Временной узел

* * *

Так закончился первый день пребывания Леры Лопухина в интернате для детей врагов народа. За ним последовали второй, третий и…. пятьдесят седьмой. Почти два месяца прожил Лера в интернате, когда однажды его вдруг вызвали к директору. Саныч самолично довел его до дверей директорского кабинета, взял за руку и провел внутрь. Первого, кого увидел Лера, войдя в кабинет, был его хозяин. Директор интерната сидел за столом и что-то писал в тетради, низко склонив голову. Слева от директорского стола на высоком стуле Лера, к своей радости, увидел Клавдию Михайловну, а еще дальше (мальчик в первые мгновения не мог поверить своим глазам) в глубоком кресле сидела тетя Зоя. Лицо тети Зои светилось счастливой улыбкой, а по щекам текли слезы.

Последний раз Лера видел тетю в сентябре прошлого года. Вскоре после ареста папы она приехала к Лопухиным и прожила у них около недели. Лера хорошо помнил свою тетю и сейчас, увидев ее, тут же узнал. А узнав, бросился к ней со всех ног, совершенно позабыв о присутствии в комнате посторонних людей. Тетя Зоя поднялась из кресла и успела сделать навстречу Лере пару шагов, когда тот с разбега врезался ей в живот, уткнулся в него лицом и, обхватив тетку обеими руками, крепко прижался к ней всем телом.

С минуту они стояли, обнявшись, посреди комнаты в полной тишине.

– Кх, кх, – услышал Лера за своей спиной осторожное покашливание Саныча, вслед за которым раздался его зычный голос, – так… вот… воспитанник Лопухин по вашему приказанию доставлен.

– Спасибо, Владимир Александрович, – кивнул головой директор, – вы можете быть свободным.

– Зоя Владиславовна, – обратился он к Лериной тете, – последняя формальность. Распишитесь пожалуйста здесь.

Он обмакнул ручку в чернильницу и протянул тете Зое. Та поспешно черкнула свою роспись и, возвращая ручку, тихо спросила, запинаясь:

– Мы… можем быть… свободны?

По лицу директора пробежала виноватая улыбка.

– Да, да, конечно. Только заберите у Пелагеи Петровны личные вещи Валерия.

Спустя четверть часа Лера шел через интернатский двор, держась за руку тети Зои. Вернее, он не держался за теткину руку, а тянул ее за собой в сторону главных ворот. Лера все еще не мог поверить, что страница его жизни, связанная с интернатом для детей врагов народа, окончательно перевернута. Ему казалось, что вот сейчас раздастся громоподобный голос Саныча: Лопухин, а ну живо в строй! И ему снова придется маршировать в строю по темным коридорам из спальни в класс, из класса в столовую, из столовой в спальню и так всю жизнь. Лишь когда они с тетей, миновав проходную и пройдя два квартала по улице, завернули за угол, Лера вздохнул с облегчением: свобода!

На трамвае они доехали до железнодорожного вокзала, и тетя Зоя купила билеты на ближайший поезд до Москвы. До отправления поезда оставалось более трех часов, и Лера с тетей отправились в привокзальный ресторан. Когда тетя Зоя заказывала официанту по порции борща и гуляша, Лера не удержался и попросил тетю заказать ему двойной гуляш. За два месяца, проведенных в интернате, Лере лишь дважды довелось поесть мясное блюдо. То были жесткие, пережаренные котлеты, величиной чуть больше пуговицы на его шубе. И сейчас, сидя за ресторанным столом, Лере казалось, что он мог бы съесть за раз телячью ногу. Однако после огромной тарелки борща, гуляш Лера осилил с трудом, а от пирожного с чаем отказался вовсе.

В купе вагона, разместившись на верхней полке, Лера, едва коснувшись головой подушки, тут же уснул, а проснулся лишь утром следующего дня, когда поезд подъезжал к Москве.

