Солёный снег

      - Ребята, - сказала Александра Ивановна, - положите свои тетради справа от себя на парте, а я пройду по рядам и посмотрю, как вы написали букву "А" заглавную и букву "а" маленькую.
      Все вытащили тетради и положили с правой стороны, и Саша тоже положил. Только у всех были написаны буквы, а у него были чистые листы.
      Александра Ивановна шла по рядам и одобрительно кивала головой: ей нравилось, что ребята аккуратно выполнили домашнее задание. Потом она дошла до Саши, посмотрела на чистые листы его тетради и сказала:
      - Огоньков, пройди к доске, возьми мел и напиши нам букву "А" заглавную. Знаешь, как её писать?
      - Знаю, - ответил Саша.
      Взял мел и написал букву "А" вверх ногами.
      Все ребята начали смеяться, а Гошка крикнул:
      - Буква "А" встала на голову! Не буква, а акробат.
      - Тише, тише, ребята, - сказала Александра Ивановна. - Саша вчера не был в школе, поэтому он написал неправильно.
      Саша стёр ладошкой то, что написал, и вывел мелом букву "А".
      - Вот теперь правильно, - сказала Александра Ивановна. - В следующий раз никогда не торопись, сначала подумай, а потом пиши.
      Глава шестая
      Саша осторожно, стараясь не шуметь, опустился в кресло. Оно жалобно-жалобно звякнуло. Саша потянул носом, всё было по-прежнему. Теперь надо было сидеть и ждать, когда Петру Петровичу надоест читать, он снимет очки, потрёт глаза рукой и скажет: "Чертовски устали глаза". Тогда, значит, настала очередь разговора с Сашей.
      Но сегодня Пётр Петрович долго не откладывал книгу, и Саша сидел как мышь, боялся ему помешать. Что-то у него пело в голове, что-то путалось... Потом вдруг в комнату вошёл высоченный человек в сандалиях на босу ногу и в тунике. У него была шея борца, она была у него прямая, как колонна, и на ней покоилась голова, украшенная длинными кудрявыми волосами.
      Кто бы это мог быть? И вдруг Саша догадался: это был сам Геркулес. Ну да, конечно, древнегреческий герой Геркулес. Хорошо бы спросить его об этом, чтобы окончательно убедиться, но неудобно.
      Человек в сандалиях подошёл к Саше и поднял его вместе с креслом на вытянутых руках, и Саша достал руками до потолка, и где-то внизу остался Пётр Петрович.
      Ясно, что это был Геркулес. Ах, как ему стало хорошо и весело! Теперь Саша убедился, что Геркулес действительно могучий человек, настоящий богатырь, прямо чемпион мира Юрий Власов.
      "И всё это от геркулесовой каши?" - спросил Саша.
      "Да, - ответил Геркулес. - И ещё от настойчивости".
      Саша слышал, как хлопнула входная дверь, и сразу Геркулес пропал, исчез, просто испарился... Он закричал:
      - Геркулес, Геркулес, не уходи, мне надо спросить у тебя одну очень важную вещь!
      - Ты что раскричался? - Перед Сашей стоял Пётр Петрович. Правое плечо, то, что без руки, у него было поднято выше подбородка.
      - Здесь был Геркулес, - сказал Саша. - Я только что с ним разговаривал. Он был в сандалиях на босу ногу и в тунике. Я его сразу узнал. Мне надо было спросить у него одну важную вещь, а он пропал.
      - Не расстраивайся, - сказал Пётр Петрович. - Он ещё обязательно придёт к тебе. Я лично знал одного мальчика, так только стоило ему сесть в это кресло, к нему тут же заявлялся сам великий Христофор Колумб. И они вместе отправлялись в далёкие путешествия.
      - Это вы рассказываете про Игоря? - спросил Саша.
      - Про него, - ответил Пётр Петрович. - А теперь иди встречай мать, она вернулась с работы, все матери очень любят, когда их встречают сыновья.
      Саша встал и пошёл к матери, но в голове у него пело: "Геркулес милый, милый Геркулес".
      - Мама сидела за письменным столом, перед ней лежала толстая книга, а глаза у неё были закрыты.
      - Не подвигается работа? - спросил Саша.
