В трущобах Индии

— Особенно если народ узнает, что Сердар вернулся в Индию инкогнито, чтобы стать во главе движения. Тогда возьмутся за оружие все, — и поток унесет за собою и набобов.

Сердар, Фредерик де Монморен, его дядя — в Индии!.. При этих словах Эдуарда Кемпуэлла охватило такое сильное волнение, что кровь прилила к мозгу, в ушах зазвенело, голова закружилась, и он вынужден был прислониться к стене… Это помешало ему слышать ответ второго собеседника; он узнал бы, что один из собеседников был именно Сердар.

— Ты придаешь слишком большое значение моему влиянию, Анандраен, — сказал Сердар своему другу.

Оба продолжали свой секретный утренний разговор в комнате Анандраена, куда тот удалился для отдыха. Не подозревая, кто были эти собеседники, Эдуард Кемпуэлл все же узнал из их разговора все подробности заговора, силы, на которые рассчитывали, и день, назначенный для восстания. Он слышал также, что незнакомцы назначили вечером свидание в Джахара-Бауг, в павильоне дорванов, но причины свидания он не расслышал; говорившие понизили голос, как поступают обыкновенно при сообщении какой-нибудь важной тайны.

Не заботясь о том, чтобы открыть убежище, где скрывались заговорщики, молодой офицер погрузился в тяжелые размышления… Как должен вести он себя в виду такого серьезного открытия? Объявить? Но ведь вождь предполагаемого восстания — брат его матери, спаситель полковника Кемпуэлла в Гоурдвар-Сикри, Фредерик де Монморен, его дядя… Англичане начнут преследовать его; быть может даже они пошлют его, Эдуарда Кемпуэлла, во главе отряда и затем повесят несчастного, как разбойника с большой дороги… Молчать? Но ведь молчанием своим он будет способствовать восстанию, которое уничтожит, быть может, навсегда британское владычество в Индии.

В этот момент он и решил отправиться в Бомбей, чтобы рассказать обо всем леди Кемпуэлл и полковнику и получить от них совет, как поступить. Но прежде чем отправиться в большой город Малабарского берега он решил присутствовать на свидании двух таинственных лиц в Джахара-Бауг, надеясь получить еще более драгоценные сведения… Задержанный вице-королем, он пришел в дворец браматмы лишь для того, чтобы видеть, как уходили незнакомцы. Одно выиграл он, однако, в этом ночном путешествии, — он узнал виновников или сообщников убийства Ватсона. Никто другой, кроме браматмы, не мог вооружить руки убийцы.

Молодой офицер принял, наконец, решение; один, конечно, он не мог арестовать двух заговорщиков, которые были несомненно вооружены и достаточно сильны, чтобы защищаться; но он нашел нужным следовать за ними, чтобы узнать место, которое служило им убежищем, а также путь, каким они попали в потайные части дворца Омра. Когда они прошли мимо рощи карликовых пальм, он еще раз прислушался, надеясь поймать на лету обрывки их разговора. Но он заметил, что имеет дело с людьми осторожными: понизив голос так, что только они сами могли слышать друг друга, индусы для большей предосторожности говорили еще на наречии, которое было неизвестно в Декане.

Разочарованный Кемпуэлл последовал за ними на некотором расстоянии, чтобы не обратить на себя их внимания. Дорога делала постоянные повороты среди развалин, и он иногда терял индусов из виду на несколько минут. Но затем снова показывались их силуэты, казавшиеся еще более мрачными на фоне ночного темного неба.

Индусы шли прямо к дворцу Адила-Шаха. У Кемпуэлла блеснула тогда мысль, что их легко будет арестовать с помощью шотландцев, посты которых расставлены были в разных местах кругом дворца. Причастность этих людей к убийству Ватсона была вполне установлена и оправдывала задуманную им крайнюю меру; все указывало также на то, что перед глазами его находились два заговорщика, разговор которых он нечаянно подслушал.

