III

Поручив оставшимся индусам быть осторожными и не спать, Сердар догнал Рама-Модели, который опередил его и спускался уже по лощине, противоположной той, по которой ушел Боб Барнет. Индус шел по обыкновению своего племени легким и ровным шагом, не оставляя после себя следов.

Менее чем через час прибыли они к Башне Раджей.

На Цейлоне, как и во всей Индии, по распоряжению прежних властителей страны были выстроены на известном расстоянии и в пустынных местах, населенных хищными зверями, кирпичные четырехугольные башни, чтобы они могли служить убежищем для путешественников, которые заблудились или были застигнуты ночью в этих опасных дебрях. Отсюда происходит название Башни Раджей, данное им местными жителями. В прежнее время в этих зданиях всегда можно было найти запас рису, постоянно пополняемый щедротами властителей, а также все необходимые кухонные принадлежности и циновки для спанья; но англичане положили конец этим филантропическим обычаям, и от этих каравансараев, где бедняки не только могли отдохнуть от усталости, но и подкрепить свои силы вкусной пищей, не осталось ничего, кроме четырех стен. Так исчезло большинство древних благотворительных учреждений, порожденных господством закона гостеприимства, так почитаемого на востоке… Брать все и ничего не давать взамен, значит, по мнению англичан, дарить народу благодеяния культуры.

Первый этаж башни был освещен факелом из бураосового дерева, настолько смолистого, что маленькая ветка его могла гореть, не погасая, в течение нескольких часов подряд и давала достаточно свету. Посреди единственной комнаты башни стоял молодой человек лет восемнадцати-двадцати, в котором по наружному виду сразу можно было признать англичанина. Он ждал вместе с братом Рама-Модели прибытия Сердара.

Национальность молодого человека не ускользнула от проницательного взора Сердара, который по какому-то тайному предчувствию сразу понял, что ему предстоит такой важный и серьезный разговор, который не должен быть известен индусам, сопровождавшим его. Вот почему, не дождавшись представления, он поспешил спросить его, говорит ли он по-французски.

— Почти так же хорошо, как и на своем родном языке, — отвечал молодой человек по-французски.

— Мой вопрос может показаться вам странным, — продолжал Сердар, — но Индия ведет в данный момент истребительную войну против вашего отечества, обе стороны совершают неслыханные жестокости, которые внушают отвращение всему человечеству, но к несчастью я должен признать, что соотечественники ваши первые подали сигнал к этому, расстреливая картечью женщин, стариков, грудных детей, целые семьи сипаев, которые перешли на сторону революции. Недавно еще майор Кемпуэлл, командир Гоурдвар-Сикри, маленькой крепости верхней Бенгалии, осада которой близится к концу, сделал вылазку незадолго до блокады войсками Нана и хладнокровно приказал изрубить всех пленников, захваченных им среди мирных жителей соседних деревень. Вы должны понять, следовательно, почему я не желаю, чтобы национальность ваша была известна моим друзьям индусам, которые потеряли своего отца во время этой резни… Но что с вами… Вы бледнеете!..

Сердар не успел сказать ничего больше и бросился, чтобы поддержать молодого человека, который был, по-видимому, готов упасть в обморок. Но минутная слабость эта была непродолжительна; англичанин, употребив всю силу своей воли, выпрямился и поблагодарил своего собеседника:

— Ничего, — сказал он. — Долгий путь на гору… затем зной, к которому я не привык… все это до того утомило меня, что мне показалось, будто я падаю в обморок.

Рама-Модели принес свежей воды из соседнего источника, и молодой человек с жадностью выпил несколько глотков. Хотя он говорил, что чувствует себя хорошо, но унылый взгляд и разгоревшееся лицо достаточно указывали на то, что он не оправился еще от полученного им потрясения.

Сердар не удовлетворился однако высказанными ему причинами внезапной усталости и вежливо просил извинить ему слова, оскорбительные быть может для его национального самолюбия, но сказанные им исключительно из желания быть ему полезным.

— Факты, указанные мною вам, известны всем, — сказал он, — они будут принадлежать истории. Я обязан упомянуть вам о них, чтобы дать вам понять о необходимости хранить в тайне вашу национальность.

— Меня раньше предупредили об этом, — отвечал молодой англичанин таким горестным тоном, что сердце Сердара дрогнуло. — Не зная еще грустного факта смерти отца Рама-Модели, который губит все мои надежды, я оставил последнего при том убеждении, что я француз. Мать моя, впрочем принадлежит к этой национальности.

— Говорите, я слушаю вас, — сказал Сердар, в высшей степени заинтригованный этими словами.

