Рубеж

Помрет своей смертью, и гулять ангелу по новой в поднебесье... то бишь в Рубеже ихнем. - Ты это... ты, значит... Хотел сотник сказать: "Ты, христопродавец, кончай москаля лепить! начал говорить - договаривай!" Хотел, да не вышло. Заледенел язык. А старый, очень старый человек все смотрит, и все на него, на Логина Загаржецкого и все понимает - и сказанное, и проглоченное. Нет обиды во взгляде его. Живой взгляд, блестящий, молодой. Хитрый. - А смерти человека-темницы и боится он, Малах Рубежный. После смерти ему ведь в гниющей плоти еще двенадцать месяцев по закону обретаться, до выхода на свободу. Не выйдет ли Ангел - безумцем? свет - тьмой? Прикусил сотник Логин язычок. До крови. Только и показалось: не стало никого по лавкам. С ним одним старик разговаривает, с глазу на глаз. Из сердца - в сердце. - Однако смерть телесная не самый страх - самый, он пострашнее будет. Горит свет чужой в сосуде плотском, корчится запертый Малах в человеке - а человек-то его уже потихонечку переваривает душой своей, травит кислотой людских помыслов... Ведь души наши, согласно книге "Зогар", чином выше ангельских уровней созданы. Оттого и не захотели ангелы первому Адаму кланяться; оттого и служат, не любя. Год пройдет, два, третий настанет забудет Малах-узник себя самого. И не вспомнит. Старик помолчал. Губами пожевал. (...Рав Элиша! еще! Я сам ведь не смогу... не объясню! Еще!..) - Был человек, был в нем ангел по договору. А останется навеки: человек-клятвопреступник с лишним, краденым светом внутри. Жить будет долго. Ворожить - сильно. Из тела в вещь, из вещи в тело, если потребуется, шастать станет, верхом на пламени Малаха-беспамятного. Отец под старость омолодится, сына в расход, да сам сыном и назовется! поживет еще чуток - пока внук не вырастет. А глупцы талдычат в один голос: бесы... одержимые... Тут Логин старика вроде как слышать перестал. И видеть перестал. О своем задумался. Не то сон во сне случился, не то еще какая мара навеялась. Грезится Логину, как он по новой в самое пекло собирается, за Яринкой-ясочкой. Да только подходит к нему уже не Рудый Панько, не Юдка-Душегубец со своей пропозицией - ангел небесный является. Серафим о шести крыльях. Ну пусть не небесный, пусть Рубежный - о том ли речь? Является, значит, и глаголет нежным гласом: "Пусти меня, друг Логин, до себя в утробу! Я через тело твое черкасское дельце малое обстряпаю! да и тебя, родной, не забуду! отслужу!" В затылке Логин даже почесал. Эй, сотник, согласился бы? - ясное дело, аж плясать бы пошел. Не ведьмач, не жид - ангел! Ну, ударили по рукам. Угоду подписали. Кровью? - а пускай и кровью, не жалко, много ее в жилах! Что дальше? А дальше выходит: на Рубеже этих, Малахов-сторожей, уже не в шабли! - сами они встречают-пропускают, да хлебом-солью, да с поклоном! Скатертью дорожка, люди добрые! Чортяка от сотника Логина-ангела шарахается, ведьму Сало смертный озноб дерет... А при штурме, при штурме-то! Гуляй, черкас! руби сплеча, секи наотмашь полки вражьи! ангельское полымя в душе жаром пышет, силушки на десятерых, шабля сотника не берет, стрела мимо свистит! Тошно вдруг отчего-то стало. Вроде как супротив детишек малых по пьяни вышел. Ты им чего душе возжелается! хоть стусана, хоть пряник, хоть в мешок и в болото! а они тебе - разве что уши от крика ихнего позакладывает. Ну да ладно. Дальше, дальше-то как сложится? Вот нашел отец дочку, ангел отцу и глаголет по второму разу: "Давай, выпускай! Я свое дельце под шумок обладил, ты - свое, пора и честь знать! Ну давай, чего телишься! мне ведь твоя добрая воля семью засовами легла..." А вдруг завтра опять сеча лютая приключится?! А через Рубеж дорожку обратную торить?! Нет уж, серафимушка, Малах малахольный! - погодь маленько... вот вернемся!.. Тут уж сотник Логин просто наяву увидал: вернулись, все Валки неделю гуляют, ан с турками замиренье кончилось. Или