XXV

Гай остановился около Тиберия Гемелла. Юноше уже исполнилось двадцать. Он стал совершеннолетним. Ещё более опасным для Калигулы, чем прежде.

— Подвинься, Гемелл! — император небрежно подтолкнул родственника.

Юноша поспешно перебрался на край ложа, освобождая место Калигуле. Гай присел рядом и ласково улыбнулся. А глаза под низкими бровями блестели нехорошим огнём.

— Наконец ты стал полноправным гражданином, Гемелл! — равнодушно посасывая устрицу, заметил он.

— Да, цезарь, — согласился Тиберий Гемелл и смущённо опустил глаза. Длинные чёрные ресницы юноши отбрасывали на щеки мохнатую тень. Черты лица были утончённо нежны, словно у девушки. «Внешностью он напоминает спинтриев своего гнусного деда! — злорадно подумал Калигула. — Не напрасно знался с ними с детства!»

— Пришла пора приобщиться к государственным делам! — император пытливо взглянул на Гемелла.

Он испугался. Взмахнул ресницами и широко открыл светло-серые глаза — красивые, но лишённые выражения.

— Боюсь, не сумею, цезарь! — пробормотал, заикаясь.

Калигула усмехнулся.

— Ты достоин разделить со мной власть, Гемелл. Даже обязан сделать это! Ты — двоюродный мне по рождению, а по любви — родной! — Гай повысил голос. Эти слова говорились для всех, сидящих в зале. Более того: они предназначались для истории.

Растерянность и беспомощность отразились на лице Тиберия Гемелла. «Сопляк в моей власти! — решил Калигула. — Сам по себе он слишком труслив. Но всегда найдётся смельчак, готовый умело использовать Гемелла!» Гай неминуемо вспомнил Макрона, услужливо протянувшего руки, чтобы помочь удушить Тиберия.

Калигула порывисто обнял Гемелла за плечи и притянул к себе.

— Ведь ты хочешь стать императором? Скажи, хочешь? — шепнул он в ухо юноше.

Гемелл мелко задрожал. Цепкие пальцы императора причиняли боль плечу. Во взгляде и шёпоте Калигулы было нечто завораживающее, чему юноша не смел противиться.

— Конечно, братец Гай! Кто не хочет? — беспомощно пробормотал Гемелл. — Но император — ты! Я молю богов, чтобы ты жил вечно!

Гемелл закашлялся, прикрыв рот ладонями. Судорожно задвигались острые лопатки под тонкой шерстяной туникой. Калигула с лёгкой брезгливостью отодвинулся от родственника, по-прежнему разглядывая его ушную раковину. Мягкая мочка Гемелла была резко изогнута, в глубине прилип кусочек сухой желтоватой серы. Гаю страстно захотелось впиться зубами в это бесстыжее ухо. Чтобы кровь потекла красной струёю, и ненавистный Гемелл взвыл от боли!

Он сдержался. Жестом подозвал рабыню-прислужницу.

— Братец Гемелл! Выпей за моё здоровье! — император взял из чёрных рук рабыни кубок, наполненный вином. Протянул Гемеллу, пристально глядя в красивые глупые глаза.

— Я не пью вина, — слабо запротестовал юный Тиберий. — На днях я перенёс лихорадку и ещё слаб. — Он старательно кашлянул и гулко ударил себя кулаком в грудь.

— Пей! — настаивал Калигула. — Вино согревает внутренности и помогает излечиться.

Император настойчиво ткнул чашу под нос Гемеллу. Несколько капель выплеснулось наружу. Юноша испуганно смотрел, как красные пятна расползаются по белой тунике.

— Ты не хочешь пить за моё здоровье? — в голосе Калигулы прозвучала хладнокровная ненависть. Гемелл уловил её.

— Я выпью, цезарь! — поспешно заверил он, жалобно кривя тонкие губы. — Но сначала позволь мне принять лекарство.

Дрожащими руками он достал из-за пазухи небольшую бутыль с бурой жидкостью. Сделал два поспешных глотка и вытер ладонью влажный рот. Калигула молча наблюдал за ним. Беспомощно улыбнувшись, Гемелл потянулся к вину. Гай резким движением убрал кубок в сторону.

