Рубеж

Глядишь, и угоду подписывать не с кем будет!.. - Так выйдем, пане сотник? пособим? В спину смутьянам ударим? - Сиди уж, пан Ондрий! Нам туда лезть - что поперед батька в пекло! Только погинем зря. Лучше во-о-он куды поглянь: сдается мне, кнеж и сам справится... Вокруг шатра со штандартом наблюдалось движение, стальной стеной сверкали щиты и латы, командиры спешили выровнять строй, успеть... успели! И когда ревущая толпа докатилась наконец до ставки князя - навстречу ей ощетинилось длинными копьями закованное в сталь каре: Оплот Венца, личная княжеская гвардия. Ростовые щиты плотно сомкнуты, за ними блестят начищенные до блеска панцири, внутри каре уже поднимают на запасных щитах стрелков, кто уцелел, а в центре гордо развевается державный стяг: радуга на лазурном поле. "Символ конца света", - впору рассмеяться, да не сложилось. Толпа нахлынула пенным прибоем, напоролась на частокол отточенной стали но задние продолжали давить, нанизывая передних на копья. Человеческий прибой с лязгом и скрежетом зубовным ударился о стену щитов, засверкали мечи, до замка долетел многоголосый вой-стон - и море бунта откатилось прочь, оставив перед строем обильную кровавую жатву. Гвардейцы поспешно сомкнули строй, оттащив внутрь раненых и выбросив убитых наружу. Впрочем, убитых было всего пятеро... нет, шестеро. Против доброй полусотни трупов нападающих. Толпа взревела, вновь рванулась вперед. Казалось, люди обезумели от крови, своей и чужой, и теперь их уже ничто не остановит. В толпу полетели стрелы. Лучники били слаженными залпами, и в плотном месиве каждая стрела находила свою жертву. Стрелки свое дело знали: клали наземь тех, кто бежал первыми, наиболее озверелых и опасных, - и перед самыми копьями толпа начала сбавлять бег... но все равно не смогла остановиться. Отчаянные крики, хруст, скрежет... До мечевой рубки на этот раз не дошло: нападающие побежали обратно еще раньше. В уши ударил победный сигнал трубы. Каре мгновение помедлило, а потом сдвинулось с места: слитно, тяжко, крабом-чудовищем, и дрожь от поступи четырех сотен панцирных бойцов докатилась до самого замка. - Молодцом, кнеж Сагорский! - одобрительно подкрутил ус Логин. - Как мыслишь, пан сотник, к нам он прорываться будет? - есаул взглядом уже прикидывал расстояние до замка и время, которое понадобится гвардейцам, чтобы его преодолеть. - Мыслю, что так. - Вы бы, панове, таки лучше б ногами мыслили! - вмешался озабоченный Консул Юдка. - Пока еще кнеж со своими железнобокими сюда доберется! А толпа-то куда как раньше поспеет... Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы убедиться: прав Консул! Толпа, поначалу неохотно пятившаяся от наступающего каре, уже не пятилась. Она бежала. Сотни, если не тысячи людей и нелюдей сломя голову неслись к замку! Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Очень скоро будет Самый Главный День. Я знаю. Бабочки за пленочками тоже думают, что знают. Только они глупые. Они думают, Самый Главный День - это когда пленочки слипнутся и между ними останется "ничего". Это нехороший Главный День. И бабочки - нехорошие. Глупые. Им кажется, они придумали, как всех спасти. А на самом деле это придумал я. И никаких пленочек для этого не надо. Вообще. Мне стало жалко глупых бабочек. Наверное, я не буду их ловить и насаживать на булавки. Лучше я их тоже спасу! Бабочки как будто услышали, что их хотят спасти. Уже и кричат из-за пленочек: "Спасите! Спасите!" Я хотел их успокоить. И проснулся. Рядом мальчик Княжич Тор носом булькает. Я заглянул к нему в сон: страшнючий! там мальчика Княжича Тора ножиками убивают. Тогда я поскорее словил за шкирку сон добренький - и поменял сны местами. Он сразу заулыбался, и мне стало приятно. А тут с улицы кричат: "Спасите! Спасите!" Это, оказывается, не бабочки во сне кричали. Это люди на улице. Много людей. Оттого я и проснулся. Окошко кто-то разбил, но это даже хорошо. Я высунулся