Седьмой авианосец (№3) - Поиск седьмого авианосца

Тот проговорил, обращаясь к американцу, словно никого, кроме них, в салоне не было:

— Я, господин адмирал, больше двадцати лет прослужил в силах самообороны.

— Мне это известно.

— В соответствии с Конституцией — с ее девятой статьей — они не имеют права на наступательные действия, даже если обладают необходимыми техническими средствами. Они могут только отвечать на удар, но не упреждать его.

Адмирал Аллен улыбнулся:

— Я знаком с девятой статьей — я ее и писал.

Все головы повернулись к нему, и по салону лесным пожаром прокатился общий недоверчиво-возмущенный ропот. Даже адмирал Фудзита выпрямился в кресле и шире раскрыл глаза. Аллен чуть откинул голову и, сощурясь, как будто читал бегущую перед ним строку «телесуфлера», произнес:

— «Являясь безусловным приверженцем всеобщего мира, основанного на справедливости и порядке, японский народ навсегда отказывается от своего суверенного права объявлять войну, а равно и от применения или угрозы применения силы в качестве решения международных споров». Как видите, помню слово в слово.

— И превратились японцы в трусливых женщин, и правит ими овца по кличке «Диета», — мрачно пробурчал себе под нос старик Кацубе.

Лицо адмирала Фудзиты расплылось в улыбке, что бывало нечасто, и, обращаясь к согбенному начальнику штаба, он сказал:

— К счастью, это не совсем так. Наше судно находится в ведении департамента парков, и девятая статья — она же «Диета» — нас не касается. А самое главное, — тут он вскинул голову, возвысил голос, — то, что командует нами сам император, и древний дух самураев не угас!

— Банзай! — разнеслось по салону.

— И мы продолжаем получать приказы от него одного и плюем на все демонстрации, на вопли пацифистов в газетах и в этом изобретенном для идиотов электронном ящике.

— Вы позволите мне продолжить, сэр? — осведомился Аллен и, получив утвердительный кивок, повернулся к подполковнику Окуме, лицо которого было неумолимо и непроницаемо, как у каменного Будды. — Вы все знаете, что США передает вам деньги, корабли, информацию через свое ЦРУ. То и другое, и третье — в немалых размерах, да и потери наши, — тут он глянул на Джона Файта, — весьма и весьма ощутимы.

Брент слышал, как Окума что-то неразборчиво проворчал.

— Благодарю вас, адмирал, — сказал Фудзита, нетерпеливо давая понять, что эта тема исчерпана и надо переходить к следующему вопросу. Он еще раз поразил всех цепкостью своей памяти, напомнив Кингу: — Вы упомянули два транспорта. Расскажите поподробней.

— Что? — поднял брови тот, но понял и улыбнулся. — Да-да. Транспорты. Каддафи закупает десантные корабли-амфибии малой грузоподъемности — каждый может вместить от силы восемьсот — тысячу человек. Более подробных сведений у нас нет.

— Очевидно, предполагается высадка на побережье Израиля? — спросил адмирал.

— Это сомнительно, сэр, — улыбаясь сказал Бернштейн. — Они дважды предпринимали такие попытки — в Ашоде и в Кесарии. Оба раза более чем неудачно. Нет, у Каддафи что-то другое на уме.

Кинг извлек из своей папки очередной лист бумаги:

— В том, что он затевает что-то, сомнений нет. По нашим данным, Пятый специальный саперный батальон и Седьмая парашютно-десантная бригада приведены в повышенную боевую готовность.

— Вы сказали «парашютная бригада»? — адмирал не мог скрыть изумления. — У него что — и «коммандос» есть?

Бернштейн опередил Кинга:

— Есть. Элитные части, подготовлены для ведения боевых действий в любых условиях — джунгли, пустыня, высадка с моря и с воздуха.

— Для авиадесантов у Каддафи самолетов нет.

— Совершенно верно, сэр, — поспешил сказать Кинг. — Так что вероятней всего высадка будет где-нибудь на побережье.

