Временной узел

– Кто это сделал, мама? – тихо спросил Лера.

Несколько секунд мать молча смотрела на сына.

– Подойди ко мне, Валерий, – донесся до Лериного слуха чуть слышный голос.

Мальчик вздрогнул и невольно поежился. Мама называла его полным именем лишь когда выговаривала ему за провинность, и теперь оно прозвучало как предвестие беды. Беды, которая, как почувствовал Лера, будет страшнее и безжалостнее любого, самого строгого наказания.

Лера нерешительно приблизился к матери. Мама положила руки сыну на плечи и некоторое время, молча, глядела ему в глаза.

– Валерий, – заговорила она все тем же тихим голосом, – нашего папу арестовали. Но… – мамин голос дрогнул, – но это ошибка. Нелепая ошибка. Я уверена, что там во всем разберутся и его скоро отпустят. Он ни в чем не виноват. Слышишь? Ни в чем не виноват. Наш папа честный человек.

Лера нисколько не сомневался в том, что его папа честный человек. Не сомневался он и в том, что «там» во всем разберутся и отпустят папу. Единственное, в чем не был уверен мальчик, что это произойдет скоро. Вон, у Костика Скворцова из соседнего подъезда папу арестовали еще весной и до сих пор не отпустили.

При мысли о Костике Лера почувствовал, как по спине его пробежал холодок. Он вспомнил, как на прошлой неделе во дворе, когда ребята делились на две команды для игры в футбол, Колька Зарубин вышел из строя и ткнул в Костика пальцем:

– Я с ним в одной команде играть не буду. Он – сын врага народа.

Все повернули головы в сторону Костика Скворцова. У Костика мелко затряслась нижняя челюсть, а на глазах навернулись слезы. Он выскочил из строя и опрометью побежал домой. Колька вложил в рот два пальца и пронзительно свистнул Костику вслед. Все засмеялись, и Лера был в их числе.

– Наверное, со мной теперь тоже не будут играть, – подумал Лера, и у него, как тогда у Костика, на глаза навернулись слезы. Он прижался всем телом к маме, уткнулся лицом ей в шею и тихонько всхлипнул.

Вскоре пришла Агрипина. Они с мамой долго беседовали на кухне. Потом мама ушла на работу, а Агрипина принялась за уборку квартиры. Вечером, когда вернулась мама, Агрипина подошла к Лере, обняла его и поцеловала в макушку. Смахнув с глаз набежавшую слезу, женщина поспешила к выходу. С того дня Лера больше не видел Агрипину.

Теперь у него появился собственный ключ от квартиры, висевший на бечевке, на груди мальчика. Этим ключом Лера открывал дверь, приходя из школы, сам разогревал на плите обед, кушал и сам мыл за собой посуду. Вообще, теперь ему многое приходилось делать самому: ходить в магазин, убирать в квартире и даже мыть свою обувь. С прежней работы маму уволили, и она устроилась работать делопроизводителем в небольшую контору где-то за городом. Уходила на работу мама рано, а возвращалась поздно. Поэтому почти весь день Лера был предоставлен самому себе. Во двор без надобности он старался не выходить. Зато подружился с Костиком, и мальчики все свободное от школы время проводили вместе, то в квартире Лопухиных, то у Скворцовых.

Постепенно острота разлуки с отцом, угнетавшая Леру в первые дни после папиного ареста, стала притупляться. Все реже в разговорах с мамой мальчик вспоминал об отце и все реже приставал к ней с вопросом: когда «там» разберутся? Прошло почти четыре месяца со дня ареста Николая Ивановича. Приближались новогодние праздники. В фойе школы установили елку. Елочные украшения делали сами ученики. Лериному классу было поручено раскрашивать звезды, которые вырезали из бумаги ученики второго класса. В субботу на последнем уроке их разбили на группы по пять человек и на каждую группу выдали одну кисть и банку краски. Каждый ученик должен был покрасить одну звезду. Лера с нетерпением ожидал своей очереди, когда краем глаза заметил как дверь в классную комнату приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова секретарши директора школы. Секретарша знаками подозвала к себе учительницу. Женщины о чем-то пошептались, после чего учительница направилась к столу, за которым сидел Лера.

