Ночи Калигулы (№2) - Ночи Калигулы. Падение в бездну

Гай развеселился, предвкушая удовольствие от задуманной шутки, и покинул опочивальню в приподнятом настроении.

Накануне в Риме было объявлено: император, любимый и почтитаемый народом, ждёт от граждан новогодних подарков. Сенаторам и всадникам предписывалось нести во дворец золото. Зажиточным плебеям позволялось дарить серебрянные сестерции. Никудышним беднякам оказывалось снисхождение: они могли принести в дар медные ассы.

Гай наскоро позавтракал и вышел на Форум. Около входа в храм Кастора и Поллукса преторианцы рядами выстроили пустые бочки, числом около тридцати. Сгоняли со всего города прохожих: мужчин и женщин. Заставляли их бросать в бочки все деньги, которые были при них.

К полудню бочки наполнились. Калигула радовался и благодарил римлян за щедрость.

— Отделить золото и серебро от меди, — отдал он приказ преторианцам и патрициям, которые явились с поздравлениями.

Золотые монеты ссыпали грудой на пол в атриуме. Гай снял сандалии и прошёлся по ковру из монет. Болели ступни, но Калигула счастливо улыбался.

— Я — всемогущ! Я ем на золоте, хожу по золоту, валяюсь в золоте! — исступлённо шептал он, ложась на спину и раскинув в стороны руки. Монеты мелодично позвякивали, струясь между пальцами Калигулы.

«Ночью я вернусь сюда с Цезонией и займусь любовью на золоте!» — решил он.

Вдоволь навалявшись в деньгах, Гай велел оттащить бочки с медью на крышу храма, посвящённого божественному Юлию Цезарю. Октавиан Август выстроил этот храм на новом Форуме в честь приёмного отца.

Поразмыслив немного, он ткнул пальцем в тех патрициев, которых решил взять с собой:

— Ты, Лепид! Ты, Валерий Азиатик! И ты, Марк Лициний! Подниметесь со мной на крышу храма и поможете раздать милостыню.

Поднявшись по крутой лестнице, Калигула выбрался на крышу и поёжился. Холодный зимний ветер вихрем крутил слежавшуюся пыль и паутину. Облака проплывали почти над самой головой. Прохожие далеко внизу выглядели жалкими букашками.

Гай глянул вниз и отпрянул: закружилась голова. Стараясь не подходить к самому краю, он захватил в обе ладони побольше монет и бросил их вниз. Медные ассы падали, звонко ударяясь о булыжники. Прохожие задирали голову, стараясь рассмотреть: какое облако изливается дождём из монет. Ликторы, оставленные у входа в храм божественного Юлия, поясняли:

— Великий цезарь решил осчастливить римлян! Собирайте монеты и благодарите принцепса за щедрый дар.

Прохожие выискивали в грязи ассы, толкаясь, наступая друг другу на ноги и выдирая монеты из рук соседа. Каждый старался вернуть сумму, которую был вынужден утром бросить в бочку. Но с крыши Юлиева храма сыпалась только медь, ни одной золотой или серебрянной монеты.

Калигула успел опорожнить три бочки из пяти, наполненных медью. Марк Лепид зачарованно смотрел на сутулую спину императора.

«Если бы Гай упал вниз! — чуть не простонал Лепид. — Может, столкнуть его?»

Случайная мысль быстро окрепла и полностью овладела мозгом Лепида. «Столкнуть, столкнуть!» — повторял про себя он. — Так просто: протянуть руки — и Гай полетит вниз! Свернёт себе шею, сломает хребет и никогда не поднимется, чтобы отомстить мне! Вот удобный случай, которого я жду несколько месяцев. Медлить и дрожать нельзя!»

Лепид оглянулся. Преторианцев, обычной охраны императора, не было. Они остались внизу, охраняя вход и никого не пропуская в храм. На крыше, кроме Лепида и Калигулы, находились только Валерий Азиатик и Марк Лициний. Азиатик давно на стороне Лепида: с тех пор, как Гай привселюдно обесчестил его жену. Старый Лициний, как и вся знать, тоже недолюбливает императора. Сейчас или никогда!

