Коммунизм как таковой

Начав размышлять о коммунистическом обществе, человек, естественно, делает это уже в определенной языковой системе. Последняя же аккумулирует в себе систему понятий и так или иначе влияет на возможности познания, определяя ориентацию внимания и предопределяя применяемые средства познания. Первое требование стиля мышления, о котором я здесь говорю, состоит в следующем: надо рассматривать интересующий вас объект (в данном случае – коммунистическое общество) как таковой или сам по себе, с точки зрения его самодовлеющих (собственных) ценностей, а не с точки зрения его возможных сравнений с другими объектами (с другими обществами, странами), избегая предвзятых суждений, навязываемых привычной системой языка (системой понятий) и ассоциаций с другими объектами.

Рассказывая о коммунистическом образе жизни, я часто попадал в такое положение. Я говорил, например, о социальных контрастах при коммунизме. Ну и что, – возражали мне мои оппоненты, – на Западе тоже есть бедные и богатые, угнетающие и угнетаемые, привилегированные и лишенные привилегий. При этом мои оппоненты начисто забывали о том, что социальные контрасты Запада стали давно банальным предметом критики, а коммунизм мыслился как общество без эксплуататоров и эксплуатируемых, как царство всеобщей справедливости. Но главное здесь даже не в этом, а вот в чем: если коммунистическое общество имеет какое-то достоинство или какой-то недостаток, и аналогичное качество есть в обществах иного типа, из этого сходства никак не следует, что этого качества в коммунистическом обществе уже нет или что роль его становится тут иной. Мы должны рассматривать свойства коммунистического общества независимо от того, есть они в обществах другого типа или нет. Я не отвергаю пользу сравнений вообще. Но в данном случае сравнения не должны играть решающую роль. Они здесь приобретают смысл лишь на основе познания данного общества самого по себе, как такового, безотносительно к обществам другого типа. Из того факта, что в других обществах имеют место репрессии, эксплуатация, низкий жизненный уровень и прочие неприятные явления, никак не следует, что их нет в коммунистическом обществе. Они тут есть, и это эмпирически данный факт. И мы обязаны их рассматривать как объективные свойства этого общества, должны выяснить, почему они порождаются именно в данной системе жизни, причем – безотносительно к их судьбе в других обществах. Наша задача – не выбор, какое общество лучше, а объективная картина данного общества без сравнительных субъективных его оценок.

Среди множества факторов, препятствующих такому подходу к коммунистическому обществу, хочу особо обратить внимание на следующие два. Первый из них – марксистская фразеология. Хотя марксизм исторически рождался с претензией на науку и сейчас претендует на то, чтобы считаться наукой (причем – высшей и единственной в своем роде), он превратился в классический образец идеологии, а его термины и высказывания превратились в чисто идеологические феномены, лишенные всякого научного смысла и играющие дезориентирующую роль в понимании реального коммунизма. Рожденные еще в прошлом веке на материале буржуазного общества и в духе определенных желаний членов того общества, языковые выражения марксизма обращаются теперь на реальное коммунистическое общество и выполняют уже идеологическую роль средств отвлечения внимания от фактического строя жизни, средств сокрытия сущности этого строя жизни. Например, марксистское учение о классах ориентирует внимание на несущественные для коммунизма различия в социальном положении людей (рабочие, крестьяне, интеллигенция) и их отношения, отвлекая внимание от разделения населения коммунистических стран на свойственные этому обществу привилегированные и непривилегированные слои, на бедных и богатых, на эксплуатируемых и эксплуататоров в характерном для этого общества виде. Реальная социальная структура населения при этом просто не принимается во внимание. Причем и критики коммунизма попадаются на удочку марксистской фразеологии, занимаясь совершенно бесперспективной полемикой с марксистами в навязанном им языковом аспекте. Или, например, возьмем вопрос о собственности. Действительно, при коммунизме нет частной собственности на средства производства. Но сказать это – значит ровным счетом ничего не сказать о том, что же есть в этом обществе на самом деле.