— Увы! Я сильно опасаюсь, что проделал эти две тысячи миль для того только, чтобы убедиться, что вы ничего не можете сделать для меня.

Он остановился ни минуту, подавленный охватившим его волнением, но сейчас же продолжал:

— Достаточно одного слова, чтобы вы все поняли: меня зовут Эдуард Кемпуэлл, я сын коменданта Гоурдвара.

Удар молнии, разразившийся у его ног, менее поразил бы Сердара, чем это неожиданное сообщение, и выражение благосклонного интереса, которое было на его лице, мгновенно исчезло.

— Что может желать от меня сын майора Кемпуэлла? — медленно и с расстановкой спросил он.

— Англия отказывается защищать Верхнюю Бенгалию, — так тихо пролепетал молодой человек, что Сердар еле расслышал его. — Крепость Гоурдвар должна скоро сдаться на капитуляцию. Я знаю, какая страшная участь ждет гарнизон, и явился поэтому просить вас, как просят милости Бога, как можно просить единственного человека, который пользуется теперь властью в Индии, спасти моего несчастного отца.

И с жаром произнеся эти слова, сын майора упал на колени перед Сердаром. И среди тишины, наступившей за этим разговором, раздались душу надрывающие рыдания… Молодой человек плакал… он чувствовал, что отец его осужден.

Сердар едва не ответил громким криком негодования на просьбу его спасти человека, который так позорно запятнал себя кровью Индии, что даже самые рьяные газеты Лондона не пытались защищать его. Целые две тысячи человек, как стадо баранов, были пригнаны на экспланаду Гоурдвара и подставлены под картечь двух артиллерийских батарей, стрелявших до тех пор, пока не замер последний жалобный вздох, представились ему в эту минуту… Он увидел перед собой кровавые призраки, требующие мести или по крайней мере правосудия, — и вспомнив палача, едва не осыпал жестокими словами его невинного сына.

Страшная это была трагедия в Гоурдвар-Сикри и, несмотря на безумство, до которого дошел английский народ, который в эти злосчастные дни доводил свою жестокость до того, что требовал избиения индусов целыми толпами, многие члены парламента заслужили себе уважение тем, что требовали наказания виновных. Два селения, населенных преимущественно отцами, матерями и семьями сипаев, виновных в том, что они прибегали к оружию для поддержки восстановленного трона прежнего властителя своего в Дели, были окружены небольшими гарнизонами Гоурдвара, и старики, жены, молодые люди, дети были расстреляны за то, что отцы их, сыновья и мужья примкнули к революции. Свидетели, присутствовавшие при этом, рассказывают, что в то время, как капитан Максуэлл командовал выстрелами, гробовое молчание, царившее кругом, нарушалось только плачем грудных детей, лежавших у груди своих матерей.

Понятно, что преступление подобного рода не могло не вызвать крика бешенства во всех кастах Индии. Все, у кого только кто-нибудь из родных попал на эту ужасную бойню, дали клятву убивать всякого англичанина, который попадается им в руки. Догадайся только в эту минуту Рама-Модели, что перед глазами его стоит сын коменданта Гоурдвара, и молодого человека не спасли бы ни присутствие Сердара, ни юношеский возраст.

Нана-Сагиб немедленно после ужасной трагедии командировал главный корпус войска для осады крепости и теперь с минуты на минуту все ждали, когда голод заставит ее сдаться.

Тронутый молодостью и глубоким горем своего собеседника, Сердар не хотел увеличивать отчаяния его лишними жестокими словами.

— Будьте уверены, — сказал он после нескольких минут размышления, — что пожелай я даже удовлетворить вашу просьбу, и тогда мне было бы невозможно избавить коменданта Гоурдвара от правосудия индусов. Здесь не помогут ни власть, ни влияние самого Нана-Сагиба.

— Ах, если бы вы знали моего отца, — говорил молодой человек, заливаясь слезами, — если бы вы знали, как он добр и человечен, вы не обвиняли бы его в таком бессовестном поступке.

— Не я обвиняю его, а вся Индия, все те, кто присутствовал при этой ужасной трагедии. К тому же отец ваш был старшим комендантом и ничто не могло быть сделано без его приказания… Само дело говорит против него.

— Я отказываюсь убеждать вас и просить.

И подняв руки к небу, несчастный воскликнул:

— О, бедная Мари, милая сестра моя!.. Что скажешь ты, когда узнаешь, что отец наш погиб навсегда.

Слова эти произнесены были с выражением такого глубокого горя и отчаяния, что Сердар почувствовал себя растроганным до слез; но он не хотел и не мог ничего сделать, а потому ограничился одним только жестом полной беспомощности.