До переезда в Москву Лера мало что знал о своей тете. Теперь же, поселившись в ее однокомнатной квартире в самом центре столицы, в Столешниковом переулке, мальчик с удовольствием слушал по вечерам теткины рассказы о ее богатой событиями жизни. Ровесница двадцатого века, она, как и Лерина мать, родилась в Петербурге, в зажиточной семье крупного промышленника. Училась в гимназии, а затем в Смольном институте благородных девиц. Знала несколько иностранных языков и мечтала о замужестве с любимым человеком. В общем, детство и отрочество Зои Воронковой протекало гладко и безмятежно. Но тут грянула война. В шестнадцать лет Зоя оставила Смольный институт и записалась на краткосрочные курсы сестер милосердия. Через месяц она оказалась в прифронтовом госпитале. Уже по прошествии нескольких дней ухода за тяжелораненными бойцами романтический патриотизм, побудивший девушку оставить уютный Петербург, был забыт. И если бы не врожденное чувство ответственности за принятое обязательство, Зоя, подобно многим своим сверстницам, не задержалась бы долго в госпитале. Но девушка проявила характер и постепенно тяжелая (как физически, так и морально) работа сестры милосердия стала для нее привычной.

Там, в госпитале Зоя встретила свою любовь. Объектом ее пылких чувств стал двадцатичетырехлетний унтер-офицер с тяжелым ранением левого плеча. До войны Владимир, так звали унтер-офицера, учился в московском университете. С началом военных действий он оставил учебу и добровольцем ушел на фронт. Однако воинственный пыл у молодого человека вскоре угас и сменился стойким убеждением в необходимости скорейшего прекращения кровавой бойни. На этой почве он сошелся с большевиками и стал активным пропагандистом их идей. За те три недели, что Владимир находился в госпитале, он сумел привить эти идеи Зое, и она стала членом большевистской партии. После окончания лечения Владимир был комиссован и уехал в Москву. Вслед за ним туда же отправилась Зоя.

В Москве молодые люди сняли небольшую меблированную комнату и активно включились в революционную работу. После Октябрьской Революции Зоя занимала ответственные должности в Моссовете, а позднее стала работать в наркомпросе, у Луначарского. С началом Гражданской войны Зоя и Владимир неотлучно находились в гуще военных событий. Она – в качестве комиссара, а он – командира различных воинских частей.

После войны Зоя окончила институт Красной профессуры, и вскоре ее назначили деканом одного из факультетов сельскохозяйственной академии им. Тимирязева. Владимир же был направлен на работу в ОГПУ. Брак свой они оформили официально, однако детей у них не было. Возможно, это явилось одной из причин разлада в их отношениях. После почти десяти лет совместной жизни Зоя с Владимиром расстались. Вскоре бывший муж встретил другую женщину, они поженились, и через год у них родилась дочь. Тем не менее, Владимир с Зоей продолжали поддерживать между собой связь. Они часто звонили друг другу, а иногда даже встречались. (Именно бывший муж, который к тому времени работал в центральном аппарате НКВД, помог Зое вызволить племянника из интерната для детей врагов народа).

Расставшись с мужем, Зоя целиком посвятила себя работе. Защитила сначала кандидатскую, а затем докторскую диссертации. Написала две книги и постоянно печаталась в научных журналах.

Лере у тете Зои жилось хорошо. Все неистраченные материнские чувства тетка излила на племянника. Одевала с «иголочки», закармливала деликатесами и при этом умудрялась понапрасну не баловать его и воспитывала в строгости. Она взяла за правило каждый вечер проверять Лерины школьные домашние задания и попутно рассказывать о многих интересных фактах, касающихся изучаемых тем.

Накануне первого учебного дня в новой, московской школе тетя Зоя посадила Леру перед собой и, строго глядя ему в глаза, начала твердым голосом:

– Запомни, теперь ты не Валерий Николаевич Лопухин, а Валерий Владиславович Воронков. Я, Зоя Владиславовна Воронкова – твоя мать. Отца у тебя нет.

Тетя Зоя замолчала, продолжая пристально вглядываться в Лерино лицо. Мальчик вытаращил на тетку удивленные глаза.

– Почему? – тихо спросил он.

