XLVIII

Сенаторы, извещённые гонцом, встречали его на пристани.

— Славься, цезарь! — приветствовал Калигулу Гай Кассий Лонгин. — Твоё отсутствие обеспокоило нас.

— Не лги, — усмехнулся Калигула с нескрываемой злобой. — Вы обрадовались бы, не вернись я вообще!

Лонгин тонко улыбнулся, пряча истинные мысли. Ему хотелось нахально заявить императору: «Ты прав». Но сенатор благоразумно сдержался. В Калигуле было нечто пугающее: взгляд и повадки хищного тигра. Эти качества присутствовали и прежде. Раньше Гай напоминал тигрёнка, лишь изредка, играючись, показывающего когти. Теперь он оскалил клыки, готовясь рвать и трепать добычу. Лонгин почувствовал, как по спине ползают воображаемые мурашки. Добычей на этот раз может стать он сам. Почему бы и нет — после Макрона и Тиберия Гемелла?!

— Мы приготовили для тебя носилки, Гай Цезарь, — Лонгин отступил в сторону, гостеприимным жестом указывая на носильщиков.

— Нет! — заупрямился император. — Я въеду в Рим на коне.

Лонгин передёрнул плечами. Калигула выглядел ужасно: грязный, небритый, с торчащими дыбом, давно немытыми волосами. Если он хочет показаться народу в таком виде — его дело!

Улицы Рима — узки и многолюдны. Во избежание несчастных случаев Сенат давно издал указ, запрещающий в дневное время проезжать по городу верхом или в повозке на колёсах. Исключение делается лишь для полководцев-триумфаторов. «И для тех, кто облечён верховной властью!» — злорадно добавил Гай. Калигула уже проехал по Риму верхом на Инцитате. Теперь он решил совершать это почаще.

Около дворца императора поджидал дядя Клавдий. Он потерянно жался у мраморных колонн, время от времени провожая взглядом торговцев сладостями. Калигула спрыгнул с лошади и поднялся по широкой лестнице, перепрыгивая через две-три ступени. Клавдий подался навстречу племяннику.

— Гай! — испуганно пролепетал он, разглядывая грязного, щетинистого, измученного императора. — Где… где ты был?

Калигула пренебрежительно оттолкнул его. Клавдий случайно загородил проход широкой, почти квадратной фигурой. Войдя в атриум, Гай обернулся. Задал Клавдию вопрос, мучивший его все эти дни:

— Кто зажёг погребальный костёр Друзиллы?

— Я, Гай Цезарь! Вместе с Марком Лепидом, — ответил Клавдий и вытер толстым пальцем набежавшую слезу. — Ты покинул Рим. Я оказался ближайшим родственником, присутствующим на похоронах.

Калигула побледнел до мертвенной серости под слоем грязи. Закрыв глаза, он видел умиротворённое лицо Друзиллы в окружении огня. Две тёмные фигуры с факелами в руках застыли по сторонам: толстый, тучный Клавдий и худой Марк Лепид.

Гай с ненавистью оглядел дядю и вызывающе толкнул его в грудь, словно мальчишка, ищущий драки с ровесником. Хотел оскорбить Клавдия, уязвить его обидными словами. Но, открыв рот, захлебнулся. Не придумали ещё слов, способных выразить боль, скорбь и обиду, которые охватили Калигулу. Помолчав немного, он раздражённо махнул рукой и ушёл в глубь дворца. Плечи, прикрытые лохмотьями чужого плаща, сгорбились.

Клавдий проводил его взглядом: «Неужели моя судьба — бояться всех, даже родного племянника?» Горько вздохнув, он отправился на Форум, догонять торговца сладостями и порыться в этрусских свитках, выложенных на продажу в многочисленных портиках.

Гай блуждал по дворцовым переходам, не разбирая дороги. Он не удивился и не испугался, когда, делая очередной поворот, наткнулся на тёмную фигуру.

— Ирод Агриппа! — узнал Гай человека, отделившегося от стены и направившегося к нему.

— Да, цезарь. Это я, — ответил Агриппа с едва уловимым акцентом. Знатный иудей поклонился императору с восточной грацией.

