Определенно Пенкиной начало везти!
      Первым доказательством была американская «Минолта». Вторым – немедленная публикация в «Курьере» на первой полосе фотографии лежащего на тротуаре лейтенанта милиции с торчащими над ним из «мерседеса» стволами автоматов. И наконец, третьим доказательством стало то, что Тщедушный предложил Ольге заграничную командировку!
      – Поедешь с ними, – сказал он. – Разведка донесла номер рейса. По дороге постарайся опознать, подружиться...
      – На интим не согласна! – гордо заявила Пенкина.
      – Ну и дура! Какой интим в самолете? Хотя если постараться... – задумчиво сказал он, видимо, что-то припоминая.
      – А дальше? – спросила Ольга.
      – Сообщай все, что сможешь узнать. Фиксируй каждое движение. И фотографии. Больше фотографий.
      – Денег дадите – будут фотографии, – сказала Ольга.
      Тщедушный открыл ящик стола, засунул туда руку и не глядя извлек пачку измятых долларов. Прикинул их на вес.
      – Тонны три... Хватит?
      – На первое время, – сказала Ольга, поражаясь собственной наглости, ибо самая большая сумма в валюте, которую она когда-либо держала в руках, исчислялась двадцатью дойчмарками.
      Мать Ольги, узнав, что дочь собирается за границу, устроила скандал, перешедший в запой с тем же Семеном. Ольга спонсировала запой пятнадцатью долларами, больше не дала. На продукты не пожалела бы, но понимала – пропьют. Купила в дом алюминиевую посуду, ножи и вилки. А себе – новые джинсы и кодаковскую пленку.
      Визу сделал «Северный курьер». Лететь предстояло в Париж. Ольга взяла в библиотеке Хемингуэя и быстро прочла, как он там жил в Париже.
      Ей понравилось, особенно названия напитков, которые употреблял писатель.
      Относительно опознания она особенно не беспокоилась. Надеялась на свой профессиональный взгляд фотографа. Еще уходя с брифинга, приметила, как двигались Фантомасы: высокий слегка расслабленно подволакивал ноги, а коренастый косолапил. И еще была наводка: Том и Джерри. Просмотрела три видеокассеты и купила комикс про кота и мышку. Еще пять долларов.
      Волновалась только насчет языков, которым была не обучена. Но знала – в Париже полно русских. Выручат.
      Перед отъездом мать слегка протрезвела и пришла к Ольге прощаться.
      – Ты вот что, доча... – сказала она, глядя на Ольгу затуманенным влажным взглядом. – Назад не торопись. А лучше всего – оставайся там.
      – Как? – ахнула Ольга.
      – Выходи замуж. Пора. Французы, говорят, на наших девок падкие.
      – Так я ж языка не знаю!
      – И не надо. С мужиком ляжешь, никакого языка не потребуется.
      – Так это у нас. А они, может, поговорить любят.
      – И у нас, и у них в этом деле не до разговоров, – мудро заметила мать.
      – А в других делах? – засомневалась Ольга.
      – Выучишься. Не дура. Все равно возвращаться тебе будет некуда. Денег нету, я одну комнату продам. Честно говорю.
      Ольга всплакнула. Не стала напоминать матери о том, как вытащила ее из деревни два года назад, получила две комнаты в коммуналке как лимитчица, работая на стройке ученицей штукатура, как кормила и поила ее вместе с Семеном... Но качать права не стала. Верила, что эта поездка перевернет ее судьбу и выведет в люди. И не с французом, а саму по себе.
      «Сдам ментов бандитам за очень крупную сумму, – подумала она мстительно. – По десять тонн баксов за нос!»

      Александр Маркович Вайнзуммер по кличке Зумик был не просто евреем с высшим физико-математическим образованием, а евреем патриотически настроенным. Все уже давно уехали, а Зумик и не помышлял об этом. Он был демократом и реформатором, строил капитализм в России и пытался внедрить основы честного бизнеса, поначалу идя криминальным путем. Но Зумик верил в Россию и надеялся, что она когда-нибудь да сойдет с мрачного уголовного пути на цивилизованную тропинку к светлому капиталистическому будущему.
      Пока же Зумик изготовлял фальшивые бриллианты на установке высокого давления в научно-исследовательском институте, где уже много лет числился старшим научным сотрудником, и сплавлял их за рубеж нелегальным путем. Каждый раз боялся, клял себя и своих подручных бандитов, но деваться некуда – на зарплату старшего научного не проживешь и уж подавно капитализм в России не построишь.
