Вера уже хотела проститься с дядей Жаком, но задержалась, заинтересованная его последней фразой.

Она сказала:

— Синезеленая водоросль стала бедствием.

— «Все беды проходят», говорит Хикару. Не следует обращать внимание на комочки слизи, надо идти своим путем…

Как дядя Жак ни упрашивал, чтобы Вера его выслушала, она извинилась и вышла из бассейна, сказав, что и у нее также «свой путь» и она должна идти этим путем, особенно не задерживаясь.

— Тогда иди, Вера! Хикару призывает уважать путь каждого из Людей Моря и Земли, но только не путь кальмаров, акул и косаток — вот кто наши враги, и с ними следует всегда бороться…

«Надо отрегулировать звук у гидрофона», — подумала Вера, подгоняемая голосом автомата… Не ей одной ежедневно приходило это в голову, но, выйдя из купальни, все забывали об этом, забыла и Вера, как только ступила в шумящую тишину сада. Она пошла быстро, почти побежала — так ей не терпелось поскорее очутиться среди своих растений, книг, приборов, где всегда сторожат ее оставленные там замыслы. Она всегда думает о своих начатых и предполагаемых работах, но вдали от привычной обстановки многое ее отвлекает, как бы неожиданно возникают другие интересы, иногда ей даже начинает казаться, что никакой она не ученый-биолог, исследователь сокровенного в природе, а удачливая дилетантка, ей просто всегда везет, не больше.

Она жила одна в небольшом коттедже с высокой оранжевой крышей. Тут находились ее несколько комнат и большой кабинет с электронным микроскопом, необходимым лабораторным оборудованием в высоких стеклянных шкафах и книгами. Книги занимали одну из стен и смежную комнату. Вера гордилась своей библиотекой, доставшейся ей от деда, тоже биолога. Книги в большинстве своем были старинные, текст оттиснут на целлулоидной бумаге, в громоздких переплетах, их надо было читать, а не слушать, как современные издания. В кабинете висели портрет деда, написанный маслом, и пейзаж Среднерусской низменности — с березками на первом плане и сиреневой лесистой далью. Под картинами стоял широкий, тоже дедовский диван с продранной кожаной обивкой. Сколько раз ее просил уважительный заведующий хозяйством Айко Такахаси заменить старую кожу на современное покрытие, — если она того пожелает, то фактура останется такой же, будет «под кожу» и лучше самой лучшей кожи. Однажды Вера, поблагодарив Айко Такахаси, рассказала, что в детстве в этом диване жили мыши и она любила слушать, как они там возятся, что-то грызут и разговаривают, попискивая.

Завхоз расплылся в лучезарной улыбке:

— Вера-сан! Вы говорите, в нем жили мыши? И вы их не боялись?

— Нисколечко!

— О Вера-сан, вы редкая девушка! Не знаю, почему все женщины смертельно боятся этих крохотных и очень милых созданий. В детстве, признаюсь вам, я разводил белых мышей. Какие понятливые создания! Они возили тележку и ходили на задних ножках.

С тех пор завхоз оставил разговор о старой обшивке. У него теплел взгляд, когда он заходил к Вере. Остановившись посреди кабинета, он задумчиво созерцал дыру на спинке дивана, а затем, укоризненно поджав губы, переводил взгляд на большой экран телекомбайна. Айко Такахаси считал, что такие великолепные старинные вещи, как диван и картины, никак не могли находиться вместе с чудовищной современной машиной, пожирающей у людей время…

Недалеко от дома Веру встретили ее друзья: серая мангуста и рыжая чау-чау. Мангусту, оберегающую от змей, звали Лизеттой, а чау-чау — Бобиком. Мангуста села на дорожке и вытянула свою крысиную мордочку, Бобик залаял, завертелся на месте, затем лег на спину и закрыл глаза, ожидая, когда ему почешут брюшко.

Вера хотела первым делом взглянуть на орхидею, но из дома раздался голос «дворецкого», уже извещенного из Центрального управления о прибытии хозяйки. Он говорил, что ее вызывают из Москвы.

— Скажи — сейчас! Пусть подождут! — Вера кинулась в дом.

«Кто бы это? — думала она. — Мама? Брат? Костя? Ив?»

Перебрав множество знакомых, она решила, что это Костя. Он всегда появлялся на экране неожиданно, и сразу в комнате слышался шум волн… Только одно имя она старалась не упоминать, хотя всем существом тянулась к нему, последние дни только и думала о нем.