— Что ты здесь делаешь?

— Жду тебя, Гай Цезарь.

Чёрные глаза Агриппы блестели, как камешки, смазанные оливковым маслом. Невозможно добраться до глубины взгляда и прочитать по глазам мысли иудея. Левой рукой он поглаживал расчёсанную бородку.

— Чего ты хочешь? — безжизненным голосом спросил Калигула. И подумал равнодушно: «Денег, конечно! Дам ему тысячу сестерциев и пусть убирается! Я хочу быть один!»

— Гай Цезарь, я собственными глазами видел погребальный костёр благородной Друзиллы, — печально вздыхая, прошептал Агриппа.

Губы Калигулы искривились в болезненной гримасе. Заметив, как дрогнуло лицо императора, иудей заговорил быстрее. Старался не оставить императору времени для гнева. Слова наскакивали одно на другое, проглатывались окончания, заметнее чувствовался акцент. Относительно чистая латынь Агриппы стала едва разборчивой, словно он покинул родную Иудею не более полугода назад.

— Костёр Друзиллы был украшен розами и ветками кипариса, — торопливо описывал он. — Ручки носилок украшала резная слоновая кость. Агриппина и Ливилла бросили в огонь покрывала, вышитые золотом. К небу поднимался светло-серый, цвета жемчуга, дым. Я различил в дыму воздушную, но хорошо заметную фигуру Друзиллы. Она вознеслась к небесам!

— Это правда? — Калигула жадно вцепился в расшитый восточными узорами халат Агриппы. — Ты видел её?

— Да, Гай Цезарь! — подтвердил иудей.

— Она стала богиней! — прослезился Гай.

Ирод Агриппа потупил хитрый взгляд. Не видел он Друзиллу, летящую к небу! Иудей вообще не верил ни в римские обычаи, ни в римских богов. Его Бог, имени которого никто не знает, был ревнив и не признавал существования других богов. Агриппа мог совершить мерзость: съесть в угоду императору кусок недозволенной свинины или войти в храм Юпитера. Но — без веры в ложных идолов и с должной опаской на своего Бога.

— Идём со мной! — Гай лихорадочно потащил Агриппу к своим покоям.

Войдя к себе, он достал из ларца с драгоценностями два перстня: с изумрудом и рубином.

— Возьми, — приговаривал он, надевая драгоценности на смуглые пальцы Агриппы. — Расскажи мне, как выглядела Друзилла.

— Она напоминала Диану-охотницу. Её лицо сияло подобно луне, — он вдохновенно придумывал новые подробности. Калигула верил. Присев около Агриппы, он жадно наблюдал, как шевелятся губы рассказчика. Ловил каждое слово иудея, упивался им, заучивал наизусть. И ежеминутно вкладывал в жадные руки Агриппы новое украшение.

XLIX

Опочивальня Друзиллы манила его, как мясо в капкане приманивает хищного зверя. Гай кругами бродил по дворцу, снова и снова возвращаясь к знакомой до боли двери. Он боялся войти в опочивальню, увидеть вещи, принадлежавшие Друзилле, и присесть на ложе, которое он делил с ней. Войти в опочивальню покойницы значило пережить её смерть ещё раз.

И все-таки он вошёл. Толкнул дверь и замер на пороге. В опочивальне слабо пахло хвоей. В жаровне тлели сосновые ветки. Их жгли, чтобы изгнать запах мертветчины. На столике в беспорядке валялись потускневшие драгоценности. Золото темнеет, когда его некому носить.

Стройная женщина стояла у окна. Калигула потянулся к ней, приняв за Друзиллу. И сразу же опустил руки, вспомнив, что она умерла. Да и женщина была слишком высока; почти на голову выше возлюбленной сестры.

Тяжело ступая, Калигула подошёл к женщине, схватил её за узкие плечи и рывком повернул к себе. Она не противилась. Цезония ежедневно приходила в опочивальню Друзиллы и ждала Калигулу. Знала, что вернувшись в Рим, он непременно придёт сюда. Незачем Цезонии бесцельно бродить по дворцу, надеясь на случайную встречу.

— Гай Цезарь, я разделяю твою боль, — притворно вздохнула она, глядя на императора сквозь полуопущенные ресницы.