– Лопухин, – строго обратилась к Лере учительница, – тебя вызывают к директору. Собери свои вещи и ступай вместе с Людмилой Григорьевной.

Никого из ребят Лериного класса к директору школы еще не вызывали. Поэтому, пока Лера собирал портфель и стягивал с вешалки свою шубейку, одноклассники в почтительном молчании отслеживали каждое его движение. Почувствовав на себе всеобщее внимание, Лера лихо нахлобучил шапку на затылок, перекинул портфель через плечо и, с плохо скрываемой гордой улыбкой, направился к выходу. Однако, когда мальчик оказался в темном школьном коридоре рядом с малознакомой секретаршей, настроение его быстро испортилось. В кабинет директора он входил медленным шагом, насупя брови и оттопыря нижнюю губу. Секретарша слегка подтолкнула Леру в спину и закрыла за ним дверь. Мальчик сделал шаг вперед и остановился, озираясь по сторонам.

Директорский кабинет оказался просторным и светлым. Вдоль стен, словно стража, выстроились ряды стульев. Они охраняли огромных размеров дубовый стол, покоившийся на толстых, кривых ножках у дальней стены комнаты. Над столом возвышалась массивная фигура школьного руководителя, мужчины лет пятидесяти с мясистыми щеками и маленькими серыми глазками. С правого торца стола сидела завуч Виолетта Сергеевна, а с левого – незнакомая молодая женщина в форменной шинели.

Сидящие за столом о чем-то оживленно беседовали. Однако с появлением Леры разговор прервался, и все повернули головы в его сторону. На несколько секунд в комнате воцарилось молчание.

– Подойди ближе, Лопухин, – первым заговорил директор школы.

Лера сделал несколько робких шагов вперед.

– Еще ближе, – не то попросил, не то приказал директор, – не бойся, мы тебя не укусим.

Лера засеменил вперед и остановился в двух метрах от стола.

– Вот что… Лопухин, – растягивая слова, промычал директор, – твоя мать… она оказалась…

– Погодите, Степан Петрович, – перебила директора завуч, – зачем вы так? Валерий, – Виолетта Сергеевна наклонилась к Лере, – ты, вероятно, слышал по радио или от взрослых, что наши партия и правительство поставили задачу скорейшего освоения Севера?

Лера в ответ кивнул головой.

– Сейчас за полярный круг, – продолжала завуч, – посылается большое количество исследовательских экспедиций. В одну из таких экспедиций была прикомандирована твоя мама. Теплоход отправляется из Мурманска через два дня. У мамы совсем не было времени на сборы. Она даже не успела попрощаться с тобой. Но она попросила Клавдию Михайловну, – завуч указала рукой на женщину в форменной шинели, – позаботиться о тебе. Клавдия Михайловна отвезет тебя в интернат. Ты поживешь там, пока твоя мама находится в командировке. Ты все понял?

Лера, молча, переводил растерянный взгляд с завуча на женщину в шинели и обратно.

– Ты все понял? – повторила вопрос Виолетта Сергеевна.

– Можно я у себя дома останусь? – чуть слышно проговорил Лера, – я все сам могу делать. Я даже картошку чистить умею.

Виолетта Сергеевна судорожно перевела дыхание.

– Нет, Валерий. Ты еще слишком мал для самостоятельной жизни. В интернате тебе будет лучше. Там много детей. Ты будешь сыт и…

– Я не хочу в приют! – отчаянный крик прервал речь завуча, – не хочу! Я к маме хочу!

Из глаз мальчика брызнули слезы, и не в силах больше сдерживаться он разрыдался в голос. Его никто не успокаивал. Сидящие за столом низко склонили головы, стараясь не смотреть друг на друга.

Постепенно плач начал стихать. Лере стало стыдно за свою минутную слабость. Он вспомнил слова отца, который не раз повторял ему, что плач на людях – тягчайший позор для мужчины. Мальчик поставил портфель на пол и двумя руками принялся вытирать лицо изнаночной стороной шапки.