Впрочем он, чтобы не компрометировать Сердара, решил пока молчать о том, что слышал случайно, и объяснить свои поступок тем, что он считал пандарома причастным к убийству Ватсона.

Он продолжал следовать за незнакомцами, рассчитывая, что в наиболее удобный момент он набросится на пандарома и вызовет находившийся поблизости шотландский караул. План молодого офицера был задуман очень хорошо, и может быть, удался бы, имей он дело с обыкновенными противниками; но Кемпуэлл не знал, какую тонкость внешних чувств развивает жизнь, полная всевозможных засад, у тех людей, которым приходится ее вести. Не прошло и пяти минут в тех пор, как он шел по следам незнакомцев, как последние знали уже, что их выслеживают.

— Чего нужно от нас этому человеку? — спросил Анандраен Сердара (это и был знаменитый авантюрист, который вместе со своим другом приходил в Джахара-Бауг, чтобы переодеться).

— Быть может он случайно идет по одной дороге с нами; во всяком случае это англичанин из свиты вице-короля, мало привыкший к такого рода экспедициям, потому что совсем не умеет заглушать своих шагов, — отвечал Анандраен.

— Это один из шпионов, поставленных у Джахара-Бауг, который со времени нашего ареста превратился в настоящую мышеловку. Следя за дворцом, они надеются захватить самых влиятельных членов общества и помешать его восстановлению.

— Нам непременно нужно убедиться в его намерениях, ибо, если это обыкновенный прохожий…

— Обыкновенный прохожий, Анандраен, не будет стараться скрывать свое присутствие… Можно, впрочем, очень легко узнать, чего нам держаться: вернемся назад, как ни в чем не бывало и тогда увидим, будет ли он продолжать свой путь, не обращая на нас внимания… Это детский маневр, но по-моему мы имеем дело не с особенно опытным шпионом.

Увидя, что два таинственных незнакомца повернули обратно, Эдуард Кемпуэлл тотчас же подтвердил все предположения Сердара; настоящий шпион спокойно продолжал бы свой путь, приняв вид мечтателя, вышедшего подышать чистым воздухом ночи. Но молодой офицер ничего лучше не придумал, как броситься в кусты.

— Опыт удался, Сердар, — шепотом сказал Анандраен.

— Тем хуже для него! — отвечал последний. — Борьба начата, и законная защита на нашей стороне. Не первый труп получат колодцы Баджапура!..

Оба друга повернули обратно к дворцу и прошли, как бы не подозревая ничьего присутствия, мимо того места, где скрывался молодой человек. Адъютант пропустил их мимо себя и спустя несколько минут снова принялся за преследование, — на этот раз с большим увлечением, так как надеялся на успех. Он не сомневался больше, что видит перед собою двух самых важных вождей заговора. Он ускорил свои шаги, забыв в нетерпении все предосторожности и удивляясь в то же время, что не видит двух туземцев, — когда вдруг на том самом месте, где тропинка поворачивала мимо знаменитых развалин Джамма-Маешд, какой-то человек схватил его за горло и повалил на землю прежде, чем он успел принять оборонительное положение… Кинжал блеснул среди ночной тьмы и готов был уже опуститься на грудь молодого офицера, когда последний крикнул по-английски.

— Презренный убийца!

При этих словах, акцент которых сразу поразил слух Сердара, последний понял, кто должен был пасть под ударами Анандраена.

— Эдуард Кемпуэлл! — воскликнул он с раздирающим душу отчаянием. — Остановись, ради Бога!

И, не дожидаясь результата своей просьбы, он набросился на своего товарища и вырвал у него кинжал; затем он оттолкнул индуса от его жертвы и бросил его на дорогу…

— Его племянник! — воскликнул Анандраен, с быстротою молнии вскакивая на ноги. — Его племянник! Я едва не убил его племянника…

По знаку Сердара он бросился за ним и оба, свернув с дороги, скоро скрылись среди развалин.