Рама-Модели не понимал ни одного слова по-французски, но название города Гоурдвара, несколько раз повторяемое во время разговора, возбудило до высшей степени его любопытство. Он с напряженным вниманием следил за обоими собеседниками, как бы надеясь по их лицам узнать тайну их разговора. Он был далек от того, чтобы подозревать истинный смысл происходящей перед ним сцены, хотя отчаянный вид молодого человека заставлял его догадываться о важном значении его; настоящий смысл его он узнал гораздо позже, когда Сердар нашел возможным все рассказать ему, не подвергая никого опасности.

Оборот, с самого начала принятый разговором, отдалил решение вопроса, который так заинтриговал Сердара. В предыдущем разговоре молодой англичанин никак не мог найти случая сообщить Сердару, как и каким образом он прибыл сюда, а потом, само собою разумеется, должен был вернуться к этому, прощаясь с ним.

— Мне теперь ничего больше не остается, — сказал он, — как передать вам небольшую вещицу, доверенную мне нашим общим другом. Она должна была провести меня к вам в том случае, если бы вы отказались меня принять.

— Вы говорите, вероятно, о господине Робертвале, — прервал его Сердар.

— Нет другой, действительно, рекомендации, которая имела бы равное значение для меня. Надо полагать, вы не объяснили ему цели вашего посещения, иначе он сам бы понял бесполезность его.

— Я не знаю того лица, о котором вы говорите. Друга, который посоветовал мне прибегнуть к вам, как к единственному лицу, могущему спасти моего отца, зовут сэр Джон Инграхам. Он член английского парламента.

Наступила очередь молодого человека удивляться эффекту, произведенному его словами. Не успел он произнести этого, как Сердар побледнел и в течение нескольких минут не мог под влиянием сильного волнения произнести ни одного слова. Но жизнь его, полная приключений, которую он вел в течение стольких лет, научила его управлять своими чувствами, а потому он скоро вернул себе обычное хладнокровие.

— Сэр Джон Инграхам! — повторил он несколько раз. — Да, имя это слишком глубоко запечатлелось в моем сердце, чтобы я забыл его.

Затем в течение нескольких минут он, по-видимому, снова забыл все окружающее его и перенесся в далекое прошлое, побуждавшее в нем, по-видимому, тяжелые воспоминания. Лоб его покрылся каплями пота, и он время от времени вытирал его лихорадочно дрожащей рукой.

Смущенный, испуганный переменой в лице своего собеседника, молодой англичанин не смел говорить и ждал, пока Сердару будет угодно продолжать начатый разговор.

Скоро последний поднял голову и сказал:

— Простите, пожалуйста! Вы слишком еще молоды и не понимаете, что значит в несколько минут пережить прошлое, полное страданий и тяжелых испытаний… но все прошло, и мы можем продолжать… Вы сказали, что вам поручили передать мне…

— Одну вещь, — отвечал Эдуард Кемпуэлл, подавая ему маленький сафьяновый мешочек.

Сердар поспешно открыл его и, внимательно осмотрев то, что в нем было, сказал тихо, как бы про себя:

— Я так и думал!

В ящичке находилась половина лорнета, а внизу под ним пергаментная ленточка и на ней одно слово, написанное знакомой ему рукой: «Memento!» — «Помни!»

— Эдуард Кемпуэлл, — торжественным и серьезным голосом сказал Сердар,

— поблагодарите сэра Джона Инграхама за то, что ему пришла в голову мысль сделать воззвание к священному воспоминанию… воспоминанию, ради которого я ни в чем не могу отказать. Клянусь честью, что я сделаю все, что только в человеческих силах, чтобы спасти вашего отца.

Безумный крик радости был ответом на эти слова, и молодой англичанин бросился к ногам Сердара, смеясь, плача, жестикулируя, как безумный, и целуя его колени.

— Полно, успокойтесь, — сказал Сердар, подымая его, — приберегите вашу благодарность для сэра Джона Инграхама. Только ему одному будете вы обязаны жизнью своего отца, если мне удастся спасти его. Я возвращаю свой долг и не желаю никакой благодарности от вас. Я, напротив, должен благодарить вас за то, что вы доставили мне случай расплатиться. Позже вы поймете мои слова, теперь же я ничего больше не могу вам сказать. Слушайте меня внимательно Вы отправитесь со мной, потому что я вам в руки передам свой выкуп, т.е. вашего отца.

— Я не один. Моя младшая сестра Мари была так мужественна, что решилась сопровождать меня, и теперь ждет меня на французском пакетботе.