Женщина в форменной шинели, которую завуч представила как Клавдию Михайловну, медленно поднялась с места и подошла к Лере.

– Вот и хорошо. Вот и ладно, – она положила руку на плечо мальчика, – ты не переживай. Мама твоя обязательно вернется.

– А папа? – вскинул голову Лера, – папа тоже вернется?

– И папа вернется, – улыбнулась Клавдия Михайловна уголками рта. Она наклонилась и подхватила с пола Лерин портфель.

– Ну, что? Пойдем?

– Пойдем, – тяжело вздохнул мальчик.

Они сели в трамвай и заняли скамью в самом конце вагона. Клавдия Михайловна открыла сумку и извлекла на свет завернутый в газетную бумагу бутерброд с вареной колбасой. Она разломила его на две равные части и одну половину отдала Лере.

– Небось, проголодался, – ласково произнесла она, глядя, с какой жадностью мальчик впивается зубами в колбасный кусок.

Покончив с едой, Клавдия Михайловна вновь полезла в свою сумку и достала оттуда блокнот в кожаном переплете и карандаш.

– У тебя бабушки, дедушки есть? – наклонилась она к самому Лериному уху.

Мальчик растерянно заморгал глазами. Родители отца, Лера знал это точно, умерли один за другим вскоре после революции и были похоронены в семейном склепе на Волковом кладбище. А вот с родителями мамы дело обстояло сложнее. С раннего детства Лере внушали мысль, что они мертвы. Но примерно год назад, когда у них гостила мамина младшая сестра тетя Зоя, Лера случайно подслушал разговор двух сестер. Из этого разговора выяснилось, что мамины отец и мать пребывают в полном здравии и живут где-то во Франции. Спустя несколько дней Лера попытался прояснить этот вопрос у матери, однако тут же пожалел об этом. У мамы сделались страшные глаза, руки задрожали и она, срывающимся от волнения голосом, стала кричать, что ее родители умерли от тифа в девятнадцатом году и похоронены под Новочеркасском. Тогда Лера сделал для себя вывод, что обманывают не только дети.

– Так есть у тебя бабушки или дедушки? – повторила свой вопрос Клавдия Михайловна.

– Нет, – решительно мотнул головой Лера.

– А дяди или тети? – продолжала спрашивать женщина.

– Есть! – обрадовался Лера, – тетя Зоя, мамина сестра.

– Она в Ленинграде живет?

– Нет, в Москве.

– Адрес знаешь?

Лера виновато пожал плечами.

– Ну, а фамилию ее ты хотя бы помнишь?

– Воронкова! – выкрикнул Лера, – у нее та же фамилия, что у мамы до женитьбы была.

– До замужества, – поправила мальчика Клавдия Михайловна. Она открыла блокнот и сделала там жирную запись: Воронкова Зоя Владиславовна. Москва.

– Попробую разыскать. Пусть знает где тебя искать, – и, перейдя на шепот, добавила строго, – о нашем разговоре никому ни слова.

Они доехали до конечной остановки трамвайного маршрута и потом еще долго шли пешком. К концу пути Лера устал и уже собирался попросить Клавдию Михайловну об отдыхе, но та уже подняла руку и указала на двухэтажное здание за высоким деревянным забором.

– Вот и прибыли.

Когда подошли ближе, Лера заметил над забором натянутую в три ряда колючую проволоку. Такая же проволока покрывала массивные двустворчатые ворота и калитку, за которой размещалось ветхое строение, оказавшееся проходной. Там их встретил седенький старичок, облаченный в тулуп и валенки.

– Добрый день, Клавдия Михайловна, – прошамкал он беззубым ртом, – никак, новенького привели?

– Привела, – вздохнула Лерина провожатая. Оставив позади себя проходную, они вошли в здание и поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Тут им пришлось посторониться. Прямо на них шагал отряд мальчиков, Лериных ровесников, выстроенных в три шеренги. Следом за ребятами семенил небольшого роста коротконогий мужчина в форме НКВД. Идущий в первом ряду отряда кучерявый мальчишка слегка склонил голову к своему соседу и, указывая подбородком на Леру, что-то прошептал тому в ухо.