Лепид несильно подтолкнул Азиатика, чтобы обратить на себя его внимание. Азиатик скосил глаза и вопросительно шевельнул веками.

Говорить нельзя. Опасные слова быстро достигнут слуха императора. Лепид взглядом указал Азиатику на спину Калигулу и сделал руками мимолётный жест, означающий: «Толкнуть!»

Азиатик понял. Осторожно кивнул подбородком, молча отвечая: «Да!»

Лепид засиял и выразительно зажестикулировал: «Подтолкни его».

Азиатик насмешливо пожал плечами: «Тебе надо, ты и толкай!»

Лепид правильно понял: Валерий Азиатик отказывается таскать для него жареные каштаны из огня. Он нахмурился, слегка расстроившись. И тут же решительно вскинул голову: он сам столкнёт Калигулу с крыши!

Медленно делая шаг за шагом, Марк Лепид приблизился к императору. Остановился за его спиной. Задыхаясь от волнения, протянул руки.

— Осторожно, Гай Цезарь! — громко крикнул старый Марк Лициний, который прежде с подозрением наблюдал бессловесную беседу Лепида и Азиатика.

Калигула резко обернулся и столкнулся лицом к лицу с двоюродным братом. Лепид побледнел. Руки, занесённые для толчка, мелко задрожали.

— Что случилось? — нахмурился Гай.

Марк Лициний, полный седой мужчина лет пятидесяти пяти, приблизился к императору.

— Благородный Лепид хотел столкнуть тебя вниз! — обличительным тоном заговорил он.

Гай тяжело задышал и ударил двоюродного брата по щеке.

— Неправда, Гай! — отчаянно крикнул Лепид, опускаясь на колени. — Лициний клевещет на меня! Я хотел помочь тебе. Спроси у Валерия, он подтвердит мои слова!

Лепид ползал у ног Калигулы, хватался за его башмаки, ища поцеловать запылившуюся телячью кожу. Гай изловчился и ударил Марка ногой в лицо. Тот, всхлипывая, зажал пальцами длинный нос, из которого потекла кровь.

— Зачем Лицинию лгать? — спрашивал Калигула, сопровождая каждое слово пинком. — Тебе, Марк, выгодна моя смерть! Ты, как правнук Августа, можешь претендовать на императорский венец!

Напоследок ударив Лепида в живот, Гай подошёл к Валерию Азиатику. Пристально взглянул на провинциала.

— Скажи, Азиатик! Лепид хотел меня убить? — требовательно спросил он.

И Марк Лепид, и Лициний тревожно ждали ответа, от которого зависела их жизнь. Валерий Азиатик подсознательно понял настроение императора.

— Да, Гай Цезарь! — не раздумывая ответил он. — Лепид давно похваляется родством с тобой и метит на твоё место!

Марк Лициний просиял. Лепид заплакал, скорчившись на полу и схватившись за живот. «Предатель!» — едва слышно прошептал он.

— Стража! — громко крикнул Калигула.

На крышу, громко топая ногами, уже спешили преторианцы.

— Убейте его! — неистовствовал Гай, брызгая слюной. — Забейте его цепями! Пусть умирает долго!

Лепида уволокли. Никто не вспомнил, что в осуждённом на страшную смерть течёт кровь Августа.

Гай дрожащей ладонью отёр со лба пот и прошептал, придавая голосу театральные интонации:

— Моя семья — гнездо змей! Все только и ждут ужалить меня, пригревшего их на груди!

Снова повернувшись к Азиатику, Калигула крепко схватил его за горло.

— Знаешь сообщников Лепида?! Говори имена, иначе отправишься следом за ним! — захрипел он.

Азиатик испугался. Ради спасения собственной жизни он готов был назвать любое имя. В мозгу, как назло, крутилось лишь одно — имя старого друга!

— Луций Кассий Лонгин, — обессилев, пробормотал он.

Калигула резко опустил руки.

— Кассий хотел моей смерти?! — жалобно спросил он. В зелёных глазах императора показались слезы.

Азиатик опустил голову, проклиная себя за слабость.

— Лепид и Кассий переписывались, — шепнул он, опасаясь, что император не поверит пустым словам.

