ПОЛЕ ХЛОРЕЛЛЫ

Скоро из-под темной черты горизонта покажется краешек солнца. Осталось не больше минуты до этого торжественного мгновения. Природа настороженно ждет. Большие серые чайки сидят на крыше лаборатории, повернувшись головой на восток, чайки похожи на солнцепоклонников с древней гравюры, ожидающих появления своего владыки. Вереница прожорливых бакланов, торопливо махая крыльями, пролетела на кормежку к дальним рифам, откуда доносится густой шум волн.

В десяти милях от крохотного островка, на котором стоит мое жилище, лаборатория и гараж для лодки и комбайнов, рефрижератор, темнеет высокий берег, вершины пологих гор, скорее, холмов, уже золотятся в солнечных лучах. Оттуда тянет пряным настоем из запахов тропического леса.

Мои друзья дельфины, подчиняясь моему торжественному настроению, также ждут восхода солнца. Они находятся возле причала. Одни медленно плавают по кругу, другие замерли, высунув голову из воды. Только маленький Пуффи шумно снует между взрослыми, теребит их за плавники, перепрыгивает через них, поднимая каскады брызг. Его не останавливают. Ребенок должен оставаться ребенком. Всему свое время.

Дельфинов шестеро: Хох, Протей — сын Протея, Гера — родоначальница, дочери Геры — Бела и Нинон, Пуффи — сын Нинон.

Заря пылает, охватив полнеба. На поверхности воды отражается небесный фейерверк.

Глаза серых чаек вспыхивают, как угли.

Я, видимо, очень резко взмахнул руками, приветствуя солнце, потому что чайки, все как одна, снялись с крыши и полетели, пересекая Лагуну, как и бакланы, в открытое море. Их перья окрашены краской зари, и они теперь похожи на розовых фламинго.

Вода, еще в меру прохладная, бархатная, как говорит Костя, вливает бодрость в каждую клеточку тела. Я погружаюсь в глубину медленно, гребя одними перепончатыми ластами. Дно у причала всего на глубине пятнадцати метров, я могу не дышать более минуты и потому не спешу. Мое утреннее погружение в воды Лагуны, кроме гигиенических и гимнастических целей, открывает также начало моих дневных занятий.

Я — дежурный биолог. У меня множество электронных приборов, следящих за малейшими изменениями в водной и воздушной среде, автоматические анализаторы и прочая техника, необходимая для присмотра за полем хлореллы. Все же нельзя полностью доверяться хитроумной технике.

Прозрачность воды идеальная. Передо мною, внизу, раскинулось дно, похожее на изысканный цветник, по сторонам мягкая голубизна. Мимо, тараща на меня глаза, проплыла стайка макрели; рыбы остановились, провожая меня взглядом, затем мгновенно метнулись в сторону, заметив пеструю морскую лилию, которой вздумалось переменить место на коралловом дне. Лилия медленно машет своими листьями-щупальцами. Среди рыб у меня есть давние друзья: большой групер, манта и китовая акула. Уже полгода, как мы ведем безмолвное общение, довольные друг другом. Акулы сегодня нет — видимо, она завтракает на ближней отмели, — не видно и манты, а групер как будто ждет меня: он стоит между желтых коралловых кустов, усеянных алыми актиниями. У Чарли — так я назвал групера, — как всегда, праздничный вид, чешуя его отливает перламутром, глаза похожи на золотистые бриллианты. Все же Чарли сразу мне не понравился: бросалось в глаза его частое дыхание. Когда он плыл ко мне, то движения его были вялы.

Семейство дельфинов также занято исследованием утренней Лагуны. Хох, Гера, Протей — сын Протея, Бела вне пределов моего зрения, возле меня только Нинон и ее сын Пуффи. Вот Пуффи, увидев Чарли, метнулся к нему и потянул его за хвост. Этим Пуффи каждый день начинал свои проказы. Чарли и сам был не прочь поиграть с дельфиненком. Обыкновенно групер, завидев Пуффи, молниеносно скрывался среди кораллов и морских лилий, затем внезапно появлялся в тылу у Пуффи и уносился в сторону. Групер считался у дельфинов табу. Они в угоду мне не только не трогали его, но и охраняли от огромной барракуды, которая жила здесь в недосягаемых подводных джунглях. И Чарли жирел и хорошел под нашей опекой.