      Зумик мечтал о капитализме не просто для обеспеченной жизни, а из идейных соображений. Он мечтал утереть нос всем этим Моням-Шмоням, покинувшим истинную родину ради родины исторической. А то и вовсе дунувшим в Штаты за длинным долларом. Зумик представлял себе много раз, как в один прекрасный день он выйдет к микрофону – впрочем, откуда у него микрофон? – и шарахнет на всю планету: «Ну и кто из нас был прав, жидовские морды? Искали где лучше, а оказались в глубокой жопе! Никого в Россию не пустим! Пропадайте в своем вонючем Тель-Авиве!» И выключит микрофон.
      Конечно, Зумик боялся не дожить до этого светлого дня, поэтому торопил события. Фальшивые бриллианты ручейком утекали за рубеж, оттуда струилась речка долларов, которые Зумик вкладывал в производство, короче говоря, инвестировал российскую промышленность. И в суммах немалых. До миллиона долларов в месяц. Конечно, это капля в море, размышлял он, но если бы второй такой Зумик, третий Зумик... Сотня-другая Зумиков могла перевернуть Россию вверх дном. Но где они, Зумики? Все пропадают в Израиле, утопая в собственном дерьме. Каждый раз, провожая очередного друга в эту клоаку, Зумик прощался с ним на всю жизнь, вычеркивал из своего прошлого как полного еврейского мудака, не понимающего одной простой вещи: Бог создал Россию для евреев. Ни в одной другой стране им так вольготно не живется, несмотря на все антисемитизмы. Нигде они не стоят в первых рядах прогресса – только в России. Нигде их не делают национальными героями – только здесь. И мучениками тоже. Не без этого. Так ведь оно и почетнее!
      И лишь одного уехавшего еврея уважал, мало того – боготворил Зумик за его выдающийся авантюризм и не менее выдающийся талант. Это был его бывший однокашник Яшка, физик по первой специальности и уголовник по всем остальным. Ныне Яшка в основном обитал в Париже, с ним Зумик и имел дело. Привлекало его и то, что Яшка никогда не занимался делом ради голых денег. Всегда имел в виду что-то высшее, зачастую не совсем понятное.
      Вот и сейчас, снаряжая в очередную командировку к Яшке своих новых подручных, стажеров-бандитов Максима и Федора, Александр Маркович Вайнзуммер был более всего озабочен новой идеей Яшки, которая приплыла к Зумику в виде сугубо секретного письма и перевернула мировоззрение немолодого уже еврея.
      Зумик в очередной раз восхитился Яшкой и стал готовить экспедицию с бриллиантами.
      Из соображений конспирации Зумик не выдавал подручным истинное имя партнера, а пользовался псевдонимом.
      – Перес поднялся круто. Ворочает большими деньгами... Адрес у него такой: Париж, Елисейские Поля, кабаре «Донья Исидора».
      – «О-о Шамз Элизэ!..» – пропел Максим строчку Джо Дассена, засовывая очередной бриллиант в тюбик с ультрамарином.
      Максим и Федор были перемазаны в краске, работали с увлечением. Дело происходило в мастерской художника-авангардиста Петра Охты-Мохты, арендованной для этого случая на несколько часов. Пьяный Охта-Мохта – связанный, с кляпом во рту и с повязкой на глазах – валялся в соседней комнате. Водка была арендной платой, остальное – из соображений конспирации.
      Зумик вынимал бриллианты из мешочка, секунду любовался и передавал стажерам, которые прятали камешки в свинцовые тюбики с краской: разматывали свинцовую оболочку тюбика с задней стороны, засовывали пинцетом бриллиант в тюбик и снова закатывали. Никаким таможенным рентгеновским лучам не прощупать.
      – Александр Маркович, командировки оформили? – спросил гориллоподобный Федор, патологоанатом по первой специальности, кандидат медицинских наук.
      – Все в порядке. От Союза художников. Помалюете там немного... на Монмартре. Что-нибудь абстрактное. Сообщите Пересу об интерполовцах...
      – Каких интерполовцах? – поинтересовался Максим, в прошлом литературовед.
      – Газеты надо читать! – строго заметил Зумик.
      – Я читаю, – обиделся Максим.
      – Что же ты читаешь? – ядовито поинтересовался Зумик.
      – «Литературку», «Коммерсант-дейли»...