Гай отвернулся. Азиатик видел, как дрожат поникшие плечи императора.

— Милая Друзилла! — в полузабытьи шептал он. — Она предупреждала меня. «Берегись Лепида», — шепнула она, умирая. Или: «Берегись Кассия»?!. Которого из двух мужей имела в виду она? Не помню…

Калигула обречённо прикрыл глаза и тихо застонал. Он заставлял себя вспомнить последние слова Друзиллы. О ком говорила она? О Кассии или о Лепиде? В памяти возникло лицо покойной сестры — бледное, худое, измождённое болезнью, жалкое и прекрасное. Не имеет значения, кого она имела в виду. Друзилла не успела сказать перед смертью самого главного: что она любит Гая.

Кассий… Лепид… Оба виновны хотя бы в том, что были мужьями Друзиллы. Лепид только по имени, Кассий спал с нею. Оба имели причину ненавидеть Калигулу: безумная ревность, обида и оскорбление. Гай ничуть не усомнился в том, что Кассий и Лепид — сообщники. Их имена были крепко связаны в рассудке Гая с образом Друзиллы.

— Херея! — позвал он преторианского трибуна. В последние годы Калигула поручал старому солдату с тонким голосом самые ответственные дела. Знал: Херея, давший клятву верности, не подведёт его.

— Слушаю, Гай Цезарь! — обветренное лицо Хереи выражало невозмутимую преданность.

Порою Гай задумывался: есть ли у старого трибуна мысли? Херея напоминал ему машину, предназначенную для исполнения приказов, подобно тому, как существуют машины для метания камней в противника, или для смены декораций в театральных представлениях. «Только в машине под именем Кассий Херея имеется небольшая недоработка: плохо налаженный голос!» — потешался он.

— Возьмёшь столько солдат, сколько понадобится, и отправишься в Эфес! — приказал Калигула. Он постарался взять себя в руки и придать лицу выражение насмешливого равнодушия. Но широко раскрытые глаза выдавали смятение Гая. — Я приказываю тебе казнить наместника Азии, Луция Кассия Лонгина. Письма и бумаги, которые обнаружишь, привезёшь в Рим и передашь мне лично в руки.

— Как прикажешь, цезарь! — Херея, делая чёткий поворот, громко топнул правой ногой. Никакая эмоция не отразилась на рубцованном лице солдата. Он потерял умение удивляться.

— Немедленно! — крикнул вдогонку Гай.

Херея послушно ускорил шаг.

Калигула вытер слезы и повернулся к Лицинию. Обнял старого патриция и звучно расцеловал его в обе щеки.

— Ты спас мне жизнь! — проговорил он с напускной взволнованностью. — Я велю сенаторам — сколько их ещё осталось? — присудить тебе дубовый венок за доблесть!

Марк Лициний склонился к руке Калигулы и преданно поцеловал перстень.

— Говори, чего желаешь? — великодушно предложил император. — Обещаю исполнить любую твою просьбу.

«Он, несомненно, попытается выклянчить денег. Какая скука!» — высокомерно зевнул Гай.

Лициний опасливо оглянулся, ища поддержки. Он намеревался попросить императора о том, что пугало его самого. Разумнее всего — промолчать. Лициний понимал это. Но гордость римлянина, ещё не до конца вытравленная лестью или страхом по отношению к императорам, заставляла его говорить.

— Божественный Гай! — голос Лициния дрожал не то от страха, не то от затаённых слез. — Позволь мне попросить тебя о том, что принесёт счастье не только мне — всему Риму! Будь милосердным к народу, любящему в тебе своего правителя и сына Германика!

Калигула оскорблённо передёрнулся.

— Разве я не милосерден, Лициний? — угрожающе прижмурился он.

Лициний молчал, испуганный своей же храбростью. Калигула заложил руки за спину, чтобы не надавать наглецу оплеух, и обошёл вокруг патриция.

— Я слишком добр! И докажу мою доброту! — Гай приблизился вплотную к Лицинию и шепун ему в лицо: — Я мог бы убить тебя за дерзость, но оставлю в живых в благодарность за то, что ты разоблачил заговор Лепида! Это ли не милосердие? Более того: я намерен оказать тебе благодеяние. Какое? Узнаешь через несколько дней.

