Все Семь удалились, и браматма остался один.

— Наконец, — сказал он, — наступает тот день, когда я приму участие в борьбе, о которой мечтаю в течение двадцати лет. Юг Индии восстанет, как один человек, под управлением четырех раджей, которых я склонил на свою сторону, а Север, хотя истекающий кровью, с тем же бешенством возьмется за оружие по призыву Нана-Сагиба. Полк морской пехоты, расположенный в Пондишери и управляемый одним из моих друзей, доставит нам три тысячи человек, которые дадут нам возможность снабдить туземные войска достаточным количеством офицеров. «Диана», «Раджа» и четыре других судна Ковинды-Шетти только что прибыли в Гоа, снабженные пушками, ружьями нового образца и всеми снарядами. Недели через две мы двинемся против красных мундиров с двумя миллионами хорошо вооруженных людей — и тогда конец Индийской империи и британскому владычеству в мире… Честь моя восстановлена, это правда, но я не могу забыть, что двадцать лет тому назад англичане несправедливыми обвинениями разбили мою жизнь. К моей ненависти человека прибавляется еще ненависть француза, ибо я не могу забыть, что Англия в течение нескольких столетий всегда пользовалась самыми тяжелыми событиями нашей истории, чтобы разорить Францию, вырвав лучшие жемчужины из ее колоний… Теперь я вырву у нее Индию! Все идет по моему желанию, и в этот час я вознагражден за все мои страдания. О! Сэр Джон Лауренс, ты думаешь, что я нахожусь во Франции и спокойно наслаждаюсь шестимесячным отпуском?.. Какое тяжелое пробуждение готовлю я тебе, и ты не знаешь, что близок уже час возмездия за все твои преступления…

«Подумать только, что не приди мне в голову мысль воспользоваться этим странным сходством и просить Арджуну позволить мне присутствовать на последнем собрании жемедаров, чтобы узнать настроение умов, — все принятые мною меры потерпели бы полную неудачу! Этот проклятый Кишная нашел способ взять в свои руки даже укрепление общества „Духов Вод“! Хорошо еще, что я переписывался с одним только Арджуной, — иначе все тайны мои, все проекты были бы известны этому негодяю. Кроме часа, назначенного для восстания, Кишная ничего не знает о наших союзниках, о действительных силах наших, не знает, наконец, о моем пребывании в Индии. А последнее покушение его против нас, которое он считает необыкновенно ловким ударом, совсем отдаст его в наши руки. Слишком понадеялся он на толщину плит, заделанных над нашей головой! Я сыграл большую игру, допустив арест, которого мог избежать, — но бывают случаи, когда смелость полезнее осторожности. Это было единственное средство усыпить бдительность наших противников, дав им возможность наслаждаться своим триумфом. Без этого события дошли бы до такой точки, когда пришлось бы начинать борьбу, не будучи еще к ней подготовленными. Недели две еще необходимы нам для того, чтобы вооружить наших людей, а в это время Кишная, совершенно успокоенный на наш счет, устроит экспедицию в Нухурмуре, где все уже подготовлено Барбассоном к его приему. Вице-король будет ждать терпеливо взятия в плен Нана-Сагиба, в котором он теперь вполне уверен. И только после этого думает он начать действия против раджей Декана».

Пока браматма говорил вполголоса, делая обзор всего положения вещей, чтобы проверить, приняты ли все предосторожности и не упущено ли чего-нибудь из виду, в зал неслышно вошел Анандраен и остановился позади кресла мнимого Арджуны, рискуя выдать свое присутствие охватившим его волнением.

Сердар — читатель, конечно, узнал его — сидел несколько минут молча, подперев голову руками и погрузившись в глубокие размышления. Затем продолжал:

— Я так прекрасно замаскировался, что никто меня не узнал, за исключением Анандраена… Честный друг! Неуверенность, вызванная моими словами, заставила его страдать, я уверен в этом… А между тем старание мое уклончиво отвечать на все его вопросы должно было доказать ему, что он не ошибается!.. Мое недоверие в этом случае огорчило его, конечно, но он должен был понять, что я не мог делать признаний при факирах и при дорванах; я не хотел открывать своего инкогнито и другим членам Совета. Тайна, известная стольким лицам, не тайна больше… Что касается старого Анандраена, то сегодня же вечером я предупрежу его…

— Ты, следовательно, прощаешь мою нескромность, — сказал Анандраен, который не в состоянии был больше удерживаться от душившего его волнения…

— Ты! Здесь! — воскликнул Сердар, оборачиваясь к нему.