татарва налетела. Или новый Дикий Пан объявился. Или хворь прилипла... Совсем страшное примстилось. Стол в хате, а на столе башка Логина Загаржецкого лежмя лежит. Старючая, лысая, желваки на восковых скулах катает. А перед столом - парубок молодой. Яринкин сынок, значит... ишь как вырос! Стоит парубок, в руках дедову "ордынку" вертит. - Пойдешь ко мне на шаблю? - пытает. Аж ледяным ознобом до костей пробрало. Вскинулся сотник, раскидал мару по углам, глядит: старый жид в креслице ему улыбается. Тепло так, с пониманием: что, пан сотник, глянул в душу свою человеческую? каково?! Тишина кругом. И меркнет веранда, стол, лавки, сад за перильцами. Пусто. Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра Меня сотрясала дрожь. Не сладостные вибрации сфир, не струнный ропот листвы Древа - нет! Противная, омерзительная дрожь смертной плоти, силы которой иссякали. Даже та малость, что мне удалось показать этим людям, рассказать каждому на его языке, и в то же время - на Языке Исключения... Даже это выжало меня без остатка. Если бы не Заклятый, вовремя подставивший плечо... "Неужели так теперь будет всегда?! - наемной плакальщицей голосила моя новая, уязвимая, хилая плоть, забыв, что совсем недавно была золотой осой в медальоне. - Не хочу! Лучше просто - не быть, чем быть - так - Глупый, глупый каф-Малах... - эхом отдался в голове затихающий приговор. Ты, как обычно, прав, мудрый рав Элиша. Я действительно глуп. К чему звать небытие, которое люди называют "смертью"? - если призрак вечной муки уже на исходе. Раньше я смеялся, закручивая спиралью дни, годы и века! раньше мне бы и в голову не пришло, как это времени может "почти не остаться"?! Может. На собственной шкуре понял - может. Времени, воздуха, любви... свободы. Я изменился. Я продолжаю меняться, стремительно и неотвратимо. У людей есть поговорка: "С кем поведешься..." Мудрая поговорка. Это про меня. Но Хлеб Стыда отныне и до конца - это для кого-нибудь другого. Застывшие фигуры оживают. Оттаивают. Начинают бесцельно двигаться. Я их понимаю. Они потеряны. Потеряны в самих себе. Они пытаются осознать увиденное, перевести в привычные им Имена и образы, облечь в шелуху из затертых от долгого употребления слов - чтобы наружу выглядывал лишь самый краешек ослепительной истины. Так, ерунда, блестящая игрушка, нестрашная и почти понятная. Я старался, я очень старался, чтобы их разум не отторг увиденное, - но увенчались ли мои старания успехом. Разве что Заклятый и женщина-Проводник... - Башка кругом идет, - пожаловался сотник, нервно вытирая потную багровую плешь. - Слышь, чортяка, где это мы были? В Ерусалиме, что ли Я не стал ему отвечать - да он и не ждал ответа. - Уж лучше бы в Ерусалиме, - буркнул есаул, потянув носом воздух и скривившись. - Там-то хоть дух был приятный, яблочный! А здесь... Шмалько неожиданно подался к выбитому окну, выглянул во двор. - Пане сотник! Солнышко донизу клонится! вечер близенько! Хлопцы мертвые на самой остатней жарище вышли! Похоронить бы надо, пане сотник, по-людски! - Дело говоришь, Ондрий, - кивнул сотник, ворочая затекшей шеей. - Наш грех: забыли, заморочились... Только где хоронить-то будем? Камень один кругом. А за ворота лучше пока не соваться - мало ли... Женщина-Проводник тронула его за плечо: - У нас традиция: строить замки на костях предков. Обычно фамильный склеп располагается в подземелье, под северным крылом замка. Там наверняка отыщутся свободные усыпальницы. - Добре. Мыкола, Хведир! - сходите, проверьте. Только факелы возьмите! Еще заблудитесь... Я не слушаю сотника. Я... да, несомненно! - я шмыгаю носом. Заложен. Дышать (дышать?!) приходится больше ртом, а вибрации, которые люди именуют "запахами", и вовсе не воспринимаются. Кажется, мое новое-старое тело само позаботилось обо мне. Странно. Раньше я не разделял свое "я" и свое тело. Это было одно целое. А теперь? Не знаю. Теперь я ничего не знаю! Есть ли у меня душа, отдельная от тела? И если есть - была ли она всегда? Рав Элиша, помоги!.. Я начал привыкать к этим камешкам будущей гробницы: "теперь", "раньше", "душа", "тело"!.. Я начал противопоставлять. Я перестал быть целым. Впрочем, я действительно перестал быть целым: что я есть сейчас? - лишь жалкая частица былого каф-Малаха, Блудного Ангела, любителя смертных женщин и нарушителя Запретов. - ...