ГЛАВА I

Комната небольшая. Диван, стол, книжная полка, шкаф, два стула – вот и вся обстановка. На стенах несколько репродукций, на столе скатерть с вышивкой «Приятного аппетита». Крашеный дощатый пол. «Провинция, она и есть провинция», – думает Анджей Корч, окидывая взглядом новое свое жилище.

– Надеюсь, вам будет там удобно, – сказал начальник милиции, завершая беседу о его служебных обязанностях и ждущих разбирательства делах. – Комната с отдельным входом, хозяева – люди порядочные. Недалеко от работы. Впрочем, это, конечно, временное решение вопроса. Скоро строители сдают новые дома в жилом микрорайоне Заборувек. Для наших сотрудников выделяется три квартиры. Одну из них мы предназначили для нашего пополнения – выпускника офицерской школы. Поскольку этим выпускником оказались вы, поручик, значит, вам она и достанется. Площадь ее, естественно, будет зависеть от состава вашей семьи.

– Я холост, – коротко пояснил Корч. – Родители мои умерли, брат работает на Балтийском побережье.

– А своей семьей обзаводиться не собираетесь? Знаете, ведь говорят: в тридцать лет семьи нет и не будет… – пошутил начальник. – Самая пора жениться.

– Об этом я еще не думал. – Ответ прозвучал сухо. Корч не любит бесед на личные темы.

– Свои личные дела я привык решать сам, – оборвал он начальника курса офицерской школы в ответ на подобного рода непрошеные советы и этой фразой с первых же дней учебы восстановил его против себя. Начальник курса, как позже выяснилось, страдал слабостью наставлять подопечных «на путь истинный».

– Ну, брат, теперь тебе крышка. И что тебя дернуло?… – недоумевал кое-кто из его товарищей. – Трудно, что ли, было поболтать с ним о своих матримониальных планах? Его хлебом не корми – поисповедуйся и дай возможность поделиться своим опытом да выслушай отеческий совет и наставление.

– Пусть другим советует, – отмахивался Анджей, – а я не люблю, когда суют нос в мои дела.

– Чудак! Чего лучше – прикинуться ласковым теленком…

– Не лучше, а выгоднее. А это не одно и то же, – обрывал Корч. – Я лично от службы выгод не жду.

– Ну-ну, посмотрим, далеко ли ты уедешь на своей принципиальности. – В голосе собеседника можно было уловить нескрываемую иронию.

Однако в конечном итоге упорство, пытливость и трудолюбие снискали Корчу если и не любовь, то, во всяком случае, симпатии преподавателей и уважение товарищей. Офицерскую школу он окончил с отличием. Правда, факт этот не помог ему вернуться обратно на службу в Варшаву. Направление в столицу получили в основном те, кто имел там семьи или квартиры. Он же семьи не имел, прежде жил в общежитии, и, следовательно, его можно было без особых угрызений совести откомандировать на работу в провинцию.

Сам же Корч, руководствуясь своими принципами, протекции не искал и ждал решения. А когда оно состоялось, без слова протеста принял направление в городской отдел милиции Зборува. В глубине души он немного побаивался провинции. Аргумент, что именно там у него будет самостоятельная работа и возможность быстро продвинуться по службе, для него звучал не слишком убедительно. По личному опыту он знал, что так называемые «успехи по службе», за которые он, собственно, и был направлен в порядке поощрения в офицерскую школу, в значительной мере зависят от коллектива, в который попадешь. В сильном коллективе есть на кого равняться, там быстрее приходит успех и больше шансов отличиться. «Такой коллектив в провинции? Маловероятно».

Заместитель начальника школы майор Левандовский рисовал ему самые радужные перспективы.

– Город с тридцатитысячным населением, на самом берегу великолепного озера. Летом, считай, бесплатный курорт. Дел не так уж много. Начальник там – давний мой товарищ – просил меня подобрать ему толкового парня. Вы подойдете друг другу. Он тоже с характером, любит упрямых, самостоятельных. Не подавляет инициативы. У него ты сумеешь себя проявить.

«Сумею ли?» – размышлял Корч, сидя в купе поезда, идущего в Заборув, и сгорая от нетерпения поскорее увидеть город, в котором ему предстоит жить и работать, а главное – нового начальника.

Город приветствовал его ярким слепящим солнцем. Солнцем и зеленью. Это было первым и самым сильным впечатлением. С любопытством осматриваясь по сторонам, он шел вдоль улицы, усаженной деревьями, минуя сады и палисадники, в глубине которых прятались одноэтажные деревянные домики и хозяйственные постройки. По мере приближения к центру домики эти уступали место каменным и все более тесно жавшимся друг к другу строениям.

Наконец Анджей Корч вышел на перекресток. Остановился, ощутив усталость: как-никак позади целая ночь в поезде да еще эта вынужденная прогулка по жаре в мундире с тяжелым чемоданом в руке. Корч поставил чемодан на землю, вытер со лба пот. «Вот черт, никакого транспорта», – подумал он с досадой и тяжело вздохнул, вспомнив Варшаву. «Сел бы сейчас в автобус или троллейбус – и никаких проблем, а тут топай пешком!»

– Простите, – остановил он первого же прохожего, – как добраться отсюда на улицу Килинского?

Поймал на себе любопытный взгляд.

– Вам, вероятно, нужна милиция?

– Да. Как туда пройти?

– Прямо, до следующего перекрестка, потом налево, вдоль парка, сразу за парком свернете направо. Это и будет улица Килинского. Большое белое здание милиции увидите сразу.

– Спасибо, – Корч козырнул и не спеша двинулся в указанном направлении, то и дело ловя на себе любопытные взгляды. «Тоже мне сенсация. Милиционера не видели!» – думал он со злостью, однако невольно приосанился под перекрестным обстрелом взглядов и одернул китель. «Интересно, здесь каждый приезжий возбуждает такое любопытство?» – размышлял он, поглядывая на прохожих. Бросил взгляд на часы – 7.40. В это время повсюду люди обычно спешат на работу. А тут, похоже, совсем иной порядок жизни, отличный от того, к которому он привык. В Варшаве – сплошная толпа. Никто ни на кого не обращает внимания. Здесь же люди то и дело останавливаются, приветствуют друг друга, обмениваются поклонами, репликами…

Корч, привыкший к неприметности в сутолоке большого города, чувствовал себя неуютно. «Впечатление такое, будто тебя выставили на витрину», – подумал он и вдруг ощутил безотчетную тревогу. От нее он не избавился, даже переступив порог милиции. «Каким же окажется этот мой новый шеф?» – не мог он отогнать от себя тревожной мысли, входя в секретариат.

«Шеф» сверх всяких ожиданий оказался очень простым, приветливым и вообще вполне соответствовал характеристике, данной ему майором Левандовским.

Корча он принял сразу. Письмо и командировочное предписание отложил в сторону, жестом указал на стул. Сам сел напротив. Будто мимоходом задал несколько вопросов, потом сменил тон на менее официальный. Коротко охарактеризовал сотрудников отдела, рассказал об условиях, в которых Корчу предстоит работать.

– Несколько должностей, к сожалению, у нас до сих пор не укомплектованы, – подчеркнул он, – и потому работы много. Не приходится говорить и о каком-то строго регламентированном круге обязанностей. Придется быть универсалом. Уголовный розыск, охрана общественного порядка… Зато полная самостоятельность. Мой заместитель, которому вы будете подчинены, сейчас в отпуске, так что планы ведения следствий будете пока согласовывать со мной. Дела примете от капитана Жарского – он уходит на пенсию. И еще: от подчиненных я требую выдержки, такта, вежливости. Возможно, вам кажется это само собой разумеющимся. Но у нас все несколько иначе, чем в крупном городе. Здесь все друг друга знают, обо всех все известно. Каждый новый человек вызывает любопытство. Вся жизнь здесь на глазах. Каждый ваш шаг, каждое действие будут широко обсуждаться и комментироваться. Речь идет о том, чтобы не давать повода для сплетен и ненужных кривотолков.

Корч слушал внимательно. Ему понравился новый начальник. Немногословный майор Земба выражал свои мысли четко, коротко и ясно. «Человек, знающий, чего хочет, и умеющий своего добиться», – решил Корч, когда начальник, завершая беседу, сообщил ему о подобранном для него жилье.

Осмотревшись на новом месте, Корч открыл чемодан, но достал лишь мыло и полотенце. «Сначала умыться, а потом спать, спать, спать».

ГЛАВА II

Темную глыбу низких строений-сараев тут и там лижут узкие огненные языки и пропадают, словно притушенные нависшей шапкой туч. Мгновение – и они снова победно взмывают вверх, сплетаются в снопы и опять пропадают, чтобы взметнуться вновь, рассыпая фонтаны искр. Красные блики прыгают в окнах, и трудно понять, то ли это отсветы, то ли бушующее внутри пламя.

Поручик Анджей Корч вместе с другими сотрудниками, стянутыми со всего города, стоит в оцеплении. Они окружили кордоном весь двор горяшего склада. За их спинами собирается толпа. Она расчет, становится все гуще.

В тишине летнего вечера явственно слышен треск горящего дерева. Издали доносится раздирающий вой сирен.

– Наконец-то, – с облегчением вздыхает Корч. Ведь уже больше сорока минут ждут они пожарных.

– У них всегда так, – громко произносит кто-то за спиной поручика, – приедут, когда уже нечего тушить.

– Помнишь, как в прошлом году горел детский сад?

Продолжения беседы Корч не слышит. Слова заглушаются воем сирен. Пожарные машины одна за другой въезжают во двор.

Сараи теперь уже сплошное море огня, лишь слегка затянутое легким дымком.

Первые струи воды вздымают клубы пара и дыма, но огонь не отступает.

«Поздно», – думает Корч.

Раздается команда: «Очистить двор!»

Цепь милиции с трудом отжимает толпу. Никому не хочется пропустить впечатляющее зрелище. В окнах соседних домов теснятся зеваки. Детвора, словно стая воробьев, усыпала столбы, деревья, крыши. Крохотные фигурки – темные подвижные пятнышки – отчетливо вырисовываются в свете растущего зарева. Теснимые сотрудниками, они отступают, но так и норовят проскользнуть сквозь цепь кордона. Корч ловит за шиворот мальца, который, воспользовавшись благоприятным моментом, прошмыгнул во двор сквозь дыру в заборе. Парнишка дрыгает ногами, вырывается.

С грохотом рушится кровля. Клубы густого удушливого дыма, пронизанные мириадами искр, взмывают вверх.

Пожарники отказываются от дальнейшей борьбы за спасение сараев. Теперь они поливают из брандспойтов начинающие тлеть заборы, стремясь отсечь водяным барьером дорогу огню к ближайшим домам. Однако ветер дует именно сюда, разнося укрытые в буром дыме снопы искр. Опасность нарастает. Всю цепь стягивают на этот участок: не исключается необходимость срочной эвакуации населения.

Решение, похоже, своевременное и правильное. Огонь уже перебросился на самочинно натыканные жителями во дворах деревянные сарайчики для хранения дров, угля и всякой рухляди.

И тут начинается паника. Жители оказавшихся в опасности домов, владельцы сарайчиков бросаются спасать свое добро. Люди мечутся, мешая пожарным, рвутся в горящие строения. Здесь и там слышны крики, плач, из окон домов летят вещи. Кто-то падает, теряя сознание, кого-то сбивает с ног струя воды.

– Спасать людей! – кричит Корч.

Осипший его голос теряется в общем гаме, шипении воды, гуле и треске пожара.

Прижав мокрый платок к лицу, в начавшем тлеть мундире Корч бросается на помощь. В густом дыму почти на ощупь отыскивает людей. Выносит сначала потерявшую сознание женщину, потом вытаскивает со двора чуть живого мужчину.

Где-то поблизости раздается стон. Он спешит туда. У глухой стены каменного дома полыхает деревянный сарайчик чуть больше собачьей будки. Корч прислушивается. В ушах шумит. Он собирается уже повернуть назад, как вдруг снова слышит стон. Не раздумывая, прыгает в огонь. Спотыкается и, теряя равновесие, падает. Пытается встать. Щупает вокруг себя руками. Он ничего уже не видит. Чувствует, что задыхается. Руку обжигает пламя. Он инстинктивно отдергивает ее и натыкается на что-то мягкое. «Человек», – вспыхивает в сознании. Корч мгновенно приходит в себя. «Спасти, во что бы то ни стало спасти!» С трудом он поднимается на колени, тащит безжизненное тело. «Сколько прошло времени? Секунды, минуты, часы, вечность?…»

Вдруг он чувствует, как чьи-то руки подхватывают его, поднимают с земли. Кто-то пытается разжать его пальцы, конвульсивно сжимающие одежду спасенного. «Нет, он его не выпустит».

Волна свежего воздуха. «Наконец-то!» Он пытается вздохнуть. Тело пронизывает острая боль, и Корч теряет сознание.

ГЛАВА III

Знойный июльский полдень. Воздух недвижим. Нечем дышать. Раскаленные солнцем камни обжигают ноги.

Корч сворачивает в небольшую зеленую улочку. Здесь чуть прохладней. Кроны лип отбрасывают густую тень. Улочка словно вымерла. Не видать ни души. Рабочий день еще не кончился, и в магазинах полупусто. Женщины в домах готовят обед. Дети или выехали в лагеря, или на озере. Пусто и сонно, словно в пору сиесты, и лишь коты греются на солнце.

Только через час оживут снова улицы. Наполнятся спешащей по домам толпой. Потом движение вновь замрет. Появится публика лишь под вечер, заполняя кафе, рестораны, кинотеатры. Весь заборувский «бомонд» в лучших выходных туалетах можно будет тогда встретить на набережной у озера. Одни будут прогуливаться на пристани, другие отправятся на прогулку в лодках.

Этот устоявшийся повседневный ритуал, традиционно однообразный ритм работы и отдыха Корча просто бесит. Он все еще никак не может привыкнуть к этой провинциальной особенности, его все еще раздражают любопытные, изучающие взгляды. Он каждый раз непроизвольно проверяет, в порядке ли мундир, все ли пуговицы застегнуты. Потом вспоминает, что это просто местное обыкновение в отношении к «чужаку». А он здесь все еще чужой. И терзается.

Корч замедляет шаг. Осматривается. Где-то здесь должен быть переулок с проходным двором. Через него можно сократить путь к району дач, который Корч собирается осмотреть.

По делу о пожаре, дотла уничтожившем оба складских помещения, ему поручено вести следствие. Правда, в осмотре места происшествия он участия не принимал, поскольку лежал в то время в больнице с ожогами, полученными на пожаре. Но раны, к счастью, оказались нетяжелыми, отравление угарным газом довольно быстро удалось снять, и он выел на работу.

Встретили его на редкость сердечно. И хотя майор Земба для начала по-отечески пожурил его за преждевременный выход из больницы, но потом поздравил с выздоровлением и поблагодарил за службу.

– Молодец, хорошо себя проявил, – перешел он на «ты». Это было проявлением особого расположения, которым немногие могли похвастаться. Обычно в отношениях с подчиненными Майор соблюдал дистанцию, и хотя дистанция эта не была искусственной, а предопределялась тем авторитетом, которым он пользовался у сотрудников, шеф порой позволял себе все-таки выходить за рамки, определяемые принципом «начальник – подчиненный». И вот теперь он сделал исключение для новичка.

– Я считаю, что такой пример личного поведения имеет весьма важное воспитательное значение, – майор обвел многозначительным взглядом присутствующих при беседе сотрудников. – Еще раз спасибо. Ты спас парню жизнь.

Теперь только Анджей узнал, что вытащил из огня пятнадцатилетнего Яся Врубля, который, спасая своих кроликов, потерял в горящей сараюшке сознание и едва не погиб.

– С ним все в порядке. После перевязки – кое-какие ожоги он все-таки получил – вернулся домой. Его сестра уже несколько раз прибегала поблагодарить тебя. Парнишка живет с сестрой, – пояснил майор. – Родители их умерли, а в прошлом году в озере утонул и старший их брат. Несчастный случай. Представляешь, каким ударом была бы для нее теперь гибель еще и младшего брата? Я ей сказал, кому она обязана спасением братишки. Она наверняка придет поблагодарить тебя лично.

– К чему это? Я только выполнил свой долг. Мне показалось, там кто-то стонал, вот я и…

– Не скромничай, – ответил Земба. – Понимаю, тебя это смущает, но для нас важно, чтобы люди знали… Я хочу, чтобы мои сотрудники пользовались уважением. А ты человек новый, и тебе надо с первых же шагов завоевать авторитет. Тем более что тебе предстоит расследование причин пожара. Осмотрись, опроси свидетелей, разработай план мероприятий.

За это первое свое самостоятельное дело Анджей взялся с энтузиазмом. Предварительные подсчеты, произведенные бухгалтерией стройуправления, показали, что потери от пожара только строительных материалов, не считая стоимости складских помещений, составили общую сумму около 20 миллионов злотых. Точным подсчетом потерь занялась специальная комиссия, составленная из представителей стройтреста и народного контроля. Этой комиссии предстояло также установить, не было ли на складе недостач. Результаты ее работы – Корч это знал – ожидались не раньше чем через две-три недели, так же как и результаты анализа грунта, взятого с мест предполагаемых источников пожара.

Пока же Корч опросил свидетелей, первыми увидевших огонь. Одним из них оказался проходивший мимо склада железнодорожник.

– Было, наверно, часов около восьми вечера, – показал тот. – В семь часов у меня конец смены. После работы я пошел к приятелю – он живет недалеко от этого склада. Проходя мимо ворот, со стороны площади, я увидел, что они открыты. Это меня удивило, и я остановился. Во дворе было пусто. Нигде ни одной живой души. Окна темные. Я хотел уж было идти дальше, но вдруг заметил, что над складом что-то сверкнуло. Присмотрелся внимательней: мать честная – огонь! Он мелькнул где-то в левом углу. Потом загорелся в середке и с правой стороны. Я тут же позвонил в милицию и в пожарную охрану.

Второй свидетель, житель одного из ближайших домов, заметил пожар из окна квартиры. И он обратил внимание, что огонь одновременно появился в трех местах.

Эти показания позволяли предполагать возможность поджога. Корчу показалось странным, что пожара не заметил сторож склада. На допросе он извивался как уж, пытаясь как-то объяснить свою оплошность.

– Плохо вижу, – уверял он, – последнее время у меня что-то глаза барахлят.

На вопрос, почему ворота в тот вечер оказались открытыми, найти убедительного ответа он не сумел. Бормотал что-то о машине, которая должна была якобы приехать со стройматериалами, но когда выяснилось, что никаких поступлений товара в тот день не ожидалось, замолчал, и ничего больше добиться от него не удалось. Не удалось также установить, въезжала ли какая-нибудь машина в тот вечер на территорию склада. Кладовщик на допросе показал, что работу он закончил в пятнадцать часов и в пятнадцать же часов, как обычно, оставил ключи от склада в проходной конторы, находящейся рядом. Сторож его показания подтвердил. Время ухода с работы было отбито и в контрольной карточке.

Кроме кладовщика, никто в этот день на территорию склада не входил. Помощник кладовщика болел. Лежал дома. Новые поступления стройматериалов были отменены в связи с предстоящей в ближайшие дни ревизией.

Ревизия планировалась на шестнадцатое июля, пожар возник пятнадцатого. Случайным ли было такое совпадение? В каком состоянии находились материальные ценности на складе в действительности? Книги учета сгорели. Правда, проверку можно провести по бухгалтерским счетам стройуправления, сопоставляя их с копиями накладных на получение материалов на стройках. Корч собирался сделать это еще до вызова на допрос кладовщика. Собирался он при этом побеседовать и с рабочими на стройках. Возможно, от них удастся что-нибудь узнать.

Намеревался он осмотреть район дач. До него уже доходили разные слухи о здешнем индивидуальном строительстве. Кто-то даже пустил в обиход прозвище этого района – «Украдино». Некоторые из случайных собеседников внезапно умолкали, как только речь заходила на эту тему. Начальнику Корч пока ничего не докладывал, поскольку не располагал конкретными фактами.

