Солёный снег

      - А вы положитесь на меня, - ответила Александра Ивановна. - Вот он придёт, я с ним переговорю и всё улажу.
      Саша потихоньку сделал шаг назад, всунул ключ в замочную скважину, чтобы дверь не щёлкала замком, и осторожно прикрыл её.
      Он шёл по улице, не разбирая дороги, ступая по лужам, в лицо ему хлестал противный колючий дождь, подгоняемый ветром. А он всё шёл и шёл, мимо освещённых окон, мимо людских теней на этих окнах, он шёл совсем один, и ему сейчас было так жалко себя и хотелось умереть, хотелось навсегда расстаться с этой постылой жизнью.
      Ну скажите, разве это не глупо? Разве это не глупо - из-за каких-то неприятностей так думать о жизни и отказаться от школы, от учения, от будущих полётов в космос, от мамы и бабушки, от отца, который, может быть, сейчас, в этот момент, открыл тайну вулканов. Всё только из-за того, что он не может пойти и во всём честно сознаться, всё только из-за того, что не может постоять за себя. Ах, какой он был слабовольный!
      Его нашла во дворе мама, привела домой, напоила горячим чаем с малиной и уложила в кровать. Она всё делала молча, не ругала его, и Саша даже не знал, рассказала ли бабушка ей о том, что к ним приходила Александра Ивановна.
      Ночью Саша проснулся от каких-то шорохов. Ему стало страшно и захотелось закричать, но потом ему показалось, что это кто-то плачет. Видно, это плакала бабушка.
      - Бабушка, бабушка! - тихо позвал он.
      Но бабушка не откликнулась, а Саше ужасно хотелось пить.
      Он осторожно встал и, ступая неслышно, почти не касаясь ногами пола, вышел из комнаты. Прошёл по коридору и, вместо того чтобы идти на кухню за водой, открыл комнату Петра Петровича.
      Как он долго не сидел в этом кресле, просто ужасно долго, целую неделю, он так соскучился по креслу. А сейчас он сядет в кресло и будет сидеть в нём столько, сколько ему захочется.
      И вдруг он увидел, что кресло уже кем-то занято. Опять ему не повезло, даже ночью, когда уже все спят, кто-то захватил его любимое кресло.
      И вдруг, вдруг, вдруг случилось такое необыкновенное счастье: в кресле сидел сам Геркулес!
      "Милый, милый Геркулес, - прошептал Саша. - Спасибо, что ты пришёл. Тебе не страшно ходить ночью?"
      "Я ничего не боюсь", - ответил Геркулес.
      "Ах, какой ты храбрый, - сказал Саша. - Я тоже хочу стать таким храбрецом, но мне всегда что-нибудь мешает. Вот сейчас я ужасно хочу пить".
      "Пить, пить, пить, - пропел Геркулес. - Самое главное, чтобы ты сохранил верность другу Петру Петровичу".
      "Геркулес, можно, я посижу рядом с тобой? - попросил Саша. - А то я целую неделю не сидел в кресле..." - Саша тихо опустился в кресло, оно звякнуло под ним, и этот звук отчаянно-громко зазвенел в ночной тишине.
      И в ту же секунду в комнате загорелся свет, и перед Сашей появился Пётр Петрович. Саша испугался, что он сейчас накричит на него, но Пётр Петрович не стал кричать. Он нагнулся и потрогал губами его лоб.
      - Э, брат, да ты горишь, у тебя, брат, жар, - сказал Пётр Петрович.
      Он взял Сашу за руку и повёл обратно к нему в комнату. Разбудил бабушку и маму, и они втроём уложили Сашу в кровать. И мама впервые за эти дни поцеловала Сашу и стала расспрашивать, что у него болит.
      Глава десятая
      Саша лежал уже несколько дней и никак не поправлялся. У него была сильная ангина, и ещё доктор сказал, что Саша чем-то сильно взволнован и это мешает ему, доктору, бороться с болезнью.
      Саша лежал в абсолютной тишине. Так нехорошо, когда сильная ангина. Не хотелось разговаривать, больно было открывать глаза, больно глотать и совсем не хотелось есть.