Второй из упомянутых факторов – рассмотрение явлений коммунистического общества в той же системе понятий, в какой рассматриваются сходные явления в обществах западного типа. Такие, например, понятия, как «партия», «профсоюзы», «выборы», «право» и т.п., применяются к пониманию коммунистического общества в том смысле, что и к обществам западного типа. И для этих выражений здесь находятся подходящие явления. А тот факт, что эти явления имеют здесь качественно иную природу, ускользает от внимания. Если сравнивать общества коммунистического типа с обществами иного типа (например, с западными государствами), не представляет труда заметить в них много сходного. И в коммунистических обществах можно увидеть многие явления, какие имеют место на Западе. Но суть этих явлений здесь часто принципиально отличается от их сути в некоммунистических обществах. И они должны быть прежде всего поняты как явления коммунистического общества независимо от их сходства с какими-то явлениями в других обществах. И лишь на этой основе возможно имеющее смысл сравнение, а не наоборот. Например, в дореволюционной России никогда не было серьезного профсоюзного движения, аналогичного западному. Сейчас во всех учреждениях Советского Союза есть профсоюзные организации. Они – собственный продукт коммунистической системы, а не продолжение некоей прошлой традиции. И социальная роль их здесь мало что общего имеет с ролью профсоюзов на Западе. А рассматриваются советские «профсоюзы» по аналогии с западными. И общение профсоюзных руководителей Советского Союза с профсоюзными лидерами Запада происходит так, будто они суть однополярные явления. Если рассматривать советские профсоюзы по аналогии с западными, то понять их роль в советском обществе абсолютно невозможно. Они могут быть поняты лишь как элемент в структуре коммунистического общества совершенно независимо от того, были у них в прошлом предшественники или нет, были у них образцы на Западе или нет. И слово «профсоюзы» тут могло быть заменено другим, что способствовало бы большей ясности.

Требование рассматривать предмет «в себе», «для себя», «сам по себе», т.е. не считаясь до поры до времени с его сравнительными характеристиками, было известно в старой философии, в частности – и в немецкой классической философии, послужившей одним из источников марксизма. Но это методологическое требование, как и многие другие, как правило, игнорируется в рассуждениях на темы о коммунизме даже специалистами, не говоря уж о простых смертных, вообще не имеющих представления о достижениях философии прошлого.

Понять коммунизм как таковой – значит выяснить, что из себя представляет этот социальный зверь с точки зрения внутренних процессов и во внешнем поведении, что от него можно и следует ожидать и что ожидать не следует ни при каких обстоятельствах. Можно привести, например, сколько угодно внешних аналогий в качестве подкрепления тезиса о возможности коммунизма с гражданскими свободами в каких-то странах. Но с точки зрения внутреннего анализа (без таких аналогий) этот тезис есть такая же чепуха, как утверждение о возможности капитализма без денег, капитала и прибыли. Можно привести аналогии для обоснования надежды на то, что Советский Союз прекратит свое проникновение во все места планеты и оставит свои претензии на мировую гегемонию. Но с точки зрения его внутреннего анализа совершенно очевидно, что он вообще не может существовать без расширения, проникновения в другие страны и стремлении к мировой гегемонии.

Коммунизм и тоталитаризм

Социальный строй Советского Союза и Германии времен гитлеризма рассматривают как явления однопорядковые, как частные случаи тоталитаризма, – пример несоблюдения методологического принципа, рассмотренного выше. Конечно, сходство тут есть, и отвергать его бессмысленно. Но с социологической точки зрения это суть явления принципиально различного качества. Немецкий тоталитаризм есть явление рамках западной цивилизации. Это – политический режим, еще не разрушающий сам по себе социальный базис государства. Конечно, этот режим имеет одним из источников те самые элементы коммунальности, из которых вырастает коммунизм. И сам он есть в известной мере тренировка к будущему коммунизму. Но это еще не коммунизм. Сталинский тоталитаризм был явлением в социальном базисе страны, а не в сфере политической. Он был рожден совершившейся революцией и был проявлением созревающего коммунистического общества. Гитлеровский же тоталитаризм был порожден страхом перед коммунистической революцией и перед возможностью проникновения коммунистического общества. Система личной власти вождя, массовые репрессии и многое другое были внешне сходны в этих странах. Но условия жизни массы населения оставались принципиально различными. Тоталитаризм немецкого типа можно сбросить, сохранив социальный строй страны. Тоталитаризм советского типа нельзя сбросить, не разрушив социальный строй страны до самого основания. Немецкий и советский тоталитаризм уподоблялись во многом в силу закона тенденции сообщающихся социальных систем к подобию, т.е. в силу неких общих законов больших эмпирических систем, а не в силу некоей необходимости, вытекающей из внутренних законов каждой из систем по отдельности.