Калигула хотел получше рассмотреть лицо Цезонии. Потянул её голову вниз, хватая за волосы, собранные на затылке. Закусив губу, матрона едва сдержала болезненный стон. На глазах заблестели слезы.

— Ты плачешь? — сразу подобрел Калигула. — Ты и впрямь любила Друзиллу?

Цезония молча кивнула.

Гай отошёл от Цезонии. Повалился на ложе, уткнулся лицом в подушку и завыл, как волк, потерявший волчицу. Подушка пахла благовониями Друзиллы. Длинный рыжий волос зацепился за золотое шитьё. Цезония прилегла рядом с Калигулой, ласково погладила дрожащие плечи. Потёрлась грудью о худую спину, хладнокровно размышляя: «Страдающий мужчина нуждается в утешении».

— Я здесь, Гай Цезарь! Доверься мне — и я облегчу твою печаль! — вкрадчиво шептала она. Возможно, страдающий Калигула не разбирает слов. Но тон — мягкий, завораживающий — непременно должен повлиять на него.

Голос Цезонии и впрямь напомнил Гаю нечто, что он давно неосознанно искал.

— Твоё зелье! — проговорил он, приподнимаясь на локте. — Дай мне выпить!

— Да, цезарь, — Цезония поспешно сползла с ложа и бросилась к заветному сундуку.

Руки вдруг стали непослушными, неуклюжими. Цезония с трудом открыла сундук, изломав ногти правой руки. «Император помнил о моем зелье! — возбуждённо думала она. — Значит, вспоминал и обо мне! Смерть Друзиллы была не напрасной!»

Выпив дурманящее зелье Цезонии, Калигула ощутил знакомое облегчение. Тело снова плавало в воображаемом море — теплом, прогретом солнечными лучами. Цезония лежала рядом с Гаем, обволакивая его ласками, поцелуями, длинным обнажённым телом. Калигула в изнеможении закрывал глаза, и тогда ему казалось, что он любит свою вечную Друзиллу.

Гай проснулся на рассвете. В горле горчило, кружилась голова. На краю ложа сидела обнажённая Цезония. Линии её спины и бёдер мягко вырисовывались в серо-голубом рассветном полумраке. Калигула потянулся к Цезонии, небрежным жестом погладил её по бедру. Не ощутил ничего — ни сладостной дрожи, ни умилённой нежности. Возбуждение, охватившее его ночью, забылось бесследно. Цезония — не Друзилла. Присутствие обнажённой матроны в опочивальне покойной сестры теперь казалось оскорбительным.

— Уходи, — велел Гай, поднимаясь с постели и подбирая с пола брошенную тунику.

Цезония не послушалась. Сладострастно улыбнувшись, она подошла к императору и положила его руки себе на грудь. Он равнодушно смотрел на обнажённое тело Цезонии. Матрона призывно качнула бёдрами, стараясь пробудить в нем желание. Она знала: желание — страшная сила.

Калигула долго смотрел на неё, не говоря ни слова. Взгляд его был столь тяжёл, что заставил Цезонию устыдиться собственной наготы. Раздеться перед мужчиной ей не было стыдно. Но раздеться напрасно, вызвав лёгкую насмешку вместо страсти, казалось невыносимым позором. Нагнувшись, Цезония подобрала с пола зеленое покрывало и завернулась в него.

Гай усмехнулся уголком рта. Постоял ещё немного, разглядывая узкое лицо женщины, и молча вышел.

Цезония осталась одна. Поспешно оделась и пригладила растрёпанные волосы. На столике около зеркала лежали драгоценности Друзиллы. Цезония примерила кольцо с сапфиром. Вытянула руку, полюбовалась игрой камня.

«В один прекрасный день эти украшения будут мои, — решила она. — Мне незачем воровать их. Гай Цезарь сам подарит мне кольца и ожерелья Друзиллы. А я ещё подумаю — достаточно ли они роскошны для меня!»

Стащив кольцо Друзиллы с безымянного пальца, Цезония пренебрежительно отбросила его на столик. Подошла к окну и, приотворив его, выглянула в сад. Павлины, грациозно переставляя лапы, бродили по розовым дорожкам. Мраморные статуи отражались в зыбкой воде пруда вниз головой.

