Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Степан Разин (№2) - Степан Разин. Книга вторая

ModernLib.Net / Историческая проза / Злобин Степан Павлович / Степан Разин. Книга вторая - Чтение (стр. 15)
Автор: Злобин Степан Павлович
Жанр: Историческая проза
Серия: Степан Разин

 

 


В обозе главного воеводы боярина князя Юрия Долгорукого на пяти возах везли плети, кнуты, колоды с цепями, палаческие щипцы, топоры, и за подводами шли и ехали пятьдесят палачей для расправы с мятежным народом — пятьдесят палачей, как знак веры боярства в свое кровавое дело и в победу боярской державы.

За палачами, хоронясь в колымагах, ехали целым обозом полсотни черных и белых попов для приведения к крестному целованию побежденных мятежников и для напутствия крестом и молитвою пленников, обрекаемых казни…



Путь к Москве для Степана лежал через Симбирск и Казань на Нижний. Он знал, что по этим большим городам его ожидает повсюду сильное войско, но мог избегнуть больших схваток и, переправившись через Суру и Оку, захватив Саранск, Шацк и Темников, выйти сразу к Рязани и Мурому. Но тогда воеводы кинулись бы на понизовые города — на Царицын и Астрахань и отрезали бы его от понизовий Волги и от казацкого Дона. В тылу у Степана оказались бы Нижний, Казань и Симбирск — могучие твердыни востока, с левого крыла угрожали бы полные стрельцами Козлов и Тамбов, а с правого — Владимир и Суздаль.

Разин решил, несмотря на все трудности, не оставлять за своею спиной по Волге непокоренных больших городов. Он не рассчитывал, что до морозов успеет прийти к Москве, понимал, что зимою, хочешь не хочешь, придется стоять в Нижнем или в Казани, где может держаться его разноплеменное многочисленное войско, где надежны стены и весь крепостной снаряд, где хватит на всех хлеба и прочих запасов, но все же достаточно далеко от Москвы, чтобы по зимним дорогам не так-то легко было выслать против народной рати большое боярское войско…

В Симбирске стояло шесть тысяч стрельцов да еще набежало с три сотни конных дворян из захваченных Разиным городов Понизовья.

Ожидая нашествия буйной мужицкой орды, воевода Милославский в те дни укреплял городские стены, обновлял рвы и надолбы. Каждое утро он сам проверял городские работы, поднимался на башни и озирал всю окрестность через зрительную трубу. Воевода ждал подхода к себе на выручку Барятинского с конным войском с Казани и князя Урусова — от Алатыря с пешими полками солдатского строя…

Но вот, поднявшись на башню, в туманной дымке сентябрьского утра заметил он приближение огромных полчищ от берегов Волги: Разин опередил Барятинского и Урусова…

Воевода кинулся к пушкарю, стоявшему с фитилем у осадной пушки, чтобы подать знак тревоги при приближении врага.

— Зелье пали! — прохрипел воевода вдруг пересохшим ртом.

Башня и стены и вся гора, на которой был выстроен город, вздрогнули от сотрясения пушечным гулом. Тотчас в ответ ударили в городе тулумбасы, забил городской набат, откликнулись церкви, и воевода увидел с башни, как ожил Симбирск: по утренним улицам побежал народ, поскакали всадники, раздался собачий лай, а несколько мгновений спустя повсюду в городе появились на улицах поспешающие к местам оружные ратные люди — стрельцы и дворяне…

С тревогой, но вместе и с удовлетворением смотрел воевода на то, как Волга все гуще чернеет подходящими с низовьев стругами, ладьями, челнами…

«Глядишь — через час подоспеют Барятинский и Урусов. Пусть ворье на Симбирск наседает; держать нам их тут невеликим боем у самого города, а как конная сила придет, тогда и прикончить всех начисто разом!» — раздумывал воевода.

Он вышел бы и один на мужицкий скоп, но строгий наказ большего воеводы — князя Урусова — запрещал ему вступать в общую битву, пока не сойдутся войска Урусова и Барятинского, чтобы воров не рассеять, а окружить и под корень всех порубить без остатка.