По логике вещей, индивидуальное строительство в широких масштабах могло открывать заманчивую возможность для сбыта ворованных стройматериалов. Именно здесь мог таиться источник недостач на складе.

Пройдя переулок, Корч сворачивает направо, потом налево и оказывается на окраине городка. Широкая, густо усаженная деревьями асфальтированная дорога. По одной стороне раскинулись луга, спускающиеся к озеру, с другой – ряд утопающих в зелени коттеджей. Все они старательно огорожены. На калитках таблички с фамилиями владельцев. Фамилии Корчу ничего не говорят. Он лишь фиксирует их в памяти. На минуту приостанавливается у роскошной двухэтажной виллы. Вилла? Скорее небольшой дворец. Владелец: Альбин Янишевский. «Ничего себе отгрохал, – невольно проносится мысль, – интересно, кто же это такой?»

Возле соседней, внешне более скромной дачи, копошатся двое рабочих. Подгоняют рамы к окнам подвала. На калитке нет фамилии владельца, Корч собрался было спросить у рабочих, но, подумав, отказался от этой мысли. Вопрос может вызвать ненужную настороженность. Настороженность, которая лишь повредит делу. Неторопливо, как на прогулке, он идет дальше, не оставляя без внимания ни одного дома. Кое-где – это видно сквозь ограды – закладывают уже сады.

В глубине улицы он замечает стоящий у одной из дач грузовик с открытыми бортами. Три человека сгружают с него плиты.

Корч переходит на другую сторону дороги, наблюдая за разгрузкой. Подходит ближе: плиты мраморные. Рабочие сгибаются под их тяжестью, через открытую калитку втаскивают на участок.

Корч замедляет шаг, краем глаза ловит фигуру высокого пухлолицего мужчины лет пятидесяти. Ясно слышится его бас:

– Осторожнее! Не поцарапайте! Складывайте вот сюда, в гараж!

Корч бросает взгляд в ту сторону. В глубине участка массивное каменное строение. Ворота распахнуты настежь. Внутри сверкает капот черного автомобиля. «Ситроен» новейшей марки. «Это тебе не фунт изюма: роскошный лимузин, мрамор!» Анджей фиксирует в памяти номерной знак грузовика и номер дачи. Таблички с фамилией владельца виллы прочитать не удается – далековато. «Но это можно без труда установить», – думает он, в общем-то довольный результатами своей «прогулки».

ГЛАВА IV

Корч быстро взбегает по дубовой лестнице ратуши. На часах – начало десятого. «Ах ты, опоздал». Совещание назначено на девять.

Он осторожно нажимает на ручку дубовой дверн с табличкой: «Конференц-зал». Садится с самого края. Осторожно осматривается. «Ого, посещаемость на уровне. Человек пятьдесят, не меньше», – прикидывает он на глаз и теперь уже пристальнее осматривает зал. На переднем плане большой транспарант с лозунгом: «Охрана социалистической собственности– долг каждого активиста!» От слова «охрана» отклеились две первые буквы. Осталось только: «рана». «Неужели никто этого не замечает? – улыбаясь про себя, думает Корч. – Или здесь вообще никто не обращает внимания на такие лозунги?»

На трибуне представительный пятидесятилетний оратор заканчивает выступление. Пухлыми пальцами собирает разложенные листки, неторопливо, солидно спускается со сцены, сохраняя на лице выражение торжественности.

Из-за стола президиума встает седовласый пожилой человек:

– Выступление председателя Янишевского было чрезвычайно интересным, спасибо. Слово предоставляется директору Голомбеку.

«Янишевский! – В памяти Корча всплывает увиденная вчера вилла. – Председатель?»

Низкий, полный, лысый человек с пачкой исписанных листков в руках направляется к трибуне. «Голомбек?» – снова ассоциация с роскошной дачей.

– Случаи хищений и присвоения государственной собственности, приводившиеся здесь прокурором, являются потрясающим свидетельством того, – доходят до Корча слова директора, – что не все руководители учреждений и предприятий строго соблюдают установленные требования. А почему? – хрипловатый голос набирает силу и звучит гневно. – А потому, что кое-кто из нас хочет быть добреньким дядей по отношению к своим коллективам! – Голос поднимается нотой выше, становится пискливым. – Проявляет чрезмерную терпимость. Так, к примеру, директор Якубяк, в хозяйстве которого, как отмечал прокурор, больше всего случаев хищений, не привлекает к ответственности виновных. Терпимость тем более опасна, что она разлагает людей. Не приходится удивляться, что именно у него произошел пожар, – заканчивает оратор.

Корч слушает выступления со смешанным чувством. Из головы у него никак не выходят богатые виллы и рабочие, прилаживающие оконные рамы. «Интересно, где берут эти рамы?» – думает он, глядя на сходящего со сцены толстяка.

– Слово генеральному директору Якубяку, – объявляет председательствующий.

Поручик поднимает голову. «Что он ответит на этот прямой выпад?»

Высокий, сухощавый, слегка седеющий человек в безукоризненно сшитом костюме поднимается на трибуну.

– Здесь прозвучало обвинение в том, что на руководимом мной предприятии отмечается больше всего хищений стройматериалов. И это действительно так, но не совсем. Как известно, наши стройки разбросаны по разным частям города. Это создает благоприятные условия для хищений, тем более что строительные материалы являются, как известно, товаром остродефицитным. Многие из тех, кто ведет в нашем городе индивидуальное строительство, пытаются доставать материалы легальным путем. А если легальный путь подводит? Тогда они начинают искушать моих людей: достань, мол, то, достань другое. И случается, люди поддаются. Только вот не знаю, кто здесь более повинен и кто несет большую ответственность: тот, кто подбивает на воровство, или тот, кто поддается соблазну подзаработать?! Ведь речь идет не только о разной степени ответственности, но и о разном уровне сознательности. О причинах пожара говорить не буду. Следствие покажет, простая ли это случайность, чья-то неосмотрительность или злой умысел.

Якубяк возвращается на место.

Корч наблюдает за ним с интересом. Этот человек заметно выделяется из всех окружающих. Одеждой, манерой держаться, образом мыслей. Корчу нравится и он сам, и его аргументация. «Угодил прямо в десятку. Действительно – легальными ли путями владельцы вилл достают строительные материалы? Откуда средства на такие капиталовложения? Из зарплаты?»

Его размышления прерывает шум – объявлен перерыв.

Зал постепенно пустеет. В дверях толкучка. Корч оказывается одним из последних. Он никого здесь не знает, подходит к окну и, опираясь о подоконник, закуривает.

– Вы, поручик, у нас, кажется, недавно? – знакомый скрипучий голос. – Нам не довелось еще познакомиться.

Корч поворачивается: Янишевский.

– Я работаю здесь в милиции всего две недели, – поясняет он сдержанно.

– А откуда вы прибыли? – следует новый вопрос.

– Из Варшавы.

– Ну и как вам у нас – нравится? Заборув не столица, конечно, но город живописный, с красивыми окрестностями. Работы у вас будет немного. – Тон чуть покровительственный. – Мы все стараемся помогать милиции в поддержании порядка. Вот только со строителями пока не все ладно.

– А почему майор Земба не пришел? Вы, кажется, новенький? – вопрос адресуется Корчу. На этот раз собеседник – председатель городского Совета Антони Пыжак.

– Начальника вызвали на совещание в воеводство[1], – вежливо отвечает Корч. – В здешнем отделе милиции я работаю две недели.

– Так это вы тот новичок, что проявил на пожаре такую доблесть? Млодец, молодец… – снова тот же покровительственный тон.

– Слушай, Антось, у меня к тебе дело. – Янишевский отводит Пыжака в сторону.

До Корча доносится обрывок разговора:

– …будет голёнка[2]. Приедешь?

– Хорошо. Возьму с собой и Аню. Пусть девочка немного развлечется. Кстати, у меня к тебе тоже просьба. Пришли ко мне завтра утром слесаря. Замок испортился. Пусть на всякий случай прихватит с собой новый. Ладно?

Корч молча курит. В одиночестве, под, перекрестными взглядами. Он старается делать вид, что не замечает их, этих взглядов. Но чувствует себя здесь чужим, словно незваный гость.

– Вы отметились в списке участников совещания? – На этот раз к нему подходит стенографистка. – Я Анна Матыс, – представляется она первой. Анджей пожимает протянутую руку.

– Я расписался за майора Зембу, – снова вежливо говорит он, стараясь не выдать своего внутреннего раздражения.

– О, так это вы новый сотрудник нашей милиции? Вы ведете следствие по делу о пожаре у Якубяка?

Корч смотрит на нее с удивлением. Молчит.

– Не хотите разглашать служебной тайны?! Какая же это тайна? Все уже знают… Вы спасли Яся Врубля? Вы женаты? Откуда вы приехали? – вопросы сыплются градом.

– Ну, если всем давно уже все известно, зачем же вы у меня спрашиваете? – вопросом на вопрос отвечает Корч. – Позвольте спросить и мне: вы здесь работаете?

– Да, я секретарь председателя Совета Пыжака. – В тоне ответа нотка гордости. – Все дела проходят через меня, а шеф, – кивок головой в сторону группы, где стоит Антони Пыжак, – во всем на меня полагается и всегда прислушивается к моему мнению. Кажется, он ищет меня. Надо идти. Надеюсь, мы еще встретимся. – Она бросает на него многозначительный взгляд.

Корч гасит сигарету. Направляется в зал. Его останавливает молодой парень в светлой рубашке с ключами от автомобиля в руке:

– Извините, вы не видели директора Голомбека? А, спасибо, вот он идет…

Парень останавливается неподалеку. Голомбек подходит к нему. Они негромко о чем-то говорят. Корч слышит завершение беседы:

– …никого не застал.

Ответ теряется в общем говоре. Корч входит в зал.

ГЛАВА V

Рабочий кабинет Корча никак не заслуживает столь громкого названия, он скорее похож на клетушку, в которой с трудом умещается стол с двумя стульями по бокам да несгораемый шкаф – непременный атрибут милицейского ведомства. Чтобы сесть за стол, приходится протискиваться через узкий проход. Поручик, однако, вполне доволен – для работы у него есть свой угол. Вместе с довольно объемистой стопкой дел он достался Корчу в наследство от капитана Жарского, ушедшего вскоре после его приезда на пенсию.

Одно из дел Корч сейчас и просматривает. Речь идет о хищении строительных материалов. Подозреваемый уже третий месяц лежит в больнице. Диагноз: инфекционная желтуха. Допросить его и закончить расследование пока невозможно. По мнению Корча, следовало бы выяснить ряд дополнительных обстоятельств. Заявление о хищении нескольких квадратных метров паркетной клепки подписали кладовщик Валенты Антос и директор магазина строительных материалов Витольд Барковский. Последний – в качестве лица, которому подозреваемый предлагал купить у него украденную со склада паркетную клепку. О том, каким чудом рабочему удалось вынести паркет со склада, в заявлении ни словом не упоминается. Предшественник Корча не допросил по этому поводу кладовщика. «Счел несущественным? А ведь это пролило бы свет на порядки, царящие на складе!»

Именно эти порядки особенно интересуют Корча. «Если со склада запросто можно вынести, например, паркет, то вполне вероятно, что можно вынести и многое другое. Вот, кстати, еще дело рабочего Дузя, о котором столько говорилось на совещании».

Корч решает изучить с этой точки зрения все архивные дела. Идея ему нравится, и он хочет тут же приступить к ее осуществлению.

Раздается стук в дверь.

– Войдите! – бросает он неохотно.

В дверях хрупкая шатенка в скромном летнем платьице.

– Я хотела бы видеть поручика Корча. Это не вы? – спрашивает она робко.

– Слушаю вас. – Корч выходит из-за стола, удивленный этим неожиданным визитом.

На лице девушки нескрываемое волнение.

– Это вы! – Она хватает его за руку. – Не знаю, как вас благодарить! Вы спасли моего брата. Он один у меня остался… – подбородок у нее дрожит, в глазах стоят слезы.

Корч растерян, не знает, как себя держать.

– Это моя обязанность, – бормочет он. – Для этого мы и были на пожаре, чтобы помочь людям.

– Вы не знаете, что значит для меня Ясик! – Слезы градом катятся по лицу. Девушка торопливо ищет в сумочке платок. Сумочка падает у нее из рук. По полу рассыпается мелочь.

Корч помогает все собрать. Затем усаживает девушку на стул и выходит из комнаты, чтобы принести воды. «Говорят, это помогает». Ему никогда еще не доводилось успокаивать плачущих девушек. Те, с которыми ему случалось иметь дело, обычно не плакали. Ни одна из них не выражала своей признательности подобным образом. Да и вообще в этой области у него не слишком богатый опыт.

Когда он, все еще озадаченный, возвращается с водой, девушка уже не плачет, и только покрасневшие глаза выдают ее минутную слабость.

– Простите меня, пожалуйста. – Она явно смущена. – Не подумайте, что я какая-нибудь истеричка. Просто мне сразу же вспомнилось и другое горе…

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Корч и только тут вспоминает, что начальник милиции говорил ему о трагической смерти ее старшего брата.

– Ясик, которого вы спасли, мой младший брат. Из всей семьи у меня остался только он… – Она умолкает, с трудом сдерживая волнение. Затем продолжает: – Пятнадцать лет назад в железнодорожной катастрофе погибли наши родители. Мне тогда было десять лет, а Ясику – годик. Старший брат, Юрек[3], в то время учился в институте. Когда мы остались одни, он бросил учебу и пошел работать. Все эти пятнадцать лет он был для нас и отцом, и мамой. Ради нас он отказался от всего. Готовил, стирал пеленки, одевал и обувал нас с братишкой. Я старалась помогать ему: отводила Ясика в детский садик Потом кончила торговый техникум и пошла работать Теперь я уже шестой год директор хозяйственного магазина. Юрек работал мастером в строительном управлении. Мы думали, подрастет Ясик, Юрек опять пойдет учиться, а я буду заниматься хозяйством. Год назад сменился директор в стройуправлении, где работал Юрек. Новый – Якубяк – очень ценил Юрека, он выдвинул его на должность начальника стройки, словом, все шло как нельзя лучше. Юрек любил свою работу и отдавал ей все силы. Мы зажили счастливо, и вдруг как гром среди ясного неба – Юрек погибает. Говорят, утонул. – Голос у нее срывается.

– Почему «говорят»? Вас же, вероятно, ознакомили с результатами вскрытия. Врачи должны были точно установить причину смерти. – Корч удивлен.

– Установили, что он утонул, купаясь в озере… что это был несчастный случай… возможно, даже вызванный опьянением.

– Я понимаю, трудно, конечно, примириться со смертью близкого человека, но такие случаи бывают. Судорога, внезапный обморок. Алкоголь снижает реакцию. Даже прекрасный пловец может утонуть.

– Но Юрек не собирался купаться в тот вечер. У него была назначена какая-то деловая встреча. Он ушел и больше не вернулся. Через несколько дней тело его выбросило на берег. Одежду нашли в зарослях терновника. А в этом месте вообще никто никогда не купается. Весь берег здесь густо зарос, терновник очень колючий, и через него не продерешься, не поцарапавшись. А на теле у Юрека не было никаких царапин. Значит, не он прятал здесь одежду и не здесь входил в воду. Если вообще входил… У него была назначена встреча. С кем? Я ходила, спрашивала. Милиция тоже проверяла. И все впустую. – Ирана Врубль недоуменно разводит руками. – Каким чудом он оказался на озере? Я писала заявления, жалобы, просила выяснить все эти странные обстоятельства, не соглашалась с заключением о причинах смерти. Наконец я всем надоела, и от меня стали отмахиваться как от назойливой мухи. А некоторые даже решили, что я свихнулась на этой почве. На меня еще и до сих пор косятся, поскольку я продолжаю настаивать на новом расследовании этого дела. Ну вот, вместо того, чтобы поблагодарить вас за спасение Ясика, я морочу вам голову, – виновато прерывает она свой рассказ. – Но вы знаете, я просто не в силах молчать и не могу не воспользоваться случаем. Вы здесь человек новый, чужой, ни с кем не связаны… Несчастье с Юреком случилось пятнадцатого сентября. Несколько дней до этого он приходил с работы домой очень взволнованный, возбужденный, хотя всегда отличался выдержанным и спокойным характером. Я спрашивала у него, что случилось, но он только отмахивался, хотя однажды сказал: «Возможно, нам придется отсюда уехать». Меня это так поразило, что я не нашлась даже, что ответить. А он, заметив мою растерянность, пояснил:

«Мне придется, наверно, подать заявление в прокуратуру, но если я это сделаю, нам здесь не жить. Но и молчать я не могу. Не могу», – повторил он с таким выражением, будто сам хотел убедить себя в правильности принятого-решения.

Мне не хотелось его расстраивать, и я не стала ни о чем больше расспрашивать, только подумала: успокоится – сам расскажет. А ему сказала: пусть поступает, как считает нужным. Мы привыкли всегда полагаться на его мнение. И еще добавила, что вместе мы нигде не пропадем. Было видно – его утешил мой ответ, и он немного успокоился.

Пятнадцатого сентября он пришел домой около восьми вечера. Быстро поужинал и сказал, что должен уйти – у него назначено деловое свидание, от которого все зависит. Из стола вынул какие-то бумаги и взял их с собой. Бумаг этих в его одежде потом я не нашла. Может быть, в этом и кроется причина его смерти?

– А разве милиция не выясняла этих обстоятельств?

– Я много раз об этом просила. Меня спрашивали, о каких бумагах идет речь, но я же не знала, что это были за бумаги. На том все и кончилось. Но ведь правда же – это важная деталь? Когда в тот вечер Юрек не вернулся, я очень волновалась: такого еще не бывало, чтобы он не возвращался домой на ночь. Утром я заявила в милицию. Мне сказали: наверно, остался у какой-нибудь девицы, придет прямо на работу.

Я позвонила к нему на стройку. На работе его тоже не было, и никто не знал, где он. На Юрека это было не похоже – он никогда не прогуливал. Я обзвонила всех знакомых. Никто его не видел. После работы я обошла все кафе и рестораны, расспрашивал о нем. И опять все впустую. Ходила даже в больницу: вдруг какой-нибудь несчастный случай… И здесь ничего. Всю следующую ночь просидела У двери, все ждала – может, вернется. Утром опять пошла в милицию. На этот раз у меня приняли заявление, начали розыск. На третий день какие-то туристы сообщили, что в зарослях обнаружили труп мужчины. Это был Юрек. Раздетый. Обыскав весь берег, милиция нашла в кустах – как я говорила – одежду, бумажник и деньги. Ничто не пропало, кроме бумаг. Даже часы остались в кармане пиджака.

Следствие на том и кончилось. Но я не успокоилась. Сама продолжала опрашивать людей, хотя так ничего и не добилась. В конце концов люди стали меня сторониться, тогда и я начала их избегать. Работа, дом. Да вот еще Ясик – это все, что у меня осталось. Если бы не вы, я лишилась бы и его. Я бесконечно вам благодарна. Простите, что я отняла у вас столько времени, но я все никак не могу успокоиться, все думаю, должно же быть какое-то объяснение, какие-то причины…

– Чего же вы хотите от меня? – спрашивает Корч с необычайной серьезностью.

– Я бы солгала, сказав, что ничего. Прошу вас, познакомьтесь с материалами дела, посмотрите, все ли сделано правильно. Вам я поверю. Тогда я успокоюсь и буду знать, что сделала все, что могла. Не отказывайте мне! – Девушка умолкает, в глазах у нее ожидание.

– Хорошо, – коротко произносит Корч. – Я изучу дело, но прошу вас на многое не рассчитывать.

Девушка уходит. «Хорошо, я изучу дело», – произносит про себя Корч.

ГЛАВА VI

Майор Кароль Земба, удобно расположившись в кресле, внимательно слушает доклад Корча.