— «Где-нибудь», — передразнил Фудзита. — «Где-нибудь на побережье». Бы не находите, что это звучит несколько расплывчато?

— Более подробными сведениями не располагаю.

Покачал головой и Бернштейн:

— Я тоже. Вот разве что насчет подводных лодок… — Кинг метнул на своего израильского коллегу удивленно-ревнивый взгляд. Брент перехватил его и усмехнулся про себя: всем было известно, что «Моссад», весь бюджет которого был меньше сумм, выделяемых в ЦРУ на выборку газетных материалов, умудрялся очень часто обставлять могучего партнера. Теперь в очередной раз появился повод к ревности и недоверию.

— Подводных лодок? — удивился адмирал. — Да откуда ж у них лодки? Мы потопили двенадцать штук класса «Виски», еще полдюжины — англичане, а остальные сами затонули по глупости командиров и экипажей.

— Чистая правда, адмирал, — согласился Бернштейн, с которого Кинг по-прежнему не спускал немигающих глаз. — Мы подняли одну неподалеку от Ашода: главный клапан подачи воздуха так и остался у нее открытым! Но восточные немцы и русские интенсивно готовят новые экипажи, а от Советов Каддафи получит и новые, более совершенные лодки. — Он глянул на Кинга. — По нашим данным, десять современных лодок класса «Зулус».

— «Зулус»? — почти ахнул представитель ЦРУ. — Нам об этом ничего не известно.

— Потом выясните отношения, — нетерпеливо прервал его Фудзита. — Полковник, доложите ТТД!

— По нашим сведениям, — Бернштейн вновь послал Кингу насмешливый взгляд, — по нашим сведениям, полученным из надежного источника, у Каддафи — десять субмарин. «Зулус» крупнее «Виски», водоизмещение — две тысячи тонн. Но в конструкции обеих за основу взята германская лодка времен второй мировой войны. Двести девяносто пять футов… то есть девяносто метров длины, дизель-электрическая гребная установка, восемь торпедных аппаратов. Все лодки этого класса были построены в 42—45-м годах. Хорошие, надежные посудины с дальностью шестнадцать тысяч миль. Сейчас все они переоборудуются на военно-морской верфи в Триполи. — Он поднял глаза. — И переоборудование это весьма странное: на них ставят палубную артиллерию и подвешивают койки. Мое ведомство считает, что лодки будут использоваться как транспорты.

— И сколько же они могут взять на борт?

— Если сократить экипаж до минимума, — человек пятьдесят.

— Пятьдесят! Да ведь такой скученности и скотина не выдержит!

— Эти люди могут и не такое выдержать.

Пальцы адмирала нащупали и дернули длинный белый волос на подбородке.

— Десять лодок по пятьдесят человек в каждой… Пятьсот. Это батальон! Два транспорта и эти лодки могут доставить куда угодно полнокровный полк с тяжелым вооружением. — Он поочередно взглянул на обоих разведчиков. — Хотя бы примерный курс?

— Данных нет, — сказал Кинг, а Бернштейн покачал головой.

— Сэр, — сказал Аллен. — Восемь наших субмарин класса «Огайо» постоянно несут боевое дежурство на основных морских путях.

— Вы сами, адмирал, понимаете, что арабы как раз постараются держаться от этих путей подальше.

— Да-а, — протянул тот. — Спутниковая разведка нужна, а спутников нет, все уничтожены.

Фудзита медленно поднялся и подошел к карте Тихого океана, висевшей на переборке под портретом микадо.

— Тысяча двести миль, — проговорил он задумчиво. — Сотни островов, и каждый может стать авиабазой. — Указкой он очертил широкую дугу вокруг Японии, охватив южную оконечность Сахалина, Боненг, Марианские острова, север Филиппин, Тайвань, Рюкю, западное побережье Китая, Корейский полуостров, восточную часть Манчьжурии.