Калигула высокомерно усмехнулся и повёл сверху вниз ладонью, отпуская Лициния. Старик, мелко кланяясь, убрался подальше от императора. Когда он повернулся спиной, Гай скорчил злобную рожу ему вслед.

— Юлий Луп, — негромко обратился он к молодому центуриону. — Ты знаешь этого Лициния? У него есть жена, дочь?

— Да, цезарь, — шёпотом ответил Луп. — Я наслышан о Марке Лицинии. Говорят, он имеет двух взрослых сыновей от первого брака. Второй жене, Марцелле, лет тридцать.

— Она — порядочная? — небрежно полюбопытствовал Гай, приподнимая бровь.

Юлий Луп ухмыльнулся игриво:

— Разве молодая жена может быть верной старому мужу? У Марцеллы каждую неделю новый любовник.

Гай удовлетворённо кивнул. Теперь он знал, как облагодетельствовать Лициния.

— Приведи её этой ночью ко мне, — приказал он Лупу. — Пообещай ей что угодно от моего имени: деньги, драгоценности. Лишь бы она пришла!

LXIX

Серо-фиолетовые сумерки вползали в просторные залы и пустынные галереи императорского дворца. Со стороны лупанаров долетали непристойные возгласы и пьяные песни. Чернокожий раб-нубиец добавил ароматного масла в светильник, мерцающий в опочивальне цезаря.

Калигула, лениво раскинувшись на ложе, посасывал устрицы. Закрыв глаза, он обдумывал план мести.

— Луп! — капризно закричал император.

В опочивальню неслышно вошёл центурион Юлий Луп. Медные украшения тускло блестели на кожаном панцире преторианца. На шлеме щетинился султан из коротко остриженного, окрашенного в красный цвет конского волоса.

— Славься, цезарь! — произнёс Луп, с достоинством прикладывая руку к груди.

— Она уже пришла? — нетерпеливо перебил преторианца Гай.

— Пришла, цезарь, — ответил Луп.

— И как она тебе кажется? — поинтересовался император, небрежно накидывая на плечи широкую мантию. Тяжёлые пурпурные складки скрыли короткую тунику и худощавые мальчишеские ноги Калигулы. Венок из увядших жёлтых роз покоился на его коротких рыжеватых волосах.

— Марцелла — одна из самых порочных и ненасытных матрон Рима, — ухмыльнулся Луп.

— Пусть заходит, — велел Калигула, нервно кутаясь в несоразмерно широкую мантию, вышитую по краям золотыми нитями. — Подожди! Ты помнишь моё повеление?

Вместо ответа Луп покорно склонил голову.

— Будь недалеко, — распорядился император, загадочно улыбаясь. — Когда я позову тебя, явишься в опочивальню и исполнишь мою волю.

— Воля цезаря — священна, — сдавленно прошептал центурион.

Калигула отвернулся. Он зачарованно смотрел в окно, где на темно-синем вечернем небе сияла полная луна, соперничая бледностью с лицом императора.

За спиной цезаря послышался шум. Калигула резко обернулся. Марцелла стояла у двери, придерживая у шеи ярко-синее покрывало. Тонкие смуглые пальцы патрицианки были украшены перстнями с изумрудами и сапфирами непомерной величины.

Гай медленно подошёл к матроне, пристально всматриваясь в красивое нарумяненное лицо.

— Ты звал меня, цезарь? — проговорила женщина, придавая голосу сладострастную глубину.

Гай, не отвечая, отвёл в стороны её покорные руки. Синее покрывало упало на пол, являя взгляду императора обнажённое тело Марцеллы. Таков был наряд, который развратная матрона избрала для встречи с Калигулой: соблазнительная нагота, тяжёлое сапфировое ожерелье на смуглой груди, золотой пояс, змеёю обвивший пышные бедра, и высокие сандалии из мягкой кошачьей кожи. Довольная произведённым эффектом, Марцелла призывно улыбнулась императору.

— Хороша!.. — прошептал Гай, проведя узкой ладонью по круто выгнутому бедру женщины.