Поручик листает материалы дела и подробно излагает все, что ему удалось установить:

– В пробах грунта, взятого в трех местах предполагаемых источников пожара, эксперты обнаружили следы воска. По их мнению, вполне возможно, что поджог был совершен с помощью свечей. Преступник мог расставить их на складе поблизости от легко воспламеняющихся материалов в местах, невидимых через окна. Способ этот хорошо известен в криминальной практике. Применение его затрудняет определение точного времени преступления, поскольку оно зависит от сорта, толщины и длины свечей, а установить это бывает невозможно. Нам известно, что кладовщик ушел с работы в пятнадцать часов, а пожар был замечен около двадцати часов.

– А на складе имелись вообще свечи? – интересуется Земба.

– Да. Антос показал на допросе, что на складе хранилась пачка свечей. Он якобы часто работал по вечерам, а электростанция иногда неожиданно отключает свет. Бывали случаи и коротких замыканий, поскольку проводка в помещениях старая и требовала замены. Он утверждает, что много раз письменно обращался даже к генеральному директору Якубяку с просьбой заменить проводку и установить автоматические предохранители, но все без толку. В этой части его показания находят подтверждение. Я разыскал его докладные. Последняя датирована десятым июля. Пожар возник пятнадцатого. По мнению Антоса, причиной явилось именно короткое замыкание. Проверить этого нельзя. Вся проводка сгорела.

– Следовательно, нельзя исключить и короткое замыкание, – прерывает Земба доклад Корча. – Следы воска действительно могли остаться от свечей, которыми пользовался Антос, работая по вечерам. Он наверняка расставлял их в разных местах в зависимости от необходимости.

– Конечно. Но пожар возник в трех местах одновременно. Возможно ли, чтобы именно те места, в которых работал Антос и где он расставлял свечи, стали потом источником пожара, вызванного коротким замыканием? Это было бы уж совершенно необычайным стечением обстоятельств. Одним на миллион случаев. Невероятно. А если к этому добавить еще и совпадение дат: пожар возник пятнадцатого июля, а на шестнадцатое была назначена ревизия, то вывод напрашивается сам собой.

– Не рано ли делать выводы? – искоса смотрит Земба на докладчика. – Какие факты дают основания подозревать так называемый «ревизионный» поджог?

– Предварительно проведенные подсчеты показывают, что огнем уничтожено стройматериалов примерно на 20 миллионов злотых. Сколько же это должно быть стройматериалов на такую сумму? Склад был бы забит ими до потолка, по самую крышу и лопался бы по швам. И даже при этом я не уверен, что такое количество материалов могло в нем уместиться. А в то же время из показаний рабочих, бывавших в последние дни на складе, следует, что материалов в нем было сравнительно немного. Последнее поступление, как они утверждают, было уже развезено по стройкам. Они сами грузили прибывавшие машины. Строители же утверждают, что отсутствие поставок стройматериалов в этот период привело к срыву сроков завершающих работ. Проверить все эти показания я еще не успел.

– Надо сверить накладные на стройках с бухгалтерскими учетами и нарядами строительного управления, – замечает Земба. – Это первоочередная задача.

– Слушаюсь! – Корч достает из папки бумагу. – Я имел в виду обратиться в комитет народного контроля с просьбой провести проверку и подготовил бумагу по этому вопросу за вашей подписью.

Корч подает начальнику проект письма. Тот внимательно его читает, исправляет какую-то фразу и подписывает.

– Ты установил, кто еще, кроме Антоса, имел право доступа на склад? Какие там были предусмотрены меры безопасности? Где и как хранились ключи?

– Доступ имели многие. Главный бухгалтер Яноха, две его сотрудницы, начальник отдела снабжения, технический директор Бронислав Валицкий, директор стройуправления Станислав Якубяк, рабочие склада, сторожа. Там постоянно слонялось много людей, особенно в дни получения и выдачи материалов. Так что складские помещения были широко доступны. С мерами безопасности дела обстояли хуже чем скверно, особенно с замками. Ворота запирались простым стандартным замком, подобрать ключ к которому – детская забава. Ключи Антос после работы оставлял на проходной. Они, правда, охранялись, но скорее чисто символически. Сторожа, как правило, на дежурстве отсыпаются после работы в поле: все они имеют свои земельные наделы и занимаются сельским хозяйством. А сейчас самый разгар полевых работ.

Территория склада обнесена забором, ночью освещается. Ворота всегда запираются. Но в тот вечер они почему-то оказались открытыми. Сторож огня не заметил. Похоже, его вообще не было на месте. Где он был – предстоит еще выяснить. Если принять версию умышленного поджога, круг лиц, представляющих интерес, окажется довольно широким. Начиная с Антоса. Он утверждает, что в день пожара закончил работу в три часа дня, сдал ключи и поехал в деревню к сестре. Сестра живет в Калинувке, расположенной от Заборува почти в десяти километрах. В доме у нее Антос находился до шести часов, а потом пошел к соседям. Возвращаясь в город около семи часов вечера, заметил, что ворота склада были открыты, а возле них он видел рабочего Дузя, одетого в клетчатую куртку. Антос остановился и спросил, что Дузь тут делает, а тот в ответ набросился на него с бранью и кулаками.

Не желая нарываться на скандал и зная, как Дузь ненавидит его за обвинение в воровстве, Антос уехал. Вокруг никого не было, и он попросту испугался. Тем более что Дузь ходит в любимчиках у генерального директора стройуправления Станислава Якубяка, а его, Антоса, директор не очень-то жалует.

– Ты допросил Дузя?

– Пока нет. Хочу предварительно выяснить, действительно ли Дузь в тот вечер был возле склада, или это лишь домысел Антоса. Единственным подтверждением показаний кладовщика является найденная на месте пожара металлическая пуговица, точно такая же, как на куртке Дузя. Правда, Дузь может выдвинуть в оправдание мотив – месть: по делу о краже Дузем мешка цемента Антос был главным свидетелем обвинения. Свидетельствуют против Дузя и некоторые более мелкие обстоятельства: живет он на противоположном конце города, работает в новом поселке в нескольких километрах от– города, что он делал в критический вечер возле склада, не совсем ясно.

Земба встает, с довольным видом хлопает Корча по плечу:

– Ладно. У меня замечаний нет. Допроси Дузя. Следует изучить его связи. Не продолжает ли он сбывать ворованные материалы? Возможно, это действительно он проник на склад сам или с сообщниками с целью воровства, а склад затем поджег, чтобы замести следы. Поговори с Антосом, но без строгостей, неофициально. Пока у нас нет никаких оснований его подозревать. Репутация у него неплохая. В начале июля он был у меня и просил помощи. Говорил, что Якубяк не раз давал ему распоряжения отпускать со склада материалы какому-то шоферу. Распоряжения он выполнял, но не знает, куда эти материалы потом девались и как за них отчитаться. Жаловался, что оказался между молотом и наковальней: и начальника боится, и ответственности за недостачу на складе. Мы провели проверку, но подтвердить ничего не удалось. Стоит присмотреться к делу и с этой стороны.

– Ну, как тебе живется на квартире у Круляков? – меняя вдруг тему, интересуется Земба. – Дочь у них недурна. Есть на что посмотреть…

– Да, недурна, – без особого энтузиазма соглашается Корч. – Правда, что-то очень уж зачастила ко мне с разговорами. Вместе с Анной Матыс все навязывают мне свою помощь в ведении следствия.

– Помощь со стороны общественности, – шутливо замечает Земба, – в нашем деле вещь полезная. Ее надо ценить.

Земба садится в кресло и придвигает к себе папку с бумагами, давая понять, что беседа закончена.

ГЛАВА VII

Свет низко висящей лампы падает на разложенные по столу бумаги, выхватывает из темноты склоненную коротко остриженную голову Коряча. Вертикальная морщина прорезает его высокий лоб. Корч обещал изучить дело о внезапной смерти Ежи Врубля. Обещание надо выполнять. Начать он решил с документов. Извлек их из архива и вот теперь внимательно читает, испытывая смешанное чувство. На что он, молодой малоопытный офицер, может рассчитывать, если дело это не раз рассматривалось и не было найдено никакой отправной точки для возобновления следствия? Не слишком ли опрометчиво дал он обещание рассмотреть еще раз выводы по делу? Однако рожденный в нем сочувствием и симпатией импульс не угас. Корчу хочется докопаться до истины. Кроется за этим и желание проверить свои силы. Он исследует буквально каждое слово в документах. Впрочем, их, этих документов, не так уж много. Сухая милицейская запись о том, что на берегу озера обнаружен труп неизвестного мужчины. Схемы, протокол осмотра места происшествия и самого трупа. Опознание личности Ирэной. «Бедняжка, что довелось ей пережить, оказавшись перед лицом этой катастрофы. Однако молодчина, сумела взять себя в руки, и у Ясика есть все-таки дом и семья!»

Анджей переворачивает страницу. Протокол осмотра и схема места, где найдена одежда. Выбор места действительно по меньшей мере странен. «Неужели человек, захотевший искупаться, оставил бы свою одежду в самой чаще колючего терновника? В одних трусах дважды пробираться сквозь колючие заросли' Зачем? Чтобы уберечь одежду от вора? В пьяном виде совершаются, конечно, всякие бессмыслицы. Но если так, то на теле действительно должны бы остаться следы царапин. В протоколах же осмотра тела и вскрытия трупа об этом ни слова.

В боковом кармане светлого пиджака, в котором – как следует из показаний Ирэны – в тот вечер был ее брат, остался бумажник с документами и деньгами, в другом кармане – часы.

Ирэна Врубль опознала эти вещи как принадлежавшие ее брату и заявила, что недостает только бумаг, которые Ежи брал с собой, выходя из дома. Однако она не могла сказать, о каких именно бумагах идет речь. Это обстоятельство, судя по всему, было признано для дела несущественным, во всяком случае, никаких попыток выяснить его не предпринималось. Врач, осуществлявший вскрытие, констатировал, что в легких трупа находилась вода, и сделал вывод, что причиной смерти явилась асфиксия. Таким образом, подозрение в насильственной смерти отпало – в воду Врубль входил, будучи живым. Следователь, проводивший предварительное расследование, установил на основании показаний единственного свидетеля, видевшего в тот вечер Врубля, что тот пил в парке водку с каким-то неизвестным человеком. Свидетель – директор Бронислав Валицкий – в тот день, как всегда, вышел вечером в парк на прогулку. Он заметил на скамейке двух мужчин. В одном из них он узнал Врубля. В руках тот держал бутылку водки. Несмотря на поздний час, Валицкий четко видел его лицо – ярко светила луна. Второго мужчину он со спины не узнал.

Анализ на содержание алкоголя в крови Врубля в больнице не проводился. Показания Валицкого придали всей этой истории характер достоверности и правдоподобия: Врубль пил с приятелем водку, потом отправился купаться – обычная бравада в состоянии алкогольного опьянения, а затем внезапный обморок или судорога, – и даже хороший пловец в такой ситуации может пойти на дно. Дело прекратили. Заявления, подававшиеся сестрой покойного, и ее многочисленные жалобы признали неосновательными.

Корч отодвинул бумаги, задумался. Несколько неясных вопросов, безусловно, есть. Во-первых, вопрос об одежде в кустах. Во-вторых, тот факт, что не пропало ничто из вещей, кроме бумаг. Корч был уверен, что здесь Ирэна Врубль не фантазировала. В-третьих, не проверены показания Валицкого. Они признаны полностью достоверными. Конечно, с учетом его общественного положения и репутации. А ведь он мог оказаться лицом заинтересованным, поскольку являлся начальником Врубля. Если тот действительно собирался обратиться в прокуратуру, то его заявление вероятнее всего касалось либо стройки, за состояние которой нес ответственность Валицкий, либо стройуправления, в дирекцию которого он входит. Дело, очевидно, было достаточно серьезным, коль скоро Врубль решился на такой шаг. Начальник стройки из-за пустяка осложнять себе жизнь не станет. Известно: на любой стройке всегда отыщется что-то, чем может заинтересоваться прокуратура.

Размышления Корча прерывает стук в дверь.

– Войдите, – бросает он коротко, неприятно удивленный неожиданным визитом.

Дверь медленно открывается.

– Не помешала? – на пороге дочь хозяина, Ванда. Не ожидая ответа, она входит в комнату, прикрывая за собой дверь.

– Вы все работаете да работаете, – говорит она с кокетливой улыбкой. – Надо же когда-то наконец и отдохнуть. А что это вы читаете? – Она бесцеремонно берет лежащую на столе книгу. – Фи, тоже мне литература – строительство, – пренебрежительно надувает она губки.

Корч не отвечает, пытаясь своим молчанием выразить неудовольствие визитом. Она приходит к нему уже не в первый раз. А у него нет желания завязывать более тесные отношения с семьей хозяев. Так спокойнее, хотя, конечно, и конфликтовать с ними тоже ни к чему.

Молчание квартиранта посетительницу не смущает.

– Меня прислала мама, – сообщает она. – Отец ходил на рыбалку и вернулся с уловом. На ужин будет жареная рыба. Мне поручено вас доставить.

На лице Корча неуверенность. Отказываться вроде бы и неудобно.

– Хорошо, спасибо. Я сейчас приду.

Он складывает бумаги, повязывает галстук. В столовую входит вместе с хозяйкой, которая несет из кухни шипящую сковороду. На столе бутылка водки, рюмки, хлеб, масло.

– Прошу вас, садитесь, пожалуйста, – гостеприимно придвигает ему стул Круляк.

Анджей чувствует себя неловко. Смущается. Круляк, начиная с гостя, разливает по рюмкам водку, поднимает свою:

– Рыбка любит плавать. Выпьем за рыбку и наше доброе знакомство, пан поручик. А то мы вроде и знакомы, и не знакомы. Вы к нам не заходите, а мы с женой тоже не любим навязываться. Но запросто, по-соседски, отчего иной раз не поболтать, поближе познакомиться Мы живем здесь давно. Знаем всех и про всех. Я осел тут еще в сорок пятом, одним из первых. Она вот, – он показывает рукой на дочь, – здесь родилась, здесь выросла, закончила профтехучилище. Выбилась в люди – работает секретарем у генерального директора Якубяка. Не то, что я… простой шофер… Но я свою профессию люблю. В начальники не лезу. Ваше здоровье!

– Мой папочка любит прибедняться: ему, мол, в жизни ничего не надо, – подхватывает Ванда, кривя губки. – Ему и так хорошо. А сам, наверно, клянет себя, что в свое время не использовал возможности… У него еще с войны оставались хорошие связи… Захотел бы – мог устроиться. Но не сумел вовремя подсуетиться, напомнить о себе, о своих заслугах. Ждал, пока о нем вспомнят. Да вот не дождался. В жизни все надо самому добывать. – Но вдруг меняет тему. – Как вам у нас нравится?

– Красивый город. Быстро строится. Много дач. Юзеф Круляк согласно кивает головой:

– И то правда. И город строится, и люди отстраиваются. Теперь пошла такая мода на дачи. Один другого старается перещеголять, показать, как ему в жизни повезло и на что он способен. И все «везучие» в одну кучу сбиваются. Правда, и мы тоже друг дружки держимся. Хотя дети вот наши больше тянутся к тем, к «везучим», те им больше нравятся… Может, оно и верно…

– Конечно, – прерывает его дочь. – Каждому хочется в жизни получше устроиться. Ты вот возишь директора Голомбека. А все говорят, что он стал директором только благодаря своим связям. Сумел их найти, сумел использовать. Теперь и жену устроил директором торга. Чего лучше? Золотое дно! И полезных людей прикормить можно: одному ветчину, другому балычок. На любой вкус. Кто повлиятельнее – тому марочный коньячок, лимончики… Ну, а в ответ на такую любезность тоже, конечно, любезность. И сына после института сразу приняли на работу в воеводское управление. По субботам и воскресеньям он прикатывает сюда на собственной машине. Машину отец тоже устроил вне очереди. По знакомству. И сам машиной обзавелся. Теперь у них есть все: дача, два автомобиля. – В голосе у нее нотки зависти.

– Да, дача у них роскошная, – поддакивает ей Корч. – Я как-то прогуливался в районе этих дач.

Хотя у Голомбека она, кажется, еще не достроена. Там еще работают.

– Отделочные работы, – включается в разговор Круляк. – На первом этаже. Осталось положить паркет – и вселяйся. Первый этаж у них называется подвалом, на самом деле там прекрасные комнаты, и только пол на несколько сантиметров ниже уровня земли. Эти сантиметры и дают право не засчитывать этаж в общую жилую площадь. Теперь все стали так делать, чтобы не превышать установленный по норме метраж. А летом и эти так называемые подвалы, и весь второй этаж сдаются дачникам: местность красивая, лес, озеро…

– Вы были на нашем озере? – интересуется хозяйка.

– Да нет. Все как-то недосуг…

– Обязательно побывайте в воскресенье на пристани. Там у нас кафе, лодки. Можно съездить и на рыбалку.

– Рыбалку я люблю. Вы бы взяли меня как-нибудь в воскресенье с собой, – обращается Анджей к хозяину.

– Отчего же, охотно. Я знаю одно такое местечко, – начинает тот, но дочь его перебивает:

– И я бы тоже с вами поехала…

Круляк заговорщицки смотрит на Корча, прищуривает глаз:

– Ну ясно – новый молодой человек появился. Иначе попробуй разбуди тебя в четыре утра, как же, – обращается он к дочери. – Вы знаете, пан поручик, в воскресенье ее до обеда из кровати не вытащишь. Хотя, конечно, если на свидание, тогда другое дело. Ты мне только всю рыбу распугаешь, – улыбается он дочери. – Лучше уж сходи как-нибудь с нашим квартирантом в кафе, а на рыбалке мы и без тебя обойдемся.

Ванда кокетливо смотрит на Корча.

– Ну, это еще лучше. А потом можно сходить на озеро.

Корч несколько смущен:

– Да, конечно, если удастся выбрать свободную минуту. Приходится много работать, – отделывается он неопределенным обещанием.

– Было бы желание, а время найдется. Мой шеф тоже человек занятой, иногда работает до позднего вечера, но каждое воскресенье обязательно отдыхает. Жена у него умерла, детей нет. Правда, на нас, на местных, внимания он не обращает.

– А тебе-то что? Злишься, что на тебя внимания не обращает? Да он тебе в отцы годится, – хмурится Круляк.

– Ну и что? Зато выгодный муж. Хорошая должность, своя дача, модно одевается, умеет себя держать. Бука, правда, ни с кем не дружит… Конечно, молодой бы лучше, да кому я нужна? – Ванда бросает на Корча томный взгляд.

Анджей встает со стула:

– Большое вам спасибо за ужин и приятный вечер, но мне нужно еще поработать, – он прощается и уходит к себе.

– Не забывайте нас, – провожают его хозяева.

ГЛАВА VIII

Комнату, служащую для кладовщика кабинетом, не так легко отыскать. Она где-то на первом этаже, точнее – в громадном подвале. Корч блуждает по загроможденным материалами закоулкам. Путь ему то и дело преграждают то целая баррикада из оконных рам, то штабель аккуратно сложенных дверей. В одном из коридоров стоят ящики. Сквозь оторванные сбоку доски видно содержимое – плитки ПХВ.

Наконец какая-то свежевыкрашенная белой краской дверь. Свисающая на бечевке снятая пломба, будто указательный знак. «Это, видимо, здесь», – решает Корч и не ошибается.

Небольшая загроможденная ящиками и тюками каморка. У окна, едва пропускающего свет, заваленный бумагами стол. За ним спиной к двери сидит широкоплечий человек. Заслышав скрип двери, он, не поворачивая головы, раздраженно бросает:

– Опять ты неточно обсчитал последнюю партию паркета. Опять ошибка…

Корч останавливается за его спиной, смотрит через плечо. Разложенные на столе накладные датированы двадцать пятым июля. 36

– Кто же это напортачил? – спрашивает он громко. – Здравствуйте, пан Антос.

На звук незнакомого голоса человек резко оборачивается. На пухлой круглой физиономии недоумение.

– А вы кто? – спрашивает он раздраженно. —

Посторонним вход на склад запрещен.

Корч будто не слышит, садится на какой-то ящик и не торопясь достает удостоверение.