      И вдруг он услышал чей-то громкий голос. Приоткрылась дверь, и Саша увидел Петра Петровича: его лохматую седую голову, его лицо.
      - А, Пётр Петрович, здравствуйте, - сказал Саша, и, хотя у него сильно болела голова, он сразу вспомнил, что на самом дне кармана его куртки до сих пор лежит неотправленное письмо. - Что-то у меня голова кружится.
      - Э, брат, да ты совсем сдаёшь позиции. - Пётр Петрович сел около Саши и положил ему руку на лоб. - Не такая уж горячая голова.
      У Петра Петровича была мозолистая рука, и Саша почувствовал, как твёрдые камушки его мозолей царапают ему лоб.
      - Я заразный, - сказал Саша.
      - Ерунда, - ответил Пётр Петрович. - Я этой проклятой ангиной болел сто тысяч раз.
      Саше было трудно разговаривать с Петром Петровичем, и он закрыл глаза.
      Пётр Петрович встал, потоптался и осторожно, на цыпочках пошёл к двери. Потом остановился, повернулся к Саше и сказал:
      - Но пасаран! - громко так сказал, так громко, как давно уже никто не говорил в Сашиной комнате.
      Саша поднял глаза на Петра Петровича. Ему трудно было это сделать, но Пётр Петрович произнёс какие-то непонятные слова, и Саша заставил себя открыть глаза.
      - Но пасаран! - ещё громче сказал Пётр Петрович. - Они не пройдут!
      - Кто не пройдёт? - спросил Саша.
      - Так говорили испанские революционеры.
      - Всё вы перепутали, - сказал Саша. - Во-первых, не испанские революционеры, а кубинские. А во-вторых, не "Но пасаран", а "Патриа о муэртэ" - "Родина или смерть".
      Пётр Петрович снова сел на Сашину кровать.
      - Дело в том, - сказал Пётр Петрович, - что это было двадцать девять лет назад. Поэтому ты ничего об этом не знаешь. Ты меня слушаешь?
      Саша кивнул.
      - Испанские революционеры сражались не хуже кубинцев, но их было мало, а испанским фашистам помогали германские и итальянские фашисты. Силы были не равны, но дрались революционеры храбро... Я сам был в Испании в те годы, солдатом Интернациональной бригады. У нас в бригаде были немцы, французы, англичане, венгры - в общем, все, кому дорога была испанская революция, кто ненавидел фашизм. - Он помолчал. Потом прибавил: - Как это хорошо, когда умеешь ненавидеть. Знаешь, люди, которые умеют ненавидеть плохое, самые замечательные люди.
      - Пётр Петрович! - У Саши сильно-сильно закружилась голова, он крепко сжал кулаки и уже хотел из последних сил крикнуть: "А я плохой, я самый плохой человек на свете, потому что в кармане моей куртки лежит ваше письмо к Игорю..." Но вместо этого он сказал: - Пётр Петрович, расскажите мне ещё про Испанию.
      - Ладно, - согласился Пётр Петрович, - слушай... Во время одного боя меня сильно контузило, и я потерял сознание, ну и фашисты меня схватили. Привезли в деревню и бросили в подвал. В подвале уже сидело трое мужчин. Один старик, видно испанский крестьянин, и двое мужчин помоложе. Они сидели в трёх разных углах подвала. Я сел в четвёртый. Так мы и сидели, каждый в своём углу. А где-то совсем недалеко слышались разрывы гранат, уханье пушек. Наши продолжали бой.
      "Надо поговорить с ними, - подумал я. - Но, может быть, среди них был фашист, которого посадили сюда подслушивать наши разговоры? Такое тоже могло быть".
      Сидим, молчим, смотрим друг на друга. И вдруг я слышу в перерыве между грохотанием боя, будто кто-то поёт. Тихо так поёт, еле слышно. Поднял голову, оглянулся: вижу - поёт мужчина, который сидит напротив меня. Поёт на французском языке. Рубашка на нём разорвана, один глаз заплыл от удара. В общем, совсем вроде ему незачем петь. А он поёт. И вдруг меня как ударило: он пел "Интернационал"!
      - Понимаешь, - сказал Пётр Петрович, - этот человек пел "Интернационал", хотя был избит и еле двигал губами, и рядом шёл бой, и надо было совсем не петь, а постараться, пользуясь наступлением наших, вырваться из подвала.