– Таково было условие. Иначе тебя не отпустили бы из интерната. И вот еще что, – продолжила тетя Зоя после небольшой паузы, и Лера почувствовал, как дрогнул от волнения ее голос, – постарайся называть меня мамой. Хотя бы при посторонних.

С того дня так и повелось: при посторонних Лера называл тетю мамой, а когда они оставались одни, звал по-прежнему тетей Зоей. Три последующих года пролетели незаметно без каких либо значительных событий в Лериной жизни. Потом грянула война. Из длинного ряда событий, связанных с войной, три из них наиболее ярко запечатлелись в памяти мальчика. Первое случилось в октябре сорок первого. Тогда прямо на улице, на глазах у Леры патрулем НКВД был расстрелян паникер. Двое молодых, здоровых милиционера долго и безуспешно пытались поставить паникера, щуплого на вид мужичонку лет пятидесяти, к стене дома. Мужичонка визжал истошным голосом, извивался всем телом, пинался и кусал милиционеров за руки. Несколько минут начальник патруля, пожилой, грузный мужчина, молча наблюдал за потасовкой. Вдруг он резким движением выхватил из кобуры пистолет и, шагнув к арестованному, в упор произвел в него несколько выстрелов. Паникер упал на асфальт, однако еще с минуту продолжал скулить и сучить ногами. Через полчаса приехала кузовная полуторка. Убитого, словно мешок с песком, закинули в кузов, и полуторка уехала.

Второе событие произошло весной сорок второго года. Вечером Лера сидел за столом с открытым учебником геометрии, пытаясь разобраться с домашним заданием. Тетя возилась на кухне, готовя ужин. В этот момент раздался звонок, а затем сильный стук во входную дверь. Тетя бросилась открывать. На пороге стояла соседка, Галина Тимофеевна. В опущенной руке у нее был зажат исписанный лист бумаги. Леру поразил взгляд Галины Тимофеевны. Стеклянный, смотрящий прямо перед собой и, в то же время, в никуда.

– Что случилось, Галя? – тетя осторожно коснулась плеча Галины Тимофеевны. От этого прикосновения соседка вздрогнула. Ее взгляд, несколько раз метнувшись из стороны в сторону, нашел тетино лицо.

– Миша убит, – чуть слышно прохрипела Галина Тимофеевна и вдруг повалилась на пол и судорожно заскребла по паркету ногтями, словно вознамерилась содрать с него остатки давнишней полировки. Из груди у нее вырвался страшный звериный вой, от которого Лере захотелось бежать без оглядки.

Пока тетя Зоя хлопотала над соседкой, получившей извещение о смерти сына, Лера забился в угол дивана, сжался в комок и дрожал всем телом так, будто его окунули с головой в прорубь и оставили затем лежать на льду в лютый мороз.

Третье событие случилось летом сорок четвертого. Тогда по радио жителей Москвы заранее оповестили, что в воскресенье по улицам столицы проведут колонну пленных немецких солдат. Лера с утра побежал к своему другу Витьке Голованову. Витька жил на Садовом кольце, и окна его квартиры выходили на проезжую часть, туда, где должны были проходить пленные немцы. Глядя с Витькиного балкона на колонны бывших вояк, Лера испытывал двоякое чувство. Конечно, он был горд за свою страну, за свой народ, громящих фашистских захватчиков. Но, с другой стороны, к нему в душу закрадывалась обида, что в этой битве отказано участвовать его отцу, который достойно (в этом Лера нисколько не сомневался) мог бы постоять за честь Родины.

В 1946 году Валерий закончил школу и поступил в МВТУ им. Баумана. Вступительные экзамены он сдал на отлично и, тем не менее, до последнего момента не был уверен, что будет зачислен в училище, поскольку в тот год при поступлении в ВУЗы преимуществом пользовались бывшие фронтовики. Летом того же года, уже будучи студентом «бауманки», Валерий пережил первую в своей жизни интимную связь. Случилось это так. Тетя Зоя уехала на неделю в Ленинград, навестить дальних родственников, оставив племянника одного в квартире. Как-то вечером раздался звонок в дверь.