— Да, господин адмирал, — следя за указкой, заметил Тасиро Окума. — Вы, наверно, не ждали такой безрассудно дерзкой, такой сумасшедшей выходки от Каддафи?

— А чего же еще мне было ждать от маньяка? — адмирал опустил указку. — Он скрыл свои намерения в иглах сосны, и пока не подует муссон, ветвь не будет видна. — Костлявый кулачок стукнул по карте. — Он направляется сюда, в южную часть Тихого океана, и мы должны быть готовы к встрече. А прежде всего — решить вопрос с «Мабруком» и «Эль-Хамрой», — указка ткнула во Владивосток. — Когда они выйдут из гавани, мы их примем.

— Банзай! — привстав, дружно выкрикнули Окума и Сайки.

Кацубе хотел последовать их примеру, но не удержался на ногах и осел на стул.

— Господин адмирал! — громко сказал Брент. — Разрешите доложить соображения?

— Прошу вас, лейтенант Росс.

— Слишком все просто.

— Просто? — фыркнул Окума. — Еще бы не просто! Я разнесу их в клочья, прежде чем они выйдут из гавани!

— А я уничтожу их еще до того, как подполковник успеет пустить торпеду! — вскричал лейтенант Сайки, стукнув пенсне о стол.

Однако Брент не смутился.

— Позвольте указку, господин адмирал. — Фудзита кивнул, отдал ему указку и вернулся на свое место. Брент прочертил линию от Корейского пролива к Японскому морю. — Пролив в самой своей широкой части имеет всего около двухсот миль, Японское море — семьсот. Весь этот район вполне досягаем для самолетов, базирующихся предположительно где-то в Манчьжурии, Китае или Северной Корее. Помните, господин адмирал, перед началом средиземноморской операции вы нам говорили, что судно с габаритами «Йонаги» должно избегать попадания в такую акваторию, и приводили в пример гибель «Бархэма» и «Арк Ройял» во время второй мировой войны.

— Верно! — сказал Фудзита. — Обоих потопили подлодки. И еще я вспомнил, как наша авиация пустила ко дну «Рипалс» и «Принца Уэльского» на траверзе Малайского архипелага. Заметьте, лейтенант, я бы и сейчас никогда не сунулся в Средиземное море если бы не приказ императора Хирохито.

Подполковник Окума улыбнулся так, что лицо его стало похоже на нелепую карнавальную маску:

— Господин адмирал, если лейтенант Росс опасается за свою жизнь, его можно списать на берег, а мы отомстим за подлый позавчерашний налет как подобает мужчинам.

Брент вспыхнул от этого оскорбления, но прежде чем он успел открыть рот для ответа, адмирал Фудзита вмешался и не допустил нового столкновения:

— Прекратить «это подкусывание и подкалывание! — он стукнул кулачком по столу. — Сколько раз вам повторять: нельзя сражаться одновременно и со своими, и с врагами! Лейтенант прав! Это действительно слишком просто. А у нас есть поговорка: „Бесплатный сыр бывает только в мышеловке“. Вот как бы и нам туда не попасть. — Он повернулся к Мацухаре: — Двенадцать наших B5N оборудовать дополнительными емкостями для горючего. Когда мы выйдем, проводить по крайней мере тысячемильный поиск в режиме кругового обзора, не заботясь при этом, в чье воздушное пространство вы вторгнетесь. — Он взглянул на адмирала Аллена, а потом на Кинга: — Мы получим бортовые радары?

— Видите ли, сэр, — начал разведчик, не поднимая на него глаз. — Бортовые радары — это…

— А-а, понимаю, можете не продолжать. Они входят в перечень, о котором вы договорились с русскими!

— Совершенно верно. Мы можем поставлять только бортовые системы опознавания «свой — чужой».

— Но хоть судовой электроники это не касается?

— Нет, не касается. И с вашего позволения, мы смонтируем на «Йонаге» кое-что из новейших систем РЭЗ, РЭКП и РЭР…

— Скажите по-человечески! — воздел руки к небу Фудзита.

