1

После целой вечности ожидания кажется, что-то стало проясняться.

Попытался пошевелить пальцами ног — удалось. Я лежал, распластавшись, в больничной постели, обе ноги были в гипсе, но все-таки это были мои ноги.

Я изо всех сил зажмурился, потом открыл глаза — и так три раза.

Комната постепенно перестала вращаться вокруг меня. Но где это, черт побери, я нахожусь?

Постепенно туман, застилавший мозг, начал рассеиваться, и я кое-что припомнил. Долгие темные ночи, санитарок и уколы. Каждый раз, как только я начинал приходить в сознание, меня тут же кололи какой-то гадостью. Так все и было. Да. Именно так. Но сейчас я чувствовал себя вполне прилично. По крайней мере наполовину. И им придется прекратить это их лечение.

Придется ли?

Может быть, и нет — внезапно пришло на ум.

Естественный скептицизм относительно чистоты человеческих намерений прочно укоренился в моем мозгу. Да меня просто перекололи наркотиками, — внезапно сообразил я. По моим ощущениям, никакой особой необходимости в этом не было и не могло быть, но если уж они начали, то с какой стати им останавливаться именно сейчас? Ведь наверняка за это заплачено. Значит — действуй хладнокровно и сделай вид, что ты все еще в дурмане, — подсказал мой внутренний голос, мое второе я, самое худшее, но и более мудрое.

Я последовал его совету.

Санитарка осторожно заглянула в палату примерно десятью минутами позже и, конечно, я все еще храпел. Дверь тихо закрылась.

К этому времени в памяти восстановилось кое-что из того, что произошло.

Я смутно припоминал, что попал в какую-то аварию. Что произошло потом — было как в тумане, ну, а о том, что было до этого, я вообще не имел ни малейшего представления. Но сперва меня привезли в обычный госпиталь, а потом перевели сюда, это я помнил, но не знал, почему.

Однако я чувствовал, что ноги были в полном порядке. По крайней мере, я вполне мог ходить, хотя и не помнил точно, сколько времени прошло с тех пор, как я их сломал. Ну а то, что у меня было два перелома — это помнил.

Голова несколько кружилась, но вскоре это прошло, и я поднялся, держась за железный прут изголовья кровати, и сделал свой первый шаг.

Полный порядок — ноги меня держат.

Итак, теоретически я вполне способен уйти отсюда восвояси.

Я вновь добрался до кровати, улегся поудобнее и стал думать. Меня зазнобило, на лбу выступил пот. Во рту отчетливо чувствовался вкус сладкого пудинга…

В Дании пахло гнилью…

Да, я попал в автокатастрофу, да еще какую… Затем дверь открылась, впустив в комнату луч яркого света из коридора, и сквозь щелки век я увидел сестру со шприцем в руках.

Она подошла к постели — широкобедрая бабища, темноволосая и с толстыми руками.

Как только она приблизилась, я сел.

— Добрый вечер, — сказал я.

— Д-добрый… — ответила она.

— Когда я выписываюсь отсюда?

— Это надо узнать у доктора.

— Узнайте!

— Пожалуйста, закатайте рукав.

— Нет, благодарю вас.

— Но мне надо сделать вам укол.

— Нет, не надо. Мне он не нужен.

— Боюсь, что доктору виднее.

— Вот и пригласите его сюда, и пусть он сам это скажет. А до того я не позволю делать себе никаких уколов.

— И все же боюсь, что тут ничего нельзя сделать. У меня точные указания.

— Они были и у Эйхмана, а поглядите-ка только, что с ним сделали.

И я медленно покачал головой.

— Ах вот как, — сказала она. — Учтите, что мне придется доложить об этом… этом…

— Обязательно доложите, — съехидничал я, — и кстати, во время своего доклада не забудьте сказать, что я решил выписаться отсюда завтра утром.

— Это невозможно. Вы не можете даже стоять на ногах, а что касается внутренних повреждений и кровоизлияний…

— Посмотрим, — сказал я, — спокойной ночи.