      - Не подвигается, - ответила мама.
      - Я знаю, - сказал Саша, - ты волнуешься, что от папы нет давно писем.
      Мама растрепала Сашины волосы. Она любила их так трепать.
      - О, какой у меня наблюдательный сын! - сказала мама и попыталась улыбнуться, но из этого ничего не вышло.
      Они замолчали. В комнате появились тёмные углы. Горела только настольная лампа под зелёным абажуром. Потом они услыхали звук шагов.
      - Геркулес, милый Геркулес, - прошептал Саша.
      - Что ты там шепчешь? - спросила мама.
      - Ничего, - ответил Саша. - Ты слышала, по коридору кто-то прошёл?
      - Это Пётр Петрович, - сказала мама.
      Саша знал, что это Пётр Петрович. Он его шаги узнавал всегда, потому что Пётр Петрович чуть волочил левую ногу, ему её прострелили в гражданскую войну. Это было в 1918 году.
      - А по-моему, это кто-то другой, - сказал Саша. - Например, Геркулес. (Ах, как это имя звенело у него в голове и камешком каталось во рту!) Знаешь что, пойдём в комнату Петра Петровича, и ты посидишь в волшебном кресле. У тебя все заботы как рукой снимет.
      - Нет, Саша, - сказала мама, - мне надо работать.
      - Даже если тебе не хочется? - спросил Саша.
      - Надо уметь себя заставить, - сказала мама. - И потом, я уже взрослая, и мне ни к чему сидеть в волшебном кресле.
      - А Пётр Петрович?.. - сказал Саша. - Он совсем старик, а сидит. Он говорит, что это ему помогает думать. Пойдём, я тебя очень прошу.
      Мама встала, взяла Сашу за руку, и они молча, без единого слова, стараясь ступать осторожно, так, что был слышен только скрип половиц и какой-то непонятный шорох, а шагов их не было слышно, отправились в комнату Петра Петровича.
      Их зеленоватые длинные тени упали на стену, прошлись по занавескам и вышли в дверь. В коридоре они растворились: в коридоре не было света, а они не стали его включать.
      - Осторожно, - сказала мама шёпотом, - не наскочи на холодильник.
      Саша только крепче сжал её руку, и она крепко-крепко сжала его маленькую тёплую ладошку...
      Они вошли в комнату Петра Петровича и в темноте подошли к волшебному креслу. Было тихо-тихо.
      - Ну, садись, - великодушно предложил он матери. - Садись, а я постою рядом.
      Мама осторожно опустилась в кресло. Оно прозвенело под ней всеми своими пружинами.
      - О, какая я стала тяжёлая, - сказала мама. - Раньше оно подо мной так не пело.
      Саша промолчал. Он знал: сейчас, в этот миг, ничего нельзя говорить. Ничего.
      - Здравствуй, кресло, - сказала мама. И слегка качнулась в нём, как это делал всегда Саша.
      Кресло снова прозвенело свою песню.
      - Ведь я что волнуюсь... - сказала мама. - Он пошёл на штурм действующего Авачинского вулкана. А вулкан этот выбрасывает лаву, её температура семьсот градусов: это всё равно что раскалённая, клокочущая сталь, выпущенная из доменной печи. А ему, видите ли, обязательно надо спускаться в кратер вулкана.
      - Он это делает ради науки, - сказал Саша. - Он говорил мне: вулканы - пушки земли. Они стреляют лавой, а эту лаву можно собрать, и потом узнаешь, что делается глубоко-глубоко под землёй.
      - Он и тебя перетянул на свою сторону, - сказала мама.
      - Но он не первый раз спускается в кратер, - ответил Саша.
      - В прошлом году он сломал себе руку, - сказала мама. - А в позапрошлом году его ударило глыбой лавы по спине, и ему пришлось пролежать целый месяц. Врач боялся, что у него повреждён позвоночник, а когда повреждён позвоночник, надо лежать на доске. Там никаких досок не было, пришлось сорвать с домика экспедиции двери, и он лежал на этих дверях. А ты видел, какие у него руки? Все в ожогах.
      Они снова помолчали. За окном в небе полыхали отсветы большого города.
