Затем он крикнул для очистки совести:

– Дислад! Дислад! Ты там?

Ответа, само собой разумеется, не было.

– Ты думаешь, что он действительно убежал? – сказал один из помощников Варуны. – Быть может, он притворяется глухим… ему не так уж и приятно следовать за нами.

– Вот наивное рассуждение, мой бедный Крату, – ответил Варуна, – где ты найдешь такую птицу, которая оставалась бы в клетке, когда дверца открыта?.. Видно, что ты совсем не знаешь Дислад-Хамеда, следопыта.

– Но каким же образом он мог поднять ее снизу, если мы вдвоем еле-еле сдвинули ее с места?

– Нет, ты не напрасно носишь свое имя, Крату! – отвечал весело Варуна.

В Индии именем Крату называют дурачка, которому народ приписывает самые невероятные несуразности. Нечто вроде того, кого у нас называют простофилей, способного пилить сук, на котором он сидит, или прятаться от дождя в пруду.

Взрыв хохота встретил слова Варуны, и в зал вошло еще несколько факиров, пришедших посмотреть, как будут тащить падиала из колодца.

– Да, Крату, – продолжал Варуна, – неужели ты не понимаешь, что раз он не мог сам поднять плиты изнутри, то, следовательно, кто-то другой оказал ему эту услугу. Если же этот «кто-то», о умнейший Крату, приходил сюда не для того, чтобы забавляться поднятием тяжелых камней, то, значит, он пришел с намерением спасти Дислад-Хамеда… Дело ясное!

Все время этого разговора Утсара, не проронивший ни звука, дрожал от мысли, что упрямство Крату заставит Варуну осмотреть колодец, а в этом случае его неминуемо нашли бы и отвели к «древнейшему из Трех» вместе с падиалом, который, по его мнению, находился без сознания где-то рядом.

Но выводы Варуны были так логичны, что Крату перестал протестовать против очевидного, а главное, против единодушного мнения своих товарищей.

– Бесполезно тратить здесь время, – продолжал Варуна, – помогите мне положить плиты на место и пойдем сообщим о случившемся.

Не успел еще Утсара подумать, что из этого выйдет, как обе плиты были уже положены на место, одна на другую, и шаги факиров, звонко звучавшие по камню, мало-помалу стихли в отдалении. И тишина, царившая обычно над этим уединенным местом, водворилась вновь.

Утсара вскочил на ноги и принялся кричать как безумный… Напрасно! Голос его был не слышен снаружи. Все крики поглощались стенами подземелья, построенного именно с этой целью и названного поэтому Колодцем молчания.

Факир понял, что погиб… Ни у кого не хватило бы сил поднять изнутри обе гранитные плиты, закрывавшие отверстие подземелья. Будь еще положена одна только нижняя, Утсара мог бы взобраться на плечи падиала и с помощью своей геркулесовой силы поднял бы ее плечом. Но. давление верхней, большей по величине, обрекало всякую попытку на провал…

Вот почему пленник без колебаний позвал на помощь, предпочитая плен ужасной смерти от голода, ждавшей его в Колодце молчания.

Крики его постепенно превратились в сплошной рев, в котором не осталось уже ничего человеческого. Но, странное дело, несчастному казалось, что кричит не он. Из-за особого устройства этого мрачного подземелья звуковые волны, отражаясь от стен полукруглого свода, возвращались обратно к центру, где находился Утсара, и оглушали его, точно звуки труб, раздающиеся прямо над ухом.

Факир подумал сначала, что падиал пришел в себя и кричит вместе с ним. Но когда, выбившись из сил, он замолчал, то понял, что зовет на помощь он один, зовет на помощь, которая никогда не придет. Сколько криков уже поглотили эти мрачные стены!

Понятно, что в первую минуту Утсара поддался страху, но скоро его закаленный характер взял верх. К нему вернулось обычное хладнокровие, не покидавшее его ни при каких обстоятельствах.

– Невозможно, чтобы падиала не было здесь, – сказал он себе, – ведь вторая плита была на месте и закрывала отверстие. Надо только найти его и привести в чувство… А там увидим.