– Вы меня не узнаете? Я из городского отдела милиции, – вносит он ясность, – мне нужно с вами поговорить.

Кладовщик как ошпаренный вскакивает со стула.

– Простите. Простите великодушно, пан поручик, не узнал вас сразу. Голова идет кругом, – тон заискивающий. – Садитесь сюда, здесь вам будет удобнее, – придвигает он стул.

– Ничего, спасибо. Мне и здесь хорошо. Тесновато тут у вас.

Кладовщик огорченно разводит руками:

– Что поделаешь? Не нашлось для меня лучшего помещения. Погорельцам не приходится выбирать. Вы опять по делу о пожаре?

– Да. К сожалению, сразу всего не выяснишь. Возможно, мне не раз еще придется вас беспокоить, а пока я хотел бы установить ассортимент стройматериалов, поступивших к вам во втором квартале, и как они были распределены.

Антос театральным жестом вздымает вверх руки.

– Я же говорю, голова у меня идет кругом. Сначала пожар, теперь вот такие условия работы! Разве мне сейчас все вспомнить! За это время столько прошло товара! Оба склада были забиты снизу доверху.

– А кое-кто утверждает, что склады перед пожаром были полупустыми…

Антос хмуро сводит брови.

– И чего только люди не придумают, – пожимает он плечами. – Готовы утопить человека в ложке воды. Один от зависти, другие – из мести. Я тут кое-кого поймал с поличным… Вывел на чистую воду… Ясно – затаили злобу. Вот хотя бы тот же Дузь, директорский любимчик!

– Дузь! – в голосе Корча притворное удивление. – Кто такой?

– Да есть тут один. Украл со склада мешок цемента. Ума не приложу, как это ему удалось. Хотя за всеми, конечно, не уследишь, а тут вечно полно народу толчется. Мой помощник тогда болел, я был один, вот этот Дузь и воспользовался моментом. Цемент отвез директору магазина строительных материалов Борковскому и хотел ему продать. Но Борковский человек кристальной чистоты, махинациями заниматься не станет. Он Дузя задержал и сообщил мне. Я пришел, увидел – точно: цемент с нашего склада. Тогда мы с Борковским сразу же подали заявление в милицию. Возбудили уголовное дело. Дузя судили, но директор Якубяк не уволил его с работы. Взял да и перевел на другой объект. Пустил козла в огород. Вот вам и порядки, вот и борьба за сохранность государственной собственности!

– А у вас какие отношения с директором?

Антос опускает глаза.

– Я вам кое-что скажу, но только между нами. Якубяк хотел выжить меня, но у него из этого ничего не вышло. За плечами у меня многолетняя безупречная служба – честные люди в обиду не дали, защитили.

– Пришлось даже защищать?

– Пришлось. После ухода прежнего директора Якубяк сразу стал ко мне придираться. То я вроде бы выдал без накладной какие-то материалы, то, мол, на складе не ведутся книги текущего учета, то не обеспечивается противопожарная безопасность. Оно все вроде бы и верно. Случалось, выдавал я и материалы без накладной, но всегда только по распоряжению бывшего директора. А вы думаете, при новом что-нибудь изменилось? Якубяк строил себе дачу и тоже давал указания отпускать со склада материалы. Без всякого оформления. По устному распоряжению. Я подумал, как бы это опять не обернулось против меня, и даже ходил к начальнику милиции…

– А какие недостатки отмечались у вас в текущем учете материальных ценностей?

Антос бьет себя пухлой рукой в грудь:

– Как бога кохам, не было никаких недостатков! Один только раз поступление материалов не успели вовремя записать. Можете проверить по акту ревизии. Я зашивался тогда с работой и не успел: то завоз, то сразу отпускай на стройки, а у человека, известно, одна голова… помощник мой вообще спит на ходу…

– Однако вы тоже, кажется, построили себе дом… – фраза звучит как утверждение.

Антос не смущается.

– Построил небольшой домишко, – подтверждает он. – На деньги, доставшиеся по наследству. От дяди. Это легко проверить. Строительные материалы покупал за наличный расчет в магазине. Все документы у меня в порядке.

– Директор Якубяк тоже построился в вашем поселке?

– Не-е-т. Он поставил дом на другом берегу озера, у леса. Подальше от людей. Не хотел, наверно, чтобы другие видели. Я-то, к примеру, чужих глаз не боюсь…

– Скажите, – меняет тему Корч, – почему на складе у вас не было противопожарных средств?

Лицо у кладовщика светлеет, словно озаренное вдруг лучами солнца.

– Это не моя вина, пан поручик. Не моя. Старая, изношенная электропроводка. То и дело короткие замыкания. Сколько я с ней намучился! Просил поменять, предупреждал, писал докладные одну за другой. Все они так и остались у директора. Не только проводку не поменяли, но даже огнетушителей не купили. Вроде бы в целях экономии. А из-за этой экономии миллионы вылетели в трубу! Сколько товара сгорело!

– Кстати, на какую сумму было завезено материалов в последний раз? Я имею в виду в день пожара.

– Не помню. Как бога кохам, не помню! У меня голова идет кругом от всех этих забот! А цифры вы можете получить у нашего главбуха Янохи.

– А какие у вас взаимоотношения с бухгалтером?

Вопрос вызывает неожиданный результат: Антос бледнеет.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Войдя к вам в комнату, я слышал, как вы упомянули о какой-то ошибке в счетах. Вероятно, вы приняли меня за бухгалтера?

– Ну и что? Каждый может ошибиться. Это не человек, а золото. Зато его сотрудницы, это молодые девчонки, вертихвостки… У них только гулянки в голове!

– Яноха давно работает в управлении?

– Двадцать лет. Его привез с собой бывший директор. Они земляки, из Жешува.

– Яноха тоже пришелся не ко двору новому директору?

– Тоже.

– Почему?

– Пан поручик, разве у нас кто-нибудь знает, почему приходится не ко двору? Стали говорить, будто он плохой работник, не имеет высшего образования и потому не соответствует должности. Интересно получается! Сколько лет соответствовал, его хвалили, награждали, а тут сразу на тебе: не соответствует! Институтов он, правда, не кончал и образования у него нет, зато практика! Это поважнее всякого образования. А все дело в том, что Якубяк хотел посадить на его место своего человека. Он сразу стал окружать себя своими людьми.

– Кого вы имеете в виду? Ведь не мог же он на место Янохи посадить Дузя?

– Не о Дузе речь, хотя и таких он жалует. Нет, он тащил молодых, с образованием. Вербовал себе сторонников. Сменил сразу двух начальников строек. Один-то пока еще держится. Сидит на ремонтных работах, а второй прошлый год потонул по пьяному делу.

– Их фамилии? – Корч слушает с интересом.

– Один – Роберт Лопальский, а второй – Ежи Врубль. Этот Лопальский сорвал все сроки строительства, и его пришлось-таки перевести потом на другую работу. А Врубль того хуже – напился пьяным, полез купаться и потонул. Так что из директорских выдвиженцев получился один конфуз. А вы бы посмотрели, как они оба фордыбачились. Все им не так: и стиль работы, и методы, и снабжение, а перво-наперво, конечно, мы, старые работники, пришлись им не по нутру. Что им наш опыт?! Сами, мол, с усами. Вот тебе и допрыгались!

– Ну, если человек утонул, хорошо ли говорить «допрыгались»? – замечает Корч. – Или вы думаете, в это дело кто-нибудь замешан?

Крохотные глазки Антоса вспыхивают.

– Да кому он нужен?! Наоборот, говорили, будто на стройке дела у него плохи: погорел. Ревизия вскрыла вроде бы крупную недостачу стройматериалов. Но тут он утонул, на том дело и кончилось…

Корч прощается. Антос долго еще сидит без движения: «Что он все-таки хотел у меня выведать?» – точит его беспокойная мысль.

Корч возвращается к себе в отдел.

«Интересно, как это удалось Борковскому при виде мешка с цементом, принесенного Дузем, сразу определить, что он украден именно со склада? С равным успехом мешок мог быть украден с любой стройки?»

«Борковский, Антос, – записывает он в блокнот, – выяснить, что их связывает».

ГЛАВА IX

Станислав Дузь – высокий, кряжистый рабочий – едва умещается с противоположной стороны стола, опирается на него всем телом и, явно не зная, куда девать руки, растерянно смотрит на следователя.

– Профессия?

Дузь разводит руками.

– Какая у меня профессия? Работаю разнорабочим на стройке в микрорайоне Заборувек.

– Судим? – Корч отрывает взгляд от исписанного листа.

Дузь сжимает зубы, морщина на лбу проступает резче.

– Да. – ответ звучит коротко и глухо.

– За что?

На губах Дузя появляется ироническая усмешка, в голосе тоже ирония:

– Будто сами не знаете, за что… Вор я. Пойман с поличным. Украл мешок цемента. Получил год условно.

Эта явная ирония Корча настораживает.

– Да, действительно, я что-то слышал об этом… – говорит он медленно.

– Теперь меня опять в чем-нибудь обвиняют?! – в голосе явный вызов. – Опять донос?

– Я хотел бы знать, где вы были пятнадцатого июля.

Дузь пожимает плечами.

– А кто ж его знает? Тут забудешь, что вчера делал, а две недели назад…

– Постарайтесь вспомнить, – многозначительно говорит Корч.

Дузь задумывается.

– Пятнадцатое, пятнадцатое… – повторяет он. – А… так это тот день, когда пожар был?

– Вот именно.

– Ага, я так и знал: кто-то опять хочет впутать меня в историю! На этот раз не выйдет. Пятнадцатого моя жена рожала в воеводском роддоме. С утра мне сообщили, я отпросился с работы и двухчасовым автобусом уехал. А потому как родился сын, пошел в город и с радости напился. Потом меня подобрала «раковая шейка». Всю ночь проспал в вытрезвиловке. Выпустили на следующий день в девять утра. Да еще деньги содрали. А когда я вернулся в Заборув, тут от склада только головешки дымились.

– Хорошо. Посидите тут. – Корч выходит.

– Проверь-ка, да побыстрее, содержался ли Станислав Дузь в воеводском вытрезвителе в ночь с 15 на 16 июля, – поручает он дежурному.

– Как вы были одеты, когда ездили к жене? – спрашивает Корч, возвращаясь.

Дузь снова задумывается.

– Вроде бы я ездил в светлом костюме. Точно После работы переоделся.

– А верхняя одежда: пальто, куртка?

– Нет, в плаще я был, – машинально отвечает Дузь. – А почему вы об этом спрашиваете?

– У вас есть куртка? – перебивает его Корч.

– Есть.

– На работе вы были в ней?

– В ней. Но потом стало жарко, я ее снял и оставил в раздевалке, на вешалке. А недавно забрал домой.

– Кто может входить в раздевалку?

Дузь пожимает плечами.

– Да все могут. После работы раздевалку запирают. У меня ничего не пропало, – он поворачивает голову к двери, в которой появляется дежурный.

Корч встает, подходит к милиционеру, берет у него записку и быстро пробегает ее глазами. Из текста следует, что пятнадцатого июля в восемнадцать часов Дузь был задержан воеводской милицией за нарушение общественного порядка в нетрезвом состоянии и ночь с пятнадцатого на шестнадцатое провел в медвытрезвителе. Освобожден был в девять часов утра шестнадцатого июля после взыскания с него установленной платы.

Корч прячет записку в стол и продолжает допрос.

– Вы сказали, что из куртки у вас ничего не пропало. А вы хорошо ее осмотрели?

– Да что ее смотреть, – недоумевает Дузь, – в карманах у меня ничего не было, нечего и проверять…

– Вы можете принести мне куртку и оставить ее на несколько дней?

– А почему нет? – Дузь старается не выдать своего удивления. – Вижу, все-таки хотят меня впутать… – бормочет он чуть слышно.

– Почему вы так думаете! Надо понимать, что в историю с хищением мешка цемента вас тоже впутали? Но вы же действительно взяли этот мешок? И сами признали это на суде.

– И взял, и не взял. Антос попросил меня выручить его и отнести этот мешок директору магазина стройматериалов. Обещал за это бутылку. Я согласился, жалко, что ли? Он выдал мне цемент, я погрузил его на тачку и отвез Борковскому. А тут как назло у него какие-то милиционеры. Я их увидел, хотел завернуть оглобли, да поздно – меня заметили. Стали спрашивать, что да как, откуда цемент, зачем я его сюда привез? Пришлось выкручиваться – не хотелось подводить Антоса и Борковского. А потом они же оба меня и продали. Антос написал, что я взял мешок без него, а Борковский показал, что я и раньше вроде бы предлагал ему ворованное, а он, мол, каждый раз отказывался. Им поверили. Еще бы! Борковский – двоюродный брат жены Голомбека, а кладовщик – родня председателю Янишевокому. А я – что? Если бы не наш директор Якубяк, мне бы тут вообще житья не стало. Только он и поддержал.

– Почему вы думаете, что против вас опять подали заявление? У вас есть враги?

Дузь мрачнеет. Молчит.

– Да тут такая история… – наконец выдавливает он из себя, низко опуская голову, – сунул я нос не в свое дело…

– В какое дело? Что вы имеете в виду?

Дузь пристально смотрит на Корча.

– А правду говорят, будто это вы спасли на пожаре Яську Врубля?

Корч откровенно озадачен!

– При чем тут это?

– Да я просто так спросил. В городе говорят…

– Что же в этом особенного? – Корч пожимает плечами. – Для того мы там и были. Но вы не ответили на мой вопрос: в какую историю вы впутались? – возвращается он к интересующей его теме.

– Вы человек здесь новый, чужой. Поживете побольше, сами поймете, что к чему… – Дузь говорит медленно и неохотно.

«Кажется, ничего больше я пока от него не добьюсь, – мысленно решает Корч. – Может быть, позже, если удастся завоевать его доверие?»

Уже попрощавшись, Дузь останавливается у двери, переступает с ноги на ногу. Похоже, он хочет сказать что-то еще и не решается. Корч делает вид, что не обращает на него внимания, и ни о чем не спрашивает. Вопрос может его только вспугнуть.

Дузь решается.

– Ладно, скажу вам еще кое-что… Хотите знать правду? Тогда поищите, куда девалась последняя партия паркета, предназначенная для новых жилых домов. Может, и она угодила на строительство дач?… До свидания, пан поручик! – Дузь закрывает за собой дверь.

Корч сидит за столом в глубокой задумчивости. «Директорский любимчик. Чего он боится, если за спиной у него сам директор? Дачи? В числе владельцев дач – Янишевский. Голомбек, Антос и другие. Кое-кто из них связан между собой родственными связями. Но дачу построил и Якубяк, подвергающийся с разных сторон нападкам. Почему? В чем тут дело, в чем причина вражды? – размышляет Корч. «Выявить исполнителей, источники получения строительных материалов, проверить наряды», – записывает он на листке бумаги. – В чем причина конфликта между Якубяком, бухгалтером и Антосом? Якубяк, строя дачу, пользовался услугами кладовщика, следовательно, казалось бы, должен его покрывать и поддерживать. Тем не менее Антос говорит о новом директоре без симпатии. Не может простить, что тот поначалу хотел его уволить? А может, это просто камуфляж, предназначенный специально для него, Корча? Но если так, зачем Антос стал бы обращаться к начальнику милиции с жалобой на действия директора? Перестраховка? А может, просто мелкая месть за то, что тот покровительствует Дузю, осведомленному о разных местных делах и делишках? В частности, о делах на складе? Поделись Дузь этой информацией с директором – и Антос у того в руках. Возможно, заявляя, что видел Дузя возле склада перед самым пожаром, Антос просто пытается убрать опасного для себя свидетеля? Но ведь пуговица, найденная на месте пожара, действительно оказалась от куртки Дузя. Хотя куртку мог, конечно, взять любой из рабочих. Впрочем, зачем куртку? Достаточно было и одной пуговицы. Но зачем вообще кладовщику понадобилось возбуждать подозрение в поджоге? И пытаться все свалить на Дузя?» Все эти вопросы и сомнения Корч записывает в блокнот. На них надо найти ответ.

ГЛАВА X

Клетчатая шерстяная куртка с золотыми морскими пуговицами переброшена через спинку стула. Куртка довольно редкая, настоящая «шотландка». Украшающие ее золотые пуговицы с выбитыми на них морскими якорями и вензелями тоже встретишь нечасто. Одной пуговицы на куртке не хватает, и только черный пучок ниток указывает место, где ей надлежит быть.

Корч достает из стола конверт. Извлекает из него и показывает стоящему рядом сержанту обгоревшую матросскую пуговицу с отчетливо заметными вмятинами.

– Та самая или такая же? – вопрос обращен частично к себе самому, частично к сержанту. Сержант Ян Кольский внимательно рассматривает пуговицы, сравнивает.

– Такая же, как и на куртке, – не очень уверенно говорит он, а потом, осмотрев нитки, добавляет: – Притом, похоже, отрезана, а не оторвана.

– И я так думаю, – соглашается Корч. – Но надо все-таки проверить. Отошлите куртку и пуговицу на экспертизу. Письмо криминалистам возьмите в секретариате, оно уже подписано. Надо только все упаковать. И еще одно: проверьте, бывают ли такие пуговицы в продаже в наших галантерейных магазинах.

– Я и без проверки знаю, что не бывают. Куртка тоже заграничная. Ее Дузь принес?

– Да.

– Я так и думал. У жены Дузя родственники живут в Англии и присылают ей разные тряпки. Эту куртку тоже прислали. Дузь всюду в ней щеголял и не хотел продавать, хотя ему давали за нее хорошие деньги. Жена-то его приторговывает тряпками. Да он и сам не прочь приработать на ворованном цементе.

– Дузь это отрицает.

Сержант пожимает плечами:

– Ясное дело, а кто признается? Все они твердят одно и то же. Послушать их, так в тюрьмах одни ангелы во плоти сидят. А вы читали протоколы по его делу?

– Читал. Я тут недавно его допрашивал и никак не возьму в толк, с чего он взял, что от него обязательно хотят избавиться?

– Ну, для этого у него, может, и правда есть кое-какие основания. Он не ладил с бывшим директором. Директора сняли больше года назад. Официально – за срыв плана строительства, перерасход стройматериалов, бесхозяйственность. Но по углам шептались, что фактически – за кумовство, строительство частных дач и разные злоупотребления. Где тут правда – не знаю. Через нас его дело не проходило. Поначалу мы думали: не миновать следствия. Приезжали разные комиссии, одна даже из самой Варшавы. Работали месяца два. Разбирали жалобы рабочих.

Кое-кто из них писал прямо в министерство. Многое подтвердилось. Акт комиссии был листах на пятидесяти. Его зачитывали на общем собрании рабочих. А потом весь шум вдруг сразу утих. Директор пошел на повышение в воеводство, на вышестоящую должность. На его место прислали Якубяка. К нему направили от рабочих делегацию с жалобой на разные непорядки и незаконные удержания из зарплаты, на отсутствие положенной спецодежды, на плохое питание. Мой зять там работает и все мне рассказывал. Они требовали привлечь к ответственности бухгалтера, председателя месткома и кого-то там еще. В состав делегации входил тогда и Дузь. После этого на общем собрании избрали новый состав месткома, Дузь стал заместителем председателя.

Якубяк быстро решил все вопросы и хотел даже заменить кое-кого из прежних работников, считая их виновными в допущенных беспорядках. Но тут вмешалось воеводство. Взяло их под защиту. И защитило. Все потихоньку спустили на тормозах. Остались только раздоры. Дузя стали побаиваться, поскольку он старался вникнуть во все дела и много чего знал. Но потом Дузь и сам попался. Думаю, Антос работал с ним на пару. Но Антос хитрая бестия и вышел из воды сухим. Люди разное о нем говорят. Может, все это и враки, но кто их там разберет…

– А правда, что Антос состоит в родстве с Янишевским?

– Не с ним. С его женой. Ее девичья фамилия – Антос. А племянница Антоса, Анна Матыс, работает секретаршей у Пыжака. Вертит им как хочет. Оно и понятно: молодая, красивая, а у него жена – мегера…

– А что Врубль, тот, что в озере утонул, тоже кому-нибудь насолил?