Милославский выслал гонцов в алатырскую сторону к князю Урусову и в казанскую — навстречу Барятинскому с вестями, что воры пришли под самые стены…

Милославский не знал, что Разину тоже известно о подходе к Симбирску Барятинского и князя Урусова и о том, что когда они подоспеют, то в городе станет двенадцать тысяч конного и пешего войска. Милославскому и в голову не пришло, что Степан поспешал к Симбирску, чтобы драться с разрозненными силами воевод. Если бы разгадать замысел Разина, Милославский заперся бы в стенах и сидел осадою до подхода выручки. Но он не считал вора Стеньку, мужицкого атамана, способным к тому, чтобы быть дальновидным и мудрым.

Видя нестройные толпы мятежной рати, которые лезут на город от Волги, вооруженные вилами, копьями, рожнами да мужицкими косами, Милославский презрительно усмехнулся. Ратные начальники города уже собрались тут возле него, и воевода отдал им зрительную трубу, чтобы все могли видеть жалкий вид приближавшейся разинской рати…

Милославского подмывало все же побить воров одному, не ожидая прибытия солдат и рейтаров, доказать, что стрельцы и дворяне могут биться не хуже полков, обученных на иноземный лад. «Да срам и сказать-то — с кем биться?! Одной лишь изменою горожан и брал, видно, вор понизовские города! А у нас тут отколь быть измене?!» — размышлял воевода.

По короткому совету с ближними начальниками воевода двинул из города навстречу мятежным толпам три сотни дворянской конницы — всю конную силу, которая у него была, — и за нею пустил два самых надежных приказа московских стрельцов старой службы.

Дворянская конница в три сотни всадников, построившись клином, повела за собою пехоту стрельцов, и воевода с башни смотрел с радостным замиранием сердца на то, как сближаются рати. Он видел заранее мысленным оком, как врежется конный клин в эти нескладные толпы, как под напором дворян мятежники раздадутся в стороны, и стрельцы — два приказа стрельцов, краса и гордость Симбирска! — встанут стеной, разделяя мужицкий скоп и расстреливая его из пищалей…

— Вот сойдутся!.. Вот-вот сойдутся! — шептал воевода, наблюдая сближение симбирской высылки с «воровскою» толпой.

Дворяне на всем скаку впритык с десяти шагов ударили по врагу из мушкетов и врезались саблями в толпы, топча их копытами лошадей. И, не выдержав грозного натиска стройной дворянской конницы, мятежники с криками бросились прочь — вправо и влево в кустарники. Побежали! У воеводы от радости заняло дух — это случилось легче, быстрее, чем он ожидал…

Но в тот же миг перед дворянами, будто выросло из-под земли, появилось стрелецкое войско Разина в зеленых кафтанах, и дружный удар пищалей встретил дворян, не успевших сдержать конского бега, и симбирских стрельцов, которые не успели еще развернуться в бою. А вслед за ударом пищалей несколько разинских пушек, заранее скрытых в кустах, шарахнуло по симбирцам пушечной дробью.

«Эх, да что же я натворил! — только тут опомнился Милославский. — Ведь все говорили, что дьявол хитер на ратный обман! Как же я допустил?!»

Воеводский гонец стремглав полетел из ворот к симбирцам с приказом вернуться в город, но они пустились уже и сами бежать, спасаться… И тут-то с обеих сторон, от Свияги и Волги, ринулись из лесу конные силы Степана: пятьсот запорожцев Бобы и пятьсот донских конников Еремеева. Отрезав дорогу к городу смятенным симбирским стрельцам, казаки окружали их небольшими кучками и крошили, не давая опомниться и занять оборону…

«Не бой, а побоище, право! Высылку выслать в подмогу!» — мелькнуло в уме воеводы.

— Еще два приказа в поле! — выкрикнул он, обращаясь к начальным людям, стоявшим возле него.

— Куды там! Опомнись, Иван Богданыч! Не видишь — погубим стрельцов! У них, вишь, и конная сила и пеша, и счету проклятым не видно… Каб конницу нам, — возразил голова, стоявший рядом с Милославским. — Я мыслю, нам поспешать запереться в острожке покуда.