– Привет! Зоя Воронкова здесь проживает? А ты кем ей приходишься? Сын? Очень хорошо!

Ярко накрашенная женщина лет сорока пяти с вещевым мешком на плече, бесцеремонно отодвинув Валерия в сторону, шагнула через порог.

– А где она сама?

Незнакомка вперила в Валерия испытующий взгляд, будто подозревала его в убийстве собственной матери.

– Она в Ленинграде. Вернется через четыре дня, – робко пробормотал Лера.

– Меня зовут Калерия, – смягчила взгляд женщина, – Калерия Ивановна. Я Зоина фронтовая подруга. Вместе на Гражданской в окопах вшей кормили.

Она огляделась по сторонам.

– Стало быть, ты один здесь хозяйничаешь?

– Один, – кивнул головой Валерий.

– Ну, тогда я поживу у тебя пару дней. Не возражаешь? – и, не дождавшись ответа, тут же спросила, – где у вас можно помыться? Я прямо с вокзала. Двое суток в вагоне тряслась.

Лера провел гостью в ванную комнату и выдал ей чистое полотенце.

– Тебя как зовут?

Женщина поставила ногу на край ванной, задрала юбку и принялась стягивать чулок.

– Валерий, – чуть слышно пробормотал Лера, смущенно отворачивая лицо в сторону.

– Вот что, Валерий, – женщина опустила ногу и расстегнула верхнюю пуговицу на блузке, – держи деньги, – она засунула руку меж арбузоподобных грудей и вынула потертый кошелек, – сбегай в магазин и купи поллитровку беленькой. Отметим знакомство.

Когда Лера вернулся из магазина, Калерия Ивановна уже хозяйничала на кухне. На столе стояла открытая банка тушенки, а на тарелке разложены ломти соленого огурца. На плите варилась картошка. Сели за стол.

– Ну, разливай, – Калерия Ивановна подвинула Лере два граненных стакана, – поухаживай за дамой.

Валерий наполнил стаканы на четверть. Выпили. Закусили огурцом.

– Между первой и второй промежуток небольшой, – пропела гостья, подвигая свой стакан к Лере. Снова выпили и снова закусили.

– Расскажи, чем занимаешься, – начала разговор Калерия Ивановна, – работаешь или учишься?

– Я недавно экзамены вступительные сдал, – похвастался Лера.

Он с жаром, который добавила выпитая водка, принялся рассказывать гостье о трудностях вступительных экзаменов в МВТУ. Калерия Ивановна слушала, не отрывая от парня глаз. Взгляд ее, словно руки слепого, ощупывал каждый сантиметр Лериного лица. Особым вниманием гостьи пользовались его губы. Поначалу Леру смущал этот взгляд, но, приняв очередную дозу хмельного напитка (Калерия Ивановна теперь сама разливала водку по стаканам), он перестал обращать на него внимание.

– А который час? – женщина с притворным испугом округлила глаза.

Лера посмотрел на ручные часы, теткин подарок.

– Без четверти десять, – махнул он рукой, – время еще детское.

– А я, как ребенок, – рассмеялась Калерия Ивановна, – в десять часов уже в постели.

Она встала из-за стола и прошла в комнату. Лера последовал за ней.

– Куда ты меня определишь?

Калерия Ивановна остановилась посреди комнаты, переводя взгляд с кровати на диван и обратно.

– Ложитесь на маминой кровати, – живо откликнулся Лера и, схватив ширму, быстро отгородил ею теткину кровать.

Калерия Ивановна, плавно покачивая бедрами, медленно проследовала за ширму. Вскоре оттуда послышался скрип пружин, и вслед за ним раздался восторженный голос:

– Ух ты! Царское ложе! Давно на такой кровати не спала!

Лера решил пойти на кухню, убрать со стола и помыть посуду, но голос из-за ширмы остановил его.

– А ты что же, будешь спать на том горбатом диване?

– Я всегда на нем сплю, – бодро откликнулся Лера.