— Тем лучше… чем больше будет наш караван, тем легче скроем мы наши намерения. Вы в точности должны следовать всем моим инструкциям. Вы вернетесь на «Эриманту», которая завтра продолжает путь свой к Пондишери, вы подождете меня в этом городе, куда я прибуду недели через две самое позднее. Никто не должен подозревать, что вы родственник коменданта Гоурдвара, для чего вы должны назваться именем вашей матери, француженки, так, кажется вы сказали.

— Это уже сделано… Сэр Джон, наш покровитель, прекрасно понял, что мы не можем пробраться в Индию в разгар самой революции ни под видом англичан, ни под видом детей майора Кемпуэлла, который, благодаря последним событиям, приобрел незаслуженную репутацию, я в этом уверен. Мы записались поэтому, в книге для пассажиров «Эриманты» под именем нашей матери.

— Которую зовут?

— Де Монмор де Монморен.

— Вы сын Дианы де Монмор де Монморен! — воскликнул Сердар, прижимая руку к груди, как бы опасаясь, чтобы сердце его не разорвалось.

— Дианой, действительно, зовут нашу мать… почему известны вам такие подробности?

— Не спрашивайте меня, умоляю вас… я не могу отвечать вам.

Подняв затем руки к небу, он с невыразимым восторгом воскликнул:

— О, Провидение! Те, которые отрицают Тебя, никогда не имели случая познать мудрость Твоих непостижимых велений.

Повернувшись затем к молодому человеку, он долго и пристально смотрел на него.

— Как он похож на нее, — говорил он себе, — да, это все его черты, ее прелестный рот, большие нежные глаза, открытое и чистое выражение лица, на котором никогда не промелькнуло и тени дурной мысли… А я ничего не знал!.. Вот уже двадцать лет, как я покинул Францию… всеми проклинаемый… изгнанный, как прокаженный… Ах! я уверен, что она никогда не обвиняла меня… И у нее уже такие большие дети! Сколько тебе лет, Эдуард?

— Восемнадцать.

— А твоей сестре? — продолжал Сердар, не замечая, что он говорит «ты» молодому человеку. В голосе его теперь слышно было столько нежности, что последний не оскорбился этим.

— Мари нет еще и четырнадцати лет.

— Да, верно… Ты говорил мне, кажется, что отец не способен на такие вещи, как избиение в Гоурваре? Я теперь верю тебе, я слишком хорошо знаю Диану и ее благородные чувства, она не согласилась бы сделаться женою человека, способного на такую жестокость; я не только спасу твоего отца, но возьму его под свою защиту; я восстановлю его невиновность перед лицом всех людей, а когда Срахдана говорит: «это так!» никто не осмелится опровергать его слова — …Благодарю Тебя, Боже мой! Милосердие и справедливость Твоя будут мне наградой за тяжелые часы испытаний.

Только что пережитые волнения слишком сильно подействовали на Сердара: ему необходимо было успокоиться, подышать чистым воздухом, и он вышел, не обращая внимания на зловещие завывания шакалов и рычание ягуаров, которые время от времени раздавались поблизости башни, и принялся ходить взад и вперед по небольшому лужку перед самым зданием, погрузившись в целый мир мыслей и воспоминаний и совершенно забыв опасности настоящей минуты. Размышления эти были прерваны Рамой-Модели, который подошел к нему и, притронувшись к его руке, почтительным, но твердым голосом сказал ему:

— Сагиб, часы бегут, время не ждет, Боб Барнет нуждается, быть может, в нашей помощи. Здесь в горах мы не можем оставаться до утра, иначе нас окружат со всех сторон. Следует немедленно принять какое-нибудь решение, мы не можем терять ни минуты.

— Ты прав, Рама, — отвечал Сердар, — обязанность прежде всего. Какой необыкновенный день для меня! Позже ты все узнаешь, я ничего не хочу скрывать от лучшего и вернейшего друга.

Они вошли в башню, и Сердар передал молодому англичанину свои последние инструкции. Но как изменился тон его речи! Это был нежный и любящий тон близкого человека.

Решено было, что молодой Сива-Томби, брат Рамы, должен сопровождать Эдуарда в качестве спутника и проводника и не расставаться с ним. Повторив ему несколько раз, чтобы он самым тщательным образом заботился о брате и сестре во время переезда из Цейлона в Пондишери, Сердар, весь поглощенный серьезным делом и важными проектами, которым он посвятил свою жизнь, объявил мнимому графу Эдуарду де Монмор де Монморен, что им пора расстаться.

Вместо того, чтобы пожать ему руку, как джентльмену, с которым он только что познакомился, Сердар протянул ему обе руки, и молодой человек с жаром бросился в его объятия.