Она исчезла из комнаты, не удостоив меня ответом.

Я вновь улегся поудобнее и задумался. Похоже было, что я нахожусь в частной клинике, и это означало, что кто-то должен был оплачивать счет, и немалый. Но кто? Кого я знал? Я не мог вспомнить ни одного своего родственника или друга. Что из этого следовало? Что меня упрятали сюда враги?

Я стал думать дальше.

Ничего.

И никого, кто мог бы поместить меня сюда.

Мой автомобиль упал с небольшого утеса прямо в озеро… И это было все, что я помнил.

Я…

Я весь напрягся, и меня вновь прошиб пот.

Я не знал, кто я такой.

И чтобы хоть чем-то занять себя, я уселся на постели и принялся разбинтовывать все свои повязки. Под ними все было в порядке, да к тому же меня не оставляло чувство, что я все делаю правильно. Я сломал гипс на правой ноге, используя как рычаг железный прут, выломанный в изголовье кровати. У меня внезапно возникло чувство, что надо убираться отсюда как можно скорее, и что мне обязательно надо сделать что-то очень важное.

Несколько раз согнул и разогнул правую ногу. Полный порядок.

Разбив гипс на левой ноге, я поднялся и подошел к стенному шкафу.

Моей одежды там не было.

Затем я услышал шаги. Я вернулся на кровать и как можно более тщательно накрылся бинтами и разломанным гипсом.

Дверь вновь открылась.

Затем комната ярко осветилась, и у самого входа, у выключателя встал здоровенный детина в белом халате.

— Мне сказали, что вы тут грубо отказываетесь подчиниться нашей санитарке, — сказал он. Здесь уже было не притвориться спящим. — Как это понять?

— Не знаю, — ответил я, — а что?

Это его обеспокоило на секунду-другую, затем, нахмурившись, он продолжал.

— Сейчас время вашего вечернего укола.

— Вы врач?

— Нет, но мне велено сделать вам укол, а для этого у меня хватит медицинской подготовки.

— А я отказываюсь от укола, — сказал я, — и имею на это полное юридическое право. В конце концов, какое вам дело?

— Я сделаю вам укол, — проговорил он, приближаясь с левой стороны кровати.

В руке его появился шприц, тщательно до этого скрываемый.

Это был очень некрасивый, грязный удар, дюйма на четыре ниже пояса, если я не ошибаюсь. Он упал перед кроватью на колени.

— …. …. — сказал он спустя некоторое время.

— Еще раз подойдете ко мне, и пеняйте на себя.

— Ничего, мы умеем обращаться и с такими пациентами — выдавил он с трудом.

Тогда я понял, что наступило время действовать.

— Где моя одежда?

— … … — повторил он.

— В таком случае мне придется позаимствовать вашу. Дайте-ка ее сюда.

Его ругань начала уже утомлять меня, так что пришлось накинуть на него простыню и оглушить железным прутом.

Примерно через две минуты я был одет во все белое — цвет Моби Дика и ванильного мороженого. Какое уродство.

Я запихал его в стенной шкаф и выглянул сквозь зарешеченное окно. Я увидел старую луну с молодым месяцем на руках, качающую его над верхушками тополей. Трава слабо серебрилась и переливалась тонким светом. Ночь слабо спорила с солнцем. Ничто не подсказывало, где именно я находился. Комната моя тем не менее располагалась на третьем этаже здания, и освещенный квадрат окна слева внизу от меня говорил о том, что на первом этаже кто-то не спал.

Так что я вышел из комнаты и осмотрел коридор. Слева он заканчивался глухой стеной с зарешеченным окном, и по обе стороны располагались четыре двери. Скорее всего, они вели в такие же палаты, как и моя. Вернувшись к окну, я не обнаружил ничего нового: те же деревья, та же земля, та же ночь. Я повернулся и направился в другую сторону.