— Что ты пил?! — раздражённо крикнул он.

— Лекарство от кашля! — испуганно объяснил Гемелл.

Калигула рассмеялся — резко, страшно!

— Подай сюда бутыль! — он повелительно протянул руку.

Немного поколебавшись, Тиберий Гемелл протянул бутыль императору. Гай не успел взять её: она выскользнула из дрожащих, вспотевших от страха рук Гемелла. Пронзительный звон бьющегося стекла подчеркнул тишину, зависшую в зале.

Гай поспешно нагнулся и смочил указательный палец в лужице. Поднёс к лицу, понюхал, осторожно лизнул.

— Это противоядие! — осуждающе глядя на Гемелла, заявил он.

— Это лекарство от кашля! — испуганно выкрикнул Гемелл.

Он попытался подняться с ложа. Император с силой толкнул его обратно. Гемелл упал, сверкнув голыми икрами и подошвами сандалий.

— Ты думаешь, что я хочу отравить тебя? — тяжело дыша, спросил Гай.

Гемелл испуганно повалился к его ногам. Судорожно обнимал тощие колени Калигулы. Ползал среди осколков, не замечая, как они впиваются в плоть.

— Это было лекарство! — повторял он, глядя на императора расширенными от страха глазами. — Я болен! Кашель изнуряет меня! Сжалься! — Гемелл старательно кашлял, уже не прикрывая, а наоборот — широко открыв рот. Пусть Гай Цезарь увидит болезненную красноту! Пусть поверит в болезнь Тиберия Гемелла!

Калигула медленно покачал головой, отказывая в милосердии.

— Ты не доверяешь мне, а значит — ты предатель! — с деланной тоской произнёс он.

Изображая скорбь, император уткнулся печальным лицом в руку, согнутую в локте, и громко вздохнул. Затем выпрямился и вызывающе пригубил злополучную чашу с вином. Гости затаили дыхание, следя, как двигается кадык на длинной худой шее. Допив до конца, Калигула отшвырнул в сторону чашу и посмотрел на Гемелла.

— Вино не было отравлено, — криво улыбнулся он. И повысив голос, велел преторианцам: — Арестуйте его! За оскорбление императорского величия!

Стоя посреди пиршественного зала, Калигула смотрел, как преторианцы тащат прочь сопротивляющегося Гемелла.

— Брат, я не виноват! — отчаянно кричал он.

— Продолжает упорствовать в неправде! — шепнул Гай, прикрыв глаза, словно испытывал душевную боль.

Гости внимательно разглядывали полные тарелки. Делали вид, что поглощены едою и не слышат воплей Гемелла. Гай вернулся к невесте. Тишина была столь велика, что шаги императора звучали, словно удары молота по наковальне.

Калигула прилёг около Лоллии Павлины. Она заискивающе улыбнулась и погладила его руку.

— Трудно быть императором! — заметила она. — Зависть родных преследует тебя! Ты можешь доверять только любящей супруге, поклявшейся разделить с тобой тяготы жизни!

Гай устало оглядел Лоллию: «Чужая женщина! Я верю лишь Друзилле! Но как она красива и желанна!»

Он обнял её за плечи. Поцеловал в щеку, предвкушая близость брачной ночи. И шепнул ей, злобно прищурившись:

— Когда-то дед Гемелла устроил подобную хитрость моей матери! Теперь она отомщена!

XXVI

Тиберия Гемелла отвели в дворцовое подземелье. Юноша жалобно плакал, молил преторианцев о пощаде. Трибун Кассий Херея пренебрежительно толкнул его в спину:

— Не скули! Будь мужчиной! — равнодушно посоветовал он.

Гемелл послушно вытер слезы краем тоги. Он старательно крепился, чтобы не заплакать вновь перед безжалостными мужчинами. Но, когда дверь темницы со скрежетом захлопнулась за его спиной, зарыдал ещё сильнее.