      Саша открыл глаза.
      - И тут я догадался, почему он пел. Он искал товарищей по борьбе. Он хотел узнать, кто сидит рядом с ним: друзья или враги. Тогда я встал перед ним и тихо пропел по-русски: "Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов. Кипит наш разум возмущённый и в смертный бой вести готов..."
      Ах, как ударили по сердцу Петра Петровича эти слова, хотя прошло столько лет и казалось, что эта испанская история давно забыта. Он замолчал. Перед ним стояли те трое из подвала.
      - Ну? - сказал Саша.
      - "Камарад", - сказал мне француз. Это значит - товарищ, друг. И показал на место рядом с собой.
      Теперь нас было двое. И тогда поднял голову второй мужчина и запел "Интернационал" на немецком языке. Потом он пересел к нам. Мы сидели рядом, плечом к плечу: русский, француз и немец. Мы сидели рядом, и я чувствовал тёплое плечо француза. Понимаешь, мы верили друг другу. В этот момент во всём мире не было более верных товарищей, чем были мы. Без слов. "Интернационал" был для нас как пароль...
      А бой приближался. Старик испанец что-то сказал по-испански, подошёл к ящикам, которые стояли у стен, и попытался сдвинуть один из них. Ящики были тяжёлые, и он показал нам, что нужно дверь завалить этими ящиками и чтобы мы помогли ему это сделать. Мы стали подтаскивать ящики к дверям. Ставили один на другой. В два ряда поставили, накрепко завалили дверь.
      Старик правильно придумал; нам надо было продержаться в подвале, пока наши захватят деревню. И только мы отошли от дверей, как послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то откинул засов и толкнул дверь. Но дверь даже не шелохнулась: ящики были тяжёлые. Тот толкнул дверь сильнее и громко крикнул по-испански. По лестнице зацокали ещё чьи-то шаги, и теперь уже вдвоём они поднавалились на дверь. Мы все четверо, как по команде, бросились к ящикам и стали их придерживать со своей стороны...
      А бой уже был в деревне, нам нужно было продержаться, может быть, минут десять, не больше. Мы услышали, как те двое стали быстро подниматься по лестнице...
      Мы думали, что они ушли, а они не ушли. Они подобрались к окну, вышибли стекло и бросили к нам в подвал гранату. Она упала ближе всех к немцу. Я видел её упругий гофрированный корпус. Ещё секунда, она взорвётся и разлетится на тысячу мелких осколков. И тут немец бросился вперёд и накрыл эту гранату своим телом, и она взорвалась под ним.
      - Зачем он это сделал? - спросил Саша.
      - Он не хотел, чтобы погибали все, - сказал Пётр Петрович. - Он хотел, чтобы мы остались жить и продолжали борьбу. По-моему, он ненавидел фашизм больше, чем любил жизнь. Такой был человек. И тогда старик испанец, который, может быть, до сих пор даже не участвовал в революции, тихо-тихо сказал: "Но пасаран"...
      К Саше пришла медсестра, чтобы сделать ему укол пенициллина, и Пётр Петрович замолчал.
      Саша крепко-крепко зажмурился, он очень боялся. Он даже не мог смотреть на иглу, так он боялся. Но Саша не выдал себя, потому что над ним возвышалась лохматая голова Петра Петровича. А рядом с ним стояли те трое из подвала: француз, немец и испанский крестьянин. Саша отлично их всех видел.
      Они стояли перед ним как живые.
      Глава одиннадцатая
      Однажды, когда Саша был ещё болен, пришло от папы письмо. Бабушка надела очки, села около Саши и стала читать.
      - "Дорогие мои Оля и Саша! - писал папа. - У нас уже выпал снег, и работа моя теперь идёт медленнее. Только вчера вернулся из небольшого похода: ходили в район гейзеров. Мороз был десять градусов, а температура воды в озерках от гейзеров тридцать шесть градусов тепла. Мы все отлично выкупались. А теперь о самом главном: я здесь должен прожить до следующей осени. Может быть, вы ко мне приедете? А то я совсем одичал и сильно скучаю о вас. А здесь для вас дивное диво. Будете купаться в озёрах зимой, ходить на лыжах, ездить на собаках. А кроме всего прочего, здесь снег солёный, потому что морские штормы и ветры поднимают большое количество морских капель в воздух, эти капли замерзают и вместе со снегом падают на землю. Разве это не сказка: солёный снег? Приезжайте, не пожалеете.
