Российский детектив. XX век - Последний 'бизнес'

      - Что?!
      - Да, да! Это в некотором смысле стихийный протест.
      - Против чего, хотел бы я знать?
      - Против твоей позиции в докладе. Ты сам разве не чувствуешь?
      Андрюша в недоумении посмотрел на отца.
      - Нет.
      - Вот она, - Дмитрий Александрович указал на дверь, за которой скрылась Верочка, - это выразила словом "сухарь". А твои товарищи из комитета - более научно: "негативная". А смысл один: ты только отрицаешь, убедительно, справедливо, но ты ничего не предлагаешь взамен.
      - Но что я могу предложить?! - возбужденно воскликнул Андрюша. - У нас ведь действительно нет интересных новых танцев!
      - Но у нас есть старые, и совсем неплохие. Например, многие бальные танцы. Они так красивы и изящны.
      - Их танцевали наши дедушки и бабушки сто лет назад! А молодежь всегда тянется к новому. Всегда! - Андрюша увлекся, торопясь высказать новые, внезапно возникшие у него мысли, которые уже обступили его со всех сторон. - И жизнь этого требует! Она теперь иная, чем сто, пятьдесят, даже двадцать лет назад! Она стала неизмеримо динамичнее, напряженнее, ярче. А танцевальная музыка у нас все та же и по ритму, и по мелодии, и по темпу.
      Как радовался Андрюша этому спору с отцом! Еще бы! Ведь без этого у него не возникли бы такие важные мысли. Вот ответ на обвинения в негативности - надо создавать новую, нашу танцевальную музыку, веселую, искрометную, чистую! И пусть ее сочинят молодые композиторы. Они есть и здесь, у нас в городе, в знаменитом на всю страну музыкальном училище, в театре оперы. Надо объявить конкурс через газету, создать жюри.
      - Между прочим, ты сейчас говоришь очень дельные вещи, - с улыбкой заметил Дмитрий Александрович. - Запиши это. Не то завтра от волнения все забудешь. А твои оппоненты на этот пункт будут обязательно напирать. Учти.
      Андрюша задорно тряхнул головой.
      - Они на многое будут напирать. Это будет такой бой, каких еще не знал факультет! Недаром он гудит как улей, - и, подмигнув, добавил: - А тут еще ваши дружинники что-то задумали.
      - Тс-с! Я тебя, кажется, просил...
      Дмитрий Александрович опасливо оглянулся на дверь в соседнюю комнату, откуда доносился голос жены.
      Вечером в библиотеку к Маше забежала Аня Артамонова. Увидев подругу, Маша обрадованно всплеснула руками.
      - Ой, Анечка! Как я тебя давно не видела! Подожди немного, я сейчас.
      Она сунула Ане свежий номер "Огонька".
      Пока Маша торопливо выдавала книги и журналы, подруги то и дело с улыбкой переглядывались, нетерпеливо ожидая минуты, когда можно будет, наконец, всласть поговорить.
      Но вот растаяла очередь у кафедры выдачи книг.
      Маша исчезла куда-то и через минуту, уже сняв свой халатик, в легком сером платье с большим отложным белым воротничком подбежала к Ане, схватила ее за руку, и подруги выпорхнули из зала.
      Отдышались они только в тихой, полупустой служебной комнате, загроможденной высокими стопками книг. Маша завела Аню в самый дальний угол и опустилась на стул возле небольшого столика. Аня устало улыбнулась, приложив руку к груди.
      - Ох, Машенька, ты меня просто замучила этим кроссом. Я даже не думала, что здесь так много лестниц и коридоров.
      - А я тебя в святая святых привела. Гордись. Ты первая из простых смертных, - засмеялась Маша, привычным движением откидывая с плеч чуть растрепавшиеся от бега локоны.
      Потом она внимательно посмотрела на подругу и, нежно проведя ладонью по ее щеке, сказала:
      - Анечка, ты плохо выглядишь. Случилось что-нибудь?
      - А, не выдумывай, пожалуйста!
      Аня небрежно махнула рукой и, вздохнув, подсела к столику.
