В глазах воеводы отразилось непонимание. Он переглянулся с черноусым ратником, стоявшим слева от Григория. Тот, как показалось, механику, пожал плечами, мол, врет, словно поет.
— И где этот город?
— Да тут, пару километров и уже окраина его. Я там и живу. У нас хорошо, леса много, да и Финский залив недалеко.
На это воевода только кивнул и переспросил:
— А хотел-то чего там?
— Да ничего. Домой вернуться и поспать маленько. У меня сегодня выходной, а завтра опять на работу, машины собирать.
— Чего собирать? Ты что, травник али колдун?
— Нет, траву не употребляю. Разве что водки иногда. Механик я. Это значит, что любую машину разобрать могу. Даже с закрытыми глазами, — приврал немного для красного словца Забубённый.
Воевода, похоже, не очень оценил механический гений стоящего перед ним мужика и задумался о чем-то своем. Замолчал надолго. Потом, наконец, спросил, глянув мельком на Никодима:
— Ну, а к девке Настасье приставал?
— Я? — заволновался Григорий от смены темы. — Зачем?
— Известно зачем. Потешиться.
— Нет, за этим не приставал, — честно ответил Григорий. — У меня подруга есть. Там и тешусь. Только спросить хотел, как тут до города легче добраться. Но и слова-то толком с ней сказать не успел. Даже не познакомились. А она себе уже неизвестно чего со страху напридумывала да братцу своему эту дэзу впарила. А они поверил. В общем, врут они все, начальник. Чист я.
Воевода вздохнул, бросил взгляд на Настасью, которая зыркала острыми глазками из-за плеча Никодима на своего лесного обидчика.
— Да, напугал ты девку, — проговорил воевода, как бы размышляя вслух.
— Ну и что мне теперь, из-за ее эротических фантазий жениться, что ли? Так у меня уже жена есть, — не моргнув глазом, соврал Забубённый, — а я не мусульманин и денег на гарем у меня не хватит — такую толпу теток содержать.
Тут в разговор вмешался Никодим:
— Да что ты мелешь, Настасья сестра мне! — выкрикнул он, шмыгнув расквашенным носом.
— Да тетки все одинаковы, — урезонил его механик, не опасавшийся новой драки, охрана кругом была надежная, — наплетут с три короба, а ты знай только уши развешивай. Ты вот сейчас ее спроси, пусть повторит при честном народе и понятых, приставал я к ней или нет.
Никодим, по всему было видно, снова хотел броситься на обидчика, но стоявшие рядом княжеские ратники служили гарантами стабильности и уважения к суду. Никодим остался на месте, только кулаки сжал. Тогда он вдруг повернулся к сестре и вытолкнул ее на середину двора.
— Настасья, побожись, что он к тебе приставал.
Длинноволосая красотка Настасья бросила короткий взгляд на Забубённого, закрыла лицо руками и вдруг, бросившись на колени перед воеводой, заголосила:
— Ой, виноватая я, оговорила я его. Простите меня, люди добрые! Не трогал он меня, только напугал. Из лесу вышел, здоровый такой и весь в плесени (Забубённый скосил глаз на свой замызганный камуфляж)… и ко мне… я испугалась, думала — леший. Ну, со страху и наговорила брату небылиц, а он за меня вступился. А потом уж стыдно было обратно признаваться. Простите, люди добрые!
Мужики зашумели. Ратники заулыбались. А кузнец Никодим, как только Настасья с колен поднялась, со всего маху влепил ей такую затрещину, что девица отлетела метра на три в кусты и там зарыдала, то ли от боли, то ли совесть ее замучила.
«Бей бабу молотом, будет баба золотом», — всплыла в памяти у Забубённого народная мудрость. Да, эмансипацией в здешних местах не пахло. Но тут уж он вступился за свою обидчицу, воспитание не позволило промолчать, невзирая на помятые ребра.
— Да ладно тебе, Никодим, убьешь сестрицу. Ты полегче, грабли-то свои не распускай. Она, получается, вроде девушка честная оказалась.