— Простите, сэр. Я имел в виду радиоэлектронную защиту, радиоэлектронное контрпротиводействие и радиоэлектронную разведку, мы еще называем ее ЭЛИНТ.

— А это что такое? Ваши мудреные компьютеры?

— В некотором роде, — улыбнулся Кинг. — ЭЛИНТ способен анализировать излучения судов противника, определяя основные параметры — используемую частоту, периодичность импульсов, типы частотных модуляторов и умножителей частоты, а также безошибочно идентифицировать…

— Довольно, довольно! — умоляюще простер руки Фудзита. — На авианосце за связь и всю электронику отвечают адмирал Аллен, полковник Бернштейн и лейтенант Росс. Обсудите все с ними и завтра к шестнадцати подайте подробный рапорт и наставления по эксплуатации всего нового оборудования.

— Есть, сэр.

Капитан третьего ранга Ютака Накано, робко откашлявшись, решил напомнить о себе, и Брент сообразил, что совсем забыл о присутствии маленького офицера сил самообороны.

— Господин адмирал, — сказал он тихим, нерешительным голосом. — Мы располагаем шестью сторожевыми фрегатами, двумя транспортами и большим количеством мелких вспомогательных судов. Если арабы высадятся, — он показал на карту за спиной Фудзиты, — у нас есть конституционное право дать им отпор.

— Разумеется.

— И девятая статья вам в этом случае ее указ, — добавил Марк Аллен. — Тем более что наши силы и средства даже не диетический рацион, а подкормка для новорожденных котят.

Фудзита оглядел присутствующих:

— У кого есть вопросы»? — Все молчали, и тогда он обратился к Йоси Мацухаре: — Подполковник, вы поэт. Пожалуйста, прочтите одну из своих хайку.

Йоси медленно поднялся и негромко сказал:

— Господин адмирал, многие из наших самураев уже вошли в храм Ясукуни, многим еще предстоит путь туда. И вместо моих топорных стихов я позволю себе прочесть строки монаха Риокана.

Адмирал, кивнув в знак согласия, откинулся в кресле и скрестил руки на своей впалой груди. Мацухара, вскинув голову, отчего в глазах его отразился свет ламп, торжественно произнес:

— Риокан оставил этот мир с такими словами:

«Что оставлю в наследство?

Цветение вишни весною,

Кукование кукушки в предгорье,

Осенние листья».

Он сел на место, а адмирал подался вперед и сказал:

— Благодарю, подполковник. Будем надеяться, что те, кому придется отправиться в последний путь, сохранят мужество и твердость, достойные самураев.

В ответ грянули крики: «Банзай!» и «Да здравствует император!» Окума и Сайки размахивали над головой кулаками, а престарелый Кацубе, держась одной рукой за стол, вскинул другую в воздух.

— Все свободны, — сказал Фудзита, а потом, когда восторженные крики сменились грохотом отодвигаемых стульев и офицеры стали выходить из салона, добавил: — Лейтенант Росс, задержитесь на минуту.

Марк Аллен остановился в дверях и сказал:

— Брент, когда освободишься, зайди ко мне.

— Есть, сэр, — ответил тот, и Аллен скрылся в коридоре.

Фудзита указал лейтенанту на ближайшее кресло и через стол подтолкнул к нему книгу.

— Это «Хага-куре», — с почтением в голосе сказал он. — Вы должны прочесть ее и не просто прочесть, а изучить досконально.

Лейтенант взвесил на ладони тяжелый том.

— Это ваша Библия, господин адмирал?

— Да, но читаю я эту книгу не так, как вы — Священное Писание. Здесь совсем нет теологических рассуждений, а философия обращена скорее к чувству, нежели к разуму, и бесконечно далека от западного прагматизма, гуманизма и материализма, — он погладил кожаный переплет своего экземпляра. — Она научит вас постижению мира через медитацию. А интуиция, которая зиждется на истине и незыблемых моральных ценностях, может стать краеугольным камнем человечества.