      - Неправда! Я же вижу! - возмутилась Маша. - Как не стыдно! Я тебе что, чужая? - Но вдруг осеклась, пораженная мелькнувшей догадкой, и даже прикрыла ладонью рот. - Ой, ты влюбилась, наверное, да?
      В ответ Аня решительно тряхнула русой головкой и не без иронии ответила:
      - Надеюсь, что нет. Нельзя же нам болеть одновременно.
      Маша невольно залилась краской.
      - Ты напрасно смеешься. Это может быть очень серьезно и... и запутанно. Да! - вдруг спохватилась она. - Но у тебя все-таки что-то случилось?
      В их дружбе Аня всегда была стороной активной, наступающей и потому невольно усвоила по отношению к мягкой, застенчивой Маше тон чуть-чуть покровительственный и нежно-снисходительный. А уж в том, что она старалась скрыть даже от себя самой, Аня, конечно, ни за что не призналась бы Маше. Поэтому, объясняя ей причину своего прихода, Аня старалась и себя уверить в искренности своих слов.
      - Просто мне папа один случай рассказал, но я не поверила. Ужас какой-то! А официально, от имени райкома, я запрашивать не хотела. Вот к тебе и зашла.
      - При чем же здесь я? - удивилась Маша.
      - Ты раньше послушай до конца. Случай этот будто бы произошел на инструментальном, поняла? В бригаде Николая. Но это не может быть! Я его знаю, он честный!
      - Кто? Кого ты знаешь, Николая?
      Маша вдруг почувствовала, как тревожно сжалось сердце.
      - У тебя только Николай на уме! Как будто он один там. Но разве он тебе не рассказывал, что одного парня из его бригады под суд чести отдают?
      - Нет. Я... я давно его не видела, - и Маша робко добавила: - Но ведь разберутся. И если он честный...
      Но Аня с досадой перебила ее, невольно выдавая этим свое волнение.
      - Ах, ну как ты легко рассуждаешь! Разберутся! - И снова нетерпеливо переспросила: - Значит, ничего Николай не рассказывал?
      - Ничего. Я же тебе говорю: я его давно не видела.
      Тут только до Ани дошел смысл этих слов. Она внимательно посмотрела в огорченное лицо Маши, и та смущенно улыбнулась, но улыбка эта показалась Ане совсем не веселой, а скорей какой-то виноватой.
      Аня шутливо погрозила пальцем.
      - Ой, я вижу, что не у меня, а у тебя что-то случилось. Я даже знаю что. Ты поссорилась с Николаем, да?
      - Нет, нет, - поспешно возразила Маша. - Я просто... я не знаю... ну, как тебе это все объяснить?
      - Объясняй прямо и до конца, - решительно сказала Аня.
      Она пересела на стул рядом с Машей, нежно обняла ее и, зарывшись лицом в ее локонах, шепнула:
      - Ты же сама сказала, что мы не чужие.
      - Да... конечно... - Маша сделала над собой усилие и, не поднимая глаз на подругу, сказала: - Я не знаю, как я отношусь к Николаю. Раньше уне казалось... а теперь...
      - Ты же его любишь.
      - Не знаю.
      - Любишь, - твердо повторила Аня.
      - Ах, Анечка! Я недавно познакомилась с одним* человеком. Только не думай, он мне не нравится. Совсем не нравится. Но он много знает, много читал, видел. И мне с ним интересно. Ты понимаешь? Интересней, чем с Николаем. А тут еще папа случайно познакомился с Николаем. И в восторг от него пришел. Это папа-то! Представляешь?
      - Николай тебя очень любит, - задумчиво произнесла Аня. - Он так тебя любит, что... даже поссорился из-за тебя с друзьями.
      - Из-за меня?!
      - Да.
      Аня коротко рассказала о том, что произошло две недели назад в красном уголке.
      - Я только потом все узнала. К нам в райком один паренек заходил из их бригады. Они его зовут Коля Маленький, Аня улыбнулась, - чтобы с Николаем не путать. Знаешь, у них замечательная бригада. Это настоящие друзья...
      - Я их никого не знаю, - грустно сказала Maшa.
      - Вот возьму и познакомлю тебя с ними. Хочешь?
      - Неудобно как-то.
