LI

Ночь была тихой и необыкновенно спокойной. До полнолуния оставалось три дня. Луна напоминала бледно-жёлтый овал.

Не отводя глаз от луны, Калигула вышел в сад. Опавшие листья мягко скрипели под ногами. Прохлада ночного воздуха напоминала о близости зимы.

«Где моя Друзилла? — думал Гай. — В какую звезду превратилась она?»

Согласно легендам, боги превращали в созвездия смертных, взятых на небо. Калигула выискивал в россыпи звёзд любимую сестру. Вполголоса шептал названия узнанных созвездий. Ни одно из них не напоминало Друзиллу.

— Принесите ложе, — вполголоса велел он.

Преторианцы, тенью ходившие за императором, повиновались. Вытащили в сад ложе, покрытое парчовым одеялом.

— Ставьте здесь! — Калигула указал солдатам на мраморные плиты у фонтана.

Гай с нетерпением наблюдал за преторианцами ставящими ложе на желанное место.

— Теперь уходите, — отрывисто приказал он.

Преторианцы, стараясь не шуметь и не бряцать мечами, отошли подальше. Спрятались в темноте, за стволами деревьев. И оттуда пристально наблюдали за императором, чей покой обязались охранять.

Оставшись один, Гай расслабился. Напряжение, охватывавшее его в присутствии других людей, отступило. Как трудно жить на виду у всех! Тысячи чужих глаз непрерывно следят за императором: что он ест, что пьёт, кому улыбается, в чью постель ложится ночью. Тысячи глоток делятся сплетнями на Форуме. Порою Калигуле казалось, что он выставлен напоказ — обнажённый, как раб на невольничьем рынке.

Он растянулся на ложе, раскинув в стороны руки и ноги. Ночное небо сияло над ним бесконечным множеством звёзд.

— Где ты, Друзилла? — тоскливо проговорил Гай, всматриваясь ввысь.

Слабый шум ветвей напомнил ему о смехе Друзиллы. Луна походила на лицо красивой женщины, освещённое свечой в тёмной опочивальне. Лицо Друзиллы!

У изголовья постели возвышалась мраморная колонна, обвитая вечнозелёным плющом. Калигула приподнялся и сорвал два листка. Снова откинувшись на подушку, он держал листочки в вытянутых руках. Они выделялись темно-зелёными пятнами на фоне бледной луны. Гай прищурился. Сквозь дрожащие ресницы листки плюща выглядели, как зеленые глаза на женском лице.

— Друзилла! — сквозь слезы шепнул Калигула.

Листочки выпали из дрогнувших рук. Луна ослепла, снова стала безликой и холодной.Но Гаю было безразлично. Он успел разглядеть в ночном светиле любимую Друзиллу.

— Приди ко мне, любовь моя! — шептал Гай, протягивая руки к луне.

Серебристый свет заливал ложе, скользил по телу Калигулы, прикрытому лишь короткой туникой. Он не замечал ни холода, ни шёпота преторианцев, ни мятущихся огней в тёмных окнах дворца. Он ловил призрачный лунный свет на своём теле. Гаю казалось, что Друзилла обнимает его.

Страстные призывы императора донеслись до преторианцев, спрятавшихся между деревьями.

— Император сошёл с ума! — зачарованно наблюдая за Калигулой, пробормотал центурион Юлий Луп. — Зовёт луну на ложе. Открывает ей объятия…

— Молчи! — Кассий Херея предусмотрительно приложил к губам указательный палец. — Даже если Гай Цезарь безумен — что с того? Безумие посылают боги!

Луп послушно замолчал. Он не мог отвести взгляда от императора, посылающего в ночное небо поцелуи и слова любви. Худые руки Калигулы отливали лунным светом. Жилы на мускулах перепутались голубоватой сетью. На лице отразилась сладкая мука, словно он переживал заключительные мгновения телесной любви. Отталкивающее и, одновременно, завораживающее зрелище!