      Сашка, ты будешь ездить в школу на собаках. Их у меня девять: Троп, Ветка, Игла, Леди, Музыкант, Тяпа, Сокол и Бутон. А самый главный пёс Алерт - это вожак, он бежит впереди, ведёт упряжку. Он рыжий, очень сильный и умный. Приезжайте. Я вас подыму к кратеру вулкана, и вы почувствуете, как дрожит под ногами земля и кто-то сопит в кратере, точно дышит через большой-большой нос. И вы сможете просто, например, плюнуть в кратер. Это ведь замечательно!
      Ваш бородатый "очкарик". Самый низкий поклон Евдокии Фроловне. Сергей".
      - Не надо мне его поклонов! - возмутилась бабушка. - Чего придумал! Больного, слабого ребёнка тащить на Камчатку. Виданное ли дело: солёный снег, купание в озёрах, в школу на собаках ездить. Сказочник. Вот я ему сама отпишу.
      - А я поеду на Камчатку, - сказал Саша. - Я поеду.
      - Прежде всего, - сказала бабушка, - надо поправиться и посоветоваться с врачом. А может быть, тебе нельзя менять климат?
      - А ты не пиши пока папе письмо, - попросил Саша. - Не будешь писать?
      - Не буду, - сказала бабушка. - Только поправляйся поскорее.
      А когда пришла мама, он сказал:
      - Я скоро поправлюсь, и мы поедем к папе. Ладно? Я тебя очень прошу. Очень, очень, очень...
      Вот хорошо бы уехать к папе на Камчатку, забыть про московские неприятности, не ходить в эту школу. А письмо Петра Петровича можно было оставить у бабушки, и она всё бы сделала как надо. Тогда ему стало бы так легко и свободно и можно было жить в полное своё удовольствие.
      Глава двенадцатая
      Когда Саша первый раз вышел из дому, уже наступила поздняя осень. Во дворе были лужи, а в лужах плавали жёлтые листья.
      Первым делом он отправился в гараж. Ничего не изменилось там за его отсутствие. В гараже по-прежнему пахло бензином и маслом, и даже его знакомый шофёр, как прежде, возился со своей "Волгой".
      - Здравствуйте, дядя! - сказал Саша.
      - А, здравствуй, малый, - сказал шофёр. - Как живёшь?
      - Я болел, - ответил Саша. - У меня была ангина.
      - То-то, я смотрю, ты побледнел, и лицо у тебя как-то вытянулось. Небось ослабел?
      - Ничего, - ответил Саша. - Я теперь буду есть каждый день геркулесовую кашу и поправлюсь.
      Потом Саша увидел Маринку и побежал к ней.
      - Какой ты худой, одна кожа и кости, - сказала Маринка.
      - А мне делали уколы, - сказал Саша.
      - Больно? - спросила Маринка.
      - Нет, совсем не больно, - сказал Саша. - А потом, я терпеливый.
      - А вот это тебе. - Маринка вытащила из кармана конверт и протянула Саше.
      Саша взял конверт.
      - А ты открой, открой, - сказала Маринка.
      Саша открыл и увидел там несколько марок.
      - Десять штук, - сказала Маринка. - Это тебе от моего папы, для начала коллекции.
      - Спасибо, - сказал Саша.
      Мимо них проехала машина из гаража, и Саша помахал рукой шофёру. Машина подъехала к воротам. А в воротах стояла Сашина бабушка, разговаривала с какой-то женщиной и не видела, что загородила дорогу машине.
      - Эй, тётка! - грубо крикнул шофёр. - Нашла где стоять, а то толкану машиной, костей не соберёшь.
      И Саша это всё услышал. Это так кричали на его бабушку, на самого хорошего, доброго человека! И кричал не кто-нибудь, а его друг - шофёр, дружбой с которым он так гордился!