— И все это здесь, в одном томе?

Адмирал усмехнулся:

— Каждый берет из «Хага-куре» столько, сколько может унести. Лично вам, лейтенант, она поможет лучше понять самураев и побудительные причины их поступков. Вы, Брент-сан, уже успели проявить лучшие качества приверженца бусидо — вы от природы наделены отвагой и преданностью.

— Спасибо, сэр… Вы слишком добры…

— Доброта ту не при чем. Вы заслужили себе место за этим столом своим поведением в бою. У вас орлиный глаз, и вы не теряете мужества даже перед лицом смертельной опасности.

— Временами мне бывало очень страшно.

— Нам всем временами бывает очень страшно, Брент-сан. Но я уже говорил вам: «Храбрец — это трус, который умеет обуздывать свою трусость».

Лейтенант задумчиво провел ладонью по щеке:

— Господин адмирал, вы часто мне говорили, что у меня — самые зоркие глаза из всей команды. — Фудзита наклонил голову, подтверждая это. — Раз нам не дают бортовых радаров, заставляя полагаться тем самым на остроту нашего зрения, я прошу разрешения летать наблюдателем на одном из патрульных самолетов.

— Что ж, этим можно послужить «Йонаге», — адмирал дернул свой одинокий волосок. — Разрешаю. — И снова дернул. — Вы умеете, обращаться с авиационным пулеметом?

— Ну, разумеется! Когда мы с Йосиро Такии и Морисадой Мотицурой летали на B5N в Тель-Авив, я над Средиземным морем сбил из этой штуки DC—3.

На лице старого адмирала появилось смущенное выражение — все-таки ему было сто лет, и безупречная память, способная до мельчайших подробностей воспроизвести события далекого прошлого, иногда давала сбои на совсем недавних эпизодах.

— Мы должны были забрать израильский шифратор, — подсказал Брент.

— А-а, да-да! Конечно! Над Средиземным морем. Вы были ранены, кажется?

— Царапина, — ответил Брент. — Если вы согласны, сэр, прошу направить меня в экипаж лейтенанта Йосиро Такии.

— Не возражаю. Да, вот еще что. Брент-сан, вы заметили, наверно, что я стараюсь не вмешиваться в конфликты моих подчиненных, даже самые острые, — если, разумеется, это не грозит безопасности «Йонаги» — пусть разбираются сами.

Брент понял, куда клонит Фудзита.

— Заметил. Это мудрая политика. Но подполковник Окума, по всей видимости, ненавидит меня. Он относится ко мне с откровенной враждебностью…

— Знаю. Не в моих правилах требовать, чтобы человек молча сносил оскорбления и обиды, затрагивающие его офицерскую честь. Но в ближайшие несколько месяцев мы столкнемся с очень серьезными испытаниями. И потому я прошу вас сдерживаться и потребовать удовлетворения — если до этого дойдет — по окончании нашего рейда. С этой же просьбой я обращусь и к подполковнику Окуме.

— По моему мнению, о моей дуэли речь пока не идет, но за подполковника Мацухару ручаться не могу. Окума довел его до предела… Господин адмирал, могу я задать вам один вопрос не по службе?

Адмирал рассмеялся:

— Можете, лейтенант. А я в свою очередь — могу на него и не ответить.

— Ходит слух, что император лично приказал вам зачислить на «Йонагу» лейтенанта Даизо Сайки?

— Кто ходит?

— Слух. Молва, сплетни.

— А-а, теперь понимаю. Да это же всем известно. Лейтенант открыто говорит об этом. У вас, американцев, есть выражение «не для протокола». Эта часть нашей беседы, Брент-сан, тоже будет «не для протокола». — Брент энергично кивнул. Фудзита сложил руки на столе и переплел пальцы. — Да, это так. Император изъявил желание, чтобы я записал в судовую роль «Йонаги» и подполковника Окуму, и лейтенанта Сайки.

— А желание императора — закон, не так ли?