Предвидя возможность борьбы с кем-нибудь, Утсара, как помнят читатели, снял с себя одежду. Теперь он пожалел об этом. Страстный курильщик, как все индийцы, он мог бы зажечь огонь… Но единственное средство, которое ему теперь оставалось, – это, придерживаясь стены, начать обход своей тюрьмы… Под ногами его трещали кости скелетов, катились со всех сторон черепа и, заставляя его спотыкаться, напоминали ему каждую минуту, что ни один попавший сюда не вышел живым.

Душивший его тошнотворный запах усиливал отвращение, которое он, как и все индийцы, испытывал к останкам мертвых… Напрасно, однако, факир исследовал подземелье – он не нашел ничего! Он начал тот же осмотр второй раз, затем третий, но по-прежнему безрезультатно.

– А между тем, – говорил он, сдерживая овладевшее им раздражение, – он не мог убежать. Ему не под силу было открыть отверстие. Но даже, если бы падиал открыл его, он не смог бы выйти из коридора, ведущего в зал, где находится эта ужасная тюрьма. Попасть сюда можно только через потайные ходы, которые падиал не должен был и ни в коем случае не мог знать.

Суеверный, как и все его соотечественники, Утсара готов был уже допустить чудесное вмешательство какого-нибудь духа, покровителя семьи Хамедов, когда ему пришла в голову мысль, что ночной сторож Биджапура ухитрился, вероятно, зажечь огонь, нашел одно из боковых помещений, не замеченных им при обследовании Колодца молчания.

Он снова принялся за поиски и, вспомнив вдруг, что в одном месте у стены уровень костей понижался, поспешил туда. Он протянул руку, ощупывая стену и отстраняя кости, которые при малейшем прикосновении скользили вниз.

Наконец он нащупал верхний край отверстия, настолько большого, как ему показалось, что человек мог свободно пролезть через него. Он разобрал препятствие, состоящее из скелетов, которые в этом месте лежали более плотно, чем где-либо.

Наверное, падиал нарочно стащил сюда эти кости, чтобы скрыть вход в найденное им убежище. Наконец он совершенно очистил проход. Но радость, овладевшая им, быстро погасла. Хотя отверстие прохода было свободно, но в нем, по-видимому, никогда не было закрывающей его решетки. Он убедился в этом, осмотрев вход. Приходилось сделать вывод, что подземелье предназначалось для осужденных на голодную смерть и проход должен кончаться тупиком, не имеющим связи с другими помещениями дворца, чтобы исключить возможность побега.

И тем не менее это оставляло проблеск надежды. Зная все секреты запоров, применяемых здесь, факир еще надеялся, что выберется на свободу.

Закончив очистку входа, он осторожно, придерживаясь за стену, выставил вперед ногу, потому что отверстия в таких подземельях часто бывали лишь ловушками, и осужденные падали в пропасть.

Отчаяние охватило его, когда вытянутая вперед нога попала в пустое пространство… Все сомнения исчезли! Перед ним была ловушка, и ему стало понятно молчание несчастного Дислад-Хамеда, который свалился, вероятно, на дно пропасти…

Но это оказалось ложной тревогой, так как нога его скоро уперлась в твердую поверхность, и он, удостоверившись предварительно, так ли это, понял, что ступил на первую ступеньку лестницы. Прежде чем двинуться дальше, он сложил руки рупором и крикнул во весь голос:

– О! Э! Хамед!.. Это я, факир Утсара!

Затем он внимательно прислушался. Ни звука голоса, ни малейшего шума не донеслось к нему из глубины…

После нескольких минут ожидания он начал спускаться, считая ступеньки. Зная количество ступенек, он мог определить уровень, на котором он находится по отношению к залу, где начинался колодец.

Он прошел шестьдесят две ступеньки и сделал из этого вывод, что находится на уровне земли вокруг дворца. Прежде чем продолжать спуск, он вновь прокричал свое имя, которое только одно и могло внушить доверие падиалу, если, конечно, тот был еще жив.