      - Можно, я сяду рядом с тобой? - спросил Саша.
      Мама подвинулась, и он сел и стал раскачиваться и звенеть пружинами. И этот звон, как нежный звук струн, раздавался у них в ушах, и чуть-чуть веселил их души, и соединял их со всем миром. Теперь для них не существовало темноты, одиночества, далёких расстояний.
      - Как хорошо, что ты привёл меня сюда, - сказала мама. - Конечно же, Сергей прав, что поехал на Камчатку, что взбирается на эти вулканы, а потом, точно цирковой акробат, спускается в кратеры. Он спускается на тысячу метров в глубину, а навстречу ему подымаются испарения лавы... Мягкое, мудрое кресло, я буду терпеливо ждать его писем.
      Мама обняла Сашу за плечи и потихоньку укачивала его, точно маленького. Сколько они так просидели, неизвестно, но только Саша слышал, как к нему подошёл Геркулес, тронул его за плечо и сказал:
      "Вот я и пришёл. Прости меня, что я так неожиданно исчез, но здесь раздались чужие голоса".
      "Это был Пётр Петрович, - сказал Саша. - Правда, он не такой сильный, как ты, но тоже герой. Некоторые взрослые кое-чего не понимают, а он всё-всё понимает".
      "Ну, я слушаю, о чём ты меня хочешь спросить?"
      "А ты не будешь смеяться?" - спросил Саша.
      "Ни за что! - сказал Геркулес. - Клянусь тебе именем богини Афины Паллады".
      "А-а-а! - сказал Саша. - Вообще-то я в бога не верю, мы теперь знаем, что бога нет. Но ведь ты жил три тысячи лет назад, и у тебя не было другого выхода".
      "Афина Паллада - богиня мудрости, - сказал сердито Геркулес. - Она не позволит мне соврать".
      "Прошу тебя, не сердись, - сказал Саша. - Если бы ты жил в наше время, и ты бы не верил в бога".
      "Спрашивай", - сказал Геркулес.
      "Геркулес! - Саше было неловко, и он тянул время. - Скажи, тебя не дразнят "девчонкой" за то, что ты носишь длинные волосы?"
      "Я не обращаю внимания на глупых людей, а умные никогда никого не дразнят".
      "А меня дразнят "девчонкой". Это Гошка Сапегин придумал, хотя он совсем, по-моему, не глупый".
      "Ну, если он не глупый, то он скоро перестанет тебя дразнить. А ты пока потерпи".
      "Вот и мама говорит: "Ты пока потерпи". А знаешь, как трудно терпеть?.. Геркулес, а почему ты носишь длинные волосы?"
      "Так нравится моей матушке, - сказал Геркулес. - А это для меня закон..."
      Мать Саши осторожно подняла его на руки и понесла из комнаты.
      "Ах, какой он стал тяжёлый, - подумала она. - Почти мужчина".
      Глава седьмая
      Стоило ему войти в класс, как на него вихрем налетел Гошка.
      - Принёс марки? - спросил он, увидел по Сашиному лицу, что тот ничего не принёс, и закричал: - Не принёс? Несчастный хвастунишка, врун, врун! А может быть, у тебя их даже нет?
      - Нет, есть, - соврал Саша. - Просто я забыл.
      - Посмотрим, - сказал Гошка. - Потерпим до завтра. А то придётся тебя звать не просто "девчонкой", а "девчонкой-врунишкой".
      После школы Саша решил зайти к Маринке и попросить у неё две марки. Подумаешь, две какие-то несчастные марки, неужели она не даст ему их. Он вошёл во двор и увидел, что ворота гаража открыты. Саша сначала заглянул в гараж. Там он увидел своего знакомого шофёра.
      - Здравствуйте, дядя, - сказал Саша.
      - А, здравствуй, малый, если не шутишь.
      - Хотите, я вам принесу воды?
      - Ну принеси, - ответил шофёр.
      Саша схватил ведро и побежал в глубь гаража за водой. Принёс воду и сказал:
      - А теперь мне надо идти.
      - Важное дело? - спросил шофёр.
      - Да, - ответил Саша. - Важное.
      После разговора с шофёром у Саши настроение стало получше. И он побежал к Маринке.