И вдруг раздалась пальба в самом городе, свист, крики по улицам: пользуясь тем, что внимание всех приковано к полю боя, Разин с другой стороны ворвался в Симбирск…

С криком «измена!» начальные люди Симбирска горохом посыпались с башни. Спасти остальных стрельцов, запереться в стенах кремля на вершине горы, уберечь дворянские семьи, духовенство, купцов, царский хлеб, пороховую казну…

С поспешностью симбирские сотники и десятники гнали своих стрельцов на вершину горы, в рубленый осадный городок, обнесенный глубоким рвом… Запереться в стенах хотя на два, на три часа, пока подойдут Барятинский и Урусов, а вечером выйти на вылазку и ударить стрелецкой пехотой в поддержку солдат и рейтаров, которые подойдут на подмогу, — так решили начальные люди Симбирска…

В этом году купеческие караваны с верховьев, дойдя до Симбирска, остановились после известия о выходе Степана на Волгу. Толпы ярыжных с купеческих стругов, с насадов и плотов поселились в симбирских слободах. Чтобы спастись от голода, они рыбачили в Волге, ждали прихода Степана. Больше всего среди них мутили работные люди Василия Шорина, которым приказчики дали расчет, свезя все добро со стругов в лабазы Симбирска. Это они-то и взбунтовали посадский Симбирск и подняли горожан на добрую встречу Степана…

Весь город, кроме острожка, в первый же час оказался захвачен Разиным.

Для народного войска это был первый бой с воеводами. И в этом бою народ одолел. Дворяне и стрельцы были побиты, бежали, покинув поле, и заперлись в крепких стенах.

Степан в этом первом бою нарочно пустил «на затравку» простую мужицкую рать, чтобы крестьяне считали, что это они, простой крестьянской ватагой, с рожнами и пиками вышли на бой против дворянской конницы и победили…

Разин заранее знал, что сначала они в бою не снесут удара и побегут. Для того он припас им в помощь два ряда понизовской стрелецкой пехоты да с двух сторон приготовил в засаде конное войско.

Все было рассчитано верно, и теперь, когда город был взят, больше всего атаман был рад, что все участники битвы считали это своей удачей. Разин слышал общий ликующий говор, обычное после первой битвы бахвальство, хвастовство поединками, которых как-то никто из товарищей и не приметил, — все было так, как бывает во всякой битве, когда новичкам дается удача.

Это была наука брата Ивана — заставить людей поверить тому, что они победили. С того часа, как человек поверил, что он победитель, он больше не новичок, а бывалый воин, боец.

«У него и осанка иная станет: глядишь — он и ростом выше, и шире плечьми, и в глазах у него играет отвага!» — говорил когда-то Иван.

И Степан Тимофеевич видел теперь, что прав был Иван. Все его войско было возбуждено и пьяно победой.

— Дворянин в драке жидок! — слышал Разин презрительный говор.

— Он в брюхо рожна не любит. Кишка у него слаба!

— На коне он силен, а содрал его со хребта — тут ему и аминь!

Степан усмехался, поддакивал и бодрил свое войско. Иных подзадоривал походя:

— Не спеши, погоди: ныне — цветики, ягодки — впереди! Вот московские дворяне налезут, не так запоешь! — дразнил атаман молодых.

— А что нам московски-то, батька Степан Тимофеич?! А что нам московски?! Аль у московских по две души?.. Аль у них брюхо железно?!

И Разина радовал этот веселый и бодрый дух его рати. Он знал, что эту победу он построил своим умом, своим опытом, хитростью и расчетом. Он знал, что время не ждет, что отдых будет не долог.

Еще до утра, прежде приступа на Симбирск, он послал по дорогам разъезды, разведать — откуда первыми придут воеводы на помощь Симбирску. Оставить Симбирск позади в осаде да встретить боярское войско в пути, разбить воевод по отдельности, пока они не сошлись под стенами, — это было сегодня главной заботой Степана.