Имею доложить, пан сотник: усыпальница замковая, склепом именуемая, в подземелье под северным крылом замка обнаружена была, как пани Сале и предрекала. Такоже имеются свободные помещения, для погребения предназначенные... - Предназначенные, говоришь? значит, так тому и быть. Хоть и не в землице родной, а похороним хлопцев честно. Сходи-ка, Ондрий, поищи чего, чтоб кресты сделать. Негоже православных без креста-то хоронить. - То я сделаю, пан сотник, не беспокойтесь! - Ну, пошли. Перенесем браточков. - Батько! Хорошо ли будет мальчонку-княжича здесь, с башкой этой поганой, оставлять? - вскинулась из угла Ярина. - Да и чертенка... - Да и чумака... - Чумака трогать сейчас нельзя: рана откроется - умрет, - отрезала Сале Кеваль. - А о мальчике я позабочусь. Пойдем со мной, малыш, не бойся, она склонилась над малолетним княжичем. Ну, о своем сыне я сам позабочусь. Права панна сотникова: не стоит оставлять детей рядом с умирающим Приживником. Иди на руки, Денница... вот так. Ты знаешь: иногда мне становится страшно - каким ты вырастешь? Тогда я шепчу себе-новому памятью себя-былого: каким бы ни вырос, лишь бы вырос! Лишь бы... - Эй, Панове? Далеко собрались?! - окрик Приживника застал людей врасплох. - Часу с гулькин нос, а они... Спешить надо!.. - То ты прав, пекельник, - обернулся на пороге сотник Логин. - Надо спешить. Хлопцы наши убитые ждать не могут. А ты - обождешь, не протухнешь. А и протухнешь - невелика потеря! Логин смачно харкнул на пол и вышел вон. Остальные двинулись следом, не обращая больше внимания на отчаянные призывы головы. - Юдка! - неслось вдогон. - Ну ты-то хоть куда?! заместо попа?! Ответа Дикий Пан не дождался. Обоих детей мы с Сале Кеваль уложили в верхних покоях. Женщина произнесла Имя Руах, и измученный княжич мгновенно засопел, уснув рядом с моим сыном. - Пошли, поможем им, - сказал я ей. - У тебя есть... у тебя или здесь, в замке, - составы, которые отбивают запах? С ними будет легче. Женщина-Проводник только кивнула в ответ. А я смотрел на нее и думал, думал всю дорогу из покоев во двор: кто мне эти люди? Что мне до их погребальных обрядов? Кто мне эта женщина? Зачем я, тратя последние силы, дарил им совершенно бесполезное перед общей гибелью понимание? Зачем? Почему? Может быть, потому, что становлюсь таким же? начинаю чувствовать одиночество?! хочу укрыться от него?! Раньше каф-Малах мог быть везде и всегда. Время, расстояние? - пыль для Блудного Ангела! Даже когда я любил - да, я любил! было! - свою Ярину, я в любой момент мог оказаться возле; даже уходя, я не был одинок. А теперь... Что со мной творится?.. Кто я? что я?! ...Все стояли во дворе: кто у пролома, кто посередке, лишь Хведир забрался на галерею. Смотрели в небо, вдаль, и снова - в небо. Я знал, что происходит, но все равно не предполагал, что это выйдет так красиво. Красиво и страшно. Вечер не вечер, день не день... ночь не ночь. Радужный купол висел над самой головой. Казалось: привстань на цыпочки, вскинь руку - дотянешься. Зарницы разноцветья пробегали по нему, зарницы всех аспектов разом, от Хеседа до Гевуры, от Милости до Силы, от долготы жизни до ее предела - угрюмыми волнами ниспадая к горизонту. Только горизонт этот простерся совсем рядом: шагни раз, другой, потянись пальцами... ах да, я уже говорил. Сколько осталось? Сутки? двое? не знаю. Сосуд, усилиями ревнивых бейт-Малахов лишенный праведников, выбрал весь отведенный ему срок. Радуга в небе, и защитника