Эдуард Кемпуэлл еле поднялся на ноги. Вождь Веймура был колосс необычайной силы и удар его был еще сильнее вследствие овладевшего им бешенства. Несмотря, однако, на потрясение, причиненное неожиданным нападением, молодой офицер ясно расслышал свое имя и понял, что только неожиданная помощь спасла его от смерти. Он смутно рассмотрел лицо пандарома в ту минуту, когда последний вырвал кинжал из рук его врага.

Очевидно, незнакомцы сговорились убить его за то, что он следил за ними, и напавший на него действовал, конечно, с согласия товарища. Своею жизнью Кемпуэлл обязан был вырвавшемуся у него на английском языке восклицанию, — это дало возможность фокуснику узнать его. По выражению испуга и отчаяния, с которыми спаситель его произнес эти слова: «Эдуард Кемпуэлл! Остановись, ради Бога!», доказывали ему, как глубоко интересуется им этот человек, не объясняя в то же время ни причин, ни происхождения такого интереса к его личности.

Но тут он вспомнил странное сходство, замеченное им еще во время первой встречи; затем ему пришло на память известие о возвращении Сердара в Индию, о котором он так неожиданно услышал несколько часов тому назад. Молодой человек пришел мало-помалу к тому убеждению, что старый пандаром не кто другой, как переодетый дядя его, Фредерик де Монморен, приехавший в Беджапур с целью организовать восстание… Невыразимое волнение овладело его душой при мысли о безвыходном положении, в которое он попал и которое мучило его еще больше прежнего. Перед ним стояла ужасная дилемма: изменить вице-королю и своей стране или предать своего дядю, который только что спас его жизнь.

— Да, ничего не остается больше делать, как то, что я уже решил, — сказал он, — надо ехать. Одна лишь мать моя способна заставить его отказаться от своих намерений…

Не имея больше надобности принимать какие бы то ни было предосторожности, он бросился к дворцу. Когда он всходил на эспланаду со стороны, противоположной той, где жил сэр Лауренс со своей свитой, он вздрогнул и остановился; две тени, в которых он узнал мнимого пандарома и его спутника, скользили вдоль необитаемой части замка.

— Они непременно набредут на один из наших постов, — сказал он, задыхаясь при мысли об участи, которая их ждала.

«Всякий индус, который ночью приблизится к замку, должен быть немедленно расстрелян», — вот приказ, данный им самим по распоряжению сэра Лауренса после смерти Ватсона.

Но видение продолжалось недолго… Обе тени вдруг слились со стеной. Кемпуэлл подумал, что он был жертвой галлюцинации вследствие лихорадочного возбуждения, в котором находился. В один почти прыжок очутился он в казарме и разбудил своего саиса.

— Скорей, Гопаль-Шудор, — сказал он ему, — оседлай мигом двух лошадей. Ты едешь со мной. Завтра к вечеру мы должны быть в Бомбее.

Две минуты спустя два прекрасных заводских жеребца белой масти нетерпеливо били о землю копытами. В ту минуту, когда молодой человек вскочил на лошадь, среди развалин раздался три раза монотонный и зловещий крик сахавы, — крупной индийской совы.

— Сахава пропела о смерти, — сказал саис, вздрагивая, — считал ты, сколько раз она крикнула, Сагиб?

— Зачем ты предлагаешь мне этот вопрос? — спросил Эдуард Кемпуэлл, подбирая вожжи.

— Потому, сагиб, — отвечал бедняга, дрожа всем телом, — что эта птица всегда предвещает людям конец их судьбы, своим криком даст знать, сколько дней осталось им провести на земле. Сахава пропела три раза, в замке есть, значит, кто-нибудь, кому осталось три дня жизни.

— Так что ж! — сказал молодой офицер, который не мог не улыбнуться, несмотря на свое настроение духа. — Тебе нечего бояться, мы уезжаем.

— О, сагиб, не шути, — шепотом сказал индус, — дух смерти царит теперь над дворцом Омра… Вспомни сэра Ватсона. В тот вечер сахава крикнула только раз.