«Я добьюсь своего! — думала Цезония, рассеянно перебегая взглядом от аравийских пальм до багряных лоз дикого винограда. — Этот роскошный дворец станет моим. Рим будет принадлежать мне, брошенной, с позором изгнанной из супружеского дома, жившей в жалкой инсуле на последние гроши! Гай Цезарь вернётся ко мне ради зелья. Второй и третий раз он тоже придёт ради зелья. Но рано или поздно настанет день, когда он постучится в мою кубикулу ради меня самой! Я подожду».

L

Калигула смыл с лица заскорузлый слой пыли, испещрённый тонкими кривыми полосками — следами слез. Сменил грязную, рваную тунику на новую, вышитую золотом. Траур по Друзилле окончился.

— Зачем скорбеть по Друзилле? — сказал он Ироду Агриппе. — Она стала богиней. Она вознеслась в заоблачную высь и терпеливо ожидает меня. Чтобы соединиться с ней после смерти я тоже должен стать богом. Впрочем, я и так — бог, — невозмутимо закончил он.

Агриппа покорно склонил голову. Ему хотелось смеяться и плакать одновременно. Насмешку вызывала религия римлян, бывшая, по мнению Агриппы, весьма глупой. Иудей презирал божков, которые любят, ссорятся и совершают глупости, подобно простым смертным. Настоящий Бог стоит выше обыкновенных людских страстей. Он создал человека по своему образу и подобию. А римских богов создали люди, наделив их земными характерами, любовными проказами и приключениями.

Агриппа жалел Калигулу. Нелегко потерять любимое существо. «Если бы сейчас умерла моя верная Кипра, я разодрал бы одежды и посыпал голову пеплом. Римляне, завидев такое, наверняка назвали бы меня сумасшедшим. А мне кажется безумным император, возомнивший себя богом, — подумал он, передёрнув плечами. — Каждый народ скорбит и радуется по-своему».

Агриппа неожиданно ударил себя по лбу. Иудей вспомнил: именно он сообщил Гаю, что видел Друзиллу, летящую из погребального костра на небо. Он ощутил неловкость, словно был частично виноват в безумии Калигулы. «Да я-то тут причём?! — настойчиво убеждал он самого себя, стараясь освободиться от неприятного чувства вины. — Это все римская религия! Если собрать всех местных богов и богинь в один храм — им недостанет места. А римлянам все мало! Стоит умереть какому-нибудь императору — сразу же объявляют его божественным. Не хватало только живого бога! Вот он и объявился!»

— Каким богом я буду? — восторженно шептал Гай, не обращая внимания на выразительную мимику Агриппы. — Юпитером? Аполлоном? Меркурием? Или возьму себе новое имя? Как зовут твоего бога, Агриппа? — повернувшись к иудею, громко спросил он.

— Имени его никто не знает. Верующие зовут его Элоим, что значит: Бог-творец. Или Адонай, Господь. А ещё — Иегова, вечно сущий.

Гай насмешливо подумал: «Какая глупая религия!» То же самое думал Агриппа о римской вере.

— Хочешь, я велю поставить на Капитолии статую твоего бога? — Калигула дружелюбно хлопнул Агриппу по плечу. — Недавно я повелел установить там статую Изиды, которой поклонялась Друзилла, — вспомнив о мёртвой, он снова загрустил.

— Мой бог — не статуя! — испуганно замотал головой иудей. — Он разгневается, если кто-то высечет его изображение из мрамора или дерева. И нашлёт на землю наказание: моровую язву, всепожирающую саранчу или жаб прыгающих!

Калигула расхохотался:

— Жаб прыгающих?! Надо же, как страшно!

Агриппа хотел возразить. Поведать Гаю, что даже египетскому фараону стало страшно, когда жабы покрыли поля и пастбища. Ни зверю, ни домашней скотине не осталось места, где ступить!.. Но иудей промолчал. Он засмеялся, подобострастно вторя Калигуле. По спине Агриппы ползали отвратительные мурашки. Он удручённо подумал, что Бог, которого раввины его земли называют Богом Гнева, непременно рассердится на иудея, смеющегося над его чудесами.