Употребление термина «тоталитаризм» в отношении коммунистического общества мешает пониманию последнего. Тоталитаризм есть система насилия, навязываемая населению данной страны «сверху» независимо от социальной структуры населения. Коммунистическая система насилия вырастает из самой социальной структуры населения, т.е. «снизу». Она адекватна социальному строю страны. Она выглядит похожей на тоталитаризм лишь иногда (особенно – в период созревания общественного устройства коммунистического типа) и с точки зрения посторонних наблюдателей, склонных к глубокомысленным сопоставлениям.

От абстрактного к конкретному

Еще в прошлом веке был открыт и в общей форме описан прием, удобный для исследования и понимания таких сложных и изменчивых явлений, какими являются человеческие общества, – метод перехода от абстрактного к конкретному. Описан этот прием Гегелем и Марксом. Последний широко использовал его при написании «Капитала». Еще в 1954 г. я закончил философскую диссертацию на эту тему («Метод восхождения от абстрактного к конкретному»). Диссертация имела успех среди молодых философов – приближалась либеральная эпоха – и распространялась в машинописных копиях (предшественник нынешнего «самиздата»). Но она была враждебно встречена руководителями советской философии. И это не случайно. Превращение марксизма в господствующую государственную идеологию сопровождалось превращением диалектики из орудия познания сложных явлений действительности в орудие идеологического жульничества и оглупления людей. Всякая попытка описать диалектический метод мышления как совокупность особого рода логических приемов (а именно такой была ориентация моей работы) была обречена на неудачу в силу сложившегося советской философии понимания диалектики как некоего учения об общих законах бытия. Диалектика, став ядром марксистской идеологии, скомпрометировала себя в глазах ученых и философов на Западе. При этом были преданы забвению и те ни в чем не повинные логические приемы, которые так или иначе лежали в основе диалектического метода мышления. И в их числе – метод перехода от абстрактного к конкретному. Разобраться в том, что такое реальный коммунизм, без использования этого приема совершенно невозможно. Ниже я опишу его очень коротко, в самых существенных чертах.

Когда приходится изучать и описывать сложный, многосторонний, дифференцированный, изменчивый предмет, невозможно сразу учесть все его свойства и явления. Что-то приходится оставлять без внимания. Да и не все нужно учитывать, – многое имеет ничтожное значение для понимания данного предмета, многое вообще мешает его пониманию. Но допустим, что мы сумели выделить все то, что следует учесть в данном предмете, чтобы понять его правильно. И в этом абстрактном виде он еще останется достаточно сложным, многосторонним. Остается факт изменчивости его явлений и их взаимодействия с постоянно меняющимися последствиями. Так что и в этих условиях мы должны различные явления этого предмета извлекать из общей связи, отвлекаться при их рассмотрении от других явлений, найти какой-то порядок рассмотрения, учитывать временно оставленные без внимания явления. Короче говоря, мы постоянно вынуждаемся при этом выделять отдельные явления, рассматривать их отвлеченно от прочих, а затем каким-то образом учитывать эти прочие явления. Получаемые при этом суждения являются более или менее абстрактными, т.е. имеющими смысл и значение истинности при условии отвлечения от каких-то обстоятельств. По мере учета различных явлений изучаемого целого мы получаем более или менее конкретные суждения, т.е. суждения, имеющие смысл и значение истинности при условии привлечения упомянутых обстоятельств.