В ту же минуту мимо них тяжело и медленно полетела зловещая птица и опустилась на выступ террасы, прямо над покоями вице-короля.

— О, Боже мой! — воскликнул с ужасом саис. — Да сохранит Шива владыку владык! Если страшный посол запоет над его головой, он погиб.

И тут, как бы подтверждая суеверие саиса, мрачная птица захлопала крыльями и снова огласила воздух тремя зловещими криками.

— Ах, сагиб! Мы не увидим больше великого сагиба, — сказал саис со слезами на глазах.

Эдуард Кемпуэлл видел столько мрачных событий за эти несколько дней, что не мог удержаться от легкой дрожи.

— Вперед! — крикнул он, усаживаясь на седле.

И оба во весь опор помчались по дороге к Бомбею.

III

Таинственная ночь. — Сонное внушение. — Совет Семи и тайный трибунал. — Обвинительная речь пандарома. — Вице-король приговорен к смерти.

После ухода Эдуарда Кемпуэлла вице-король уселся в одно из тех индусских кресел, которые так хорошо приноровлены к человеческому телу, что в них очень удобно дремать и спать, принимая какое угодно положение и даже растянуться, как в постели. В тропических широтах европейцы проводят в таких креслах большую часть ночи.

Весь этот день был невыносимо удушливый, а северный ветер, который дует каждую ночь и освежает раскаленную атмосферу, еще не начинался. Сэр Лауренс попробовал сначала заснуть; но напрасно старался он прогнать от себя всевозможные заботы, мешавшие его отдыху, — сон не приходил, и он мысленно принялся следить за своим адъютантом, ехавшим по дороге в Бомбей. Он представлял себе его приезд и чувствовал приятное удовлетворение, думая о той радости, какую доставит полковнику Кемпуэллу неожиданное повышение его сына. Потом он перешел мало-помалу к предмету, который был теперь ближе всего его сердцу, спрашивая себя, удалось ли Кишнае захватить Нана-Сагиба… С принцем находилась лишь незначительная горсть людей, но все это были люди преданные, а на Малабарском берегу было столько неприступных убежищ. Да, но у начальника тугов было средство пробраться к нему, не возбуждая недоверия. Он явится как делегат общества «Духов Вод»…

Едва слышный шум помешал в ту минуту размышлениям вице-короля… Он открыл глаза, — как все люди, привыкшие к размышлениям, он думал всегда с закрытыми глазами. Удивленный тем, что он увидел перед собой, он думал сначала, что это сон, и остался с неподвижно устремленным вперед взглядом… В трех шагах от него с протянутыми к нему руками, слегка склонившись вперед, с сверкающим взором стоял старый пандаром, который третьего дня предсказал смерть Ватсона.

Ни малейший шум не предшествовал этому появлению. У всех дверей стояли часовые, защищавшие вход, — и сэр Джон Лауренс думал в течение нескольких секунд, что он не совсем еще проснулся.

— Опять этот зловещий нищий, — пробормотал он.

Он инстинктивно закрыл глаза, думая прогнать наваждение… Но тотчас же сразу выпрямился в кресле и устремил испуганный взгляд на это странное явление. Следующие слова, поразившие его слух, показали, что он не спит.

— Сэр Джон Лауренс! Приказываю тебе следовать за мной.

И, говоря эти слова, пандаром протянул руки над головой вице-короля — и из глаз и рук его потянулись таинственные магнетические токи, против которых Лауренс напрасно старался бороться.

Он не спал, прекрасно сознавая все окружающее, а между тем чувствовал, что воля покидает его мало-помалу; несмотря на сверхчеловеческие усилия, которые он употреблял, чтобы отделаться от овладевшего им гипноза, он никак не мог схватить направление своих мыслей. К невыразимому и все увеличивающемуся ужасу своему он сознавал, что становится простым отражением другой личности, и скоро под влиянием токов, которые лились все в большем и большем количестве, сохранил лишь одну способность — способность повиноваться. Всего несколько минут тому назад он готов был бы приказать своим лакеям прогнать этого человека ударами плети, а теперь он, сэр Джон Лауренс, вице-король Индии, властитель двухсот пятидесяти миллионов человеческих существ, жадно смотрел на него, готовый валяться у ног его, как собака, по первому его взгляду, и исполнять самые безумные требования по одному его знаку.