нет. Скоро бытие вытечет в дыру, целиком, без остатка, и язва зарубцуется Рубежами. Был - мир, стал - шрам. Рубеж. Рубец. - Гляди! гляди! - это Хведир. Небось и на краю гибели уставится бурсак на очередное чудо: глядите! ишь, наворочено! Звуки обрушились со всех сторон. Гомон, вопли, хрюканье несуразное... вскрики? всхлипы?! Это там, за стенами. Я залез на галерею, проклиная на ста языках мелкую дрожь в коленках; встал рядом с бурсаком. Вокруг княжеской ставки, вокруг шатра с радужным знаменем творилось невообразимое. Множество людей толпились, галдели, тащили нехитрый скарб; кое-кто уже копал землянки близ рощицы, воины отгоняли особенно настырных, мало-помалу вытесняя толпу за пределы оградительной насыпи со рвом. В толпе шныряли тощие карлы, сверкая зелеными глазищами, их сторонились мосластые живчики, похожие на хищных тушканчиков. На окраине лагеря стайка ежей с иглами, отливавшими кованой сталью, бродила за огромным пауком, скрученным в три погибели; временами особо прыткие ежики слегка подкалывали унылое чудище в лохматый зад - но никто никого всерьез не трогал. Как во время лесного пожара: все спасаются бок о бок, забыв прежние свары. - И лев будет возлежать рядом с агнцем, - пробормотал у плеча Хведир, протирая окуляры краем одежды. - Знаете, пан химерник... я себе мыслил: оно как-то иначе сложится... - Пойдем-ка вниз, - предложил я. - Их скоро и вовсе тьма набежит. Не до похорон станет. Под нами громыхнуло: - Кончай глазеть! Страшного Суда не видели, голота?! Аида хлопцев собирать... Сале Кеваль раздала всем куски ткани, смоченной ароматическим составом. Я отказался - насморк. Вот уж не предполагал, что заполучу - и обрадуюсь. Пламя факелов масляным бликом металось впереди, вырывая из темноты сырые склизкие камни, ступени со щербатым краем, ржавые кольца для крепления светильников. Вскоре сырой участок остался позади. Узкая лестница изгибалась блудливой кошкой, убегая вниз. Глубже, еще глубже, в самые недра гибнущего Сосуда, где по людским поверьям располагается Ад. Пекло. Такому, как я, самое место, говорят... Вот и усыпальницы. Здесь куда светлее: черкасы расходятся кругом, укрепляют факелы в кольцах из зеленой меди - и огонь рвется к сводам, старательно покрывая низкий потолок копотью. Жирной, черной. - Вот здесь пусто. - И вот здесь... не, здесь кости! Махонькие! Ребятенка небось хоронили... - Шмалько, кресты сладил? - Прутьев набрал, пане сотник. Зараз сварганю... - Ну то снимайте крышки. А ты пока на лесенке обожди, чортяка. Ты не обижайся... негоже, чтоб православных людей чорт в могилу клал. Лады? Я не обижаюсь. Я стою на щербатых ступенях. Жду, пока мертвые, пустые оболочки уложат в медальон из полированного камня. Пока задвинут на место тяжелые плиты, пока есаул приладит снаружи самодельные кресты, наскоро склепанные из железных прутьев... Пока отзвучит голос сотника, сбивчиво произносящий разные слова. Эти слова он полагает святыми. Он прав. Я знаю: все это - прах и суета. В гробницах сейчас гниет только бренная плоть, бессмертные души погибших уже далеко отсюда... хотя кто знает наверняка: далеко ли? близко?! рядом?! Нет, я не знаю. И раньше не знал, и сейчас. Эхо колотится глубоко внутри Блудного Ангела, тайное эхо, заставляя вслушиваться в скорбные молитвы, склонять голову. Мне кажется, я понимаю этих людей. Я их понимаю. - ...