Сердар

Человек этот, добился того, что военный суд лишил Сердара звания и ордена, что отец его проклял, и вся семья оттолкнула от себя, и вот уже двадцать лет он бродит по всему миру. – И этот человек назывался Уильямом Брауном и был губернатором острова Цейлон.

Год тому назад он встретился с ним лицом к лицу и думал, что убил его во время дуэли без свидетелей, но Богу угодно было, чтобы он остался жив, дабы дать возможность бывшей его жертве вырвать у него признание и доказательство его подлого поступка. Вот куда немедленно хотел отправиться Сердар, теперь снова Фредерик Де-Монмор-де-Монморен. Он хотел привезти это доказательство своей сестре, чтобы первое слово, услышанное ею от него, было: «Твой брат был всегда достоин тебя».

За час до восхода солнца на берегу озера стоял Оджали с хоудой на спине и ждал, пока маленький отряд кончит свои приготовления к дороге.

Сердар брал с собой только Нариндру и Раму, которым Нана Сахиб разрешил сопровождать его. Апатичный принц, помня слова индийцев: «Мы будем биться в первых рядах, но рядом с тобой», предпочел оставить у себя иностранцев. Они не будут приходить каждую минуту и тревожить его покой, а будут хорошо служить ему благодаря его золоту. Не странно ли, что этот человек, проявивший столько мужества во главе восставших сипаев, впал после поражения в полную апатию, присущую, впрочем, всем восточным принцам.

Если бы принц не боялся, как смерти, встать на один уровень с париями, он давно уже сдался бы англичанам и поселился бы в одном из дворцов на берегах Ганга, чтобы вести там созерцательную жизнь, какую любят все лишенные трона раджи.

В ту минуту, когда отряд уже собирался отправиться в далекий путь к Гоа, чтобы сесть там на «Диану» и ехать в Галле, к Сердару подошел со своими пантерами Рам-Чаудор и попросил его взять его с собой. Сердар хотел сначала отказать, но потом подумал:

«Кто знает, что может случиться?»

Пантеры уже привыкли к слону, которому Нариндра преподал урок, как вести себя с ними, и весело прыгали вокруг него. Сердар, показывая на пантер, спросил:

– Ты можешь заставить их сидеть в хоуде?

– Если пожелаешь, Сахиб, – отвечал факир, – это дрессированные животные. Они привыкли повиноваться по одному моему знаку.

И, чтобы доказать это, он приказал пантерам прыгнуть на спину слона. Оджали, успокоенный присутствием погонщика, довольно хорошо принял новых для него путешественников.

– Закрыть хоуду и в путь! – звучным голосом скомандовал Сердар.

Кто может описать радость, наполнявшую его грудь. Двадцать лет ждал он этого часа!..

План его мести давно уже созрел… он был уверен в успехе, несмотря на то, что его ждала борьба с могущественным врагом. Да, наконец, чего нельзя было сделать с такими отважными людьми, как Нариндра и Рама-Модели!

Когда маленький отряд взобрался на гору Нухурмур, Сердар остановился. Со всех сторон тянулись холмы и долины, покрытые непроходимыми лесами, и среди них трудно было различить то место, которое вело к их таинственному жилищу в Нухурмуре.

– Нет, – сказал он после нескольких минут глубокого размышления, – только измена может открыть это убежище… Я спокойно могу ехать.

Повернувшись затем к склону, высившемуся над берегом Индийского океана, волны которого слегка отливали лазурью в первых проблесках пробуждающегося дня, он показал в сторону острова Цейлон и воскликнул:

– Теперь ваша очередь, сэр Уильям Браун!

Путники и не заметили, спускаясь к берегу, вдоль которого собирались идти до самого Гоа, как из-за пальм выглянула чья-то голова. Это был Кишная, начальник тхагов.

Чуть позже, когда путешественники скрылись среди извилин леса, он вышел из-за деревьев, прятавших его.