— Так же верно, как то, что в течение двадцати лет ни одно облачко не омрачило моей привязанности к тебе — верно и то, что я пришел сюда не подслушать твои мысли… Когда ты появился на собрании жемедаров, я узнал тебя глазами и сердцем, несмотря на твою туземную одежду и на бронзовый цвет кожи, вытертой куркумой… Напрасно старался я заснуть в комнате над тобою, которую я сам себе выбрал, я решил придти и сказать тебе… Сердар, это ты! Зачем скрываешься ты от своего верного друга?

— А я отвечаю тебе: да, это я, и у меня нет тайн от моего самого преданного и старинного друга… Ты первый человек, с которым я познакомился в Индии, Анандраен…

— И ты прощаешь меня?

— Нужно ли это?

— Какое счастье видеть тебя снова!

Оба крепко пожали друг другу руку.

— Что ты слышал? — спросил Сердар.

— Все или почти все, — отвечал Анандраен.

— Одобряешь ты меня?

— Совершенно.

— Как я играл свою роль, по-твоему?

— Превосходно! Ты обманул даже Кишнаю… Никогда Арджуне, который вот уже несколько месяцев ведет с ним борьбу, не удалось бы проникнуть во все его хитрые планы.

— Его странное поведение и пробудило во мне подозрение… Мне нечего больше передавать тебе.

— Есть еще один пункт, оставшийся непонятным для меня.

— Какой?

— То, что ты говорил о солдатах Пондишери.

— Все это очень просто… В качестве губернатора владений моей родины в Индии я назначил одного из моих друзей полковником тамошнего гарнизона; он предан делу, которое я защищаю, и в одну прекрасную безлунную ночь, недели через две, в тот час, когда вся Индия будет вооружена, полк этот покинет французскую территорию и присоединится к нам. Индийской армии не хватает командиров, к которым она питала бы доверие; всех офицеров полка мы произведем в генералов, унтер-офицеров в полковников, а солдат в капитанов. Полковник де Лотрек будет назначен командующим армией, которая отправится в Бенгалию против Гавелока; начальник батальона Картье де Лагесней, направится в Мадрас, тогда как Нана-Сагиб и я двинемся во главе западной армии на Бомбей. Четыре раджи во главе двухсот тысяч махратских всадников под начальством Нариндры займутся очисткой центра, мешая англичанам соединиться и отрезая их от всех пунктов, откуда доставляются съестные припасы… Если все удастся, как я рассчитываю, недель через шесть в Индии не будет ни одного красного мундира.

— Да услышит тебя Шива! — сказал Анандраен. — Это прекрасный сон и я боюсь, что он, как и все сны, не был бы далек от действительности.

— Откуда у тебя такие мрачные предчувствия?

— Я боюсь, чтобы раджи юга не лишились мужества и смелости в последнюю минуту.

— Они слишком скомпрометированы, чтобы колебаться. Не сами ли они, впрочем, всеми силами старались возбудить народ к этому восстанию?

— Да, я знаю. Пока дело идет о заговорах, о героических решениях, они всегда впереди других, но как только слова должны перейти в действие, так никого нет. Один за другим все изнеженные потомки наших древних королей позволили англичанам ограбить себя и лишились трона, и ни один из них не сел на лошадь, чтобы защитить наследие своих предков, ни один из них не предпочел славную смерть на поле битвы печальной чести увеличивать собой придворный кортеж вице-короля Калькутты.

— Я это знаю, Анандраен! Но в то время древняя Индия не доходила еще до того состояния, чтобы с дрожью нетерпения ждать свержения чужеземного ига. Соперничество между провинциями, между набобами и раджами были главной причиной торжества наших врагов. Но последние увидят теперь перед собой настоящее народное движение, в котором мусульмане севера соединятся с браманистами юга для одной и той же цели. И поверь мне, трудно бороться с народом, состоящим из двухсот пятидесяти миллионов человек! Но оставим это, мой старый друг, теперь время не разговаривать, а действовать… Пойди и отдохни несколько часов; я должен быть один, мне нужно отправить важное письмо Барбассону и кончить еще несколько неотложных дел… Не забудь, что для всех здесь я по-прежнему Арджуна.

— Не беспокойся, я не выдам твоей тайны… Еще одно слово и я покину тебя: где скрывается тот, которого ты так удачно заменил собою?

— Настоящий Арджуна? Я послал его в Нухурмур к Нана-Сагибу, чтобы он на словах передал ему обо всем, что происходит в Беджапуре; я жду его возвращения с нетерпением, чтобы вернуть ему знаки его достоинства, а себе

— свободу действий.