— Давно ли Гай Цезарь обезумел? — спросил Луп, будучи не в силах хранить молчание.

Херея несильно толкнул его в спину, напоминая о благоразумии.

— Случилось ли это со смертью Друзиллы, которую император любил неподобающим для брата образом? — не унимался Луп.

— Раньше, — не выдержал Херея. Хоть и знал он, что на службе положено молчать, но странное поведение императора вызывало размышления, которыми Херее непременно хотелось поделиться с кем-то. — Помнишь болезнь, которую Гай Цезарь перенёс полтора года назад?

— Как не помнить? Весь Рим молился о его выздоровлении. Приносились обеты и жертвы в храмах.

— Именно тогда безумие поразило его, — мрачно кивнул Херея. И, подумав немного, возразил сам себе: — Или, может быть ещё раньше? Гай Цезарь с детства был странен и непредсказуем… — вздохнул он.

— Безумен или разумен — наш долг охранять его! — Юлий Луп сдвинул густые чёрные брови. Две поперечные складки образовались на низком гладком лбу. Складки, говорящие о настойчивости или упрямстве. Херея одобрительно кивнул: молодой Луп нравился ему. «Этому юнцу можно доверять!» — с инстинктом старого вояки решил трибун.

— Тише! — предостерегающе проговорил Луп. — Кто-то идёт!

Преторианцы насторожились и положили ладони на рукояти мечей.

К ложу императора по дорожке, освещённой луной, шла женщина. Белая туника, обтянувшая высокое худое тело, выделялась в темноте светлым матовым пятном. Тихий ритмичный стук сандалий нарушил тишину.

Калигула отвлёкся от созерцания луны и повернул голову. Имя Друзиллы едва не сорвалось с губ Гая. В эту ночь появление сестры казалось ему самым естественным. Но он уже начал привыкать к мысли, что Друзилла больше не придёт.

— Цезония! — узнал он женщину и неожиданно улыбнулся. — Ты не спишь?

Восторженная радость охватила Цезонию. Наконец-то император назвал её по имени и улыбнулся ей!

— Гай Цезарь, я беспокоилась о тебе! — она присела на край ложа, пристально глядя в глаза Калигуле. — Ночь выдалась холодная, а ты — в одной тунике.

Гай увидел, что Цезония принесла с собою плащ, подбитый мехом. Такие плащи, перенятые у северных варваров, носили солдаты в германских походах. Калигула не помнил Германию. Ему тогда было два-три года. Мать часто рассказывала, сидя вечером у детской постели Гая: «Зимы там холодные, снег не тает месяцами. Реки покрываются коркой льда, по которой можно пройти, не утонув. Даже питьевая вода замерзает в котлах, и наутро её нужно растопить на костре… Неужели ты ничего не помнишь, Гай?»

Плащ принадлежал Германику. Калигула узнал его по вышивке: пальмовые ветви, сплетённые в венок. В этом плаще отец с триумфом вернулся в Рим после победы над германскими племенами. Друзилла хранила его. Значит, Цезония копалась в вещах Друзиллы! Гай разозлился бы за это на кого угодно. Но на Цезонию почему-то не хотелось сердиться!

Цезония накрыла Калигулу плащом, как одеялом. Тёплый мех приятно скользнул по обнажённым рукам и ногам. Лишь сейчас Гай понял, как он замёрз. Блаженно улыбнувшись, он приподнял край плаща и поманил Цезонию. Она скользнула в постель и прижалась к Гаю.

Как уютно было лежать под меховым плащом, рядом с притихшей от волнения женщиной. Глаза Цезонии влажно блестели. Гаю казалось, будто в серых зрачках отражаются звезды. Он поцеловал её с медлительной нежностью, как некогда — Друзиллу.

