Нация и сталь

      Людендорфа же арестовали на месте. Он презирал бунтовщиков, у которых не хватило мужества пойти за ним, а разочарование в военных, не вставших на его сторону, было столь велико, что генерал поклялся впредь никогда не отвечать на приветствие германских офицеров и никогда больше не надевать военную форму.
      Раненому Герингу первую помощь оказал еврей - владелец расположенного поблизости банка, куда вожака нацистов отнесли боевые товарищи. Затем жена бывшего летчика-аса Первой мировой войны переправила своего супруга через австрийскую границу и поместила в госпиталь в Инсбурге. Гесс также бежал в Австрию. Рем сдался в здании министерства обороны.
      В течение нескольких дней все главари бунтовщиков, за исключением Геринга и Гессе, были задержаны и посажены в тюрьму. Нацистский путч потерпел фиаско. Партию распустили. Казалось, что национал-социализму в Германии пришел конец.
      Однако, как показали последующие события, карьера Гитлера просто прервалась, причем ненадолго. Гитлер обладал достаточной проницательностью, чтобы понять, что суд над ним отнюдь не положит конец его карьере, а предоставит ему трибуну, с которой он сможет прославить свое имя далеко за пределами Баварии.
      Гитлеру было хорошо известно, что зарубежные корреспонденты съехались в Мюнхен, чтобы освещать судебный процесс, который начался 26 февраля 1924 года. Вступительная речь фюрера продолжалась четыре часа, и это было лишь начало длительных выступлений. Именно с этого момента о человеке с маленькими нафабренными усиками узнал весь мир, а слово нацист появилось во многих европейских языках. В своей речи Гитлер был предельно откровенен и заявлял: "Человека, рожденного быть диктатором, не принуждают стать им. Он желает этого сам. Его не двигают вперед, он движется сам. Ничего нескромного в этом нет. Разве нескромно рабочему браться за тяжелую работу? Разве предосудительно человеку с высоким лбом мыслителя думать и мучиться по ночам, пока он не подарит миру свое открытие? Тот, кто ощущает, что призван вершить судьбы народа, не в праве говорить: "Если вы позволите мне, я буду с вами". Нет! Долг его в том и состоит, чтобы самостоятельно сделать первый шаг".
      Благодаря путчу, хотя он и потерпел фиаско, Гитлер приобрел общенациональную известность и в глазах многих выглядел теперь патриотом и героем. Нацистская пропаганда вскоре заговорила о путче как о великом этапе развития нацистского движения. Ежегодно после прихода Гитлера к власти, даже после начала Второй мировой войны, фюрер приезжал в Мюнхен, чтобы вечером 8 ноября выступить в пивном зале перед старыми борцами, то есть теми, кто бросился вслед за ним в авантюру, обернувшуюся позднее ужасной катастрофой. В 1935 году Гитлер, будучи уже рейхсканцлером, распорядился вырыть тела шестнадцати нацистов, погибших в непродолжительной перестрелке с полицией, и поместить их в саркофаги в Фельдхернхалле, ставшем национальной святыней. Открывая этот мемориал, Гитлер сказал: "Отныне они обрели бессмертие... Они олицетворяют Германию, и стоят на страже нашего народа. Они покоятся здесь как истинные рыцари нашего движения".
      Известно, что лидера нацистов все-таки приговорили к пятилетнему заключению, которое он должен был провести в крепости Ландсберг, расположенной неподалеку от Мюнхена. Однако популярность фюрера в Баварии привела к тому, что срок был сокращен до девяти месяцев. Гитлер провел это время за работой над книгой "Майн Кампф" и в беседах с известным магом Гаусгофером.
      Глава XVIII
      "Они ничего не знали об этом"
      Пока Густав Крупп сидел в тюрьме, инфляция набирала силу, и вынужденное отсутствие самого ответственного лица не уменьшало престиж руководителя, а, наоборот спасало его. Так, уже в августе один доллар стоил 5 000 000 марок, а 29 октября произошел самый настоящий финансовый крах, и доллар буквально взлетел к звездам. Его цена достигла отметки 40 миллионов официально и 60 у торговцев.