      - Удобно! Ну что это за привычка - людей бояться! Не понимаю.
      Маша улыбнулась.
      - Где тебе понять! Ты же всех воспитываешь. Вот и того парня, которого под суд чести отдают, тоже, наверное, воспитываешь. Анечка, а ты его хорошо знаешь?
      - Еще бы!
      - А по-моему, - Маша лукаво взглянула на подругу, - он тебе все-таки нравится. Ну признайся!
      - Кто? Этот несчастный Дон-Жуан? Нисколько даже.
      - Он вовсе не такой плохой.
      - Ты-то откуда знаешь?
      - Иначе он бы тебе не понравился.
      - Очень странная логика.
      Аня невольно засмеялась. Ей почему-то было приятно, что Маша завела этот разговор о Василии.
      И, тряхнув головой, она нарочито бесшабашным тоном объявила:
      - Вот пусть станет человеком, тогда я его, может быть, и полюблю. Не раньше. И потом, он слишком красивый.
      - Полюблю, - тихо повторила Маша. - Как это у тебя просто получается! А ведь это... это же все вдруг по-другому начинается, все другим светом кругом тебя светится. И счастье приходит такое, что задохнуться можно. И мученье приходит...
      Аня прижалась разгоряченной щекой к холодной щеке Маши и негромко спросила:
      - Машенька, а кто этот человек, с которым ты познакомилась?
      - Ах, этот, - Маша точно проснулась и равнодушно ответила: - Он студент. С филфака. Фамилия его Гельтищев.
      - Гельтищев? Валерий?
      - Да. Ты его знаешь?
      - Слышала. У нас в райкоме был секретарь их комитета комсомола. Они завтра интересный диспут проводят. И вот этот самый Гельтищев...
      Аня на секунду задумалась, потом вскочила со своего места и возбужденно объявила:
      - Знаешь, что я решила? Завтра мы с тобой идем на этот диспут. И без всяких разговоров! Ох, какая там драка ожидается!.. Между прочим, - она лукаво взглянула на Машу, - там будут и с инструментального завода.
      Маша удивленно взглянула на подругу.
      - Кто будет?
      - Увидишь.
      - Все-то вы знаете, - улыбнулась Маша.
      Аня ответила с нескрываемой гордостью:
      - А как же? Райком должен все знать. И не только знать. Так решено: идем завтра?
      В тот же самый вечер напротив входа в городскую библиотеку стояли Валерий Гельтищев и Анатолий Титаренко. Укрывшись от дождя под деревом, они, как видно, чего-то ждали.
      Высокий худой Валерий в пестрой шелковой рубахе навыпуск небрежно перекинул через плечо плащ и нервно курил одну сигарету за другой. Толстый, в черном костюме Анатолий, с неизменным галстукомбабочкой, выглядел спокойным, даже веселым. Аккуратно сложенный плащ он перекинул через руку, другой рукой картинно опирался о дерево.
      Свет уличного фонаря еле пробивался сквозь густую листву, и приятелей почти не было видно. Но сами они зорко наблюдали за ярко освещенным подъездом библиотеки.
      - Она должна выйти с минуты на минуту, - заметил Валерий. - Главное, не проворонить.
      - Но она, кажется, не мечтает, чтобы ты ее встретил, Анатолий лениво усмехнулся. - А жаль, девочка - люкс. У тебя есть вкус. - И уже другим, озабоченным тоном добавил: - Не очень только задерживайся, надо еще отшлифовать тот документ.
      Валерий самодовольно кивнул головой.
      - Будь спок! Бравые тарасовцы со всего факультета будут в восторге. Или я их не знаю, думаешь?
      Удивленно подняв брови, Анатолий спросил:
      - Какие тарасовцы, ты что?
      - Ха! Забыл? А прошлой осенью мы в какой деревне трудодни зарабатывали?
      - А-а! Тарасовка!
      - Именно. Вечерние зори, соловьи, плачущие ивы над рекой, тихий шепот и лобзанья...
      - Цыплята-табака пищат на дворе и роются в навозе, - в тон ему продолжал Анатолий, - белое столовое висит кислыми, пыльными гроздьями на кустах...