      Саша покраснел, потом побелел и вдруг бросился со всех ног за машиной. Он подскочил к шофёру и крикнул ему в лицо:
      - Если вы ещё раз когда-нибудь закричите на мою бабушку, я вас... я вас... я вас ударю! - Он кричал высоким тонким голоском.
      Вот сейчас что-то должно было случиться. К нему подбежала Маринка и стала рядом.
      - Ух ты, - сказал шофёр, - какой рыцарь, прямо благородный рыцарь! Он оглушительно рассмеялся.
      Больше он ничего не мог сказать. Просто не знал, что ему говорить. Может быть, ему стало стыдно. До сих пор он часто так гремел басом на людей и никогда не задумывался, что обижает их. Он кричал на них и уезжал дальше своей дорогой.
      А тут впервые ему сказали такие слова. И кто сказал? Маленький мальчик, которого он мог одним щелчком опрокинуть на землю, о котором он даже не помнил, стоило ему уйти с работы. Он даже не знал его имени.
      Саша стоял перед ним, как дикий зверёк, решительный, отчаянный, готовый до конца отстоять свою бабушку. Он сейчас совсем не боялся и совсем не стеснялся, это было с ним впервые. Пусть все-все люди смотрят на него, а он ничего не боится. Пусть на него смотрят случайные прохожие. И только где-то в глубине его глаз шофёр увидел и боль и обиду. Тогда он сказал:
      - Ну, прости, малый, виноват, кругом сто раз виноват, и вы, бабушка, великодушно простите.
      Он тронул машину и помахал Саше рукой.
      - Ой, Саша, какой ты храбрый! - сказала Маринка. - Ты просто настоящий храбрец.
      Смешная Маринка! Она клевала носом совсем как её отец.
      А бабушка хотела сначала отругать Сашу за то, что он лезет не в своё дело, но потом передумала. Разве можно ругать человека за благородные поступки: нет, конечно! И бабушка это отлично знала. Тем более что у неё в голове вдруг запела старая забытая песня. Ей захотелось запеть эту песню вслух, так у неё было радостно на сердце, но она сдержалась.
      Пели одни глаза, пели тысячи мелких морщинок около глаз, пели губы, они почему-то расползлись в улыбку. Никто бы даже не поверил, что бабушка умеет так весело и молодо улыбаться. Пели руки, когда они стали, непонятно зачем, поправлять шапку у Саши. Так у неё было хорошо на сердце, ведь до чего дожила: Саша заступился за неё! Значит, не зря она сидела около него ночами, когда он болел. Жив человечек.
      Это всё бабушка подумала про себя, а вслух сказала самые обыкновенные слова:
      - Тебе пора домой. Для первого дня вполне достаточно. - Она взяла Сашу за руку и повела домой.
      Глава тринадцатая
      - Тебе надо немного отдохнуть, - сказала бабушка. - Ты ещё не окреп после болезни. Ложись в постель.
      - Лучше я посижу в кресле у Петра Петровича, - сказал Саша. - Можно?
      - Можно, - ответила бабушка.
      По дороге в комнату Петра Петровича Саша остановился у вешалки, вытащил письмо из кармана куртки и переложил в брюки. Он решил сегодня обязательно всё рассказать Петру Петровичу. Пришёл, сел в кресло и стал ждать.
      Вот хорошо было бы, если бы с письмом тоже всё кончилось, а потом они бы уехали к отцу на Камчатку. Неужели Пётр Петрович не простит его?
      Саша тяжело вздохнул: может быть, и не простит. Но всё равно он ему всё скажет. А то ведь что получается: Игорь там ждёт это письмо и волнуется, что Пётр Петрович молчит, а письмо лежит у него. Хорошенькое дело!..
      "Ах, наконец ты появился, милый Геркулес. Я тебя ждал столько дней, ты мне был нужен, у меня были неприятности".
      "Я всё знаю", - ответил Геркулес.
      "Ты знаешь всё? - испугался Саша. - И про марки тоже?"
      "И про марки", - сказал Геркулес.
      "Ты меня очень презираешь?"
      "Сначала я тебя очень презирал и решил навсегда тебя покинуть, а потом я понял, что ты это сделал случайно и что ты больше никогда не сделаешь ничего подобного. И потом, у тебя хватило мужества во всём сознаться. Ты пошёл к хозяину марок, а это не каждый может..."