Я здесь рассматриваю абстрактный или «чистый» коммунизм. Это означает следующее. Я принимаю как факт, что та или иная коммунистическая страна имеет определенные размеры, географические условия, численность населения, национальный состав населения, прошлую историю и традиции. Но я отвлекаюсь от всего этого – рассматриваю любую коммунистическую страну, отвлеченную от ее размеров, численности населения, прошлой истории и целого ряда других признаков. Конечно, кое-что из этого можно рассмотреть впоследствии с целью конкретизации некоторых утверждений. Например, очень низкий бытовой и культурный уровень населения России был удобен для коммунистических экспериментов. Весьма удобными с точки зрения проведения массовых репрессий оказались природные условия и размеры страны. Последние помогли и в войне с Германией. Я рассматриваю, далее, любую коммунистическую страну отвлеченно от ее некоммунистических соседей и от отношений с другими коммунистическими странами. Опять-таки проблемы взаимоотношения коммунистических стран с некоммунистическими и между собою могут быть рассмотрены впоследствии, – это будет более конкретная картина этого общества сравнительное той, какая получается при рассмотрении отдельных коммунистических стран. Наконец, я рассматриваю коммунистическую страну в таком идеальном виде, как будто все нормы коммунистического образа жизни здесь строго соблюдаются. Например, по законам коммунизма каждый работоспособный гражданин обязан отдавать свои силы обществу в каком-либо учреждении и средства для существования получает только за этот свой труд в данном учреждении. Практически это правило постоянно нарушается. Например, человек может получить наследство, выиграть в лотерею, получить взятку, работать «налево». Но эти явления не вытекают из сущности коммунизма как такового. Они здесь не случайны. Но они должны быть здесь поняты лишь на основе тех результатов, какие получаются при изучении идеального, абстрактного, «чистого» коммунизма.

Метод перехода («восхождения») от абстрактного к конкретному является необходимым элементом техники научного исследования в условиях, когда невозможно использовать лабораторный эксперимент, невозможно на самом деле отделить изучаемый предмет от других, разделять его на части, изучать последние изолированно друг от друга и в различных комбинациях, короче говоря – когда все это должна заменить (по выражению Маркса) исключительно сила абстракции, способность мысленно оперировать с изучаемым предметом так, как будто все наши воображаемые операции осуществляются на деле, но с сохранением живой целости предмета. В наше время повального увлечения математизацией, кибернетикой, моделированием, дедуктивными системами, эмпирическими измерениями совсем не модно не то что разрабатывать метод «восхождения» от абстрактного к конкретному, но даже вспоминать о его существовании. А напрасно. Пренебрежение к этому методу мстит за себя тем, что усилия многих тысяч хорошо подготовленных специалистов дают ничтожно малые результаты или заблуждения.

Замечания о диалектике

Метод перехода от абстрактного к конкретному детализируется как совокупность приемов понимания изучаемого предмета. В частности, среди них есть прием перехода от рассмотрения отдельно взятого явления (т.е. отвлеченно от факта существования многих явлений того же рода и их взаимодействия) к рассмотрению совокупности многих явлении того же рода (т.е. с учетом того, что существуют и другие явления того же рода, вступающие с ним в связь и как-то влияющие на его свойства). Многие, например, из личного опыта знают, как различается советский человек, взятый отвлеченно от его положения в коллективе, и он же, взятый в его поведении в коллективе. В первом случае он может ругать последними словами некое постановление ЦК или речь Генерального секретаря партии, но в коллективе он будет превозносить их до небес. С точки зрения рассматриваемого здесь метода это явление тривиально: в одном случае наше суждение о человеке будет абстрактно, а в другом – конкретно (сравнительно с первым). Причем конкретное суждение может казаться противоречащим абстрактному, хотя никакого логического противоречия тут нет, ибо на самом деле мы имеем такую пару суждений: 1) если отвлечься от таких-то факторов (исключить их влияние, допустить, что их нет), то наш предмет будет иметь свойство X; 2) если же учесть эти факторы (допустить их влияние), то наш предмет будет иметь свойство Y. Здесь X может противоречить Y, но суждение 2 как целое не противоречить суждению 1 как целому. Диалектический метод мышления в свое время появился прежде всего как совокупность такого рода логических приемов, а не как учение об общих законах бытия, кстати сказать, реально не существующих.