Оставшись один, Гемелл брезгливо огляделся и обхватил руками худые плечи. Серые стены пахли гнилью, на изломах трещин копошились мерзкие клопы. Гемелл, всхлипывая, прислонился спиною к стене. И тут же отскочил: ему померещилось, что клоп заполз ему под тунику.

Два часа подряд он кругами бродил по узкой камере. Бормотал отрешённо:

— Я не виноват… Это было лекарство от кашля…

Гемелл наивно надеялся, что преторианцы, стерегущие за дверью, услышат его и донесут императору. Устав ходить и бормотать, он прилёг на грязный соломенный тюфяк, брошенный в углу, и заснул.

Резь в мочевом пузыре разбудила его. Гемелл открыл глаза, бессмысленно озираясь вокруг. Спросонья он не сразу понял, где находится. Вспомнив, снова прослезился. С трудом поднявшись с тюфяка, Гемелл дотащился до двери. Попытался просунуть голову сквозь частые железные прутья.

— Мне нужно помочиться, — крикнул преторианцам, дежурящим снаружи.

— Помочись в углу! — раздался насмешливый совет.

Громкий оглушительный хохот ударил Тиберия Гемелла, словно пощёчина. На дедовой вилле он рос посреди угодничества и лести. Почему теперь должен выслушивать грубые оскорбления солдат?

— Я сейчас помочусь на вас! — крикнул он тонким голосом, срывающимся от бессильной злости.

Гемелл лихорадочно приподнял впереди тунику и подошёл поближе к решётке. Благо, она начиналась на уровне колен. Шутник-преторианец со знанием дела оглядел мужское достоинство Гемелла и присвистнул:

— Ну, этим ты вряд ли достанешь помочиться на меня!

Юноша пристыженно опустил тунику и отвернулся. Худая спина, позвонки которой просвечивали сквозь ткань туники, нервно вздрагивала.

— Ты, мерзавец! Как смеешь издеваться над двоюродным братом императора?! — раздался громкий голос.

Гемелл обернулся: в подземелье спускался Невий Серторий Макрон. В пламени факелов его крепкая высокая фигура казалась огненно-оранжевой. Макрон подошёл к преторианцу, оскорбившему Гемелла.

— Сейчас же принеси Тиберию Цезарю отхожий горшок и помоги ему при отправлении нужды! — строго велел он солдату.

— Но я… — начал оправдываться молодой преторианец и тут же осёкся под непреклонным, пронзительным взглядом префекта претория.

Шутник поспешил на поиски горшка. Гемелл с надеждой смотрел на Макрона. Префект долго теребил в руках связку ключей. Найдя нужный, возился с замком от камеры несколько секунд, показавшихся для узника вечностью.

— Макрон, император велел выпустить меня на свободу?! — нетерпеливо прыгая около решётки, спрашивал Гемелл.

Макрон грузно вступил в камеру. За ним — дюжина преторианцев, закрывшая вход.

— Тиберий Цезарь, сначала помочись, — ответил префект, сочувственно глядя на юношу.

Гемелл послушался. Как раз подоспел преторианец с медным погнутым горшком.

— Теперь скажи! — одёргивая тунику, попросил Гемелл.

Макрон тяжело вздохнул.

— Гай Цезарь осудил тебя на смерть! — глядя мимо лица Гемелла, сухо произнёс он.

Гемелл побледнел. Капли пота выступили на гладком лбу. Губы искривились в гримасе ужаса.

— Сенат приговорил меня? —дрожащим голоском пролепетал он.

— Сенат?! — печально усмехнулся Макрон. — Император не советовался с Сенатом. Он сам вынес решение и подписал приговор!

Гемелл отчаянно повалился на грязный тюфяк. Колотил ладонями и плакал в голос. Преторианцы столпились вокруг, глядя на него сверху вниз.

— Убейте меня! — рыдал Гемелл и дёргался в испуге, ожидая смертельного удара.

— Мы не можем, — ответил Макрон.

Гемелл перестал рыдать. Приподнялся на коленях и обернул к Макрону красное, опухшее, искажённое страхом лицо.

— Зачем же вы пришли? — хрипло спросил он.

Макрон опустился рядом с Гемеллом на одно колено. Прижал к груди его растрёпанную голову.