Кричали павлины в зверинце. Ночные птицы, пролетая над их головами, хлопали крыльями. Преторианцы, невидимые в темноте, охраняли покой императора. Может, рабы подглядывали, прячась за неосвещёнными окнами. Для Гая и Цезонии ничего не существовало. Отгородившись от всего мира тёплым плащом, ни отдавались любви.

Ласки Цезонии были изысканно томными. Тонкие ладони женщины скользили по телу Калигулы, едва касаясь его. Но эти нежные прикосновения возбуждали его сильнее, чем ласки женщин, которые громко стонут и впиваются в спину ногтями, чтобы показать, насколько они горячи в постели. Цезония ласкала Калигулу и вдруг отстранялась с лукавой улыбкой, когда его желание нарастало. А он, задыхаясь от страсти, полз за ней, искал её податливое тело и целовал несчётное количество раз.

И наступила минута, когда Гаю захотелось крикнуть Цезонии: «Я люблю тебя». Только Друзилле говорил он прежде эти слова. Никакая другая женщина не слышала их от Калигулы. Он был щедр на ничего не значащие похвалы женской красоте. Но слова любви предназначались только для Друзиллы.

Гай смолчал, устыдившись внезапного порыва. Но Цезония, внимательная и опытная, уловила в его взгляде нескрываемое восхищение. И, перестав кокетливо ускользать, отдалась ему.

Секунды экстаза были подобны ослепительной вспышке молнии. Гай удовлетворённо откинулся на спину. Цезония, тихо вздохнув, положила голову ему на плечо. Гай обнял её. Убегать с пренебрежением, как в прошлый раз, уже не хотелось.

— Ты замужем? — спросил он.

— Разведена.

— Замечательно, — удовлетворённо кивнул Гай. Эта женщина подарила ему сладость, делиться которой с другим мужчиной он не хотел.

Ночь не позволяла видеть яркий румянец, появившийся на узком лице Цезонии.

— Гай Цезарь, тебе было хорошо со мной? — облизнув пересохшие губы, спросила она.

«Хорошо! — вдруг подумал он. — Так хорошо, как бывало только с Друзиллой!»

— Да, очень, — откровенно ответил он.

Цезония мысленно попросила о помощи богиню Юнону.

— Гай Цезарь! Женись на мне — и каждая ночь доставит тебе такое же удовольствие! —попросила она, сладко улыбаясь.

Калигула, приподнявшись на ложе, удивлённо посмотрел на неё. «Стоит мне обратить внимание на женщину — и она сразу же напрашивается мне в жены!» — недовольно подумал он.

— О, Гай! — умоляюще простонала Цезония и прижалась губами к груди Калигулы. — Я стану такой женой, какая тебе будет угодна! Я буду верной, покорной, терпеливой, неревнивой. Я обращу твою жизнь в череду удовольствий! Поддержу самую безумную из твоих причуд! Женись на мне!

Первым порывом Калигулы было вытолкнуть Цезонию с постели. Но рассудок предательски нашёптывал: «Почему бы и нет?»

«Почему нет? Потому, что я не знаю Цезонии! Несколько встреч, последние из которых непременно заканчивались в постели. Питьё, заставляющее забыть о боли… Это ещё не повод взять в жены незнакомую женщину! — убеждал он себя. И тут же его мысли поползли в другую сторону: — А с какой из моих предыдущих супруг я был знаком ближе? С Юнией Клавдиллой, которую до брачного обряда видел видел три-четыре раза в доме её отца?! Или с Ливией Орестиллой, с которой познакомился на её же свадьбе и увёл к себе?! Или с Лоллией Павлиной, которую вызвал из Ахайи, услышав о её необыкновенной красоте?! Из всех этих женщин Цезония, пожалуй, самая знакомая!»

Повернувшись к встревоженной женщине, Калигула задумчиво провёл рукой по её груди, опускаясь к бёдрам и повторяя извилистую линию тела. Губы Цезонии нервно вздрагивали и опускались уголками вниз, отчего узкое лицо вытягивалось ещё сильнее. В Риме есть матроны значительно красивее. Но только Цезония заставила Гая на короткое время забыть о тоске по Друзилле!