      – Хуэйли... – добродушно ввернул Федор.
      – Я же вас просил, Федор Васильевич. На работе не выражаться, – поморщился Зумик. – А читать надо «Северный курьер». Там сообщение о брифинге интерполовцев. Есть сведения, что они летят в Париж. Надо бы с ними того... Разобраться.
      – По-мокрому, Александр Маркович? – спросил Максим.
      – По-мокрому, Максим, – вздохнул Зумик, любуясь бриллиантом. – А что делать? Мы гуманисты, но не до такой же степени! Кстати, менту пистолет вернули?
      – Тому, с улицы Пестеля? – спросил Федор.
      – Ну да. Из рубероида.
      – Нет, – мотнул головой Федор. – У нас пистолет.
      – Вернуть! – потребовал Зумик. – Наше слово твердое. Обещал – верни.
      – Так ведь потребуется... в Париже, – возразил Федор.
      Зумик уставился на него изумленным взглядом.
      – Ты эту пушку через границу собираешься тащить?! Ну, насмешил! Отдай менту, в Париже для интерполовцев тебе другое оружие подыщут.
      – А как их найти? Париж – город большой, – спросил Федор.
      – Перес поможет. Он же понимает, что нам всем сладко не будет, если Интерпол и наши снюхаются.
      – Александр Маркович, под кого работать? – спросил Максим.
      – Под Переса работай.
      – Да нет же! В какой манере – на Монмартре?.. Под Кандинского? Под Шагала?
      – Это на ваше усмотрение. Только не зарывайтесь. Не дай Бог написать что-нибудь гениальное! Засветитесь на весь мир. Запомните: вы – художники средней руки. Ремесленники. Будете продавать полотна – не заряжайте. У вас другая профессия... – наставлял Зумик стажеров.
      – Ну хоть на пиво можно заработать? – жалобно спросил Федор.
      – На пиво – пожалуйста! – раздобрился Зумик. – Особенно там не разгуливайтесь. У вас дело серьезное – ментов мочить.
      Он перевернул мешочек, потряс его. Мешочек был пуст. Триста семьдесят два бриллианта весом около пяти тысяч каратов сидели в тюбиках новоявленных абстракционистов с Монмартра.
      Принесли Охту-Мохту, откачали кофием и долго еще учились держать кисть и палитру, разбавлять краску и наносить уверенные ремесленные мазки на холст.
      Охта-Мохта даже в состоянии грогги производил весьма приятное впечатление своим профессионализмом и полной незлобивостью к бандитам, арендовавшим мастерскую на таких зверских условиях.
      Зумик в творчестве не участвовал. Он сидел в кресле с калькулятором и перемножал караты на доллары, одновременно размышляя над новой идеей своего друга, которая наконец-то поможет радикально обустроить Россию.

      Полковник Тимофей Петрович Редькин относился к Ивану как к родному сыну. Иван был его выдвиженец. Редькин взял его прямо из ПТУ, узнав, что мальчишка сирота. Потом школа милиции, работа постового, участкового...
      И везде, на всех этапах службы, Иван ощущал отеческую поддержку Редькина. Если бы не Тимофей Петрович, не видать бы Ивану заграничной командировки, тем более что были другие претенденты, даже с ограниченным знанием языка попадались. В пределах трех классов. Иван же ни на каком языке – ни буб-бум, зато надежный.
      Редькин перед отъездом позвал Ивана в ресторан. Посидеть в неформальной обстановке. Заодно сделать легкий втык за допущенный накануне прокол. Когда сели за столик, Редькин первым делом протянул Ивану сложенную вдвое газету «Северный курьер». На первой полосе под броским заголовком «Будни милиции» Иван увидел свое изображение. Камера проклятой девчонки запечатлела его, когда он приподнял голову и взглянул вокруг. В глазах был ужас, фуражка съехала, лицо перекошено.
      – Вот так мы выглядим... – шумно вздохнул Редькин.
      – Так ведь стреляли, гады! – плачущим голосом возразил Иван, указывая пальцем на автоматные стволы, торчащие из «мерседеса».
      – Кто ж тебя так подловил, Иван?
      – Журналистка эта, Ольга Пенкина. Помните на брифинге? Наглая, как танк.
      – Эта пигалица? Что она там делала?
      – Лежала... неподалеку. Попадется она мне! – стиснул зубы Иван.
      Официант подплыл с подносом, на котором среди закусок красовался пузатый графинчик с коньяком. Полковник разлил коньяк по рюмкам.