– Разговоры в строю! – рявкнул неожиданно низким, громоподобным голосом коротконогий, – Левашов, ты что, давно полы в сортире не мыл?

Отряд промаршировал мимо, и Клавдия Михайловна, взяв Леру за руку, подвела к двери с табличкой «приемная». За дверью оказалась небольшая комната, в углу которой за столом сидела молодая девушка. Она подняла голову, и на ее веснушчатом лице расползлась приветливая улыбка.

– Клава! – всплеснула она руками, – долго жить будешь! Филипп Егорыч только что тебя вспоминал. Говорит: что-то Клавдия давно не приходила. Неужто, всех врагов народа уже повыловили.

Лера заметил, как Клавдия Михайловна сердито сдвинула брови и приложила указательный палец к губам. Девушка в ответ недоуменно пожала плечами.

– Так, значит, Филипп Егорович у себя? – кивнула Клавдия Михайловна на дверь с табличкой «директор».

– У себя. Заходи, – живо откликнулась секретарша. Клавдия Михайловна повернулась к Лере и указала на один из стульев, в ряд стоящих у стены.

– Подожди меня здесь.

Ждать пришлось около четверти часа. За это время Лера досконально изучил рисунок на старом, вышарканном ковре на полу приемной, расположение жирных пятен на противоположной стене и уже перевел взгляд на потолок, чтобы разобраться в хитросплетениях трещин на штукатурке, когда дверь в кабинет приоткрылась, и оттуда показалась голова Клавдии Михайловны.

– Иди сюда, – поманила она мальчика рукой. Лера с опаской переступил порог кабинета. Второй раз за этот день ему приходилось встречаться с руководителем учебного заведения. Первая встреча доставила ему большое разочарование, поэтому от второй он также не ждал ничего хорошего.

Хозяином кабинета оказался сухопарый мужчина выше среднего роста, возрастом не более сорока лет. Удачно подогнанная форма сотрудника НКВД была ему очень к лицу. Директор смерил Леру внимательным взглядом и неожиданно широко улыбнулся.

– Стало быть, ты и есть Валерий Николаевич Лопухин?

Лера смущенно кивнул головой. По имени и отчеству его никто прежде не называл.

– А ведь я знавал твоего деда, Ивана Поликарповича, – продолжал улыбаться директор, – за руку, конечно, не здоровался, не по чину было, а вот издали много раз видел. Он инженером на механическом заводе работал, а я там же в подмастерьях числился. Строгий был твой дед. Строгий, но справедливый.

Директор сделал паузу, и лицо его стало серьезным.

– Ну, вот, Валерий, – медленно заговорил он вновь, – обстоятельства так сложились, что некоторое время тебе придется пожить у нас. Как долго? Это ни от меня, ни от тебя не зависит. Не скрою, порядки у нас строгие, и нарушать их я тебе не советую. Все воспитатели в интернате – сотрудники наркомата внутренних дел, и они привыкли, чтобы их распоряжения выполнялись четко и беспрекословно. Зато учителя у нас – высший класс. Поэтому проблем с получением знаний у тебя не будет. Если, конечно, сам не будешь лениться. Ребята в твоем отряде, в основном, хорошие. Надеюсь, ты с ними подружишься.

Лицо директора вновь осветилось улыбкой.

– Это, пожалуй, и все, что я хотел тебе сказать. Об остальном ты узнаешь от воспитателя. Желаю успехов.

Он шагнул к Лере и как взрослому пожал руку.

Из кабинета директора Клавдия Михайловна повела Леру во двор. Там, под руководством уже знакомого Лере коротконогого воспитателя, ребята расчищали от снега дорожки.

– Как зовут? – рявкнул басом коротконогий, когда Клавдия Михайловна подвела к нему мальчика.

– Валерий Лопухин, – чуть слышно ответил Лера.