Перестав гладить тело, Гай вернулся к лицу матроны. Провёл ладонью по щеке, коснулся губ, накрутил на палец русую прядь. Негустые, тусклые волосы…

— Они заблестят, когда ты наденешь диадему с рубинами, — проговорил он вслух, разглядывая распущенные волосы Цезонии.

Она успокоилась, поняв: Гай не прогонит её! Губы перестали дрожать и призывно улыбнулись. Калигула поцеловал её, чувствуя, как тело снова охватывает дрожь желания.

— Роди мне сына — и я женюсь на тебе! — прошептал он, подминая под себя Цезонию.

— Рожу! Я чувствую это! — восторженно ответила женщина. Ногами обвила его бедра и рванулась навстречу, чтобы он как можно глубже вошёл в неё. Чтобы забеременеть!

LII

Тоска по Друзилле не проходила, но с ходом времени потеряла болезненную остроту и стала привычной. Жизнь продолжалась. Опустевшее место Друзиллы постепенно, но неуклонно занимала Цезония.

Каждую ночь она приходила в опочивальню Гая. Остановившись у входа, Цезония резким движением сбрасывала покрывало и оставалась полностью обнажённой. Заманчиво блестя глазами, она танцевала для Калигулы. Делала руками замысловатые движения, покачивала бёдрами, высоко поднимала согнутые в коленях ноги. Гай лежал в постели и хлопал в ладони, наблюдая за её танцем. Он улыбался, чувственно отставив нижнюю губу, пил вино и смеялся.

В любви Цезония отличалась непомерной изобретательностью. Любое желание Калигулы находило в ней отклик. Отбросив в сторону стыд, она могла пробежать обнажённой по ночному саду. Калигула ловил её между деревьями, тоже раздевшись и уподобившись похотливому сатиру.

Храм Кастора и Поллукса, связанный переходами с Палатинским дворцом, не раз становился свидетелем их ненасытных соитий. Жрецы, потревоженные шумом, прятались за колоннами и видели, как на стенах храма трясутся в лихорадке любви чудовищные, искажённые пламенем тени.

Утомлённый, опустошённый страстью, Калигула возвращался в опочивальню и засыпал, бросаясь на ложе. Он спал три-четыре часа. После перенесённой болезни его тело не нуждалось в более длительном сне. Бессонные ночи сменялись днями, наполненными лихорадочной усталостью. В такие дни Цезония собственноручно готовила для Калигулы густой напиток по рецепту косоглазой Локусты: маковые зёрна, стебли конопли, засушенный мозг телёнка, растёртые в порошок крылья нетопыря и прочая мерзость.

Гай, принимая чашу из рук Цезонии, жадно пил горькое, пряное зелье. Мак и конопля навевали сладкую сонливость. Не закрывая глаз, Калигула видел яркие, удивительные сны, в которых действительность смешивалась с фантазией. Эти сны, вызванные дурманом, были на редкость приятны. Окровавленным, угрожающим мертвецам — Тиберию, Гемеллу и Макрону — не доставалось в них места.

Спасаясь от призраков прошлого, Гай почти ежедневно пил зелье Цезонии. Без напитка, дающего временное забвение, он уже не мог существовать.

— Гай Цезарь, позволь войти! — Кассий Херея просунул голову в опочивальню. И сразу же деликатно отвёл глаза: в постели рядом с императором лежала полуголая Цезония.

— Что случилось? — недовольно поморщился Гай. — Почему беспокоишь меня с раннего утра?

Цезония, прикрыв обнажённые ноги одеялом, недовольно покосилась на преторианского трибуна.

— Прости, цезарь, но скоро полдень! — учтиво кланясь, заметил Херея.