– Хорошо, – сказал он, – Рам-Чаудор с ними, они скоро узнают, что значит доверяться Рам-Чаудору… Ха! Ха! Славную историю он им придумал… Его дочь, прекрасная Аньяма, у тхагов!.. И страшная клятва… Глупцы, они не знают, что тхаги верят только в одну Кали, мрачную богиню, и что для них не существует никаких клятв, кроме тех, которые они произносят над трепещущими внутренностями жертв…

Уверенный в том, что его никто не слышит, он со зловещим хохотом воскликнул:

– Идите, спешите в пасть волка! Уильям Браун уже предупрежден, что Рам-Чаудор везет ему друзей… Вы будете довольны приемом. – И он повернул в сторону озера Нухурмур.

Часть третья

РАЗВАЛИНЫ ХРАМОВ КАРЛИ

ГЛАВА I

Идеи Барбассона и мечты Барнета. – Рыбная ловля. – Зловещие предчувствия. – След человеческой ноги. – Непонятный арест. – Неминуемая смерть. – Заколдованная лодка.

В это утро Барбассон был в прекрасном настроении, а Барнет видел все в розовом свете. Отъезд Сердара ничем не нарушил счастья друзей. Можно даже сказать, что он прибавил душевного мира и сердечного спокойствия к той радости жизни, которую одинаково испытывали они оба.

Этот человек знатного, по-видимому, происхождения, с изысканными манерами, приветливый, но сдержанный, внушал им почтение. Они чувствовали себя неловко в его присутствии. Его нельзя было похлопать по плечу, обращаться к нему с бесцеремонными шутками, которые позволены между друзьями. Он не был, одним словом, из их общества, и, хотя позволял обращаться с собой просто, что вполне допускалось их нынешним образом жизни и положением, они никогда не могли решиться на это.

А между тем нет никого более фамильярного по своей натуре, чем провансалец, и тем более янки.

Вот вам пример – ибо ничто так не проясняет мысль, как пример, – одолжите лошадь провансальцу раз, другой, а в третий он скажет: «Какое хорошее животное эта наша лошадь». А янки со второго раза не отдаст вам ее больше, если не забудет отослать вам ее в первый.

Теперь, когда Сердар уехал, они становились полными хозяевами пещер, потому что о Нане Сахибе бесполезно было и говорить.

Он жил один в приготовленной для него части пещер, курил все время кальян и не стеснял наших авантюристов, которые дали себе слово кататься как сыр в масле во время отсутствия Сердара. Они в тот же день принялись за исполнение своего намерения.

Было уже двенадцать часов, а на столе еще стояли остатки десерта.

– Скажи, Барнет, – начал Барбассон после вкусного завтрака, который привел его в прекрасное расположение духа, потому что оба несколько злоупотребили бургундским, – скажи мне… у меня много идей, и мне хочется, чтобы ты одобрил их.

И он налил себе вторую чашку настоящего мокко.

– Как и мне, Барбассон.

– Зови меня Мариусом, если хочешь. Как-то задушевней… ты ведь мой друг, не так ли?

– Идет, Мариус, – отвечал Барнет с сияющим лицом, – но с одним условием.

– С каким?

– Чтобы ты звал меня Бобом. Ты мой друг, как и я твой, не правда ли?

– И получается, что мы два друга.

И приятели расхохотались с тем глупым видом, который бывает с людьми, дошедшими до крайней степени опьянения.

– Я говорил тебе, мой милый Мариус, что и у меня в голове скопилась куча проектов, о которых я хотел бы знать твое мнение.

– И я, как ты, мой дорогой Боб, – отвечал марселец, – если бы ты мог видеть мои мысли, которыми полна моя голова, их… их, как звезд на небе… Не пройтись ли нам к озеру? Болтая о наших делах, мы используем время, чтобы наловить превосходной форели… недурное начало нашего ужина.

– Браво, Мариус! Ты забыл еще, что мы подышим свежим воздухом, полюбуемся прекрасной природой.