Он забрался на ложе и, алчно поедая крупные темно-лиловые виноградины, приказал Марцелле:

— Танцуй!

Раб-нубиец, почти незаметный в тёмном углу опочивальни, ударил в тамбурин. Марцелла танцевала для императора. Гибкое тело извивалось и покачивалось в такт музыке: сначала медленно и томно, затем быстрее и быстрее. Чёрные глянцевитые кудри выбились из-под золотой диадемы, глаза заблестели полубезумным огнём.

Император смотрел на женщину, не замечая, что лиловая струйка виноградного сока стекает по подбородку. Холодный огонь сладострастия жёг его внутренности.

— Что ты думаешь о смерти? — неожиданно спросил Гай.

Марцелла перестала плясать. С кошачьей грациозностью она подступила к императорскому ложу. Заглядывая в холодные зеленые глаза Калигулы, матрона прошептала:

— Мне нравится смотреть, как умирают рабы!

— Мне тоже, — странно прищурившись, произнёс Гай. — А любовь? — спросил он, лаская женскую грудь. — Что думаешь ты о любви?

Марцелла хрипло засмеялась и бесстыдно раскинулась на ложе.

— Любовь — выдумка поэтов. В жизни существует только похоть, — томно простонала она.

Калигула рывком вскочил с постели и подбежал к окну. Бледная луна уже поднялась выше кипарисов. Бесстрастное ночное светило напомнило ему о Юлии Друзилле. Это была любовь. Ненормальная, извращённая, но все же — любовь.

— Если бы я мог жениться на Друзилле, — прошептал Гай, забыв о присутствии обнажённой женщины. — Почему нет? Ведь женились же египетские фараоны на своих сёстрах!

Император отошёл от окна. Тонкие ноги, обутые в мягкие сапожки-калиги, тонули в пушистом ковре. Марцелла обняла его сзади, прижимаясь обнажённым телом к худощавой спине Гая.

— Я прогневила тебя, цезарь? — вкрадчиво спросила она.

Калигула обернулся к патрицианке, и на его тонких устах появилась равнодушно-похотливая улыбка.

— Ложись, — торжественно повелел он.

Марцелла томно опустилась на ковёр. Калигула хлопнул в ладони. Из темноты появился чернокожий раб, неся в руках большую чашу с темно-красной густой жидкостью.

— Это вино Фалерна? — спросила Марцелла, не стесняясь постороннего. Она привыкла ходить нагой в присутствии безмолвных рабов.

— Это кровь! — хрипло прошептал Калигула. — Кровь гладиатора, погибшего три часа назад. Он дрался храбро и самоотверженно, но судьба была против него. Противник хитростью поверг его на землю и приставил к горлу короткий меч. Плебеи, заполнившие цирк, замерли в ожидании. Я мог бы пощадить неудачливого, но храброго гладиатора. Стоило только поднять вверх большой палец. Но я медленно повернул ладонь, указывая большим пальцем в землю. И безжалостный меч вонзился в шею поверженного. Его уносили с арены под восторженные завывания толпы…

Узкие чёрные глаза Марцеллы странно блестели, когда она слушала императора.

— Я была сегодня в цирке. Я видела его смерть… — заворожённо шепнула она.

Марцелла лежала на ковре. Нубиец склонился над ней, широко расставив чёрные мускулистые ноги. Сверкая желтоватыми белками глаз, раб изливал на распростёртую матрону кровь из тяжёлой золотой чаши. Марцелла сладострастно передёрнулась, когда темно-вишнёвые струйки коснулись её груди и чрева. Кровь не успевала свернуться и засохнуть. Два огромных молосских дога, учуяв приятный запах, выбрались из-под императорского ложа. Псы слизывали кровь с похотливо изогнутого женского тела. Марцелла смеялась, чувствуя шершавость собачьих языков. Калигула смотрел на неё, и нижняя губа его тонкого рта чувственно выдвинулась.

Собаки вылизали кровь, но это только раздразнило их аппетит. Доги злобно оскалились, слюна стекала с острых клыков. Ещё немного, и они вцепятся зубами в женское тело, чтобы утолить голод… Калигула, коротко щёлкнув хлыстом, украшенным рубинами, прогнал собак. Доги, жалко свесив обрубки хвостов между задних лап, снова спрятались под императорским ложем.