– Так нечестно! – взвизгнула Калерия Ивановна, – ты хозяин дома и тебе полагается лучшее место.

– Что вы! – запротестовал Лера, – мне и на диване удобно.

На несколько секунд за ширмой воцарилось молчание. – Подойди ко мне, – неожиданно попросила Калерия Ивановна.

Лера сделал несколько робких шагов, завернул за угол ширмы и остановился. Калерия Ивановна лежала посреди кровати на высоких подушках и одеяло лишь слегка прикрывало ее пышную грудь.

– Подойди ближе, – хищно улыбнулась женщина.

Лера медленно приблизился к кровати. Калерия Ивановна взяла его за руку. При этом одеяло сползло еще ниже, оголив сосок правой груди.

– Я нашла компромиссное решение, – прошептала гостья, – мы будем спать здесь вдвоем. Кровать широкая. Места хватит.

Она потянула Леру за руку.

– Ну? Чего ты стоишь? Раздевайся.

У Леры перехватило дыхание.

– Я… я… я не знаю, – пробормотал он, заикаясь.

– Ты что, меня стесняешься? – усмехнулась Калерия Ивановна, – глупенький! Я же тебе в матери гожусь. Давай, помогу раздеться.

Она села на кровати и быстрыми движениями принялась расстегивать пуговицы на Лериной рубашке.

– Вот так… вот так… – повторяла она, оголяя тело юноши.

– Полезай под одеяло, – скомандовала она, когда на Лере остались одни трусы. Молодому человеку стоило величайших усилий, чтобы заставить свои одеревеневшие конечности подчиняться его воле. Тело дрожало, словно в лихорадке, а зубы отбивали дробь не хуже ударных инструментов.

– Что же ты дрожишь так? – проворковала Калерия Ивановна, обнимая Леру за талию и притягивая к себе, – замерз? Сейчас я тебя согрею. Поцелуями согрею…

Дрожь постепенно унялась, а вслед за этим Лера ощутил жар в паху. Резким движением Валерий опрокинул женщину на спину и навалился на нее всем телом.

– Погоди, миленький. Не торопись, – простонала та, – поласкай меня сперва.

Лера обеими руками ухватил женскую грудь и принялся мять ее, словно месил тесто.

– Не так, – прошептала Калерия Ивановна, беря Лерину руку в свою, – аккуратнее. Твои ласки должны быть одновременно нежными и властными…

– Лера, кто к нам приходил?

Тетя Зоя резко повернулась к племяннику и вперила в него пристальный взгляд. Час назад Валерий встретил тетю на Ленинградском вокзале и сейчас они входили в свою квартиру. Первой прошла в открытую дверь тетка, за ней племянник с чемоданом в руках.

– Я же чувствую посторонний запах! – продолжала допрос тетя Зоя, не отрывая глаз от Лериного лица, – кто у нас был?

– Витька пару раз приходил, – пожал плечами Лера, пытаясь быстрее пройти в комнату.

– Причем здесь Витька?! – воскликнула тетя Зоя, загораживая своим телом дорогу, – пахнет дешевыми женскими духами!

– Ааа! – Лера театрально схватился за голову, – забыл тебе сказать! У нас останавливалась проездом через Москву твоя фронтовая подруга, Калерия Ивановна.

В следующий момент Лера пожалел, что сообщил тете Зое о незваной гостье. Теткины глаза расширились настолько, что, казалось, вот-вот вылезут из орбит. В течение нескольких секунд она безуспешно пыталась что-то сказать, но лишь беззвучно открывала рот. Наконец, сделав глубокий вдох, тетка неожиданно взвизгнула фальцетом:

– Подруга?! Фронтовая?! Да, она… она… шлюха она фронтовая, а не подруга! Командирская подстилка!

Тетя решительно шагнула к Валерию и схватила его за лацканы пиджака.

– Чтобы ноги ее не было больше в нашем доме! Слышишь?! Ноги не было!