— To мое дело, — огрызнулся кузнец и промямлил: — Ты извини, паря, зря мы тебя помяли.
— Вот это точно, — радостно подхватил Забубённый и повернулся к воеводе: — Ну что, ваша честь, герр Путята, теперь сами видали, — я чист перед законом. Можно наручники с меня снимать и из камеры выпускать. На свободу, как говорится, с чистой совестью.
Народ одобрительно зашумел. Путята подал знак, и черноусый ратник быстро и аккуратно разрезал острым ножом сыромятный ремешок, крепко стянувший запястья механика. Забубённый с радостью замахал затекшими руками.
— Отдашь ему, Никодим, за оскорбление деньгу али имущество равноценное, — вынес приговор воевода, — столько, сколько он сам захочет. А если после того он захочет сестру твою второй женой взять или наложницей, тоже отдашь. Заслужила.
Никодим, скривившись, наклонил голову в знак подчинения. Воевода замолк на мгновение и продолжил, усмехнувшись:
— Да только он не захочет.
Григорий бросил взгляд на длинноволосую Настасью, рыдавшую в кустах. Далее с подбитым глазом она чем-то напоминала Клаудию Шифер. «Ничего девчонка, — подумал Григорий, в котором шевельнулась жалость к своей обидчице, — глупая просто. Молодая еще, пугливая».
— Да уж, — подтвердил механик и вспомнил про удар дубиной по ребрам, — денег возьму, если дадите, это справедливо. Долларов сто нормально будет за моральный ущерб. А Настасья пусть пока в девках походит.
Суд закончился, и мужики разошлись. Никодим увел заплаканную Настасью домой, сказав, чтоб зашел за данью положенной попозже. И Григорий, обрадованный счастливым исходом, совсем уже было засобирался домой, но тут воевода неожиданно заговорил снова.
— С девками разобрались, теперь поговорим о делах наших ратных.
— Каких таких делах? — тревожно спросил Григорий, потирая шишку на голове и поглядывая на ратников. Сбежать было невозможно. Несмотря на свою гордую неподвижность, эти ниндзя зарубили бы мгновенно.
— Бабы — это твое дело, — хитро прищурившись, перешел вдруг на доверительный тон воевода, — ноты скажи мне, что ты тут пел про город странный, коего тут и в помине нет. Да про море-окиян, до которого рукой подать…
— А что тут странного, — не понял Григорий, — все так и есть. До залива пятнадцать минут на маршрутке.
Воевода закивал, как бы соглашаясь, но произнес:
— А то, человече, что до моря теплого ходу отсюда тридцать ден без сна и роздыху, через земли половецкие. А до моря холодного и того больше.
Забубённый присвистнул.
— Это куда же меня занесло? За Урал, что ли. Тут рядом есть большие города?
— А ты не знаешь?
Григорий отрицательно мотнул головой.
— Теперь, воевода, я ни за что не поручусь: кто я, где я, и что вообще здесь происходит. Видно, какая-то метаморфоза с пространством и временем в Юнтоловском заказнике случилась.
Воевода встал, шагнул вперед и оказался рядом с Забубённым. Лицом к лицу. Усмехнулся.
— Память, что ли, тебе мужики отшибли?
Григорий почесал шишку и кивнул в сторону ближайших ратников.
— Да, похоже. Только не деревенские махальщики, а вот эти мужики, в кольчугах.
— Ну, ты на них не серчай. Они свое дело знают. Без вины жизни не лишат. Тебя они легонько пристукнули, чтоб не шумел до времени. Пока не разберемся.
— Ну и что, разобрались же, — Забубённый сделал осторожный шаг в сторону, — я чист. В общем, мне пора домой.
Путята ухмыльнулся в густые усы и положил руку на плечо механика. Рука у воеводы была железной.
— Вот что, парень, — проговорил он, — непонятен ты мне. Шатаешься по лесам в одеже странной. Людей обходишь. Говоришь то понятно, то не по-нашенски. Словами заморскими бросаешься, опять же. Кто ты, мне пока неведомо. А я воевода, потому ведать должен. Сейчас темные времена настают.