— Неужели полдень? — искренне удивился Калигула и, не смущаясь присутствием Хереи, поцеловал длинную шею женщины. — Когда ты рядом — время бежит незаметно! — добавил он.

Цезония громко смеялась, откинув голову.

— Замолчи, — грубо велел ей Гай. — Разве не видишь? Мне нужно заняться государственными делами. Говори, Херея! — кивнул он, принимая напыщенный вид.

Трибун, держа в руках шлем с красным султаном, кашлянул, чтобы прогнать неловкость.

— Цезарь! — начал он. — Животные, привезённые из Африки: пантеры, львы, леопарды…

— Да, я помню! — нетерпеливо перебил Калигула. — Что с ними?

— Заболели от недоедания! — Херея удручённо развёл руки в стороны.

— Что! — Калигула возмущённо подскочил на ложе. — Как это могло случиться?!

— Государственная казна оскудела. После смерти Макрона некому выдавать деньги на содержание зверинца, — поспешно объяснил Херея. Он испугался, что гнев императора может обратиться против него. — Не сердись на меня, Гай Цезарь! — взмолился солдат. — Я сообщаю тебе об этом, чтобы ты принял меры и животные не погибли!

Гай рывком спрыгнул с ложа и, не подумав позвать рабов, сам натянул тунику на голое тело. Херея поспешно бросился помогать ему.

— Я не сержусь! — Калигула сильно хлопнул трибуна по плечу. — Ты правильно сделал, вовремя сообщив мне.

Херея облегчённо вздохнул и принялся выкладывать подробности:

— Животные разорвали на куски и съели самого слабого из леопардов.

Гай лихорадочно забегал по опочивальне, натыкаясь на вазы и статуи.

— Мои звери вынуждены пожирать друг друга! — возмущённо восклицал он.

Цезония, натянув одеяло до подбородка, сидела в постели и наблюдала за метаниями Калигулы.

— Какой ужас! — громко заметила она. — Бедные животные! А в тюрьмах полно преступников, которых государство обязано кормить!

Услышав замечание Цезонии, Гай остановился. Замер, опустив голову и тупо рассматривая мозаичный пол. Разноцветные картинки изображали гладиаторские бои: там ретиарий трезубцем выкалывает глаз незадачливому мирмиллону; там лев раздирает когтями бестиария…

Калигула усмехнулся. Левый уголок тонких губ пополз вверх, правый брезгливо опустился вниз.

— Херея! — подмигнув Цезонии, крикнул император. — Подай мне пояс!

Кассий Херея послушно отыскал на ночном столике широкий кожаный пояс, щедро утыканный драгоценными камнями. Гай приподнял руки и выразительно кивнул трибуну, взглядом веля ему подойти. Херея понял безмолвный приказ императора и подпоясал его. Гай, насвистывая непристойную солдатскую песенку, вложил кинжал в ножны, привешенные к поясу.

— Где мой плащ? — вытянув длинную, жилистую шею, огляделся Гай.

Херея заметил пурпурный плащ, лежащий поверх дубового сундука и поспешил набросить его на плечи цезаря. Трибун передёрнулся от стыда: римляне считали себя слишком гордыми, чтобы прислуживать равным себе! В последние десятилетия положение изменилось. Римляне научились прислуживать и льстить своим императорам. Сначала — Августу, затем — Тиберию, теперь — Гаю.

— Возьми с собой преторианцев. Целую когорту, — приказал Калигула. — Пойдём добывать мясо для животных.

— Слушаю, Гай Цезарь, — кивнул Херея. И запоздало удивился: — А где мы добудем мясо?

— В Маммертинской тюрьме! — засмеялся Гай.

— Отнимем у заключённых?

Калигула не ответил. Он засмеялся ещё сильнее, ещё заразительнее.

Маммертинская тюрьма прилепилась к старинной городской стене. Ров с вонючей, застоявшейся водой огибал полукруглое здание без окон. Плебеи, проходя по необходимости мимо, суеверно плевались. Граждане побогаче и вовсе избегали посещать этот район.