      Круппы попросили разрешения у правительства начать выпускать собственные банкноты, чтобы рабочим ради покупки одной буханки хлеба не таскать с собой целый мешок бесполезных бумажек. Разрешение было получено, и банкноты начали выпускать. Ими можно было расплачиваться только в заводских лавках. Достоинство каждой такой бумажки колебалось от 100 до 200 миллионов марок. Эта мера была просто необходима. Она спасла многих от неминуемой голодной смерти.
      По улицам Эссена стало небезопасно ходить даже днем. Грабежи случались и в административных зданиях. Казалось, в древний город вернулись все ужасы далекой тридцатилетней войны. Французам и бельгийцам уже просто нечего было делать здесь. Они стали свидетелями полного социального краха. Правительство Веймарской республики вынуждено было подать в отставку. Новый кабинет министров принял разумное решение продолжить выплачивать репарации, предусмотренные Версальским договором. Французы с бельгийцами вывели, наконец, свои войска, предоставив немцам самим барахтаться в хаосе социальной нестабильности и необычайно возросшей преступности.
      Правда, перед своим уходом из страны оккупационные власти после того, как Густав отсидел в тюрьме семь месяцев, решили все-таки выпустить военного преступника на волю. Предлогом послужила так называемая "Рождественская амнистия". И эта зима, зима тревог, надежд и свободы стала той последней точкой отчаяния, после которой началось постепенное возрождение некогда могущественной фирмы. Союзники сделали все, чтобы немцы ясно поняли, как опасно им быть слабыми и незащищенными. В этом мире нельзя было полагаться на милость победителя. Выпускать детские коляски, конечно, было очень благородно и даже гуманно, но колясками вряд ли можно было защититься от тех же самых французов, которые так нагло вторглись в безоружный Рур. Взаимные обиды, которые и без того уже сумели ввергнуть в мир в хаос Первой мировой, никуда не исчезли, а, наоборот, только продолжали расти, подготавливая тем самым благоприятную почву для начала ещё одной бойни. И как это не покажется странным, но возрождению фирмы Круппа способствовало новое государство под названием Советский Союз.
      Русские не являлись участниками Версальского договора и поэтому не были заинтересованы в его поддержке. Огромные богатства России, удаленные от любопытных глаз наблюдателей западных держав, предоставляли идеальные возможности и для наращивания вооружений, запрещенных договором, и для профессиональной подготовки будущих военных специалистов.
      Густав Крупп, помногу раз перечитывая записки старого Альфреда, понял ясно лишь одно - будущее возрождение фирмы не мыслимо без военных заказов. Война давно уже стала путеводной звездой всей семьи. И именно война навечно связала семью и нацию. Будет постоянная подготовка к войне - будет процветать фирма, будет процветать фирма, будет процветать народ. Сталь вот основа основ немецкой души.
      Нечто подобное пришло в голову и ещё одному очень важному и влиятельному человеку из правительства тогдашней Германии. Это был глава нового военного ведомства генерал-майор Ганс фон Сект. Именно этот человек в критический для все Германии момент был поставлен во главе 100 000 армии.
      В возрасте 54 лет Сект находился в самом расцвете сил и представлял собой образец современного прусского генерала. Он был худощав, носил монокль в левом глазу и прекрасно держался. По происхождению, как и по внешности, Сект являл собой классическую немецкую военную традицию. Сын генерала, он вступил в императорскую армию в 1885 году, чтобы служить в лучшем подразделении отца, в гвардейском полку имени императора Александра. Как офицер генерального штаба в период Первой мировой войны Сект отличился на Восточном фронте, организовав успешный Горлицкий прорыв обороны русской армии в 1915 году.
      У Секта была привычка выдерживать продолжительное таинственное молчание, которое разнообразилось случайными краткими или едкими комментариями. За такой стиль общения он заработал прозвище "Сфинкс". Однако Сект, педантичный и жесткий прусак, обладал ещё тем, что называлось в военной среде "старым духом молчаливой самоуничижительной преданности в служении армии". Английский посол в Германии лорд д'Абертон отметил как-то, что Сект имел "более широкий ум, чем можно представить в такой подтянутой военной фигуре, более широкий взгляд, чем тот, который, казалось, более соответствовал такому точному, такому правильному и такому внешне изящному облику".