Забубённый понял, что главный приговор еще впереди.
— Короче, с нами поедешь в Чернигов. По дороге разберем, что за птица.
— Если я правильно понял, — уточнил Забубённый, — вариантов у меня немного.
Путята как бы невзначай погладил ножны своего меча.
— Мне с тобой сейчас возиться некогда. Тороплюсь. Князь наш Мстислав ждать не любит, ему поход готовить надобно. Меня дожидается. Скорый суд, если упрямиться будешь, хоть сейчас проведем. У Никодима, знакомца твоего, кузня есть. Пытнем тебя каленым железом, враз расскажешь нам правду-матушку. Если враг — в кипятке сварим или на кол посадим. Ну, а если наш человек, — отпустим. А полезным будешь, может, еще и награду получишь.
Григорий засомневался. Если принять место действия на веру, то в сложившихся обстоятельствах вариантов и в самом деле было немного: пытка, кол, кипяток или дальняя дорога. Забубённый решил, что у него окончательно съехала крыша. Отпускать его домой никто не собирался. Да и где он, дом-то: за лесом, или, в самом деле, занесло честного механика каким-то ветром в Древнюю Русь. Хорошо, хоть не в Древний Китай. По-китайски-то он не понимает, там с голоду бы умер, пока язык выучил, а с этими кое-как общаться можно. Значит, придется ему задержаться в этом странном мире богатырей да селянок. Ну что ж, по-любому выходила дальняя дорога. Может быть, по пути удастся выяснить, что происходит. Или назад дорогу отыскать.
— Не надо пытать, начальник, — решил Григорий, вздохнув. — Я с вами по доброй воле поеду. На кол сесть никогда не поздно. Так что поехали в ваш городок, по дороге допросите. Только вот я коней боюсь.
Воевода молча взглянул ему в глаза. Взгляд Путяты был прост и понятен: «Либо на коня, либо на кол, выбирай».
— В детстве с зебры упал в зоопарке, и с тех пор к лошадям подойти боюсь, — поправился Григорий. — Но я постараюсь. Ведь не сложнее, чем мотоциклом управлять, да?
— Это какой конь попадется, — ответил воевода. — Но ты не боись, паря, мы тебе клячу смирную дадим. Эй, Данила, отведи этого к Савраске, что копья везет. Она и его стащит заодно. Да остальным скажи, что выступаем через время малое. Пусть сбираются.
Данилой оказался черноусый ратник, стоявший при допросе слева от Григория. Он радостно хлопнул механика по плечу и показал рукой вперед, мол, «иди, руки за спину, шаг вправо, шаг влево и сам понимаешь, что с тобой будет». Григорий повернулся и пошел немного впереди черноусого Данилы к обширному полю, на котором под присмотром нескольких бойцов паслись кони. Немного поотстав, за ними тронулись еще трое воинов из отряда.
Руки были свободны, ноги тоже. «А может, деру дать, — пронеслось в голове у полоненного механика. — Сейчас припущу по полю и в лес, а там ищи-свищи». Но, внимательно осмотрев окрестности, Забубённый временно отказался от побега. До леса было далеко, не добежать. Ратники Путяты, вскочив на коней, быстро догнали бы его и порубали в мелкий винегрет. Да и в лесу, если добежит, тоже догнали бы. Они же привычные, да и проводники из местных нашлись бы сразу. Сусанины чертовы. Эта сволочь, Никодим, наверняка не упустил бы случая поквитаться. (Кстати, денег за несправедливый мордобой так и не принес. Зажал, значит, сволочь.) А если гоняться по полям лень, то и стрелу ведь можно пустить вдогонку. Она летает быстро.
Нет, бежать рано. Если все происходящее не глюк и не рассосется само собой в ближайшие часы, то придется задержаться, осмотреться да пообвыкнуть в местном временном промежутке. А там глядишь, и придет на ум что-нибудь, типа чертежей машины времени, чтоб обратно смыться на свой родной автосервис.