— До свиданья, дитя мое! — сказал авантюрист растроганным голосом. — До свиданья в Пондишери…

Сердар и Рама-Модели проводили Эдуарда и Сиву-Томби до первых обработанных полей, чтобы защитить его в случае неприятных встреч. Дойдя до большой дороги из Пуанта де Галль в Канди, где больше нечего было бояться встреч с хищниками, они простились с ними и направились поспешно к озеру Пантер, чтобы оттуда вместе с Нариндрой и Сами идти на поиски генерала.

IV

Пока Сердар и Рама-Модели, нисколько не заботясь об опасных гостях, с которыми они могли бы встретиться, взбираются по крутым склонам Соманта-Кунта, мы вернемся немного назад, чтобы узнать, какие важные причины могли так долго задержать Боба Барнета вдали от его друзей.

Как ни был беззаботен генерал, он все же был не таким человеком, который ни с того ни с сего причинил бы столько смертельного беспокойства, и мы действительно увидим, что без чужой помощи он не мог освободиться из того положения, в которое он, сам того не желая, поставил себя.

Получив от Сердара разрешение поохотиться несколько часов, он отправился с твердым намерением не преследовать таких больших животных, как буйволы, вепри, олени, которые могли завлечь его очень далеко, а убить только одну-другую парочку индюшек, с исключительной целью внести некоторое разнообразие в ежедневное меню, которое готовили Нариндра и Сами и которое, как уже известно, состояло из рисовых лепешек и кофе, подслащенного тростниковым сиропом. Пища такого рода, говорил генерал, пригодна только птицам или индусам.

В качестве заслуженного охотника, которому достаточно войти в джунгли, чтобы по известному расположению местности, качеству и большему или меньшему обилию растительности понять, с какою дичью ему придется иметь дело, он тотчас же обратил внимание на расстилавшийся перед ним ковер водяных мхов и тростников, которые всегда и во всякой стране указывают на присутствие болота. По свойственному ему высокому уму он сейчас же сказал себе, что раз это болото, то здесь, следовательно, не может быть сомнения в присутствии водяной дичи; довольный пришедшим ему в голову рассуждением, он представил себе мысленно полдюжины чирков и и столько же бекасов, жирных и на вертеле, над огнем, приготовляемых для ужина.

Сладкий этот гастрономический мираж не трудно было превратить в действительность, так как среди болот Цейлона живет и питается много всякой крылатой дичи. Никто из туземных жителей не охотится на нее и не ест ее мяса, а потому не мудрено, если она размножается так, что достаточно бывает нескольких выстрелов, чтобы добыть желаемое количество.

Увидя великолепного зайца, имевшего неосторожность вынырнуть из чащи в каких-нибудь тридцати шагах, Боб Барнет свалил его на землю с быстротою молнии и, положив его в сумку, продолжал путь к намеченному им месту в глубине долины. В начале пути он то и дело встречал небольшие плато, которые значительно облегчали ему путь, но мало-помалу спуск становился все более и более крутым и ему пришлось оставить в покое свой карабин, чтобы с помощью веток кустарников и стеблей бамбука удержаться от более быстрого, чем он желал, спуска в глубину долины. Там далеко, как только он мог видеть, тянулись перед ним огромные пространства лесов с густою листвою, которые шли волнообразно, соответственно волнообразной поверхности почвы, и тянулись вплоть до прохода Аноудхарапура, который заканчивался на востоке чем-то вроде цирка, окруженного недостижимыми лощинами, откуда можно было выйти только через этот проход или поднявшись по крутому склону, выбранному Барнетом для своего спуска.

Бассейн этот, который образует продолговатый параллелограмм, имеет не более четырех-пяти миль ширины, но тянется в длину на шестнадцать миль, начиная от Соманто-Кунта до развалин города Аноудхарапура, выстроенного у самого выхода этого огромного углубления земли, которое представляет собою как бы целое море зелени, окруженное почти вертикальными горами. Выйти из него можно было только через проход, о котором мы говорили, так как лощина, выбранная Барнетом для спуска, требовала предосторожности, сопряженной с такой силой мускулов, что ее никоим образом нельзя было считать проходимой дорогой.

Можно было подумать, будто природа преднамеренно устроила здесь убежище для хищных зверей, чтобы они могли жить и развиваться там, где человек не мог нарушить их покоя. Вот почему здесь было всегда любимое местопребывание тысячи тигров, леопардов, черных пантер; отсюда взбирались они ночью по крутым склонам и рассыпались группами по окрестностям, чтобы взять налог со стада туземцев, когда почему-либо им не благоприятствовала охота на оленей, вепрей, пекари и мелкую дичь, как зайцы, дикие козы и т.