, Не кончить тараканьими бегами. Из всех на свете стрел По мне – Амура стрелы. Ах, как бы я хотел Лишь ими пичкать тело. И бунтовать, и струны рвать За все, что в сердце грел. И все на свете согревать Во имя этих стрел. И чтоб в глазах той девочки Так и остаться неучем. А остальное – мелочи. Так, видно, Бог хотел. 1999 год
«Вы простите меня, Очеретин…»
Вадиму Очеретину, Члену Союза писателей СССР, в ответ на его рецензию от 04.05.84 на мои стихи, с которой и начинается мое уголовное дело № 1078
Вы простите меня, Очеретин, Я и сам, если честно, не рад — Не попал в довоенные дети, Не родился полвека назад. Не катался в вагонах по свету Под кликушества псевдослепых, Не выклянчивал словом монету, Не писал прозаический жмых. Не менял ни имен, ни фамилий — Повсеместно свою оглашал. Вы умней оказались – сменили. А вот я, дуралей, оплошал. Не послушался в детстве папашу И не внял поученьям хлыста — Вот и выпал на голову вашу, Как когда-то Родыгин с моста! Видно, вправду есть Бахус на свете, И слывет покровителем он — Ай, Евгений, как точно приметил: «Пьянке нужен лирический фон!» Ну, а вам не завидую жутко — Труд сизифов – писать и писать. Про серьезное – это не шутка, Даже если из пальца сосать. О, Создатель! Великий Создатель, Что ж ты псевдослепых схоронил? Мне один псевдозрячий писатель Так чудесно про них говорил. Говорил, что «фольклорным фонтаном» Окатили и дали испить — Так с тех пор прикипел к шарлатанам, Что доселе не в силах забыть. И когда ему, дескать, в обузу Созерцать на Пегасов табун, Он свою малохольную Музу Тащит к ним подлечить на горбу. А меня вы простите за серость, За убогий словарный запас, За мою беспардонную смелость Поучать в выражениях вас. Я читал ваш пронзительный опус И спешу в заключенье сказать: Слово «шмон» — по-тюремному – «обыск», И «обыскивать» – значит «шмонать». Впрочем, нет, не учился я впору, Не наполнил познаньем сумы. Вы – знаток воровского фольклора. Я прошу: поделитесь взаймы! Вам завидует вся альма-матер Наших славных уральских певцов: Вы и критик, и врач-психиатр, И историк, в конце-то концов. Вы знаток диссиденства, искусства, Даже сексопатолог слегка. Выражаю вам лучшие чувства: Жаль, что вы до сих пор не зека. А за сим остаюсь неизменно — «Полузековский полупиит». Прав Есенин: мы все в мире тленны — Как я рад, что нас это роднит. 1985 год
ГОД ЗМЕИ
Это ж надо, покромсало Скольких враз вождей, Всех Змея перекусала, Кто был поважней. Кто ловчей и мафиозней, И т. д., т. п., Кто жадней и одиозней, И главней в КП. Год Змеи – такая штука — Испокон веков Жалит Мудрая Гадюка Всяческих царьков. Звон в ушах, как сто монисто — Телетайп орет: Покусал, бля, коммунистов Аспид в этот год! Целовались, миловались, К счастью мир вели, Ан, гляди, проворовались, Лишку нагребли. И змеюка, верно – аспид — Ведь не ленится! — Закусала прямо насмерть Верных ленинцев! 1989 год
ДОСТИЖЕНИЯ
Еще не все исчерпано и выпито. Призывы есть. Есть глашатай-горлан. Ещё бы чуть – и он при жизни вылит был В гранитно-бронзо-гипсовый болван. Застыло время бюстов, околевшее. И новому отсчет дают ростки. Болото сохнет. Воют, воют лешие — Чем суше, тем им муторней с тоски! Колхоз – завоеванье несомненное. ГУЛАГ – его родной и кровный брат. Нет ничего на свете неразменного, Нет никого, кто б не был виноват. Разменян царь с детьми и окружением. Разменяны расейския умы. Разменян бог. Все это – «достижения» — Какие недогадливые мы. Ни повода врагам для упования У стенки – кибернетика – в расход! Генетика в петле – «завоевание». По трупам к звездам – новый марш — поход. Картин и книг потрава и сожжение, Психушек живодерский инсулин — Все это, безусловно, «достижения». А мы считали – комом первый блин. Бесштанная в закорках театралия — Спектакль между жалами штыков. Все поданы звонки, так не пора ли нам Очухаться от зелия хлопков? Жизнь движется – спиралево движение, А значит, повторится тот момент: Призывы. Горлопаны. Достижения. Расход. Завоевание. Размен. Не обезглавела ты, Русь – обезголовела, В покорности застывшая слепой. И сила твоя, исконно воловья, И дух, и честь, и все в тебе – толпой. 1987 год
КРАСНЫЕ И БЕЛЫЕ