      Приятели рассмеялись. Потом Валерий мечтательно произнес:
      - Но Рогов будет у нас завтра нокаутирован в первом же раунде. Спасибо Мариночке...
      - Она твоей благодарности не примет.
      - Это меня мало волнует. А потом... потом мы дадим бой по существу. "О цели жизни", - передразнил Валерий. - "Зачем ты живешь на земле?" Демагогия! Софистика!
      - А ты докажи!
      - И докажу! - запальчиво ответил Валерий. - Прежде всего вопрос поставлен неверно. "Зачем живешь?" Или ставить его надо не перед нами, а перед природой: зачем она создала человека? А мы живем потому, что созданы ею. Вопрос надо ставить так: как жить? Они утверждают, что можно жить для себя, и это эгоизм, можно жить для других, и это хорошо.
      Но все это тоже софистика и демагогия! Каждый живет для себя! Да, да, каждый делает то, что ему нравится. Даже они, считая, что надо приносить пользу и творить добро другим, делают это для себя, ибо им так нравится. Ну, а мне нравится творить добро для самого себя! Логично?
      - Вполне. Один-ноль в твою пользу, - важно кивнул головой Анатолий.
      - Теперь второй вопрос: "Цель в жизни". Что это по-ихнему означает? Очень просто! Всю жизнь надрываться, нести тяготы и жертвы, чтобы потом, под конец жизни, не было стыдно за бесцельно прожитые годы. Хорошенькая перспектива! Ведь это, в лучшем случае, только один миг радости. Мне, например, этого мало! Я не хочу надрываться ради какой-то там цели! Я хочу каждый день получать радость. Какое мне в конце концов дело до других? Это, надеюсь, тоже логично?
      - Пожалуй, - без прежней уверенности согласился Анатолий, поправляя свой галстук-бабочку. - Но крика будет...
      - И все-таки это уже два-ноль! - азартно объявил Валерий.
      Внезапно Анатолий сделал предостерегающий жест рукой и негромко сказал, кивнув на освещенный подъезд библиотеки:
      - А теперь попробуй, чтобы было три-ноль.
      Валерий поспешно обернулся и увидел Машу.
      - Через час я тебе звоню, - тихо сказал он. - Больше мне на этот раз не потребуется.
      Приятели замерли в тени деревьев, дожидаясь, пока Маша простится с подругой. Потом Валерий небрежной походкой последовал за ней, все так же перекинув плащ через плечо, хотя дождь и не думал униматься.
      Догнав девушку, он мягко тронул ее за локоть и сказал:
      - Привет, Машенька.
      Маша с удивлением подняла голову.
      - Ах, это вы! Здравствуйте.
      Они пошли рядом, обмениваясь веселыми замечаниями о погоде и городскими новостями.
      Потом Валерий спросил:
      - Машенька, вы придете к нам завтра на диспут? - И загадочно добавил: - Там будет жарко.
      - Я знаю, знаю. Мы обязательно придем.
      - Кто это "мы"?
      - Я с подругой.
      - С какой, если не секрет?
      Маша засмеялась.
      - Это не секрет. Ее зовут Аня. Она работает в райкоме комсомола.
      - Боже, как серьезно! - с комическим испугом воскликнул Валерий. - Я буду смущаться.
      - Ну, вас, кажется, трудно смутить, - улыбнулась Маша. - Вы всегда чувствуете себя так уверенно.
      - Ах, Машенька, - голос Валерия внезапно дрогнул. - Если бы вы могли так же хорошо разбираться и в других моих чувствах.
      "Что такое? - в недоумении подумал он. - Почему я так волнуюсь?" Ласковый и звонкий голос Маши, застенчивый взгляд ее больших карих глаз, чистых и ясных, не затуманенных ни одной дурной мыслью, трогательная морщинка на лбу, когда она вдруг задумывалась, ее веселый, радостный .смех или вдруг взгляд удивленный и наивно-строгий, когда ей было что-то неприятно слышать от него, - все в этой девушке изумляло и притягивало Валерия. Он вспомнил слова Анатолия: "Девочка люкс". И сейчас эти слова его вдруг покоробили. Да разве можно так говорить о Маше, именно о ней?