Двери, двери, двери без единой полоски света под ними, и единственный звук — шлепанье моих ног, да и то только потому, что позаимствованная обувь оказалась слишком велика.

Часы моего вышибалы показывали пять часов сорок четыре минуты. Металлический прут я заткнул за пояс под белым халатом, и он очень неудобно бил меня во время ходьбы по бедру. На потолке примерно через каждые двадцать футов горела лампа дневного света.

Добравшись до первого этажа, я свернул направо и пошел по коридору, высматривая дверь с выбивающейся из под нее полоской света.

Дверь эта оказалась самой последней в коридоре, и я был так невежлив, что вошел в нее без стука.

За большим полированным столом, наклонившись над одним из ящиков, сидел человек в роскошном халате. На палату эта комната что-то не была похожа.

Он поднял голову, глаза его загорелись, а губы раздвинулись на секунду, как будто он хотел закричать, но удержался, увидев выражение моего лица. Он быстро встал.

Я закрыл за собой дверь, подошел ближе и поздоровался:

— С добрым утром. Боюсь, у вас будут крупные неприятности.

Люди, по-видимому, никогда не излечатся от любопытства по поводу неприятностей, потому что, подождав те секунды, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату, он спросил:

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, — ответил я, — что я собираюсь подать на вас в суд за то, что вы держали меня взаперти, а также за издевательство и незаконное употребление наркотиков. В настоящий момент у меня как раз начался тот период, когда мне необходим укол морфия, а потому я за себя не отвечаю и могу начать бросаться на людей, и…

Он выпрямился.

— Убирайтесь отсюда!

Тут я увидел на столе пачку сигарет. Закуривая, я процедил:

— А теперь сядьте и заткнитесь. Нам надо кое-что обсудить.

Сесть-то он сел, но не заткнулся.

— Вы нарушаете сразу несколько наших правил!

— Вот пусть суд и разберется в том, кто и что нарушает, — ответил я.

— А теперь мне нужна моя одежда и личные вещи. Я выписываюсь.

— Вы не в том состоянии…

— Вас не спрашивают. Гоните мои вещи, или я действительно обращусь в суд.

Он потянулся к кнопке звонка на столе, но я отбросил его руку.

— Мои вещи, — повторил я. — А это вам следовало сделать раньше, как только я вошел. Сейчас уже слишком поздно.

— Мистер Кори, вы были очень тяжелым па…

Кори???

— Сам я сюда не ложился, — перебил его я, — но будьте уверены, выписаться отсюда я выпишусь. И причем сейчас. Так что не задерживайте меня.

— Совершенно очевидно, что вы сейчас не в том состоянии, чтобы оставить стены клиники, — ответил он. — Я не могу допустить этого. Сейчас я позову санитара, чтобы он помог вам добраться обратно в палату и уложил в постель.

— Не советую. В противном случае вы на себе испытаете, в каком я сейчас состоянии. А теперь ответьте мне на несколько вопросов. Во-первых, кто поместил меня сюда и платит за всю эту роскошь?

— Ну хорошо…

Он вздохнул, и его маленькие усики печально опустились долу.

Открыв ящик стола, он сунул туда руку, и я насторожился.

Мне удалось выбить пистолет еще до того, как он спустил предохранитель. Очень изящный кольт-32. Подобрав пистолет с крышки стола, я сам снял его с предохранителя и направил в сторону доктора.

— Отвечайте. По-видимому, вы считаете, что я опасен, и можете оказаться правы.

Он слабо улыбнулся и тоже закурил, явный просчет с его стороны, если он желал выглядеть уверенным в себе. Руки у него здорово тряслись.

— Ну ладно, Кори, — сказал он. — Коли это вас успокоит, то поместила вас сюда ваша сестра.

— Какая сестра?

— Эвелина.

И это имя мне ни о чем не говорило.

— Странно. Я не видел Эвелину много лет, сказал я. — она даже не знала, что я живу в этих местах.

Он пожал плечами.