— Как же можно ослушаться микадо, Брет-сан? Вы меня удивляете? Он священен. Он бог, сто двадцать четвертый прямой потомок богини Аматэрасу-О-Ми-Ками. Если я не выполню волю императора, моя жизнь — да нет, жизни всех нас! — и само существование «Йонаги» утратит всякий смысл. — Он показал на книгу. — Вот прочтете «Хага-куре» — кое-что вам станет понятней.

— Разумеется, — пробормотал Брент: логика этого нелепого утверждения была безупречна.

Раздался стук в дверь, и вошел матрос корабельной полиции Катай. Вытянувшись, он вручил адмиралу пакет. Фудзита надел очки, прочел содержимое конверта и после этого взглянул на лейтенанта.

— Маленькая ранка на заду у нашего американского гостя Кеннета Розенкранца воспалилась и нарывает. Мой главный хирург, начальник корабельной медчасти Хорикоси требует его госпитализации.

— Я и не знал, что он ранен. Может быть, это с позволения сказать, — членовредительство. Самострел? И он надеется, что из госпиталя ему легче будет бежать?

Фудзита снова заглянул в рапорт:

— Доктор опасается заражения крови — газовой гангрены. Он может умереть.

— Невелика потеря.

По лицу адмирала скользнула одна из его нечастых улыбок.

— Перевести его в госпиталь. Приставить караул.

Камаи поклонился, ловко повернулся и вышел из салона.

Адмирал показал на груду карт, лежавших на столе.

— Мне надо поработать — приготовить нашим арабам достойную встречу. Я учту ваши соображения, лейтенант. Действительно, все выглядит слишком просто и легко — как бы нам не попасть в хитроумную западню. И потом, лейтенант, не стоит заставлять ждать адмирала Аллена.

— Не стоит, сэр.

— Пожалуйста, постарайтесь убедить его, что вы вовсе не смотрите мне в рот и не ловите каждое мое слово.

Брент был поражен: неужели от внимания этого старика ничего не может укрыться?!

— Вы по-прежнему принадлежите только самому себе и в любую минуту вольны переменить место службы.

— Да, сэр, конечно… — выдавил из себя Брент. — Но я хочу служить здесь… на «Йонаге»… с вами…

Когда он вышел, старый адмирал улыбнулся вновь.

— Я тебе подыскал в Пентагоне великолепную должность — заместителя начальника шифровального отдела. Через полгода будешь носить две «сосиски»[15]. Надо быть полным идиотом, Брент, чтобы упустить такую возможность, — сказал адмирал Аллен, откидываясь на спинку кресла.

Брент через стол пристально взглянул в его серо-зеленые глаза.

— Я вам очень благодарен, сэр, за все, что вы для меня делаете, но…

— Что «но»? — прервал его Аллен. — Но «предпочитаю остаться на „Йонаге“. Так?

— Угадали, сэр.

— Решается твоя судьба, Брент.

— Решается судьба этой планеты, и во многом она зависит сейчас от авианосца «Йонага».

Адмирал откинул со лба длинные пряди седых волос.

— Ладно, Брент, не буду больше пришпоривать дохлую лошадь. Ты просто не хочешь расставаться с Фудзитой. Верно?

— Но ведь мы уже столько раз говорили об этом…

— И ни до чего не договаривались. — Он показал на «Хага-куре». — Это он тебе дал?

— Да. По его словам, это учебник бусидо.

— Так оно и есть: перед войной и во время войны книгу изучали в школах. Только японец мог написать такое. А звали его Ценутомо Ямамото — он был вассалом крупного феодала Мицусиге Набесимы, скончавшегося в тысяча семисотом году. Ямамото, убитый горем, стал буддийским священником и через семь лет написал эту книгу. «Хага-куре» значит «Под листьями». Это свод коротких историй о его сюзерене и других японских аристократах, афоризмов, правил хорошего тона и воинских ритуалов, и в каждой строчке указывается, как важно хранить верность своему повелителю и уметь правильно умереть.