ГЛАВА 3
Первый конник
Приблизившись к пастбищу, Данила обогнал Григория и первым подошел к группе боевых коней, рядом с которыми прохаживались несколько ратников. Ратники при ближайшем рассмотрении больше походили на отроков, как называли в древности вполне созревших для тяжелой физической работы подростков. Судя по всему, сообразил Григорий, этот молодняк старшие витязи заставляли пасти коней, таскать тяжести и делать всякую черную работу, которую сами делать не хотели. В общем, местные деды припахали салаг. Забубённый решил, что дедовщина стара как мир. Армия, она и в Древней Руси армия. Видимо, если копнуть глубже и отвлечься от расовых различий, законы людские везде одинаковы. А человек вообще не меняется в своей жизни. Если бы у него не было зеркала, то он бы и не узнал, что стареет.
Данила поманил пальцем одного из отроков, широкоплечего детину, ростом не ниже Григория, который и сам мог сойти здесь за богатыря.
— Внимай, Изяслав.
Детина отошел от коней и приблизился к ним.
— Этот неизвестный муж с нами в Чернигов поедет. — Он, не стесняясь, указал пальцем на механика-новатора. — Воевода велит стеречь его как зеницу ока. Если что, ты в ответе будешь. А Черняй и Митяй тебе послужат подмогой.
Широкоплечий Изяслав молча кивнул. На его скуластом лице отразилось служебное рвение. «Сообразительный отрок, хотя и туповат на вид», — составлял мнение о своих новых конвойных Забубённый.
— Идти далече, так что усадите его на Савраску, что везет копья. Руки не связывай, если что, руби голову. Воевода велит так. Вот только свезет ли Савраска столько? — шутливо поинтересовался у отрока Данила.
Изяслав бросил взгляд через плечо на здоровенную белую лошадь, что паслась в десяти шагах, смерил взглядом Григория и тоже усмехнулся. А затем выдал свое заключение.
— Тяжело, конечно, ей будет. Старовата. Но Савраска кобыла смирная да тяговитая. Свезет.
— Послушай, Изя, а сколько в ней лошадиных сил? — поинтересовался Забубённый, не выдержав такого оскорбительного обсуждения своих параметров. — А бензину до Чернигова хватит?
Отрок не смутился.
— Хватит. Тут уж недалече осталось, если поспешать.
— Ну, ты меня успокоил… паря, — начал заводиться Забубённый, которому надоело быть чужим среди своих. — Только я на конях никогда не ездил, так что проведи вводный инструктаж.
Изяслав нисколько не обиделся.
— Ну, вы тут грузите этого, — отдал последние указания Данила, — да сами собирайтесь, выступаем скоро. А я пойду ратников остальных разбужу, а то проспят воители.
«Да, — окончательно уверился Григорий, — дедовщина в древнерусской армии процветает. Интересно, а кольчуги с мечами дедам тоже молодняк полирует»?
— Тебя как кличут-то? — незлобиво поинтересовался у своего подконвойного отрок Изяслав.
Немного обалдев от такого хамства со стороны молодежи — Забубённый был как минимум вдвое старше, механик все же ответил:
— Это твою кобылу кличут, а у меня имя есть. Для тебя я Григорий Иванович Забубённый.
На это заявление о суверенитете отрок отозвался целой речью, гордой, длинной, но вполне понятной:
— По отчеству я только своих родителей зову да уважаемых людей. А ты пока неизвестно еще что за птица. Может, порешить тебя придется али на кол посадить. Как выйдет. Так что, извиняй, будем звать тебя покуда для простоты Григорием.
— И на том спасибо, — отозвался Забубённый, обезоруженный убийственной логикой юнца и напоминанием про вездесущий кол. — Показывай свою Савраску.
— И то дело. — Изяслав повернулся и кликнул двух других отроков на всякий случай, а Забубённому указал на здоровенную старую кобылу. — Вот она, твоя лошадь.
Приблизившись вплотную, отрок ласково погладил кобылу по лохматому загривку. Савраска даже ухом не повела, продолжая щипать траву.
— А она не глуховата? — поинтересовался Забубённый, с сомнением осматривая свой гужевой транспорт.