Поделились и люто, и наспех, И – в пучину без дна. В поле поровну белых и красных, А Россия – одна. Шашки наголо, шпоры – с размаху, Чья, выходит, права? Покатилась крестами на плаху Золоченая голова. А с небес над простертым телом Ангел черный на гуслях, чу: «Не желаю быть красным, не желаю быть белым. Россиянином, просто, хочу». Разлетелись улыбки в осколки И собрались в оскал. В поле красные, белые волки — Злоба, боль и тоска. Белой кости стена в эполетах. Краснозвездая серость-стена. Только кровь одинаковым цветом. Да Россия – одна. А с небес над простертым телом Ангел черный на гуслях, чу: «Не желаю быть красным, не желаю быть белым. Россиянином, просто, хочу». Слезы в нас раскаяния едки И безмерна вина. Два венца у гусарской рулетки, А Россия – одна. Мы носить не желаем в петлицах Крови цвет, цвет бинта. Огради впредь, Всевышний, делиться На цвета, на цвета. Нам с небес уже громогласно Ангел мечется, голосит: «Нет, не белый я!.. Нет, не красный!.. Россиянин я, аз еси…» 1986 год
КРАСНЫЙ РОДЖЕР
По высокой волне галс за галсом Только прямо, вперед без конца, Плыл пиратский корабль с красным парусом, С «красным Роджером» аж в три лица. – Где вы взяли такие-то рожи? — Вопрошали при встрече суда. – А это наш, – говорят, – родный «Роджер», Подплывайте скорее сюда! И кой-кто швартовался у борта, Не предчувствуя близкой беды. И на «Роджере» первая морда Ухмылялась под шерсть бороды. А вторая, с бородкой пожиже, В оба глаза мигала: пора! Мол, я сверху все донизу вижу, Что касаемо части нутра. Ну а третья, с бородкой невзрачной, Подбородок на кости сложа, Завопила: «Даешь абордачный!..» — С вострым серпом заместо ножа. И задравши у паруса фалды, По берцовой зажавши в руке, При посредстве серпа и кувалды Разжигала страстя в моряке. Как там было все, знать мы не можем, Но видали и мы кой-чаво, Как молились на тот «красно-рожер» И в кровя окунали яво. А потом предавалися танцам С неумеренной тягой к вину. И прозвались «Летучим Голдранцем», И поплыли тихонько ко дну. Плыл пиратский корабль галс за галсом С «красным Роджером» аж в три лица. По высокой волне с красным парусом. Только прямо. Вперед. Без конца. 1986 год
МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ДОЖДЬ
Сыплются звездочки, сыплются бантики, Сыплются грамоты – пестрые фантики. И повсеместно, и сплошь Льет металлический дождь. Копится белыми, желтыми тучами И проливает медали по случаю Дат, юбилеев, торжеств. Или как дружеский жест. Катятся премии, титулы катятся, Лепят на грудь, на пупы и на задницы — Льется избыточность чувств Прямо в прижизненный бюст. Тень самозванца в пристяжку с министрами Бряцает, словно цыганка монистами, Благоговейно дрожит: Чем бы еще ублажить? Двери дубовые, блеклы и малы вы — Хочется дверь из породы сандаловой, Где под ладошечный хлоп Грудь подставляет холоп. Где заправляет мадам Нумизматика И тормошит старика-маразматика: Тесно уже на груди, Надо б расширить мундир! Трескают лацканы, рвутся нагрудники, И надрываются копи и рудники В бравурном кличе: «Даешь На металлический дождь!..» Что это? Дождь? Или давнее бедствие? Кто, наконец, приведет в соответствие И прекратит чехарду, И наградит по труду? Я в этот дождь не попал. Я под зонтиком Криком кричал от бесстыдства экзотики. И не медали ко мне — Груды летели камней. 1985 год
МЫ – ПРУЖИНА ПОД МЫШЦАМИ ВЛАСТИ
Мы – пружина под мышцами власти. Но чтоб мы не взорвались, как тол, Наши мысли кастрирует Мастер — Многоопытный, знающий толк. Многократно испытанный метод, Соль политики всех упырей: На негнущихся – черная мета, От свинца до ярма лагерей. Серп сечет. Тупорылый бьет молот. В паровозном «ура!» и «да здра…!», Как куранты, отлаженный Молох Жрет и чавкает части нутра. Вправо шаг или влево – измена! Палец дернет курок, и – хана! Только прямо, вперед, неизменно. Шагом марш, дорогая страна! Вождь твой классовый тягой воловьей Прет нас в светлое, телом трехжил. Это знамя не блекнет – эй, крови! Если нет, оботрите ножи. Весь бивак оглашен и очерчен. Опоясан, утянут в забор. Если ад – все отныне здесь черти. Если рай – несчастливых за борт. И покуда в колючей ограде Мы – и вольные – те же зека, Здесь кастрируют сто демократий, Как обычно, начав с языка. 1986 год
НА СМЕРТЬ А. Д. САХАРОВА
Все так и было. Кричало быдло, В собачьей стойке изготовясь. Над головой трясло и выло, Порвать готово седую Совесть. Вопила баба. И портупеи Сползали с пуз ему на горло. Собралась стая. Да не успели. Ушел он. Тихо, светло и гордо. Скорбь академий. И даже – Тауэр. По всем столицам – известье глухо. И лишь в России на общий траур Не набралося – не глоток – духа. Не одолело людское вече Людишек мелких, на власть реченных. Не докричалось. Ушел навечно Великий Политзаключенный. 1990 год