Как апологеты коммунизма и марксизма, так и критики их в одинаковой мере не принимают диалектику в качестве совокупности логических приемов понимания такой сложной действительности, какой является человеческое общество. Маркс хотя и не открыл диалектику в таком ее смысле, он сознательно применял ее отдельные логические приемы для понимания буржуазного общества. Кстати сказать, он был единственным, кто понимал и сознательно использовал приемы перехода от абстрактного к конкретному. Энгельс уже считал это кокетничаньем с Гегелем. А Ленин констатировал, что через пятьдесят лет после выхода «Капитала» Маркса лишь немногие поняли его, да и то неправильно. Марксисты в обществе победившего коммунизма, в котором марксизм становится государственной идеологией, враждебно относятся к понимаемой так диалектике, ибо, будучи применена в таком виде к самому коммунистическому Обществу, она неизбежно даст результат, противоречащий райской картине коммунизма в том же марксизме. Еще в начале пятидесятых годов я предпринял попытку описать диалектику как совокупность логических приемов. Она была встречена крайне враждебно официальной советской философией. Критики же коммунизма и марксизма прочно связывают диалектику с марксизмом, истолковывая ее в том же духе, что и апологеты марксизма. И потому они вместе с идеологией марксизма отбрасывают и научные методы познания реального общества, единственно дающие теоретическое оружие против этой самой идеологии и не связанные необходимым образом с марксизмом.

Законы и эмпирические факты

Метод абстрагирования, о котором говорилось выше, не исчерпывает методологии научного мышления. Здесь я сделаю еще несколько замечаний по этому поводу.

Во многих случаях дискуссий на социальные темы путаница и взаимонепонимание возникают из-за смешения утверждений различного логического типа, – утверждений о фактах, научных законов, утверждений о законах самого предмета, о котором идет речь, и других. Например, в стране могут наблюдаться такие факты, что может быть верно констатирующее их суждение: «В стране усиливаются репрессии в отношении инакомыслящих». При этом может быть верным также суждение, полученное в результате научного анализа, согласно которому власти стремятся избежать усиления этих репрессий. На первый взгляд между этими суждениями имеет место логическое противоречие, причем – второе суждение кажется ложным, поскольку первое соответствует фактам. Но на самом деле между этими суждениями никакого логического противоречия нет. Они имеют такую различную логическую природу, что их сопоставить с точки зрения противоречивости просто нельзя. Противоречить первому могло бы, например, суждение «Репрессии в стране в отношении инакомыслящих не усиливаются», а второму – «Власти стремятся усилить репрессии».

Очень важно различать суждения, имеющие логический статус научных законов, и суждения, имеющие логический статус суждения о фактах. Классический пример суждений первого типа – известный закон механики: «Тело сохраняет состояние покоя или прямолинейного равномерного движения до тех пор, пока внешние силы не выведут его из этого состояния». Примером суждений второго типа являются суждения о перемещении или покое наблюдаемых физических тел. Суждения этих типов различаются по многим признакам. В частности – по таким. Научные законы имеют силу лишь при строго фиксированных условиях. Так, рассматриваемый закон механики в более явне виде формулируется так: «Если на тело не действуют ни какие внешние силы, оно сохраняет состояние покоя или прямолинейного равномерного движения». И при этих условиях научные законы универсальны, т.е. истинны всегда и везде, не имеют никаких исключений. И все суждение в целом (фиксирующее условие и то, что имеет место при этом условии) тоже универсально. Суждения же фактов могут быть истинны в одних условиях и ложны в других. Суждения факта в случае механики фиксируют положение конкретных тел в пространстве и их перемещения. Люди наблюдают факты остановки движущихся тел, ускорение изменения их траекторий, но никто и никогда не в силах наблюдать то, что выражено в рассматриваемом законе механики. Он был изобретен по особым логическим правилами отличным от правил для суждения фактов. И несмотря на кажущееся несоответствие фактам, такого рода научные законы позволяют точно описывать фактические перемещения тел и предсказывать их положение в будущем. Научные законы не нуждаются ни в каком объяснении и обосновании, ибо они сами суть конечная основа для объяснения явлений определенного рода, суть конечные механизмы этих явлений. То, что порой считают обоснованием или объяснением научных законов, на самом деле является либо разъяснением для обучающихся или популяризацией, либо изобретением новых законов, из которых первые выводятся как следствие.