      – С младшими по званию нельзя, но ты мне вроде сына, Иван. Не подкачай там, – говорил Редькин, глядя на него с любовью.
      – Тимофей Петрович, я не пью, – несмело сказал Иван.
      – Молодец, – одобрил Редькин. – И не куришь?
      – Нет.
      – И баб... – Редькин наклонился к уху Ивана и улыбаясь прошептал такое слово, что у Ивана округлились глаза, как на фотографии.
      – Нет... Не очень, – потупившись, сказал он.
      – Не очень! – рассмеялся полковник. – Твое здоровье. Как говорят, всех баб не перетрахаешь, но стремиться к этому надо!
      Он опрокинул рюмку в рот с автоматизмом, достигнутым годами тренировки, и заел огурцом.
      – Может, последний раз в жизни видимся, Иван, – вдруг взгрустнулось полковнику. Глаза его подернулись влагой. – Мафия она – ого-го! У нее лапы длинные... Но и мы не лыком шиты. Верно?
      – Так точно, товарищ полковник! – согласился Иван.
      – С капитаном из органов не заискивай. Не лебези. Веди себя достойно. Он с гонором, по всему видать... – продолжал наставлять Редькин.
      Внезапно на улице за окном раздались выстрелы. Мимо окон ресторана, пригнувшись, пробежал человек с автоматом. Лицо его было наполовину закрыто шарфом.
      Посетители ресторана в испуге принялись заползать под столики.
      – Опять двадцать пять... – вздохнул Редькин. – Казанская группировка, по звуку слышу.
      Он не спеша налил вторую рюмку.
      Пуля пробила стекло витрины и впилась в стену прямо над полковником. Со стены посыпалась штукатурка.
      Полковник, крякнув, выпил. Иван загрустил.
      – Что пригорюнился, Ваня? – спросил Редькин, кладя руку на плечо лейтенанта.
      Посетители ресторана несмело принялись выползать из-под столиков.
      – Отстранят меня от задания, – признался Иван.
      – Почему? Ты утвержден. Завтра сдашь дела, личное оружие – и лети себе в Париж!
      – То-то и оно... – Иван совсем загрустил.
      – Не понимаю, – тихо произнес полковник.
      – Личное оружие, товарищ полковник... – начал было Иван, но тут у столика вновь возник официант со сложенной белоснежной салфеткой в руке.
      – Вам просили передать... – Он с поклоном вручил салфетку Ивану.
      Иван удивленно принял сверток, развернул. В салфетке лежал его личный пистолет системы Макарова!
      – Вот оно, личное оружие! – обрадованно вскричал Иван, хватая пистолет и ненароком нажимая на курок.
      Грохнул выстрел. В дальнем углу ресторана с потолка посыпались осколки плафона.
      – Осторожней, Иван... – проворчал разомлевший уже полковник.
      Официант невозмутимо чиркнул карандашом в счете, положил бумажку перед полковником.
      – Триста коньяку, огурчики, осетринка, плафон... Всего на пятьсот сорок семь тысяч шестьсот рублей.
      – Но-но, ты говори да не заговаривайся! – вскричал полковник, выкладывая рядом со счетом милицейское удостоверение.
      – Пардон! – официант смел листок со стола. – Ошибочка. Двадцать девять девяносто. По старым ценам.
      Полковник кинул на скатерть пятидесятирублевую монетку:
      – Сдачи не надо!

      Самолет на Париж вылетал в одиннадцать ноль-ноль. Как всегда перед рейсом, стюардессы сошлись в кружок и гадали на ромашке:
      – Угонят – не угонят, угонят – не угонят...
      Подошел штурман корабля, спросил озабоченно:
      – Что получается, Катюша?
      Катюша оторвала последний лепесток.
      – Вроде не должны угнать, Андрей Гаврилыч...
      – В прошлый раз тоже хорошо нагадала, а где сели? В Пакистане вместо Копенгагена.
      Напарница подтолкнула Катюшу.
      – Теперь погадай на другое.
      Катюша взяла новую ромашку, начала отрывать лепестки.
      – Взорвут – не взорвут, взорвут – не взорвут...
      – Типун тебе на язык! – не выдержал штурман и отошел.
      Вместо него от столика, за которым пил кофе экипаж, отделился грузный командир корабля. Подошел к девушкам, с минуту смотрел, как Катюша шепча отрывает лепестки. Наконец последний лепесток упал на пол. Воцарилось напряженное молчание.