На этот раз попытка увенчалась успехом. Громкий крик удивления и безумной радости раздался в ответ. Страшась угрожающих ему пыток, падиал скрылся в неожиданно обнаруженном проходе. Имя факира Утсары было для него символом спасения.

– Где ты? – крикнул факир.

– Внизу… Погоди, я подымусь.

– Нет, оставайся там, где стоишь. Я спущусь к тебе. И факир продолжил считать ступеньки. Он так хорошо знал внутреннюю и наружную топографию всего громадного здания, что надеялся установить положение, направление, глубину и назначение этой лестницы, ибо ничто в этом сложном, запутанном строении не было сделано без определенной цели.

Падиал с большим нетерпением ждал его, не зная, что в данный момент факир с не меньшим, чем он, нетерпением стремился выйти из этой мрачной тюрьмы. После сто двадцать пятой ступеньки Утсара был рядом с падиалом.

Дислад-Хамед схватил его за руки и принялся целовать их, называя его спасителем, плакал, бормотал бессвязные слова, готовый каждую минуту снова потерять сознание.

– Мужайся, мой бедный падиал! Я заперт здесь, как и ты, и не знаю еще, как мы выйдем отсюда.

И в нескольких словах он рассказал ему все, что случилось. В противоположность тому, что можно было ожидать, Дислад-Хамед не огорчился этой печальной новостью. Он глубоко верил в находчивость Утсары и был убежден, что факир избавит их обоих от голодной смерти в этой тюрьме.

– Есть у тебя огонь? – был первый вопрос факира после рассказа.

– Да, – отвечал падиал, – у меня, к счастью, есть с собой коробка спичек, которыми я пользовался, когда надо было взбираться по лестнице на минарет и зажигать лампу.

Это были английские спички, покрытые воском, которые могут гореть в течение десяти минут.

– Хвала Шиве! – воскликнул Утсара, – мы можем познакомиться с расположением этих мест. Но почему ты сидел все время в темноте?

– Я услышал шум наверху и решил, что факиры Кишнаи ищут меня, и боялся, что свет выдаст мое присутствие.

– Хорошо! Давай сюда коробку. Только смотри, не урони… От них зависит, быть может, наше спасение.

– Вот она, – сказал ночной сторож.

– Хорошо! Я держу ее. Ты дошел до конца лестницы?

– Нет, я не решился… я боялся, что упаду в какую-нибудь пропасть.

Утсара зажег спичку и при ее слабом, мерцающем свете огляделся… Он увидел перед собой черное, зияющее отверстие размером в два квадратных метра, выложенное камнем и идущее в том же наклонном направлении. Оно казалось бесконечным.

– Надо добраться до конца, – сказал факир после минутного размышления, – пропусти меня вперед, я должен осмотреть каждый камень в стене. Во всем замке я не знал ничего подобного. Да даст нам Брахма, бессмертный отец богов и людей, чтобы оно соединялось с другими подземельями… Мне это кажется возможным, а если это так, то мы выйдем отсюда еще до восхода солнца.

Один факт, однако, очень беспокоил факира: в этом проходе не чувствовалось ни малейшего движения воздуха, что доказывало его замкнутый, изолированный характер. Что мог он, в таком случае, найти в конце этого длинного спуска?

Ночной сторож ни на шаг не отставал от своего друга, с тревогой следя за малейшим его жестом. Лицо факира оставалось непроницаемым… По мере того, однако, как он продвигался вперед, губы его начали нервно подергиваться… Неужели он догадывался об ужасной правде?..

Сырость, смешанная со смрадными испарениями, уже несколько минут подымалась к ним снизу. Утсара, который умел учитывать самые мелкие подробности, понимал, что это не предвещает ничего хорошего.

– Можно подумать, что мы приближаемся к какому-нибудь зловонному болоту, – шепотом заметил ночной сторож.

Утсара оставил его замечание без ответа, он сам давно уже это подозревал.