— Никому из нас не позволено пролить кровь Цезарей, — шепнул он в ухо юноше. — Ты должен сделать это сам!

— Сам?! — выкрикнул Тиберий Гемелл и дико рассмеялся. — Никогда!

В сердце, истерзанном страхом смерти, мелькнула надежда. «Никто не смеет убить меня! Значит, я буду жить! В тюрьме, среди клопов и вшей, на соломенном тюфяке! Но — жить!»

Макрон устало прикрыл глаза. Он часто убивал. Не дрогнув, он пытал Сеяна и его сообщников. Без угрызений совести он душил императора Тиберия, пока тот не перестал хрипеть и дёргаться. Но истязать этого глупого, наивного, безвинного сероглазого юношу!

— Тебе придётся умереть! — вздохнул Макрон. — Император уже велел приготовить погребальный костёр. В саду, на перекрёстке двух посыпанных гравием дорожек. Преторианцы не могут пролить кровь Цезарей — это верно. Но им велено бросить тебя в костёр живьём, если ты откажешься умереть!

Тиберий Гемелл закрыл ладонями уши, чтобы страшные слова не достигали его. Забился в угол и сжался, затравленно глядя поверх костлявых колен. Макрон вытащил из ножен короткий меч и, держа за лезвие, повернул его рукоятью к Тиберию.

— Выбирай! — сказал он. — Смерть позорная или достойная!

Давясь слезами, Гемелл потянулся к мечу. Оружие оказалось слишком тяжёлым для его слабой, почти девичьей руки. Оно выскользнуло и упало каменный пол, выбивая искры.

— Я не смогу! — жалобно скривился Гемелл. — Я никогда не держал в руках меча…

— Я научу тебя, — вздохнул Макрон. Он поднял оружие и установил его рукоятью между каменными плитами. Лезвие огненно блестело в свете факелов.

— Смотри! — учил префект претория. — Держишь меч вот так, склоняешься над ним и прижимаешься грудью к острию. И с силой падаешь на землю. Лезвие проходит между рёбрами и достигает сердца. Смерть приходит мгновенно. Куда мучительнее убить себя стоя, с размаха ударяя мечом. Рука может дрогнуть и промахнуться.

Гемелл, всхлипывая, склонился над мечом. Медля сделать рывок, он испуганно оглядывал преторианцев.

— Позволь телу упасть на меч, — уговаривал Макрон. — Боль промелькнёт, как вспышка молнии, и ты обретёшь покой. Станешь тенью на тихом призрачном лугу, где изредка воет трехглавый пёс Цербер.

Преторианцы угрюмо смотрели, как Тиберий Гемелл резким движением накололся на лезвие. Брызнула кровь, тело спазматически дёрнулось и застыло. Он был мерв, но на тёмных загнутых ресницах все ещё дрожали слезы.

Макрон снял красный шерстяной плащ и прикрыл тело им юноши.

— Тащите его на погребальный костёр, — сухо распорядился он. — Никаких посмертных почестей.

XXVII

По приказу императора в Рим доставили слона. Погонщики-нубийцы проводили диковинное лопоухое животное по кривым улицам, прилегающим к Форуму. Римляне прижимались к стенам домов, с испуганным удивлением рассматривая его. Вспоминали карфагенца Ганнибала, который перебрался через Альпы и наводнил Италию с многотысячной армией и шестидесятью слонами. У Ганнибаловых слонов на спинах возвышались искусно устроенные башенки. Солдаты, спрятанные там, метали в римлян острые копья и смертоносные стрелы. Этот слон, спокойный и послушный, тащил роскошные носилки.

Повинуясь знакам погонщиков и щелчкам хлыста, слон остановился перед храмом Кастора и Поллукса. Весталки, чьё жилище находилось по соседству, любопытно выглядывали из-за тонких колонн. Зрелища привлекали девственных жриц, как и прочих горожан. Не напрасно в цирках и амфитеатрах были устроены особые места для весталок, подальше от мужчин.