      Она была дома одна. Сначала пришлось поиграть с ней в куклы, потом в пароходы, а потом Саша попросил у Маринки, чтобы она показала ему коллекцию папиных марок.
      Маринка влезла в папин стол и достала большой квадратный альбом в синем переплёте... Каждая страница была прикрыта в нём папиросной бумагой, а под бумагой, на сером толстом картоне, в карманчиках лежали марки.
      - Только ты не перепутай их, а то папа будет ругаться. Он эти марки собирает всю жизнь, с девятилетнего возраста.
      - А у нас в классе один мальчик, Гошка Сапегин, - сказал Саша, - тоже собирает марки. И даже меняется.
      - Как это - меняется? - не поняла Маринка.
      - Очень просто, - сказал Саша. - Он отдаёт, например, твоему папе лишние марки, а твой папа ему свои лишние марки.
      - А у моего папы нет лишних марок, - сказала Маринка.
      Саша подумал, что, пожалуй, Маринка не даст ему две марки для Гошки, и представил себе, как Гошка завтра будет кричать на него на весь класс: "Врунишка, хвастунишка!"
      На каждом листе было написано название страны, но Саше трудно было прочесть эти названия. Он просто ворошил марки: на них были портреты каких-то людей, какие-то дома, деревья, звери, церкви... Их здесь было так много, и Саша подумал, что Маринкин папа совсем не обеднеет, если отдаст ему две марки для этого ненасытного, кровожадного Гошки.
      - Ну, насмотрелся? - спросила Маринка.
      Ей хотелось побыстрее убрать альбом в стол, потому что папа никому ни под каким видом не позволял брать альбом с марками без его разрешения. И Маринка впервые его сама держала в руках, и сделала она это только ради Саши.
      - Сейчас, - ответил Саша и покосился на Маринку. Нет, и просить не стоит, всё равно не даст.
      Он уже хотел отложить альбом, но тут позвонили в дверь, и Маринка побежала открывать. А Саша вдруг сделал нечто странное, нечто ужасно необыкновенное, нечто такое, что нельзя никому делать ни при каких условиях: он вытащил из марочного карманчика две маленькие старенькие марки (нет, он не взял большие, хорошие марки) и быстро положил их в карман. При этом у него сильно-сильно заколотилось сердце.
      Тут же вернулась Маринка. Саша уже стоял в другом конце комнаты. Маринка взяла альбом и сунула обратно в стол. Саша решил ей сказать что-нибудь весёлое и беззаботное, хотелось ему притвориться, но вдруг у него пропал голос. Он постоял немного и прохрипел:
      - Я пойду.
      - Посиди ещё немного. Давай поиграем в "дочки-матери". Ты будешь мой сын, а я буду готовить тебе обед.
      Но Саша не стал играть и ушёл домой.
      Дома он вытащил марки из кармана, разгладил их и положил в дневник.
      Глава восьмая
      Нельзя сказать, что Саша чувствовал себя спокойно. Нет, совсем не так. Во-первых, ему совсем не хотелось есть, во-вторых, когда он делал уроки, то поставил две большие кляксы.
      Бабушка уже два раза говорила ему, чтобы он шёл гулять во двор, но он отказывался.
      И вдруг, когда Саша так сидел, раздался звонок в дверь. Он по привычке прислушался, кто пришёл. И когда он услышал голос Маринкиного папы, им овладел дикий страх, он судорожно схватил дневник и сунул его под тахту.
      - Евдокия Фроловна, - сказал Маринкин папа, - вы меня ради бога извините, но произошла какая-то странная история: пропали мои две самые ценные марки. Вы понимаете, каждой марке по сто двадцать лет. Я за ними гонялся с детства.
      - Вы уж простите меня, но я марки не собираю, - сказала бабушка.
      - Извините, извините, я волнуюсь и говорю непонятно. Да, в конце концов, дело даже не в марках, а в факте...
      - В каком факте? - спросила бабушка.
      - В факте пропажи.
      - В факте пропажи?
      - Ну да. Возможно, он взял их по глупости. Ну, знаете, как ребята, не отдавая отчёта в своём поступке. Он ведь не понимает, какая это ценность.
      - А я тут при чём? - не поняла бабушка.