– Ну, я вижу, у вас уже побывала Ирэнка! Хотела, наверно, поблагодарить за брата? Она хорошая дивчина, иногда заходит к нам в гости – училась с моей женой в одной школе. Но на истории с братом просто свихнулась. Ей-богу! Ей все сдается, что брата ее убили. Твердит о каких-то бумагах, которые у брата вроде бы пропали.

– А вы это проверяли?

Сержант пожимает плечами.

– Я дела Врубля не вел. Им занимался капитан Жарский. Но, помнится, он говорил, что ничего не подтвердилось. Хотя Врубль, конечно, кое-кому хвост прижал – это точно. Якубяк назначил его начальником стройки. И он сразу выявил какие-то неполадки со стройматериалами. То ли не затребовали нужных, то ли своевременно их не доставили, точно уж не знаю. Но скандал был. Зять рассказывал мне, что Врубль сразу после назначения потребовал финансовой ревизии. Но тут случилось с ним это несчастье, на. том и кончилось.

– Могла быть какая-то связь между этими фактами… – Корч не то спрашивает, не то утверждает.

– Трудно сказать, но особых оснований для подозрений не было. Выпил человек, пошел купаться… У нас нет года, чтобы спьяну кто-нибудь не утонул. Вскрытие показало наличие в легких воды – значит, в воду он входил, будучи живым. Жаль, конечно, парня, но что поделаешь – от беды никто не застрахован.

– Кроме Валицкого, кто-нибудь видел его в тот вечер?

– Свидетелей, помнится, искали, даже давали объявление по радио. Но откликнулся только Валицкий. Он мужик вообще-то неплохой. Похороны организовал за счет управления, семье оказал материальную помощь, выплатил трехмесячный оклад.

– А достоверность показаний Валицкого проверяли?

Кольский смотрит на Корча с удивлением.

– Ну, Валицкого у нас все знают. Какой смысл ему давать ложные показания?

Корч не отвечает. Конфликт, о котором только что рассказал сержант, дает основания предполагать возможность каких-то распрей между Врублем и Валицким. Валицкий как коммерческий директор несет, конечно, полную ответственность и за стройматериалы. Это может иметь существенное значение.

– А вы не знаете, что представляет собой дача, построенная Якубяком? – меняет тему Корч.

Сержант снова пожимает плечами.

– Какая там дача?! Так, собачья конура. Дощатый сарайчик. Якубяк ездит туда на рыбалку. Место он, правда, выбрал неплохое, рыба там есть. И отдохнуть можно: тишина, покой, кругом лес. От дорог далеко. Туристы туда не ездят – не доберешься. Разве что лодкой. У директора есть своя моторка, наверно, оттого он и выбрал себе там участок.

– Круляк говорил мне, что тоже ездит туда на рыбалку. Я все собираюсь сходить с ним.

– Нет, Круляк ловит поближе. На этой стороне озера. Здесь у каждого свое место. Один другому дорогу не переходит. Каждый держится за свое. Оттого у нас тишь и гладь.

Корчу приходят на память слова Дузя: «Я сунул нос не в свое дело. Вы здесь человек чужой, не поймете. Вот поживете, обвыкнетесь…» «Обманчивая тишь?! Как в той луже?» – думает он. Как-то однажды по дороге на работу он ступил ненароком в лужу, оставшуюся после ночного дождя. Вода в ней казалась прозрачной и чистой. Но стоило ему ступить в нее сапогом, как она сразу замутилась и пошла мутными кругами. Однако не прошло и минуты, поверхность ее успокоилась и снова сверкала первозданной чистотой.

«Может, и в этих делах вся муть таится где-то глубоко на дне, невидимая глазу?» – задает себе вопрос Корч.

ГЛАВА XI

Зал кафе «Жасмин» выдержан в старопольском стиле: темные деревянные панели, потемневшие табуреты, лавки. Между столиками перегородки для придания обстановке вящей интимности. Атмосферу интимности призваны подчеркивать и развешанные на стенах бра «под старину» с электрическими лампочками в форме свеч. Крохотные разноцветные абажурчики приглушают их свет.

«Жасмин» считается самым фешенебельным кафе Заборува. Здесь обычно принимают приезжих гостей, Вторая такого рода «резиденция» – ресторан «Новый», живописно расположенный на берегу озера. Оба заведения, в это время вечера обычно забитые посетителями до отказа, на этот раз почти пусты.

Душные июльские сумерки выманили горожан на озеро. А поскольку именно здесь, мимо кафе, пролегает главная «магистраль» к пристани, Корч, заняв укрытый в нише столик подле окна, сам невидимый за тонкими, колеблемыми легким ветерком занавесками, с интересом наблюдает за гуляющими. Чинно, не спеша шествуют мужчины, женщины, дети, целые семьи. Супруги, как водится, парами под руку.

Все в выходных туалетах, словно на празднике. Улица становится похожей на курортный «бродвей», где непременно надо предстать в лучшем своем виде. Поминутно взаимные поклоны, то тут, то там чинные приветствия. Отдельные группки приостанавливаются, сходятся, расходятся или, объединясь, вместе шествуют дальше. «Ба! – думает Корч, – степенности хоть отбавляй, а по сути-то всего лишь мещанская манерность». Корча охватывает острая тоска по варшавской улице, по беспечной толпе, с которой так легко слиться. Здесь же он чувствует себя словно выставленным на витрину на всеобщее обозрение. Его угнетает неустанное докучливое человеческое любопытство. Чувство, что он здесь совсем чужой, еще более усиливается. Доброжелательность, с какой его принимают в Заборуве, представляется ему показной и наигранной. «А не слишком ли я критичен к заборувчанам?» – одергивает он сам себя. Ему становится даже как-то неловко оттого, что он никак не может приспособиться и без конца все сопоставляет, а сопоставления эти оказываются не в пользу города, где ему теперь приходится жить и работать. Отвратительнее всего, конечно, это неприкрытое любопытство: кто, где, когда, с кем. Эти бесконечные сплетни, проникающие и в учреждения. Вот, к примеру, сержант. Ведь дела о Врубле он не вел, однако знает о нем почти все. По слухам, от людей, с которыми соприкасается. Да, права Анна Матыс: в этом городе ни от кого никаких тайн нет. «А любопытно, что станут теперь болтать о моей встрече с Матыс?» – думает Корч и жалеет уже, что согласился с ней встретиться сегодня именно здесь. Ей бы следовало быть осмотрительнее, выбирая кафе. Корч, к сожалению, до сих пор знал о нем лишь понаслышке.

Инициатива встречи принадлежала ей. Она звонила ему несколько раз. Вызывалась помочь, хотела – как она уверяла – поделиться с ним важными для него сведениями. И он, наконец, уступил, хотя отнюдь не был намерен делать это знакомство короче; как-никак, она кузина Антоса, а того не может не интересовать ход ведущегося следствия. Возможно, с ее помощью Антос надеется пронюхать, что и как? Вполне может быть. Но в конце концов неудобно отказывать девушке, и вот теперь он терпеливо ее ждет: «Интересно, чего же она все-таки хочет?»

– Здравствуйте, поручик! Разрешите присесть…

На звук знакомого голоса Корч оборачивается. Валицкий. «Что ему от меня нужно?»

– Пожалуйста, – отвечает он без особого энтузиазма.

– Надо думать, вы предпочли бы увидеть сейчас не меня, а кого-то другого, – улыбается Валицкий, усаживаясь. – Но, увы! Во всяком случае, сегодня. Я пришел по просьбе пани Анны как ее полномочный представитель. Она просила извиниться и отменить встречу. В самую последнюю минуту ее задержал шеф. Дал ей какую-то срочную работу. Возможно, проведал о вашем рандеву. – Валицкий снижает голос. – Антек у нас ревнивец. А я в тот момент был как раз у него, вот Анночка и решила воспользоваться случаем, чтобы попросить меня об этом одолжении. Впрочем, я и сам охотно согласился. Мне давно хотелось поговорить с вами в неофициальной обстановке.

– Добрый день, пани Бася, – поворачивается он к подошедшей официантке.

– Что прикажете, пан директор? Как обычно – коньяк?

– Два коньяка и что-нибудь запить, да похолоднее.

Корч собирается было отказаться, но потом передумывает. Ему небезынтересно, чего будет касаться эта беседа в «неофициальной обстановке». «Опять зондаж, но теперь с другой стороны? Дело Врубля? Однако откуда Валицкому знать, что я интересуюсь этим делом? А может быть, речь пойдет об Антосе?»

– Вас, вероятно, удивляет повышенное у нас к вам внимание? – говорит директор, словно отвечая на незаданный Корчем вопрос. – Ну, это легкообъяснимо. Вы человек здесь новый. Начальник милиции вас ценит. Недавно он сам мне об этом говорил. Мы с ним давние друзья, – роняет Валицкий как бы невзначай. – Впрочем, все мы в городе так или иначе помогаем милиции. Проявляем заботу о ее сотрудниках. Кстати, ваш начальник возбудил ходатайство о предоставлении вам квартиры. Его письмо находится сейчас у Пыжака. Аня говорила мне, что Пыжак взял этот вопрос под личный контроль.

– Спасибо за внимание. Но на свое жилье мне жаловаться не приходится, – отвечает Корч сдержанно. – Я холост. Свободного времени у меня мало, так что дома я почти не бываю.

– Это все так. Я слышал, вы много работаете. А не слишком? – Валицкий улыбается. – Заборувские девушки в претензии – у вас совсем не остается на них времени. А девушки у нас недурны, а?

– Недурны, – соглашается Корч сухо.

– И ни одна вам не приглянулась? Холостяцкое житье быстро приедается. Знаю по себе. В вашем возрасте пора уже прибиваться к берегу.

– У меня не было времени об этом думать, – нехотя отвечает Корч. «К чему эти заходы? Что ему надо?» – думает он.

– Ну, ничего, как говорится: быть бычку на веревочке, – изрекает Валицкий сентенциозно и кивает головой официантке, ставящей на стол заказанный коньяк: – Спасибо, пани Бася!

Потом он поднимает рюмку и поворачивается к собеседнику:

– Прозит! За ваши успехи!

– Принесите еще два коньяка, – обращается Корч к официантке.

– Безотлагательный реванш? – усмехается Валицкий. – К чему спешить? Нам представится еще не один случай. Я слышал, вы собираетесь с Круляком на рыбалку? Если так, можете взять у нас в свое распоряжение лодку. Я председатель и руководитель местного ОСВОДа. У нас свой причал, рыболовные принадлежности, лодки. Я и сам все субботы и воскресенья, как правило, провожу на озере. Так что сердечно прошу к нам на уик-энд. В нашем обществе есть и участки под индивидуальное строительство, – замечает он как бы мимоходом. – Причем получить их могут не только члены нашего клуба, но и любители. Вопросы эти решаю я лично, – приглушает он голос.

– Охотно воспользуюсь вашим предложением в одно из воскресений, – соглашается Корч.

– Давайте договоримся на ближайшее.

– Мне трудно обещать заранее.

– Ну, конечно, конечно – при условии, что у вас выдастся свободный день, – спешит согласиться Валицкий. – Думаю, мне без труда удастся уговорить принять участие в такой прогулке и нашу Аню. Тем более, если она узнает, что поедете и вы, – добавляет он шутливо.

– Вы переоцениваете значение для нее моей особы.

– Не скромничайте. Это уже вторая девушка, проявляющая к вам интерес.

– Вторая? – в голосе Корча удивление.

– Конечно. А первая – Ванда Круляк, наша секретарша. Она что-то слишком уж часто вспоминает своего нового квартиранта. Хотя, правда, и жалуется на его вечную занятость.

– Непонятно, отчего у нее такой повышенный ко мне интерес, тем более что и знакомство у нас шапочное.

Валицкий смеется.

– Интерес? Это, пожалуй, не то слово. А что касается знакомства… Вам же случается порой у них ужинать…

– Единственный раз, – уточняет Корч, начиная раздражаться, – и думаю, последний.

– У вас, видно, и впрямь в голове только расследование этого злосчастного пожара.

– Поскольку на меня возложено это дело… – Корч на полуслове осекается.

– Пусть то, о чем я сейчас скажу вам, останется между нами, – Валицкий переходит на полушепот. – Знаете, я тоже подозреваю: здесь дело пахнет поджогом.

– Я пока ничего не подозреваю, – возражает Корч, – и лишь выясняю обстоятельства и факты, как того и требует наша наука. Делать какие-либо выводы пока преждевременно. А на каком основании вы пришли к своему заключению?

– Не знаю, известно ли вам, что наш кладовщик изобличил в воровстве строительных материалов кое-кого из рабочих и тем навлек на себя их недовольство. Вот теперь, похоже, ему и мстят. Если склады горят накануне ревизии, на кого в первую очередь падает подозрение? На кладовщика, конечно. Предревизионные пожары, – добавляет он шутливо, – штука, кажется, нередкая…

– Вы неплохо ориентированы в специфике пожарных дел, – не без иронии замечает Корч.

– Ничего удивительного – сотрудничаем с милицией, – парирует Валицкий.

– Похвально, что общественность стремится к сотрудничеству с милицией…

Валицкий воспринимает его слова вполне серьезно:

– О, это следствие нашего понятного, впрочем, местнического патриотизма, – поясняет он. – Нам хотелось бы вывести свой Заборув в число передовых городов.

– Ясно. Кстати, вы говорили об ОСВОДе. Часто ли в озере у вас тонут люди?

– Да что вы! Нет, конечно. Все члены нашего общества проходят обучение на специальных курсах. Я сам их организовал. Лодки у нас, к примеру, выдаются только людям, получившим соответствующее свидетельство. Для детей оборудован особый пляж.

Впрочем, не только для детей. Для взрослых – тоже.

– А не случается, что люди купаются в других местах?

– До сих пор таких случаев не было. Хотя нет, совсем запамятовал. Один случай был. В прошлом году. Начальник нашей стройки, подвыпив, спьяну полез купаться в запрещенном месте. Утонул, конечно.

– В годах?

– Да не-е-ет, ваших лет. Молодость есть молодость – бравада… Впрочем, вполне возможно, это была не трагическая случайность, а самоубийство. Ревизия вскрыла на его стройке крупную недостачу стройматериалов. Он их выписывал, а на стройке не использовал. Куда они девались – неизвестно. В свое время я возражал против выдвижения этого человека. Но убедить шефа не сумел. Будь бы у меня эдакий вот майор Земба – другое дело, – вздыхает он шутливо.

Корч жестом подзывает официантку.

– Мне пора, пан директор, – говорит он, расплачиваясь по счету.

– Мы еще встретимся, – в голосе Валицкого какие-то новые, похоже, более жесткие нотки.

ГЛАВА XII

На письменном столе – пакет со штампом лаборатории криминалистики. Корч вскрывает его. «Наконец-то!»

Из присланных материалов экспертизы следует, что найденная на месте пожара улика – пуговица – идентична тем, что пришиты на куртке Дузя. Что касается ниток недостающей пуговицы, то эксперт утверждает, что они носят следы разреза каким-то острым предметом.

Химические исследования, проведенные с целью обнаружения на куртке следов или микроследов воска, результатов не дали. Не обнаружены на куртке следы подпалин или копоти, которые могли бы свидетельствовать, что одетый в нее человек был на месте пожара или имел к нему какое-либо касательство.

«Наиболее вероятно, что совершивший поджог или его сообщник (а этого тоже исключать нельзя), пытаясь создать видимость присутствия Дузя на месте происшествия, воспользовался не его курткой, а отрезанной от нее пуговицей, – рассуждает Корч. – Однако сама по себе пуговица, найденная во дворе склада неподалеку от складских строений, не является еще достаточной уликой, подтверждающей присутствие здесь Дузя в критический момент. Он вполне мог потерять ее там во время тушения пожара или даже вообще в какой-то другой день, а потом ее затоптали в землю. Дузь работает на стройке и часто приезжает на склад за стройматериалами. Помогает их грузить. Это с одной стороны. А с другой: если пуговицу как улику увязать с показаниями Антоса, утверждающего, что он видел Дузя во дворе склада около девятнадцати часов, и если присовокупить к тому же весьма правдоподобный мотив мести кладовщику со стороны Дузя, то эта пуговица может рассматриваться как улика, достаточная для подозрения рабочего в поджоге. В такой направленности подозрений, заинтересован прежде всего Антос как лицо, в силу выполняемых служебных обязанностей почти автоматически оказывающееся в кругу подозреваемых. Давая ложные, направленные против Дузя показания, он отвлекает внимание от себя. Дополнительным мотивом может быть стремление устранить директорского любимчика, который ему, Антосу, испортил немало крови и, возможно, кое-что о нем знает, а заодно нанести тем самым и удар непосредственно по директору. По директору, который намерен был от Антоса избавиться.

Антос не мог предвидеть, что именно в тот критический день жена Дузя родит сына, а сам Дузь уедет из Заборува, получив неопровержимое алиби. Давая показания, Антос, несомненно, не знал об отъезде Дузя. В противном случае он действовал во вред себе. Действительно: если удастся доказать, что именно Антос отрезал и подбросил пуговицу, факт этот в сочетании с его показаниями и с учетом показаний рабочих о полупустом складе изобличит его как совершившего поджог или как инициатора плана и всей операции.

Правда, можно предположить, что Антос видел кого-то другого, одетого в куртку Дузя. Можно. Но лишь в случае, если бы пуговица оказалась оторванной, а не отрезанной и если бы сам Антос не показал, что лично разговаривал у ворот с Дузем, который его якобы обругал. Тут Антос переборщил – это ясно, – размышляет Корч. – И теперь уже подозрения действительно в первую очередь падают на него. Он – лицо материально ответственное. Если на складе имелась недостача, пожар ликвидировал все ее следы перед самой ревизией. Но ведь и у Антоса – алиби. Так ли? В какие временные рамки укладывается критический период? Принять его за время полного сгорания восковой свечи? Но вопрос в том, какой длины и толщины использовались свечи? Если предположить, что склад подожжен с применением стандартных свечей, поступающих в розничную продажу, то время их сгорания составляет около двух – двух с половиной часов.

Антос закрыл склад и сдал ключи в пятнадцать часов. Это доказано. Показания его в этой части подтверждаются отбитой на контрольных часах картон и свидетельскими показаниями сторожа.

Если, выходя со склада, он оставил свечи зажженными, пламя появилось бы примерно около шести. Однако огонь заметили лишь около двадцати часов. Как истолковать этот разрыв во времени? Антос вернулся в Заборув часов в семь вечера. Ключей у него уже не было. Следовательно, теоретически его причастность к пожару вроде бы исключается. Правда, можно допустить, что на самом деле он вышел со склада позднее, а потом переставил контрольные часы на более раннее время. Нет, это, пожалуй, слишком сложно. Чересчур большой риск. Такую манипуляцию могли заметить другие работники, отбивавшие при уходе свои карты. На проходной всегда кто-нибудь есть. А если, создав видимость ухода, он затем вернулся и украдкой забрал ключи, а позже так же незаметно снова их повесил на место и уехал в деревню, допустим, после четырех дня? В деревне люди не слишком строго следят за временем. Они больше ориентируются по солнцу, а не по часам.

Сторож утверждает, что весь день из проходной не выходил. Однако на следующее утро после пожара уборщицы нашли его в здании стройуправления. Он спал мертвецки пьяным в одном из кабинетов. Протрезвев, стал потом объяснять, что все время караулил склад, но, поскольку у него слабое зрение, огня поначалу не заметил. Потом побежал в стройуправление, чтобы вызвать по телефону пожарную команду. Здесь кто-то дал ему глоток водки, и его сразу «сморило».

«Лжет, это ясно, – думает Корч. – Судя по всему, его вообще не было на проходной после ухода Антоса. Попробую потолковать с ним еще раз», – принимает он решение, складывая в сейф дела.