      Назначенный в качестве нового командующего, Сект намеревался, как он писал позже, "нейтрализовать яд" Версальского договора. Это означало не только преодоление ограничений самого договора, но также сглаживание разлада и возмущений, вызванных его ратификацией правительством. Старый офицерский корпус, который великий немецкий теоретик войны Карл Фон Клаузевиц охарактеризовал столетие назад как "тип организации с собственными законами, обрядами и традициями", отвечавшей только перед кайзером. Теперь кайзер в качестве главы государства был заменен социалистом Эбертом, который начинал карьеру как шорник и содержатель трактира. Необходимо было, чтобы офицеры приобрели новое чувство верности если не по отношению к республиканскому или другому переходному режиму, то по отношению к рейху. Это чувство преданности Сект почти мистически воспринимал как "постоянное состояние немецкого государства и народа".
      С самого начала своей деятельности Сект нашел способы обойти ограничения Версаля. Он благоразумно сохранил генеральный штаб, упрятав его функции под невинным названием "Управление войск".
      С целью увеличения офицерского корпуса, который договором ограничивался до 4 000 человек, Сект маскировал свой управленческий личный состав, скрыто замещая офицерами должности гражданского персонала как в Министерстве обороны, так и в других правительственных ведомствах, добавив новый контингент для заполнения мнимых вакансий.
      Сект также смотрел сквозь пальцы на наращивание полицейских сил, превышавших ограничения Версальского договора. Он использовал эти силы как резерв личного состава армии. Закаленные в боях офицеры надевали полицейскую форму и проводили военную подготовку тысяч новобранцев. Только прусская полиция насчитывала 85 000 человек, многие из которых имели на вооружении, как и регулярные пехотные части, винтовки, пулеметы и бронемашины.
      Сект полагал, что ограниченный контингент рейхсвера в некоторых случаях был даже выгоден. Эта строгая ограниченность позволяла быть более разборчивым, более требовательным к тем, кто шел служить в армию в отличие от хаотичного и случайного набора призывников.
      Так, на каждую вакансию среди солдат и унтер-офицеров в среднем приходилось семь претендентов. Отобранные кандидаты отвечали самым высоким в мире требованиям в области физической подготовки. Эти солдаты получали необычайно высокое жалование: в семь раз больше, чем равные им по рангу военнослужащие во французской армии. Офицеры, как правило, лучше обращались с такими солдатами. На рядовых запрещалось налагать суровые и часто неоправданно жестокие наказания, которые практиковались в императорской армии. Таким образом, были созданы самые благоприятные условия для того, чтобы в армии был воссоздан дух воинского братства и преданности своему ратному высокопрофессиональному делу.
      Сект обращал также особое внимание на развитие стратегии мобильности, наилучшим способом подходящей для высокопрофессиональной небольшой армии. "Все будущие способы ведения войны, - писал он в 1921 году, - похоже, связаны с применением подвижных частей, относительно небольших, но высокого качества и действующих эффективнее с поддержкой авиации". Такой акцент на скорость и маневренность предвещал второй немецкий блицкриг. Одновременно он отражал и опыт Секта, приобретенный в Первую мировую войну.
      Делая упор на мобильность, Сект создавал структуру рейхсвера как кадровой армии, способной в будущем к последующему расширению. Он создал то, что называют "армией руководителей", в которой каждый участник готовился таким образом, чтобы занять высшую должность и взять ответственность на себя. Таким образом, при мобилизации майоры и полковники становились бы генералами, а лучшим из солдат и утер - офицеров присваивалось бы звание лейтенантов.
      Представление Секта о развертываемой армии отражалось также в его политике сохранения живых полковых традиций. Каждой пехотной роте, которая, как правило, насчитывала не более 300 человек, присваивались названия, ордена и даже знамя полка, которые брались из старой императорской армии. Это не только повышало моральный дух, но помогало обеспечить практическую возможность для десятикратного увеличения рейхсвера и превращения его в боевую силу, состоящую из миллиона солдат.
      В свете всех этих реформ военно-промышленный договор между Германией и Россией был взаимовыгодным предприятием.