Лошадь только издали казалась белой, а на самом деле была обыкновенной серой масти. С жидкой гривой и кривыми от постоянных перегрузок ногами. Это был явно не арабский скакун и не орловский рысак. Больше всего эта кляча походила на недокормленного тамбовского тяжеловоза. Да и лет ей, судя по всему, было не мало. Кобыла давно вошла в пенсионный возраст, того и гляди, околеет на ходу. Впрочем, для первого раза лучше не придумаешь.
— Есть маненько, — ответил отрок. — Да это ничего, она и так дорогу до Чернигова знает. Уж сколько лет по ней ходит взад-вперед.
— Ходит? — уточнил Григорий. — Это хорошо. А какую максимальную скорость развивает это чудо природы?
— Ты, паря, и взаправду не нашенский, что ли? — подивился отрок речам механика-новатора.
Забубённый вовремя спохватился и решил впредь использовать только местную терминологию, разучивая ее на ходу. Благо кругом были сплошь носители языка, а гениальный механик был склонен к изучению иностранных языков.
— Да нет, — быстро поправился он. — Я хотел спросить, как быстро ходит этот коник?
— Да не шибко, — успокоил Изяслав. — Все время сзади в обозе идет. Но с норовом. Если вдруг взбрыкнет и сбросит, сразу в сторону откатывайся. Упадешь под копыта, — затопчет. Кобыла хоть и старая, а весу в ней много. Да и тяжести на себе тянет.
Забубённый кивнул и почему-то вспомнил не к месту очередную народную мудрость: «Старый конь борозды не портит».
В этот момент два других отрока, Черняй и Митяй, приволокли к Савраске связку копий, замотанных в суровую тряпицу так, чтобы сверток свешивался с двух сторон и не мешал ходу. Пыхтя от натуги, они водрузили военный груз на Савраску. Приняв его, бедная лошадь осела почти на полметра, но как ни в чем не бывало продолжала пощипывать травку. Григорий с сомнением воззрился на отрока Изю.
— Так ты говоришь, что она и меня выдержит?
— Сдюжит, не боись. Савраска наша кобыла сильная. Полезай давай на нее, а то вон ратники старшие уже на подходе. Скоро двинемся.
Забубённый бросил косой взгляд на приближавшийся отряд во главе с воеводой и снова уставился на Савраску.
— А седло? А стремена? А уздечка?
— Седла Савраске не положено. Она людей не возит, — доступно объяснил отрок. — А управлять ею не надо. Она дорогу знает. Сама пойдет. Полезай, короче, а то свяжем и бросим как мешок через холку.
Бравый механик понял, что настал момент истины. Ощущение было таким же, когда ты не уверен в себе, но сдаешь на права. А рядом сидит недовольный жизнью гаишник, которому ты не дал взятку. И от него зависит, быть или не быть тебе драйвером.
Короче, хуже не бывает.
Григорий осторожно приблизился к Савраске и зашел с правого бока. Лошадь не выказывала пока никаких агрессивных намерений. Механик осмелел и положил руку на широкую спину, которая посередине разделялась мощным обтянутым кожей хребтом. Поискал по забывчивости стремена, но опять не нашел. Ощущения стали острее. Теперь он словно стоял в самолете перед открытой дверью, смотрел на бесконечно далекую землю и думал о том, что парашют может не раскрыться, а ему надо прыгать.
— Поспешай, Григорий, — окликнул его сзади воевода, который успел приблизиться со всем отрядом к месту действия и теперь, сидя в седле, наблюдал за ковбойскими трюками Забубённого.
И механик решился. Он подтянулся, двумя руками уцепившись за выпиравший хребет животного, изо всех сил оттолкнулся ногой от связки копий и прыгнул вверх. Земля ушла из-под ног: парашют все не раскрывался. Покачавшись на хребте туда-сюда, Забубённый решил, наконец, принять вертикальное положение, но не удержался, соскользнул и рухнул вниз головой с другой стороны Савраски. Животное даже не шелохнулось, лишь коротко покосилось глазом на злополучного седока, помешавшего ему жевать траву.