– Я не знал, что ты поэт, Боб…

– Что ты хочешь? Живя в этой норе, разве можно вдохновиться?

– Идем…

– Сейчас, возьму только карабин и с тобой…

– Вот еще, Боб, подожди… никакого оружия, только удочки.

– Ты с ума сошел, Мариус? Или на тебя подействовало это превосходное бургундское…

– Ни слова больше, не то пожалеешь… Слушай и удивляйся моей проницательности. Что сказал махрат, вернувшись из Бомбея?

– Ей-богу, не помню.

– Он сказал, – продолжал Барбассон, отчеканивая каждое слово, – что англичане даровали полную амнистию всем иностранцам, участвовавшим в восстании, с условием, что они сложат оружие.

– Так что ж, мы ведь не можем сложить его, мы… мы поклялись защищать до самой смерти…

– Ну и наивен же ты, мой бедный Боб! Дай мне закончить…

И он продолжал поучительным тоном:

– Видишь, Боб, надо уметь жить, иначе сделаешься игрушкой обстоятельств, с которыми человек сильный должен уметь справляться. Ясно, что пока Нана Сахиб платит нам, мы не складываем оружия. Но что касается англичан… представь себе, что мы в одно прекрасное утро попадаемся отряду шотландских солдат. Предположим, что они схватят нас. «Что вы делаете?» – говорит нам их начальник. «Мы дышим свежим воздухом», – ответим мы, а так как у нас не будет другого оружия, кроме удочек, нас не имеют права повесить, Боб!.. Если нас обвинят в участии в восстании, мы ответим: «Очень может быть, но мы сложили оружие». Что они скажут на это, раз мы исполнили условие амнистии? Если же у нас найдут револьвер, даже простой кинжал, мы погибли. Первое попавшееся дерево, три метра веревки… и предсказание Барбассон-Барнет-старших исполнится…

– Мариус, ты великий человек.

– Понимаешь, что таким способом мы сохраняем наше положение у Наны Сахиба и удовлетворяем англичан.

– Понимаю… понимаю, что я ребенок в сравнении с тобой.

– И потом, разве ты не видишь, что в настоящей ситуации всякая попытка сопротивления была бы абсурдной… нет, клянусь честью, занятная штука: Барнет и Барбассон заключили соглашение и объявили войну Англии. Надо быть очень восторженным, как Сердар, чтобы мечтать о подобных вещах.

– Но ты же кричал еще громче меня: «Умрем все до последнего! Взорвем себя и похороним с собой и врагов наших под дымящимися развалинами Нухурмура!»

– Ну да, мы люди южные, мы всегда такие, мы горячимся, кричим сильнее других… но мы останавливаемся в тот момент, когда другие только начинают глупить… Ну так как же? Одобряешь ты мою идею?

– Превосходно… берем удочки.

Друзья вышли и направились к заливу, где находилась лодка.

– Стой, – сказал Барбассон, который перебрался первым на борт, – люки закрыты! Черт побрал бы этого Сердара, он не доверяет нам.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Неужели ты не помнишь, что он предупреждал нас не плавать в лодке по озеру, опасаясь шпионов. На случай, если мы не устоим против искушения, он и запер люки.

– Это неблагородно с его стороны.

– Ага, вспомнил! Там, в задней части лодки, около руля и компаса, есть такая рукоятка, которой можно привести лодку в движение, если только не нарушена электрическая цепь. Вот посмотрим сейчас.

При первой же попытке лодка повиновалась…

– Мы спасены! – воскликнул провансалец, – у нас будет форель!

Лодка быстро вышла из залива, и друзья двинулись прямо на середину озера. Там, на каменистой отмели, встречалась обыкновенно эта чудная рыба.