      Большевизм пришел к власти без логически последовательной экономической программы. Перед 1917 годом партия сосредоточилась почти исключительно на политической борьбе против царизма, а не на казавшихся отдаленными проблемах социального устройства будущего общества. Февральское восстание оказалось неожиданным для партийных руководителей, которые затем в оставшиеся перед октябрем месяцы обсуждали в основном вопросы борьбы за власть, а не перспективы её использования. Традиционный марксизм содержал мало отправных точек для размышлений о послереволюционном развитии. Сам Маркс рассматривал экономическую модернизацию как историческую функцию капитализма, нигде не указывая и даже не намекая на возможную роль социалистов в этом деле. К тому же он, вообще, отклонял попытку делать конкретные предложения относительно послекапиталистического развития, и это стало традицией, которую соблюдали его последователи. Известно также, что Ленин критически относился к обсуждению проблем будущего. Он предпочитал совет Наполеона: "On s'engage et puis... on voit" ("Ввяжемся в бой, а там посмотрим"), признавая позднее, что большевики действовали в 1917 году именно так.
      Вместо того, чтобы подойти вплотную к решению вопросов социалистической реформы правления в России, большевики прибегли к положению, считавшемуся у марксистов бесспорной истиной, которая выражалась приблизительно так: пролетарская революция так же, как предшествующие ей буржуазные, будет явлением международным. Социальную и экономическую отсталость России, заключали они, можно преодолеть благодаря товарищеской помощи и поддержке с Запада. Это нежелание задумываться над программными вопросами больше, чем что-либо другое, мешало большевикам разумно рассуждать об экономическом обновлении.
      Ставя экономическое будущее России в зависимость от успешного восстания в Европе, доктрина мировой революции отвлекла большевиков от внутриполитической реальности, ослабляя понимание необходимости индустриальной и аграрной программы и приковывала их внимание исключительно к событиям на Западе. В результате одним из основных партийных принципов стала вера в революционную войну с помощью которой революционная Россия могла бы в случае необходимости избежать изоляции и обеспечить спасительную связь с передовыми индустриальными странами Европы. Революционная война стала официальной составной частью большевистских взглядов в огромной степени оттого, что она заменяла отсутствующую программу социальных преобразований и экономического развития.
      С 1918 года и до окончания гражданской войны в 1921 году большевики вели борьбу против русских и иностранных контрреволюционных армий за сохранение своей власти в Советской России. "Трудно переоценить влияние этих жестоких испытаний на авторитарную партию и политический строй, находившиеся в процессе становления, - пишет американский историк С. Коэн. - Помимо возрождения централизованной бюрократической власти, они привели к широкой милитаризации советской политической жизни, насаждению того, что один большевик назвал "военно-советской культурой".
      С помощью германского военно-политического ведомства Сект начал секретные переговоры с Россией в начале 1920 года. Он использовал несколько посредников, в том числе Энвера Пашу, отъявленного турецкого авантюриста и бывшего военного министра. Сект и паша стали друзьями в конце войны, когда первый служил в качестве начальника турецкого генерального штаба. Оттоманская империя рухнула в 1918 году, и Сект помог Паше перебраться в Германию, а оттуда в Москву.
      Переговоры между Германией и Россией, состоявшиеся в 1922 году, привели к договору в Раппало, который восстановил торговые и дипломатические отношения между двумя столь различными партнерами. Соглашение стало первым звеном в цепи, которая привела к советско-германскому пакту о ненападении и разделу Польши в 1939 году.
      Сект организовал отделение в генеральном штабе, известное как Sondergruppe R - "специальная группа по России", для налаживания деловых контактов с Красной Армией. Их переговоры привели к созданию двух секретных военных школ на советской территории - авиабазы в Липецке и танкового центра около Казани - для подготовки личного состава рейхсвера. К 1925 году немецкие солдаты в штатской одежде нелегально прибывали в Советский Союз, чтобы учиться летать на самолетах и водить танки. Высокопоставленные генералы рейхсвера совершали инспекционные поездки в учебные центры под видом членов мнимых делегаций рабочих-коммунистов из Германии, хотя все они были монархистами или аристократами.