Сегодня Чарли мне явно не нравился. Я окинул его взглядом, провел рукой по скользкому боку. Дышал он, судорожно раскрывая жаберные щели. Я сунул пальцы под жаберную крышку и вытащил тусклый комочек слипшихся синезеленых водорослей.

Хронометр на запястье левой руки зазвонил — прошла минута, как я под водой, пора подниматься на поверхность. Оставив Чарли, я всплыл, поднялся по лестнице на причал и, сделав несколько глубоких вдохов, пошел в кабину, где хранилось подводное снаряжение. Там я взял маску Рааба, коробку с инструментами.

Дельфинов я попросил внимательно осмотреть окрестности — нет ли где колоний синезеленых водорослей, а Нинон и Пуффи остаться со мной.

Чарли ждал меня. Он позволял делать с собой все, что мне заблагорассудится. Так, вначале я положил его на левый бок и тщательно очистил жабры — сперва пинцетом, потом специальной щеточкой. Затем перевернул его на правый бок и проделал ту же процедуру. Теперь Чарли дышал нормально. Казалось, он остался очень доволен успешным лечением. Я подтолкнул его в спинной плавник, и он, видимо вспомнив, что сегодня еще не завтракал, стал подкрадываться к стайке рифовых рыбок, что, как бабочки, порхали между коралловых кустов и носились вокруг меня. Нет. Чарли знал, что ловить этих шустрых рыбок на открытом месте безнадежно, а вот в тени кораллов — другое дело. Вскоре я потерял его из виду. Чарли замаскировался под цвет кораллов или водорослей. Теперь он станет терпеливо ждать, пока рыбки подплывут поближе, тогда он молнией врежется в их стаю.

Я стал обследовать ближайшие кораллы, актиний, кольчатых червей, чьи венчики из щупальцев похожи на нежнейшие лепестки цветка, морских ежей, даже заглянул в распахнутые створки гигантской тридакны, где на медленно пульсирующем мускуле поблескивала мутноватая жемчужина килограмма в два весом. Пуффи сунул было туда нос, но как ужаленный метнулся в сторону, видимо подстегнутый неслышным для меня окриком матери. Пуффи давно знает, как опасен этот моллюск, и, конечно, тридакне никогда не удастся сжать створки над тельцем Пуффи, но все же, наверное, мать не удержалась, чтобы не одернуть сорванца.

Мне не попадалось больших колоний ни одного из видов синезеленой водоросли. Видимо, Чарли забил себе дыхательные пути где-то в верхних горизонтах, ближе к берегу, где последнее время бурно размножается один из самых опасных видов этой водоросли. По каким-то непонятным пока причинам токсичность этой водоросли возросла, и она захватывает огромные площади на акваториях, засеянных белковыми водорослями в Большой Лагуне, а также на акватории шельфа всего Мирового океана. Некоторое время размножение синезеленой водоросли сдерживал вирус АЕ-03, созданный Токийским институтом защиты моря. Водоросль нашла средство защиты, переродившись в новый вид, который стал жить с вирусом в симбиозе, выполняя какие-то полезные для вируса функции, и она стала катастрофически разрастаться, покрывая ядовитым ковром прибрежные воды. Тысячи научных коллективов отдают все силы, чтобы избавить Землю от нависшей угрозы. Вчера прилетали ко мне Чаури Сингх с Наташей Стоун (удивительная девушка, неустанно ищет свое место в жизни!..).

Чаури Сингха сильно встревожил анализ воды, который выдали мои автоматы: соли тяжелых металлов, стронций, правда в мизерных количествах. Академик Коровин считает, что радиоактивные элементы в морской воде — следствие последнего подводного извержения в Индийском океане…

Эти мысли вертелись у меня в голове, пока я оказывал помощь Чарли.

Хронометр предупредил, что осталось полчаса до отправки первой сводки, к тому же я пропустил время завтрака, и мне сильно захотелось есть. Прежде чем оттолкнуться от дна, я, по привычке, огляделся. Солнце поднялось, и вода приобрела нежный изумрудный цвет, подводный сад радовал взгляд своими нежными красками и причудливыми формами. Почти вертикально опускались ко мне Нинон и Пуффи, покрытые пузырьками воздуха, словно изморосью. Пуффи подплыл ко мне, и я, как всегда, погладил его нежное брюшко. Нинон завтракала, поймав большую макрель. К ней подплыла стайка рыбок-бабочек, и они принялись жадно хватать сгустки крови.