Гай опустился на ковёр рядом с матроной. Его сладострастие было холодным и рассчетливым. Но Марцелла не замечала этого. Она трепетала в восторге от оказанной ей высокой чести. Калигула не ласкал женщину; она сама ласкала себя, разжигая императора бесстыдством этих ласк.

Нубиец, спрятавшись в тёмном углу, снова бил в тамбурин. Прикрыв глаза, чернокожий раб хрипло вскрикивал в такт равномерным ударам. Эта полудикая песня напоминала нубийцу о степях его родины: о высоких травах, где прячутся хищные львы; о грациозных газелях, ищущих водопой; о баобабах с раскидистыми ветвями; о пугающем смехе гиены; о стервятниках, закрывающих широкими крыльями заходящее солнце.

Калигула овладел покорной женщиной. Марцелла стонала, бесстыдно извиваясь и закинув назад голову. Её стон, постепенно нарастающий, переплетался со странной песней раба.

Почувствовав приближение экстаза, Калигула хрипло крикнул:

— Луп!..

Голос императора сорвался на высокой ноте. Но центурион, стоявший за узорчатым занавесом, услышал его. Неслышно ступая, Юлий Луп остановился возле цезаря и патрицианки. Короткий, остро отточенный меч молнией сверкнул в темноте и опустился на откинутую в наслаждении длинную шею Марцеллы. Калигула, широко открыв глаза, жадно смотрел, как голова женщины катилась по окровавленному ковру.

Гай поднялся на ноги, поправляя тунику и постепенно успокаиваясь. Луп стоял рядом, тупо глядя на окровавленный меч. Молосские доги выбрались из-под ложа и принялись жадно теребить обезглавленное тело.

Император поднял с пола безжизненную женскую голову. Он пристально вглядывался в искажённый рот и выпученные глаза.

— Отнеси это её мужу, патрицию Марку Лицинию! — с равнодушной улыбкой произнёс Калигула, протягивая Лупу голову Марцеллы. — Скажи старому дураку, что Гай Юлий Цезарь Август Германик оказал ему большую услугу, избавив от развратной жены. Пусть Лициний славит императора!

Луп послушно взял голову за длинные чёрные пряди волос.

— Тело тоже отнести Лицинию? — спросил он.

— Разве ты не видишь моих собак?! — рассердился Калигула. — Неужели ты хочешь лишить верных животных обеда из-за такой малости?

Центурион двинулся к выходу. Он давно привык к убийствам и разврату. Он ожесточился сердцем, участвуя в кровавых оргиях императора. Однако теперь, глядя на обезглавленное тело обнажённой женщины, Луп почему-то вспомнил о ласковой матери и о юной девушке Лавинии, на которой вскоре ему предстояло жениться.

— Постой! — напоследок окликнул солдата Калигула. Император брезгливо дотронулся до мёртвой головы и задумчиво прошептал: — Я хочу знать, что она почувствовала в последнее мгновение! Боль, смешанную с наслаждением?! Хотел бы я умереть вот так, посреди удовольствия!.. Какая смерть ждёт меня?

Гай отошёл к окну. Он сел на складное кресло, обитое красной кожей с тиснениями в виде римских орлов. Обратив зеленые глаза к бледной луне, император грезил о Юлии Друзилле и о смерти.

* * *

Юлий Луп шёл по пустынным переходам дворца. Отрезанная голова с искажённым обескровленным лицом мерно покачивалась в такт шагам.

«Твоё безумие послужит причиной твоей смерти!» — зловеще улыбаясь, думал Луп.

Он вошёл в караульное помещение тяжёлой поступью. Преторианцы заметили его угрюмый вид и ненормально расширенные глаза.

— Случилось что-то, центурион? — отхлебнув из бутылки горькое вино, осведомился Грат, молодой темноволосый кремонец.

Вместо ответа Луп бросил на грязную дубовую столешницу отрубленную голову.

Солдаты отпрянули.