— И тем не менее…

— А где она живет сейчас? Я хотел бы навестить ее.

— У меня нет при себе ее адреса.

— В таком случае узнайте его.

Он поднялся, подошел к полке с картотекой и вытащил оттуда одну из карточек.

Я внимательно прочел все, что там было написано.

Мисс Эвелина Флаумель…

Адрес в Нью-Йорке тоже был мне незнаком, но я его запомнил. Судя по карточке, меня звали Карл. Карл Кори. Прекрасно. Чем больше данных, тем лучше.

Я засунул пистолет за пояс, рядом с прутом. Естественно, поставив на предохранитель.

— Ну ладно, — сказал я. — Где моя одежда и сколько вы мне заплатите?

— Вся ваша одежда пропала при катастрофе, — прошипел он, — и я все же должен сообщить вам, что у вас были сломаны обе ноги, причем на левой переломов было два. Честно говоря, я просто не понимаю, как вы можете стоять. Прошло всего две недели…

— Я всегда поправляюсь быстро, — ответил я. — А теперь поговорим о деньгах.

— Каких деньгах?

— Которые вы заплатите мне, чтобы избежать суда за незаконное содержание в клинике, злоупотребление наркотиками и так далее.

— Не будьте смешным.

— Кто из нас смешон? Я согласен на тысячу долларов наличными, только сразу.

— Я не намерен даже обсуждать этого вопроса.

— А я все-таки советую вам подумать, ведь что ни говори, посудите сами, что будут болтать о вашей клинике, если я не промолчу. А я вне всякого сомнения обращусь в медицинское общество, в газеты…

— Шантаж, — сказал он, — но я на него не поддамся.

— Заплатите вы мне сейчас или потом, после решения суда — мне все равно. Но сейчас это обойдется значительно дешевле.

Если он согласится, то я буду твердо знать, что все мои догадки были верны и эта история достаточно грязна.

Он уставился на меня и молчал довольно долго.

— У меня нет при себе тысячи, — в конце концов выдавил он.

— В таком случае назовите цифру сами, — предложил я.

После еще одной паузы он добавил:

— Это вымогательство.

— Ну какие между нами могут быть счеты? Валяйте. Сколько?

— В моем сейфе есть долларов пятьсот.

— Доставайте.

Тщательно осмотрев свой маленький стенной сейф он сообщил мне, что там всего лишь четыреста тридцать долларов, а так как мне не хотелось оставлять отпечатков пальцев, пришлось поверить ему на слово. Я забрал купюры и засунул их во внутренний карман.

— Где тут у вас ближайшая компания такси?

Он назвал место, и я проверил по телефонному справочнику, заодно уточнив, где я нахожусь.

Я заставил его набрать номер и вызвать мне такси, во-первых, потому, что не знал названия его клиники, а во-вторых, потому, что не хотел показать ему, в каком состоянии моя память. Одна из повязок, которые я тщательно удалил, была вокруг головы.

При заказе машины я услышал и название клиники:

«Частный госпиталь в Гринвуде».

Я затушил сигарету, вытащил из пачки другую и освободил свои ноги от примерно двухсотфунтовой тяжести, усевшись в удобное кресло коричневой кожи рядом с книжным шкафом.

— Подождем здесь, и вы проводите меня до выхода.

От него я больше так и не услышал ни слова.

2

Было часов восемь утра, когда шофер такси высадил меня на каком-то углу ближайшего города. Я расплатился и минут двадцать шел пешком. Затем зашел в закусочную, устроился за столиком и заказал себе сок, пару яиц, тост, бекон и три чашки кофе. Бекон был слишком жирный.

Понаслаждавшись завтраком примерно с час, я вышел из закусочной, дошел до магазина одежды и прождал там до девяти тридцати — время открытия. Купил себе пару брюк, три рубашки спортивного покроя, пояс, нижнее белье и ботинки впору. Выбрал носовой платок, бумажник и расческу.