Ко мне направлялись два групера и морской окунь. Все трое тоже числились у меня в приятелях, я иногда оказывал им мелкие услуги, удаляя с чешуи паразитов. Обыкновенно эти функции у тропических рыб выполняют очаровательные рыбки-санитары; видимо, и меня морские обитатели принимали за такую рыбку и сейчас доверчиво терлись об меня. У груперов в жабрах также оказалось довольно много водорослей, а окуню не давала жизни большая пиявка, присосавшаяся к животу. Откуда-то появился и Чарли. Он стоял в сторонке, пожевывая толстыми губами; вид у этого хищника был самый добродушный, этакого рубахи-парня. Приплыли еще четыре групера и остановились в отдалении, видимо, новички и в добром здравии, прибыли просто из любопытства, посмотреть на гигантского санитара, о котором они наслышались за последнее время.

Пуффи несколько раз поднимался на поверхность, чтобы набрать в легкие воздуха, и снова опускался ловить креветок; он не упускал случая подразнить огромного лангуста, что сидел в норе под глыбой коралла; здесь где-то неподалеку притаилась и страшная барракуда. Сейчас барракуда спала; она охотится главным образом ночью на небольших кальмаров. Все же Пуффи высмотрел хвост хищницы. Та несколько не рассчитала, выбрав для отдыха небольшую пещеру, и, как ей казалось, заняла самое удобное положение. Голова ее была обращена к широкому входу, а хвост торчал из противоположного, узкого выхода, замаскированный бурыми водорослями; все-таки Пуффи углядел его и, не колеблясь, ухватил зубами. Барракуда, обезумев от ярости и страха, пыталась вырваться. Шалость Пуффи могла окончиться бедой: я не захватил оружия, мать озорника находилась где-то в стороне. Пуффи понимал, что зашел слишком далеко и, выпусти он сейчас хвост чудовища, ему несдобровать. Я изловчился и нанес барракуде рану возле головы — пустяк для такой живучей твари — и, пожалуй, только усложнил обстановку: кровь и облако песка скрыли барракуду. Неожиданно для меня груперы ринулись в кровавое облако, избавив нас с Пуффи от весьма серьезных последствий.

Отправив утреннюю сводку Чаури Сингху, я позавтракал, затем принял донесения от Геры. За час дельфины обследовали большой участок вокруг островка.

Гера докладывала:

— С запада, где рифы в новолуние показываются из моря, на ветвях кораллов и на дне лежит много мертвых рыб-попугаев, две черепахи, шесть песчаных акул. Одну рыбу я принесла тебе, как ты просил.

Неподвижный, поблекший попугай лежал на второй ступеньке бетонного трапа. Я взял его, чтобы отнести, заморозить и отправить на Центральный пост для анализа.

— Что ты можешь сказать по этому поводу? — спросил я.

— Вся рыба, моллюски, морские черви непригодны для еды к западу от острова.

— Чем они отравились?

— Водорослями, похожими на икринки. И ты, Ив, не ешь такую рыбу. С тобой может случиться то же, что и с попугаем.

Я согласился с предостережением Геры и посоветовал особенно присматривать за Пуффи.

— Ему запрещено есть все, что он добудет сам, — ответила Гера и спросила: — Ты не находишь, что здесь оставаться опасно? Протей — сын Протея считает, что тебе и нам надо уплыть дальше от берега, там нет ядовитых водорослей.

Я ответил, что разделяю их опасения, им действительно следует плыть за Барьерный риф и ждать там, пока мы справимся с водорослями. Я же не в такой опасности, потому что нахожусь на берегу и могу без особой нужды не погружаться в воду.

Гера закончила наш разговор глубокомысленной фразой:

— Вода объемлет все, везде проникает.

С этим нельзя было не согласиться.

Дельфины издали прощальный свист и поплыли к далекому Барьерному рифу. Впереди плыли Гера и Хох, затем мчался Пуффи в окружении матери, тетки и деда Протея — сына Протея.

Я помахал им вслед, пожелав счастливого плавания. Предостережения Геры на мой счет тогда показались мне не особенно обоснованными: синезеленые водоросли появились не сегодня и пока еще не оказывали вредного воздействия на людей.