      - Их мог взять только Саша, - ответил Маринкин папа. - Он сегодня был у нас, попросил у Маринки посмотреть мой альбом... И вот результат: нет двух самых ценных марок.
      В следующую секунду Маринкин папа и бабушка появились перед Сашей. Они стояли рядом, безмолвные, как статуи.
      Саша поднял на них глаза и, стараясь говорить как можно громче, сказал:
      - Я не брал марок. Честное слово, я не брал никаких марок.
      Может быть, сейчас он даже сознался бы, отдал бы эти марки, но он просто боялся сознаться.
      - Саша, - сказал Маринкин папа. Он смотрел на Сашу сверху вниз, и Саше казалось, что он сейчас клюнет его носом в самую макушку. - Я понимаю, ты просто не подумал, тебе ничего не будет, я тебя заранее прощаю, только отдай мне марки.
      - Я не брал марок, - снова сказал Саша и даже более уверенно.
      Маринкин папа снова клюнул носом. Только теперь Саше показалось, что он просто готов заплакать и совсем не собирается клевать его в макушку.
      - Ну, хочешь, я тебе дам за эти две марки пять марок: одну новую, например, марку республики Танганьики, Великобританию, Канаду, Ирак и любую страну по твоему выбору... Ну ладно, я тебе дам десять любых марок.
      - Честное слово, я ничего у вас не брал, - сказал Саша. Ему стало как-то полегче, он понял, что никто не докажет, что именно он взял эти марки.
      - Саша у нас никогда не врёт, - сказала бабушка.
      Маринкин папа снова жалобно клюнул носом и сказал:
      - Значит, это всё же сделала она, ну, я ей сейчас покажу!
      Он выскочил из комнаты размашистым шагом, и Саша представил себе, как он бежит по лестнице, прыгая сразу через пять, нет, через десять ступенек, как он врывается домой и начинает страшным голосом кричать на Маринку и клевать её своим длинным птичьим носом.
      - Саша, - сказала бабушка, - а может, ты всё же взял марки?
      - Ничего я не брал, - сказал Саша. - И чего вы ко мне все пристали? Он немного помолчал. - Бабушка, а что он сейчас сделает Маринке?
      - Не знаю, - ответила бабушка. - Всякие бывают отцы. Один покричит и успокоится, а другой перестанет разговаривать. Не будет её замечать, точно она для него не существует: в общем, будет прорабатывать её своим молчанием и презрением. А другой, может быть, и накажет ремешком.
      Бабушка вышла из комнаты. Саша тяжело вздохнул. Он сидел на тахте, под которой лежал его дневник с двумя марками. Ох эти проклятые две марки!
      У Саши сами собой потекли слёзы и закапали на пол. Они падали на чистый, аккуратно натёртый паркетный пол, и на полу появились светленькие точечки от Сашиных слёз. И тут вернулась бабушка. Она посмотрела на Сашу и сразу всё поняла.
      Бабушка так сильно побледнела, точно случилось какое-то большое-большое несчастье. Она подбежала к телефону, дрожащими руками набрала номер телефона и закричала в трубку маме: "Немедленно приходи домой!" Мама, видно, что-то спросила бабушку, и та ответила: "Жив, но немедленно приходи домой". Она повесила трубку и заметалась по комнате. Она металась по комнате до тех пор, пока не влетела мама.
      - Полюбуйся на своего сынка, - сказала бабушка. - Вот к чему приводит отсутствие отца. Он, он, он... - Бабушка заплакала. - Он украл две марки у Маринкиного отца. Влез в альбом и украл.
      - Так, - сказала мама. - А откуда это стало известно?
      - Сначала пришёл Маринкин папа, - ответила бабушка. - И он отказывался, нахально так отказывался, нагло. Представляешь, говорит: "Честное слово, я не брал". И я, старая дура, говорю: "Наш Саша никогда не врёт". А потом тот убежал, а он разревелся.
      - Ты лгун и вор, - сказала мама. - Сейчас же собирайся, пойдём к Маринке.
      Саша сидел, низко опустив голову.
      - Посмотри на меня. - Она взяла Сашу за подбородок и подняла его голову.