О НАЗВАНЬЯХ ГОРОДОВ
Чудно так, что городов Больше, чем правителей. Смотришь: чуть только – «готов!» — Тут как тут славители. Например: была ты – Тверь С архи-древне-глиняной, Ан преставился теперь, И быть тебе – Калининым. За примером не бежим — Тьма примеров тьмущая. Может, кто и заслужил По такому случаю. Но по мне, хоть ты герой, По всем меркам вымерен — Город выстрадай, построй, А потом уж – именем. Брежневка… Устиновка… Ворошиловка… И без «ка» живут пока. Ждут пинка. Дико так, что в городах Улицы столетние Тихо канули в веках Или ходят сплетнями. Как там сказано у нас: «Мир до основания…»? Нам разрушить – плюнуть раз. И – лепи названия. Брежневка… Устиновка… Ворошиловка… И без «ка» живут пока. Ждут пинка. А на улицах – дома С арками-порталами. Коль велик был – жизнь сама Ждет с инициалами. Но коль бюст себе сваял, В лучший мир не прибранный — Скоро вывеска твоя Взвоет всеми фибрами. Брежневка… Устиновка… Ворошиловка… И без «ка» живут пока. Ждут пинка. Лики мутные икон И тюрьма старинная Звали город испокон Катей-Катериною. Имя стерли, вымели Катьку слабополую, И пошли, пошли, пошли Слабые на голову. Брежневка… Устиновка… Ворошиловка… И без «ка» живут пока. Ждут пинка. Всех припомнить не берусь Городов и званий я. И, пожалуй, только Русь Может дать названия. Самозванцев же – сорвать, Вслед на разный лад свища. И отныне называть Ими только кладбища. Сталинское… Брежневское… Ворошиловское… Там, где похоронено лучшее людское. 1984 год
ПИСЬМО К ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ
Товарищ Генеральный секретарь! Еще витает дух почивших в бозе. По правую от вас еще – главарь, По левую, чуть сзади – мафиози. Очки сверкают за спиной у вас, Не круглые, но все-таки зловещи, Готовые в два счета, хоть сейчас, Как только им хоть чуточку проблещет. Ветви поздно выряживать почками — Это древо прогнило в корню. Зря пытаетесь язвы – цветочками, Поливая три раза на дню. Я помню прозорливейших отцов, С историей играющих, как с сучкой. И каждый начинал в конце концов Не здесь, так там опутывать колючкой. Как мог он ошибиться и сглупить? Он завещал нам верить этим шляпам. Как страшно, что могло бы так не быть И подыхать пришлось мне с тем же кляпом. Пересылки, остроги и лобники Есть на выбор любых величин. Все мы в этой стране уголовники, Всех судить нас за то, что молчим! Я думаю, коль я еще живу. Вдвойне, когда меня на рифы тащит. Я далеко глядеть вас не прошу, Но я прошу: оглядывайтесь чаще. Благой порыв дать волю всем парам Не означает скорый выход в море. Я вас прошу не строить дальше храм, Где кость на кость на кровяном растворе. Бросьте в печь оловянным солдатиком, Если в чем-то не прав я насчет: Волю дать мужикам бородатеньким, Остальное само нарастет. Где совесть не в чести и не у дел, Ждет роба или пуля менестреля. Я тоже, разумеется, сидел, Спасибо, не повешен, не расстрелян. Но большего поставить на алтарь, На жертвенник кровавый я бессилен. Товарищ Генеральный секретарь, Во имя Бога, Бога и России! На струне перетянутой держится И вопит Вам со всех колокольнь Несказанная боль Самодержца И анафемы Тихона боль! 1984 год
ПОВЕЗЛО ЖЕ
Повезло же, скажу я, Вольфганг Амадею Моцарту — Хоть до срока ушел, но вознесся и много успел. Разорвали б сегодня его, как крапленую сальную карту, Лишь за то, что он «Мурку» играть не умел. Повезло и Ван Гогу, от роду не знавшему слуха. Отжила вместе с ним его пьяная стая химер. Оторвали б ему и второе, и первое ухо Лишь за то, что «Подсолнухи» выписал в малый размер. И Джордано костер показался бы мерой лояльной, И за то, что он «вертится мир наш» сказал, Пропихнули б ему кой-куда разогретый паяльник — Он обратное б в этот же миг доказал. Вот и мне повезло: я умею и кистью, и «Мурку», И что вертится мир, я могу говорить или петь. И пока не восстал во плоти мавзолеевый урка, Как мне хочется тоже хоть малость пожить и успеть. 1997 год
ПОПРОШАЙКА
Мир играет в цифры, в буквы, В званья, в должность или в чин. Мир играет даже в куклы Всех цветов и величин. Кукол разных-всяких шайка Ходит-бродит по земле. А я кукла-попрошайка, Я живу себе в Кремле.
Страницы: 1, 2
|
|