      – Ну? – спросил командир.
      – Не угонят, но взорвут, Сергей Романович, – вздохнула Катя.
      – Ну, ладно... Поглядим, – помрачнел командир. – Гадальщица из тебя... В следующий раз пускай Нестерова гадает.
      А в очереди на регистрацию томились будущие попутчики, которым суждено было вместе пережить захватывающие приключения за границей.
      Ольгу провожал корреспондент «НИКИ» Миша Зуйков, кругленький молодой человек в очках, прослышавший про задание «Северного курьера» и надеявшийся под это дело получить от Ольги бесплатную информацию.
      – Учти, тебе нужно установить их личности до Парижа, – обшаривая очередь глазами, заговорщически шептал Миша. – Потом будет поздно. Интерпол их спрячет, концов не найдешь...
      – Я подниму кампанию в прогрессивной прессе, – храбро сказала Ольга.
      – А если кампания не поднимется? – резонно возразил Миша. – Тебе нужно сорвать завесу секретности. Копии материалов шли нам факсом.
      – «Курьер» с меня голову снимет, – сказала Ольга.
      – Я буду переписывать, мама родная не узнает. Пусть докажут, что твои материалы.
      – Они и доказывать не станут. Шлепнут – и все, – сказала Ольга.
      – Кого? – испугался Миша.
      – Всю вашу «НИКУ».
      – Нас не запугаешь! – шепотом выкрикнул Зуйков.
      Он порылся в карманах и сунул Ольге в руку какой-то небольшой предмет.
      – Спрячь получше. На всякий пожарный.
      – Что это? – Ольга взглянула на предмет.
      – Газовый баллончик. Паралайзер. Вырубает клиента на пять минут. Будь осторожна, сама не нанюхайся.
      Ольга сунула баллончик за ворот, в лифчик. Зуйков с сомнением взглянул на ее пухлую грудь.
      – Место ненадежное.
      – Почему? – удивилась Ольга.
      – Кто-нибудь нажмет случайно, если будет... ухаживать.
      – Я ему случайно нажму! – пообещала Ольга. – У меня надежнее места нет.
      К концу очереди подошли трое: мужчина с кудрявой черной бородкой и два художника в беретах и с этюдниками. Один был громадного роста, с волосатыми руками, а второй с тонкими аристократическими чертами лица. Зуйков подозрительно оглядел их и подергал Ольгу за рукав.
      – Обрати внимание, – тихо сказал он.
      – А что? – спросила она.
      – По-моему, это они. Интерполовцы.
      – Это же художники! – удивилась она.
      – Они для конспирации и акробатами прикинутся. Проверь их.
      Ольга кивнула и, как бы от нечего делать, принялась фланировать вдоль очереди, поигрывая «Минолтой» на ремешке. Проходя мимо художников, напряженно прислушивалась к их разговору.
      – На плас Пигаль не ходить, – инструктировал своих подопечных Зумик.
      – Плас Хуяль, – ни к селу ни к городу брякнул Федор.
      – Федор! – воскликнул Зумик.
      – А почему не ходить, Александр Маркович? – осведомился Максим.
      – Бабы там! Первым делом – задание!
      Услышав про задание, Ольга навострила уши. Ей помешал маленького росточка тщедушный человек с восторженным и слегка сумасшедшим взглядом. Ему было на вид под тридцать, взгляд выдавал новичка.
      – Здесь регистрация на Париж? – с некоторым трудом выговорил он, и Ольга поняла, что он слегка навеселе.
      – Да, – холодно кивнула она.
      – Вы тоже летите? Замечательно! Великолепно! Меня зовут Алексей, – представился он.
      Ольга молчала.
      – Вы в гости или в командировку? – не замечая ее холодности, продолжал Алексей.
      – Я контрабандистка! – огрызнулась она.
      Художники сделали каменные лица. Зумик округлил глаза и побледнел.
      Ольга подмигнула им, давая понять, что пошутила. Все трое натянуто улыбнулись.
      Один Алексей ничего не заметил. Он отогнул полу пиджака. Из кармана джинсов торчала початая бутылка коньяка.
      – Я тоже контрабандист! – засмеялся он. – Я первый раз, вы не поверите! Невероятный случай. На форум лечу, – доверительно сообщил он Ольге.
      Но тут она увидела, что подходит ее очередь, и поспешила к Зуйкову. Она метнула сумку на весы и выложила перед стюардессой билет.