      И Саша увидел её глаза, и её рот, и веки глаз, которые всё время напряжённо вздрагивали. Всё-всё в этом лице было для него незнакомым и чужим.
      - Где эти марки? - спросила мама.
      Саша встал на колени, вытащил из-под тахты дневник и достал марки. Мама взяла марки в руки и долго-долго смотрела на них, стараясь прочитать, что там написано, точно это сейчас было самое главное.
      - Пошли, - сказала мама.
      - А может быть, их отнесу я? - робко прошептала бабушка.
      Мама ей ничего не ответила, и они вышли на лестничную площадку. Саша шёл медленно-медленно, мама изредка подталкивала его.
      Они вышли во двор, пересекли его и вошли в подъезд, где жила Маринка. Сели в лифт и поднялись на шестой этаж.
      - Звони, - сказала мама.
      Саша надавил кнопку звонка. Им открыла дверь Маринка. Саша внимательно посмотрел на неё: она была такая же, как всегда. Значит, отец её не выполнил своей угрозы.
      - Марина, позови своего папу, - сказала мама.
      Маринка убежала и вернулась с отцом.
      - Здравствуйте, - сказала мама.
      - Здравствуйте, - ответил Маринкин папа и как-то весь согнулся, словно ему было неудобно, что он такой высокий.
      - Ну? - сказала мама.
      - Это я взял, - сказал Саша. Больше он ничего не мог выдавить.
      Мама протянула марки Маринкиному папе. Он схватил их и тут же стал рассматривать.
      - Всё в порядке, - сказал он довольным голосом, - уголки не повредили. Знаете, я был уверен, что они найдутся, только боялся, что повредят уголки. Это самое ценное в марке. - Потом он посмотрел на Сашу и добавил: - Из тебя никогда не выйдет настоящего коллекционера.
      Саша ещё ниже опустил голову, чтобы никого не видеть. Он теперь видел только ноги. Мамины ноги в туфлях на высоких каблуках, ноги Маринкиного отца в туфлях сорок пятого размера и Маринкины ноги в ботинках с облупленными носами. Эти ноги иногда немного двигались. Там наверху над ним его мама и Маринкин папа произносили какие-то слова, но Саша ничего не слышал.
      - Нам пора, - сказала мама. - До свидания. Простите.
      - Что вы, - сказал Маринкин отец. Он почему-то тронул Сашу за плечо и клюнул носом. - В конце концов всё кончилось благополучно, и нечего так расстраиваться.
      Он открыл им дверь. Первой вышла мама, а когда Саша проходил мимо него, он тихо прошептал ему: "Мужайся". И клюнул носом.
      Всю дорогу домой Саша шёл позади матери. И думал, что теперь его долго-долго будет ругать бабушка, а потом она ещё возьмёт да скажет Петру Петровичу. Вот тогда-то совсем неизвестно, что делать...
      Глава девятая
      На следующий день утром Саша из дому вышел один. Обычно он выходил вместе с мамой, но сегодня она собралась раньше его и, не дожидаясь, не говоря ни слова, хлопнула дверью. А Саша вышел следом.
      Он догнал её уже во дворе, вернее, не догнал, а увидал её спину. Рядом с ней шёл Маринкин папа. Мама что-то говорила ему, а он жалобно клевал носом. Видно, мама возмущалась Сашей, говорила, что она теперь никогда-никогда не простит его, что он распропащий человек. Маринкин папа клевал носом, слегка покачивал головой, значит, он был во всём согласен с мамой.
      Саша проводил их до троллейбуса, посмотрел, как они сели в троллейбус, как Маринкин папа подталкивал маму в двери машины, потому что троллейбус был набит до отказа. Потом Саша увидел в заднем окне мамино лицо и мамин весёлый платочек, который привёз ей папа из экспедиции по Средней Азии.
      А потом Саша развернулся, чтобы идти своей дорогой, и тут на него наскочило такое настроение, такой страх перед Гошкой, перед его приставанием и дразнилками, что он просто не пошёл в школу. Пускай они учат там свои "А" заглавные и "а" маленькие, "Б" заглавные и "б" маленькие, пускай они учат все остальные буквы, а он останется дурачком. Лучше быть дурачком, чем встречаться с Гошкой, с этим вредным Гошкой, которому он наобещал марки и столько из-за них перетерпел.