После ухода Анандраена Сердар несколько часов подряд работал один.

Но всякая энергия имеет свои границы. Вот уже несколько дней, как этот железный человек не отдыхал ни минуты; глаза его закрылись помимо его воли, голова медленно склонилась над столом до тех пор, пока не встретила точки опоры и… он заснул глубоким сном.

> * Эти строки написаны в 1889 г.; Л.Жаколио умер в 1894 году.

Первое восстание, вместо того, чтобы послужить уроком сэру Лауренсу, еще сильнее рассердило его, и он затеял борьбу с Деканом, который в восстании не участвовал. Все это должно было привести к тем же результатам, как и в Бенгалии. Не ограничиваясь разосланными им декретами, стеснявшими индусов в исполнении их религиозных обрядов, Лауренс сам явился к Беджапур,

— этот таинственный оплот всех древних традиций.

В этот вечер, несмотря на предупреждения, получаемые им со всех сторон, сэр Джон Лауренс был счастлив. Он верил в упрочение своего положения, и надеялся, что его могущественные покровители добьются продления его полномочий еще, по крайней мере, на целое пятилетие.

Некоторое время сидел он, предаваясь всевозможным размышлениям по поводу событий, которые только что разыгрались, а затем впал мало-помалу в то дремотное состояние, когда дух освобождается от власти материальной обстановки и улетает куда-то на волшебных крыльях воображения… В таком полусонном состоянии, находясь еще под впечатлением трагического конца своего друга, вице-король увидел вдруг словно призрак Ватсона, который протягивает к нему руки, желая прижать его к своей груди… Волнение лорда было так сильно, что он не мог удержать крика испуга и, откинувшись назад, конвульсивно замахал руками, как бы желая оттолкнуть от себя ужасное видение… Когда он, наконец, убедился, что это был лишь плод расстроенного воображения, то пришел в себя.

— Какое счастье, что это был сон! — сказал он со вздохом облегчения.

Вид громадных развалин, выглядывающих ночью из-за темной растительности, которая окружала дворец Омра, невольно возбуждал в нем какое-то жуткое чувство. Чтобы отделаться от него, он закрыл окно и позвал дежурного слугу.

Камердинер появился со своими помощниками, чтобы приготовить комнату и постель. В то же время вошел и Эдуард Кемпуэлл, за получением приказаний на ночь. Он был, по-видимому, чем-то удручен и делал неимоверные усилия, чтобы не выказать этого.

— Не удвоить ли часовых, ваша светлость? — спросил он, когда слуги вышли по знаку своего господина.

— Всякая предосторожность хороша, Эдуард, — отвечал, улыбаясь, сэр Джон, но не замечая тревожного состояния своего адъютанта. — Возьмите стул, Эдуард, я имею сообщить вам хорошую новость.

— Я к услугам вашей светлости, — отвечал молодой офицер, кланяясь.

— Оставим на минуту дела службы, Кемпуэлл. — сказал вице-король, — хотя то, что я хочу сообщить вам, косвенно относится к ней… Я уже выражал вам свое удовольствие по поводу аккуратного исполнения вами своих обязанностей и давно ищу случая вознаградить вас, не оскорбляя самолюбия ваших товарищей, которые старше вас чином.

— Назначив меня в штаб вашего превосходительства, вы исполнили все мои желания; в данную минуту я ничего большего не смею желать.

— Скромность — похвальное чувство, молодой друг, но будущее человека всегда почти зависит от первого шага, который дает ему возможность выдвинуться из ряда раньше других; такой шаг не пропадает даром… Я, например, приписываю свое назначение вице-королем Индии не тем заслугам, которые я оказал своей стране, когда занимал разные служебные посты, — а тому, что в начале своей карьеры мне посчастливилось оказать большую услугу губернатору Мадраса, — и спас его утопающего сына. За это я был назначен ассистентом в Каддулуре на десять лет ранее того, когда назначают обыкновенно на такой высокий пост… Ни один из моих конкурентов не мог потом догнать меня. Благоприятные обстоятельства подняли меня, и с того дня уже можно было предвидеть, что я буду управлять одним из четырех президентств Бомбея, Мадраса, Агры или Лагоры, — чего редко кто достигает из гражданских чиновников. Я хочу оказать вам ту же услугу, возвысив вас на много лет раньше обыкновенного до чина капитана. Вы будете продолжать ваши обязанности поручика, но по власти, данной мне королевой, я назначаю вас капитаном свиты в 4-м шотландском полку, где вы уже числитесь.

— Я — капитан? — пробормотал молодой человек, который не мог верить своим ушам. — Но ведь надо прослужить пять лет поручиком, а я служу всего год.