Пандаром пожелал в эту минуту убедиться, до какой степени внушения достиг его пациент.

— Кто ты? — спросил он его резко.

И так как тот колебался, что ответить, он приказал ему повелительным тоном:

— Вспомни!.. Я тебе приказываю.

— Я… я… сэр Джон Лауренс… вице-король… Индии, — пролепетал вице-король.

— Неправда! — продолжал пандаром. — Зачем ты присваиваешь себе этот титул? Ты гадкий пария по имени Рангуин. Я хочу этого! Приказываю! Слышишь? Говори же правду! Ну, отвечай!

— Да! Это правда, я гадкий пария, по имени Рангуин.

— В добрый час, ты послушен… А я кто?

— Фредерик де Монморен, — вздохнул несчастный, как будто бы слабый луч сознания вернулся к нему. — Фредерик де Монморен, которого зовут в этой стране Сердаром, другом правосудия.

— Да, другом правосудия, я люблю это имя, — сказал пандаром, как бы говоря сам с собою, — особенно сегодня, когда близится час правосудия.

— Рангуин! Рангуин! Гадкий пария! — бормотал сэр Джон с тупоумным видом.

— Встань и следуй за мной! Я тебе приказываю!

Несчастный повиновался; с неподвижным, безжизненным взглядом подошел он к пандарому:

— Спи! — сказал последний, протягивая указательный палец в сторону вице-короля.

Веки последнего опустились, и Сердар направился к тайному ходу, по которому он проник к вице-королю. Сэр Джон Лауренс повиновался без малейшего колебания, и спустя несколько минут оба вошли в круглую комнату на верхушке внутренней башни, куда браматма и его товарищи скрылись после побега из Колодца Молчания.

Кругом стола, имевшего форму подковы, сидели неподвижные и безмолвные три человека в масках. Это были члены тайного трибунала, собравшиеся судить сэра Джона Лауренса.

Они ждали с напряженным вниманием, пока Сердар, все еще одетый пандаромом, приготовился разбудить сэра Джона и вернуть ему обычное состояние рассудка. Что скажет этот гордый человек, когда увидит себя во власти тех, кого он считал своими пленниками?

Несколько пассов, два или три дуновения на лоб, повелительное приказание придти в себя, — и сэр Джои Лауренс очнулся понемногу от сонного состояния, в которое привел его мнимый пандаром.

Он протер себе глаза, потянулся всеми членами, как человек, который просыпается, и оглянулся кругом… Он думал, вероятно, что находится под влиянием все еще продолжающегося кошмара, потому что вид факиров, сидящих на корточках у дверей, и трех лиц в масках, хотя удивили его, но не заставили его говорить; но когда взор его остановился на пандароме, он вздрогнул.

— Опять это видение! — пробормотал он.

Но чей-то голос нарушил торжественное молчание и окончательно привел его в себя.

— Сэр Джон Лауренс, — сказал старшина Трех, — приди в себя. Все, что происходит теперь, не сон больше. Ты стоишь перед тайным судилищем, которое призвало тебя, чтобы выслушать твои объяснения, а затем произнести приговор.

При этих словах вице-король выпрямился и снова принял надменный вид.

— Что значит эта комедия?.. Где я?.. Кто привел меня сюда? — спросил он.

— Никто и никакой комедии здесь не играет, сэр Джон Лауренс, — отвечал старшина Трех.

— Маскарад тогда, если предпочитаете, — сказал насмешливым тоном вице-король, вернувший себе свою гордую осанку, несмотря на то, что был поражен и не мог объяснить себе своего пребывания здесь.

— Сэр Джон, — отвечал старшина тем же сухим тоном, — мы имеем средства заставить тебя уважать своих судей, не вынуждай нас воспользоваться ими.