      "Это меня мама заставила, - ответил Саша. - Сам бы я никогда не решился".
      "Когда я был мальчишкой, у нас на острове жил слепой старик. Он был очень бедный и писал стихи. А люди приносили ему еду, кто что мог. Виноград, хлеб, молодое вино. А мы, мальчишки, из озорства воровали у него эту еду. И вот старик перестал писать стихи, потому что ему нечего было есть и ещё потому, что он решил: раз люди не приносят ему еды, значит, им не нравятся его песни. Тогда я ему всё рассказал".
      "Геркулес, а он простил тебя?"
      "Он меня очень долго не хотел прощать, но я ходил к нему каждый день: убирал в его доме, носил еду, стирал одежду в море. А он всё равно не хотел меня прощать. Тогда я выучил много-много его стихов на память и стал их читать людям, и он простил меня".
      "И я обманул одного человека, Петра Петровича. Ты его знаешь. А он тоже очень много сделал для меня. Например, если бы не он, то я бы не знал о тебе ничего..."
      "Нехорошо! - закричал Геркулес. Он выхватил из-за пояса широкий короткий меч и стал им размахивать над Сашиной головой. - Опомнись, пока не поздно, опомнись..."
      "Геркулес, Геркулес, куда ты пропал? Где ты? Я тебе не успел сказать, что я уже решился, я сегодня всё расскажу Петру Петровичу..."
      Перед Сашей стояла мама.
      - А куда девался Геркулес? - спросил Саша.
      - Убежал, - сказала мама. - Увидел меня и убежал. А спать, между прочим, полагается в постели. Вот справка от врача. Тебе разрешается, во-первых, завтра идти в школу, а во-вторых... - мама замолчала, и у Саши гулко-гулко забилось сердце, потому что он, кажется, догадался, что ему разрешается во-вторых, - а во-вторых, тебе разрешается выехать на Камчатку.
      - Ура-а-а! - закричал Саша. - Ура-а-а! Значит, мы уезжаем к папе. Значит, завтра я в школу не пойду, а буду собираться в дорогу.
      - Чудачок, - сказала мама. - Мы с тобой поедем весной. Раньше меня с работы не отпустят. А теперь пошли, я тебе остригу волосы, а то ты совсем как девочка.
      Мама взяла ножницы и уже хотела подстричь его, но он остановил её руку.
      - Я не хочу стричься, - сказал Саша.
      - Ты сам просил, а теперь не хочешь? - удивилась мама. - Сам говорил - мужчина должен носить короткие волосы.
      - А у Геркулеса тоже были длинные волосы, - сказал Саша.
      - Откуда ты это знаешь? - спросила мама.
      - Знаю, - ответил Саша. - Я не буду стричься.
      - Тогда давай укладывайся спать, - сказала мама. - А то завтра проспишь.
      - Мне надо подождать Петра Петровича, - ответил Саша. - Мне это очень надо.
      - Ты ложись и жди, - сказала мама. - А когда Пётр Петрович вернётся, я попрошу, чтобы он к тебе заглянул.
      Но Пётр Петрович пришёл поздно, Саша уже спал. А утром, когда Саша уходил в школу, Пётр Петрович ещё спал. Поэтому по дороге в школу у Саши было скверное настроение: неотправленное письмо всё время напоминало о себе. Попробуй тут повеселись!
      Глава четырнадцатая
      - Огоньков пришёл, Огоньков пришёл! - закричали ребята и бросились к нему навстречу.
      А потом, когда кончились первые минуты встречи, когда ребята похлопали его по плечу и узнали, что ему делали уколы, вдруг в наступившей тишине раздался ехидный голос Гошки. Он один не подошёл к Саше.
      - А, пришла наконец наша девица-красавица златокудрая! - сказал Гошка.
      Трое или четверо мальчишек захихикали. А остальные промолчали, они видели, как Саша побледнел. Ещё секунда, ещё полсекунды, и он опять смолчит и оставит Гошкины слова без ответа, и всё пойдёт по-старому. И тогда он, затравленный, как Пушкин был затравлен французским офицером Дантесом, решил восстать.