– Молодец, Лопухин, что полным именем представляешься, – похвалил воспитатель, – а то помнишь, Клав, – обратился он к Клавдии Михайловне, – ты в прошлый раз мне Скобелева привела. Так тот Митей назвался.

В следующую секунду смех, подобный раскату грома, вырвался из груди воспитателя. Лера вздрогнул и прижался плечом к Клавдии Михайловне, по-прежнему державшей его за руку.

Закончив смеяться, коротконогий указал рукой на стоявший в углу двора деревянный сарай.

– А теперь, Лопухин, ступай на склад, возьми лопату и расчисти вон ту дорожку, что ведет к дальнему подъезду. Понял задание?

Лера в ответ кивнул головой, однако, сам еще плотнее прижался к Клавдии Михайловне. Движение это было невольное, подсознательное и, тем не менее, выдавшее затаенную где-то в глубине сознания мальчика надежду, что эта женщина не оставит его здесь одного. Надежду на то, что все, случившееся с ним сегодня, было розыгрышем, чьей-то глупой, нелепой шуткой. И сейчас эта добрая, в чем Лера ни на секунду не сомневался, женщина отведет его домой к маме. И они с мамой долго будут смеяться над устроенным над ними розыгрышем. Потом они сядут за стол, и мама достанет из буфета шоколадные конфеты. Они будут пить чай и рассказывать друг другу о событиях минувшего дня.

Неожиданно Лера почувствовал, как рука Клавдии Михайловны, сжимавшая до этого его руку, слабеет и медленно, но неуклонно пытается освободиться из Лериных пальцев. Мальчик задрал голову и с удивлением посмотрел в глаза своей провожатой. Клавдия Михайловна быстро отвернула лицо в сторону.

– Лопухин, ты что, не слышал моего распоряжения? – грозно пробасил воспитатель. Лера опять вздрогнул, отпустил руку Клавдии Михайловны и, понуря голову, побрел к сараю.

– Портфель оставь у меня, – раздался за спиной голос коротконогого.

Лера вернулся и поставил портфель на снег у ног воспитателя.

К сараю он шел под любопытными взглядами воспитанников интерната. Отряд рассредоточился по всей территории двора, и каждый мальчик имел свой участок работы. Перед тем, как зайти в сарай, Лера оглянулся через плечо в надежде встретиться взглядом с Клавдией Михайловной. Но во дворе интерната ее уже не было. С тяжелым вздохом переступил Лера порог склада. На полу у дальней стены он увидел несколько деревянных лопат. Лера взял верхнюю из них. Лопата оказалась довольно тяжелой, а когда мальчик поставил ее на землю рядом с собой, то конец черенка возвышался на полметра над его головой. Ловко закинув лопату на плечо, Лера уверенно зашагал через двор к указанному ему месту работы. Но когда он вышел на дорожку, которую предстояло расчищать, уверенности у него поубавилось. Дорожка шла вдоль забора, и снега здесь намело значительно больше, чем на открытом пространстве.

Воткнув лопату в снег на всю ее глубину, Лера с трудом смог приподнять ее на несколько сантиметров над землей. Он уже собирался отбросить снег в сторону, как черенок лопаты неожиданно провернулся в его ладонях, и снег высыпался на прежнее место. Лера снял вязаные рукавицы и засунул их в карман шубы. Работать стало удобнее, тем не менее пару раз черенок все же провернулся у мальчика в руках.

– Новенький, а новенький, – услышал вдруг Лера за спиной чей-то голос. Он обернулся и увидел кучерявого мальчишку, которого уже видел в коридоре интерната и которого воспитатель назвал Левашевым.

– Ты шибко не старайся, а то мозоли натрешь, – продолжал мальчишка, крутя при этом головой из стороны в сторону.

Лера оглядел двор и к своему удивлению не обнаружил там коротконогого воспитателя.

– Саныч в столовку ушел, – прояснил ситуацию Левашев, – через пять минут обед.