По знаку президента два факира стали по обе стороны вице-короля.

— Как, вы осмелитесь поднять руку на меня? Вы дорого поплатитесь за эту дерзость!..

— Брось эти смешные угрозы, — прервал его Анандраен, который был старшиной, — они ни к чему не послужат тебе. Нет такой власти в мире, которая вырвала бы тебя сейчас из наших рук… Здесь нет вице-короля, но есть подсудимый, призванный отдать отчет в своих деяниях, а если ты хочешь знать, насколько серьезно твое положение, я скажу тебе, что тебе придется защищать свою жизнь.

— Западня, следовательно, а затем убийство, — сказал сэр Джон, невольно вздрагивая.

— Нет, не западня; ты выйдешь отсюда свободный, но каков бы ни был приговор, произнесенный над тобой, он будет исполнен через три дня, несмотря на твоих сбиров, полицейских и телохранителей. Не рассчитывай убежать от нас и не пренебрегай своей защитой. Клянусь тебе именем вечного Бога, единого для всех людей, — ты будешь судим без всякого пристрастия. Я в нескольких словах рассею все, что есть еще темного для тебя.

— Этот негодяй Кишная изменил мне! — сказал вице-король с сдержанным бешенством.

— Нет, сэр Джон, союзник твой не изменил тебе; знай только, что ни одно человеческое существо не в состоянии бороться с обществом «Духов Вод». Пожелай мы только — и ни один из солдат, посланных тобою против нас, не вернулся бы, чтобы принести тебе известие о своей неудаче; но мы пожелали дать тебе возможность минуту наслаждаться своим успехом, чтобы затем еще сильнее показать тебе наше могущество… Что касается твоего присутствия здесь, то наш браматма, переодетый пандаромом, не употреблял никакого насилия, чтобы привести тебя сюда. Ты знаешь, ты сам видел на наших факирах, что мы обладаем способностью усыплять всякую волю одною силою взгляда, и ты сам, по своей воле…

— Бесполезно продолжать такие шутки, — прервал его сэр Джон, который понял, наконец, способ, употребленный против него. — Я в вашей власти. Что вам нужно от меня?

— Ты сейчас услышишь обвинение, которое мы поручили произнести нашему браматме.

— Я не признаю этого шуточного подобия суда. Ни один суд в Индии не может существовать без разрешения королевы. По какому праву присвоили вы себе эту власть?

— Наше право выше права твоей королевы, сэр Джон Лауренс, — отвечал древний из Трех. — За него говорят восемь столетий существования… Оно возникло из недр отечества в тот день, когда старая Земля Лотоса пала трепещущая под игом грубого чужеземца. Не тому, кто властвует силой, говорить здесь о праве и справедливости! Покажи мне написанный в истории добровольный договор, по которому Индия отдала себя в руки людей запада? Они пришли сначала скромные и робкие, привлеченные сюда нашими богатствами, умоляя наших набобов дать им небольшой уголок земли, чтобы устроить там свои колонии; они посеяли везде рознь и ненависть и, пользуясь нашими раздорами, которые сами же вызвали, они мало-помалу завладели всей страной. Подкуп, грабеж, грубый захват, — вот основы вашего права! Итак, если ты управляешь нами по праву сильного, мы, сэр Лауренс, мы защищаемся по праву более почетному, по праву слабого… Да, вот уже восемь столетий, не изменяя ни разу своему назначению, мы защищали слабого против сильного, угнетенного против притеснителя, мы не изменим и теперь этой священной обязанности.

Древний из Трех произнес эту речь дрожащим голосом, в котором слышалось столько власти и убеждения, что сэр Лауренс не решился возобновлять своих протестов.

— Я нахожусь здесь, — отвечал он твердо, — не для того, чтобы спорить с вами об исторических судьбах народов. Я получил от королевы управление Индией, и пока у меня остается хоть капля жизни, не допущу уничтожения власти, данной мне королевой.