Я долго стоял на причале, провожая взглядом семейство Геры. Я сильно привязался к этим удивительным созданиям — умным, лишенным чувства зависти, незлобивым, преданным, готовым пожертвовать за вас своей жизнью и ничего не требующим взамен. Теперь целую неделю до конца моего дежурства мне придется пребывать в одиночестве. Все же я остался доволен, что уберег своих друзей от опасности. За Барьерным рифом синезеленые водоросли еще не появлялись, океанский прибой не дает им и носа показать из лабиринта рифов.

День только начинался, и у меня накопилось немало дел. В семь тридцать дежурный лаборант выпускает из гаража биокомбайны, они работают самостоятельно: забирают насосами воду и процеживают ее через сита, оставляя хлореллу и, конечно, какую-то долю синезеленой водоросли, которую пока мы не умеем отделять, но пищевики уже научились нейтрализовать вредные примеси, и наша хлорелла идет на изготовление бесчисленного множества продуктов питания. Я только что позавтракал бифштексом из хлореллы с гарниром из морской спаржи.

В управляющее устройство одного из комбайнов я заложил программу на извлечение только синезеленых водорослей. Фотоэлементы реагируют на цвет водоросли и включают насосы на сильно зараженном участке. К следующей вахте прибудут сюда еще три специальных комбайна. Все же так нам не решить проблемы: синезеленая водоросль размножается быстрей хлореллы, истощает верхние горизонты воды.

Десять белых комбайнов вышли из распахнутых дверей гаража, выстроились уступом и приступили к работе. В гараже находится еще катер-рефрижератор, его назначение — принимать от комбайнов брикеты хлореллы, замораживать их, затем, когда трюмы заполнятся, сдавать продукцию в склад-рефрижератор на берегу за лабораторией. У плавучего холодильника довольно старой модели что-то неладно с программным устройством; вчера в середине дня раздался сигнал тревоги — зазвонил колокол громкого боя на причале. Вначале я подумал, что опять озорник Пуффи вызывает меня поиграть в салочки. На этот раз звонил Хох: всю поверхность воды возле острова покрывали ящики с брикетами хлореллы. Дельфины быстро собрали брикеты, не дав им утонуть. Остальную часть дня мне пришлось работать на катере, заменяя испорченный автомат. Сегодня мне также придется стоять у штурвала, нажимать на кнопки и поворачивать рычажки на панели ручного управления; видимо, ребята из Института холодильной техники, проектируя эту модель, заранее предвидели недолговечность автоматики. Надо будет вечером сообщить им подтверждение их далеко идущего предвидения.

Пока бункера комбайнов потребуют разгрузки, должно пройти не менее часа, за это время мне нужно отправить мертвого попугая Чаури Сингху. Я оглядел жаркое небо. Где-то в недосягаемой для взгляда вышине прорычал межконтинентальный лайнер, низко и очень медленно пролетел туристский аэробус, пестрый, как театральная афиша. В сторону Лусинды пролетели две авиетки метеорологов. Наконец я увидел, как прямо на станцию спикировал спортивный биплан и благополучно плюхнулся возле причала. В нем сидели два обгоревших на солнце парня. Они улыбались, глядя на меня. Их взгляды спрашивали: «Как, ловко мы приводнились?».

— Откуда, ребята? — спросил я по-русски.

— Саратовские мы, — ответили они разом и раскатисто захохотали.

И я не мог не рассмеяться, глядя на эти счастливые физиономии.

— Мы туристы, — сказал один.

— Нам бы до Лусинды добраться, — в тон ему добавил второй, — а там сдадим эту этажерку — и на ракете домой. Завтра занятия начинаются.

Ребята оказались студентами технологического института (строительные пластмассы). Они оставили свой дурашливый тон, как только я объяснил им обстановку, и немедленно согласились доставить попугая Чаури Сингху, тем более что они только что были у него — осматривали аквариум.

Володя и Серж попросили только напоить их. Прихватив несколько банок сока, они снялись и взяли курс на пристанище нашего инспектора.

Комбайны, сохраняя строй и дистанцию, двигались на мои остров, издавая низкий, протяжный рев и тем оповещая, что пора приступать к разгрузке.

Последние дни я устал, трудясь над своей работой о кольчатых червях, и сидение под тентом в бамбуковом кресле напоминало мне плавание на «Золотой корифене». Размечтавшись, я чуть было не вывалил целый бункер брикетов в воду. Надо внимательней наблюдать за сигналами с комбайнов, а не то придется останавливать всю флотилию и одному вылавливать сотню-другую пластиковых ящиков. Скоро я сосредоточился настолько, что несложные манипуляции с кнопками стал выполнять, как заправский автомат.