Со всех сторон послышался здоровый смех ратников.
— Нет, это не половец. Те с конями за раз управляются, — раздался голос Данилы.
— Да, похоже, — согласился с ним воевода. — Эй, паря, давай влезай быстрее. Негоже князя заставлять ждать, он ведь и осерчать может. А мне моя буйна головушка еще не надоела.
Григорий сразу вспомнил про вездесущий кол, и ловкости у него значительно прибавилось. Он поднялся, обошел лошадь и снова попытался на нее взобраться. С третьей попытки он водрузил свое измученное тело на хребет Савраски, лихо обхватив ее округлые бока ногами, словно потомок Буденного, и упершись подошвами в связки копий. Хотя бравый командарм вряд ли согласился бы ездить без седла, ибо мог в пути отбить себе все самое дорогое. Забубённый тоже об этом подумал, но выхода не было, оставалось надеяться на тихоходность серой лошадки.
— Ну, чего стоим-то, — поинтересовался окрыленный успехом Григорий. — Уж вечер близится, а до Чернигова вашего сколько дней пути?
— Сколь надо, — туманно ответил воевода и, повернув коня к лесу, приказал остальным: — Данила, впереди со мной ты да Никола с Курей, остальным держаться вместе, лес темный впереди, ну а что надобно делать отрокам, они про то ведают.
— А мне чего делать? — уточнил Забубённый.
— А ты за холку держись, — посоветовал Путята, проезжая мимо. — А то, ежели упадешь, отроки ведь невзначай и зарубить могут, подумают, что утечь ты решил, паря. А я с тобой еще разговор не кончил. Он у нас еще долгий впереди, если повезет тебе.
— Ну, я, конечно, постараюсь, — кивнул Григорий. — Но за вашу Савраску отвечать не могу. Старушка уже не в своем уме немного.
— А ты не за нее, ты за себя думай, — сказал воевода и удалился.
Названные бойцы устремились за ним, а Данила среди них оказался тем самым знаменосцем, которого Забубённый увидел одним из первых в этом странном мире. Савраска, заметив шевеление вокруг себя, пришла в движение и подняла голову от земли. От неожиданности Григорий чуть опять с нее не свалился, но, вспомнив про наставления Путяты, вцепился что было сил в холку. Савраска между тем вырулила на курс и мерным шагом устремилась за авангардом. Основная часть княжеских ратников ехала впереди, за воеводой. Позади Забубённого виднелись только легковооруженные отроки, которым было велено не спускать с него глаз.
Положение пленника было не очень приятным, но положение «сидя на колу» прельщало механика еще меньше. Хоть и в чужом времени, а помирать раньше срока все равно неохота. Поэтому Забубённый как неглупый мужик решил приноровиться к обстановке. Прежде всего следовало научиться ездить верхом. Савраска для начала подходила неплохо, потому что шла не быстро, но ее хребет все равно то и дело неожиданно прогибался под всадником. Поэтому механику приходилось все время находиться в напряжении, вцепившись руками в холку, а ноги уперев в связки копий. В конце концов, он нашел положение, при котором его многострадальный зад чуть реже соприкасался с хребтом животного, очень скоро показавшимся ему тверже дерева. Это положение Забубённый гордо окрестил про себя «стоя в стременах». Проболтавшись таким манером не меньше часа и умудрившись ни разу не свалиться, он уже ощущал себя лихим кавалеристом, или, по меньшей мере, опытным наездником. Спустя еще час он уже был уверен, что в его жилах течет кровь еще не родившегося Буденного.
Между тем отряд, покинув деревню, почти сразу углубился в замшелый лес. Слегка приноровившись к ходу Савраски, которая, похоже, всю жизнь передвигалась на автопилоте, Григорий стал иногда бросать короткие взгляды на окружавший его мир. Вокруг был густой лес да поросшая мхами земля. Солнце, клонившееся к закату, едва пробивалось сквозь густые ветви, освещая узкую тропинку, по которой ехали воины черниговского князя. Кони ратников, ступая по мягкой земле, вязли, а Савраска под двойным грузом вообще уходила в нее чуть ли не по колено, потому отряд двигался вперед небыстро. Воевода то и дело покрикивал на своих вояк, поторапливая их. Видно, его на самом деле князь ждал, который в случае опоздания по головке не погладит.