Он хитро подмигнул Лере и, не спеша, побрел к своему месту работы. Лера воткнул лопату в снег и принялся разглядывать свои ладони. Кожа во многих местах покраснела и некрасиво сморщилась. На левой ладони, у основания указательного пальца появился белый волдырь.

– Лопаты в склад! – неожиданно прогремел на весь двор голос воспитателя. Лера подхватил лопату и побежал к сараю. Положив лопату на прежнее место, он вернулся во двор.

– Стройся! – прозвучала новая команда.

Лера беспомощно заметался из стороны в сторону.

– Лопухин, – пророкотал бас коротконогого, – становись во второе отделение, за Пятаковым.

Рыжеволосый мальчишка с веснушчатым лицом из средней шеренги ткнул большим пальцем себе за спину.

По пути в столовую их завели сначала в класс, где ребята сняли верхнюю одежду, а затем в туалет – оправиться и помыть руки. Обедать в столовых Лере доводилось и раньше. В крымском санатории мальчику запомнились белые скатерти на столах, улыбчивые официантки и ароматные запахи, доносящиеся из кухни. Столовая интерната Леру сильно разочаровала. Располагалась она в мрачном подвальном помещении. Все здесь было выкрашено в грязно-серый цвет: стены, потолок и бетонный пол. Длинные столы были сколочены из широких досок и покрывались скатертью, как впоследствии узнал Лера, только по праздникам. Но больше всего мальчика поразил запах, стоявший в помещении. Лера никак не мог вспомнить, что напоминал ему этот запах, но с уверенностью мог сказать, что это не был запах пищи, приготовленной для детей.

Лерин отряд занимал два стола в дальнем углу столовой. Вслед за рыжим Пятаковым Лера протиснулся в узкий проход между столом и скамьей и, подражая своим соседям, сел и сложил руки на коленях. Вскоре к их столу подъехала тележка, которую толкали двое ребят из старшего отряда. На тележке стояла огромная кастрюля, из которой торчала ручка черпака. Рядом с кастрюлей высилась гора сложенных одна в другую металлических тарелок. Один из ребят схватил верхнюю тарелку и, как показалось Лере, лишь на миг задержал ее над кастрюлей. В этот короткий промежуток времени его напарник ловким движением зачерпнул из кастрюли бледно-серого цвета жидкость и еще более ловко выплеснул ее в подставленную тарелку. В следующую секунду тарелка очутилась на столе и стала быстро перемещаться к дальнему его краю, передаваемая из рук в руки сидящими за столом ребятами. За первой тарелкой последовала вторая, третья, четвертая… Все Лерино внимание было сосредоточено на том, чтобы взять тарелку от соседа слева и передать ее соседу справа (Пятакову), не разлив при этом ни капли супа. Содержимое тарелки его не интересовало. Когда же очередная тарелка остановилась перед ним, и он зачерпнул ложкой суп, горло его сдавил горький комок и от обиды запершило в глазах. Суп оказался с перловкой, от одного вида которой Леру всегда с души воротило. С тяжелым вздохом мальчик положил ложку на стол.

– Ты чо? – ткнул его локтем в бок Пятаков, – не будешь шамать суп?

– Я не ем перловку, – мотнул головой Лера.

– Ну так отдай мне!

Не успел Лера ответить, как Пятаков схватил его тарелку и через край стал переливать суп в свою посуду.

– Мне отвали малость. И мне… и мне…

К Пятакову потянулись тарелки сидящих рядом ребят.

На второе дали перловую кашу, сдобренную ложкой топленного масла. Лера уже собирался отодвинуть от себя тарелку, как услышал приглушенный голос.

– Слышь, новенький.

Лера поднял голову и встретился взглядом с Левашевым, сидевшим на противоположной стороне стола.

– Здесь на обед почти каждый день перловку дают. Не будешь есть, ноги протянешь.

Лера в благодарность за совет улыбнулся и осторожно зацепил кончиком ложки несколько перловых крупинок. Отведя глаза в сторону, он быстро сунул ложку в рот и, не жуя, сглотнул крупу. Вкуса перловки он не ощутил, и это вдохновило его на повтор операции. Так, беря ложкой по несколько крупинок, Лера управился с кашей.