По мраморным ступеням храма спустился император. Римляне не удивились, они уже привыкли к тому, что древний храм служил выходом из дворца. Поверх белой туники Калигула надел позолоченный панцирь старой эллинской работы.

— Панцирь Александра Македонского! — восторженно крикнул кто-то в толпе.

Калигула довольно кивнул.

— Это действительно панцирь великого Александра, — громко подтвердил он. — Я велел вытащить его из гробницы царя и доставить в Рим из Александрии.

Солнце скользнуло по тиснениям, украшающим панцирь. Римляне восхищённо прижмурились. Им казалось, что Гай Цезарь, воспитанный в солдатских лагерях отца, призван возродить былую славу македонского героя.

Калигула протянул правую руку. Её коснулась прекрасная женщина, императрица Лоллия Павлина. Голубая туника соблазнительно обтягивала тело, золотые волосы струились по плечам, безмятежно улыбались подкрашенные губы. Квириты разглядывали красавицу с нескрываемым восхищением. Гай Цезарь начинал тяготиться ею. Кроме необыкновенной красоты, у Лоллии Павлины не было иных достоинств.

Учёный слон грузно опустился на колени перед императором. Калигула польщенно расмеялся, делая толпе жесты, приглашающие вторить смеху. Погонщики помогли Гаю Цезарю и Лоллии Павлине взобраться в носилки. И медленно повели слона по Форуму.

Носилки слегка покачивались. Лоллия Павлина кокетливо вскрикивала, цепляясь за витые колонки.

— Я боюсь, Гай Цезарь! Эта мерзкая тварь может уронить нас на землю и раздавить! — пожаловалась она и погляделась в зеркальце, привешенное к поясу. Проверила: не растрепалась ли причёска от езды на слоне.

— Не бойся! — усмехнулся Калигула. — Слон — воплощённое могущество! Если он побежит — стольких ротозеев раздавит!

Император одарил насмешливым взором толпу, суетящуюся далеко внизу. Носилки проплывали на уровне второго этажа инсул. Калигула заглядывал в распахнутые окна и веселился, замечая испуг на лицах обывателей. Он чувствовал себя героем древности — Ганнибалом или Александром Македонским.

— Когда великий Александр подступил к вратам Индии, местный царь выслал против него армию слонов, — громко произнёс Гай, склонившись к Лоллии. — Но македонцы забросали животных копьями. Слоны, испуганные жалящими ударами, повернулись и убежали, давя насмерть индийских солдат.

— Что ты сказал, великий цезарь? — Лоллия рассеянно обернулась к мужу. Она не расслышала, увлёкшись возгласами восторженной толпы.

Калигула нахмурился. Он снова затосковал о Друзилле, живущей ради возлюбленного брата, ловящей каждое его слово.

— Спрашиваю, когда ты забеременеешь? — грубо спросил он, хлопнув по плоскому животу Лоллии.

— Молю богов, чтобы это свершилось как можно скорее, — смутилась молодая женщина.

— Значит, не тех богов молишь! — насмешливо отозвался Гай. — Принеси жертву Юноне Люцине, покровительнице рожениц. А то я уже устал от ночной работы. Тружусь, словно поселянин, бросающий семя в неплодную почву!

Лоллия мучительно покраснела. Дрожащие руки нервно теребили край покрывала.

— Прости, цезарь! Этой ночью я постараюсь понести, — взмолилась она. — Приди ко мне! — Лоллия призывно колыхнула роскошной грудью. Надеялась одурманить императора формами своего тела.

— Приду, — хмуро пообещал Калигула и впился поцелуем в нежные губы.

Лоллия невольно застонала. Целуя, император укусил её.

— Почему стонешь? — оторвавшись от жены, спросил Гай.

— От сладости твоей любви! — изобразив на лице томное желание, ответила Лоллия.

Затаив дыхание, зрители наблюдали поцелуй Калигулы. Удивительно: император ласкает супругу так же, как последний плебей — свою жену. Неправы полагающие, что правителям открыты особые, божественные наслаждения.

— Посмотри! Гай Цезарь любит жену, как простой человек! — одобрительно шепнул один квирит другому.

— Верно! — отозвался собеседник. — В отличие от Тиберия, который любил не по-человечески, а по-звериному.