Условная часть научного закона не всегда бывает выражена явно. Часто о ней люди догадываются из контекста. Часто она вообще опускается, и вместо нее употребляют особые выражения вроде «тенденция», «стремление», «предпочтение». В нашем примере из механики иногда суждение строят в такой форме: «тело стремится сохранить…» Это порой вызывает путаницу и бессмысленные дискуссии, в особенности – в кругах непосвященных и в кругах лиц, самоутверждающихся за счет языковых двусмысленностей. В области социального мышления и говорения это – обычное явление.

И в области суждений об общественных явлениях точно так же имеет место различение суждений – законов и суждений, констатирующих факты и непосредственно обобщающих их. Здесь постоянно имеют место случаи, когда наблюдаемые факты по видимости противоречат суждениям, принимаемым в качестве законов науки. Например, в некотором типе общества могут действовать законы, по которым власти стремятся уничтожить оппозицию и снизить заработную плату, а согласно наблюдениям оппозиционеров преследуют не очень сильно и сила преследования ослабевает, а реальная заработная плата возрастает. В обществе может действовать закон периодических экономических кризисов, но последних может не быть на самом деле. В чем дело? Да в том, что научные законы нельзя непосредственно сопоставлять с фактами. Они суть лишь средства, с помощью которых можно получить объяснение фактов. Используя научные законы и какие-то фактические сведения о данной конкретной ситуации, можно объяснить, почему ситуация такова и каковы перспективы ее в будущем.

Нормы и отклонения

Рассмотрим, далее, понятие нормы или нормального явления. Мне неоднократно приходилось сталкиваться с такими случаями. Я говорил, что существующий в Советском Союзе социальный строй есть нормальное явление, а не некое уклонение от нормы. Это мое утверждение истолковывали так, будто с моей точки зрения существующий в Советском Союзе социальный строп есть нечто хорошее, – пример обывательского способа мышления. А между тем понятие нормы (нормальности) не есть оценочное понятие. Ядовитая змея с целыми зубами в пустыне есть нормальное явление в данной области природы. Змея с поломанными: зубами или здоровая змея на улицах Москвы есть уклонение от нормы. В общественной жизни в качестве нормы данного вида явлений рассматривается некий образец этих явлений. Когда люди оперируют понятием нормы относительно данного круга явлений, они осуществляют абстракции, принимают какие-то допущения. Они не принимают» во внимание какие-то свойства отдельных экземпляров явлений данного рода и приписывают норме наличие каких-то других свойств, которые могут отсутствовать у отдельных представителей этого рода. Говоря о нормальном человеке, например, мы отвлекаемся от его возраста, пола, цвета его волос и т.п. Но при этом мы не считаем человека физически нормальным, если, например, у него нет ног или глаз. Это тривиально. Только почему-то эти тривиальные вещи сразу же забываются, когда речь заходит о важных социальных проблемах.

Коммунистическая страна, в которой преследуются диссиденты, люди прикрепляются к местам жительства и работы, отсутствуют гражданские свободы, есть нормальное коммунистическое общество (есть норма для явлении такого рода), если даже в практике жизни наблюдаются факты, противоположные упомянутым. Тогда как коммунистическая страна, в которой диссиденты не преследуются, люди свободно перемещаются по миру, есть уклонение от нормы явлений такого типа. Этот пример я привел для того, чтобы обратить внимание на следующий пункт в понятии нормы. Есть различные способы установить абстрактный образец явлений данного рода, в сопоставлении с которым эмпирически данные экземпляры оцениваются как соответствующие или несоответствующие норме.