– А говорил, что перловку не ешь, – буркнул Пятаков, с сожалением поглядывая на пустую Лерину посуду.

После обеда Лерин отряд отправился обратно во двор заканчивать начатую работу. Самого же Леру Саныч отвел в медчасть и передал с рук на руки медсестре, полной, розовощекой женщине, которая, как оказалось, не выговаривала половину звуков русского языка. Она велела Лере раздеться и затем тщательно простучала пальцами грудь и спину мальчика, заглянула ему в рот, в уши и даже в задний проход.

– Мошешь одеуатша, – удовлетворенно кивнула головой толстуха, закончив осмотр. Позже она проводила Леру в душевую. Здесь шефство над ним взяла пожилая женщина. Худая, жилистая и чрезвычайно подвижная. Руки ее постоянно были в движении, словно крылья мельницы. Даже в течение недолгого разговора с Лерой, когда женщина поинтересовалась его именем и кто его родители, руки ее то взмывали вверх, чтобы поправить платок на голове, то опускались вниз, стряхивая с подола платья невидимые соринки, то вдруг принимались одергивать рукава явно маловатой ей кофточки.

Выдав Лере кусок хозяйственного мыла и мочалку, женщина оставила его в душевой кабине, а сама принялась за мытье пола. Лере в первый раз в жизни приходилось мыться хозяйственным мылом. Мылилось оно с трудом, было скользким, отчего не раз вырывалось из рук, и при этом источало весьма неприятный запах.

– Вот тебе полотенце и белье.

Лера обернулся и увидел в руках худой женщины выцветшие от долгого употребления трусы и майку.

– У меня белье свежее. Мне его мама только вчера поменяла, – попытался возразить Лера.

– Свое в интернате носить не положено, – женщина сгребла со скамьи Лерины вещи и сунула в холщевый мешок, – здесь только казенное носят. Завтра еще форму получишь.

После мытья она проводила Леру в классную комнату и оставила одного, дожидаться отряда. Ждать пришлось недолго. Не успел Лера изучить и половину плакатов, развешанных по стенам, как из коридора донесся топот ног, дверь открылась, и в комнату строем, по одному стали заходить ребята. Они выстроились в три шеренги у доски и, молча, уставились на Леру. Всеобщее внимание смутило мальчика и он, робко отступив назад, прижался спиной к стене. Последним в класс вошел Саныч.

– Лопухин! – рявкнул он, – ты почему не в строю?! Живо на свое место!

Лера со всех ног кинулся к строю ребят и неподвижно застыл возле Пятакова.

– Левашев! – снова прогромыхал воспитатель, – выйди из строя!

Мальчик, который разговаривал с Лерой во дворе интерната и в столовой, сделал три шага вперед и замер в ожидании дальнейших указаний. Саныч колобом подкатился к нему и уперся в него неподвижным взглядом. В классе повисла напряженная тишина.

– Сегодня, перед обедом, когда я ушел в столовую, ты прекратил работу! – притворно слащавым голосом начал коротышка и тут же привычно рявкнул, – это правда?

Левашев вздрогнул и опустил голову.

– Более того, – продолжал воспитатель, – ты подбил нового воспитанника нашего интерната, Лопухина, сделать то же самое. А это куда более серьезный проступок. Это смахивает на организацию саботажа воспитательного процесса. Лопухин! – не поворачивая головы, гаркнул Саныч, – выйди из строя!

У Леры засосало под ложечкой, ноги сделались ватными и согнулись в коленях. Так, на полусогнутых ногах он сделал несколько шагов и остановился возле воспитателя. Саныч медленно перевел на него взгляд.

– Левашев подбивал тебя прекратить работу?