Затем, отыскав гринвудскую автостанцию, купил себе билет до Нью-Йорка. Никто не попытался меня остановить. Никто, вроде бы, за мной не следил.

Сидя у окна, глядя на осенний пейзаж с быстро мчавшимися по небу облачками, я попытался собрать воедино все, что знал о себе и о том, что со мной произошло.

Я был помещен в Гринвуд как Карл Кори моей сестрой Эвелиной Флаумель. Это произошло после автокатастрофы примерно две недели назад. Притом у меня были переломаны ноги, чего я сейчас не чувствовал. И не помнил никакой сестры Эвелины. Персонал Гринвуда, очевидно, получил инструкции держать меня в постели в беспомощном состоянии: по крайней мере доктор был явно испуган, когда я пригрозил судом. Ну что ж. Значит, кто-то по какой-то причине боялся меня. Так и придется держаться.

Я вновь стал вспоминать о том, как произошла катастрофа, и додумался до того, что у меня разболелась голова. Все же происшествие это не было случайностью. Я был твердо в этом убежден, хотя и не знал, почему. Ну что же, выясним и это, и тогда кому-то не поздоровится. Очень, очень не поздоровится. Ненависть горячей волной обдала мне грудь. Кто бы ни пытался повредить мне, знал, на что он шел, и делал это на свой страх и риск, так что теперь ему не на что будет жаловаться, кто бы это ни был. Я чувствовал сильное желание убить, уничтожить этого человека, и внезапно понял, что эти ощущения не в новинку мне, что в своей прошлой жизни я именно так и поступал. Причем не один раз.

Я уставился в окно, на мертвые опадающие листья.

Добравшись до Нью-Йорка, первым делом я отправился в парикмахерскую побриться и подстричься, затем переодел рубашку — терпеть не могу, когда шею щекочут срезанные волосы. Кольт-32, принадлежавший безвестному индивиду в Гринвуде, лежал в правом кармане моей куртки. Правда, если бы Гринвуд или моя сестра обратились в полицию с просьбой разыскать меня, да еще что-нибудь при этом приврали, незаконное ношение оружия вряд ли сослужило бы мне пользу, но все же так спокойнее. Сначала меня все же надо был найти, и я не знал, как будут разворачиваться события. Быстро перекусив в ближайшей столовой, я потом в течение часа ездил на метро и автобусах, соскакивая на самых неожиданных станциях, затем взял такси и назвал адрес Эвелины, якобы моей сестры, которая смогла бы освежить мою память.

Проезжая по улицам города до Вестчестера, я обдумывал план дальнейших действий и свое поведение при встрече.

И когда в ответ на мой стук дверь большого старинного дома отворилась практически сразу, я уже знал, что буду говорить. Я все тщательно обдумал, еще когда шел по извилистой аллее — подъезду к дому — мимо дубов-великанов и ярких осин, а ветер холодил мою только что подстриженную шею под воротником куртки. Запах тоника от моих волос смешивался с густым запахом плюща, обвивавшего стены старого кирпичного здания. Ничто не было мне знакомо, и вряд-ли я когда-либо был здесь раньше.

На мой стук ответило эхо.

Затем я засунул руки в карманы и стал ждать.

Когда дверь отворилась, я улыбнулся и кивнул плоскогрудой служанке с россыпью родинок на лице и пуэрториканским акцентом.

— Да? — спросила она.

— Я бы хотел повидать мисс Эвелину Флаумель.

— Как прикажете доложить?

— Ее брат Карл.

— О, входите, пожалуйста.

Я прошел в прихожую, пол которой был выстлан мозаикой из крохотных бежевых и розовых плиток, а стены были целиком из красного дерева. Освещала все это серебряная с эмалью люстра, вся в хрустальных рожках.

Девчушка удалилась, и я стал осматриваться, пытаясь хоть что-нибудь узнать.

Тщетно.

Тогда я стал просто ждать.