Вбежав в кабинет, она радостно вскрикнула: на экране стоял и протягивал к ней руки Антон!

— Нет, я не могу еще поверить, — сказала она. — Ты же должен был куда-то улететь? То ли к Марсу, то ли к Венере. Можешь не говорить, куда: знаю, что пока это секрет.

— Совсем нет. Сегодня будет большая передача о нашем полете. Мы летали в сторону пояса астероидов, накрутили около восьмисот тысяч километров. Небольшая прогулка перед тем, что предстоит.

— Как корабль? Не страшно было?

— Корабль отличный. А чего же бояться?

— Вдруг неисправность и вы навсегда остались бы там?

— Все предусмотрено. У «Земли» есть вспомогательные, резервные двигатели и достаточный запас горючего, чтобы слетать на Марс и вернуться на Луну, Луна — идеальный космодром.

— Но там, видимо, нет еще почтового отделения? — спросила Вера.

— Прости. Нас всех подвел компьютер Космоцентра. Уж что казалось надежнее. Я продиктовал тебе десятка полтора телеграмм и распорядился посылать каждый день, и вот сегодня оказалось, что все наши эпистолярные сочинения не отправлены. Что-то случилось с этой обязательной машиной. Сейчас электроники копаются в ней. Между прочим, это второй случай в Космоцентре. Все мои послания к тебе вот здесь, — он протянул Вере небольшую желтую кассету. — Сегодня же она будет у тебя.

— Пожалуйста, Антон! Письма — моя слабость. У меня тоже было кое-что для тебя, да я не знала, куда адресовать, и стерла запись.

— Напрасно.

— Теперь и я так думаю.

— Ты обязательно восстанови текст.

— Не знаю, Антон, смогу ли. Лучше я тебе при встрече перескажу содержание.

— Как жаль, что я не могу прилететь к тебе сейчас, сию минуту!

— Прилетай завтра!

— И завтра тоже не смогу. Надо подготовить целую серию отчетов, выступить на Большом совете и еще уйма дел. Но ты не огорчайся, через три дня я со всем разделаюсь. У меня будет двухнедельный отпуск.

— Мы помчимся к нашим друзьям на Большой Барьерный риф! Будем охотиться в Лагуне, пить кокосовый сок, есть лангустов!

— Я уже думал о такой программе. Мне нравится вести жизнь дикаря. С Тосио, Ивом и Костей я часто встречался на телеэкране. Они снова приглашали меня на свои острова.

Они стали во всех деталях обсуждать предстоящую поездку.

Антон исчез с экрана, но Вера еще несколько секунд видела его, удерживая в памяти. Потом упала на диван, так что застонали старые пружины, и, смеясь про себя, еще раз пережила встречу. К действительности ее вернул голос дворецкого:

— Вера, ты опять пропускаешь время завтрака?

— Спасибо, милый! — Последнее явно предназначалось не для дворецкого.

Она вдруг почувствовала сильный голод, вспомнив, что вчера не ужинала, а сегодня в ракете только выпила стакан тоника, пахнущего сосновой хвоей.

После завтрака Вера начала свой обычный трудовой день с обхода оранжерей, делянок, проверки опытных посадок. Она удивлялась порядку во всем. Учитель позаботился о ее растениях, регулярно вел записи в журналах, но накопилась масса информации, записанной автоматическими приборами, надо было все это просмотреть, систематизировать. Она была благодарна Антону, что он с присущим ему тактом переложил на себя отсрочку с отпуском, зная, что после полета на спутник Вере трудно будет так внезапно оставить работу. Ей требовалось по крайней мере несколько дней напряженной работы, чтобы быть спокойной во время отпуска за свою научную программу. Она вместе с доктором Мокимото продолжала очень сложные опыты с растениями, наделенными зачатками нервных тканей. Заврики — крохотные ходячие кустики — стали первыми результатами их совместных трудов. Теперь Вера и доктор Мокимото шли дальше, стараясь извлечь практическую пользу из своего открытия.

Вера подошла к деревцу семейства эвкалиптовых с узкими серповидными листьями. Растение было помещено в кадку и стояло в тени на платформе автокара. Вера встала на автокар и, слегка повернув рукоятку управления, покатилась к яркому пятну света. По мере того как менялось освещение, листья становились ребром к солнечным лучам. На ярком свету они стали сворачиваться, и скоро все деревце покрылось компактными зелеными пакетиками.