      Саша подошёл к Гошке. Тот встал ему навстречу, а Саша сильно толкнул его в грудь, и Гошка от неожиданности снова сел.
      - Я ни за что не остригу волосы, - сказал Саша. - Потому что так нравится моей маме.
      И столько в нём было решимости и отваги, столько стойкости, ровно столько, сколько было во всех тех взрослых людях, которые совершали подвиги на войне или на работе.
      А потом Саша достал из портфеля конверт, который ему подарила Маринка, вытащил оттуда две марки и протянул Гошке.
      - Вот тебе то, что я обещал, - сказал Саша.
      Тут же вокруг них образовалась толпа ребят, им всем было интересно посмотреть, что Саша дал Гошке.
      - Осторожнее, осторожнее, - сказал Гошка. - Марки-то ценные. - Потом он повернулся к Саше: - Завтра я тебе принесу в ответ две марки, они будут не хуже твоих.
      - Мне не надо, - сказал Саша. - Я ещё пока не начал собирать марки.
      Мальчишки увлеклись марками и прослушали звонок.
      В класс вошла Александра Ивановна.
      - Это что за безобразие! - сказала она. - Почему вы не на местах? Никакой дисциплины.
      Они, как стая испуганных воробьёв, тут же разлетелись по своим углам, и только Саша остался стоять около Гошки.
      - А, Огоньков, здравствуй, - сказала Александра Ивановна. Поправился, значит?
      - Поправился, - сказал Саша.
      - Ему уколы делали! - выкрикнул Гошка.
      - Болеть плохо, - сказала Александра Ивановна. - Но если уж заболел, то нужно быть терпеливым. Не бояться уколов, принимать горькие порошки...
      - А он смелый! - снова выкрикнул Гошка.
      - Помолчи, Сапегин, - сказала Александра Ивановна. - А тебе, Саша, мы все очень рады. Только теперь придётся тебе подналечь на учёбу. Садись на своё место. Ты не забыл, где оно?
      Все рассмеялись, и Саша тоже рассмеялся.
      Смешная Александра Ивановна! Разве можно забыть своё место?
      Саша прошёл через весь класс и сел за парту.
      - Ребята, вы помните, какой сегодня день? - спросила Александра Ивановна. - А то ведь Саша Огоньков этого не знает.
      - Помним, помним! Сегодня нас принимают в октябрята!
      - Да, сегодня вас принимают в октябрята, - сказала Александра Ивановна. - Теперь вы будете не просто ученики первого класса, а ленинцы-октябрята. А Владимир Ильич Ленин был такой правдивый человек, он так любил правду, что даже в шутку никого не обманывал. Это вам всем надо запомнить на всю жизнь.
      Саша посмотрел на Александру Ивановну, и ему вдруг показалось, что она знает, что на самом донышке его кармана лежит неотправленное письмо Петра Петровича, а её бывший любимый ученик, а ныне капитан дальнего плавания Игорь Добровольский ждёт это письмо.
      Ему захотелось вскочить с места, и опрометью броситься к Петру Петровичу, и рассказать ему всё, а потом уже спокойно вернуться в школу. Он выскочил из-за парты, чтобы уйти.
      - Ты что, Огоньков, опять за старое? - удивилась Александра Ивановна.
      - Мне нужно домой, - ответил Саша.
      - Что такое произошло? - строго и недовольно спросила Александра Ивановна.
      - Я не могу вам рассказать, но мне нужно домой.
      - Может быть, у тебя что-нибудь болит? Ты сядь, успокойся.
      Саша мог соврать, что у него заболела голова или живот, но ему так снова не хотелось врать, так ему было противно врать. Он снова встал.
      - Огоньков, я тебя слушаю, - сказала Александра Ивановна.
      Саша посмотрел на ребят: они притихли и ждали, что он ответит. Ему было страшно-страшно. Если бы кто-нибудь знал, как ему страшно! Вот бы стать взрослым - им всё легко и просто, они знают, что хорошо и что плохо, и никогда не мучаются, если надо в чём-то признаться. Он совсем сник, но потом он сделал над собой ещё одно героическое усилие и тихо-тихо сказал:
      - Пётр Петрович, наш сосед, написал своему сыну письмо. У него сын капитан дальнего плавания и сейчас плавает около Южного полюса. Но он не успел написать адреса на конверте: уронил очки на пол и они разбились. А без очков он ничего не видит. Тогда он позвал меня, чтобы я написал адрес. Он диктовал адрес по буквам, а я не знал, как они пишутся. Я стал писать вместо них палки. А потом он заклеил письмо и отдал мне, чтобы я тут же отнёс и бросил его в почтовый ящик.