      А в Москве для прогулок места много, и интересного в Москве очень много, столько интересного, что неизвестно, кто будет дурачком: Саша или те, кто сидит в школе...
      Так он прожил целых пять дней. Приходил домой, его кормили, потом он для отвода глаз возился с тетрадями, потом всё прятал в портфель и убегал во двор. Никто с ним не разговаривал: ни мама, ни бабушка. А от Петра Петровича и от Маринки он прятался всеми правдами и неправдами.
      В этот день он задержался дома дольше обычного. Бабушка куда-то ушла, и Саша ждал её возвращения, чтобы пообедать.
      По коридору прошёл Пётр Петрович, достал что-то из почтового ящика, открыл к Саше дверь и сказал:
      - Вам письмо с Камчатки, а мне с Южного полюса. - Потом он внимательно посмотрел на Сашу. (Тот на всякий случай низко опустил голову - так было удобнее: не видишь глаз человека, который с тобой разговаривает.) И добавил: - Где это ты пропадаешь последнее время?
      - Я не пропадаю, - сказал Саша. - Просто много уроков.
      - Уроки уроками, - сказал Пётр Петрович, - а старых друзей забывать не полагается.
      Саша был рад, что поговорил с Петром Петровичем, всё-таки легче на душе. И поэтому, когда Пётр Петрович позвал его условным стуком через стену, он с радостью побежал к нему.
      Он вошёл в комнату и почувствовал, что соскучился по ней, по этому беспорядку, по книгам, которые валялись в разных концах комнаты в раскрытом виде: Пётр Петрович всегда читал сразу несколько книг; по карточкам Игоря, развешанным на стенах, по любимому волшебному креслу, по запаху этой комнаты.
      - Какая жалость, - сказал Пётр Петрович. - Написал Игорю письмо, стал искать конверт и смахнул очки. Разбились вдребезги. Ты меня не выручишь, не напишешь адрес на конверте? Без очков я ничего не вижу.
      Пётр Петрович встал со своего места и подтолкнул к стулу Сашу.
      - Ну, давай пиши, - сказал Пётр Петрович. - Ты уже всю азбуку знаешь?
      Саша мотнул головой: понимай как хочешь.
      - Ну, давай пиши. Сверху, в углу, большими, печатными буквами напиши: АВИА.
      Эти буквы Саша знал и с радостью, низко склонясь к конверту, написал сначала заглавную "А", потом "В", потом "И" и снова "А". Ах, как Саша старался, и как у него полегчало на сердце, когда он с такой лёгкостью справился с этим словом!
      - Теперь напиши: Одесса. Давай по буквам: О, Д, Е, С, второй раз С, А. Написал?
      - Написал, - ответил Саша, хотя в этом слове он пропустил букву "Е", а букву "С" развернул в другую сторону.
      Ему стало немного жарко, и он уже со страхом стал ждать продолжение адреса.
      - Теперь напиши: улица Карла Маркса, двадцать пять. По буквам: У, Л, И, Ц, А. Написал?
      Саша кивнул, он окончательно запутался и ждал, когда же кончится это мучение.
      Теперь, когда Пётр Петрович ему диктовал, он писал какие придётся буквы, писал их кверху ногами, и развернув в другую сторону, и просто придумывая какие-то новые, никому не известные буквы. А Пётр Петрович диктовал ему название улицы, потом название экспедиции и, наконец, фамилию и имя сына. Это ведь письмо должно было пройти далёкий путь. Сначала до Одессы на самолёте - для быстроты, потом пароходом поплывёт к Южному полюсу, через Чёрное и Красное моря, по Суэцкому каналу, огибая Африку, пересекая экватор, и, наконец, его привезут Игорю.
      - Так. Спасибо, - сказал Пётр Петрович. - Теперь мы его заклеим.
      Саша медленно пошёл к дверям. У дверей он оглянулся. Пётр Петрович рассматривал его каракули. Саша сделал последние два шага, чтобы навсегда покинуть эту комнату, и тут Пётр Петрович сказал:
      - Прекрасно, прекрасно... Может быть, ты его бросишь в почтовый ящик, когда пойдёшь гулять?