      Валерий вдруг поймал себя на том, что рядом с Машей он думает о многом совсем иначе, чем в привычном кругу друзей. И это порой сковывало его, делало их разговор трудным и напряженным. Он даже вздыхал с невольным облегчением, когда расставался с Машей. Но уже на другой день думал о новой встрече. Это было как наваждение, как колдовство.
      - Вот мы и пришли, - донесся до него откуда-то голос Маши. - До свидания.
      Они стояли у подъезда дома, где жила Маша.
      На этот раз Валерий не стал ее задерживать.
      - До завтра, Машенька.
      Он наклонился и с непривычной для себя сдержанной нежностью поцеловал ее руку.
      Таран с негодованием отвернулся и ускорил шаг.
      "Еще ручки целует, тоже мне... - зло подумал он, узнав Машу и Валерия Гельтищева. - Морду надо бить за такие дела".
      На душе у него было так тяжело, как никогда еще в жизни. Хотя именно в этот день Таран почувствовал все же некоторое облегчение: больше нечего было таить от ребят, рассказал все, и баста! И про этого гада Жорку рассказал и про всех других тоже, даже про Киру. Рассказал, а сам все-таки идет сейчас к ней. Но ведь раз обещал, надо идти. А зачем обещал? Эх, неустойчивый он, видно, человек, нет у него характера. Вот и Аня ему однажды это сказала. Аня...
      О ней лучше не думать, а то вдруг охватывает такая тоска, что хоть головой в море...
      Дождь усилился. Таран поднял воротник пальто, надвинул на глаза мокрую кепку. И чего он тащится?
      На кой она сдалась ему, эта Кира? Но в кармане лежали еще вчера купленные билеты в кино, и Кира ждала его у входа. Эх, если бы его там ждал другой человек! Он бы полетел как на крыльях... Василий досадно тряхнул головой, отгоняя эти глупые мысли.
      Кира действительно ждала его, стоя под деревом на светлом пятачке сухого асфальта. Она была в ярко-красном плаще, из-под капюшона кокетливо выбивались курчавые пряди волос. Несмотря на дождь, на ногах у нее были открытые туфельки с длинным игольчатым каблучком.
      Когда Таран подошел, Кира сказала раздраженно и ядовито:
      - Еще в любви я тебе не объяснилась, а уже ждать приходится. Другие...
      - Задержали меня, - хмурясь, перебил ее Таран. - А на других мне наплевать.
      - Ах, наплевать? Другие хоть подарки делают. Жорик мне однажды такой нейлон оторвал, жуть! А ты... Вот только в кино и можешь.
      Она говорила быстро и громко, захлебываясь от обиды.
      Таран беспокойно огляделся.
      - Тише ты!..
      - А чего мне тише! Что я, украла чего?
      Не в силах больше сдержать накипевшую злость, Василий сказал:
      - Я с тобой объясняться в любви и не собираюсь. Поняла? И подарки делать тоже. И в кино - тоже!
      Он вынул из кармана билеты и со злостью разорвал их. Потом мстительно добавил:
      - А от Жорика твоего завтра пух и перья полетят. И от всех других тоже.
      - Уж не ты ли его щипать собрался?
      - Найдутся поумнее.
      Таран искал, что ему сказать Кире напоследок.
      Больше он с ней никогда не встретится. Все! Хватит! Был дураком, да не остался. Пусть катится к своему Жорику и вообще куда хочет. Василий даже не подозревал, что он может так презирать какую-нибудь девушку, тем более такую хорошенькую.
      Кира по-своему объяснила его молчание. Она усмехнулась, вплотную подошла к Тарану, почти прижалась к нему и, подняв глаза, лукаво спросила:
      - Ревнуешь?
      Но Таран в ответ обжег ее таким взглядом, что, невольно отпрянув от него, Кира всхлипнула:
      - Прямо псих какой-то бешеный... Ну тебя!..
      В этот момент дождь хлынул сплошным потоком.
      Но Кира, не задумываясь, кинулась бежать через дорогу.