      – Ну, пока, Пенкина! – проговорил Зуйков и поцеловал Ольгу в щеку. – Держись там!
      – Не боись! – Ольга шагнула за барьер, отделяющий ее от прошлой жизни.
      Сразу за нею прошли еще двое – совершенно неприметные молодые люди в костюмах и при галстуках. Один потоньше и повыше, другой – крепкий и коренастый.
      – Помнишь, Вадим, эта девка на брифинге нас доставала, – шепотом сказал Иван, указывая глазами на Ольгу.
      – Не помнишь, а помните. Не девка, а мадемуазель, – холодно поправил Вадим. – Сколько раз вам повторять! В Европу летите!
      – Фу-ты, ну-ты! – обиделся Иван.
      Пассажиры подъехали на автобусе к самолету, зашли по трапу в салон и заняли свои места. Восторженный молодой человек оказался рядом с Ольгой, а художники Максим и Федор – через проход от них в том же ряду. Прямо за Ольгой занял кресло странный тип лет шестидесяти пяти с густой копной кучерявых черных волос и хищным изогнутым носом. Он был явно чем-то недоволен, что-то непрестанно бурчал себе под нос. К животу он прижимал потрепанный портфель крокодиловой кожи.
      Иван и Вадим уселись чуть позади, через три ряда.
      – Добрый день, дамы и господа! – сказала стюардесса Катюша. – Наш самолет совершает рейс Санкт-Петербург – Париж. Прошу вас пристегнуться и желаю счастливого полета.
      – Ну, это мы еще посмотрим! – зловеще пробормотал кучерявый тип с портфелем.

      Первым делом Алексей вытянул из кармана плоскую бутылку коньяка и приложился к горлышку. Ольга с неприязнью покосилась на него. Пьяниц она недолюбливала.
      Он с готовностью протянул ей бутылку.
      – Хотите? Помогает от волнения.
      – Я не волнуюсь, – сухо сказала она.
      – А я – жутко! Последний раз летал в детстве. Работа сидячая, в Публичке работаю...
      Ольга демонстративно откинулась в кресле и прикрыла глаза.
      – Простите... – смешался Алексей. – Я уже вам надоел. Обидно.
      С горя он еще раз приложился к бутылке. Увидев это, художники Максим и Федор раскрыли этюдники, заполненные тюбиками с краской и бутылочками разбавителя. Синхронно открутили пробочки у разбавителя, отхлебнули.
      Иван толкнул в бок Вадима.
      – Надо было тоже прихватить...
      – Вы же не пьете.
      – Не пью, – с тоской сказал Иван. – А хочется. Ты не догадался взять?
      Вадима передернуло.
      – Иван, я прошу называть меня на «вы». Мы с вами в одном колледже не учились.
      – Подумаешь! В колледже! – обиделся Иван. – Мы теперь братки, Вадим. Вместе грудь под пули подставлять придется.
      – Не имею ни малейшего желания, – парировал Вадим и тоже демонстративно прикрыл глаза.
      Самолет вырулил на старт, взревел моторами, понесся по взлетной полосе и наконец с усилием оторвался от земли.
      Не прошло и трех минут, как кучерявый старик с портфелем оживился и жестами подозвал к себе стюардессу. Когда Катюша подошла, он щелкнул замком портфеля и извлек из него конверт, перевязанный голубой ленточкой с бантиком.
      – Прошу передать командиру, – произнес он с нервным смешком.
      – А что там? – спросила она.
      – Любовное послание, – зловеще захихикал он.
      Стюардесса пожала плечами и направилась в пилотскую кабину. А нервный старик запустил правую руку в портфель по локоть и оставил там, будто что-то держал наготове.
      Катюша вошла в кабину, где командир и второй пилот, поставив корабль в автоматический режим, резались в шахматы.
      – Сергей Романыч, вам письмо, – сказала стюардесса, протягивая командиру конверт.
      – Что еще за письмо. Читай, – сказал командир, не отрывая взгляд от доски.
      – Оно запечатано.
      – Распечатай. Надеюсь, не любовное послание, – улыбнулся командир, делая ход.
      Она распечатала, извлекла листок бумаги и прочла:
      – «Требую изменить курс самолета и совершить посадку в городе Тирана, столице Народной республики Албания. В случае невыполнения моей просьбы угрожаю взорвать самолет имеющимся при мне взрывным устройством. С уважением, Бранко Синицын».