      - И ты бросил его в почтовый ящик? - спросила Александра Ивановна.
      - Нет, - ответил Саша. - Вот оно. - Он вытащил письмо из кармана и протянул Александре Ивановне.
      Александра Ивановна взяла конверт и попыталась прочитать то, что написал Саша, но у неё ничего не получилось. Вот ведь какой этот Саша Огоньков, вечно с ним что-нибудь случается! Потом она вспомнила Игоря Добровольского, того самого Игоря, которому было адресовано это письмо, и подумала, что у него тоже всегда случались какие-то истории.
      А потом она вспомнила десяток других мальчишек и девчонок, которые прошли через её руки, через её старые, грубые, рабочие руки, и эти руки до сих пор ещё помнят тепло их кожи и нежность волос, и все они выдумывали какие-то истории. И сейчас вот этот герой, Саша Огоньков. Но ведь главное было в том, что Саша Огоньков сделал самое трудное - он признался. Будут в его жизни ещё и ошибки и трудности, и пот и соль, но в одном он уже окреп: он полюбил правду. И это было самое главное.
      В классе было тихо-тихо. Александра Ивановна подняла голову.
      Вот они сидят перед ней: двадцать девять учеников. И у всех у них разные глаза, разные волосы, разные носы. Говорят, нет на свете двух одинаковых носов или двух одинаковых рук. Удивительно.
      "Нет, нет, - подумала Александра Ивановна. - Глаза-то у них разные и руки разные, а вот в характерах много общего: сейчас они все ждут, что я скажу. И всем им очень хочется, чтобы я простила Сашу. А какие глаза у Огонькова, я не помню. Стара стала, теряю наблюдательность".
      Она подошла вплотную к Саше и посмотрела ему в глаза.
      - На, возьми это письмо, - сказала она. "А глаза-то у него синие, мои любимые". - Сегодня его отдашь Петру Петровичу и передай от меня привет.
      И все в классе вздохнули, а Саша наконец сел на своё место.
      Глава пятнадцатая
      Домой Саша возвращался с Гошкой. Они шли и разговаривали. У Гошки пальто было нараспашку, чтобы все-все встречные видели, что у него слева на груди краснеет звёздочка октябрёнка.
      А у Саши пальто было застёгнуто на все пуговицы, его не приняли в октябрята. Он понимал, что, прежде чем его примут в октябрята, он должен сделать очень многое. Он понимал, но всё равно у него было печально на сердце.
      - Смотри-ка, идёт снег, - сказал Гошка. - Значит, скоро зима.
      - А на Камчатке уже зима, - ответил Саша. - А снег там солёный на вкус.
      - Ловко ты придумал, - засмеялся Гошка. - Солёный снег. Опять врёшь.
      - Я так полюбил правду, - сказал Саша, - что теперь даже в шутку никогда не буду врать. А снег там солёный от морской воды. Ясно?
      - Ясно, - неуверенно ответил Гошка.
      Всё в этом мире загадочно и неожиданно. Это теперь Гошка тоже понял. Солёный снег где-то на Камчатке или чудесные марки, которые ему принёс сегодня Сашка. Или вот сам Сашка: ещё вчера все думали, что он последний трусишка. А сегодня убедились, что он просто храбрец.
      - Я прекрасно всё понял, - сказал Гошка. - Прекрасно. Позволь, Саша, я пожму тебе руку.
      - Ну что ты, - растерялся Саша.
      - Нет, позволь, позволь. - Гошка схватил Сашину руку и начал её трясти. - Позволь, позволь...
      Потом они долго шли вместе и молчали. На них часто оглядывались взрослые, потому что они были очень серьёзные и этим привлекали внимание. А один взрослый им даже подмигнул: "Мол, выше голову, ребята!"
      И они ему улыбнулись.