      Специальная группа по России вошла также в сферу торговли. Используя правительственные фонды, она образовала частный торговый концерн, известный как ГЕФУ (GEFU) - аббревиатура безобидного названия "Компания для содействия промышленным предприятиям". С технической помощью немецкой промышленности ГЕФУ основала и управляла рядом предприятий в Советском Союзе в обход Версальскому договору. Один завод в Самарской области занимался производством отравляющих газов, другой - в Филях под Москвой строил военные самолеты и моторы, а на заводах в Туле, Ленинграде и Шлиссельбурге выпускали артиллерийские снаряды. Выпуск продукции на этих заводах делился между рейхсвером и Красной Армией. Только в Германию, например, прибыл груз в количестве 300 000 тяжелых артиллерийских снарядов.
      Известно, что Густав Крупп лично участвовал в подписании советско-германского договора в Раппало. Внешне его экономическая помощь молодой советской России выражалась в поставке сельскохозяйственных машин. Представители фирмы подписали договор с Микояном о том, что на крупповских предприятиях пройдут необходимую подготовку будущие советские инженеры, но что скрывалось за этим занавесом, оставалось только догадываться.
      Однако Сект знал, что советское участие являлось лишь временной мерой. Снабжение оружием и боеприпасами, достаточное для растущей армии, он представлял себе только в виде "удобных соглашений" с промышленниками в самой Германии. В 1924 году Сект создал секретное ведомство по вооружениям для того, чтобы установить взаимоотношения с руководителями промышленности и подготовить подробные планы для мобилизации армии из 63 дивизий. Сект не интересовался накоплением запасов оружия, которое могло быстро устареть. Его цель состояла в том, чтобы поощрять исследования и разработку нового оружия. Когда наступит время для полномасштабного перевооружения, он хотел иметь образцы и прототипы нового современного вооружения, которое можно быстро запустить в случае необходимости в массовое производство.
      Просьбы рейхсвера встретили различный прием. В то время как немногие промышленники секретно сотрудничали с армией, многие протестовали, так как не могли позволить себе финансовые убытки, с которыми были связаны тайные исследования и разработки. Но, по крайней мере, один титан немецкой промышленности, который отлично понял, в чем заключается единственный источник его истинного благосостояния, горячо поддержал планы Секта. Естественно, это был все тот же Густав Крупп. В январе 1922 года Крупп лично встретился с Сектом и адмиралом Паулем Бенке, командующим военно-морскими силами, и согласился, как позднее написал Густав, "обходить и таким образом нарушать условия Версальского договора, который душил военную свободу Германии".
      Два заговорщика, Секст и Крупп, имели как сходные черты характера, так и серьезные различия. Подобно Секте, Крупп являлся монархистом, который находил, что республика ему противна. В течение всей жизни свергнутого монарха Крупп поддерживал самые тесные связи с изгнанником, посылая ему поздравительные письма по случаю очередного дня рождения. Этой привычке Густав не изменил даже с приходом к власти Гитлера. Как и Сект, промышленник обладал проницательным и расчетливым умом. Но в противоположность элегантному и обходительному генералу Густав своей внешностью и манерами больше напоминал комическую фигуру. Маленького роста, на голову ниже жены, он обладал куполообразным лбом. Сжатые губы, казалось никогда не улыбаются, а жесты у этого маленького человека были настолько быстрыми и механически неестественными, что, как заметил один американский писатель, они походили на "пародию прусской строгости".
      Крупп испытывал какую-то патологическую привязанность к порядку и эффективности. Среди людей, которые гордились своей точностью, он был легендой безукоризненной пунктуальности. Каждый день его жизни был расписан по минутам. Такого же он требовал и от своих подчиненных. Каждую неделю он выделял не более 60 минут для игры с восемью детьми. На этом его отцовский долг и ограничивался. Все остальное время было потрачено на восстановление былого престижа концерна. И, по истине, это были титанические усилия.
      Процесс разоружения на заводах Круппа принял довольно причудливые формы. Инспектор союзников отметил, что немцы не сдали многие артиллерийские системы, указанные в инвентаризационных списках, подготовленных французской разведкой. Недоставало около 1500 пушек. Представитель Круппа пытался объяснить, что французские оценки оказались преувеличенными. На самом деле пропавшие пушки перекочевали за границу к голландской компании, принадлежавшей Круппу. Тупик, в который зашел вопрос по поводу пушек, преодолел сам инспектор. Он распорядился, чтобы Густав возобновил полномасштабное производство, пока его заводы не изготовят такого количества артиллерийских орудий, которое будет соответствовать французской квоте. Зажимные устройства и прессы после этого разобрали и уничтожили, а вновь изготовленные пушки отправили на переплавку. Таким образом удалось скрыть немалую часть вооружения.