к людям и стал им кричать, чтоб они не боялись. Что я их всех спасу. Уже скоро. Уже почти спас. Но они все равно боялись. И кричали. А еще многие на меня пальцами показывать стали. Их, наверное, не учили, что это неприлично. А меня учили! Я знаю! Я хотел и им сказать - но тут понял: они тоже глупые. Как бабочки. Они хотят, чтобы я их спас, но не так, как хочу я. И не так, как хотят бабочки. И вообще, так не спасают, как они хотят. Так - неправильно. Я хотел им об этом сказать, но они так боялись, что все равно бы не поняли. Бабочки в соломинку дуют. И люди в соломинку дуют. Оттого такой здоровенный пузырище и вырос. Скоро лопнет. Бабочки радуются, собрались, смотрят. Думают, их Самый Главный День совсем-совсем скоро. А я думаю наоборот. Надо, чтобы мой Самый Главный День наступил раньше. Тогда я всех спасу. Даже бабочек. Слышите, бабочки? Я вас всех зову на праздник! На мой Самый Главный День! И остальных тоже спасу. А некоторых спасу неправильно - раз они так хотят. Раз они глупые. Ну и ладно! Пусть им хуже будет. Логин Загаржецкий, сотник валковский "Достал клятый замок до самых печенок! Обороняй его, обороняй... Судный День на дворе, а местное поспольство не к исповеди! - бунтовать вздумало! Туда бегут, сюда бегут... эх, зря хлопцы под Катеринослав удрали! И тут намахались бы вдосталь... за счастье народа!.." При этом язык и глотка сотника жили как бы совершенно независимой от подобных мыслей жизнью. Никогда еще Логин Загаржецкий такого за собой не замечал: думать об одном, а приказы совсем о другом отдавать! А вот поди ж ты... - Мыкола, Хведир! Берите чумака - и наверх, на донжон тащите. Яринка, и ты, пани Сало, - детишек забирайте, чертенка с княжичем! - туда же. Чортяка, а ты куда?! Ну и что, что сын?! Ладно, дверь закрыть нас троих хватит, а не успеем - и сам чорт не поможет. - Спасите! - надрывалась за окнами приближающаяся толпа. Вот ведь дурни! Кому кричат? Кто их спасать должен? Кнеж? Вон, уже спасает - копьями да стрелами! Совсем ополоумели от страха. Словно в ответ (или действительно - в ответ?!) откуда-то сверху послышался звонкий детский голос: - Не бойтесь! Я спасу! Не бойтесь, уже скоро... Чертенок. Чумаков братец. Больше некому. Ну, сейчас батька тебе задаст юстом по заднице! Сотник мельком глянул в окно. Бегущие перебирались через ров, самые резвые колотили в кое-как запертые ворота. В пролом не лезут, сиволапые, на том спасибо. Спешить надо! - Ондрий, Юдка - за мной! Парадную дверь запереть надо. Ее они сразу вышибут. Потом - наверх, на донжон. Закроемся там. Кнеж со своими людьми на выручку идет. Авось поспеет! Последние слова сотник выплевывал уже на бегу. На шаг сзади дробно стучал сапогами по каменным ступеням есаул Шмалько, а шустрый жид - тот даже обогнать их успел. Да только все без толку. Вот уж и последний пролет остался, вот уж холл замковый внизу; глядь - а в открытые двери народ ломом ломится! Босые мугыри в холщовых свитках да портках, простоволосые бабы с детьми и без, горожане цветных каптанах, латники беглые, да еще всякой нелюди россыпью: карлы мал-мала меньше, ежи ржавые, паучара здоровенный, брюхо чуть не узлом завязано... "Эк скрутило беднягу!" - успел подумать сотник. И еще он подумал, что теперь остается только бежать сломя голову обратно, карабкаться вверх по винтовым лестницам - даст Бог, повезет захлопнуть ерь донжона перед носом у преследователей. Бежать, значит, и надеяться, что остальные уже там, наверху. А больше он ничего подумать не успел, потому как в следующий миг : заметили. - Спасите! Смилуйтесь! - толпа рванулась к лестнице. Все трое, как по команде, потянули из ножен шабли, отступая назад и сдвигаясь друг к другу, - но рубить не пришлось. Вместо того чтобы наброситься на колдунов за-Рубежных, наславших огненную смерть и радужную погибель, люди-нелюди начали валиться на пол: кто на колени, а кто и вообще ниц падал. Сотник с есаулом невольно перекрестились: "Совсем людишки умом от страха тронулись!" - а Юдка забормотал по-своему, всю бороду заплевал зряча. - Спасите! - Великие маги, добрые Глиняные Шакалы! Простите нас! - Отведите погибель! Совсем растерялся сотник Логин: - Да кто ж вам погибели-то желает! Мы сами... случайно... Кто его слушал? никто. - Это все князь виноват, князь Сагор! - Это он Шакаленка похитил! - Это он Мазапуру пригрел! - Это он! - Это не мы! - Не губите! - Смилуйтесь! - Добрый Шакаленок нас простил! - И вы простите! Отведите погибель! - Мы княжью голову хотели!.. - ...