Ожидая Урусова от Алатыря, Разин выслал вперед за Свиягу Наумова с Алешей Протакиным, Серебрякова, Андрейку Чувыкина и бурлака Серегу Завозного с ватагою волжских ярыг, дав им наказ стоять насмерть, но не пустить Урусова на симбирский берег Свияги, куда он будет рваться для соединения с Милославским.

К осаде острожка Разин назначил Федора Сукнина, Лазаря Тимофеева, Федора Каторжного и Ивана Федотова — атамана симбирских крестьян, чтобы поставить заслоны у всех городских ворот и не пустить Милославского вырваться из острожка навстречу боярской выручке, жать, теснить, забивать пищалями, пушками и рукопашным боем обратно в стены острожка, чтобы сидели, как крысы в норе…

Бобу Степан послал по Казанской дороге, чтобы присмотреть лучшее место для битвы с Барятинским. С Бобой пустились Ерославов, Чикмаз, Митяй Еремеев…

Сам Степан поскакал по направлению к волжскому берегу, к стругам и челнам, оставленным на приколе. Возле Волги на берегу он увидел свой атаманский шатер.

Степан вошел в шатер шумно и весело. Маша прильнула к нему всем телом. Степан взглянул ей в лицо. Спросил, как девчонку:

— Что, глазастая, оробела?! — и засмеялся. — Скушно одной в поле? Ну, не беда — наш ныне город. Воеводу побили к чертям!.. Чай, слыхала пальбу? Вот то-то!..

Степан делился своею радостью с ближними товарищами — с Сергеем, Наумовым, с Бобой. Но в сердце его была, скрываемая от себя самого, тайная потребность похвалиться победою перед Марьей, увидеть еще раз неиссякаемое восхищенное удивление, которым каждый раз загоралось все ее существо. Ему хотелось почувствовать ее счастье тем, что он жив, невредим, что снова он победитель, что он с ней, ее богатырь, и любит ее больше всех на свете…

— Вишь, тучи какие налезли, Маша. Нече дождя дожидать — иди в город. Тереша тебе избу добрую сыщет, — сказал ей Разин.

Разин крикнул Терешку, шагнул из шатра. Сам думал, что тотчас воротится к ней, но в это время из тумана и мути выскочил посыльный Еремеева.

— Батька! Войско великое лезет с Казанской дороги.

— С Казанской? Ну что ж, и с Казанской побьем! — изобразив уверенную беспечность, сказал Степан, уже опираясь ногою в стремя.

Он не вернулся больше к Маше в шатер. Наказав Терешке переправить Марью в Симбирск, он пустился к Казанским воротам Симбирска. По пути валялись под осенним дождем неубранные тела убитых. Разин подумал о том, что потери его не велики по сравнению с дворянскими. Могли быть и больше. Это обрадовало его. Сама по себе пролитая кровь лишь укрепляла войско. То, что люди видели и хоронили убитых в бою товарищей, придавало им еще больше дух воинов…

«На приступ лезти да ворога гнать, то всякий дурак сумеет! — учил в свое время Степана Иван Тимофеевич. — Хуже — в осаде сидеть али стоя на месте держаться — вот где наука нужна, Стенько! Когда ты на приступ лезешь, ты грозный воин. Ты силу свою во всех жилочках чуешь — орел! А когда на тебя наседают, ты полевая дичина. Ударил бы — развернуться-то негде, тесно. Как медведь в своем логове… Мужества более нужно сидеть-то в осаде али на месте стоять!..»

Если бы вот сейчас, когда отдохнули, позакусили, сказать победителям нынешним лезть на неприступный симбирский острожек, добить Милославского, — тотчас полезут, хотя невозможно его одолеть без подкопов, без подготовки. Но еще труднее вот тут, в поле, стоять под дождем и ждать, когда сзади тебя стоит враждебный острожек, дворянские пушки, пищали, а впереди готовится на тебя великое войско…

— А что за «великое», Митя? Как оно там велико? — спросил Степан Еремеева.

— Дозорные молвят, что конное тысячи в две, а то три. Пушек с двадцать при них, заводные кони у всех… Языка-то вот мы добыть не сумели…

Место для битвы Боба с товарищами выбрали на Казанской дороге, в версте от Симбирска.