Гай, в сопровождении когорты преторианцев, подошёл к тюрьме. Железное кольцо висело на дубовой, немного подгнившей, но достаточно крепкой двери. Гай, брезгливо скривившись, трижды стукнул кольцом по медной бляхе.

На стук немедленно открылось маленькое оконце. Наружу выглянуло измятое, удивлённое лицо начальника тюрьмы, Марка Поллиона. Узнав императора, он поспешно распахнул дверь.

— Гай Цезарь! — Марк Поллион угодливо поцеловал подставленную ему руку с перстнем. — Ты здесь?! Что привело тебя в это дрянное место?

— Хочу проведать заключённых, — невозмутимо улыбнулся Гай и, обойдя удивлённо застывшего Поллиона, прошёл внутрь. — Как здесь дурно пахнет! — он прикрыл нос грациозным жестом, позаимствованным у актёров. В последнее время Калигуле нравилось подражать актёрам — их движениям, ужимкам, гримасам, походке. Римская империя стала для Гая большим театром, в котором он играл главную роль.

Поллион удивлённо протирал глаза, словно не мог поверить увиденному. Гай Цезарь, сверкающий драгоценными камнями, обутый в позолоченные сандалии, явился в его тюрьму!

— Почему застыл, как истукан? — рассмеялся Калигула замешательству Поллиона. — Веди, показывай!

Кассий Херея легонько подтолкнул локтем застывшего начальника тюрьмы.

— Сюда, цезарь! — спохватился Поллион и жестом гостеприимного хозяина указал на узкий проход, ведущий к камерам.

Тюремные служители разносили заключённым обед — чечевичную похлёбку в глиняных мисках и кусок хлеба. Гай с любопытством засунул палец в похлёбку, которую проносили мимо него, и облизнул.

— Какая гадость! — громко воскликнул он и захохотал.

Преторианцы дружно вторили ему. Скрывая неловкость, хихикал Поллион. Смеялся Кассий Херея, время от времени взвизгивая тонко, почти по-женски.

Перестав смеяться, Гай прошёл по длинному узкому проходу. С обеих сторон монотонным рядом тянулись тюремные камеры, отгороженные частыми железными прутьями. Калигула с любопытством рассматривал заключённых, сидящих на соломенных подстилках и жадно хлебающих чечевицу, плавающую в жидком свином бульоне.

— Посмотри, Гай Цезарь! — Поллион суетливо указал Гаю на пустующую камеру. — Здесь умер Макрон.

Калигула подошёл поближе. Он рассматривал жалкий тюфяк и бурые пятна на полу, вцепившись в железные прутья. Костяшки пальцев заметно побелели, выдавая напряжение императора.

«О чем думает Гай Цезарь, вспоминая друга, погубленного им?» — задумался Кассий Херея. На минуту он отвлёкся от действительности, вернувшись памятью в последний день Макрона. Умирая, бывший префект претория сохранил гордыню, отличавшую его при жизни. Херея должен был стащить трупы Макрона и Эннии на ступени Гемонии. Старый солдат не мог отвести глаз от застывшего лица Макрона, которое и в смерти сохранило презрительную ухмылку.

— Это его кровь? — равнодушно-насмешливо спросил Калигула у начальника тюрьмы, указывая на бурые пятна.

— Да, цезарь, — подтвердил Поллион.

Император сделал вид, что едва удерживается от смеха:

— Сколько крови попортил мне Макрон, а кровопускание в конце концов досталось на его долю!

Преторианцы рассмеялись, одобрительными кивками показывая, что жестокая шутка императора пришлась им по вкусу.

Продвигаясь по проходу, Гай полюбопытствовал:

— Эти камеры, как я понимаю, предназначены для узников познатнее?

— Да, цезарь, — ответил Поллион.