— Вы забываете, — прервал его сэр Джон Лауренс, — что этот параграф воинского устава отменяется в экстренных случаях… А ловкость, с которою вы арестовали вождей ужасного общества, столько веков заставлявшего мириться с ним все правительства, дает право на отличие. Вот и патент на чин.

— Ах, ваша светлость! — воскликнул молодой офицер, тронутый этим до слез. — Если представится когда-нибудь случай отдать свою жизнь за вас… — Он бросился к сэру Джону и покрыл его руки поцелуями.

— Я видел вашего отца в деле, Эдуард, и знаю, что вы принадлежите к семье, на которую можно рассчитывать.

Несмотря на свое счастье, Эдуард Кемпуэлл был видимо чем-то встревожен; но всякий, кто не знал причин этой тревоги, мог, как и вице-король, принять это за волнение по случаю повышения.

— На патенте не достает только, — сказал сэр Джон, — печати королевы; я сейчас приложу ее.

Когда он встал, чтобы взять из золотого ящика печать королевы, молодой человек сжал руки и пробормотал:

— Что делать, Боже мой! Что делать? Если я буду молчать, то совершу двойную измену против своей страны и своего благодетеля… А если скажу…

Вдруг он ударил себя по лбу:

— Да, — сказал он, — само Небо внушает мне эту мысль… Только мать моя может помешать непоправимому несчастью…

— Вот и сделано, — сказал вице-король, кладя печать обратно на место.

— Желаю, мой милый Эдуард, чтобы открывшаяся вакансия дала вам возможность скоро занять ваше место.

— Ваша светлость, — отвечал Эдуард, принявший решение, — если я бы не боялся злоупотребить вашей добротой…

— Вы имеете ко мне просьбу? Говорите, не бойтесь, мой милый капитан, я заранее согласен на нее.

— У нас теперь военное положение, и я не смею…

— Я читаю ваши мысли, — прервал его сэр Джон Лауренс, — вы желаете получить отпуск на неделю, чтобы лично передать новость полковнику и леди Кемпуэлл.

— Неделю! — воскликнул Эдуард, невольно вздрагивая. — О, нет! Это слишком много, достаточно половины.

— Ваша рука дрожит, Кемпуэлл, здоровы вы?

— Это ничего… избыток счастья… удивление… нервный приступ, которого я не могу преодолеть…

— Полно, успокойтесь, дитя мое, — ласково сказал ему вице-король. — Поезжайте в Бомбей к вашим милым родителям, я не назначаю вам срока вашего отпуска, вы возвратитесь, когда пожелаете. Мы теперь в периоде спокойствия, и я надеюсь, что мне долго не придется прибегать к вашей помощи, а когда вы вернетесь, срок вашего пребывания в Декане будет близиться к концу.

— Прошу вас, ваша светлость, не убаюкивайте себя видом обманчивого спокойствия… С таким фанатичным народом нельзя быть никогда уверенным в завтрашнем дне.

— Поезжайте, мой молодой друг, и без всяких задних мыслей пользуйтесь отпуском, который я разрешил вам, вы не знакомы с положением дел так хорошо, как я, — иначе перестали бы тревожиться. Можно сказать, что общество «Духов Вод» всегда было душой и головой всех заговоров, всех восстаний… Оно исчезло, — и теперь ни один индус не тронется с места. Сам Нана-Сагиб, предоставленный лишь собственным силам, утратит свое влияние на юге Индии, где ненавидят мусульман, а дней через пять он будет у меня в руках.

«Боже мой! Я не могу убедить его, — подумал молодой человек, — остается только одно средство: ехать в Бомбей.»

— Берегите себя, ваше превосходительство, — продолжал он громко. — Я дрожу при мысли, что драгоценные дни ваши зависят от кинжала какого-нибудь презренного факира.

— Благодаря вам, Эдуард, те, которые вооружали руку этих фанатиков, не в состоянии больше вредить нам…

— Вы в этом уверены, ваша светлость?

Странная улыбка пробежала по лицу вице-короля.

— Колодец Молчания, — отвечал он, — никогда не отдавал своих жертв… И потом, верьте мне, они не посмеют так высоко занести свой кинжал.

— Я во всяком случае прикажу удвоить часовых и поставить по одному у всех выходов, которые ведут в ваши апартаменты.

— Хорошо! Предосторожности никогда не излишни… Когда вы рассчитываете выехать?

— Дежурство мое кончается сегодня вечером, и я тотчас же двинусь в путь.

— Счастливый путь… Привет полковнику!