– Я допущу на одну минуту, как и ты, – сказал Барбассон, – что Сердар, посоветовав нам как можно меньше пользоваться лодкой, – это его собственное выражение, – раздумал и вместо того, чтобы довериться нашей осторожности, решил не дать нам вообще возможности пользоваться ею. Неужели в таком случае человек точный и рассудительный оставил бы снаружи рукоятку, включающую машину?

Барнет был поражен этим аргументом, однако из упорства ответил:

– Простая забывчивость Сердара. Он готовился к отъезду в большой спешке.

– Хорошо, пусть будет так! Ничто не доказывает, конечно, что нам угрожает какая-нибудь опасность… Вот мы и на середине озера, я останавливаю лодку… Какую сторону предпочитаешь ты?

– Я остаюсь на корме, – отвечал Барнет.

– Хорошо, я стану впереди. Но теперь, хочешь ты этого или нет, мы ограничимся первой попавшейся рыбкой и вернемся в пещеры.

– Клянусь честью, я тебя не узнаю.

– Слушай, Барнет, ты видел меня при осаде Дели и знаешь, что я не отступаю перед опасностью, но ничто так не действует на меня, как неизвестное и таинственное. Почему Сердар запер люки и оставил рукоятку внешнего включения машины? Глупо признаться в этом, но я чувствую сильное беспокойство. Я не знаю, чего только не дал бы, чтобы вернуться в Нухурмур под защиту наших каменных стен.

– Полно тебе, лови рыбу и прогони от себя эти мысли, ты и меня заразишь в конце концов.

– Барнет, – важным тоном отвечал ему Барбассон, – я уверен, что в природе существуют неуловимые флюиды, предупреждающие иногда об опасностях и катастрофах, совершенно нами непредвиденных. Тот, кто подвергается действию этих флюидов, чувствует себя беспокойным, взволнованным, нервным, не будучи в состоянии объяснить этого, и только когда опасность настигает его, он понимает значение таинственного предупреждения.

Ты удивляешься, Барнет, что я, такой всегда спокойный и веселый, так рассуждаю. Я на примере сейчас объясню тебе эту аномалию. Мой дедушка умер от ран, нанесенных ему вором, который за четыре часа до этого спрятался под кроватью, выжидая, пока он и все остальные в доме лягут спать. Бедный старик, протянувший еще два дня после этого, рассказывал, что в этот злосчастный вечер никак не мог уснуть и раз двадцать, не бойся он только показаться смешным, собирался положить кого-нибудь спать в своей комнате, так он боялся…

Почему же в тот именно вечер это замечалось, если опасность не испускает специфические флюиды? Сегодня я, как мой дедушка, Барнет, боюсь, не зная чего, и вот этот инстинктивный страх, с которым я не могу справиться, больше всего действует на меня, тем более что именно по моей вине мы не взяли оружия.

– Полно, успокойся, Барбассон, – отвечал Барнет, сильно взволнованный рассказом, – забросим раз-два удочку и вернемся домой.

Направляясь к носовой части лодки, Барбассон вдруг остановился и пронзительно вскрикнул.

– В чем дело? – спросил Барнет, оставляя удочку и подбегая к нему.

– Смотри! – отвечал ему товарищ, бледный как смерть. И он пальцем указал на палубу. Янки наклонился, чтобы лучше видеть, и, в свою очередь, вскрикнул от удивления.

У самого края на досках спардека он увидел ясный отпечаток человеческой ноги, мокрый еще и покрытый песком.

– Видишь, – продолжал Барбассон, – кто-то приходил сюда уже после отъезда Сердара, за несколько минут до нашего прихода. Этот мелкий песок из залива, я узнаю его, и несмотря на то, что солнце с тех пор, как мы плывем, жжет палубу, след еще не высох. Кто мог оставить этот отпечаток? Не Сами… он не выходил с утра, след ноги вдвое больше, чем у него.

– Едем домой! – оборвал его Барнет, побледневший вдруг, как и его товарищ. – Я не беспокоился бы так, будь с нами револьверы автоматические и карабины Кольта! Впрочем, если на нас нападут, то не здесь, на озере, а потому скорее в Нухурмур! Кто знает, быть может, мы там нужны.