— Я и не думаю обвинять тебя в захвате власти. — сказал браматма. — Каково бы ни было происхождение этой власти, власть тут ни при чем; вся ответственность за это проходит мимо, но затрагивая тебя. Я требую у тебя отчета за невинную кровь, пролитую тобой. В тот час, когда не было уже ни одного человека с оружием в руках, ты хладнокровно, без всякого повода, вопреки даже интересам своей страны покрыл две трети Индии кровью и развалинами. В Серампуре, Агре, Бенаресе, Дели, Лукнове, Горудвар-Сикри и в сотне других мест твои пьяные солдаты убивали женщин, детей, стариков и здоровых людей, которые, поверив твоим лживым прокламациям, спокойно вернулись в свои жилища. По статистическим сведениям газет в Бомбее и Калькутте более миллиона человеческих существ погибли среди кровавых расправ, которые ты придумал, чтобы терроризировать Индию.

Когда тигр в человеческом образе, которого звали Максуэллом, — он заплатил уже свой долг, — пришел спросить, как поступить с жителями Гоурдвара, не отвечал ли ты ему, чтобы их собрали на эспланаде и до тех пор стреляли в это человеческое стадо, пока не останется никто в живых? А когда негодяй спросил тебя: «А как быть с грудными детьми?» — «Ах! — сказал ты с улыбкой, от которой вздрогнуло само чудовище, — слишком жестоко будет разлучать их с матерями"*. — И приказание твое было исполнено… Поищи между знаменитыми убийцами, которые искупили свои грехи на эшафоте, согласится ли хотя бы один из них подать тебе руку? Поступив таким образом с Бенгалией, ты вздумал приняться за Декан! Но этого не будет, чаша страданий переполнилась и час правосудия пробил. Мы могли казнить тебя, как обыкновенного злодея, но мы хотели узнать от тебя, не найдешь ли ты хотя бы малейшего оправдания своим преступлениям!.. Во имя Индии в слезах и матерей в трауре я прошу трибунал Трех присудить этого человека к кинжалу правосудия.

>

> * Исторический факт.

— Сэр Джон Лауренс, что ты ответишь на это? — спросил старшина.

— Ничего! — отвечал обвиняемый твердо и с презрением. — Отвечать — значит признать вас судьями.

— Хорошо! Ты сам этого захотел.

И, обращаясь к своим товарищам, древний из Трех сказал:

— Во имя Того, который существует только своими силами и таинственное имя которого никто не смеет произнести, во имя всего человечества, права которого мы осуществляем, — какого наказания заслуживает этот человек?

— Смерть! Смерть! — отвечали ему два его товарища.

— Справедливо! — сказал древний из Трех. — Мне остается только произнести приговор… Во имя вечного Сваямбхувы! Во имя высших Духов, парящих над водами, невидимых вождей нашего правосудия… мы, Три…

— Остановись, древний из Трех! — сказал мнимый пандаром. — Позволь мне употребить последнее средство, чтобы спасти этого человека против его воли.

— Мысль твоя похвальна, о, сын мой. Мы слушаем тебя.

— Сэр Джон Лауренс, несмотря на твои преступления, несмотря на все зло, сделанное тобою, я первый буду просить о твоем помиловании, если ты дашь честное слово исполнить все, что я спрошу у тебя.

— Я не свободен и в таком состоянии отказываюсь принимать на себя какое бы то ни было обязательство, будь даже оно вполне справедливо и почетно.

Сэр Джон знал, что члены тайного совета никогда не нарушают данное слово; они обещали отпустить его на свободу после произнесения приговора — и это вернуло ему смелость. Он думал уже о том, что его день и ночь будет окружать шотландская стража, и тогда ему нечего бояться кинжала правосудия. Вот почему он и решил не идти ни на какие компромиссы.

— Выслушай меня, сэр Джон! Будь уверен, что раз приговор произнесен, он будет исполнен, несмотря ни на какие принятые тобой предосторожности. Но это не все: знай, что ужасное восстание, в котором на этот раз примет участие вся Индия, уже подготовлено, и силы, которыми ты располагаешь, будут поглощены громадным потоком в два, три миллиона людей, которые все сметут на своем пути.