«Грозный Бог на небе, грозный император на земле! Кто из них страшнее? — размышлял Агриппа. — На суд Отца Небесного я попаду ещё не скоро. А император здесь, передо мной. Подозрителен взгляд его глубоко запавших глаз! Я готов сделать что угодно, лишь бы не вызвать гнева Гая Цезаря! Есть свинину, страусятину, собачатину и всю прочую мерзость, запретную для меня!»

Калигула сильно хлопнул Агриппу по плечу.

— Скучно! — зевнул он. — Поехали в термы! Развлечёмся.

— Нет! — смущённо затряс бородой Агриппа. Иудей не посещал общественные термы. Стоило обнажиться — и все мужчины с насмешливым любопытством косились на него. Рассматривали обрезанную плоть.

— Тогда в лупанар, — решил Гай.

Агриппа радостно кивнул, соглашаясь. Предвкушая удовольствие, плотоядно потёр ладони.

— На Субуре появилось новое местечко! — пакостно ухмыляясь, зашептал он на ухо Гаю. — Женщины, только что привезённые из Сирии, танцуют обнажёнными.

— Среди них есть рыжие? — изменившимся голосом спросил Калигула.

— Хочешь рыжую? Найдём! — успокоил его Агриппа.

«Хочу рыжую, — тоскливо подумал Гай. — Закрою глаза, спрячу лицо в рыжих волосах незнакомой женщины и хоть ненадолго забуду о том, что Друзилла мертва!»

При выходе из дворца Калигула и Агриппа столкнулись с Кассием Хереей.

— Цезарь! — остановившись перед императором, преторианский трибун громко топнул ногой. — Назови пароль на сегодняшний день!

Гай презрительно оглядел Херею. Трибун некстати напомнил ему о долге перед империей. Не бегать по лупанарам, а управлять страной обязан император! Заседать в Сенате, составлять указы, читать донесения от наместников провинций… «Неужели ради такой скучной жизни я ускорил смерть Тиберия?» — капризно скривился Калигула.

— Пароль?! — высокомерно произнёс он вслух, разглядывая короткопалые руки Хереи. — Старая баба! — злобно рассмеялся Гай.

Обветренное лицо Кассия Хереи удивлённо вытянулось. Император, подхватив под руку Агриппу, убежал вприпрыжку. Его хриплый смех все ещё звенел в ушах трибуна.

— «Старая баба?!» — едва слышно пробурчал он. — Преторианцы засмеют меня, когда я сообщу им этот пароль!

Обескураженно потряхивая кудрявой, наполовину седой головой, Херея двинулся по галерее. Обходя посты, он сообщал солдатам пароль. И спиною чувствовал скрытые насмешливые улыбки, которыми обменивались преторианцы.

«Уж не издевается ли надо мной Гай Цезарь?! — заподозрил наконец Херея. — Центурионы других когорт просят у него пароль и получают обыкновенные слова: „орёл“, „Юпитер“ или „пламя“ — в зависимости от того, на что упадёт в тот момент взгляд императора. Когда приходит моя очередь, паролем назначается „Венера“ или „женщина“! Или ещё хуже — „старая баба“!

Обойдя все посты, Херея едва сдерживал возмущение. Он не знал, на кого сердиться: на императора, давшего ему глупый пароль? Или на преторианцев, смеявшихся, выслушивая его?

Высушенное ветрами лицо немолодого солдата покраснело от негодования. Выйдя в сад, Херея умылся водою из пруда. Распугав дорогих оранжевых рыбок, он набрал воду в медный шлем и вылил себе на голову. Прозрачные струйки скользнули под красную тунику, заставив трибуна поёжиться от осеннего холода.

«Император издевается! — немного успокоившись, решил Херея. — Но мой долг — служить ему!»

Калигула не знал, что делать: оплакивать Друзиллу или радоваться её вознесению на небеса.

Он велел возвести храм в её честь. Долго перебирал имена женских божеств, выбирая подходящее для сестры. Но ни одно имя, по мнению Калигулы, не отражало истинную сущность Друзиллы.