Брови воспитателя грозно сдвинулись к переносице. Лера растерянно захлопал глазами. Три разных по силе чувства боролись в его душе, пытаясь перетянуть волю мальчика на свою сторону. Самое слабое из них подсказывало сознанию, что надо рассказать все как было, поскольку взрослым необходимо говорить только правду. Наперекор ему второе чувство требовало скрыть правду и тем самым прийти на помощь товарищу, попавшему в беду. Тем более, что товарищ этот уже дважды помог Лере добрым советом. Но сильнее первых двух, вместе взятых, было третье чувство, которое называлось коротким словом страх. Страх, который полностью завладел сознанием мальчика, сковал его волю и тело. Страх перед толстым коротышкой с громоподобным голосом, страх перед враждебной, непонятной средой, окружавшей мальчика: забором с колючей проволокой, мрачными серыми стенами и десятками равнодушных пар глаз воспитанников детского учреждения. Страх этот без труда победил остальные чувства, и Лера тихо прошептал:

– Да. Подбивал.

– Не слышу! – рыкнул Саныч, – говори громче!

Лера судорожно вздохнул полной грудью и почти выкрикнул.

– Подбивал.

– Тааак, – удовлетворенно улыбнулся коротышка и опустил пухлую ладошку на Лерино плечо, – молодец. Не соврал. Поэтому от карцера ты освобождаешься. Пойдешь сейчас к Пелагее Петровне, ты ее знаешь, она тебе белье выдавала, возьмешь у нее ведро, тряпку и вымоешь все лестницы в здании интерната. Ну, а ты, Левашев, – воспитатель медленно развернул свое грузное тело, – ты отправишься на двое суток в карцер. Надеюсь, это тебя кое-чему научит.

Больше четырех часов Лера драил интернатовские лестницы. Самоподготовку, которой занялись в классной комнате ребята его отряда, он пропустил. И главное, он пропустил ужин. Три раза в течение работы его навещал Саныч. Ворчал по поводу низкого качества уборки и две самые длинные лестницы заставил вымыть заново. В свой последний визит Саныч долго и тяжело вздыхал, оглядывая только что вымытую Лерой лестницу, сокрушенно качал головой и, неожиданно, дружески похлопав Леру по плечу, почти ласково произнес:

– Ладно. Заканчивай. Спать пора.

Он проводил Леру в большую, темную комнату, где в три ряда стояли металлические кровати с панцирной сеткой. Возле каждой кровати размещалась тумбочка. Ничего, кроме кроватей и тумбочек в комнате не было. Даже шкафов. На кроватях лежали мальчики и, что очень поразило Леру, все на правом боку. Саныч подвел Леру к свободной кровати в среднем ряду и прошептал ему в самое ухо:

– Верхнюю одежду положишь в тумбочку. Ботинки поставишь под кровать. Спать на правом боку.

Он подтолкнул мальчика к кровати, а сам направился к выходу. Лера быстро разделся и юркнул под тонкое байковое одеяло. Тут, вытянувшись во весь рост, он вдруг остро почувствовал, как устал за прошедший день. Болели мышцы рук и ног, ныла натруженная спина, пекло натертую ладонь. Но все эти боли были ничто в сравнении с чувством голода, которое последние два часа мучило мальчика и с каждой минутой становилось все острее и нестерпимее. Сколько себя помнил Лера, каждый вечер перед сном мама давала ему стакан молока с шоколадной конфетой. Лерин желудок привык к этому ритуалу, и сейчас он настойчиво требовал его исполнения. Лера тяжело вздохнул. Молоко с конфетой вызвали другие, более тягостные воспоминания. Лера вспомнил их большую квартиру в центре Ленинграда, свою детскую комнату, полную игрушек, мягкую кровать с пуховым одеялом и конечно маму. Вспомнил мамины ласковые руки, нежные объятия и поцелуи. Горький комок сдавил горло мальчика. Он резко перевернулся на живот и уткнул лицо в подушку, чтобы никто из соседей не слышал рыданий, неожиданно вырвавшихся из его груди. В течение следующих нескольких минут его тело сотрясалось под одеялом. Но лишь раз легкий всхлип вырвался из-под подушки. Никто из ребят Лериного отряда его не услышал. Тем временем, плач отнял у мальчика последние силы. и вскоре рыдания стали стихать, веки смежаться, а сознание погружаться в глубокий, исцеляющий сон.