— Да, я знаю, я ее просматривал.

— Но там есть очень забавные штучки. — Аллен, перегнувшись через стол, взял книгу и принялся перелистывать ее. — Ага! Вот! Слушай, Брент! «Если ты поранил себе лицо, помочись на него, потом наступи на него соломенными сандалиями: говорят, что кожа тогда слезет». — Засмеявшись, адмирал отшвырнул книгу.

Брент открыл ее наугад:

— Послушайте-ка вот это: «Отними чужую жизнь во имя микадо, и ты очистишься».

— Смерть и умение умереть достойно и правильно — главные темы. Подобные сентенции в этой книге — на каждой странице.

Брент захлопнул книгу и вернулся к прежней теме:

— Так вот, сэр, я очень благодарен вам за хлопоты по устройству моей карьеры, но чувствую, что нужен здесь, на судне. «Йонага» — единственное, что может остановить Каддафи. Мы здесь — в самом центре событий, а не где-нибудь на обочине. Вы ведь тоже хотите остаться здесь.

— Пожалуй, да, — вздохнул адмирал. — Это война. И хотя, как говорится, очко играет, когда тебя берут в «вилку», но мысль о том, что ты не пойдешь в бой, — непереносима.

— Да-да, вот именно это я и чувствую.

— Все мы это чувствуем. Ты знаешь, Брент, как называли сражения во время первой мировой?

— Я немного не застал ее.

Адмирал рассмеялся:

— «Большое шоу». И люди шли, и шли, и шли прямо в пасть дракона, сожравшего десять миллионов человек.

— Думаю, все мужчины смотрят на это как на представление.

— В известном смысле это так, — произнес Аллен с поразившей Брента серьезностью. — Но когда убитых становятся горы, все меняется. Ты начинаешь мучиться виной, и с каждым из твоих убитых братьев умирает и частица тебя.

Серо-зеленые глаза адмирала пристально глядели на Брента, но не видели его. Аллен смотрел в прошлое. Брент, до глубины души тронутый тем, как созвучны оказались ему мысли этого человека, представшего перед ним совсем в ином свете, сказал:

— У нас есть какой-то встроенный механизм, обуздывающий страх, — он уничтожает его, оставляя только восторг, который ни с чем не сравним… Разве только с любовью.

— И каждый раз нам приходится преодолевать его, этот страх?

— Да. И в бою мы познаем себя по-настоящему.

— Ты прав. Бой сдирает с тебя всю мишуру, и каждый видит, чего ты стоишь на самом деле. — Он вздохнул, откинулся на спинку кресла, а потом неожиданно улыбнулся: — Ты становишься философом, Брент.

— То же самое сказал мне вчера Мацухара, — расхохотался тот.

— И еще: ты собираешься влюбиться.

— Как вы догадались?

— Когда вчера ты пришел с берега, щеки у тебя горели, а глаза плясали. Ты не забывай, Брент, я знаю тебя с колыбели.

— Она необыкновенно красива. И умна. И завтра мы с ней встретимся. Она мне покажет достопримечательности Токио.

— Вот как?

— Храм Ясукуни, например. Ну, а теперь я должен осмотреть другую достопримечательность — задницу Кеннета Розенкранца. Он — в лазарете, рана у него нагноилась. Подозрительно мне что-то все это. Пойду проведаю.

— Розенкранц — воплощение зла. Редкий негодяй.

6

Когда старший фельдшер Эйити Хорикоси — маленький, хрупкий и сгорбленный старичок с венчиком пушистых седых волос над бледным лицом, на котором восемь прожитых десятилетий прочертили вдоль и поперек глубокие пересекающиеся морщины, — расхаживал на подгибающихся ревматических ногах по госпиталю и трубка фонендоскопа свисала с его тоненькой птичьей шейки, всегда казалось, что он вот-вот запутается в полах накрахмаленного белого халата, упадет и уже не сможет из-под него выбраться. Однако живые, быстрые, не по-японски широко прорезанные глаза, противореча его дряхлому виду, посверкивали бодро и энергично.