– Едем! Лучшего мы в нашем состоянии не придумаем. Все наши страхи были основаны на пустяках, не будь у нас перед глазами этого таинственного следа.

– Особенно, мой милый Барбассон, если сопоставить его с другим фактом, – закрытием люков.

Но двое мужчин еще не достигли предела своего удивления. Не успел Барбассон взяться за внешний рычаг включения машины, как его бледное до сих пор лицо побагровело, и он едва не упал навзничь, как от молниеносного апоплексического удара.

Барнет, ничего не понимавший, бросился к нему на помощь и поддержал его, говоря:

– Ради Бога, что с тобой?.. Полно, Барбассон, я не узнаю тебя, верни себе обычное хладнокровие!

Несчастный от волнения не мог произнести ни слова и делал умоляющие жесты, прося замолчать. Но Барнет продолжал пилить его до тех пор, пока его товарищ, к которому вернулся дар речи, не сказал глухим голосом:

– Молчи ты, ради Бога! Ты не понимаешь, что мы погибли и твои проповеди раздражают меня, а не успокаивают.

– Погибли! – пролепетал Барнет. – Погибли? Что ты хочешь сказать?

– Смотри! – сказал Барбассон, пришедший в себя. Он одним пальцем ударил по рукоятке, включающей машину, которая тотчас же свободно завертелась, не останавливаясь.

– Ну? – спросил, все еще ничего не понимавший, Барнет.

– Рукоятка соскочила со сцепления при первом моем движении и теперь не имеет никакой связи с машиной, а раз она не работает, то и винт не вращается. Мы находимся в десяти километрах от берега, но не можем двинуться к нему, а потому обречены на смерть от голода посередине озера.

На этот раз дрожь неподдельного страха пробежала по телу Барнета, который еле мог пролепетать:

– Неужели это правда?

– Убедись сам.

Американец взял рукоятку. Она без всякого сопротивления повернулась вправо и влево, как это бывает с зубчатыми колесами механизма, которые не зацепляют друг друга.

С отчаянием выпустил он ее из рук, и от бессилия слезы заструились по его лицу.

Что касается Барбассона, он сразу изменился и стал другим человеком. Как только неведомая опасность, подсказанная предчувствием, открылась ему, он вновь обрел прежнее хладнокровие и энергию.

– Полно, Барнет! – сказал он товарищу. – Будем мужчинами, мужайся! Теперь моя очередь уговаривать тебя не падать духом. Обсудим все вместе и что-нибудь придумаем… мы не может умереть, покинутые всеми.

Самое ужасное в их положении было то, что всего в нескольких километрах от них был берег, покрытый приветливым зеленым лесом. Как горько сожалели они теперь, что в молодости не научились плавать!..

И ничего кругом, что могло бы помочь им держаться на воде. Лодка вся была сделана из железа. И не было абсолютно никакой возможности без инструментов снять болты с закрытых люков, чтобы проникнуть внутрь и исправить поломку.

– Если бы Сердар был здесь!

– О, да! – сказал Барбассон. – Будь он по крайней мере в пещерах… стоило бы ему заметить, что мы не возвращаемся, он навел бы свой морской бинокль на озеро, и одного взгляда ему было бы достаточно, чтобы понять наше положение…

– Да, – вздохнул Барнет, – он уехал недели на две по крайней мере… Будь у нас еще провизия в ожидании его приезда…

Последние слова заставили Барбассона задуматься.

– Правда, – бормотал он про себя, – провизия, будь у нас только провизия!..

Мысль, как молния, осветила его… В несколько секунд лицо его преобразилось, и он принялся смеяться, хлопая в ладоши. Барнет подумал, что он помешался.

– Бедный друг!.. Бедный Мариус!.. – сказал он с состраданием.