аминь. Покойтесь с миром, хлопцы, не поминайте лихом. Авось еще свидимся: помашете своему сотнику из садов боженькиных, замолвите словечко. А теперь - пошли. Помянем, что ли, новопреставленных рабов Божьих? - Да надо бы... Я молча иду впереди. Я думаю о своем. В спину, с потемневшего от времени образа, укрепленного Мыколой над дверью склепа, давит вопрошающий взгляд. Они зовут его Спасом. Рав Элиша звал его пылким сыном Иосифа и Марьям. Юдка зовет его бен-Пандирой. Я же не зову никак. Мне кажется: сейчас он зовет меня. Спрашивает беззвучно: что ты собираешься делать, глупый каф-Малах? Что?! Знаешь ли это сам? Иду, не оборачиваюсь; не отвечаю. - А этот... Приживала? - вспоминает кто-то уже на лестнице. - Помолчал бы, дурень! Только-только хлопцев похоронили, а он уж про ту гыдоту речи завел! - Да что там - Приживала?! Брешет он, собака! Слыхал, что нам старый жид про ихнюю породу сказывал? Отдадим его кнежу, хай меж собой грызутся! - А может, лучше изничтожить тварюку? В печке спалить? - И угоду с кнежем - в печке?! Как отсель-то выбираться станем? - Господа, у меня есть подозрение... Сале Кеваль нашла удачное время для своих подозрений: лестница кончилась, все выбрались в холл и остановились, переводя дух. - ...у меня есть подозрение, господа! Я полагаю, что князь Сагор - тоже Приживник. Более того, я в этом теперь уверена. И один, пострадав от панны сотниковой, хочет поддержать свою гаснущую силу за счет другого. - Та-а-ак... - Два сапога пара! - А нам таки не все едино: что маца к празднику, что праздник к маце? Нехай и пан кнеж себе покушает! будто нам ему куска Мацапуры жалко! Укажет дорожку - я первый за его здоровьице чарку вудки тресну... - И свиным смальцем закушу! От жид! полковник! - Хлопцы, а не сбрешет ли кнеж? Ангела схарчил, теперь на второго рот разевает! - Да не ангелы они уже... - Тем паче! Значит, брехать не заказано... Я молчу. Я стою в сторонке. Я вижу замысел князя, как если бы сам придумал эту шутку. "Пойдешь ко мне на цепь? на перстень? на землю?!" На грани жизни и смерти, когда от Сосуда остается жижа на донышке, когда от тела остается болтливая голова... Пойдешь? Один имеет право позвать: сотник валковский, не простолюдин, не черная кость! - хозяин! Другой имеет право согласиться: князь-владыка, да вдобавок еще и с беспамятным Малахом внутри... И лопнут Рубежи на миг единственный. И не сможет воспрепятствовать ангельское воинство, ни Десница, ни Шуйца: ибо было обещано! А в далеких Валках огоньком в драгоценном камне, бликом в яхонте! - объявится, прирастет намертво клочок былого Сосуда. И пойдут люди по новой землянки рыть, а то и целые хаты ставить. Засверкают в Гонтовом Яру глазищи юрких карл, щекастые живчики пойдут по дорогам честных купцов пугать, забьется в чащу паук-страшила - сбегут парень с девкой в ночь на Купала, вокруг куста жениться, а он их живо в сети запеленает... Вначале трудно будет, а там - срастется. Не отдерешь. Ну а после растворится остаток, отдаст самое себя новому жилищу... глядишь, со временем станет в том жилище хозяином. Да, князь Сагор? - Себя кнеж спасает! - врывается в раздумья крик панны сотниковой. - Так и нас заодно! - А попробует обмануть - мы его живо к ногтю! как Мацапуру! - Господин Мацапура как раз не врал, - голос Сале Кеваль прозвучал негромко и ровно, но все словно по команде смолкли. - Вернее, он искренне думал, что обманывает нас, поскольку сам не знал, что говорит правду. У вас всех действительно есть один путь отсюда: заставить князя подписать и выполнить соглашение. А у самого князя... и у меня - два пути. - А ну-ка, пани пышна, излагай!.. - Малахи обещали нам за работу - спасение. Эвакуацию в другой Сосуд. Работа исполнена, а Малахи никогда не врут. Но даже им не все пути доступны, когда радуга висит над гибнущим Сосудом. Они показали нам, куда могут нас доставить. Там... господа, эти места созданы не для человека! Я не хочу тихо стариться в аду одиночества, пусть и на иждивении Существ Служения! а вместе с мастером - вдвойне, вдесятеро не хочу. Но если мастер... если князь Сагор, заполучив голову пана Станислава, восстановит свои жизненные силы, - у него появится выбор. Согласиться на предложение Самаэля и ждать, долго, но не бесконечно ждать счастливого случая. Или рискнуть, заключив договор с паном сотником. Самаэль слово сдержит в том и другом случае. А вот что выберет князь... Господа, я не знаю. Поднялся