      Внезапно взвизгнули тормоза, и большая грузовая машина резко вильнула в сторону, чуть не задев девушку. Кира испуганно вскрикнула, отскочила к тротуару и, поскользнувшись, упала.
      Таран в два прыжка оказался около нее. Вся мокрая, Кира лежала на боку, обхватив руками неестественно вывернутую ногу, и тихо плакала от боли. И такой жалкой, беспомощной и одинокой показалась она Тарану в этот момент.
      - Эх ты, неудачница!..
      Он без всяких усилий поднял девушку на руки и оглянулся. Под деревьями темнели силуэты людей.
      Кто-то уже бежал к нему на помощь.
      В сером плаще подошел милиционер.
      - Отнесите ее вон туда, в подъезд, - он указал на один из домов. - Справитесь? А я сейчас "Скорую помощь" вызову. Перелом, видно...
      Таран кивнул головой. Один, легко и бережно, он понес Киру.
      На следующий день в бригаде Вехова произошло чп: Коля Маленький "запорол" важные детали.
      Потный и огорченный, стоял он у станка, вытирая ветошью перепачканные в масле руки, и угрюмо прислушивался, как Николай и Куклев вместе с мастером обсуждали, можно ли исправить бракованные детали.
      С Колей Маленьким никто не говорил, его просто не замечали. И он прекрасно понимал почему. Проклятый второй разряд! Ну, ладно. Все! Что он, рыжий, да? И Коля Маленький с искренним ожесточением предупредил самого, себя: "В будущем месяце лопнешь, а сдашь на третий".
      Подошел Костя Петухов. В цехе он, как тень, всюду следовал за своим учителем Куклевым, уважительно прислушиваясь к каждому его слову.
      А Куклев тем временем уже принялся за дело и включил станок. Костя протиснулся поближе и замер в тревожном ожидании. "И надо ему за чужой брак отвечать, - с досадой подумал он. - А если не исправит?" И, не выдержав, он проворчал:
      - Одни портачат, а другие потей за них.
      - Со всяким, брат, может случиться. Тут взаимная выручка - закон. Понял? - со спокойной уверенностью сказал Куклев, не отрывая глаз от станка, где в бурном масляном потоке, как живая, дрожала и билась от напряжения, сверкая блестящими свежими бороздами, новая деталь.
      Костя не ответил. Он, словно завороженный, следил, как уверенно, точно и красиво, почти вдохновенно, управлял Куклев могучим и, казалось, непостижимо мудрым, но удивительно послушным сейчас станком. И, перехватив его жадный и восхищенный взгляд, Куклев, усмехнувшись, добавил:
      - Будет из тебя мастер, помяни мое слово.
      И Костя, впервые, кажется, оробев, подумал: "А вдруг не брешет? Вдруг и по правде буду?" И ему, тоже впервые, захотелось вдруг стать таким же умельцем, как этот неторопливый, широкоплечий парень с сильными, чуткими руками и умным взглядом неулыбчивых, но добрых глаз.
      А станок все гудел и гудел, и рождались одна за другой теплые блестящие детали.
      Между тем во дворе, у проходной, Николая нетерпеливо поджидали Борис Нискин и Таран.
      Таран с досадой посматривал на часы.
      - Все! - наконец объявил он. - Опоздали.
      - Ничего, - утешил Борис. - Самое интересное начнется в миттельшпиле.
      - Что, что?..
      Борис снисходительно пояснил:
      - Это значит - в середине игры. Учишь тебя, учишь... А в данном случае я хочу сказать, что самое интересное начнется после доклада Рогова.
      - Так и говори, - проворчал Таран. - Но мы свободно можем и на твой миттельшпиль опоздать.
      Наконец из цеха выбежал Николай, за ним Илья Куклев и Коля Маленький. Они успели уже принять душ и переодеться. Мокрые волосы их блестели на солнце.
      - Полный порядок, - бодро сообщил Николай.
      Вид у всех троих был такой, словно самое трудное испытание уже позади.
      - Полный или нет, это еще бабушка надвое сказала, - заметил Таран. - Шире шаг, хлопцы! Опаздываем.
      ...Ребята, запыхавшись, появились в огромном и светлом актовом зале университета, когда Андрюша Рогов уже заканчивал свой доклад.