на блюде золотом! - ...кланяться! - ...в ноги! - ...не казните, смилуйтесь! Люди тараканами ползли вверх по лестнице, норовя ухватить и облобызать сапог кого-нибудь из "великих магов" и "добрых Глиняных Шакалов". Сотник и его спутники попятились, но обезумевшие люди не отставали. Ну не рубить же их, горемычных?! - рука с зажатой в ней верной "Ордынкой" бессильно опустилась. А в дверной проем тем временем вливался целый поток, вопль отчаяния нарастал, звенел в ушах, море тел захлестывало холл, грозя погрести под собой трех растерянных пришельцев из-за Рубежа... Снаружи, от стены, слышался лязг железа, мерная, неторопливая поступь сотен ног - и отчаянные крики умирающих: гвардейцы кнежа Сагора прорубали своему повелителю дорогу к замку. - А теперь, панове... - Логин понизил голос, чтоб его могли услышать только есаул с жидом. - ХОДУ!!! Они рванулись вверх, оскальзываясь на вытертых до блеска ступенях, поддерживая друг друга, не давая упасть. Сердце бешено колотилось в грудь, в уши врывался рев устремившейся следом толпы. - Спасите! - Добрые Глиняные Шакалы! - Не оставляйте нас милостью своей!.. Ухватил за пояс оступившегося Шмалька, рывком вернул есаулу равновесие. - Давай, Ондрий, не отставай! Затопчут ведь! - Та я, пане сотнику... - Молчи, дурень, силы береги! Вперед! Умный жид драпал молча, сил на болтовню не тратил, но, когда надо, не забывал подставить плечо совсем уж запыхавшемуся есаулу. Годы, годы... Вот и последняя винтовая лестница. Стучат сапоги по ступенькам, голова идет кругом. А топот и крики позади все ближе, ближе. Ну, еще немного, сотник! наддай!.. Дверь! Нет, не та. Шмалько в последний момент набрасывает щеколду - и в следующий момент дверь сотрясается, трещит от сокрушительного удара. Долго не выдержит. Скорее - вверх! Вот и она, та дверь, что ведет на верхнюю площадку донжона. Крепкая окованная железом. За ней - спасение; пусть - ненадолго, пусть... Не поддается. Неужели - заперто?!! Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра ...подо мной гнойным нарывом пульсировал замок. Остаток. Золотой медальон, доверху забитый страданием. "Спасите!.. добрые Глиняные Шакалы, спасите нас!.." - и истошные вопли умирающих, слабых или просто менее расторопных, по которым сперва прошлись свои же, обуянные паникой, а затем поверх и вдогон хлынула железная волна: новый медальон, князь-оса в оболочке из панцирных гвардейцев. Почему вы умеете просить, лишь убивая друг друга?! Почему вы так торопитесь делать глупости? - ведь скоро и просить будет некому, и убивать будет некому, и приговор будет приведен в исполнение с равнодушием, говорящим о вековой привычке! Остановитесь! оглядитесь! Ладошка моего сына потеплела в руке. Дернулась птенцом: раз, другой... утихла. - Я их спасу. Батька, ты не понимаешь: просто я их спасу, и все... - Умирающих?.. умерших?! Петра Еноху в склепе? Нашу с тобой Ярину, вырытую для ласки осиновых кольев? Кого ты спасешь?! как?! Не хотел этого говорить. Само вырвалось. Но почему я сказал: "...