шум. Бессмысленный, бесполезный. Каждый старался высказать свое просвещенное мнение куда громче собеседников - и стены гулко отражали "сей диспут", как выразился бурсак Хведир. - Дай мне медальон, Иегуда, - я подошел вплотную к Заклятому. Молча снял, протянул мне. Не спросил - зачем. Догадался? Не важно. Теперь - не важно. Зал был совсем рядом, но едва я двинулся к двери, как спорщики гурьбой повалили за мной. Не важно. Голова по-прежнему на столе. Губы едва заметно шевелятся, шепчут что-то, неслышное мне-новому, - а по мозаике пола... Раненый чумак из последних сил полз к столу, оставляя за собой кровавый след. Правая рука жалко тянулась вперед; в кулаке зажат нательный крест. - Гринь, сучий сын, ты куда?! - Кровью истечешь! - Небось башку говорящую узрел, крестом защищался! - А чего ж тогда к ней полз? - Чумак! Ты меня слышишь? - А-а-а... - старший сын моей Ярины с трудом раскрывает глаза. - Пан есаул? Он... он меня... велел, чтоб на крест позвал... Я... оборониться хотел... не помню... дальше... - Вот ведь отродье сатанинское! И креста не боится! - Так он же ангел... бывший... - Ангел? Лучше скажи - сам сатана! Чортяка, ты зла не держи, ты-то другое дело... - А чего ему того креста пугаться? Крест-то иудин, дочерна замаранный, нет в нем Господней силы... Дальше я уже не слушал. * * * - Пойдешь ко мне на медальон? - Пойду, - шевельнулись синие губы, и я поднес к ним открытый медальон. ...Золотые корабли идут по золотым хлябям, золотые тучи идут по золотым небесам, золотые пылинки пляшут в золотом луче, драгоценный дождь нитями тянется к литой тверди, желтые листья бубенцами звенят на желтых деревьях, на златом Древе Сфирот... Колыхнулся, разом потяжелев, драгоценный кокон. Внутри шевелился, словно приходя в себя и осматривая свое новое жилище, маленький рубиновый паучок. - Стало быть, теперь твой черед, чортяка. Сперва я за всех решил, не спросившись, теперь - ты. Ну, значит, так тому и быть. Не боишься только, что он в тебя перейдет, душу твою схарчит? Или у тебя души все одно нет? - Есть, - почему-то сейчас я был в этом уверен. - Но ему она не по зубам. - Почему так? - Потому что я - каф-Малах. Я - свободен. Я сам - Свобода. Меня можно убить. Но покорить - нельзя. Если даже у Самаэля, Ангела Силы, князя из князей Шуйцы, не вышло... Ну а вдруг выйдет - тогда мы просто умрем. Оба. Я улыбнулся сотнику Логину. - И он это знает, пан сотник. - Почему? - тихо спросил сотник. - Почему ты такой? - Потому что буква "Бейт", символ Существ Служения, означает испокон веков: "Именно так!" А путь свободных, мой путь лежит под знаком буквы Каф, означающей: "Как если бы..." - Это тебе тот старик сказал? - Да. Это мне сказал тот старик. - Мне б такого старика, - Логин Загаржецкий смотрел в пол, а мне казалось, в лицо он мне смотрит, не моргая. - Эх, чортяка! мне б его, в Валки! Клянусь Христом-Спасителем, я б ему сам синагогу выстроил... - Пане сотник! пане сотник, да погляньте же! Кричал есаул. Он стоял у раскрытого окна и все тыкал мосластым пальцем куда-то ввысь, в левый угол. Я пригляделся. В радужном куполе, как раз в том месте, на которое указывал есаул, плавал бледный, размытый переливами серпик. Месяц. А темнее снаружи... нет, не становилось. Время пожирало само себя, свившись цветными прядями. Последнее, жалкое: время-сирота. И еще: "Время нарушать запреты..." - подумалось невпопад. Сале Кеваль, прозванная Куколкой Бледный, размытый месяц скалился сквозь переливы радуги призрачной ухмылкой. И женщине вдруг померещилось: они сейчас находятся внутри отрубленной головы - всего, что осталось от умирающего Сосуда. Ненасытная адуга поглотила тело, с черепа опадает жалкая плоть - вот и она, единственная радость: усмехаться напоследок костяным оскалом месяца... Сале тряхнула головой, но наваждение не исчезло. Смерть лишь позволила жен шине оторвать взгляд от ее ухмылки - чтобы дать возможность