– Что ты там говоришь?.. Не думаешь ли, что я потерял рассудок?

«Не надо ему противоречить, – подумал Барнет. – Я много раз слышал, что «их» не следует раздражать»:

Последние слова он невольно произнес вслух.

– Кого «их»? – спросил Барбассон. – Объяснишь ты мне или нет?.. «Сумасшедших», не так ли? Ага! Ты считаешь меня сумасшедшим.

– Нет, нет, мой друг! – прервал его испуганный Барнет. – Успокойся, взгляни, как все мирно вокруг нас, природа, кажется, спит под покровом голубого неба.

– К черту этого болвана! – воскликнул Барбассон, хохоча во все горло. – Он воображает, что я не понимаю, что говорю… Да выслушай ты меня! Я нашел способ прожить до возвращения Сердара.

– Ты нашел… ты?

– Ну! Озеро утолит нашу жажду, оно и накормит нас! А прекрасная форель, о которой ты мечтал? Наживки хватит на несколько месяцев… слава Богу! Мы спасены!

– Придется есть рыбу сырой.

– Придумать надо было, а ты только одно и отвечаешь мне: «придется есть сырой!».

– Хватит, не сердись, я только констатирую факт.

– Не будем терять времени… я чувствую уже пустоту в желудке… что, если мы займемся обедом?

– Лучше этого мы ничего не можем сделать.

И оба принялись хохотать, сами не зная чему.

– Мы будем знамениты, Барнет! – воскликнул Барбассон. – Подумай только, мы будем жить в одиночестве в течение двух недель, месяца, на этой лодке. Нас назовут «Робинзонами в лодке». Ты будешь моим Пятницей, и в один прекрасный день я опишу нашу историю.

К провансальцу вернулась обычная веселость, а вместе с ней и неистощимый юмор. Барнет, не считавший обжорство смертным грехом и не приходивший в восторг от такой примитивной пищи, заразился, однако, веселостью друга…

Но неожиданности на этом не кончились, и этот день готовил им более страшное и совершенно непредвиденное. Одному из них, увы! не суждено было увидеть восход солнца на следующий день.

Друзья вновь закинули свои удочки и, устремив взгляд на поплавок, с тревогой и нетерпением ждали, кому из них первому повезет.

– Скажи, Барбассон, – заговорил Барнет спустя минуту, – а что, если не клюнет?

– Шутишь ты… наживка приготовлена мною по всем правилам искусства… secundum arte![53]

– Если ты будешь говорить на провансальском наречии, я заговорю тогда по-английски…

– Как ты глуп! Это воспоминание о колледже.

– Так ты был в колледже?

– Да, до шестнадцати лет. В Ахене находился небольшой факультет, устроенный специально для приема провансальцев. И там я не прошел на степень бакалавра. Это было целое событие. За все тридцать лет впервые отказали в приеме и ни какому-нибудь парижанину, выдававшему себя за провансальца, но, не имея его акцента, разоблаченному, а мне, уроженцу Марселя… это было слишком и едва не подняло целую революцию на Канебьере. Хотел идти целой толпой на Ахен… но дело уладилось, экзаменаторы обещали не делать этого больше.

– И тебя приняли?

– Нет!.. Отец-Барбассон якобы нечаянным образом уронил на ту часть моего тела, что пониже спины, пучок веревок, и я убежал из отцовского дома, чтобы никогда не вернуться.

– Ну, а я, – отвечал Барнет, – никогда не ходил в колледж и не умел ни читать, ни писать, когда дебютировал в роли учителя.

– Скажи, пожалуйста! Да вы там еще ученее, чем мы в Марселе!

– Нет, видишь… надо было жить чем-нибудь, я и взял место директора сельской школы в Арканзасе.

– Как же ты справился?

– Я заставил больших учить маленьких, а сам слушал и учился. Недели через три я умел читать и писать. Месяца через два я с помощью книг давал уроки, как и другие.