Впрочем, Забубённого это в данный момент совсем не интересовало. Он думал о том, скоро ли будет привал, ибо если его в ближайший час не предвидится, то он рискует все-таки отбить себе самое дорогое. Он с тоской буравил взглядом алые плащи ближайших всадников, сидевших себе спокойно в седлах и болтавших о всякой всячине. Седла у них были, конечно, убогонькие. В своем времени Григорий видел и покруче. Но жить можно. И ездить можно. А вот ему далее на тихоходной Савраске без седла приходилось туго. Слава Богу, хоть связки копий, притороченные по бокам, имелись. На четвертом часу скачки механик приноровился на некоторое время вставать на них, давая отдых задней части тела, которая была более привычна к мягким сиденьям автомобилей, а потому уже ныла и болела. Радовало лишь одно — от такой тренировки попа скоро должна была закалиться и стать крепче стали. Если удастся выжить, потом можно хоть на кактус садиться, все будет нипочем.
И вот когда новоиспеченному кавалеристу Забубённому стало уже все равно, в каком мире помирать — в своем или в древнем, прозвучала команда: «Встаем на ночлег». В это мгновение Григорий подумал, что воевода по-своему не такой уж плохой человек. Просто походная жизнь не располагает к нежностям и излишней заботе о ближнем. Но за команду «Встаем на ночлег» Григорий уже готов был простить ему все измывательства над собой.
Савраска между тем команды не слышала и продолжала двигаться на автопилоте дальше. Григорий решил, что ему пришел конец, ибо самостоятельно остановить это неуправляемое чудо природы он просто боялся. Но, к счастью, отрок Изяслав, видно, знал о странностях своей подопечной. Он обогнал Савраску и на ходу ласково хлопнул ее по уху. Лошадь встала как вкопанная. Забубённый, не ожидавший таких маневров от задумчивой кобылы, не успел подготовиться, резко подался вперед и рухнул вниз, прямо под копыта своему тяжеловозу. «Все, — промелькнула мысль. — Сейчас голову отрубят».
Однако Путята рассудил по-своему. Он велел всем ратникам, кроме Данилы да ближайших помощников, отправляться на сбор сучьев, пока еще не совсем стемнело. Нужно было соорудить костер для обогрева и приготовления еды. Видать, еще долог был путь до Чернигова.
Ратники по команде воеводы рассыпались по лесу, и скоро запылал костер на поляне, где едва смогли разместиться все воители, которых было не больше трех дюжин. Коней оставили, привязав рядом под деревьями. Предтечу Буденного воевода черниговский велел к костру принести, ибо сам Григорий ходить еще не мог. Лежал там, где и упал, под копытами своей Савраски, которая, к счастью, снова потеряла интерес к окружающим, тихонько пощипывала кустики мха и лизала кору ближайшей осины.
Отроки Черняй и Митяй сперва разгрузили Савраску, сняв с нее тяжеленные копья, а привязывать не стали, рассудив, что никуда она не денется. И лишь покончив с поклажей, вытащили из-под кобылы Забубённого. Был механик жестоко скрючен, словно заклинило его в позе наездника, или как он сам называл ее «стоя в стременах». Как был скрюченный, так и приволокли его отроки, и бросили рядом с костром под ноги воеводе Само собой, о побеге он теперь и не помышлял. Он вообще плохо соображать стал, как с кобылы сверзился.
Сколько времени Забубённый провел в полузабытьи, он точно и сам не знал. Однако постепенно затекшие члены стали размягчаться и распрямляться сами собой. Все это время ратники готовили на костре невесть откуда появившихся зайцев. А когда кто-то из них толкнул механика в бок и сунул под нос кусок запеченной зайчатины, Забубённый и вовсе воспрял духом.