Выйдя из здания милиции, Корч попадает в удушающий жар улицы. Нечем дышать. От энергии и готовности действовать не остается и следа. Он невольно замедляет шаг и, не замечая выходящей из-за угла Ирэны Врубль, чуть не налетает на нее.

– Простите! – Корч смущен.

– Это я виновата, зазевалась… – На лице девушки тоже растерянность.

– Куда это вы так спешите в такую жарищу?… – не очень удачно начинает Корч.

– Да вот вышла на минутку купить кое-что на обед, а теперь тороплюсь на работу, – словно оправдывается девушка.

– Ну, не буду вас задерживать. – Корч хочет уйти.

Девушка стряхивает с себя оцепенение.

– Пан поручик, одну минуту! Скажите, вы… – она вновь смущенно умолкает. Все заранее обдуманные на такой случай слова вылетают у нее из головы.

– Я помню о своем обещании, – произносит Копя сухо, – и с интересующим вас делом ознакомился. Но пока…

– Если бы у вас нашлось немного времени, – прерывает его девушка, – не могли бы вы зайти к нам домой. – В голосе ее просьба. – Ясик просто мечтает познакомиться с вами. А я… показала бы сам кое-какие бумаги. Возможно, они окажутся нужными,

– Хорошо, – неожиданно для себя самого соглашается Корч. – Я приду.

Лицо девушки светлеет.

– Ой, спасибо, большое вам спасибо, – невольно вырывается у нее возглас радости. – Мы живем совсем недалеко, на Ясминовой, четыре, квартира три, на первом этаже. Наш дом почти рядом со стройуправлением.

– Найду, – успокаивает ее Корч.

– Когда вас ждать? Я обычно прихожу домой с работы в начале восьмого. Но могу освободиться и пораньше…

– Сегодня, часов в восемь, – решает Корч, протягивая девушке руку.

Она симпатична ему. Держится просто, естественно. И он не прочь зайти к ней в гости. Ему хочется поговорить с ней в непринужденной обстановке С момента приезда сюда он живет в постоянном напряжении. Под пристальным наблюдением. С товарищами по работе сойтись пока не успел. Для них он все еще «новичок», и потому отношение к нему довольно сдержанное. Начальник ждет, как он себя проявит. Люди смотрят на него с неестественно повышенным интересом. Это вынуждает его к постоянному самоконтролю. Расслабиться он позволяет себе лишь в четырех стенах своей комнаты. Да и здесь его непрестанно осаждает дочь хозяев. Особенно в последнее время. С каждым днем она становится все более навязчивой. Заходит под любым предлогом и без всякого повода с его стороны затевает бесконечные разговоры. «Порхает» по комнате, а выпроводить ее вроде бы неловко. Корчу не хочется осложнять отношений с хозяевами. Пожалуйся они начальству, и придется оправдываться. Майор Земба болезненно чувствителен к общественному мнению относительно поведения своих сотрудников. «Не исключено, он встанет на их сторону, меня ведь он знает мало», – оценивает ситуацию Корч. Все его попытки разрешить эту «добрососедскую» проблему оказываются пока малоэффективными. «И как ее отвадить?» – размышляет Корч, входя в проходную стройуправления,

– Могу я видеть Заляса? – спрашивает он. Заляса, дежурившего пятнадцатого июля, сегодня

на службе нет. Дежурит другой сторож, его напарник. Корча он не знает. Пользуясь этим, поручик вступает с ним в беседу.

– Тяжкая у вас служба, – замечает он с показным сочувствием.

– Святая правда, – согласно кивает головой сторож. – Да кто это понимает?! А всего хуже летом. Сами понимаете – уборка. У каждого какой-никакой, а клочок земли. Днем наломаешься в поле, а вечером сюда, опять на работу. Дохнуть некогда!

– Ну, поспать-то здесь можно, – шутливо замечает Корч.

Сторож принимает его слова всерьез.

– Да оно-то, конечно, так, ничего здесь не случится, – соглашается он, – но другой раз глядишь, директор на ночь глядя наскочит, проверяет, не спим ли. А после пожара так и вовсе житья не стало. Будто мы во всем виноваты. Генеку Залясу выговор влепили, да еще премию срезали. Кто-то на него на клепал…

– По злобе, наверно… – подыгрывает Корч.

– Видать, и впрямь кому-то на мозоль наступил, вот его и подловили, – соглашается сторож. – А у мужика именины были, ну, «глотнул», конечно, малость… Что ж теперь на человека всех собак вешать?!

– Подумаешь – «глотнул», велика важность! – Корч не выходит из роли.

– Да если б только… А то еще докопались, что не было его на проходной. Ну не было… Но сидел-то он в соседнем доме и проходную из окна как на ладони видел… Куда она денется…

– Да ведь и люди все свои были… – осторожно закидывает удочку Корч.

– Известно – свои. Все из конторы. Как с ними не выпить?

Посвистывая, Корч уходит. Этот «кирпичик» укладывается в его пирамиду. «Ключи, значит, действительно можно было незаметно и взять, и унести, не обратив на себя внимания… Теперь остается только тщательно проверить алиби Антоса».

ГЛАВА XIII

Конференц-зал горсовета на этот раз забит до отказа. На сессии, посвященной итогам выполнения плана первого полугодия и задачам на второе, кроме депутатов, присутствуют руководители всех учреждений и предприятий города, весь местный актив. Сессия касается важнейших для города дел. Надо ли говорить, что приглашение на нее, участие в работе, а тем более выступление с трибуны – знак особого внимания и уважения. Оттого к выступлениям готовились тщательно, задолго до совещания. Собирались данные, сопоставлялись и отбирались цифры и в первую очередь, конечно же, свидетельствующие о достигнутых успехах. Список записавшихся в прения был длинным, но ораторы не особенно считались с регламентом и временем собравшихся.

Майор Земба с трудом сдерживает зевоту. Он прекрасно знает всех выступающих и заранее может предсказать все, что они скажут, на чем заострят особое внимание и какие сделают выводы. Сам он сегодня от участия в прениях свободен, ему не надо ни отчитываться, ни докладывать, хотя как депутату присутствовать необходимо. Он при полном параде. В зале духота, и в мундире жарко, но расстегнуть китель неудобно. Это могут расценить как неуважение к повестке дня и собравшимся. На лице у него сосредоточенное внимание, хотя выступающих он не слушает. Наблюдая за струйками папиросного дыма, медленно плывущими в открытые окна, он думает о тех срочных делах, которые из-за этой сессии ему пришлось отложить на завтра. Он свыкся уже с этой своей «повинностью», как и со многими прочими местными нравами и обычаями. Принял их, хотя, правда, не сразу и не без труда.

Прибыл он сюда в 1946 году, пройдя всю войну солдатом до самого Берлина, а потом – по руинам – обратно. Демобилизовавшись, вернулся в родное Кросно, но, увы, затем лишь, чтобы убедиться: возвращаться было не к чему. Дом их, правда, уцелел, но жили в нем чужие люди. Родителей замучили нацисты, однокашников судьба разбросала по всей стране, по всему свету. Ждать ему тут было нечего. С городом его ничто больше не связывало. Жить воспоминаниями? Для этого он был слишком молод. В нем кипела энергия, искавшая выхода. И он отправился искать свое счастье.

Судьба забросила его в Заборув. Поток переселенцев, репатриантов и спекулянтов, рвавшие ночную тишину выстрелы – отголоски черной работы «Вервольфа» и бандитов всех мастей – волей-неволей вынуждали жителей неотложно заняться организацией самообороны. Так ему вновь пришлось взять в руки оружие, но теперь уже в качестве сотрудника милиции.

Земба с удовольствием вспоминал те времена. Тревожные и бескомпромиссные, как сама смерть. Полные неожиданностей. Калейдоскоп событий и постоянно новые люди. Оседали здесь демобилизованные солдаты, переселенцы из-за Буга, из центральной Польши, те, кто, потеряв всех и все, стремился обосноваться там, где ничто не напоминало бы о пережитых трагедиях. Хватало и разного рода бродяг. С течением времени эта людская масса мало-помалу стала как-то отстаиваться, начали зарождаться первые знакомства, крепли связи с чужим поначалу городом и новыми местами. Стал давать первые ростки и местный патриотизм.

Но кое-кто все не мог никак успокоиться, искал приключений, и порой то драки, то дебоши будоражили едва устоявшийся в городе порядок.

Земба, хотя и медленно, но верно продвигавшийся по милицейской служебной лестнице, был одним из стражей этого порядка, а значит, обязан был пресекать, сажать, карать…

Порой невеселые эти обязанности будили в нем чувство горечи: вместе с людьми, которых с его помощью перемалывал в своих жерновах механизм правосудия, уходила часть и его прошлого, кончалась прожитая с ними его собственная юность, таяли в дымке овеянные неповторимым романтизмом времена. Смена людей неким образом обозначала и смену времени, обращая его в историю. В мертвый груз фактов, которых не в силах были оживить даже родительские воспоминания. Как, например, втолковать юнцам, изучающим эту самую историю, что Кацинский, ныне деклассированный и порой спящий на садовых скамейках пьянчуга, объект всеобщих насмешек и презрения, когда-то один вступил в перестрелку с целой бандой и один подорвал потом гранатой бункер, укрытый на берегу озера?

Этот полуразвалившийся и на вид совсем безобидный теперь бункер, место игр заборувской ребятни, в то время разил смертоносным огнем, вжимая людей в землю. И если бы не Кацинский, так и остаться бы им тогда навечно лежать на этой только что отвоеванной земле. Как же передать кошмар пережитого в те дни новому поколению, которое видит в старых бойницах лишь весело щебечущих птиц, а не место земли, изрытой пулеметными очередями из этих бойниц, пахнущий цветами луг? Как передать все это привыкшим с раннего детства к тихим, не расколотым взрывами закатам, к уютным квартирам и облику Кацинского, нетвердой походкой бредущего к пивной будке?

Кацинский тоже из тех, кто не сумел найти места в новой жизни. Оказался лишним. Образования у него не было, а идти учиться он не решился. По характеру гордый и самолюбивый, помыкать собой он не позволял. Держался всегда независимо, и от него охотно избавлялись. Приходилось часто менять работу, а в конце концов он и вовсе остался без места. Получил пенсию по инвалидности. А позже, когда от него ушла жена, – запил. Один ли он такой?

Заглядевшись на уплывающие в окна струйки дыма, Земба весь ушел в воспоминания.

А вот хотя бы Антос. Кто, глядя сегодня на этого заплывшего жирком пройдоху и ловкача, может представить себе былого храброго разведчика, не знавшего себе равных в умении добывать «языков»? Хотя, может, еще тогда, по дороге на Берлин, в нем гнездился уже где-то этот микроб нынешней его сути? В Заборуве никто не знает, что они служили в одном полку. После войны пути их сначала разошлись, Встретились они несколько лет спустя именно здесь. Антос его не узнал. Шрам – след от пули – до неузнаваемости исказил черты его лица. Земба же' Антоса узнал сразу, но не делал попыток возобновить знакомство. Он знал, что кладовщика перетащил сюда его родственник по линии жены, Янишевский, бывший председатель городского Совета и бывший же начальник отдела репатриации. С Янишевским Земба знаком еще по тем временам. И тогда уже поговаривали, что тот не очень-то чист на руку. Хотя, правда, никаких конкретных доказательств тому не было.

Земба про себя улыбается: кто в те годы мог бы доказательно обосновать такое обвинение? Во всяком случае, уж никак не он, Земба, знавший тогда лишь азы охраны правопорядка. Профессиональные знания собирались по крупицам, постепенно, годами. Потом, правда, он подкрепил их аттестатом зрелости, а позже – заочно – училища, и продвинулся по службе. Поднялся по служебной лестнице и Янишевский, став председателем горсовета. Погоди-ка, сколько же прошло с тех пор лет: десять, двенадцать, пятнадцать? Что-то память стала подводить, думает Земба, глядя на Янишевского, который что-то оживленно шепчет на ухо рядом сидящему Голомбеку. Этот тоже вырос на моих глазах, вспоминает майор полного задора юнца, прибывшего тогда в Заборув вместе с родителями. Он помнит, как Ясь Голомбек, в то время едва окончивший школу, начинал свою деятельность в местной молодежной организации. Карьеру он делал быстро – автобиография у него была чистая, как говорится, без сучка и задоринки – и он обрушивал громы и молнии на всех, в том числе и на Зембу, за послевоенную «партизанщину» и мелкобуржуазные пережитки, без зазрения совести «очищая» организацию от всех, у кого в биографии отыскивалось хоть какое-нибудь пятнышко. Женился он на дочери одного из крупных работников воеводства. Затем стал окружать себя «своими» людьми. Вскоре после женитьбы Голомбека в город перебрался двоюродный брат его жены Бронислав Валицкий. Он основал первую в городе строительную контору. Первым делом построил себе дом и тут же вскоре уехал на учебу. Вернулся уже на должность коммерческого директора стройуправления. К этому времени и Голомбек тоже занял директорский пост. «В легкопроме или в промкооперации? Кажется, в легкопроме. Жену пристроил в горторг. Боже, во что превратилась эта некогда славная девчушка! – невольно с огорчением вздыхает Земба, представляя себе расплывшуюся фигуру и неизменно гневное лицо директорской супруги. Правит она в своем торге железной рукой. До Зембы не раз доходили уже на нее жалобы, но это, слава богу, не его компетенция. В воеводстве у нее есть свое начальство. Хотя, правда, ему доводилось слышать о богатых „дарах“, идущих из торга этому начальству. Знает Земба, что и здесь, в Заборуве, родственникам и знакомым, занимающим заметное положение в местной иерархии, тоже кое-что перепадает. Ох уж эти приятельские и родственные связи! Не слишком ли большую роль стали играть они в его городе?! В городе, одним из „отцов“ которого вправе считать себя и он.

В глубокой задумчивости, погрузившись в воспоминания, Земба не слышит, как председательствующий объявляет перерыв. Гул голосов, грохот отодвигаемых стульев возвращают его к действительности.

– Как ты оцениваешь мое выступление? Недурно закрутил, а? – подходит к нему Голомбек.

– Отлично, – кивает головой Земба. Он вновь уже в атмосфере реальной жизни, неотъемлемую часть которой составляют совещания и заседания. «А может, и я втянут уже в этот модус вивенди?» – мелькает вдруг в голове его мысль.

– Ну как, Кароль, по-моему, сессия идет неплохо? И зал полон. Жаль, нет никого из воеводства… – Это Пыжак.

– А разве обещали приехать?

– Зам обещал. Подвел. Ну ничего, надо будет пригласить его еще раз. Может, на заседание комиссии по охране общественного порядка? Как полагаешь, а?

Земба машинально кивает головой:

– На комиссию? Ну что ж… – Особого энтузиазма, правда, в голосе его не слышится, он не любит парадных заседаний.

– Потом можно махнуть на охоту, – добавляет Голомбек. – А вечером Альбин сварганит у себя в новом районном клубе банкетик…

– Это идея. Но не раньше, чем недельки через две, – включается в разговор Янишевский. – К тому времени как раз начнем заселять новый дом. Наведем порядок… Пусть сам убедится, как у нас заботятся о людях…

– Не случилось бы осечки, – с ноткой ехидства вставляет Земба: известно – Янишевский никогда не укладывается в установленные сроки.

– Не случится. Будьте спокойны, – заверяет тот. – Все-таки зам не каждый день в гости к нам наведывается…

– Кстати, ты выделил квартиру для моего офицера?

– Это для новенького, что ли? Пусть чуть подождет. Надо что-то выкроить для Ани. Она давно собирается замуж, а жить негде. Я обещал Пыжаку. Корч твой здесь без году неделя, да к тому же еще сует нос не в свои дела.

– В какие такие не свои? – хмурится Земба.

– Был один такой случай, Янишевский прав, – вмешивается Пыжак. – Недавно тут твой Корч явился к нам проверять какие-то наряды на стройматериалы, а ко мне не счел нужным даже зайти. Хотя ему-то следовало бы знать, что хозяин здесь я. Надо его немного поучить.

– Мне об этом ничего неизвестно, – коротко бросает Земба. – Проверю.

– Вообще-то, сдается мне, парень твой больше смахивает на донжуана, чем на милиционера, – вставляет Голомбек. – Представь себе, он подбирался к нашей Ане. Дело дошло до скандала.

– А Валицкий говорил, что он вообще порядочный нахал, – добавляет Янишевский.

Цель достигнута. Земба задет за живое – он не терпит таких историй и взбешен.

ГЛАВА XIV

Утром майор Земба входит в приемную хмурый.

– Позовите ко мне Корча. Срочно! – бросает он на ходу.

– Поручик Корч в городе. Он приходил в восемь часов, взял документы и тут же ушел.

Земба останавливается у стола секретарши:

– Я, кажется, ясно сказал, что мне срочно нужен Корч. Понятно?

Девушка озадачена вообще-то не свойственным шефу тоном. «Какая муха его укусила?» – думает она, набирая номер телефона приемной генерального директора стройуправления.

– Ванда? Здравствуйте! У вас нет поручика Корча?

– Нет, он у нас сегодня не был, – отвечает Ванда Круляк. – А что?

– Шеф вызывает. Ласточка моя, попробуйте его разыскать. Может быть, он где-нибудь на стройке? И если действительно там, попросите подбросить его на машине.

– А что все-таки случилось? – в голосе Ванды любопытство.

– Да ничего особенного. Вы же знаете, как это бывает с начальством: загорится – подавай, и все тут!

Не успевает она опустить трубку, как на столе ее раздается нетерпеливый звонок и тут же по внутреннему телефону раздраженный голос Зембы:

– Долго мне еще ждать?! Где Корч?!

– Его ищут на стройках…

В трубке неразборчивое ворчание и отбой.

«Что с ним сегодня?» – ломает голову Галина, разбирая утреннюю почту. И только она собирается нести ее к начальнику, как в приемную входит Корч.

– По вашему приказанию прибыл, Галочка! – улыбаясь, шутливо щелкает он каблуками. – Кому я понадобился?

Девушка прижимает палец к губам.

– Тсс! Начальнику. Он весь прямо кипит. Смотри не ошпарься!

– Ладно. – Корч обменивается с девушкой заговорщицким взглядом и нажимает на ручку двери. «Интересно, зачем я ему вдруг потребовался?»

Майор шагает по кабинету с мрачным видом.

– Где ты был? – бросает он резко. – Я жду тебя уже битый час!

– Осмелюсь доложить: выполнял служебные обязанности на строительстве микрорайона! – вытягивается Корч.

– Я слышал, ты обращался в горуправление для проверки каких-то документов. Это так?

– Так точно.

Земба хмурит брови.

– Всякое обращение в горуправление должно согласовываться со мной, а я лично договариваюсь с председателем. Такой порядок установлен, и все обязаны его соблюдать. Я уже говорил тебе об этом. А какие документы тебя интересовали? – голос Зембы становится чуть мягче.

– В ходе следствия выяснилось, что одна партия паркетной клепки, предназначенная для новостроек микрорайона, исчезла, вроде бы как испарилась. Проверка подтвердила, что вся эта партия, поступившая в Заборув двадцать пятого июня и оприходованная на складе, числится выданной со склада фиктивно. Фиктивно, поскольку в действительности на новостройки вместо паркета доставлена плитка ПХВ, которую сейчас там и укладывают. В документах все вроде бы правильно, а паркета нет. Вот я и пытаюсь выяснить, не угодил ли, часом, этот паркет на строительство дач, к «левакам», и проверяю в горуправлении, кто получал в последнее время наряды на паркет, а потом хочу на базе установить, какие наряды там остались нереализованными. Вся эта история, на мой взгляд, может оказаться исходным пунктом для раскрытия причин пожара.

Земба слушает внимательно. Лицо его светлеет – явный признак, что буря миновала.

– План твой утверждаю, – говорит он спокойно. – Но на будущее все визиты в горуправление согласовывай со мной. Таков порядок. Я не желаю больше выслушивать жалоб на своих сотрудников.