Вдруг впереди них послышался какой-то странный шум. Можно было подумать, что кто-то ударяет мокрым бельем по камням…

И они увидели на ступеньках целый легион прыгающих, теснящих друг друга исполинских жаб, обитающих в Индии, с которыми даже отдаленно не сравнится ни одно земноводное существо европейских стран. Эти мерзкие животные достигают тридцати трех сантиметров в длину и двадцати или тридцати в высоту. Их было здесь так много, что тесные ряды их производили впечатление волн черной и мокрой грязи, медленно переливающейся по ступенькам лестницы… Это отвратительное зрелище могло заставить содрогнуться даже самого хладнокровного человека.

Шум этот скоро сменился другим, более резким и напоминающим звуки от погружения множества тел в воду… Длинная галерея, по которой спускались наши герои, заканчивалась каким-то омутом.

Факир почувствовал, что надежда окончательно покидает его… Случилось то, чего он боялся.

Снаружи здания находился колодец, почти рядом со стеной дворца, из которого во время душных ночей выходили часто языки пламени и, дрожа, исчезали среди высоких трав.

Суеверный народ был убежден в том, что этот колодец соединяется с адом, а потому ни один из жителей Биджапура не посмел бы набрать оттуда воды.

Утсара давно уже пытался понять, почему таинственный колодец устроен у самого замка.

Теперь, спускаясь по лестнице и сравнивая положение его с направлением галереи, он спрашивал себя, не сообщаются ли галерея и колодец между собою и не служит ли наружная часть для удаления зловонных газов, скопляющихся в подземелье от разложения трупов?.. И чем дальше он продвигался, тем более убеждался в правильности своих предположений…

Газы, скапливаясь у подножия лестницы, насыщали воду и выходили затем через колодец, воспламеняясь от соприкосновения с воздухом, и разносились по траве блуждающими огоньками… Предположение это объясняло также и отсутствие решетки, служащей для закрытия прохода на лестницу.

Несмотря на эти мысли, мелькавшие в его голове, факир еще силился найти какой-то выход из сложившейся ситуации, но встреча с целой армией жаб и звучное их плюхание в воду окончательно отняли у него и последнюю надежду… Скрывать правду от себя было невозможно. Они оба погибли безвозвратно…

Когда они подошли к краю этой жидкой массы, последняя жаба уже исчезла в ее тинистой глубине, и сотни воздушных пузырей на поверхности показывали, что гады медленно выпускали воздух, набранный ими в свои легкие.

– Ну! – сказал падиал, тупо уставившись на поверхность воды.

– Ну, мой бедный Хамед! К чему скрывать от тебя, – отвечал ему Утсара, – вода для нас непроходимая преграда. Нам ничего больше не остается, как поискать лучшего и наименее болезненного способа покончить с собой. Я предполагаю, что ты не намерен подвергать себя ужасным страданиям от голода и ждать смерть…

– Смерть! – перебил его падиал с растерянным видом. – Смерть! Это невозможно, Утсара, чтобы ты не нашел способа выйти отсюда.

– Не знаю такого… нет его! – отвечал факир с едва слышным стоном в голосе. Это было единственное проявление его слабости. Затем он продолжал:

– Падиал, судьба каждого человека определена заранее, смотря по заслугам в прошлой жизни. Надо полагать, что мы в предыдущей жизни совершили какое-нибудь преступление и должны искупить его, ибо с самого дня нашего рождения Ишана написал в книге судеб все, что с нами случится сегодня… Не будем сопротивляться воле богов, падиал! Божественный Ману говорит:

«Вечная награда ждет того, кто без жалоб перенесет последнее искупление. Для него не будет больше земных переселений, и душа его растворится в Великом Духе…»

– Утсара! Утсара! – прошептал вдруг падиал. – Слушай! Нас преследуют… вот они идут. Спрячь меня… защити меня…

– Ошибаешься, Хамед, никакого шума не слышно… Нам уж не дождаться этого счастья. Там думают, что ты бежал, и плита навеки закрылась над нашей могилой.