увидеть себя всю, целиком. Картина гибели притягивала, не давая отвести взгляд. Что привлекало в этом зрелище? безумное величие? извращенная красота? Кто знает? Радужный саван давно окутал близлежащий городок, подступил к речке, через которую спешно переправлялись последние беженцы. Было отчетливо видно: им не успеть... так и случилось! Неумолимый саван накрыл несчастных. Сале закусила губу. Вода в речке вдруг встала хрустальной стеной, просияла сотнями цветных бликов, выгнулась горбом, исполинской, невиданной волной; подхватила, завертела отчаянно барахтающихся людей... людей ли? Уж и не разберешь: руки-ноги щупальцами выгибаются, мелькает в водяном вихре смазанная невнятица, за жизнь когтями-зубами цепляется - поздно спохватилась, глупая! Поздно. Издалека долетел то ли стон тяжкий, то ли всхлип, то ли плеск - и весь тебе итог. Нет больше речки, и никого нет, кто на ближний берег выбраться опоздал. А кто успел - со всех ног прочь бегут. Одна беда: ноги подламываются, словно ветер беженцам встречь дует; да не просто ветер ураган! Сбивает, назад за шкирку тащит. Вот один не выдержал: обернулся, застыл да сам прямо в радугу и бросился, ровно в омут! Только круги пошли - по цветной пучине, от радостного камня. Сале и сама чувствовала неодолимую притягательность надвигающейся радужной смерти. Оттуда веяло свежестью, светом и одновременно - покоем, вечным отдыхом от сует и страданий. Тек переливами на краю слышимости малиновый звон, обещая нечто большее, чем просто небытие. Может быть, и правда?.. Вон уж и деревья на берегу ветвями к радуге потянулись. Изогнулись стволы, потекли свечным воском, будто и им хотелось туда, в свет запредельный. В свет, за которым - тьма. Тьма ли? - Не спешит кнеж угоду подписывать, - голос есаула вырвал женщину из гипнотического транса, плеснул в лицо студеной водой, отрезвил. - Вроде самое время. Как мыслишь, пан сотник? - Верно, Ондрий. Всех тот пузырь скоро сожрет. Ну да раз кнеж не торопится - мы его поторопим. Пошли. Вдруг поспеем еще!.. - Погодьте, пане сотник! Гляньте сначала, не про нас будь сказано, что за лихоманка кнежский табор треплет! Может, потому и нет послов-то? Оказывается, пока все глазели на подступающую стену радужного савана, Консул Юдка наблюдал совсем за другим. Сале Кеваль посмотрела туда, куда указывал Консул, - и у женщины зарябило в глазах. Светопреставление, да и только! Хоть на небе, хоть на земле. Вокруг обнесенного свежим неглубоким рвом, валом и кольцом повозок лагеря с княжеским шатром в центре - вокруг этого последнего оплота власти и порядка бурлила толпа. Беженцы. Все, кто успел до поры до времени унести ноги от надвигающейся смерти - и теперь с ужасом следил за ее неумолимым приближением. Горожане, спешно покинувшие смертельно опасные ныне дома, крестьяне из окрестных (а отчасти - и дальних) деревень, воинственные лесные жители: зеленоглазые крунги в своих немыслимых хламидах из мха, щекастые коротышки-хронги и совсем уж редкие долговязые кранги-затворники, более всего напоминавшие обтянутые кожей скелеты в набедренных повязках. Ну и, разумеется, самое разнообразное зверье. Железных ежей вокруг сновало множество, однако попадались и более удивительные твари (о некоторых Сале лишь слышала да видела рисунки в старинных фолиантах). На верхушке одиноко стоящего дерева примостился даже маленький зеленый дракончик - совсем еще детеныш. Звери вели себя на удивление мирно, включая и тех, которым в одиночку в лесу лучше не попадаться. Да и люди не обращали на горемычную живность внимания - не до того было людям. Человеческий водоворот бурлил, вскипал то тут, то там пенными бурунами. Вон, неподалеку от кольца повозок, огораживавших лагерь, над толпой воздвигся один, в лиловом кафтане нараспашку, видимо, поднятый на руках своими товарищами. Над гудящим людским морем вознесся отчаянный, срывающийся голос, ударился о радужный купол над головами, рухнул вниз, кругами расходясь во все стороны, - и люди на миг притихли, вслушиваясь. Даже до замка кое-что долетело. Разобрать можно было далеко не все - лишь отдельные обрывки: - ...