Наконец, служанка вернулась, улыбнулась и изрекла:

— Идите за мной, пожалуйста. Она примет вас в библиотеке.

Я пошел за ней: три лестничных пролета вверх, а затем по коридору мимо двух закрытых дверей. Третья слева была открыта, и служанка остановилась, приглашая войти. Я остановился на пороге.

Как и в любой другой библиотеке, повсюду здесь были книги. На стенах висели три картины — два пейзажа и одна марина. Пол застлан тяжелым зеленым ковром. Рядом с большим столом стоял столь же большой глобус, с его поверхности на меня смотрела Африка. Позади стола и глобуса во всю стену протянулось окно со стеклом по меньшей мере восьмисантиметровой толщины. Но остановился на пороге я не поэтому.

На женщине, сидевшей за столом, было платье цвета морской волны с глубоким вырезом спереди, у нее были длинные волосы в локонах, по цвету напоминающие нечто среднее между закатными облаками и пламенем свечи в темной комнате, а ее глаза — я это чувствовал, знал — за большими очками, в которых она, по-моему, не нуждалась, светились такой же голубизной, как озеро Эри в три часа пополудни ясным летним днем. Цвет же ее сжатых коралловых губ удивительно гармонировал с волосами. Но все же и не поэтому я остановился на пороге.

Я знал ее, эту женщину, знал, но абсолютно не помнил, кто она такая.

Я вошел в комнату, тоже слегка сжав губы в улыбке.

— Привет.

— Садись, — ответила она, указывая рукой на стул с высокой спинкой и подлокотниками, как раз такой, что в нем можно было удобно развалиться. Я сел, и она принялась внимательно изучать меня.

— Хорошо, что с тобой все в порядке. Я рада тебя видеть.

— Я тоже. Как поживаешь?

— Спасибо, хорошо. Должна сознаться, что не ожидала увидеть тебя здесь.

— Знаю, — чуть иронически ответил я. — но я здесь, чтобы поблагодарить тебя за сестринскую заботу и ласку.

С иронией я говорил специально, чтобы посмотреть на ее реакцию.

В эту минуту в комнату вошла собака — ирландский волкодав — который дошел до самого стола и плюхнулся рядом с ним на пол.

— Вот именно, — ответила она с той же иронией, — это самое малое, что я могла для тебя сделать. В следующий раз будь за рулем осторожнее.

— Обещаю тебе, что в будущем я буду принимать все меры предосторожности.

Я понятия не имел, в какие игры мы играем, но так как и она не знала, что я этого не знаю, я решил выудить из нее, что только возможно.

— Я подумал, что тебе будет небезынтересно, в каком я сейчас состоянии, потому и пришел.

— Да, — ответила она. — Ты что-нибудь ел?

— Позавтракал, два часа тому назад.

Она позвонила служанке и приказала накрыть стол. Затем осторожно обратилась ко мне.

— Я так и думала, что ты сам выберешься из Гринвуда, когда поправишься. Правда, я не ожидала, что это будет так скоро и что ты явишься сюда.

— Знаю. Потому-то я и пришел.

Она предложила мне сигарету, и я вежливо сначала дал прикурить ей, потом закурил сам.

— Ты всегда вел себя неожиданно, — сказала она после несколько затянувшейся паузы. — Правда, в прошлом тебе это помогало, но не думаю, что ты что-нибудь выгадаешь сейчас.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ставка слишком высока для блефа, а мне кажется, что ты именно блефуешь, явившись ко мне вот так запросто. Я всегда восхищалась твоей смелостью, Корвин, но не будь дураком. Ты ведь знаешь, как обстоит дело.

Корвин? Запомним это наряду с «Кори».

— А может и не знаю, — ответил я. Ведь на некоторое время я был выключен из игры, верно?

— Ты хочешь сказать, что ни с кем не связался?

— Просто еще не успел.

Она наклонила голову в сторону, и ее удивительные глаза сузились.