— Значит, если меня посадят в тюрьму, я окажусь в одной из этих клеток? — Гай, усмехнувшись с высокомерным презрением, ткнул пальцем в ближайшую камеру.

— Ну что ты! — испуганно замахал руками Поллион. — Ты в тюрьме?! Это невозможно!

Калигула рассмеялся странным, жеребиным смехом. На этот раз он подражал не актёрам, а любимому коню, Инцитату. Поллион, глядя на императора, тоже изобразил на испуганном лице веселье.

— Где сидит плебс? — приняв серьёзный, преисполненный достоинства вид, полюбопытствовал Гай.

— В общей яме, — Поллион пренебрежительно махнул рукой.

— Веди! — велел Гай.

Поллион привёл императора в просторное круглое помещение. Каменные стены поросли мохом. От них исходил неприятная затхлая вонь.

— Где же заключённые? — удивлённо оглядываясь, поморщился Калигула.

— Здесь! — Поллион указал в пол.

Опустив взгляд, Гай различил в полу круглое отверстие, прикрытое решёткой. Заглянув вниз, он увидел неглубокий, но достаточно широкий колодец, переполненный узниками. Заключённых насчитывалось около сотни. Они толклись в каменном мешке, словно мелкие рыбёшки в бочке. Вшивые головы соседствовали с чужими вонючими ногами. Туники превратились в жалкие отрепья, едва прикрывавшие немытые тела. Смрадный запах поднимался из глубины, ударяя в нос Калигуле. Он с отвращеним отпрянул:

— Уф! Ну и вонь!

— Мы не водим их в общественные термы! — со смехом пояснил начальник тюрьмы.

— Подстели мне твой плащ, — почесав в раздумии затылок, велел Гай Херее.

Преторианский трибун, не раздумывая, сдёрнул с плеч красный плащ и расстелил его в скользкой грязи, рядом с зарешеченным отверстием. Калигула разлёгся на плаще животом вниз и снова заглянул внутрь. Теперь он различал бледные, измождённые, заросшие щетиной лица.

— Эй, вы! — крикнул он заключённым. — Кто из вас потолще?

Узники разом подняли лица к потолочному отверстию. Различили волосатые ноги преторианцев и рыжеволосую голову кричавшего.

— А ты кто такой? — грубым тоном спросил полный широкоплечий узник, посаженный за ночной разбой.

Гай скользнул взглядом по волосатым кулакам разбойника, которыми тот демонстративно схватился за ремень из дешёвой овечьей кожи. И рассмеялся, оборачиваясь к Херее и Поллиону:

— Этот дурень меня не знает!

— Тише! — зашипели в яме другие узники — те, которые были посажены не так давно. — Это же сам император!

Разбойник, ничуть не смутившись, разглядывал Калигулу. Лицо императора казалось ему бледным пятном, застывшим наверху, в дыре, через которую узники попадали в эту яму.

— Ты достаточно мясист! — оценил Гай разбойника. — Как твоё имя?

— Тетриний! — ответил тот с гордостью, понятной в разбойничьем мирке.

— Ты мне подходишь! — сверху вниз крикнул Гай. — И ты тоже! — император развязно ткнул пальцем в толстяка, равнодушно жующего чёрствый хлеб.

— А я? — пискнул кто-то, старательно подпрыгивая и вытягивая тощую шею.

— А ты — нет! — насмешливо заявил Калигула. — Посмотри на себя: сплошные кости! Хотя… — задумался он. — Кости тоже подойдут!

Он поднялся с пола, брезгливо отряхивая запачканные колени.

— Взять всех, — небрежным, будничным тоном отдал приказ преторианцам.

Преторианцы спустили в каменный мешок верёвочную лестницу. Узники столпились около неё, беспорядочно цепляясь за верёвки грязными мозолистыми руками. Каждый хотел первым попасть наверх, на свободу.

— Поднимайтесь по одному! — сложив ладони рупором, крикнул вниз Херея. — Мы вытащим всех. Таков приказ императора!