После страшного конского падежа, напавшего на казацкую конницу на низовьях Волги, множество донских казаков осталось без лошадей. Они двигались с разинским войском в челнах. Часть из них под началом Михайлы Ерославова Разин и поставил в кустах при дороге, позади широкой поляны, чтобы первыми встретить удар воеводы Барятинского. Пищали наведены на дорогу, казацкие копья выставлены вперед, навстречу врагу…

На пятьсот шагов позади них, ближе к симбирскому острожку, у края другой поляны, Степан поставил вторым заслоном тоже пехотный полк в тысячу понизовских стрельцов под началом Чикмаза.

С правого крыла их на пригорке в кустах и бурьяне Сергей Кривой выставил пушки, наведя их заранее на дорогу, чтобы можно было ударить, когда рейтары будут на подступе к казакам Ерославова, а если они прорвут казацкий заслон и ринутся дальше под стены, то повернуть пушки так, чтобы шарахнуть по ним раньше того, чем они дорвутся до Чикмаза.

На берегу Свияги в лесу села в засаду конница запорожцев. Справа, по берегу Волги, в ивовом поросняке — засадный полк Еремеева.

Тысячный полк татар под началом Пинчейки Разин выслал переправиться через Свиягу, обойти рейтаров и с тыла обрушиться на них в разгаре битвы…

Объезжая свое войско, Разин бодрил казаков и стрельцов, напоминая им об утренней легкой победе над дворянами и стрельцами Симбирска. Он ни в ком не приметил робости, но под дождем, в грязи народ шутил неохотно. Сосредоточенная напряженность сковала людей. Их смущало самое слово «рейтары» и ожидание враждебного войска хваленой иноземной выучки. Хуже всего, что ожидаемый враг был невидим за серой стеной непогоды. Под ногами людей и коней чавкала грязь, приставала к лаптям, к сапогам, кони скользили и оступались…

Молчание и тишина всем становились в тягость. Всем хотелось, чтобы скорей завязался бой.

Разин тоже был неспокоен — битва могла разгореться в трех местах сразу: возле острожка, откуда осажденные будут рваться навстречу своей выручке, вперед, на Казанскую дорогу. На самой Казанской дороге пойдет главная кровавая схватка с Барятинским, который сам будет стремиться прорваться к острожку, на выручку осажденным симбирцам. А хуже всего, если в тот же час от Алатыря, с той стороны Свияги, приспеет Урусов с солдатской пехотой…

Сукнин и Наумов были разумные и смелые атаманы, но все же у Степана болело сердце — хоть натрое разорвись, чтобы всюду поспеть самому!..

Разин с Бобой подъехали на холм к Сергею, где стояли скрытые пушки. Пушкари забили заряды и напряженно ждали в едком дымке, струившемся от зажженных фитилей, прикрывая их от дождя полами вымокших зипунов и кафтанов. Степан и Боба набили трубки, раскурили их от пушкарских фитилей.

— Куды он там к лешему делся? Дозоры, что ли, послать? — проворчал Степан.

— А ты погони посыльного — нехай поторопит! — шутя сказал старый полковник.

В этот миг потянувший от Волги ветер сдернул темный край облаков и среди туч сверкнула дневная голубизна. Внезапно для всех оказалось, что не так еще поздно.

— Ба! Белый день на земле-то, — высказал общую мысль Сергей.

— И биться повеселее будет! — отозвался ему Разин, который не в шутку тревожился тем, что ночь помешает биться с Барятинским, а к утру может поспеть и Урусов…

И вот впереди показались из леса рейтары в коротком, немецкого склада платье, с легкими мушкетами у седел, в кольчугах и с железными нагрудниками, надетыми на лошадей…

Разин тотчас отправил к Михайле Ерославову посыльного сказать, чтобы копья в бою опустили пониже — метили коням не в груди, а в брюхо, не защищенное железом.

Судя по тому, как спокойно скачут рейтары, Разин подумал, что воевода не знает о взятии города и подойдет вплотную под выстрелы, не опасаясь удара. У Сергея мелькнула та же радостная мысль, от нетерпения зачесались ладоши, и единственный зрячий глаз его сверкнул торжествующим огоньком.