на ком вина, я спрашиваю?! кто?! ...Шакаленка пригрел... Мазапуре тому пожаловал... маги зарубежные!.. Шакал-отец!.. Шакал-сын! ...погибель наслали... в ножки, в ножки поклониться!.. - На нас всех собак вешают, - хмуро буркнул сотник, явно озабоченный сверх меры. - Теперь сунься туда - в куски порвут... - Как бы на замок не грянули! Не отбиться ведь, - влез есаул со своей заботой. - Типун тебе на язык! Обождем, поглядим. По всему видать - недолго уж осталось. - ...головой! Головой кланяться надо! На блюде золотом! - долетело снаружи. "Небось прослышали о княжеском условии. Насчет головы веселого Стася, зябко передернула плечами Сале: ей вдруг стало холодно. - Всем ведь известно, что князь Сагор - чародей, каких мало! Вот и хотят задобрить его, вымолить спасение. На силу его колдовскую надеются. Где им понять: если бы мастер хоть что-нибудь мог - уже б давно из кожи вон выпрыгнул, лишь бы погибель отвратить. Прав сотник - самое время договоры подписывать..." Ты хотела увидеть смерть мастера, Куколка? У тебя есть шанс! Хороший такой шанс, большой, радужный! Правда, пойдете вы в никуда, обнявшись! но велика ли беда?! Цена этим твоим годам после казни Клика - грош ломаный! Не тогда ли ты поняла, сердцем выжженным почуяла: родной Сосуд обречен? И очень скоро смогла убедиться, что отнюдь не твое собственное горе раскрасило все вокруг в траурные цвета. В библиотеке мастера были книги. В том числе - и очень старые книги. Ты любишь читать, Куколка? Это началось больше сотни лет назад. В книгах той поры ты находила чертежи и рисунки дивных сооружений, рецепты загадочных снадобий; там были трактаты великих философов и математиков, таблицы астрономов и пьесы драматургов, способные потрясать умы и сердца... Где они теперь? Кому, для чего нужны накопленные знания, пылящиеся в сумраке замковых библиотек? Неужели лишь для того, чтобы воспитанный на старых книгах Рио изъяснялся старомодно-высокопарным штилем?! Чему было положено начало в прошлом веке? Отчего в твоем Сосуде стало трудно дышать? отчего настал упадок, пришло запустение?! откуда в лесах объявились дотоле неведомые уроды - а из всех искусств и умений лишь волшба расцветала махровым цветом? Из каких геенн нахлынула убийственная духота, взявшая вас за глотку? Или сами виноваты? косные, ленивые, злые? - но главное: безразличные... куколки. "Нет заступника, и некому отменить приговор", - всплыло вдруг в голове. Чья это фраза? Где она ее слышала? Не важно. Неужели действительно - все?! Зачем ты ожила, Куколка? чтобы снова - умереть?! На этот раз - навсегда?! - ...все одно терять уж нечего! - порхнуло от лагеря. Сале опомнилась. Глянула в сторону людского сонмища - и как раз успела увидеть: лиловый камзол проглатывает свой вопль, в грудь "гласа народа" ударяет арбалетный болт, пущенный от шатра со штандартом; горлопан опрокидывается на спину, исчезает в море тел... На мгновение толпа застыла. Смолкла потрясенно - чтобы взорваться яростным ревом, хлынуть к насыпи. - Смерть погубителю! - донеслось оттуда тысячеголосым раскатом. Сале невольно протерла глаза. Что за чудеса?! Вместо того чтобы растоптать проклятых колдунов из-за Рубежа, народ взбунтовался против собственного князя?! Маячившие на валу стрелки разрядили в толпу свои луки и арбалеты, но перезарядить оружие для повторного выстрела мало кто успел. Те, кто поумнее (или потрусливее), бросились со всех ног бежать к княжескому шатру, а остальных толпа просто смела, вместе с горсткой легких копейщиков, пытавшихся заступить ей путь. Впрочем, и среди озверевших бунтовщиков местами отблескивали доспехи латников Серебряного Венца. Быстро, однако, переметнулись! - Туго кнежу придется.