Неслышно подошел доктор Мокимото в белой шляпе, широкой куртке и шортах тоже белого цвета. Он долго, внимательно наблюдал за своей ученицей, и все это время довольная улыбка не сходила с его лица. Вера снова увезла дерево в тень, и оно мгновенно стало разворачивать листья.

— О, учитель! — обрадовалась Вера. — Вы заметили, как «недотрога» мгновенно реагирует на изменение освещения?

— Еще бы!

— Но почему? Вначале он был таким вялым, я бы сказала — ленивым, и вдруг словно его подменили.

— Я думаю, что на него благотворно подействовали тренировки.

— Вы шутите, учитель?

— На пятьдесят процентов, не больше. Другие объяснения не приходят мне в голову. Надо препарировать листья: возможно, развилась нервная сеть. Ты это сделаешь, Вера?

— Ну конечно, и сегодня же.

— Сегодня отдохни. Теперь времени у тебя будет достаточно. Больше я тебя никуда не пущу. Я до сих пор не могу понять, как я решился отправить тебя в космос! Наверное, сбили меня с пути злые силы. Вера.

— Ну что вы, учитель! Я так довольна, что наконец-то решилась на это путешествие! Ведь есть люди, которые проводят там месяцы и годы. Вы знаете, что готовится экспедиция на Марс?

— Ты это говоришь серьезно?

— Вполне. Один из моих друзей — в команде корабля, он астронавигатор и бортинженер. Федоров. Антон Федоров.

Доктор Мокимото печально закивал головой:

— Помню, помню, Вера. Это тот молодой человек, с которым мы с тобой познакомились в Московском метрополитене?

— Да, учитель…

— Достойный молодой человек. — Доктор Мокимото подумал, что такие молодые люди — цвет человечества, что они так нужны здесь, на Земле, вздохнул и сказал, чтобы не огорчать Веру: — Антон мне очень понравился. Ты виделась с ним сегодня?

— Да, учитель. Скоро он получит отпуск.

— И тебе не мешало бы отдохнуть, Вера. Вот что: с завтрашнего дня считай себя в отпуске до тех пор, пока не войдешь в полную форму после своего космического полета. За лабораторию не беспокойся: к нам выехала группа студентов-практикантов, они присмотрят за всеми твоими питомцами. Ну, теперь идем посмотрим, как чувствуют себя наши заврики. Я вот уже неделю как не могу выбрать время, чтобы полюбоваться ими.

Они пошли через бамбуковую рощу к вольеру, где размещались эти странные существа — не растения и не животные.

Доктор Мокимото говорил со всегдашней улыбкой:

— Сколько пищи мы дали с тобой, Вера, фантастам! Вчера в «Ботаническом вестнике» сначала показали сад Калифорнийского института ботаники, где культивируют наших завриков. Там вывели новый вид — «Плодоносящий древозавр»; он цветет белыми и синими цветами, его плоды пока очень мелки, но, как уверяют специалисты, очень богаты витаминами и солями железа. Затем стали показывать стереофильм о завоевании завриками нашей планеты.

— Это не о том, как ученый и его жена создали на необитаемом острове чудовище и оно в конце концов пожрало их обоих? Кажется, Голливуд выпустил этот милый фильм.

— Нет, Вера. Я помню, ты мне рассказывала об этом фильме, и я даже смотрел его, мучимый любопытством, как они покажут нашу работу. В том фильме я выглядел довольно привлекательно, а тебя играла какая-то звезда, но у нее не было и тысячной доли твоего обаяния.

— Благодарю. Ну, а что в новом фильме?

— Там фигурирует ученый-маньяк и его робкая дочь, не имеющая никакого отношения к науке. Отцом овладела идея завоевать мир, создав мыслящее дерево.

— И конечно, он его создал?

— Безусловно! Мыслящее дерево с гигантской головой, невероятно плодовитое. Древозавр становится властелином мира, а затем всей Вселенной. В фильме есть одна перспективная идея — создать мощную атмосферу на Марсе с помощью синезеленой водоросли, а во всем остальном картина дрянь.

— Все-таки я ее посмотрю: мне всегда интересно видеть, как видоизменяется самая простая мысль, какие формы она принимает в головах досужих людей.

— Досужих! Как это правильно! Ну что ж, посмотри, посмотри. Может, и ты что-либо извлечешь из этой картины, как киношники извлекли из наших завриков и нас самих. В нашем сознании подчас возникают удивительные парадоксальные связи, в результате которых человек приходит к открытиям и изобретениям, создает шедевры в музыке, живописи… Постой, постой, а где же наши питомцы?