— Странно. Но возможно. Не верится, но возможно. Может быть, ты и не врешь. Может быть. И я попробую тебе поверить сейчас. И если ты действительно не врешь, то ты поступил очень умно и к тому же обезопасил себя. Дай мне подумать.

Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала, думая о своем участии в этой игре, о которой я ничего не знал, с игроками, которые были мне неизвестны, и о ставках в которой я не имел никакого понятия.

— Одно то, что я пришел сюда, уже говорит кое о чем.

— Да. Знаю. Но ты слишком умен, поэтому говорить это может слишком о многом. Подождем. Тогда увидим.

Подождем чего? Увидим что? Галлюцинацию?

К этому времени нам принесли бифштексы и кувшин пива, так что на некоторое время я был избавлен от необходимости делать загадочные замечания и тонко намекать на то, о чем не имел ни малейшего представления. Бифштекс был прекрасный — розовый внутри, сочный, и я смачно захрустел свежим поджаренным хлебом, запивая всю эту роскошь большим количеством пива. Она засмеялась, нарезая свое мясо маленькими ломтиками и глядя, с какой жадностью я поглощаю пищу.

— Что мне в тебе нравится, так это жажда жизни, Корвин, — сказала она. — И это одна из причин, по которой мне так не хотелось бы, чтобы ты с ней расстался.

— Мне тоже, — пробормотал я.

И пока я ел, я представил себе ее. Я увидел ее в платье с большим вырезом на груди, зеленом, как может зеленеть только море, с пышной юбкой. Звучала музыка, все танцевали, позади нас слышались голоса. Моя одежда была двухцветная — черная и серебряная, и…

Видение исчезло. Но то, что я сейчас вспомнил, было правдой, моим прошлым, в этом я не сомневался, и про себя я выругался, что помню только часть этой правды. Что она говорила мне там — тогда, когда звучала музыка, все танцевали и слышались странные голоса?

Я налил из кувшина еще пива и решил испробовать на ней свое видение.

— Я вспоминаю одну ночь, — сказал я, — когда ты была вся в зеленом, а я носил свои цвета. Как все тогда казалось прекрасно, и музыка…

На лице ее появилось слегка мечтательное выражение, щеки порозовели.

— Да, — ответила она, — Какие прекрасные были тогда времена… Скажи, ты действительно ни с кем еще не связался?

— Честное слово, — сказал я.

Что бы это ни значило.

— Все стало значительно хуже, — сказала она. — И в Тени сейчас больше ужасов, чем даже можно себе представить…

— И?

— Он все в тех же заботах, — закончила она.

— О.

— Да, — продолжала она, — и ему хотелось бы знать, что ты намереваешься делать.

— Ничего.

— Ты хочешь сказать?

— По крайней мере сейчас, — поспешно добавил я, потому что глаза ее слишком уж широко открылись от изумления, — до тех пор, пока точно не буду знать, в каком положении находятся сейчас дела.

— А-а.

Мы доели наши бифштексы и допили пиво, а кости отдали собакам. Второй ирландский волкодав зашел в комнату незадолго до этого и тоже улегся у стола Потом мы пили кофе, маленькими глоточками, и я почувствовал по отношению к ней самые настоящие братские чувства, которые, однако, быстро подавил.

— А как дела у других? — наконец спросил я.

Ведь такой вопрос ни к чему меня обязывал, а звучал он достаточно безопасно.

На минуту я испугался, что она спросит меня, кого я имею в виду. Но она просто откинулась на спинку стула, подняла глаза к потолку и сказала:

— Как всегда, пока ничего нового не слышно. Возможно, ты поступил мудрее всех. Но как можно забыть… все величие?..

Я опустил глаза долу, потому что не был уверен в их выражении.

— Нельзя, — ответил я. — Просто невозможно.

Засим последовало долгое и неуютное для меня молчание, разрушенное вопросом.

— За что ты ненавидишь меня? — спросила она.

— Что за ерунда, — ответил я. — Ведь что там ни говори, как я могу тебя ненавидеть?