— Проклятье! — выругался Грат, от неожиданности расплескав вино.

Галерий, земляк Грата, вытащил из ножен меч и осторожно поддел им чёрные спутанные волосы несчастной патрицианки.

— Это женщина, — уверенно заявил он. — И похоже, из знатных. За что ты её так, Луп?

Центурион плеснул в стакан вина и выпил до дна, не переводя дыхание.

— Приказ императора, — кратко пояснил он.

— Жаль. Красивая… — протянул кто-то, разглядывая искажённые смертью черты.

— Что она совершила? — донёсся из угла голос Кассия Хереи. Трибун, сидя на деревянной лавке, чистил лезвие меча.

— Ничего, — передёрнул плечами Луп. — Её муж накануне спас жизнь императору.

Преторианцы замолчали. Можжевёловые факелы, прикреплённые к стенам, бросали оранжевые блики на их лица. Остекленевшие глаза Марцеллы отражали блеск огня. Солдатам казалось, что мёртвая голова осуждающе смотрит на них.

— Убери её, центурион. Смотреть противно, — не выдержал Грат.

— Куда я её дену? — раздражённо огрызнулся Луп. — Не собакам же выбросить?! Завтра утром отнесу мужу.

Кассий Херея окончил чистить меч. Погляделся в лезвие, словно в зеркало, прокашлялся и сказал:

— Гай Цезарь велел мне немедленно выехать в Эфес, чтобы убить наместника Кассия Лонгина. Сегодня был казнён Марк Лепид. Чья очередь завтра?

— Что делать? Император приказывает, мы подчиняемся, — передёрнул плечами Луп.

Херея метнул на него быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей.

— Если цезарь прикажет казнить твою мать? Или сестру? Или жену? Тоже беспрекословно подчинишься?

Мужчины разом отвернулись от головы. Каждый представил себе на месте Марцеллы дорогую сердцу женщину.

— Гай Калигула сошёл с ума! — предварительно оглянувшись, понизил голос Херея. — Долго ли нам терпеть его?

— Тебе-то что, трибун? — сухо заметил Галерий. — У тебя нет ни жены, ни сестры, ни дочери.

— А он ненавидит императора за глупые пароли! — насмешливо выкрикнул Грат.

Преторианцы захохотали, припомнив пароли, который Гай Цезарь назначал старому трибуну. «Баба», «Венера», «лупанар», «старая шлюха» и прочий бред. Херея, обозлившись, собрался накинуться на Грата с кулаками. Но передумал и грузно опустился назад на скамью.

— Дураки! — презрительно сплюнул он.

Преторианцам стало неловко.

— Прости, Херея! — раздались искренние голоса.

Он махнул рукой:

— Я не виню вас. Гай Цезарь не только меня — весь Рим оскорбляет! Пора положить этому конец.

Преторианцы неуверенно переглянулись. Они поняли, к чему клонит Херея. Трибун заметил их нерешительность и разозлился:

— Чего нам ждать? Чтобы завтра нас казнили по приказу Гая, точно так же как сегодня мы казним других?! Неужели вы забыли судьбу Макрона?

Луп, неловко переминаясь с ноги на ногу, заметил:

— Мы клялись охранять императора…

— …А он превратил нас в палачей! — резко прервал его Херея.

Преторианцы одобрительно зашумели. Трибун понял, что они наполовину убеждены.

— Убьём тирана, и Рим восславит нас, как героев! — с пафосом заявил он.

— Легко ли совершить убийство императора? — усомнился Юлий Луп.

— Нам — легко! — с улыбкой заверил его Херея. — Гай доверяет нам, ведь мы — его охрана!

— Необходимо продумать все мелочи. Кто займёт место Гая Цезаря? — не унимался Луп.

— Республика! — торжественно заявил Херея.

— Республика — красивое слово! — кивнул Луп. — Но как бы нам не вернуться в эпоху гражданских войн. Каждый честолюбивый патриций захочет урвать себе кусочек власти: стать диктатором, консулом или триумвиром. Когда власть принадлежит одной семье — живётся спокойнее.