— Благодарю, что уведомили, — отвечал вице-король с язвительным смехом.

— Подожди радоваться, — продолжал мнимый пандаром. — Владычество Англии исчезнет, но сколько крови будет пролито… Но все еще может устроиться. Поспособствуй тому, чтобы правительство твое дало Индии ту же автономию, как и своим колониям в Австралии и Канаде; чтобы оно признало права Нана-Сагиба на троне Ауда, объявило общую амнистию — и тогда Индия согласится навсегда быть под покровительством английского знамени. Я обещал раджам юга и Нана-Сагибу сделать тебе это предложение, и считаю нужным исполнить свое слово. Если ты согласишься, то спасешь свою жизнь и дашь мир этой несчастной стороне, сохранив в то же время для Англии самый драгоценный бриллиант в ее колониальной короне… Если б ты знал, кто я, то понял бы, как тяжело мне способствовать добровольному признанию власти британского знамени над землею Брамы.

— Кто ты такой? — спросил сэр Джон, любопытство которого было в высшей степени возбуждено этими словами.

— Я в данный момент исполняю обязанности браматмы; но я не Арджуна, как думали Кишная и ты. Я тот, кого народ зовет Сердаром и другом правосудия.

— Фредерик де Монморен! Ты Фредерик де Монморен? — воскликнул вице-король, с жадным любопытством рассматривая авантюриста. — И ты не боишься открывать мне свои планы и свое инкогнито?

— Я могу это сделать, не подвергая опасности ни дела, которое я защищаю, ни себя, сэр Лауренс! Жду твоего последнего слова.

— Я сказал его… Мне нечего больше отвечать, и вы напрасно будете настаивать…

— Хорошо, — сказал Сердар с плохо скрываемой радостью. — Древний из Трех, исполняй свою обязанность!

— Сэр Джон Лауренс, — сказал Анандраен, — не желаешь ли ты сделать еще какое-нибудь замечание?

— Я протестую против всей этой судебной комедии!

— Во имя вечного Сваямбхувы! — отвечал старшина торжественным голосом.

— Во имя высших Духов, парящих над водами, невидимых вождей нашего общества правосудия. Мы, Три, вдохновленные ясным ответом Того, Кого зовут Нараяна и который вышел из золотого яйца, мы произносим следующий приговор:

«Сагиб Джон Лауренс, называющий себя господином и генерал-губернатором Индии, во искупление бесчисленных преступлений против человечества, которое он осквернил, осуждается на смертную казнь.

Приговор будет исполнен кинжалом правосудия в четырнадцатый, считая с сегодняшнего числа, день, о чем позаботится наш браматма.

Мы говорили во имя истины и правосудия!

Приговор наш утвержден!»

— Благодарю, — отвечал подсудимый насмешливым тоном, — против своего обыкновения вы даете мне лишних одиннадцать дней… постараюсь употребить их как можно лучше.

— Смерть твоя будет сигналом к народному движению, которое навсегда изгонит с Индостана британского леопарда. Мы готовы будем к этому только дней через четырнадцать, а потому ты напрасно благодаришь, — отвечал Анандраен.

— Не знаю, право, сплю я или нет… И вы вернете мне свободу?

— Сию минуту.

— Каков бы ни был мой ответ на ваш приговор?

— Каков бы ни был твой ответ на наш приговор, — как эхо повторил древний из Трех.

— Так вот, откровенность за откровенность. Теперь моя очередь, господа, объяснить вам, что выйдет из этого. Вы будете готовы только через четырнадцать дней, а я готов уже и прежде чем наступит завтрашний день, я разошлю телеграммы по всем направлениям, и уведомлю губернаторов Бомбея, Мадраса, Лагора, Агры, чтобы они двинули к югу все войска, которыми они располагают; губернатор Бенгалии, заменяющий меня в Калькутте, поступит точно так же.