Это, казалось, пришлось ей по душе, и она обрадованно обнажила в улыбке белые зубы.

— Хорошо. И спасибо тебе большое, — сказала она. — Кем бы ты ни был, но ты настоящий джентльмен.

Я поклонился и расшаркался.

— Ты вскружишь мне голову.

— Ну, что там ни говори, а это навряд ли.

И я почувствовал себя неуютно.

Ненависть и ярость вновь пробудились во мне, и я подумал, знает ли она, против кого они могут быть направлены. Я чувствовал, что знает, и с трудом удерживался от желания спросить ее об этом в лоб.

— Что ты думаешь делать? — спросила она в конце концов, и мне ничего не оставалось, как туманно ответить:

— Ну конечно, ты ведь мне не веришь…

— Как мы можем тебе верить?

Я решил запомнить это «мы».

— Вот видишь. Так что в настоящее время я просто воспользуюсь твоим покровительством, и буду только рад жить здесь, где тебе не составит труда не выпускать меня из виду.

— А дальше?

— Дальше? Там видно будет.

— Умно, очень умно, — сказала она. — И ты ставишь меня в неловкое положение.

(Честно говоря, мне просто некуда было больше идти, а на деньги, которые я выудил у доктора, долго было не прожить).

— Да, ты конечно, можешь остаться, но я хочу предупредить тебя, — тут она поиграла каким-то брелоком, висевшим на шее, — волкодавы. В Ирландии и волков не осталось после того, как там завели эту породу.

— Знаю, — механически ответил я и тут же понял, что действительно это знаю.

— Да, — продолжала она. — Эрик будет доволен, что ты — мой гость. Это вынудит его оставить тебя в покое, а ведь именно этого ты хочешь, «не-се-па?».

«Уи, мадам».

Эрик! Это что-то значило! Я знал Эрика, и почему-то было очень важно, что я его знал. Правда, это было давно. Но Эрик, которого я знал, все еще был для меня очень важен.

Почему?

Я ненавидел его, и это была одна из причин. Ненавидел его настолько, что даже мысль об его убийстве была не в диковинку. Возможно, что я когда-то даже пытался это сделать.

И между нами существовала какая-то связь, это я тоже знал.

Родственная? Да, да именно это.

Причем ни мне, ни ему не нравилось, что мы… братья… Я помнил… помнил…

Большой, сильный Эрик — с его важной кудрявой бородой и глазами — такими же, как у Эвелины!

На меня нахлынула новая волна воспоминаний, в висках отчаянно запульсировало, лоб покрылся испариной.

Но на лице ничто не отразилось, я медленно затянулся сигаретой и прихлебнул пива, одновременно сообразив, что Эвелина действительно была моей сестрой! Только вот звали ее иначе. Я никак не мог вспомнить ее настоящее имя, но только не Эвелина — это уж точно. Что ж, придется вести себя еще осторожнее, — решил я. — В конце концов не так уж трудно вообще не называть ее по имени до тех пор, пока не вспомню.

А кто же я сам? И что, наконец, все это значило?

Эрик, внезапно ощутил я, был как-то связан с той моей автокатастрофой. Она должна была закончиться моей смертью, но только я выжил. Не он ли и организовал ее? Да, подсказывали мои ощущения. Это не мог быть никто другой, только Эрик. А Эвелина помогала ему, платя Гринвуду, чтобы меня держали в бессознательном состоянии. Лучше, чем быть мертвым, но…

Внезапно я понял, что, придя к Эвелине, я попался Эрику прямо в руки, стал его пленником, на которого можно напасть в любую минуту, если, конечно, я здесь останусь.

Но она сказала, что раз я ее гость, то Эрику придется оставить меня в покое. Было о чем задуматься. Я не имел права верить всему, что мне говорили. Мне придется все время быть настороже. Возможно, действительно будет лучше, если я уйду отсюда, пока память полностью ко мне не вернется.