      Саша на секунду замер, потом бросился обратно к Петру Петровичу значит, он ничего не разобрал из-за глаз, - схватил конверт.
      - Я сейчас же пойду на улицу и брошу его в почтовый ящик. Я это сделаю сию же секунду. - Он выбежал в переднюю, на ходу схватил куртку, чтобы Пётр Петрович не передумал, и выскочил из квартиры.
      Только во дворе Саша пришёл в себя: вытащил письмо, полюбовался своими каракулями, сложил письмо вдвое и спрятал в дальний карман. Надо было что-то придумать, нельзя ведь просто не отправить письмо. И тут он столкнулся носом к носу с Маринкой.
      - Здравствуй, Саша, - сказала Маринка.
      - Здравствуй, - сказал Саша.
      - Ой, снова пошёл дождь! - сказала Маринка. - Ты без дела вышел на улицу или по делу?
      - Без дела, - сказал Саша.
      - Тогда пойдём ко мне, - сказала Маринка.
      - Нет, - ответил Саша.
      - Пойдём, - сказала Маринка и добавила между прочим: - У нас дома никого нет.
      - Не пойду, - сказал Саша.
      - Глупый, - сказала Маринка. - Папа совсем на тебя не сердится.
      - Я видел, как моя мама разговаривала с ним. Она меня ругала, ругала, а он кивал головой, что согласен с ней. Теперь у меня вообще знаешь какая жизнь: мама со мной не разговаривает, бабушка не разговаривает. - Он сунул руку в дальний карман, пощупал письмо Петра Петровича и просто чуть не заплакал.
      - Мой папа так делал головой? - спросила Маринка и показала, как её отец клевал носом.
      - Так, - ответил Саша.
      - Это значит, что он тебя совсем не ругал, это значит, что ему было тебя жалко. Он всегда так делает, когда ему кого-нибудь жалко. Ясно тебе?
      - Ясно.
      - Смотри, какой сильный дождь пошёл, - снова сказала Маринка. - И листья на деревьях все облетели... Скоро придёт зима. Ну, побежали к нам.
      И они побежали к Маринке.
      Они поиграли в автомобили, потом в самолёты. А потом Маринка сказала:
      - Давай смотреть марки.
      - Не хочу, - решительно сказал Саша. - И вообще я ухожу.
      - А мне теперь папа разрешает смотреть свой альбом, - сказала Маринка. - Это теперь наш общий альбом. Мы с ним вместе собираем марки.
      Маринка, не дожидаясь, когда Саша уйдёт, вытащила альбом и положила его на стол.
      - Смотри, вот новая марка республики Алжир. А вот новая кубинская марка. Правда, красивая?
      Саша взял марку и долго разглядывал её рисунок. А Маринка несколько раз выходила из комнаты, чтобы показать, что она полностью доверяет Саше.
      ...Когда Саша открыл входную дверь в свою квартиру, он услыхал голос Александры Ивановны.
      - Может быть, он перестал ходить в школу, потому что его один мальчик дразнил "девчонкой"? - сказала Александра Ивановна. - За его длинные волосы. А может быть, ещё что-нибудь случилось, в этом надо разобраться...
      Саша слышал, как бабушка жалобно всхлипнула.
      - Ну, что вы, право, Евдокия Фроловна, - услышал Саша голос Петра Петровича. - Ничего ведь страшного не произошло. Мальчик выходит в жизнь, на его пути первые трудности... Ну, вот он перед ними и спасовал.
      - Не успокаивайте меня, Пётр Петрович, - сказала бабушка. - Просто мы его не так воспитали. Мало было строгости. Что теперь делать, ума не приложу, а Ольге даже боюсь об этом сказать. Столько у неё переживаний, столько переживаний... А ведь раньше он был такой смирный, ласковый мальчик.
      - Слишком смирный, - сказал Пётр Петрович. - Вы помните моего Игорька, Александра Ивановна? Парень был боевой.
      - Боевой, - сказала Александра Ивановна. - Очень боевой, а Саша весь в себе, он, когда откроется, когда наберётся храбрости, тоже будет боевой.
      - Ну что же делать? - снова спросила бабушка.