нашу с тобой Ярину...", не сумев назвать ее вслух матерью этого существа, которое я сейчас любил и ненавидел, как никого и никогда?! Он улыбнулся, тихо и светло: - Батька, ты стал совсем большой... Впереди закручивались винтом последние пролеты лестницы. Впереди стонал и вскрикивал раненый чумак, мешком обвиснув на братьях-Енохах; впереди бежала женщина-Проводник, увлекая за собой спотыкающегося, беззвучно плачущего княжича Тора; впереди хромала больше обычного панна сотникова, то и дело оглядываясь на нас. Нет, на Денницу. По мне ее взгляд скользил лишь мимоходом. И еще: впереди заскрежетала дверь, ведущая на донжон, и оттуда хлестнуло сквозняком. А за спиной, под ногами, позади, внизу: "Спасите! спасите нас, добрые Глиняные Шакалы!.." - и бегут из разверзшегося ада трое несостоявшихся мессий, цепляясь за путеводную нить сквозняка, спешат за нами. Скоро догонят. - Батька, ты мне готовишь подарок, да? Я задохнулся. Сердце (сердце?!) гулко колотилось в груди: еще одна оса в еще одном медальоне. Скоро освободится. Подарок? какой подарок?! Неужели он сошел с ума, надорвался, неужели наше бегство потеряло всякий смысл?! - Готовишь... - убежденно протянул он, словно подслушав мои мысли. - Я же чую... просто полночь на дворике... скоро - завтра... Не ответив, я прибавил шаг и вытолкнул мальчишку в распахнутый проем. Захлопнул дверь за собой; замер в напряженном ожидании. Кто успеет раньше? хвала Святому, благословен Он! - кажется, я различаю голоса. Вот, приближается: - Чортяка?! ведьма?! это мы! И еще: - Не спасет праведность праведника в день прегрешения... - Эт точно, жиду! не спасет - ни праведника, ни грешника, ни нас с тобой!.. А по пятам, с каждой секундой приближаясь: - Спасите! добрые Гли... Они вломились, едва не застряв в дверях. Я выдернул есаула, бежавшего последним, за шиворот и мгновенно заложил дверь засовом. Обернулся. Вот он, донжон замка, вот она, светлая Ночь Приговора, туго сжатая в пружину; пространство-время, отведенное мне (нам!..) для подведения итогов. Не так уж мало, если не быть привередливым... Да, после вечности, на первый взгляд, вроде бы тесно, но после золотого медальона вполне. Ты смеешься, глупый каф-Малах? А почему бы и нет? Над головами, сырая от слез и крови, впитав в себя вопли, смех, лязг железа и шелест осыпающегося бытия, ушедший день и сумасшедшую ночь, - радуга. Привстань на цыпочки, вспрыгни на зубцы ограждения - дотянешься. Слева, над северным крылом замка, край ее косо опадает вниз, рушится тканым занавесом, и контуры башни с частью стены размываются, заплетаются цветными нитями; спирали, круги, линии... Так ребенок ладошкой цепляет еще мокрый от краски рисунок, смазывая картинку, путая цвет с цветом, линию с линией. А выше, проступая сквозь мерцанье пугающе близкого Рубежа, - они. Бейт-Малахи; правильные. Ждут. Струятся переливами, каждый перед воинством своим: розовый доспех Самаэля, Ангела Силы, фиолетовые ризы - это Задкиэль, Оплот Радости; рядом с ним, но ближе к востоку, горит царственный пурпур с вкраплениями золота и рубина (дергается паучок у меня на груди!) - там стоит Уриэль-Миротворец, о ком молчат в Первых Книгах. Но он не обижается, он ждет, бок о бок с изумрудной зеленью Целителя-Рафаэля и червонной желтизной Иофиэля, дарующего Озарение... Клянусь мятежными Азой и Азелем! даже высшие явились! Белизна и лазурь, огонь и вода. Шуйца и Десница. Габриэль с Микаэлем. Надо полагать, слова "между ними пришел и Противоречащий..." - это обо мне. - Они пришли ко мне на праздник? да, батька?! Да, сын мой. Они пришли на праздник - только не к тебе, а к самим себе. Минуты капают в клепсидре обреченности, и вскоре еще один участок Творения зарубцуется навсегда, освободив невинные души от мерзкой, дурно пахнущей плоти. Малахи полагают это благодеянием. Я же... я не знаю Раньше я не разделял тело и душу, и освободить одно от другого значило для Блудного Ангела - гибель. Они спасают так. А как намереваешься спасать ты, Денница? Мне чудится: вот сейчас, сейчас я пойму и вывернусь наизнанку. Но понимание ускользает, радуга душит в себе пойманную добычу, и остается только стоять, стоять и смотреть, крепко, до боли сжимая теплую ладошку. - Ты не бойся, батька. Хорошо? Хорошо. - И они пусть не боятся. Ты скажи им: пусть не боятся, ладно? Ладно. И с запаздывающим ужасом в меня врывается: Денница говорит не о собравшихся на площадке донжона. Он говорит о Князьях-в-небе, о бейт-Малахах. Пусть не боятся. А под нами захлебывается воплем и скрежетом замок-медальон. * * * Старый, очень старый человек... Нет!!! Только не сейчас... Тишина вздрогнула под ногами, изумившись собственному существованию. Покатилась вниз, шурша ступенями; разбилась о стены далекого холла судорожным вскриком, вдребезги, в куски; и снова - тс-с-с! Стук в дверь. Изнутри; вежливый, деликатный стук костяшками пальцев. - Князь Сагор желал бы осведомиться: готов ли Логин Загаржецкий, наместник Чужого Венца, скрепить подписями условленный договор? Пауза. И снова: - Повторяю: князь Сагор желал бы... Решительно отстранив есаула, кинувшегося было шептать на ухо советы, сотник Логин делает мне знак. Отворяй, мол! чего уж теперь... Рука разжимается с неохотой. Птенец маленькой ладони выпорхнул на волю; Денница гладит меня по плечу и отходит к остальным, где рядом с ним сразу становится панна сотникова. Иду открывать. Засов. Скрипят петли. Вот они, трое, медленно выбираются из проема. Герой Рио, безуспешно стараясь не бряцать латами, и коренастый спутник героя, чьи глазки-маслинки целиком утонули под косматыми бровями (Хоста? нет, не похож!), поддерживают с двух сторон под руки... Не сумев задавить порыв, сотник коротко, по-конски всхрапывает от удивления за моей спиной. Я понимаю сотника без слов. Если тот глубокий, древний старец, то воплощение немощи, которое только что вывели на донжон, и есть князь Сагор, владыка гибнущего Сосуда... Полагаю, Логин видел его совсем другим; и не далее как сегодня. "Скоро - завтра..." Слова моего сына погребальным колоколом отдаются в душе. Сквозь редкие, вылезающие целыми прядями волосы князя просвечивает кожа: неприятно розовая, с синюшными пятнами, будто у покойника. Движется он странно шагнет рывком и затем подтаскивает одну ногу к другой, шаркая подошвой. Вместо лица стынет череп, тесно облепленный восковым пергаментом: торчат скулы, выпятились наружу беззубые десны, подбородок клином... Сагор почти висит на сопровождающих - а там, в глубине, на лестнице, тускло блестят панцири гвардейцев, перекрывших дорогу. Воистину гвардия умирает последней... предпоследней. Отступаю в сторону; опускаю взгляд. И вижу: с каждым шагом, с каждым движением князя, намертво зажатая в сухих пальцах, схваченная не за волосы, а почему-то за ухо, болтается -голова. Пустая, мертвая, бессмысленная голова пана Мацапуры-Коложанского. На следующем шаге князь Сагор, словно ощутив мой взгляд, трудно дергает плечом. Пальцы разжимаются с отчетливым хрустом, и голова катится к сапогам сотника Логина. Остановилась. Уставилась на радугу стеклянным глазом. - Это... - хрипит старец и давится собственным хрипом. - Это не имеет никакого значения, - бесстрастно переводит герой Рио, и молчит его бровастый спутник, лишь кивая в такт. - Никакого значения. Господин сотник согласен подписать договор? Свободной рукой герой достает из-за пояса свиток, красиво перевязанный ленточкой. Оставляет князя на попечение бровастого; ногтями цепляет узел. - Вот, прошу... а это перо и чернильница... Стою у самых зубцов, под розовым сиянием. Жду. Вижу: женщина-Проводник легонько подталкивает маленького княжича в спину - иди, мол, иди к отцу! не бойся! Ребенок судорожно мотает головой и вдруг отворачивается, вцепляется в женщину испуганным котенком... зарывается лицом в ее одежду. Сале Кеваль молчит, и слезы текут по некрасивому, но прекрасному лицу женщины, отливая радугой. Но сотник Логин уже оправился от первого потрясения. - Пан Ондрий! а иди-ка сюда! Ну, подставь спину взамен стола... Есаул послушно сгибается в смешном, нелепом поклоне, и развернутый свиток ложится на спину пана Ондрия. Герой мигом подает сотнику перо, заблаговременно обмакнув расщепленный конец в чернильницу. Отсюда