      "Если когда-нибудь произойдет воскрешение Германии, - писал Густав, если даже она сможет сбросить с себя цепи Версаля, то в этом случае фирме необходимо подготовиться. Оборудование уничтожили, станки разрушили, но осталась одна вещь - люди в конструкторских бюро и в цехах, которые в удачном сотрудничестве довели производство оружия до последнего совершенства. Их умение необходимо сберечь, так же как их огромные ресурсы знания и опыта. Мне пришлось отстаивать фирму "Крупп" как комбинат по производству вооружения для отдаленного будущего, несмотря ни на какие препятствия".
      Едва успели высохнуть чернила на Версальском договоре, как Густав воспользовался одним из его широко раскрытых окон: в этом документе ничего не говорилось о немецких компаниях, производящих оружие в других странах. Крупп в первую очередь обратил свой взор на Швецию и на её завод по производству стали и пушек в Бофорсе. Он отыскал свой путь в Бофорс, обменивая патенты, лицензии и секретные производственные процессы на акции на бирже. К концу 1925 года эти владения с дополнительными акциями, приобретенными на фондовой бирже с помощью скрытых инвестиций со стороны немецкого правительства, возросли до одной трети контрольного пакета на Бофорской фондовой бирже.
      Но до того, как он приобрел действительный контроль, Густав сильно повлиял на т, что стало сходить со сборочных линий Бофорса. В 1921 году он послал главного инженера понаблюдать за производством, и вскоре завод уже собирал сконструированные Круппом артиллерийские системы, зенитные пушки и даже экспериментальные боеприпасы для поражения бронемашин. Многие из этих изделий продавались в Голландии, Дании и других странах. Они приносили небольшой доход Круппу, но при этом помогали конструкторам компании использовать свои идеи, а офицерам рейхсвера, посещавшим Бофорс, изучать новую технологию. В конце концов визиты немецких офицеров вызвали подозрение шведского правительства. В 1929 году осторожные нейтральные шведы запретили иностранное участие в собственности своих военных заводов. Юристы Круппа быстро обошли закон, создавая холдинговые кампании, которые замаскировали немецкое участие и сохранили контроль над Бофорсом за Круппом.
      Густав, между тем, продолжал увеличивать долю своего присутствия и в Голландии. В 1922 году, скрытно работая вместе с немецким морским министерством, он основал в Гааге концерн, известный как ИВС, что означало "инженерное ведомство по судостроению". Его целью являлось продолжение запрещенной тогда разработки подводных лодок, начатой на крупповских судостроительных заводах в Киле. Густав направил свою команду флотских конструкторов на новые судостроительные верфи в Голландии, где ИВС осуществляло проектирование и строительство подводных лодок для других стран. Через ИВС Крупп обеспечивал техническую экспертизу, которая помогала иностранным государствам строить собственные подводные лодки. Он обменивался информацией с японскими строителями субмарин и послал в эту страну своего главного конструктора. Густав также направил копии чертежей и штат конструкторов кораблей в Финляндию, Испанию и Турцию, где они создавали основу того подводного флота, которому предстояло бороздить моря и океаны в период Второй мировой. Эти страны, в свою очередь, разрешали немецким командирам и командам совершать пробные рейсы на новых субмаринах, тем самым предоставляя немцам возможность приобрести опыт, который они не могли иметь, плавая под свои флагом.
      Крупп укрепил свое положение в Голландии, создавая компании учредителей и продавая пакеты акций ИВС влиятельным голландским предпринимателям. Это оказалось проницательным шагом. В 1926 году, когда французы заявили официальный протест против активного строительства подводных лодок в Голландии, правительство страны дало понять, что не намерено вмешиваться в вопросы частного предпринимательства.