На катере находился старенький видеофон, и я вызвал Костю. На экране появилось туманное изображение, отдаленно напоминающее моего друга.

Костя обрадовался:

— Как хорошо, что ты позвонил!..

Я стал было ему рассказывать о своих бедствиях, да он перебил:

— Мне бы твои заботы! Океан разберется. Попугаев, наверное, уже съели крабы, и все опять на дне по-старому. У нас…

Костина станция находится в двухстах милях к юго-востоку, где нет еще синезеленой водоросли, и, может быть, она там и не появится, так как не любит большую глубину и неспокойное море. На попечении Кости и Антона Федорова находится большая плантация бурых водорослей, из них получают альгинат натрия, который используется в пищевой промышленности. Его применяют при замораживании и обезвоживании продуктов, для быстрого приготовления пудингов, мороженого, пива, смесей для кексов, приправ к холодным блюдам и еще в сотне-другой случаев кулинарной практики. Костя и Антон хотят еще более увеличить значение своих водорослей, создать новый вид, приносящий плоды.

— У нас опять провал, — сказал Костя, — тридцать первый посев дал сто тысяч уродов! Даже нет и намека на плоды. Сейчас Антон еще раз меняет генетический код. Что-то будет! По нашим расчетам, в плодах должно содержаться до восьмидесяти процентов белка. Если нам удастся этого добиться, то вашу хлореллу придется извлекать из морей, как синезеленку.

Тогда мне не приходило в голову, что их работа может иметь неоценимое значение, я видел только, как изменился Костя. Я не стал с ним спорить. Явно мой друг нуждался в особенно бережном отношении. Надо было отвлечь его от изнуряющих мыслей, и я, придав своему голосу как можно больше теплоты и участия, сказал:

— Все обойдется, дружище. У тебя были задачи и потрудней. Может, есть смысл отложить все и немного поразвлечься? Или лети ко мне и переключись с коричневых водорослей на синезеленые.

Костя болезненно поморщился, но тут же улыбнулся:

— Ты не обижайся, Ив, я все понимаю, да это и не мудрено, стоит только взглянуть на твою физиономию. Не бойся, я не болен, все дело в проклятой «травке». Они, эти водоросли, дорого нам обходятся. Зато представляешь… — И он стал подробнейшим образом посвящать меня во все детали их опыта с изменением генетического кода бурой водоросли Тасманова моря.

Только когда я смог вставить, что виделся с Верой и Наташей Стоун, Костя словно сбросил с себя тяжелый груз, засмеялся и сказал:

— Ведь жили же мы в свое время! Вспомни плавучий остров!

О Биате мы оба избегали упоминать: ее замужество казалось нам тогда изменой. Зато наперебой вспоминали множество событий, происшедших в те памятные каникулы: как мы были китодоями, воевали с Черным Джеком, вспомнили Великого Кальмара. За всем этим незримо присутствовала наша любовь к Биате, придавая воспоминаниям горьковатый оттенок.

— Ну, спасибо тебе, Ив, — сказал наконец Костя, — давно мы так с тобой не отводили душу… Да, я чуть было не забыл тебе сообщить потрясающую новость — водорослями вся голова забита. Ты ничего не слышал о тигровой звезде?

Я сказал, что видел недели две назад в хронике событий, ее выловили где-то у Суматры.

— Ну нет, старое сообщение. Два экземпляра сегодня поймала экспедиция австралийских гидрогеологов, изучающих Большой Барьерный риф. Очень большие экземпляры. О них сообщалось только в Океанографическом вестнике. Мы все подсмеивались над опасениями инспектора, который считает, что в океане возникли труднообратимые процессы. Дело, Ив, очень серьезно. Взять хотя бы твою синезеленку…

— Почему мою?

— Все же ты причастен к ее распространению.

Почему-то Костя считает, что, будь он в «зоне бедствия», синезеленой водоросли давно не было бы и в помине. Он-то нашел бы способ избавиться от нее, не будь так занят более важным делом. Спорить я не стал. Слишком у меня было хорошее настроение: комбайны работали прекрасно, я случайно обнаружил дефект в работе автоматики, заменил блок и сейчас сидел сложа руки, наблюдая, как разумно действует мой плавучий морозильник.