– Ах, Барнет, как освежают сердце воспоминания прошлого! Ничто другое, как рыбалка, не вызывает так на откровения… Мне кажется, что леска – это проводник, по которому… стой, клюет! Внимание, Барнет, хватит болтать.

Ловким движением руки, как настоящий профессионал, Барбассон подсек рыбу и затем вытащил ее не сразу, как это попытался бы сделать новичок, а потянул медленно, еле заметно, и не мог удержаться от крика торжества, когда над водой показалась чудная форель в пять-шесть фунтов.

Подхватить ее сеткой и поднять на борт – было делом одной секунды. Это была превосходная рыба, с розоватой чешуей, темно-красной кожей, того нежного цвета, который так ценят гурманы.

Барнет вздохнул с сожалением.

– Вспомнил масло и приправы… дьявольский обжора! – сказал Барбассон и вслед за этим крикнул своему другу:

– Смотри за своей удочкой… уже клюнула и тащит поплавок под лодку.

Но заблуждение длилось недолго. Он остановился, выпучил глаза, раскрыл рот, и все лицо его приняло глупое выражение…

Лодка двигалась. Медленно, почти незаметно, но двигалась, и это движение, приближая ее к поплавку, заставило Барбассона думать, что поплавок, наоборот, двигался к ней, увлекаемый рыбой.

– Не шути только, Барнет, пожалуйста… она действительно движется? – пролепетал несчастный, близкий на этот раз к настоящему сумасшествию.

Барнет был не в состоянии отвечать. Он хотел крикнуть, но звук застрял у него в горле… Замахав руками в воздухе, он тяжело рухнул на палубу.

Падение друга привело Барбассона в себя. Инстинктивно он бросился к нему на помощь и, не понимая, что делает, окатил его холодной водой.

Барнет пришел в сознание. Озираясь вокруг, он пробормотал:

– Это дьявол… Барбассон… дьявол преследует нас!

Слова эти во всех других случаях заставили бы провансальца расхохотаться, но в эту минуту он старался хоть как-нибудь собраться с мыслями.

Перед глазами был неопровержимый факт: лодка двигалась. Скорость ее постепенно увеличивалась, и винт все сильнее шумел в воде, оставляя позади себя длинную полосу пены…

– Слушай, Барнет, – сказал он наконец, – мы живем, однако, не в стране фей… будем рассуждать просто, как будто мы с тобой не в лодке, а видим ее, стоя на берегу. Что сказали бы мы?

– Да, что сказали бы мы?

– Мы сказали бы, Барнет, что если она движется, то ее кто-то двигает.

– Ты думаешь, мы сказали бы это?

– Да, думаю… Помочи себе еще голову холодной водой, это тебе необходимо… так… лучше тебе?

– Да, как будто начинает…

– Так вот, почему здесь, на борту, мы не можем прийти к тому же выводу, как и на земле? Один или два человека забрались в лодку, и отпечаток ноги одного мы видели на палубе. Они заметили, что мы идем, и, не имея возможности или желания выйти оттуда, закрыли люк. Теперь же, так как им не нравится долгое пребывание в трюме, раз мы наверху, они подгоняют лодку к берегу, чтобы мы могли сойти на землю и уйти, потому что мы без оружия, а затем и сами они сделают то же самое, если захотят.

– Да, если захотят, а если не захотят?

– Что же им делать иначе, не могут же они унести лодку в кармане… мы всегда найдем ее.

– А если это англичане?

– Ну, мы сложили оружие, поступили по правилам, и моя предосторожность спасет нас.

– Ты, быть может, прав…

– Впрочем, мы скоро узнаем, в чем дело. Лодка приближается к берегу, будь готов следовать за мной и работать ногами.

– О! Я был преподавателем гимнастики в атенеуме[54] в Цинциннати.

– Ты перепробовал все специальности?

– И много еще чего другого, – отвечал янки, которому эти объяснения вернули обычную самоуверенность.