      Пока Крупп обходил Версальский договор, разрабатывая вооружение за рубежом, он воспользовался и другой полезной возможностью. Хотя договор не позволял производство нового оружия в Германии, он не запрещал его проектирование на бумаге. Густав держал команды оружейных разработчиков в Эссене и снабжал их военными и техническими публикациями со всего мира, чтобы держать их в курсе последних достижений в этой области. Эти команды анализировали множество изобретений. Доклад, составленный американской военной разведкой в мае 1921 года, менее чем через год после подписания договора, указывал, что Круппа недавно наградили двадцатью шестью патентами по устройствам управления огнем артиллерии. Девять патентов разработчики получили за изобретение взрывателей для новых типов снарядов, 17 - за изобретение новых артиллерийских орудий среднего класса и 14 - за разработку моделей тяжелых пушек, которые можно было перевозить только по железной дороге.
      После политического и финансового кризиса, который пережила Германия в 1923 году и после освобождения из тюрьмы Густав занялся тем, что начал наращивать и без того головокружительный темп перевооружения Германии. В 1925 году конструкторы Круппа переехали в цент Берлина с тем, чтобы быть ближе к группе связи и взаимодействия штаб квартиры рейхсвера. Команда тщательно соблюдала секретность. Хотя договор и не запрещал проведение конструкторских работ, Густав и его коллеги, планировавшие перевооружение страны, боялись, что яростная реакция держав-победительниц лишь затруднит их работу, сделав её достоянием общественности. В своих кабинетах на 10 этаже в доме №4 на Потсдамер плац крупповские конструкторы работали под прикрытием фиктивной станкостроительной компании, которая называлась "Кох и Кинцле". Эта смешная вывеска вызывала ассоциации с популярными в это время всевозможными комическими парами, например, Пат и Паташон, или Братья Маркс. Как в современном фильме ужасов, где самые страшные и кровожадные преступления творятся руками веселых клоунов, которые, в конечном счете, оказываются простыми сумасшедшими, сбежавшими из соседней психушки, так и в 20-е годы нашего столетия неслыханные злодеяния века постепенно и незаметно вызревали под балаганными именами, которые вполне могли стать сценическими псевдонимами для любой размалеванной шутовской пары. Это было латентное, то есть скрытое, присутствие в повседневной жизни немецкой столицы вселенского зла. Любой теолог знает, что дьявол делает все, чтобы о его существовании никто и не догадывался. Вывеска "Кох и Кинцле" была своеобразной распиской, по которой отныне душа немецкого народа всецело принадлежала силам темным и неведомым.
      Никто из других обитателей здания на Потсдамер плац и не знал, что творится за дверями невинной станкостроительной фирмы, хотя рядом располагались службы Рейхстага и сам парламент. Даже жены сотрудников злополучного "Коха и Кинцле" не очень ясно представляли себе, чем занимаются их мужья. "Никто не заметил нас, никто не побеспокоил, никто даже не постучал в дверь, - вспоминал Фриц Туббезинг, один из первых промышленников Германии, примкнувших уже в это время к Гитлеру. - Мы были практически наверху Рейхстага, и они ничего не знали об этом".
      Глава XIX
      Гитлер и немецкий романтизм
      Первоначально Гитлер хотел назвать свою книгу "Четыре с половиной года борьбы с ложью, глупостью и трусостью", но Макс Аманн, практичный директор нацистского издательства, который должен был опубликовать её, возражал против столь тяжеловесного и малопривлекательного заголовка. В окончательном варианте книга получила название "Майн Кампф" ("Моя борьба"). Содержание её разочаровало Аманна: он надеялся заполучить страстную исповедь Гитлера, где описывалось бы, как он из безызвестного венского "рабочего превратился в известную всему миру фигуру". Но в книге оказалось слишком мало автобиографического материала.
      Позднее, уже после Второй мировой войны, даже убежденные нацисты признавались, что так и не смогли до конца осилить высокопарный опус в 782 страницы.
      Первый том был опубликован осенью 1925 года. Книга объемом в 400 страниц стоила двенадцать марок (или три доллара) - почти вдвое дороже большинства книг, выпускаемых в то время в Германии. Она не сразу стала бестселлером. Аманн, правда, хвастался, что в первый год после выхода "Майн Кампф" в свет было продано 23 000 экземпляров.