Учеба в МВТУ давалась Валерию легко. После трех лет обучения на страницах его зачетной книжки неизменно повторялось лишь одно слово:

«отлично». Несмотря на это, свободного времени у Леры было достаточно, чтобы записаться в секцию бокса на спортивной кафедре училища и раз в неделю ходить на литературные вечера в институт им. М. Горького. Случилось так, что, начиная еще с выпускного класса школы, Валерий стал писать стихи. Поначалу литературные упражнения были тайной для окружающих, но со временем у Леры возникло и стало быстро расти желание услышать оценку своему творчеству. Он дал почитать стихи Витьке Голованову, а затем тете. Витька рассыпался дифирамбами, ставя Лерины вирши в один ряд с произведениями русских классиков. Реакция тети была более сдержанной. Она-то и посоветовала Валерию посещать литературные вечера.

На одном из таких вечеров (случилось это в июле 1949 года) Валерий познакомился с девушкой, своей сверстницей Диной Ногинской. Дина была девушкой невысокого роста, слегка полноватой, что, в сочетании с курносым носом и веснушками на лице, придавало ее внешности детскую смешливость. Дина первой подошла к Валерию (она попросила карандаш, чтобы записать понравившиеся строки из стихотворения очередного автора), а после собрания охотно согласилась с Лериным предложением проводить ее до дома. Молодые люди стали встречаться. Ходили в кино, на танцплощадки, пару раз бывали в театре, но чаще просто бродили по Москве.

Однажды Дина пригласила Валерия на день рождения своего бывшего одноклассника. В однокомнатную квартиру набилось человек тридцать. Еды было мало, зато водки и вина в избытке (именинник попросил гостей в качестве подарка приносить спиртные напитки). Лера изрядно наклюкался и Дине пришлось буквально тащить его на себе от трамвайной остановки до теткиного дома. А спустя несколько дней после той вечеринки, точнее тринадцатого (!!!) сентября 1949 года, случилось событие, круто изменившее жизнь Валерия Воронкова.

Рано утром, когда за окном чуть забрезжил рассвет, раздался звонок в дверь. Валерий стянул с себя одеяло и уже собирался спустить ноги с дивана, как мимо него, шлепая по полу босыми ногами и на ходу застегивая халат, пронеслась тетя Зоя. Лера тут же вернул одеяло на прежнее место и, в предвкушении продолжения сна, сладко зевнул. Однако спать ему в то утро уже не пришлось.

– Ты?! – донесся до Лериного слуха удивленный теткин возглас. Лера открыл глаза и прислушался. Из коридора послышался приглушенный мужской голос. Слов Валерий разобрать не мог, хотя усиленно напрягал слух. Зато теткины взволнованные восклицания, прерывавшие время от времени речь раннего гостя, были слышны очень хорошо.

– Не может этого быть!.. Вот, несчастье!.. Что же теперь делать?!..

Сон отшибло напрочь. Лера поднялся с кровати и быстро натянул на тело рубашку и брюки.

– Валерий!

В комнату, включив свет, вошла тетя в сопровождении плотного, коренастого мужчины с коротким ежиком седых волос на голове. Лера сразу узнал его по фотографиям, хранящимся в теткиных альбомах.

– Валерий, познакомься, – тетя указала рукой на мужчину, – это Владимир Афанасьевич. Мой бывший муж.

Лера шагнул к гостю и протянул руку. Пожатие Владимира Афанасьевича оказалось столь крепким, что Лера сразу почувствовал робость и неуверенность перед этим человеком. Стальной взгляд серых, близко посаженных глаз, прошил молодого человека словно рентгеновский луч. Когда садились за стол, Лера невольно выбрал место подальше от гостя. Откинувшись на спинку стула, бывший муж тети Зои принялся усиленно растирать свой подбородок. На некоторое время в комнате повисла напряженная тишина. Первым молчание нарушил гость. Он осторожно прокашлялся и заговорил низким, глухим голосом:

– Вероятно, тетя говорила тебе…

– Валерий называет меня мамой, – перебила Владимира Афанасьевича тетка, смущенно опустив голову. Гость вновь прокашлялся.

– Вероятно, мама говорила тебе, что я работаю в органах госбезопасности?