Они остановились перед невысокой загородкой из проволочной сетки, ища глазами ходячие кустики. Вера шагнула через заборчик и стала искать завриков в траве. Скоро она нашла только два кустика на солнечной стороне, остальные исчезли.

Доктор Мокимото, довольный, улыбался, потирая руки:

— Вот проказники, убежали! Неужели они смогли сами преодолеть такое препятствие? Как мы мало их знаем, Вера! Если они способны на такое, то киношники в чем-то правы. Мы с тобой вторглись в святая святых природы — на миллионы лет ускорили естественный ход развития. У меня у самого начинают возникать чудовищные фантазии. Немедленно на розыски! Куда они могли уползти?

— Только к свету. На Большую поляну.

Десять завриков они действительно нашли на поляне, но пятнадцать где-то затаились или уползли в густую траву.

Через поляну, широко улыбаясь, шел завхоз Айко Такахаси.

— Я знаю, кого вы ищете, доктор, и ты, Вера. Только советую вам не тратить столько усилий. К закату солнца все они соберутся вон на ту песчаную полянку. Не смотрите на меня так, доктор. Вот увидите, все соберутся. Они такие забавные и очень любят солнце, а утром их загон всегда находится в холодной тени. Вот я и выпускаю их погулять. А вечером они собираются все на полянке. — Завхоз смущенно засмеялся: — Мне кажется, что эти живые кустики узнают меня. Вот только сейчас один из них ковылял за мною… — Айко Такахаси осекся под гневным взглядом доктора Мокимото и стоял, пожимая плечами и виновато улыбаясь.

Доктор Мокимото сказал:

— Айко Такахаси! Вы мой заместитель по части хозяйства института…

— Да, конечно, доктор…

— Не перебивайте меня, Айко Такахаси!

— Не буду.

— «Не буду», а сам перебил, и. нить моих мыслей запуталась. Да вы, как никто, знаете все инструкции и нарушили главную из них…

— Да, доктор. И сердце мое в печали, когда я вижу, как вы разгневаны и как огорчена Вера. Я забыл, что нельзя поддаваться велению сердца, если инструкция не позволяет этого. Прошу великодушно извинить.

Доктор Мокимото замахал руками:

— Хорошо, хорошо, Айко Такахаси. Чем говорить такие жалкие слова, давайте собирать беглецов.

Они собрали десять завриков. Пяти ходячих кустиков недоставало.

— Вот увидите, к вечеру все соберутся на эту поляну. Тут сильно нагревается песок, а они любят тепло больше всего. Тепло и влагу. — Помолчав, он спросил: — Что же это будет, если все растения начнут расхаживать по земле? И не кустики, а, скажем, пальмы, папайи и особенно криптомерии? Тогда нарушится порядок в мире, исчезнет красота лесов, парков, толпы глупых деревьев станут бродить с места на место. Пожалуйста, не делайте этого, доктор Мокимото!

— Не случится такого, Айко Такахаси.

— Верю вам, доктор Мокимото. Прошу извинить меня.

Вера отошла в сторону. До нее доносились только отрывки японских фраз, и она видела, как две фигуры в белом кланяются в пояс друг другу.

Перед закатом Вера снова вернулась на поляну, чтобы собрать оставшихся завриков и перенести на огороженную площадку. Хотя песчаный пятачок так и манил к себе, завриков там не было. Она поняла, что Айко Такахаси все это придумал, чтобы избежать гнева доктора Мокимото.

Вера сжала кулаки.

— Ну, попадись ты мне, противный человек! — сказала она. — Ехидный царедворец!

Прошуршала оттянутая ветка криптомерии. Вера оглянулась и увидела сконфуженную физиономию старика завхоза. Он глубоко вздохнул и сокрушенно причмокнул языком.

— Что же они не собираются, Айко Такахаси? — спросила Вера, хмуря брови.

— Сейчас я вам все объясню. Видите ли, Вера-сан, по всей вероятности, вы напугали их, и они сейчас сидят вот в этой траве, — он развел руками, — и слушают, как вы распекаете бедного пожилого человека.

— Я распекаю вас?

— Пока не вслух, но сколько горьких для меня слов сейчас гремит в вашей головке! Не правда ли? Ехидный царедворец — самое невинное выражение из тех, что вы припасли для меня.