– Внимание, наступает время прыгать! – воскликнул Барбассон, становясь ногою на планшир и готовясь к прыжку.

Лодка ткнулась в берег. Друзья одновременно прыгнули вперед и упали на землю.

– Теперь удирать, и поскорее, – крикнул провансалец, быстро вскакивая на ноги.

Не успел он произнести этих слов, как из-за кустов выскочило человек двадцать индийцев.

Нападающие окружили друзей, повалили на песок и связали веревками из волокон кокосовой пальмы. Затем, привязав их к бамбуковым палкам, понесли бегом, как носильщики носят паланкины[55].

Все это случилось так быстро, что они не успели заметить, как из люка лодки вылез торжествующий Кишная и бегом последовал за уносившими их индийцами.

ГЛАВА II

Пленники тхагов. – Развалины Карло. – Предложение Кишнаи. – Попытки бегства. – Подземный ход. – В поисках выхода. – Безнадежно застрявшие. – Барнет съеден шакалами. – Бегство Барбассона. – Отъезд на Цейлон.

Дьявольское воображение Кишнаи было неистощимо в изобретении разных хитростей. Вот уже сорок восемь часов, как он скрывался на берегах озера, поджидая случай похитить хотя бы одного жителя Нухурмура. Несмотря на тщательные поиски, он никак не мог найти вход в таинственное жилище, скрытое среди кустов и деревьев. Но все произошло, как он хотел.

Он один добился успеха там, где все шпионы и полиция вице-короля и губернатора Цейлона вынуждены были признать свое бессилие. Рам-Чаудор, его зять, скоро должен был передать сэру Уильяму Брауну его смертельного врага, Сердара. «Диана» сама станет под пушки броненосца, ожидающего ее на рейде Галле. Сам же Кишная, не подвергаясь опасности, дня через два-три захватит Нану Сахиба.

В Нухурмуре не оставалось больше никого, чтобы защитить принца, а от своих двух пленников он узнает, как пробраться к Нане. Начальник душителей надеялся не добром, так силой получить необходимые сведения. Таким образом он отбивал у капитана Максуэла почет и богатство, звание раджи и миллионную премию.

В двадцати километрах от Нухурмура, в одном из горных отрогов находились знаменитые подземные храмы Карли[56], высеченные в скалах в эпоху, которая теряется во тьме веков. Большое количество залов, комнат, проходов и других подземных помещений было высечено в цельной породе.

В прежние времена они служили пристанищем кающимся грешникам, а факиры, уединяясь там, долгие годы готовились для выступлений перед толпой в дни религиозных празднеств.

Места эти, окруженные джунглями, посещаются, по словам индийцев, душами мертвых, которые, не найдя помилования Индры, судьи ада[57], ждут в этих пустынных местах того часа, когда им будет разрешено начать в теле самых низких животных новый ряд перерождений, предшествующих человеческому образу, который они потеряли за свои преступления. Тут же каждую ночь бродили ракшасы, наги, супарны, вампиры, которые заманивали путешественников в ловушку и пожирали их трупы.

Здесь, изгнанные из всех обитаемых центров, поселились тхаги, защищенные суеверием туземцев, боящихся этих проклятых мест. Они надеялись, что в такой глухомани никто не помещает им совершать кровавые таинства приближающейся пуджи.

Вот сюда-то и принесли Барбассона и Барнета. Их развязали и бросили в одно из подземелий.

Попасть в него можно было только через высеченный в камне длинный коридор. Он был настолько узким, что двигаться в нем можно было только согнувшись. В самом конце коридор был забаррикадирован деревянными столбами, которые свободно снимались и ставились в специальные пазы, вытесанные в камне.

В соседних подземных помещениях находились молодые юноши и девушки от двенадцати до четырнадцати лет, украденные тхагами и предназначавшиеся для жертвоприношения на алтарь богини. Взрослых они приносили в жертву только в тех случаях, когда не находили молодых.