Корч выходит. Земба продолжает задумчиво смотреть в окно. «Не слишком ли я сжился с этими порядками и устоявшимися нормами? Может, обюрократился?» – возвращается к нему вчерашняя мысль. Корч чем-то неуловимо напоминает ему самого себя времен первых послевоенных лет. И он тогда был таким же горячим, бескомпромиссным, дотошным. Иные времена, иные условия, успокаивает он сам себя. Иные ли? Неужто те прежние качества перестали теперь цениться? Конечно, в сочетании со знаниями, которых прежде у него не было. Все эти особняки, частнособственнические тенденции, все эти блаты и связи? Нет, что-то я все-таки проморгал, думает он. Когда стала развиваться у людей эта жажда к наживе, к обогащению? Все вроде бы правильно: каждый из них, думает он о Голомбеке, Янишевском, Антосе, Борковском, о их родственниках и друзьях, имеет вроде бы право на хорошую и обеспеченную жизнь. Речь ведь идет о материальной обеспеченности, о максимальном удовлетворении потребностей. Но о таком ли удовлетворении?

Земба пытается отогнать от себя тревожные мысли, берется за бумаги. Бегут часы. Он их не замечает. Из этого состояния его выводит шум в приемной. Чей-то громкий голос, срывающийся на крик.

– Что здесь происходит? – открывает он дверь.

У стола секретарши Кацинский взволнованно что-то ей объясняет. Завидев Зембу, умолкает, низко опускает голову.

– Что здесь происходит? – повторяет Земба вопрос.

– Гражданин Кацинский требует немедленно пропустить его к вам, – сердито объясняет Галина. – А я говорю ему, что сегодня приема нет и пусть приходит в понедельник. Но он требует и еще кричит.

Земба внимательным взглядом окидывает бывшего своего товарища по оружию.

– Заходи, – говорит он. – Заходи, заходи, – повторяет еще раз, указывая жестом на открытую дверь. – Садись, – Земба придвигает стул. – Что тебя ко мне привело?

Посетитель явно озадачен. «Кто это? Сам майор Земба не стыдится знакомства и нисходит до беседы с ним?» Он явился сюда, кипя от злости. Хотел чуть не силой ворваться в кабинет и бросить в лицо ему обвинение в том, что он, Земба, такой же бюрократ, как и другие, и дружбу водит только с местными «тузами». Неожиданное это приглашение сбило его с толку. И вот теперь он молчит, оторопело глядя на хозяина кабинета, который роется в недрах своего начальнического стола и достает оттуда бутылку коньяка.

– Ты еще не забыл меня? – охрипшим вдруг голосом спрашивает Кацинский.

– Не забыл! – ответ звучит твердо. – Почему не заходил раньше?

– Раньше? До того, как окончательно спился? Ты это хочешь спросить? А ты не задумывался, почему я спился?

– Не сложилась жизнь, – медленно говорит Земба. – Что ж, это случается.

– Дело не только в том. Я остался один. И не устоял… А вы тем временем шли в гору. Между нами образовалась пропасть. Я перескочить через нее не смог, а вы не захотели. Протяни тогда кто-нибудь из вас мне руку, не из жалости, а просто по-человечески, по-дружески, и возможно, я бы удержался, но вы жили в другом мире. Знакомства, связи, положение – вот что принималось у вас в расчет. Я нуждался в дружеском участии, получил же милостыню: один позвонил – устроил на работу, второй – помог получить пенсию. Вот и все, чем вы помогли тогда давнему своему товарищу, оказавшемуся в беде…

Земба молчит.

– Может, ты и прав… – говорит он неуверенно. – От меня ты чего-нибудь ждал?

– Ждал. Не для себя. Мне много не надо, – в голосе нотка иронии. – Кружка пива, рюмка водки. А на это у меня хватит – коньяк можешь спрятать.

Майор воспринимает эту иронию как пощечину. «Ну что ж, заслужил», – думает он про себя.

– Ну так говори, чего ты хочешь?

– Ты вот другой раз произносишь с трибун речи. Смотрите, мол, как у нас: тишь, гладь да божья благодать. А если по совести… В одном доме со мной на Ясминовой живет девчушка. Одна воспитывает брата… Врубль ее фамилия. Дочка старого Врубля. Может, ты его помнишь?

Земба кивает головой. Да, он его помнит. Это один из первых поселенцев. Слесарь. Мастером золотые руки звали его на фабрике, когда ее восстанавливали из руин.

– Это ведь он тогда с каким-то парнем – забыл его фамилию – задержал бандюг, пытавшихся тайком вывезти с фабрики оборудование. Потом я как-то потерял его из виду… Говорили, будто вместе с женой он погиб в железнодорожной катастрофе… Это так?

– Так. После их гибели осталось трое детей. Никто даже пальцем о палец не ударил, чтобы им помочь. Сами выкарабкивались. Старший в прошлом году утонул, – медленно говорит Кацинский. – Девчонка работает в магазине. О ней говорят «сумасшедшая»… и потому только, что она никак не может смириться со смертью брата и хочет дознаться, отчего и как он погиб. Сама тихая, скромная, сроду никому зла не сделала. А вот поди ж ты, сегодня на нее ни с того ни с сего напали два каких-то негодяя. Избили. Я хотел было вступиться, да какой теперь из меня заступник… Ткнули раз – я и на мостовой. А они убежали. Но одного я все-таки приметил. Живет тут неподалеку. Длинный такой с белобрысыми патлами. Ездит на «фиате».

– Где это произошло?

– На Варшавской, у продовольственного магазина. Она вышла с авоськой, тут они на нее и напали. Средь бела дня!

– Ладно. Я этим займусь. У тебя все?

– Нет, не все. На прошлой неделе, двадцать восьмого июля, сынок твоего дружка, Голомбека, сбил на своей машине старуху. Сбил, а сам смылся. Люди, правда, записали номер машины, а кое-кто узнал и водителя в лицо…

Земба хмурится.

– К нам сведений об этом не поступало, – заявляет он уверенно.

Кацинский смотрит на него исподлобья.

– Конечно! Весь город знает, что вы с Голомбеком давние друзья, водой не разольешь. Кому охота на рожон лезть – работу в Заборуве не сразу найдешь…

– А что старуха?

– Да ничего, лежит дома со сломанной ногой. Ухаживать за ней некому, живет одна, пенсионерка. Кому за нее вступиться? Девчушка эта Врубль, – приносила ей поесть, а теперь, когда и ее уложили, я один только и остался. Помогаю как могу, да много ли с меня толку… Вот я и пришел к тебе. За справедливостью.

– Ладно, я все это выясню, – коротко бросает Земба. – А ты что-то рано скис.

– Тебе легко говорить. А я уже не тот, что прежде… – Он не заканчивает фразы, медленно встает со стула и протягивает Зембе руку. – Будь здоров. Я пошел. Ладно хоть не забыл, и на том спасибо. А то я уж думал…

Земба провожал его и, стоя у открытой двери, долго смотрит вслед. Потом поворачивается к секретарше:

– Завтра утром ко мне Корча и поручика Яника из автоинспекции.

ГЛАВА XV

Лицо девушки сливается с белизной подушки. Оно угадывается лишь по темному пятну обрамляющих его волос. Ирэна лежит недвижно. Эта недвижность вызывает у Корча тревогу. «Спит или без сознания?»

Он идет к кровати на цыпочках. Цепляется ботинком за половик, опрокидывает стул и едва успевает его подхватить. Голубые глаза широко распахиваются. Лицо Ирэны озаряет улыбка:

– Это вы?! Спасибо, что пришли…

Корча трогает эта неподдельная радость. Девушка ему симпатична. Есть в ней что-то особенное, не как у всех. Какая-то душевность, непосредственность, простота.

Два дня назад вечером он заходил к ней. В столовой его ждал старательно накрытый к ужину стол.

Ясик приготовил для него подарок – собственноручно вырезанного из дерева симпатичного мопса.

– Он будет вас охранять, – смущаясь, сказал парнишка, вручая гостю свой дар.

Корч, поначалу озадаченный и даже чуть смущенный радушным приемом, постепенно оттаивал в обстановке искренней сердечности, с какой его встречали. В двух очень скромно обставленных комнатах он почувствовал себя как дома. Ясик с оживлением рассказывал ему о своих школьных успехах. Ирэна расспрашивала о жизни в Варшаве. И неожиданно для самого себя он разговорился. Рассказывал о себе, о своих жизненных планах, намерениях. Оба слушали его с нескрываемым интересом.

После ужина Ирэна провела его в соседнюю комнату, показала оставшиеся от брата вещи: фотографии, книги, разные записки, бумажник.

– Теперь здесь живет Ясик, но все осталось как при жизни Юрека, – говорила она, перебирая все эти вещи. – Мне вообще порой все кажется, что он вот-вот вернется. Я до сих пор никак не могу смириться с мыслью о его смерти. Оттого, наверно, все ищу хоть какие-то следы того, как и почему могла случиться эта трагедия. Все-таки, я думаю, тут должна быть какая-то связь со стройкой Юрека. Вот здесь его служебные записи и разные документы. Если у вас найдется свободное время, посмотрите их. Я читала, но почти ничего не поняла – у меня ведь нет технического образования. Может быть, вы сумеете обнаружить в них что-то, проливающее свет на всю эту историю, – попросила она, вручая ему папку.

Корч не стал откладывать дело в долгий ящик и тут же, примостившись в уголке, внимательно просмотрел всю папку от первого до последнего листка. Кое-что показалось ему заслуживающим внимания.

– Мне кажется, тут есть довольно любопытные вещи, – проговорил он, захлопывая папку. – Но все-таки особых надежд вы пока не питайте – прошел ведь почти год. Если какие-то следы и остались, то теперь их наверняка уже нет, а человеческая память – вещь ненадежная. Не исключено, что и мне ничего нового установить не удастся. Но договоримся: в этом случае вы поверите, что я действительно сделал все возможное…

– Поверю, – проговорила она шепотом, словно боясь, как бы ее не услышал кто-нибудь посторонний. – Вам поверю. Вы здесь человек новый, ни с кем не связаны. Тогда я, наконец, успокоюсь. Bо всяком случае, буду уверена, что совесть моя чиста…

Ушел он от них в тот вечер поздно, почти в полночь, с неловкостью подумав, что для первого визита слишком засиделся, потеряв чувство времени. Впервые здесь, в Заборуве, он ощутил тогда не назойливое и так претившее ему любопытство, а искреннюю сердечность и доброжелательность. Ему хорошо было в этом доме.

Оттого теперь сообщение о хулиганском нападении на девушку он воспринял как неприятность глубоко личную, а поручение Зембы как дело неотложное и не мешкая сразу же отправился на Ясминовую.

«– Расскажите, как все это произошло? Если вам, конечно, не трудно… – тут же заботливо добавил он.

– Мне почти нечего рассказывать. Днем я забежала на минуту в магазин купить кое-какие продукты. Выхожу и вдруг чувствую сильный удар. Сзади Упала лицом на мостовую. И тут меня стали бить, По голове, по плечам, по спине. Голову я закрыла руками. Вот, – она кладет на одеяло распухшие руки, сплошь покрытые ссадинами и кровоподтеками. – Все это было так неожиданно, что я не успела даже крикнуть. Потом появился наш сосед, пан Кацинский – я услышала его голос. Меня перестали бить и бросились на него. Он упал и тут я потеряла сознание. Очнулась уже дома.

– Вы заметили кого-нибудь из нападавших?

– Нет. Я только слышала их голоса.

– Нападавшие что-нибудь говорили вам, угрожали?

– Нет. Просто, один из них сказал другому: бей – не жалей! А другой что-то крикнул мне, но я не поняла…

– Вы смогли бы узнать их по голосам?

– Не знаю. Все это произошло так неожиданно…

– Из сумочки у вас ничего не пропало? Они пытались у вас ее отнять?

– Нет. Падая, я уронила сумку на мостовую, из нее высыпалась разная мелочь, кто-то ее потом собрал и положил обратно.

– Что могло послужить поводом для нападения на вас? Может быть, вы с кем-нибудь поссорились? Или вам за что-нибудь мстят?

– Понятия не имею, – отвечает девушка тихо.

– А вам в последнее время не случалось быть свидетельницей какого-нибудь события, происшествия, преступления, ну, вообще чего-нибудь необычного?

– Не припоминаю ничего подобного.

– Какой-нибудь скандал в магазине?

– Да нет же!

– С кем и на какие темы в последние дни вы говорили?

Девушка морщит лоб, силясь припомнить.

– Разговаривала с подругами в магазине. О разных домашних делах и заботах, о тряпках. Разговаривала с паном Кацинским. Он хороший человек. Над ним потешаются как над пьяницей, но я думаю, он пьет с горя. Кацинский рассказал мне о несчастье, случившемся с пани Яховской. Это у нас тут одна старушка пенсионерка, живет неподалеку. Ее сбил автомобиль, и теперь она лежит дома со сломанной ногой. Кацинский просил за ней присмотреть, и я делала что могла: приносила продукты, готовила обед. Оказалось, она хорошо знала моих родителей и брата. Много о них рассказывала. От нее я узнала, что Юрек в последнее время встречался с каким-то молодым шофером, который живет где-то недалеко от нас. Я ничего не знала об этом его знакомстве. Может быть, за этим что-нибудь кроется? Как вы думаете?

– Прежде всего я хотел бы установить, кто вас избил и за что. На сколько дней вы освобождены oт работы?

– Пока на десять. Врач сказал, что потом продлит… У меня оказались сломанными три ребра и поврежден позвоночник. Придется полежать.

– Ясно. Я прошу вас не впускать в квартиру никого постороннего, дверь открывать только через цепочку. Может быть, вам нужна какая-нибудь помощь?

– Спасибо, большое спасибо! У меня же есть Ясик. Сейчас у него каникулы… Но и вы о нас не забывайте.

– Буду наведываться в свободную минуту. А сейчас я хочу еще побеседовать с вашим соседом, – говорит он, вставая.

Кацинский дома. Изрезанное морщинами, изможденное лицо, трясущиеся руки. Неверные движения.

«Да, с ним нетрудно было справиться», – думает Корч, глядя на хозяина, который, прихрамывая, ведет его за собой в комнату.

– Вы сделали заявление по поводу нападения на гражданку Врубль, – официально начинает беседу Корч.

– Да, я был вчера у начальника милиции.

– Расскажите мне все о нападении на Врубль и что лично вы видели?

Корч уверен, что не услышит ничего интересного. «Наверняка был пьян, как обычно», – думает он. Ему уже успели рассказать об этом пропойце, и на его сколько-нибудь достоверные показания он не рассчитывает.

И вдруг – приятная неожиданность. Кацинский описывает все четко и точно. Описания внешности нападавших на редкость яркие и образные.

– Вам не откажешь в наблюдательности, – признает он с уважением, выслушав рассказ.

Этот отзыв доставляет Кацинскому явное удовольствие.

– А вы думаете, пьянчуга, так уж и видеть не способен? – в голосе Кацинского нотка горечи.

«Ирэна, пожалуй, права, считая, что он пьет с горя», – мелькает у Корча мысль.

– Я бросил пить, – произносит Кацинский, словно прочитав мысли Корча. – Кажется, я еще нужен людям. Возьму вот под опеку Ирэну. Сдается мне, вся эта история не простое хулиганство, – добавляет он. – Смахивает на то, что они давно ее выслеживали и знали, когда она ходит в этот магазин. Сумку-то они у нее не отняли и даже не подобрали выпавших на мостовую денег. А там было около пятисот злотых. Я сам потом их собирал.

– Как вы думаете, за что ее избили?

– Трудно сказать. Может быть, это как-то связано со смертью ее брата? Она ведь все продолжает искать свидетелей, пытается выяснить обстоятельства его гибели. А история действительно странная. Вот и получается: если она напала на след, и кто-то вдруг почуял для себя опасность… Может, хотели ее запугать?

– А у вас тоже есть сомнения в том, что смерть Врубля – несчастный случай?

Вдоль губ Кацинского снова горестные морщинки.

– Вы, пан поручик, первый, кто интересуется моим мнением. Юрек Врубль был лучшим пловцом в Заборуве. Такие не тонут.

– Даже в пьяном виде?

– Не верю я, чтобы Врубль пил. Никогда я этого за ним не примечал. На моих глазах дружки его не раз приглашали. Но он всегда отказывался. А как-то раз его приглашал даже сам Валицкий. На пристани, возле кафе. Я сам слышал. Сначала они о чем-то спорили, все про свои строительные дела, а потом Валицкий и предложил ему зайти выпить. Юрек только махнул рукой, повернулся и ушел.

– Они ссорились?

– Да нет, пожалуй… Уж больно просительный голос был тогда у Валицкого…

– Это еще ни о чем не говорит,

– Кто его знает… Может, и не говорит… Я в этом не разбираюсь. А вы видели место, где нашли одежду Юрека?

– Нет.

– Посмотрите. Ни один дурак, даже во хмелю, не полезет голяком в такие заросли терновника. А и полезет, так всю шкуру себе обдерет о колючки и сразу протрезвеет. Только полному идиоту может взбрести в голову прятать в таком месте свою одежду. Да и зачем бежать потом триста метров в одних трусах по берегу, когда одежу можно повесить на дерево у самой воды, и она будет у тебя на виду. Нет, тут, похоже, кто-то специально забросил ее в кусты, чтоб подольше не нашли…

– Значит, вы считаете, кто-то хотел избавиться от Врубля? Зачем?

– Как зачем? Он работал на стройке – много чего мог знать и видеть… А молчать, видно, не хотел, Скажу вам, он, как и его отец, был парнем честным. Я хорошо знал его отца.

– У вас есть основания думать, что на стройке не все было в порядке?

Кацинский иронически усмехается.

– А вы сходите сами в Украдино. Откуда взялись там все эти дворцы?

ГЛАВА XVI

Имя «патлатого блондина» описанного Кацинским, Зигмунт Базяк. Ему двадцать четыре года, по профессии шофер, по специальности не работает – лишен водительских прав. В милиции о таких говорят: «С биографией».

Что же это за биография? Несколько судимостей за нарушение общественного порядка в пьяном виде, за нанесение телесных повреждений и дебоши. Штрафы за него платила обычно из скудных своих средств его мать – уборщица горторга, подрабатывавшая еще и в частных домах своим нелегким уборщицким трудом. Это она, всякий раз болея за «неправедно обиженное» свое чадо, расплачивалась за «детские его забавы» и выкладывала порой последний грош. Он же особых угрызений совести от этого не испытывал ни вту пору, когда находился еще на ее иждивении, ни позже, когда стал зарабатывать сам, поступив на работу шофером в отдел снабжения строительного управления. В этот именно последний период и случилось с ним дорожное происшествие. Выезжая как-то из воеводского центра, он ощутил вдруг жажду. Зашел в придорожный буфет. Попросил что-нибудь выпить. Для буфетчицы такого рода просьба звучала однозначно. Она налила ему сто граммов. С минуту он колебался, потом опрокинул содержимое в рот. Водка пришлась по вкусу. «А, что там! Авось пронесет», – решил он про себя. Попросил еще сто граммов, потом еще.

Когда садился за руль, в голове слегка шумело… Решил наверстать время, проведенное в буфете. Нажал до отказа педаль акселератора. В одном из придорожных деревень из-за плетня на дорогу вдруг выскочил мальчишка. Базяк его сбил. Краем глаза заметил, как, отброшенный ударом, тот отлетел в сторону. Он не остановился. Испугался не столько содеянного, сколько его последствий. Попытался скрыться. Прибавил газа. Все происходившее потом рисовалось в памяти в каком-то странном замедленном темпе. Несколько резких лихорадочных движений и… вместе с машиной он полетел в кювет. Потерял сознание. Здесь и нашла его машина автоинспекции, вызванная кем-то из случайно видевших, как он сбил в деревне ребенка. Его задержали. В крови у него оказалось свыше одного промилле алкоголя. Сбитый в деревне мальчишка умер. Одним словом, ни на какие смягчающие обстоятельства рассчитывать не приходилось. Поначалу он запаниковал – где мать возьмет денег на адвоката? В камере вместе с ним сидели разные люди. На фоне историй, которые они рассказывали о своих «похождениях», его собственное дело стало как-то меркнуть, и постепенно он успокоился. В конце концов нашелся у него и опытный адвокат. Как позже он узнал от матери, помог всесильный пан Лучак. Он решил принять участие в судьбе отпрыска несчастной женщины, приходившей убирать его дом. В результате все обошлось лишением Базя-ка водительских прав и пятью годами заключения. Через три года его условно-досрочно освободили за примерное поведение: пригодились советы сотоварищей по камере. Уж они-то знали, как себя вести, чтобы сократить срок отсидки.