— Ух, Стяпан, как я их резану-у! Ух, братец ты мой, как я их резану! — прошептал он, словно опасаясь, что рейтары могут его услышать…

Но внезапно затрубили веселым напевом вражеские медные трубы, кто-то выкрикнул что-то в рейтарских рядах, и весь конный полк в тысячу всадников без остановки и всякой задержки на ходу перестроился к битве. В тот же миг все рейтары пригнулись ко гривам, сабли тускло блеснули над их головами, а лошади бурей рванулись влево, заходя под крыло пехоты Ерославова… Никто не успел опомниться от быстроты их поворота. Сергей запоздал ударить по ним из пушек: теперь враги были отделены от него казаками…

С холма было видно, как разом все вздрогнули и повернулись казацкие копья, встречая в лицо изменившего свое направление врага…

Земля гудела от топота тысяч подков. Грозный клич наступающих рейтаров пронесся над полем битвы… И вдруг, не выдержав приближения этой лавины закованных в железо людей и коней, несколько человек из казацкой пехоты Ерославова, покинув свой места, бросая пищали и копья, пустились бежать от врага…

Степан увидал, как сам Ерославов с двоими казаками вскочил и пытается удержать бегущих…

«Дурак! Ах, дурак! Вот тебе атаман!» — выбранил Ерославова Разин, опасаясь того, что он из-за этой малой кучки людей оставил большое дело. Так и случилась беда: в прорыв, который образовался на месте бежавших, ворвались рейтары… Вот сеча идет, вот рубят они казаков, вот бьются казаки, ан было бы раньше держаться: навалились и ломят рейтары… Еще побежала кучка донцов… и вот уже все потекло, покатилось прямо к холму, где стоял Степан, прямо на пушки Сергея…

— Ату их! Ату-у! Улю-лю-у! — как на потешной травле псарям, вопил воевода Барятинский, поощряя рейтаров к погоне за беглецами. Он удало мчался вместе с рейтарами, рубил сплеча казаков и павших топтал конем.

Только тут Разин понял свою ошибку: привычные биться конно, пешие казаки Ерославова чувствовали себя беспомощными и робкими, встретившись с конным врагом. А Барятинский был довольно умен: когда казаки побежали, он не погнал их прямо, где ожидал его стрелецкий заслон под началом Чикмаза, а, охватив их дугою, еще раз обманул атамана, изменив направление и стремясь к наугольной башне Симбирска. Пушки могли бы смешать и замедлить его стремительность, и Чикмаз успел бы тогда перестроить своих стрельцов, отрезав путь к башне острожка, но пушки были бессильны: донская пехота смешалась с рейтарской конницей. Бить по врагу из пушек — это значило бить по своим. Не ударить из пушек — рейтары ворвутся на холм, перебьют пушкарей, захватят все пушки и повернут их против осадных войск, чтобы выпустить вылазку из острожка…

— Сережка-а! Лупи, не жалей! — закричал в этот миг Михайла Ерославов, теснимый конницей. — Бей из пушек, Сережка-а!

— Пали! — хрипло выкрикнул Разин вместо Сергея.

Недружно, нестройно грохнули пушки с холма. Трясущимися руками пушкари совали в запалы зажженные концы фитилей, чтобы бить по врагу, но убивали вместе с врагами и своих…

Разин видел, как рядом падали казаки и рейтары, сметенные близким ударом пушечной дроби, как воеводская конница сбилась с лада и в ужасе перед пушками отступила от Сережкиного холма. Но опытные в боях начальные люди сдержали рейтаров, построили и повели их снова вперед, упорно прорываясь под стены острожка. Однако навстречу им, из кустарников, откуда не ждал и Степан, разом поднялись дула пищалей и встали стрельцы Чикмаза. Эти были привычны к пешему строю. Пятьсот пищалей ударили прямо в упор, в морды мчавшихся лошадей, в груди и головы всадников. Копья встали железной преградой на их пути…

— Ай да Чикмаз! Поспел молодец! — радостно вслух одобрил Степан.