— Слава императору! — восторженно закричали оба.

Калигула достал мешок с сестерциями, спрятанный между подушек. Вытащил пару монет и бросил в толпу. Монеты со звоном покатились по камням. Плебеи, толкаясь, подхватывали их. Наступали друг другу на пальцы, выцарапывали из более ловких рук серебрянные кружки с профилем Калигулы. Император смеялся.

Полуголые нубийцы, сопровождающие слона, ударили ладонями в ярко раскрашенные тамбурины. Услышав знакомый звук, животное подняло хобот и издало пронзительный рёв. Заплакали дети, покрепче прижавшись к груди матерей или кормилиц. Император снова швырнул в толпу горсть сестерциев. Гулкий удар тамбурина, вой слона, детский плач, звон разбрасываемых монет, смех императора… Гулкий удар тамбурина, вой слона, детский плач, звон разбрасываемых монет, смех императора… Звуки, сложившиеся в прихотливом неизменном порядке, завораживали толпу. Гулкий удар тамбурина, вой слона, детский плач, звон разбрасываемых монет, смех императора… Странная музыка сегодняшнего зрелища.

XXVIII

Женщина, прикрывшая лицо тёмным покрывалом, неподвижно стояла в бушующей толпе. Её толкали, но она не замечала толчков, не слышала криков, не видела ничего. Только императора в носилках, установленных на спине слона. Императора, привселюдно целующего Лоллию Павлину!

— Домина Друзилла, уйдём отсюда! — осторожно шепнула ей на ухо любимая рабыня.

Друзилла вздрогнула, словно уколовшись о веретено. Не отвечая, она быстро отошла в сторону. Гета поспешила за ней. Друзилла оглянулась. Слон, помахивая размалёванным хвостом, удалялся в сторону Ватиканского холма. Звуки тамбурина стали глуше. Плебеи, наталкиваясь на Друзиллу, бежали за императором. Прикрыв лицо, она брела против течения. Одна против всех. В ненакрашенных глазах затаилась боль. Ей мерещился поцелуй, которым обменялись Калигула и Лоллия. И худая жилистая рука брата на животе соперницы, обтянутом голубым шёлком.

Друзилла свернула в узкий переулок. Шум Форума остался позади. Разорвался ремешок на сандалии, заставляя девушку прихрамывать, как дядя Клавдий. Дойдя до ближайшей инсулы, она устало присела у колонны, к которой обычно привязывали ослов.

— Домина Друзилла, я отведу тебя домой, — Гета, снимая с ноги госпожи испорченную сандалию, преданно заглянула ей в глаза.

— Нет! — качнула головой Юлия Друзилла. — Я пойду в храм Юноны Люцины.

Рабыня промолчала. В храм Люцины ходят беременные, вымаливая благополучные роды. Или бесплодные, желающие зачать младенца. Она надела на ногу Друзилле сандалию, снятую с собственной ноги и протянула ей руку. Оперевшись на верную Гету, Друзилла медленно двинулась к Эсквилину.

В храме Люцины было прохладно и тихо. Пахло благовониями, горящими перед мраморной статуей Юноны. Друзилла прислонилась к широкой дорийской колоне и бессильно заплакала:

— Зачем я пила горчичный настой? Зачем отказывалась родить ребёнка Гаю? Он не брат мне, а муж, данный богами. Не будь я так глупа — он меня, а не Павлину целовал бы привселюдно. Помоги мне, могущественная богиня, и я пожертвую тебе сто быков! — девушка жалобно смотрела на мраморную Юнону Люцину, вышедшую замуж за родного брата, Юпитера. Эта богиня непременно поймёт Друзиллу!

— Благородная Друзилла! — неизвестная женщина в синей столе коснулась её плеча.

Друзилла испуганно задрожала. Подслушана самая сокровенная, самая искренняя её молитва. Незнакомка смотрела на Друзиллу с ласковым сочувствием.

— Мне понятна твоя боль! Позволь мне облегчить её, — женщина склонилась над рукой императорской сестры и поцеловала её с преувеличенной преданностью.