Один за другим узники выбирались из ямы. Калигула смеялся, разглядывая их испуганные лица, поочерёдно появляющиеся над уровнем пола. Преторианцы связывали им руки за спиной и выстраивали в ряд, перед императором. Последним выбрался Тетриний.

Гай, поигрывая ножнами, прошёлся перед узниками. Оценивал фигуры, полные и совсем тощие, и прыскал со смеху, получая удовольствие от ему одному известной шутки.

— Зачем мы тебе понадобились, Гай Цезарь? — буркнул Тетриний, который, созерцая императора, совершенно не испытывал положенного благоговейного трепета.

— Для сражений с дикими животными! — загадочно улыбнулся Гай.

Узники, переглядываясь, зашептались: «Мы станем гладиаторами-бестиариями!» Самые слабые испуганно сникли. В глазах других, воинственно настроенных, засверкали огоньки. Стать гладиатором! Пять лет принадлежать хозяину цирка. Сражаться, с кем прикажут. Убивать или погибнуть самому! Зато те, кому повезёт выжить, возвращаются домой с кошельком, нагруженным золотом. Богатые римляне не скупятся на подарки тем, кто позабавил их славным зрелищем. Пресыщенные матроны в поисках острых ощущений часто берут их в любовники. Восхищённые мальчишки бегут на улице за своими героями и подражают им, разыгрывая драки с деревянными мечами… Быть гладиатором — это своеобразная слава, хоть и страшная. Выживших так мало, но!.. Но лучше умереть в сражении, среди цветочных гирлянд, круглых мраморных скамей, монетного звона и возбуждённого шума толпы, чем сгнить заживо в отвратительной тюремной яме! Так думал не один узник.

Калигула осмотрел их, как полководец осматривает войска накануне важного сражения. Остался доволен.

— Взять всех! — громко приказал он Херее. — От лысого до лысого!

«От лысого до лысого»! В Риме эта поговорка значила: «Всех. От первого до последнего». Преторианцы лёгкими толчками и уколами мечей погнали узников к выходу.

— А меня за что?! — проходя мимо Гая, отчаянно взмолился шестидесятилетний старик. Он был хозяином таверны. Попался на том, что немилосердно разбавлял вино гнилой тибрской водой. Слишком слабое преступление, чтобы наказывать за него продажей в гладиаторы!

Гай, прищурившись, осмотрел сухое костлявое тело, скрытое грязной, потрёпанной туникой. Затем перевёл взгляд на загорелую, красно-коричневую лысину, окружённую венчиком жидких седых волос.

— За то, что ты — лысый! — вызывающе расхохотался он.

LIII

На римских улицах с полагающейся торжественностью объявили о новой забаве: звериные бои, равных которым прежде никто не видел! Возбуждённая толпа заполонила улицы, ведущие к амфитеатру Статилия Тавра.

В большом подземном зале амфитеатра былые узники, ныне — гладиаторы-бестиарии, с волнением готовились к первому выходу на арену. Их тела блестели от оливкового масла. Грязные вшивые туники сменились на полотняные трусы, придерживаемые широкими кожаными ремнями.

— Остановитесь перед императорской ложей, по звуку трубы вскинете правую руку и прокричите хором: «Славься, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!» — поучал их немолодой ланиста с изрубленным, изуродованным шрамами лицом.

— А оружие где? — нетерпеливо спросил Тетриний.

— Оружие выдадут перед выходом, — объяснил ланиста, почему-то глядя в сторону.

Крупное, мясистое лицо бывшего разбойника недоверчиво скривилось.

— Почему нас не учили обращаться с оружием? — подозрительно прищурившись, спросил Тетриний. — Я много слышал про гладиаторские школы. Новичков непременно учат драться с деревянным мечом и щитом из ивовых ветвей и перепрыгивать через колья, утыканные ножами. А нас выпускают из тюрьмы прямо на арену!