— Пусть так, — раздражённо поморщился Херея. — Риму нужен цезарь? Дадим ему цезаря! Нахлобучим венец на голову первому попавшемуся дураку из семейки Юлиев и Клавдиев. Вот, к примеру, Марк Виниций чем не император? Молод, порядочен, женат на дочери Германика.

— Или Клавдий, дядя Гая Цезаря! Тихий безобидный старикашка! — подал голос Грат.

Солдаты засмеялись: бедный Клавдий прослыл неисправимым глупцом.

— Тихо! — прикрикнул Херея. — Или хотите, чтобы цезарь услышал ваш смех?

Посерьёзнев, он протянул вверх руку со сверкающим, начищенным до блеска мечом. Преторианцы столпились вокруг стола. Доставали из ножен короткие мечи и касались остриём оружия трибуна.

— Клянёмся! — шептали они, повторяя слова Кассия Хереи. — Убить Гая Цезаря, когда представится удобный случай!

— Клянёмся! — повторило эхо их слова.

LXX

Гай после казни Марка Лепида часто жаловался жене:

— Меня ещё недостаточно боятся, раз хотят убить!

Сердце Цезонии сжималось от страха: что будет с нею в таком случае? Но, опасаясь вызвать гнев Калигулы, она не советовала ему умерить жестокость.

— Пока на твоей стороне армия и преторианцы — нам нечего бояться! — отвечала она, успокаивая и его, и саму себя.

Гай все чаще вспоминал детство, проведённое среди солдат.

— Да, легионеры любят меня. Для солдат я всегда — Гай Калигула, их товарищ по оружию, — вздыхал он.

Ему грезились германские леса, лагерь на опушке, вал из свежесрубленных сосен, цветы вереска и мясо, пропахшее дымом костра.

— Уедем из Рима! — решил он в дождливую ночь промозглую ночь, когда пламя в жаровне пылало особенно жарко, а Цезония выглядела особенно близкой. — Оставим этот неблагодарный грязный город и отправимся в Германию или Галлию!

— Что там делать? — сквозь сон спросила Цезония.

— Воевать! — решительно ответил Гай. — В Германии полно племён, ещё неподвластных Риму.

Положив рыжую голову на плечо жене, он добавил доверительно:

— Римляне смеются, вспоминая сражение с Нептуном. Пусть эти насмешники только попадутся мне в руки!.. Хочу одержать настоящую победу и доказать всем, что я истинный герой!

Цезония смущённо потупила взгляд. Ей некстати вспомнилось, что римские зубоскалы втихомолку прозвали Калигулу «лысой матроной».

* * *

Последующие месяцы были заняты приготовлениями к поездке в Галлию.

Государственная казна истощилась. В поисках денег Гай придумывал новые налоги: на хлеб, на съестные продукты, на товары, на ведение судебной тяжбы. Носильщики ежедневно платили в казну восьмую часть заработка. Даже гетеры были обложены данью: каждый день с них бралась сумма, равная плате одного клиента.

Стремясь заработать как можно больше денег, Калигула устроил лупанар в Палатинском дворце. Из числа замужних матрон, посещавших с мужьями званые обеды и праздники, он выбрал самых красивых и порочных. И заставил их отдаваться посетителям за деньги, половина которых причиталась ему. Преторианцы рыскали по улицам и рынкам в поисках клиентов. Мужчин, старых и молодых, толпами сгоняли в дворцовый лупанар, дабы они, получая удовольствие, умножали доходы цезаря. Юные мальчики, нарумяненные и жеманные, открыто предлагали себя, стоя у входа в роскошно обставленные кубикулы. Казалось, возвращаются тягостные времена извращённого старца Тиберия.

* * *

В первые дни марта — месяца, получившего название в честь бога войны, — Гай Цезарь выступил в поход.

Он взял с собой Цезонию и маленькую Друзиллу. Они ехали в кедровых носилках с позолоченными витыми столбиками и занавесками из пурпурного шелка. Сестры, Агриппина и Ливилла, тоже сопровождали Калигулу. Агриппине было позволено взять сына, Луция Домиция Агенобарба. Мальчику шёл третий год. Он рос безобразным и нескладным, напоминая покойного Гнея Домиция в малолетнем возрасте.