– Да, я убежал, – прошептал падиал, напевая какой-то странный мотив, – смотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм…

– Успокойся, Хамед, – сказал факир, думая, что это обыкновенное расстройство, причиненное страхом. Вдруг падиал вскочил с безумным взглядом, растрепанными волосами, судорожно сжатыми руками и крикнул ужасным голосом:

– Прочь отсюда, факир… уходи! Ты разве не знаешь, что я проклят… Руки мои запачканы кровью моих братьев… Прочь, пишачи! Ракшасы нечистые, прочь! Ко мне! Ко мне! Они начали грызть мои внутренности…

И прежде чем Утсара спохватился, несчастный одним прыжком соскочил на нижнюю ступеньку лестницы и бросился в водоем, обрызгав факира с ног до головы и загасив огонь. Несчастный падиал обезумел от страха…

– Так лучше! – воскликнул Утсара, чуть успокоившись. – Человек этот сумел умереть… Теперь моя очередь.

Но он не хотел тонуть в этой грязной воде, а взял кинжал и поднял руку, чтобы нанести себе удар в сердце. Верный слуга, умиравший в эту минуту за великое и благородное дело, которое защищал его господин, не дрожал, принося эту жертву.

Факир знал теперь, что Кишная не проникнет в планы браматмы. Он умирал даже с радостью, уверенный в том, что падиал не скажет больше ни слова…

Рука его была уже готова опуститься. Еще две секунды, и он перестанет жить… Вдруг среди водоема послышалось бульканье и затем донесся голос Дислад-Хамеда, хриплый и глухой, как у пловцов, которые долго пробыли под водой…

Холодная вода, видимо, успокоила падиала. Превосходный пловец, как все индийцы, он инстинктивно задержал дыхание, почувствовав прикосновение воды, и пошел таким образом ко дну, не сознавая, что делает… Опомнившись, он быстро всплыл на поверхность… Он не помнил, что сам бросился в воду, и думал, что случайно упал туда, поскользнувшись на ступеньках. Первые слова его были:

– Ко мне, Утсара!.. Зачем ты погасил огонь, я не знаю, куда плыть.

Факир колебался минуту.

– Где ты? – воскликнул несчастный, и голос его снова начал дрожать от ужаса.

– Зачем помогать человеку, осужденному на смерть? – говорил себе Утсара.

Тут он понял, что не имеет права убеждать падиала умирать, и, когда тот вторично закричал, ответил:

– Сюда, Хамед… лестница должна продолжаться под водой.

Ночной сторож, плывший в противоположную сторону, повернул на голос своего товарища. Он вышел из воды с глубоким вздохом облегчения…

Давно установлено, что человек, избегший один раз смерти, с удвоенной силой стремится к жизни.

– Уф! – сказал он, сделав несколько глубоких вздохов, – скверная смерть, когда тонешь!

– Ты предпочитаешь кинжал? – холодно спросил его факир.

– Я не хочу ни того, ни другого, Утсара! Что ни говори, а мы выйдем отсюда! Я чувствую это…

– В таком случае, так как я не разделяю твоей уверенности, ты останешься здесь один в ожидании чудесной помощи, на которую ты надеешься… Прощай, Хамед!

– Ради самого Неба, остановись, Утсара! Послушай меня, я хочу только сказать тебе одно слово, а там делай что хочешь… Прежде всего дай мне коробку со спичками. Я хочу зажечь огонь и еще раз взглянуть на тебя.

Оба стояли друг против друга, освещенные слабым светом восковой спички.

– Говори, что ты от меня хочешь? – сказал факир. – Только предупреждаю тебя, что я не изменю своего решения.

– Выслушай меня, – продолжал падиал с такой важностью, какой факир никогда не замечал у него. – Ты знаешь, что боги запрещают покушаться на свою жизнь. Божественный Ману, которого ты, кажется, призывал всего минуту назад, наказывает за это преступление тысячью переселений в тела нечистых животных, и только потом ты получаешь вновь человеческий облик.