мне видно: княжеская подпись с завитушками уже красуется на документе. Происходящее кажется сном, дурным сном без надежды на пробуждение-я не знаю, что делать, и должен ли я делать хоть что-то... я ничего не знаю. "Батька, ты стал совсем большой... батька, ты мне готовишь подарок, да?.." Да. Наверное. А вверху пляшет радуга, потому что приговор вынесен и заступника нет. Логин не спешит подписывать. Шевеля губами, сотник внимательно читает текст договора, пользуясь возможностями законной визы. Внимательно, но медленно, очень медленно... слишком медленно. И князь, окончательно обвиснув на бровастом, понимает это. Ему не дожить до подписи. Ему не дожить до перехода через Рубеж. Ему вообще не дожить... Я чувствую боль: на груди растревоженной язвой бьется в медальоне рубиновый паучок, ища выхода, - и вскоре до меня доходит, куда устремлен блеклый взгляд князя Сагора. Он видит медальон. Он понимает. И не может больше ждать, резко кивая своему герою в мою сторону. - Заказ! - вырвалось умирающим, изодранным в кровь воплем ночной птицы. Заказ!.. Большой... Я опаздываю. Сале Кеваль, прозванная Куколкой Летней ночью, на жаре кромешной, метелью обожгло: - ...Батька! Лети... лети, батька! Визг проклятого ребенка слился с порывом налетевшего сбоку, предательски, ветра. Проморгавшись, Сале увидела совсем рядом с собой героя Рио - тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету золотой медальон..Они ударили одновременно: память и узкий клинок героя. Никто не успел понять; никто не успел вмешаться. Видимо, Рио только и ждал условного знака, потому что мгновенно выхватил меч. Он и впрямь умел двигаться между секундами, этот странствующий герой, лучший из немногих, - знатоки, рекомендовавшие его, не солгали. Застыл с пером в руке сотник Логин, не успел разогнуться скрюченный в три погибели есаул; тускло мерцали чудные глаза каф-Малаха, погруженного в свои раздумья. А острие меча уже скользнуло гадюкой по груди Блудного Ангела... Прильнуло; отпрянуло. Не удар, не смерть - поцелуй. Игра-любовь. Сорванный медальон, тесно обвившись цепочкой вокруг клинка, драгоценной искрой мелькнул в воздухе. Птичья лапа мастера, вытекшего почти совсем, метнулась было навстречу - достать! выпить!.. Не достала. Он очень сильно толкнул женщину, бросившись вперед, - Консул Юдка, Заклятый-Двойник; он сбил Сале с ног, вынудив больно удариться коленями потому что сейчас ему было не до женщин на его безумном пути. И кривая шабля перехватила прямой меч. А небо упало еще ниже. Все происходило просто, до смешного просто и обыденно. Поступки, движения, даже слова, даже смутные образы, преломляясь во льду сознания Сале Кеваль, выходили такими же обычными, как стертый медяк. Ничего ведь особенного не происходит? ведь так? ведь правда? Ведь правда. Вот: лопнула цепочка. Вот: легко скрежетнув по острию, медальон взмывает над зубцами ограждения. Выше, еще выше. К радуге. Вот: немыслимым, невозможным - иначе! - нечеловеческим броском князь Сагор выплескивается вдогон, не оставляя про запас ничего, даже самого жалкого остатка сил. Стой, погоди, жизнь! не надо! не надо - в радугу!.. Вот: вспрыгивает на парапет черная тень. Одновременно с порывом мастера. Каф-Малах, тот, кто прежде шутя прыгал через бездны, сейчас способен лишь на этот балаган - привстать на цыпочки поверх каменного зубца, потянуться шестипалой рукой за искрой из золота. Но никто не успел. Радуга хищной тварью соскользнула ниже всего на какую-то пядь... Едва удерживаясь от желания зажмуриться, Сале Кеваль заставляла себя следить за происходящим, плохо понимая: откуда? откуда явилось омерзение, лживо смешанное с экстазом?! Из какой геенны?! Всего лишь навсего: червонными размывами поплыл силуэт медальона, с чмоканьем всасываясь в разноцветье, багряной многоножкой смазался, закрутился волчком паук-Приживник, многократно увеличиваясь в размерах, теряя форму - и следом, беззвучно