Лера в ответ утвердительно кивнул головой.

– Ты, конечно, понимаешь, что я не имею права сообщать посторонним лицам информацию, касающуюся моей профессиональной деятельности. Но в данном случае эта информация касается моей бывшей жены и ее сына. Поэтому я решил пойти на должностное преступление. Если об этом узнает мое начальство, мне грозит расстрел.

Владимир Афанасьевич выразительно взглянул на Леру, затем перевел взгляд на тетю Зою и вновь обратился к Валерию.

– Так вот. Вчера мне в рабочий кабинет принесли документ, в котором фигурирует твое имя. Органам стало известно, что восьмого сентября ты, вместе со своей подругой Диной…

Владимир Афанасьевич наморщил лоб, вспоминая фамилию девушки.

– Ногинской, – подсказал Валерий.

– Ногинской, – кивнул гость, – был на дне рождения Шехтмана Романа Моисеевича. На этом вечере рядом молодых людей, включая самого Шехтмана, были допущены оскорбительные высказывания в адрес руководителей нашего государства. В частности, в адрес товарища Ворошилова прозвучало обвинение в том, что он плохо руководил войсками в начальный период войны. Товарища Молотова упрекали в братании с фашистами в предвоенный период, вместо того, чтобы заключить союз с западными демократиями. И, наконец, дошло до того, что самого товарища Сталина обвинили в массовых расстрелах командиров Красной Армии в конце тридцатых годов. Это, по мнению выступавших, привело к тяжелым поражениям в первые месяцы войны.

Владимир Афанасьевич замолчал, пристально вглядываясь в лицо Валерия.

– То же по пьянке болтали! – попытался улыбнуться молодой человек, – мало ли что спьяну можно ляпнуть!

– Не скажи, не скажи, – указательный палец Владимира Афанасьевича поднялся вверх и несколько раз качнулся из стороны в сторону, – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Впрочем… – гость махнул рукой, – не об этих болтунах сейчас речь. С Шехтманом и его дружками будут беседовать в другом месте. Разговор сейчас о тебе.

С противоположного конца стола, где сидела тетя Зоя, послышался тихий всхлип. Владимир Афанасьевич бросил короткий взгляд в ту сторону и тяжело вздохнул.

– Но я же ничего такого не говорил, – воспользовался паузой Лера, – я вообще большее время молчал.

– Вот! – вновь указательный палец сотрудника госбезопасности взметнулся вверх, – вот именно! Молчал! Хотя, как комсомолец, как советский человек, ты не должен был молчать! Ты обязан был либо выступить там и заткнуть клеветнические глотки, либо на следующий день сообщить о случившемся в соответствующие инстанции. Но ты не сделал ни того, ни другого, и теперь твое поведение можно квалифицировать как укрывательство или, хуже того, пособничество вражеским агентурным элементам.

– Володя, но неужели ничего нельзя изменить? – раздался теткин дрожащий голос.

Гость опустил голову, стараясь не смотреть в сторону бывшей жены. С полминуты длилась томящая пауза.

– Конечно, я – далеко не последняя фигура в органах, – наконец, заговорил Владимир Афанасьевич, – и при других обстоятельствах можно было сделать так, что имя Валерия вообще исчезло бы из списка участников той вечеринки. Но сейчас это невозможно. Дело взято под особый контроль руководства. А причиной тому – недавнее указание ЦК партии по развертыванию беспощадной борьбы с космополитами.

– С какими космополитами? – тетя удивленно округлила глаза.

– С безродными! – кинул на нее сердитый взгляд Владимир Афанасьевич и в следующий момент с силой ударил ладонью по столу.

– Какого черта ты связался с этими Шехтманами, Гольдбергами, Ногинскими? – резко повысив голос, повернулся он к Валерию, – если тебе русских девчонок мало, захотелось разнообразия, познакомился бы с армянкой, грузинкой, якуткой, наконец!

Нервными движениями обшарив карманы, он вынул мятую пачку папирос и закурил. Племянник с теткой молча наблюдали за его действиями.