Он был призван на «Йонагу» в 1940 году и начинал службу простым матросом, добровольно вызвавшись быть в судовом лазарете санитаром. Через два года он уже ассистировал на операциях главному врачу майору Ретецу Хосино, учившему его хирургии и тайнам диагностики. Во время ледового заточения в бухте Сано, когда Хосино и пять других врачей умерли, Хорикоси возглавил МСЧ[16] авианосца. По возвращении в Японии адмирал Фудзита, считавший все медицинское сословие «бандой коновалов и шарлатанов», наотрез отказался от предложения командования сил самообороны укомплектовать судно дипломированными судовыми врачами, и бразды правления по-прежнему оставались в маленьких, со вздутыми синими венами ручках Хорикоси, державших их так же крепко, как скальпель и пинцет. Под его началом было шестеро санитаров столь же преклонного возраста.

Сверкающий чистотой лазарет находился в кормовой части надстройки, и сейчас из его тридцати коек двадцать две были заняты пострадавшими при авианалете японскими моряками, а на двадцать третьей лежал на животе американский летчик Кеннет Розенкранц с загноившейся раной правой ягодицы. Рядом стояла кровать Таку Исикавы.

Из всех видов повреждений Хорикоси больше всего не любил ожоги. Обгоревшие люди испытывают мучительные и — что еще хуже — постоянные страдания: они совершенно беспомощны и могут только стонать и плакать от не отпускающих ни на миг болей, которые причиняют им страшные, незаживающие ожоги третьей степени, и от всепроникающего тошнотворного запаха гниющей плоти начинает першить в горле. Хорикоси перерыл горы книг по лечению ожогов, выписывал самые последние новинки фармацевтики, искал наиболее эффективные сочетания болеутоляющих и барбитуратов. Его помощники лили прямо на раневую поверхность раствор сернокислого серебра, потом накладывали на омертвевшие участки тела пропитанные особым составом бинты, чтобы через несколько часов снять их вместе с отслоившейся кожей. Потом вся процедура повторялась.

Раненым, у которых замечалась сердечно-легочная недостаточность, ставили капельницы и катетеры для внутривенных вливаний. Чудовищное обезвоживание организма требовало огромных доз физиологического раствора. Раненые, сохранившие губы и слизистую рта, получали — иногда до тридцати раз в день — питательные смеси.

И тем не менее, несмотря на все старания Хорикоси и его помощников, многие умрут. А те, кто благодаря новейшим лекарствам выживет, вряд ли поблагодарит за это судьбу. Первыми сгорают эпидермис, мышечная масса, хрящи, потом — кости, и старый фельдшер проходил между рядами коек, на которых лежали люди без носов, без ушей, с лицами, сплошь покрытыми уродливыми струнами. Один матрос лишился половых органов, двоим ампутировали руки и ноги.

Хорикоси не любил злоупотреблять болеутоляющими, но тем, кому оставалось жить недолго, безотказно назначал большие дозы морфина, чтобы они, по крайней мере без мучений, вошли в храм Ясукуни, нечувствительно оказавшись в стране лотоса. Какая жестокая ирония: мало того что пламя пожрало их тела при жизни, и трупы их тоже будут преданы огню, мрачно размышлял он.

— Эй ты! Болит! — услышал он внезапно голос пленного американца.

— Ничего страшного, — ответил Хорикоси, — представь, что у тебя еще одна дырка в заднице.

Их голоса разбудили Таку Исикаву. Он повернул голову и встретил взгляд зеленых глаз Кеннета Розенкранца.

— Ты кто? — спросил лейтенант.

— Тебе, косоглазая макака, не все равно? — вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.

Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.

— Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.

— Я тебе, Исикава, не «Рози»!

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Вон, на табличке написано, — американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. — Протри свои щелочки, косой!

— Не смей называть меня косым.