вопя, пошла вертеться в смертном калейдоскопе фигура мастера, разом налившись перед гибелью многими красками. А во чреве души Сале, в сердцевине потаенной уж зашарили липкие пальцы: иди, глупая! прыгни! растворись! Ну же, Куколка! Когда в сумасшедшей пляске над головой стало невозможно различить - где паук рубиновый, где золото, где князь Сагор... Когда из мешанины бликов вырвались и остервенело вонзились в самую гущу радуги два пламенных силуэта... Когда беспамятные Малахи, долго служившие своим живым тюрьмам дегасимыми лампадами могущества, наконец обрели свободу в родной стихии Рубежа... ...Сале все-таки сумела, заставила себя отвернуться. Прямо перед ней, не отрывая от героя Рио ласкового взгляда убийцы, смеялся Консул Юдка. - Господин Консул! Это безумие! Прошу вас, не делайте этого! Голос героя был тверд, но в самой сердцевине его вибрировала тайная червоточина. Словно подросток взрослым притворялся. - Вэй, пан, шляхетный пан! - острый конец шабли Иегуды бен-Ио-сифа приглашающе танцевал у самого лица героя. - Погляньте вверх! радуга! видите? Говорят, красиво... Да только таким, как мы с вами, всего два цвета до самого края и осталось! День-ночь, черный с белым, и больше ни хрена собачьего! Смешай уголь с молоком да выпей! много ли хорошего, кроме поноса, выйдет?.. Повеселимся напоследок, пан герой? Или вам без хозяина несподручно?! - Это безумие! О чем вы говорите?! - Давайте, милый пан! Кат ваш новый заждался небось?.. У каждого свой Запрет! - ну что же вы?! - Я не буду с вами сражаться! Не буду!!! - Ну тогда я тебя просто убью, дурак, - тихо сказал рыжебородый Консул. А над ними, успев поймать в броске золотую цепочку, верхний конец которой уходил в радугу, висел черный каф-Малах. Между небом и землей. Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Батька молодец. Они думают, он за цацкой прыгнул. А он за собой прыгнул. И дядьки с собою, не друг с дружкой дерутся. Дядьки тоже молодцы. Совсем большие стали. А носатый, с бородой, всех больше. Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра - Куда спешишь, бродяга? - без насмешки спросил Самаэль. ...Зачем, зачем я прыгнул?! зачем ухватился за цепочку?! Ноги соскользнули с зубца донжона, потеряв опору. Пальцы закаменели на холодных, крохотных звеньях, а пропасть под ногами терпеливо ждала: кто из нас раньше? кто первым уйдет в никуда? Глупый каф-Малах или она, пропасть гибнущего Сосуда? Впрочем, для меня это мало что меняло... - Ты всегда так жил, бродяга. Не сумев сделать свой окончательный выбор: небо или земля? Свет или плоть? И умираешь ты правильно, оставшись верен своей нерешительности: между небом и землей, между светом и плотью. Самаэль помолчал. ...Радостные сполохи бродили по его доспеху, розовому, словно панталоны маленького княжича. Дурацкое сравнение. Он прав: я жил и умру - дураком. Почему же тогда я не вижу света, что служит плотью Ангелу Силы? почему я вижу просто плоть?! Лицо в обрамлении крылатого шлема. Прекрасное, гордое лицо. В кулаке зажата цепочка бывшего медальона. Прекрасная, золотая цепочка; прекрасный, крепкий кулак с белесым пухом на тыльной стороне. Прекрасный я, которого скоро не станет. - Мне даже жаль убивать тебя, бродяга. Ты наполнял смыслом мое существование. Когда Служение становилось мне в тягость, я вспоминал тебя. И понимал с новой силой: та ложь, что ты зовешь свободой, - ложь вдвойне. Для ее обладателя и для окружающих. И еще: ты зачал этого ребенка. Слышишь, Самаэль, князь из князей Шуйцы, на пороге твоей смерти и моего триумфа, говорит тебе - спасибо. ...Он не умел лгать, Ангел Силы. Он говорил искренне. - На пороге твоей смерти и моего триумфа... - задумчиво повторил он, играя цепочкой. Поправился: - ...моего триумфа, способного обернуться моей гибелью. Да, он не умел лгать. ...Я смотрел в его лицо; я видел тайный замысел Ангела Силы, приведший к сегодняшней ночи. Видел так ясно, как если бы сам звался Самаэлем, как если бы сам велел любой ценой доставить чудо-ребенка в гибнущий Сосуд.