– Есть в этом доме пепельница? – буркнул сердито Владимир Афанасьевич, крутя головой из стороны в сторону. Тетя вскочила с места и бросилась к шкафу. По-собачьи заглядывая гостю в глаза, она поставила перед ним блюдце из чайного сервиза. Бывший муж сделал несколько глубоких затяжек и затушил папиросу.

– Короче, полностью вывести тебя из-под следствия не удастся, – вновь повернулся он к Валерию, – дело твое будет находиться в разработке. Но я постараюсь спустить его на тормозах. А для этого тебе необходимо срочно исчезнуть на время из Москвы.

– На какое время? – тетя беспокойно заерзала на стуле.

– На полгода… на год. Сейчас трудно сказать, – пожал плечами Владимир Афанасьевич.

– А как же учеба?! – всплеснула руками тетка, – Валерию же еще два года учиться!

Лицо гостя скривилось в злой усмешке.

– Если он сегодня же не смотается отсюда, то учебу будет заканчивать в сибирских лагерях.

Тетя охнула, прикрыв рот руками.

– Есть у вас какие-нибудь родственники или знакомые за пределами Москвы, у которых Валерий мог бы квартироваться?

Тетя в ответ кивнула головой.

– Моя двоюродная сестра. Она в Ленинграде живет.

– Ленинград отпадает, – замотал головой гость, – вообще, желательно избегать крупных городов. Хорошо бы найти место в сельской местности.

– Есть! Есть такое место! – обрадовалась тетка, – к нам в академию недавно приезжал председатель подшефного колхоза из Тульской области. Они собираются внедрять механизированное доение коров. Он просил прислать специалистов в помощь.

– Прекрасный вариант! – согласился Владимир Афанасьевич, – и сельская местность, и от Москвы недалеко. Навещать сможешь племянника своего. Но не часто! – строго добавил он.

Утром следующего дня Валерий вышел из рейсового автобуса, прибывшего из Тулы в районный центр Красное поле. Здесь он узнал, что единственный автобус до Еремеевки, центральной усадьбы колхоза Светлый Путь, куда направлялся молодой человек, ушел полчаса назад. Следующего автобуса надо ждать сутки. Однако здесь же, на районной автостанции ему подсказали место (у элеватора, на выезде из райцентра), где, при определенном везении, можно поймать попутную машину. Несколько часов Лера провел у элеватора, махая рукой проезжающим мимо автомобилям. Уже после полудня ему удалось сговориться с водителем полуторки и тот за 20 рублей выделил Валерию место в кузове среди ящиков со стройматериалом.

К Еремеевке подъезжали, когда солнце уже клонилось к горизонту. Водитель высадил Валерия возле правления колхоза, большого бревенчатого дома с красным флагом над крыльцом.

– Зоя Владиславовна!? – обрадовался председатель колхоза, когда Лера передал ему теткино письмо, – как же, помню, помню! Образованная женщина и со смекалкой! Мы с ней полдня беседовали. А ты, стало быть, ее сынок? Будем знакомы, зовут меня Степан Корнеевич.

Он пожал Лере руку и указал на стул.

– Ты присядь, пока я письмо-то читаю.

Лера занял указанное ему место и стал украдкой наблюдать за председателем. На вид Степану Корнеевичу было лет шестьдесят. Высокий, поджарый, с редкими волосами на затылке, он двигался не спеша, размеренно, словно предварительно рассчитывал каждый свой шаг. Сев за стол, он медленно выдвинул ящик стола, достал оттуда очки и аккуратно разместил их на носу. Затем, так же не спеша, он вынул письмо из конверта, тщательно разгладил листы и, низко склонив голову, углубился в текст, беззвучно шевеля при этом губами. Явно было видно, что чтение для Степана Корнеевича являлось занятием не из легких. Он натужено кряхтел, с шумом выпускал из ноздрей воздух и даже пару раз рукавом пиджака вытер взмокший затылок.

Чтобы убить время, Лера развернул стул и принялся изучать приказы, вывешенные на стене за его спиной.