— Прости меня, Айко Такахаси. — Вера протянула руку. — Ты прав. Плохие слова «гремели в моей голове», но пойми и ты…

— Я все понимаю, Вера. Я просто старый сентиментальный человек. Мне стало жаль деревца, и я выпустил их погулять. Ты не тревожься. Вера. — Он крепко пожал ей руку. — Они найдутся. Их надо искать на дорогах и полянах. Завтра с утра я этим займусь. Никуда они не денутся. А ты смотри веселей. Заврики — пустяк по сравнению с тем, что творится сейчас на свете, Вера. Осклизлая водоросль отравляет морские поля. Сегодня рано утром весь берег был усеян мертвой рыбой. А что передают по телевидению! Ужас берет, когда посмотришь на гигантских кальмаров или на еще более ужасных морских звезд. Правда ли, Вера, что все это дело наших рук и неразумных голов? Какую-то пружину мы испортили в природе, вот она и выдает нам чудовища. Не правда ли?

— Я согласна с тобой, Айко Такахаси. Такого мнения придерживается и учитель…

Пока они разговаривали, на поляне отполыхала короткая тропическая заря и настала чернильная ночь. Светляки заметались в невидимых ветвях. Светился мох, светились гнилые пни, создавая фантастическую феерию из голубого холодного света.

— Айко Такахаси! — испуганно позвала Вера, хотя знала, что бояться абсолютно нечего. — Где ты, Айко Такахаси?

— Здесь я, — глухим голосом ответил завхоз. Взяв Веру за холодную руку, он увлек ее за собой, направляясь к большой аллее.

— Ты не бойся. Ты ничего не бойся, — говорил он дрожащим шепотом. — Ты со мной, Вера. А раз я здесь, то бояться тебе совершенно нечего.

Ступив на освещенную аллею, Айко Такахаси облегченно рассмеялся:

— Ну вот. Вера, мы с тобой и в безопасности. Ты вела себя отлично для девушки. Да это и понятно…

— Я же была с тобой, Айко Такахаси!

— Ну конечно, со мной. Но ты и без меня бы не особенно испугалась. Должен тебе сказать, что ты удивила меня.

— Чем же я могла удивить тебя?

— Рассказом о мышах в диване. Сколько я знаю существ твоего пола, они все безумно боятся мышей. Ты же спала на диване с мышиной начинкой. По правде говоря, на что я храбрый человек, и то бы не чувствовал себя на нем в полной безопасности. — Он пристально посмотрел на нее и спросил, погрозив пальцем: — Скажи мне, какая доля правды в твоем рассказе?

— Сто процентов!

— Изумительно! Первый раз слышу историю, в которой так много правды. Человек всегда хоть немного, да приукрасит события. Доктор Мокимото называет это фантазией. Так ты не фантазируешь?

— Вообще-то люблю помечтать, но о диване все сущая правда. Я действительно не боюсь животных. У меня живет мангуста и несколько змей, правда, не ядовитых. С мышами в диване все кончилось довольно забавно. Однажды на него села моя тетя, и из дырки стали одна за одной выскакивать серые мыши. Тете сделалось дурно. Диван отдали в ремонт. На дыру наложили заплату. Теперь обшивка порвалась уже в другом месте. Сейчас там никто не живет, и все же иногда мне слышатся там писк, шорох.

Айко Такахаси понимающе закивал головой:

— Там осталась душа.

— Чья? Мышей?

— Может, и мышей, а то и самого дивана.

— Душа дивана! Да ты поэт, Айко Такахаси.

— Давно, в юности, я пробовал сочинять стихи. В те годы я жил в глухой лесной деревушке, всего у нас стояло на склоне горы три дома. С тех пор мы не расстаемся с Кокиси, теперь доктором и большим человеком. Вот ведь как сложилась наша жизнь: он стал такой ученый, а я по-прежнему лесной житель, окончил только школу и еще двухлетние курсы управления хозяйством комплексных предприятий, все по настоянию Кокиси Мокимото. Сколько бы я ни учился, Вера, все мои знания — словно принесенные ветром лепестки сакуры: скоро вянут, и опять я остаюсь сыном лесов, гор и воды. Все это потому, я думаю, что мои предки сжились с природой так прочно, что любовь к ней крепко живет и во мне и мешает остальному. Природа, Вера, ревнива, как любящая женщина, она не отпускает от себя.

Дальше они пошли молча по скрипучему коралловому песку аллеи, искристому, как снег в морозную ночь. Вера стала думать об Антоне, о том, что она скажет ему и что он ей ответит. Айко Такахаси не мог переключиться на современную действительность, он весь был там, в горах, где еще недавно стояли три дома и где он писал стихи под шелест листьев и говор ручьев.