Но конники Барятинского не смешались.

— Под стены! Вперед! — кричали их начальные люди.

И вот они дорвались до стрельцов, вот врубились в пехоту Чикмаза, оттесняя ее все ближе к стенам острожка, к воротам. Вот слышно — осажденные криками со стен подбодряют конников к бою. Вот-вот рейтары сломят последних стрельцов и обрушатся на заслон у ворот острожка…

«Конницу из засады!» — подумал Разин, оглянувшись на Бобу. Он не успел сказать вслух, как Боба уж понял его.

— Не время еще, Стенько! — сказал полковник, сам в волнении теребя усы.

И вот затрубили рейтарские трубы. Такие же медные трубы откликнулись им из-за леса, и свежий рейтарский полк вырвался из лесу и понесся под стены острожка на помощь первому…

Разин знал, как и Боба, что должен быть, что есть у Барятинского засадный полк. Он знал, что засадный полк вот-вот вступит в битву. Сергей уж давно подготовил для этой минуты пушки, чтобы ударить засадному полку под крыло, но засадный полк вышел внезапно не с той стороны, и теперь не достать его было пушками…

И вот еще — третий конный полк вылетел на ту же поляну с другой стороны; оттуда, откуда пришел Барятинский…

Сколько же их?! Степан и Боба переглянулись — оба стараясь не выдать друг другу свое смятение. Но вдруг этот третий полк с визгом и криками ринулся под крыло свежим рейтарам, выпустив по ним тысячу стрел. Это поспел, как раз в самую пору, Пинчейка…

— Теперь и пора! — твердо сказал Разин Бобе.

Боба подал рукою знак и сам тяжко взвалился в седло. Стоявший все время возле него в ожидании молоденький запорожец забил в тулумбас, внизу, под холмом, затрубили накры, и запорожцы — от Волги, Еремеев — от Свияги ударили конной силой на конную силу рейтаров, нещадно рубя и отгоняя прочь…

В последний миг дня еще раз проблеснуло солнце и скрылось в лесу за Свиягой, а вслед за тем снова нашли клокастые темные тучи и полился немилосердный, казалось, до самых костей проникавший дождь с раскатами грома, с осенней бурной грозой… В наступивших сумерках и густом дожде бойцам с обеих сторон становилось труднее биться. Не раз уже застывали сабли в размахе, поднявшись над головой своего же неузнанного товарища… Ни бойцы, ни их предводители с обеих сторон не знали и сами, кто кого больше теснит, кто отходит, кто наступает, чьих коней выбегает все больше из боя лишенными всадников…

В тумане и мраке теснила рейтаров конница Разина, наседая на них, прижимая к прибрежным кустам. Рейтары рвались из окружения конницы, но только, казалось, вырвались, как пики, рожны, копья и вилы встречали их из кустов, из-за пней, из-за кочек… Рейтарам не было места, чтобы оправиться. Тесно… нельзя построиться, разогнаться стремительным бегом… Стесненные кони храпели и дыбились, терлись их крупы о крупы, а снизу за конские ноги из мрака цеплялись беспощадно жестокие мужицкие косы, подрезая под самые щетки ноги коней, невидимые вилы вспарывали коням животы, или вдруг внезапной дружной пальбой ударяла сотня мушкетов из темных кустов или из камыша, из самой воды…

Будь хоть немного светлее, рейтары давно увидали бы, как страшно редеют их расстроенные ряды, — они устремились бы в ужасе в бегство, но сумрак и дождь скрыли от них картину их общего поражения и поддержали их мужество…

Беспощадная сеча длилась до тех пор, пока до воеводы Барятинского, едва разыскав его в сумятице боя, добрался с полсотней людей посланный ранее из разведки отхода поручик. Он сообщил воеводе, что все поле боя обложено бессчетной разноплеменной ордой и остался лишь узкий проход вдоль самой Свияги.