Запах свежезажаренного мяса приятно щекотал нос. Григорий мгновенно позабыл про свои раны. Сел, привалившись спиной к сосне, и вцепился зубами в зайчатину. Мясо было жесткое, но механик, ничего не евший еще с прошлой жизни, буквально рвал его на части, поглядывая на остальных ратников. Сам Путята, Данила и все прочие воины, сидя вокруг костра, жевали с неменьшим энтузиазмом. Но Григорий быстрее всех справился со своей порцией и стал посматривать по сторонам, не дадут ли добавки. Голод вдруг в нем проснулся зверский.
— Да ты, я смотрю, ешь-то по-нашенски, — похвалил его Путята, разделавшись со своим зайцем и вытирая руки о штаны. — Пора пришла разговор наш продолжить. Так из каких земель-то родом будешь, путник неизвестный?
— Родился я сам в Питере, — начал было Забубённый, но быстро поправился: — Ну то есть в землях северных, что рядом с морем северным лежат. А сродственники мои, те вообще из Новгорода родом.
— Вот значит, откуда ты, — довольно осклабился воевода, — из Новагорода. Теперь понятен мне нрав твой буйный. В землях ваших и князей-то уважать не хотят, всяк боярин на свой лад талдычит. Хотят — зовут к себе князя, хотят — изгоняют. У нас, паря, не так. У нашего князя не забалуешь. Он у нас голова, не то что ваши бояре, которые с жиру бесятся да воротят, что хотят. Никто им не указ. Новгород, оно конечно, богатый город, да больно своенравный. Разумею, добром это не кончится. Но и Чернигов, паря, не хуже.
«Ладно, хрен с ними, — подумал Григорий, — буду новгородцем, раз уж им так понятней. Тоже ничего, кстати, город. Не из последних. Да и правда это почти, по крови-то я как раз новгородцем получаюсь. Память предков заговорила».
— Да я что, — нашелся Забубённый, — я разве что сказал. Классный город Чернигов, спору нет. И князь у вас молодец, и воевода у него просто супермен. Даже бэтмен.
— Ты, паря, говори да не заговаривайся, — остановил его Путята. — Не понять мне тебя иногда. Где это ты иноземных словесов понахватался? С караванами купеческими ходил, что ли, в земли отдаленные?
Забубённый призадумался: врать, не врать? Решил врать. После окончания бесконечной скачки у него наступила эйфория. Требовалось расслабиться. Жаль, водки не было, зато хоть потрепаться можно. Все легче станет.
— Ну да, было дело. В загранку ходил многократно. Ну, там, в Швеции бывал, в Германии. Во Франции пару раз. А дальше всего ходил я за море-окиян западный на Кубу, такой остров в Карибском море расположенный. А дальше за ним большая земля есть, где живут индейцы. Ну, это люди такие, что перья себе в голову натычут, морду краской намажут и по полям скачут, охотятся. Или весь день поют песни.
— Это что ж за люди такие, — подивился один из ратников, — полоумные, что ли?
— Да брешет он, — заявил Данила и уточнил: — Никто море-окиян переплыть не может. Как с Савраски сверзился, так у него разговор прорезался. Вот и брешет.
— Нет, не брешет, — вдруг вступился за него ратник, сидевший по соседству с Данилой на поваленной сосне.
— А ты почем знаешь, Куря? — поинтересовался черноусый Данила.
— А потому знаю, что лет пять назад гостил в Новагороде. Не дружинником князя черниговского я тогда был, а воином свободных занятий. Нанялся я охранять местных купцов, а те меня к каравану добытчиков приставили. Вот и побывал я с новгородскими ушкуйниками в дальних походах. А они тогда ходили свои северные земли объясачивать. Вот в тех походах и видел я промеж людей обычных, особенных людей, что украшали себе головы перьями, лица мазали краской да курили всякие зелья, а потом впляс пускались, в бубен наяривая. Это они так духов лесных задабривали, чтоб на охоту везение выходило. А людишки те прозываются у них шаманами, тобишь колдунами по-нашенски.