      Зал был переполнен.
      Первым отыскал себе место Коля Маленький.
      Он юркнул куда-то между рядами и через секунду подмигнул друзьям: я, мол, уже оформился! Николай и Таран пробрались вперед и уселись вдвоем на один стул. Борис и Илья Куклев задержались у двери.
      Отдышавшись, Николай стал незаметно осматриваться вокруг. Вскоре он увидел Жору Наседкина.
      Тот с независимым и ироническим видом откинулся на спинку стула. Он был в черной с серебряной нитью нейлоновой рубашке и узких кремовых брюках.
      Черные, навыкате глаза его насмешливо щурились, на пухлых губах под тонкой ниточкой усов блуждала улыбка. Рядом с ним сидел какой-то толстый рыжеватый парень с коротким бобриком на голове и черным галстуком-бабочкой.
      Невдалеке от этой пары Николай заметил светловолосого паренька в белой рубашке с отложным воротничком и закатанными выше локтя рукавами.
      Лицо паренька было очень знакомо. "Да ведь это же тот самый, которого ранили! - вспомнил вдруг Николай. - Мы у него в больнице были". Он толкнул в бок Тарана и указал на паренька.
      И в этот самый момент Николай неожиданно увидел Машу. Она сидела с Аней Артамоновой. Обе внимательно слушали. С другой стороны рядом с Машей сидел долговязый Валерий Гельтищев в пестрой рубашке навыпуск и, время от времени наклоняясь к девушке, шептал ей что-то на ухо. Маша улыбалась и один раз погрозила ему пальцем.
      Николай поспешно отвел глаза. Как он будет выступать теперь, если здесь Маша? Он почувствовал, как напряженно замер рядом с ним Таран. Николай оглянулся. Василий неотрывно смотрел в ту сторону, где сидели девушки.
      - Брось, понял? - через силу сказал Николай. - Чего уж там!..
      Оба как будто очнулись и, смущенно оглянувшись на соседей, принялись слушать.
      Андрюша Рогов заканчивал свой доклад, заканчивал горячо, с азартом, не заглядывая в написанный текст.
      - ...А для чего же мы живем тогда? - донесся до Николая его звенящий, взволнованный голос. - Ведь не трава мы? Ведь мы думаем, мыслим, ведь мы всегда ставим в жизни какие-то цели. Какие же это должны быть цели? Как же надо жить?..
      "Правда, как надо жить? - подумал Николай и тут же себе ответил: - Жить надо счастливо. Все должны жить счастливо. Нет счастья одному. А в чем счастье? В работе, только настоящей, вот как, например, сегодня Илья, чтобы людям была польза, чтобы они тоже почувствовали, что это такое за радость - работа! И еще счастье... в Маше! - Он невольно поглядел опять в ту сторону, где сидела она, и упрямо подумал: - В ней. Для меня - только в ней!.. Нелегкое только это счастье. За него еще драться надо..."
      До Николая опять долетел голос Рогова.
      - ...И у нас на факультете есть, к сожалению, люди, запальчиво говорил Андрюша, теребя в руках листки своего доклада, - которые вот так бездумно, из желания быть во что бы то ни стало оригинальными, не похожими на других, увлекаются пошлыми танцами, объявляют себя сторонниками абстракционизма в живописи. А этот самый абстракционизм есть не что иное, как ядовитая буржуазная диверсия против истинного искусства всех народов!
      Ведь он не объединяет, он разъединяет людей и твердит о заумных "сверхчеловеках", которые, мол, только и могут его понять. Наконец, абстракционизм не помогает узнать и любить жизнь. Нет, он уводит от жизни, он оплевывает ее!
      - Демагогия! - раздался чей-то возглас из зала.
      Председательствующий, молодой, спортивного вида паренек в гимнастерке, с комсомольским значком на груди, поднялся со стула.
      - Кто не согласен, выходи сюда, поспорим!
      - Чтобы вы потом оргвыводы делали? - ехидно спросил тот же голос.
      - А я не боюсь оргвыводов и хочу поспорить! - выкрикнул со своего места Валерий Гельтищев.