Бывший возле Барятинского трубач подал знак. Медный голос прорезал разноголосый шум боя, и в тот же миг раздались с разных сторон еще два, еще три медных голоса, будто в ответ, повторяя в точности тот же напев… Разинцы, не поняв значения этих необычайных, новых для них звуков, заколебались. Иным из них показалось, что с трех-четырех сторон из мрака и ливня мчатся на них свежие силы воеводских полков.

— Уходят! Уходят! Братцы! Казаки! Гони! Добива-ай! — голосил Степан, прежде других догадавшись, что рейтары спасаются бегством. — Сережка! Пушки на кони — в уго-он!

— Экая темень, Степан! Что тут пушки! — подъехав и вытирая мокрой шапкой с бороды и лица дождевую воду и пот, возразил Сергей. — Ну, мы знатно им дали! — добавил он, словно битва уже завершилась.

Конечно, Сергей был прав. Пушки были в такой непросветной ночи бесполезны. Но как упустить врагов, когда силы довольно, чтобы их всех до единого перебить, как попавших в облаву волков.

— Добить до конца! Что нам темень! — оборвал атаман Сергея. — В уго-он! — грянул он и с поднятой саблей пустился вскачь в ливень и мрак вслед за бегущим хваленой немецкой выучки войском, увлекая в погоню народную рать, распаленную битвой и верой в свою победу.

Так было в Саратове, так в Самаре: Терешка подыскивал для Степана большой дом, в каком подобает жить атаману, а Марье рядом с ним домишко с садиком в зелени, чтобы никто не видал, когда атаман к ней зашел, когда от нее вышел.

В Симбирске нашел он избушку возле самого атаманского дома. Степана он поместил в покинутом купеческом доме, хозяин которого скрылся в острожек с дворянами и Милославским. Позади этого дома, в глубине купеческого двора, жил домовый приказчик, который сам знал за собою довольно грехов перед горожанами, чтобы тоже убраться с хозяином в стены острожка. Тут-то и поместилась Маша.

Изба с утра была топлена. Марья согрелась, вздула огонь, и хотя за окном была непогода, а за городом бушевали битвы, она принялась по-женски за то, чтобы все устроить к приходу Степана. Она велела принести еще дров. Можно было кликнуть какую-нибудь симбирскую бабу помыть полы… Не хотела: все для него своими руками!

Высоко подоткнув сарафан, Марья вымыла начерно избу, потом послала Терешку разжиться кваском и набело вымыла пол мятным квасом. Не лето — мухи не наберутся, а дух — так уж дух!

Обозного казака послала топить во дворе баню, велела сготовить веников — знала, что атаман любит крепко попариться…

И пока хлопотала о том о сем, все дальше уходили утренние сумрачные мысли, которые мучили Марью, пока она одна оставалась в шатре среди поля. А мысли в шатре были обидные, горькие: Марья думала о том, что все время похода ее везут в казацком обозе на телеге вместе с атаманской рухлядью — с шубами, сбруей, дареными лошадьми, с коврами, с какими-то сундуками… А Степан проезжает в походе мимо, не остановится, словно ее и нет, словно забыл о ней.

И вот так покинет в шатре где-нибудь в поле одну под дождем, да и забудет — сам дальше с войском уйдет покорять города…

Марья успела наставить на стол всяческой всячины — что откуда взялось! Какая-то симбирская купчиха прибралась, нанесла в поклон свежей свинины, квашеной капусты, Яблоков. Говорит: «По-соседски, на новоселье…» Марья подумала: «Знать, муж не поспел товары припрятать!» Любопытно и недоверчиво купчиха осматривала Марью, а уходя, не выдержала, спросила:

— В законе живет с тобой али балует только?

Маша вспыхнула:

— Неуж я на потаскуху похожа?!

— Законны-то не бывают такие красавицы. Я ведь сама… — Купчиха оборвала свою речь, усмехнулась и, гордо закинув голову, совсем по-другому сказала: — Таких-то и любят! А законные что же? Тебя не касаемо, что я сказала, ведь вот ты какая, — вдруг подольстилась она. — Тебя и законную грех не любить! — Купчиха взялась за дверную скобу, да вдруг задержалась. — Ай в чем пособить? — готовно спросила она.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31