– Боги не могут осудить человека за желание избежать унижающих его достоинство мук голода. Неужели ты хочешь дождаться той минуты, когда мы, доведенные голодом до безумия, дойдем до бешенства, и один из нас бросится на другого, чтобы насытиться его мясом и кровью?..

– Боги не простят нас, что мы с первого же дня усомнились в их доброте и справедливости. Ты не можешь подождать ни дня, ни даже часа, и ты посмеешь сказать Яме, судье ада[75], что ты исполнил высшую волю?

А если он ответит тебе: «Боги хотели только испытать твое мужество. Помощь пришла бы, если бы ты не отчаялся ждать». Послушай, Утсара, что говорит священная книга, и трепещи, что ужасный приговор ее не исполнился на тебе:

«Проведя множество лет в аду, чтобы искупить вину, тот, кто посягнул на свою жизнь, будет приговорен к следующим мукам:

Тысячу раз переродится он в телах пауков, змей, хамелеонов, водяных птиц, злобных вампиров. Затем он пройдет через тело собаки, вепря, осла, верблюда, козла, быка и, наконец, войдет в тело парии». Так говорит Ману… Где же ты видишь, чтобы человеку позволено было убить себя и избежать страданий, посланных ему богами?

Все образование индийцев заключается в знании священных стихов из Вед и Законов Ману[76], которые их заставляют учить на память с раннего детства.

Факир, так же хорошо знавший эти стихи, как и падиал, глубоко задумался, когда последний напомнил ему их. Слова священной книги всегда производят сильное впечатление на индийцев. После нескольких минут размышлений Утсара отвечал:

– Ты, может быть, и прав. Что ж ты хочешь от меня?

– Чтобы ты вместе со мной терпеливо ждал, взывая к духу, покровителю твоего рода. Я поступлю так же. И если до первых мук голода к нам не придет никакая помощь ни с неба, ни от людей, ну, тогда, клянусь тебе, я первый убью себя на твоих глазах, ибо не думаю, чтобы боги радовались, когда два человека, точно хищные звери, набросятся друг на друга.

– Пусть так! Я согласен, – отвечал факир, пересиливая себя, – но когда наступит час, вспомни свою клятву.

Вера преобразила падиала. Это был уже не тот человек. Как все слабые и суеверные люди, он не размышлял о безысходности своего положения, а ждал чуда, которое спасет их.

Он глубоко верил в такое чудо, и этого было достаточно, чтобы к нему вернулось мужество, на которое факир, привыкший к его трусости, не считал его способным.

Он хотел ответить своему товарищу, что тот может рассчитывать на его слово, как вдруг остановился в самом начале фразы и так громко вскрикнул от удивления, что факир вздрогнул.

– Что с тобой еще? – спросил он.

– Смотри! Смотри! – воскликнул падиал с невыразимой радостью.

– Куда? – спросил факир, который успел уже потушить спичку и не зажигал новой из экономии.

– Туда! Туда! В воду!

Факир взглянул на указанное ему место и не мог удержаться от крика удивления. На глубине двадцати метров под водой на ровном месте виднелся, окруженный лучами, светлый круг.

– Видишь, факир! Видишь! – кричал падиал вне себя от восторга. – Не сами ли боги посылают нам этот знак, чтобы показать нам, что они слышали и одобряют наше решение?

– Увы! Еще одна фантазия, мой бедный Хамед! – отвечал факир, сразу понявший причину этого явления. – Наоборот, это уничтожает последнюю надежду, которая нам оставалась, ибо указывает на то, что длинная галерея, в которой мы находимся, устроена для проветривания, как я и предполагал. Солнце, проходя в эту минуту прямо над колодцем, освещает его дно, видимое нам. Смотри! Вот круг меняет уже свою форму по мере того, как светило продолжает свой путь… Этот круг появится завтра и даст возможность – жалкое утешение! – точно определять дни, оставшиеся нам для жизни…

Был действительно полдень, и, как сказал факир, светлый круг постепенно изменял свою форму. Затем он исчез, и они снова остались среди безмолвной и зловещей темноты…