      Председатель постучал карандашом по стоявшему на столе графину с водой.
      - Тебе дадут слово. И бросьте насчет оргвыводов. У нас тут не суд.
      - ... и Рогов не прокурор, - добавил все тот же голос.
      Николай в этот раз успел заметить, что реплики бросал мордастый парень, сидевший рядом с Жорой.
      Гельтищев уверенно вышел на трибуну и оперся руками о ее края. Перед собой он положил свернутый в трубку лист.
      - Я буду краток, - предупредил он. - И выскажусь по трем пунктам. Первый - о существе доклада. Он касался новых веяний в музыке, литературе и живописи и критики их с позиций классиков девятнадцатого века.
      - С наших позиций! - запальчиво возразил Андрюша.
      - Я вас, кажется, не перебивал, - с подчеркнутой вежливостью ответил Гельтищев. - Если не ошибаюсь, говоря о живописи, вы ставили в пример передвижников, Репина. Это, простите, какой век? И я отметаю все это! Нам нужна сейчас картина предельно простая, стремительная, картина, написанная совсем в другой манере, чем писали тот же Репин или, например, Левитан.
      - Но не нарочитая бессмыслица! Не ребус! - взволнованно откликнулся Андрюша. - Когда мажет холст обезьяна или делают скульптуру из старыЛ тазов, сковородок и проволоки!
      И зал одобрительно загудел десятками голосов.
      - Это кретинизм! - крикнул кто-то.
      - Это оригинально, - снисходительно возразил Гельтищев. - А что вы скажете на это?
      Он развернул свернутый в трубку лист и показал его залу.
      На бумаге в хаотическом беспорядке переплелись зеленые, красные, желтые полосы, кляксы и брызги.
      Таран узнал репродукцию, висевшую в комнате у Гельтищева тогда, во время вечеринки. И теми же самыми словами, как и тогда, Гельтищев с пафосом провозгласил:
      - Это нервное сплетение стрел, каких-то молний. Это волнует. Ибо я дополняю это своим воображением. Здесь сама наша жизнь...
      Зал ответил громовым и веселым смехом.
      - Я хочу ответить! - вскочил со своего места светловолосый паренек, которого узнал Николай. - Я интересуюсь живописью.
      Председательствующий обратился к Гельтищеву, который со снисходительным и насмешливым видом ждал, когда уляжется шум:
      - Не возражаешь, если мы разобьем твое выступление и дадим слово Назарову?
      - Возражаю!
      Стихший было шум снова усилился.
      - Дать слово!..
      - Юрка, говори!..
      - Нет, пусть Гельтищев!..
      - Тогда я с места! С места! - закричал Назаров. - Это не живопись, не искусство! У художника есть свой язык, на котором он обращается к людям! Еще знаменитый французский импрессионист Кур говорил: "То, чего мы не видим, несуществующее, абстрактное, не относится к области живописи".
      Абстракционизм - это отвлечение без обобщения, это полное отвлечение от жизни, то есть от того, что больше всего волнует человека, что является смыслом его существования на Земле! Это распад формы и содержания. А значит, и распад самого искусств! Смотрите! Его уже нет здесь!
      Последние его слова потонули в шуме и возгласах:
      - Верно!.. Правильно!.. Даешь настоящее искусство!..
      Затем выступали и другие, выступали прямо с места, из зала, горячо, убежденно, кто весело, кто с издевкой, кто требовательно и серьезно. Некоторые приводили доводы и примеры из области литературы или музыки, некоторые только решительно отвергли то, что сказал Гельтищев. Выступали и его сторонники, правда, их было мало и говорили они не так решительно, больше стараясь примирить точки зрения, чем отстоять свою. Среди них был и Анатолий Титаренко, тот самый толстый парень с галстуком-бабочкой, которого заметил Николай около Жоры.
      Диспут разгорался. Несколько пожилых преподавателей, сидевших в первом ряду, с улыбкой переглядывались между собой,
      А Гельтищев все продолжал стоять на трибуне.
      О нем как будто забыли, да и он сам забыл, где стоит, с интересом следя за разворачивающейся борьбой мнений, изредка выкрикивая что-то ироническое и насмешливое.