      Двойная игра; оса в медальоне. ПРОЛОГ ВНЕ НЕБА И ЗЕМЛИ Сосуд трескался неохотно. Мир, весь в смертных переливах, упрямо не желал сдаваться. Все эти деревья и заросли кустарника, холмы и овраги, все эти стены замка, каменные плиты и дубовые балки, старинные гобелены и люди, люди, люди, кем бы они ни называли себя и друг друга - все это сопротивлялось радуге, как умело, и разноцветье живого из последних сил рвалось прочь из разноцветья мертвого. Вспыхивало, кричало, звало на помощь не звуком - буйством красок. Как будто кому-то напоследок хотелось света, много света - и сразу... Зарылся в одежды злой-доброй тетки маленький княжич. Сирота; теперь сирота. Радуга съела доброго дядьку-паучка. Внизу, на камнях двора, на выложенной желтеньким дорожке: исковерканное тело батьки. Батька сильный. Батька самый сильный. Батьки больше нет. Зарезали друг дружку носатый дядька и красивый человек в одежке из железа. Красивому человеку помогли. А носатый дядька их сам зарезал. Тихо перестал дышать братик. Пляшет в радуге Ирина Логиновна Загаржецка. Руки тянет. "Спаси!" - кричит. Пылинка в луче. "Я спасу..." - отвечает он. Он не боится ни боли, ни позора. За три с небольшим месяца, прожитых им, он свыкся с тем и с другим. Всей его боли было - мамкина разрытая могила, всего позора - имя чортова ублюдка. Хватит. Но батька лежит поперек дорожки, и Несущая Мир уже не замечает цветных языков, жадно лижущих ее останки; и дядьки уже не дерутся. И плывет сполохами замок - неохотно, но растворяясь... О нем вспомнили. Сразу несколько бабочек высунулись из своих пленочек; замахали крылышками. Не бабочки - крысы. Двинулись к нему, волоча за собой голые хвосты - розовые, фиолетовые, пурпурные в золотую крапинку. Как бы небрежно, как бы привычно, как бы мимоходом, потому что всего и дела-то, что разорвать на кусочки обомлевшего от страха мальчишку, писклявого боягуза, не сумевшего спасти даже рубинового паучка. А хотел спасать - всех. Из штанов выпрыгивал. Он знал, что не может отменить случившееся, - и знал, что оставить все как есть тоже не сумеет. Зачем он здесь, кто он такой, если не сумел защитить свой дом, своего батьку, маму, братика, маленького княжича? Он отступил на шаг. Еще на шаг. Крысы ухмылялись, но он боялся не их. Он ненавидел себя. Он стыдился себя, слабого; он пожелал, сам до конца не осознавая своего желания. Изо всех сил пожелал... И шагнул в радугу, как шагают в костер. Раскинул руки, сгребая пляску цветов в охапку, и оттуда, из феерического ада, обернулся. Замок растекался яркой лужей. "Не в добрый час твое желание услышано, Денница. Не в добрый час". - Неважно, - ответил он. - Я спасу. Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра Да, - ответил Самаэль на незаданный вопрос. - Только гибель целого Сосуда способна загнать твоего сына в угол. Смотри, бродяга, вот сейчас, сейчас он пожелает, раскрывшись для крика, - и мольба будет услышана. Так бывало раньше; так будет теперь. Он выйдет из радуги новым; новым и - Заклятым. Ты не боишься, Ангел Силы? Ведь они, прежние, всегда просили небо о мести! Посмотри на Иегуду бен-Иосифа, на героя Рио, вспомни остальных, сколько их ни было! Они просили о мести и получали желаемое... Ты не боишься, Князь Шуйцы?! - Нет. Не боюсь. Я сказал Князьям, что в случае успеха Денница-Заклятый идеальный Малах. Наша мечта во плоти. Живая способность работать на благо Творения одновременно и в Рубежах, и снаружи. С его появлением грязный тварный мир не пойдет - вприсядку помчится к Судному Дню! Одни согласились, другие - нет. Но я не сказал им всей правды. Самаэль склоняется ниже, и я вижу крупные капли пота на его лбу. Пот? на лбу Малаха?! - Бродяга, я знаю, твой сын, как и все, обязательно попросит мести. И получит возможность ее осуществить. Как ты думаешь, кого первого он станет убивать?