Сотоварищи эти импонировали ему и оказанным доверием, и полным презрением к общепринятым нормам жизни в обществе. Культом силы и своей исключительности. Культ этот он от них перенял. Когда вернулся из заключения, встреча с домом, радость матери – все показалось ему каким-то слащаво-сентиментальным и чуждым. Дом этот, весь прежний уклад жизни его больше не устраивали. Он стал теперь иным и хотел жить иначе. Как? Он и сам еще не знал. Однажды лишь он послушался совета матери и пошел сказать «спасибо» своему благодетелю – пану Лучаку. Пошел не столько из чувства благодарности, сколько оттого, что воображение его поражало лучаковское богатство. Хотелось узнать, как этот человек сумел сколотить миллионы и обрести ту власть и всесилие, о которых в городе ходили легенды.

Лучак принял его не в особняке, о котором мать рассказывала всяческие чудеса, а в скромной конторке своей авторемонтной мастерской. Принял как самого последнего сопляка, нашкодившего по непролазной своей дурости, и даже не предложил сесть. Однако все это не только не оттолкнуло Базяка, но, скорее, напротив, еще более усилило его преклонение перед «всесильным паном Лучаком». И когда Лучак предложил ему работу в своей мастерской, Базяк это предложение с радостью принял, не спросив даже о зарплате. Потом он сам себе удивлялся. Рассчитывал, что Лучак его не обидит. И действительно тот его не обидел, но работать заставлял до седьмого пота.

– Запомни, сопля, – бросил он на ходу, заметив однажды шатающегося без дела Базяка, – я деньги плачу за работу, а не за безделье. Это тебе не государственная богадельня.

Как-то раз Базяк попался на мелком воровстве. Его вызвали к всемогущему хозяину. Тот не стал пугать его милицией, не грозил, не кричал, а просто врезал ему по физиономии и высчитал из получки стоимость украденной детали, хотя он и не успел даже вынести ее из мастерской.

– Знай, – миролюбиво завершил воспитательную «беседу» шеф, – на воровстве у меня не проживешь.

Зато оказалось – и в этом Базяк довольно быстро убедился, – прожить вполне можно, если беспрекословно слушать, исполнять и молчать. Ему не раз доводилось слышать обрывки разговоров хозяина с клиентами. А среди них – он знал – были и директора разных предприятий, и довольно высокопоставленные чины Заборува, и даже воеводства. Однако и с ними хозяин держал себя независимо, с достоинством, а порой и нагловато, свысока.

«Услуга за услугу, – случалось, говорил он, когда речь заходила о плате за работу, и коротко пояснял: – Тут не дает мне покоя фининспектор». Или: «Мне нужен паркет…»

Сделай мне то или устрой это.

И ему делали и устраивали все, о чем бы он ни просил, не прекословя. Возможно, роль тут играло и то, что Лучак знал буквально все о разных делах и делишках своих клиентов и постоянно стремился быть в курсе всех городских событий. Нередко он расспрашивал и Базяка, а с течением времени стал даже специально поручать ему сбор разного рода информации. И надо сказать, Базяк справлялся с этими заданиями вполне успешно. У него был нюх на такие дела, и шеф сумел это оценить. Он стал использовать его сначала для выполнения разных мелких заданий, а потом и более крупных, хотя, правда, даже в этих случаях Базяк не посвящался во все детали операции и знал лишь отдельные ее фрагменты. Во все детали хозяин не посвящал никого.

При последней беседе Лучак поинтересовался его знакомствами: с кем дружит, кто такие, где живут, чем занимаются?

– Мне нужен человек, способный выполнить любое поручение и при этом молчать, – заключил он беседу.

Базяк тут же подумал о Сливяке – своем однокашнике. Биография у того чистая, если не считать одного дела о хулиганстве. Родители – люди обеспеченные, оба врачи, Работать Сливяку нужды не было, и он на общественных началах вел дискотеку в Доме культуры. Парень крепкий, нагловатый и принципы разделял те же, что и Базяк.

– Есть у меня один на примете, может, и сгодится, но смотря на какое дело, – ответил он хозяину.

– Надо одной девке ребра посчитать – а то суется, куда ее не просят, по милициям шляется, – пояснил Лучак,

– Это можно. Для этого Сливяк годится. А вдруг нас сцапают?

– Это уж ваши заботы. Главное – держать язык за зубами. А вас я в беде не оставлю. Но если продашь, пеняй на себя…

…Сидя в милиции напротив поручика, немногим по возрасту старше, чем он сам, Базяк оценивает ситуацию: «Похоже, пьянчуга меня все-таки приметил, его, выходит, работа. Девка исключается – она нас не видела, это факт. И вообще никто не видел. Вот чертов старик! Зря не сказал я о нем хозяину. Но ведь он сам приказал: „Не приходить, пока все не утихнет. В случае чего – ты в отпуске“.

«Вот и не пришел… И Сливяк не знает, что меня сцапали. Как бы ему сообщить?»

Корч не спеша записывает анкетные данные задержанного. Видит его старательно скрываемое беспокойство. «Чем дольше его выдержу, тем скорее расколется», – думает он про себя. На столе папка сдокументами. Корч передвигает ее так, чтобы Базяк мог прочитать на обложке свою фамилию. «Ага, заметил, – перехватывает он брошенный украдкой взгляд. – Ладно, подожду еще». Корч делает вид, что внимательно читает какие-то бумаги, затем роется в сейфе, что-то записывает. Листок с записями кладет перед собой.

– Итак, при каких обстоятельствах вы совершили нападение на женщину? – спрашивает он неожиданно. – Какую цель вы оба при этом преследовали?

«Узнали о Сливяке», – ахает про себя Базяк, мурашки бегут у него по спине.

– Не знаю, о каком нападении вы говорите, – произносит он неуверенно.

– Так. Значит, ты совершил несколько нападений?

Базяк явно растерян. «Влип», – проносится у него в голове.

– Никакого нападения я не совершал, – отвечает он решительно.

– Что ты делал утром пятого сентября?

– Точно не помню. Надо подумать.

– Отвечай быстро!

– Был дома.

– Что ты делал дома в такое время?

– Спал. Я в отпуске.

– Кто это может подтвердить?

– Мать.

– Мать весь день была дома?

– Нет, утром она уходит на работу.

– Кто еще тебя видел?

– Да вроде никто. Я же говорю – дома был.

– В котором часу из дома вышел?

– Не помню.

– Значит, все-таки выходил? Где встретился с приятелем? Что вы делали в полдень на Варшавской?

– Я там не был.

– А где вы с приятелем в это время были?

– Никакого приятеля со мной не было. – Базяк начинает обретать уверенность. – Это не я должен вам доказывать, что меня там не было, а вы, что я там был и совершил какое-то нападение!

– Всему свое время, – Корч по-прежнему спокоен и невозмутим. – Советую подумать и самому во всем признаться. – Отведите задержанного в камеру, – обращается он к милиционеру.

«Действительно, с уликами дела обстоят неважно, – прикидывает Корч. – Этот паршивец прав: я должен доказывать, что он там был. Ирэна их не видела. Остается один Кацинский. Свидетель, прямо скажем, не очень надежный. Защита сразу же выдвинет аргумент: алкоголик – с пьяных глаз померещилось. Но самое уязвимое место – мотивы. Ограбление – отпадает. Попытка запугать? Но тогда они должны были бы хоть что-то ей сказать. А может, и сказали, но она не расслышала? Не слышал ли Кацинский? Забыл его об этом спросить».

Этот вопрос следует выяснить еще до очной ставки. Корч решает пойти к старику вечером. Говоря по совести, ему хочется, пользуясь случаем, заглянуть и к девушке. «А вдруг она еще что-то вспомнит?» – ловит он себя на попытке отыскать для этого визита какой-то предлог.

У дома на Ясминовой толпа людей.

– Что случилось? – спрашивает Корч у ближайшего из зевак с чувством вспыхнувшей вдруг тревоги за Ирэну.

– Да ничего особенного. Пьянчуга вон с лестницы свалился, – отвечает тот безучастно.

Корч пробирается сквозь толпу. На лестничной клетке – неестественно скорченное тело. Кацинский. Корч склоняется над ним. Сомнений нет: Кацинский мертв.

ГЛАВА XVII

Старинные часы с кукушкой, украшающие витрину часовой мастерской, показывают шесть, когда Корч входит в расположенный поблизости ресторан «Новый». В ресторане сегодня людно. Все столики заняты. В окна сыплет мелкий дождь, прогнавший с озера гуляющих, и сейчас здесь собралась чуть ли не вся заборувская элита.

Корч видит немало знакомых лиц. Поначалу у него появляется даже желание повернуть обратно: опять словно на вилке любопытных взглядов. Но только в «Новом» можно в это время съесть что-нибудь горячее, а он устал и голоден. Обводит зал внимательным взглядом, отыскивая свободный столик. В этот момент один из них как раз освобождается, правда, у самого входа на кухню, но ему это неважно. Он не собирается здесь засиживаться. Лишь бы что-нибудь съесть…

С утра во рту у него не было маковой росинки. День выдался трудный. Смерть Кацинского, единственного свидетеля нападения на Ирэну, как бы автоматически лишала всякой возможности доказать участие Базяка в нападении и выяснить его мотивы. Разве что сам Базяк решит признаться и выдать своего сообщника. Но на это рассчитывать трудно. На допросе он категорически все отрицал. Шансы на то, что он вдруг одумается, невелики. «Вероятно, – прикидывает Корч, – он понял, что в руках у нас нет никаких доказательств, кроме свидетельских показаний Кацинского. А теперь нет и этого доказательства». Корч опросил вчера жителей дома на Ясминовой. Сведений – кот наплакал. Кто-то слышал крик и шум, кто-то, возвращаясь домой, видел со спины фигуру мужчины, поднимавшегося вверх по лестнице. Только фигуру, вернее даже силуэт, поскольку на лестнице было темно: неделю назад перегорела лампочка. Дворник живет во флигеле и в дом заглядывает редко. Он работает еще где-то по совместительству и, кроме того, имеет в деревне земельный участок. Одним словом, дворник в доме не был целую неделю, и на лестнице по-прежнему темень. По вечерам карабкаться по ней приходится чуть ли не ощупью.

– Кто бы мог подумать, что случится такое несчастье, – оправдывался дворник, вызванный работниками милиции. – Наверно, опять напился, – поясняет он тоном человека, хорошо осведомленного о подноготной своих жильцов. – Разве тут за всеми углядишь…

Он говорил что-то еще долго, нудно и не по существу, но Корч его уже не слушал. Подгоняемый тревогой (а вдруг дело не ограничилось Кацинским), он поспешил к Ирэне Врубль. Ясика дома не оказалось, дверь открыла сама Ирэна. Неожиданный визит Корча застал ее врасплох, а известие о смерти Кацинского буквально потрясло. Слезы градом катились по ее похудевшему лицу.

Кацинский заходил к ней часа два назад, справлялся о здоровье и собирался потом идти в магазин за продуктами. Спрашивал, не надо ли купить что-нибудь и ей. Она поблагодарила. Ясик все уже купил. Кацинский ушел и пообещал заглянуть вечером. После его ухода к ней в квартиру никто не звонил и не стучался. Никого из посторонних она не видела.

Корч вздохнул с облегчением. Ведь избиением дело могло не ограничиться. Хотя, конечно, Базяк арестован, но его сообщник… Корч взял у Ирэны обещание никого постороннего ни под каким видом в квартиру не впускать и сбежал вниз – ему надо было присутствовать при осмотре места происшествия.

Осмотр трупа произвел, довольно, впрочем, поверхностно, врач ближайшей поликлиники. Только его и удалось отыскать. По мнению врача, никаких следов насилия на трупе не было, а ушибы и телесные повреждения, вызвавшие смерть, вероятнее всего результат падения с лестницы. Упасть же с нее пара пустяков: крутая, с высокими деревянными стертыми ступенями и скользкими шаткими перилами: несчастный случай здесь вполне возможен, даже если по этой лестнице поднимался трезвый человек. «А был ли Кацинский пьян?» Рядом с его телом валялась разбитая бутылка из-под водки. Алкоголем пахла одежда, но изо рта запах спиртного не чувствовался. «Ирэна Врубль утверждала, что Кацинский был трезв. Возможно, он только купил водку и нес бутылку домой, когда на него напали и сбросили с лестницы?»

Однако для подтверждения такой версии не находилось никаких убедительных доказательств. Не дал их тщательный осмотр комнаты и лестницы. В комнате не видно было никаких следов борьбы или насилия. Все вещи стояли на прежних своих местах, как и в тот раз, когда Корч приходил сюда для беседы с Кацинским. Замеченная якобы кем-то из жильцов фигура незнакомого человека могла оказаться плодом воображения или ошибкой – в темноте не так уж трудно ошибиться. Нельзя исключать и того, что набивавшийся в свидетели просто хотел привлечь, к себе особый интерес – в Заборуве, где каждое такого рода событие становилось сенсацией, любой свидетель, что-то видевший или слышавший, сразу делался центром повышенного и всеобщего любопытства. Одним словом, рассказ о каком-то «незнакомце» вполне мог оказаться досужим вымыслом. Хотя, конечно, нельзя исключить, что кто-то приходил за Кацинским и, поджидая его, укрывался на лестнице. «Но почему именно за Кацинским? Версия „заткнуть рот“ свидетелю маловероятна, если принять во внимание, что Базяк арестован, а информация о ходе следствия и выявленных им обстоятельствах не может просочиться сквозь стены милиции».

Впрочем, в этой дыре все как-то «просачивается». Можно допустить, что задержание Базяка не прошло незамеченным и весть эта широко разнеслась по городу, дойдя до ушей его сообщника. Тот сразу сообразил, откуда грозит опасность. Он ведь тоже видел Кацинского и понимал, что только Кацинский, единственный свидетель, может представлять для них обоих реальную угрозу. Если Базяк задержан, значит, на него указал Кацинский. В любой момент он может указать и на второго, дав обличающие его показания. Следовательно, надо заткнуть ему рот. Предположим даже: сообщник Базяка уверен, что Кацинскому неизвестны их фамилии, но он не может не считаться с вероятностью того, что тот запомнил их лица и при очной ставке их опознает. «Да, похоже, Кацинский запомнил их лица, – может размышлять сообщник Базяка, – хорошо запомнил. Руководствуясь нарисованным им словесным портретом, милиция почти сразу вышла на Базяка. Следовательно, и второй портрет может оказаться не менее точным».

Собственно, только «портретный» путь теперь и оставался. Все сотрудники милиции получили словесный портрет и приказ начать розыск человека с описанной внешностью. Занялся этим и сам Корч. Действовать надо было немедля. Без установления сообщника практически не оставалось шансов изобличить Базяка. Времени в обрез. При сложившейся ситуации через сорок восемь часов его придется освободить, поскольку прокурор не даст санкции на арест. Выйдя же на свободу, он войдет в контакт с сообщником, и вместе они заметут все следы, которыми пока еще можно воспользоваться. Итак, на счету каждая минута. Корч проводил десятки бесед. И все впустую: два варианта навели на ложный след, а одно показание, что человека примерно описанной внешности видели в ближайшем мотеле, оставалось пока непроверенным.

Этот мотель, укрывшийся в лесу, служил, как выяснил Корч, прибежищем для любителей выпить вдали от чужих глаз или провести ночь с девицей.

Корч отправился туда на служебной машине.

Хозяин мотеля внимательно изучил словесный портрет и, возвращая его Корчу, довольно уверенно заявил:

– Да, похожий на этого человек у нас бывает, только в действительности он, пожалуй, значительно старше. Наезжать к нам с девицей стал примерно с середины прошлого года. Вот, пожалуйста, поищите, – протянул он Корчу регистрационную книгу. – Ах, вы не знаете фамилии? Ничего страшного. Мы регистрируем и адреса постоянного места жительства.

Без особой уверенности Корч начинает листать книгу регистрации постояльцев. «Где гарантия, что этот тип вообще зарегистрировался? Кроме того, он мог назвать вымышленные имя и место жительства. Сунул администратору „красненькую“ – и никаких забот. Однако поискать все-таки следует».

Перелистывая страницы регистрационной книги, Корч натыкается на фамилию Валицкого. Встретились имена и еще нескольких заборувских нотаблей. Корч старательно выписал все знакомые фамилии и даты визитов. На странице, датированной пятнадцатым сентября прошлого года, снова фамилия Валицкого. «Пятнадцатое сентября… – Эта дата что-то ему напоминает. Но что? Ах да! День смерти Ежи Врубля! Но ведь Валицкий показал, что пятнадцатого сентября около двадцати двух часов видел Врубля распивавшим водку с каким-то неизвестным». Корч впивается взглядом в запись, отыскивая время регистрации. Есть! Двадцать один час. Комната номер восемь. В эту же комнату записана и некая Иоанна Зях из Калинувки. «Ясно – они были вместе. Но если их зарегистрировали в двадцать один час, значит, Валицкий не мог находиться в двадцать два часа в Заборуве и, следовательно, дал ложные показания. Зачем? Наконец-то, кажется, появляется какой-то след в деле Врубля! Но для дела Базяка этот след ровно ничего не значит. Не значит ли?» И вдруг до сознания Корча доходит, что внешность Валицкого чем-то очень напоминает словесный портрет. «Хозяин мотеля заметил, что его гость выглядит старше, чем на словесном портрете. Конечно. Все так. Опять совпадение и не более. Ведь не мог же, в самом деле, Валицкий быть сообщником Базяка. Это совершенно исключается. Значит, снова ложный путь. Не везет же мне с этим сообщником! Зато в деле Врубля, похоже, наметился какой-то поворот».

Корч решает не откладывая ехать в Калинувку, где проживает неведомая Иоанна Зях. «Если она подтвердит… Заодно проверю на месте и алиби Антоса. Его родня живет в этой же деревне».

Иоанны Зях он не застает. Зато выясняет, что работает она в гминном Совете. У ее родителей здесь, по соседству с Антосами, большая усадьба. Девица помолвлена с местным солтысом и пользуется хорошей репутацией. Ведет общественную работу, является членом правления воеводской Лиги женщин. Часто ездит в воеводство на заседания правления. «Заседания, как видно, проводятся в мотеле, – смеется про себя Корч, узнав, что именно сегодня она поехала на такое заседание. Сопоставляя даты ее служебных командировок с днями регистрации в мотеле, Корч приходит к выводу, что они совпадают. – Все ясно. Вероятно, и Валицкого сегодня не будет в Заборуве».

Затем он проверяет алиби Антоса: дело получается темное. В деревню он приезжал – это точно. Но время его приезда поддается определению весьма приблизительно. «В котором часу приехал?» – «Сразу после обеда. Муж тогда ушел уже в поле».

Обед в деревне – это знал даже Корч – примерно в двенадцать – в час дня. К этому времени все тянутся с поля в деревню. Исходя из такого расчета, Антос, следовательно, приехал часа в два. «Не получается. Слишком рано. А когда уехал?» Помнят, что примерно за час перед дойкой коров. Дойка летом – выяснил Корч – после возвращения стада с выпаса. Часто уже в сумерки. А сумерки в эту пору года наступают в семь, в восемь вечера. В зависимости от погоды. Значит, опять не сходится.

«Похоже, дело с его алиби не так уж ясно», – думал Корч, возвращаясь в город. Теперь только стал давать о себе знать голод.

…Корч заканчивает уже обед, когда замечает пробирающегося меж столиками Дузя. Тот осматривается по сторонам, отыскивая свободное место. Замечает Корча. Здоровается.

Корч жестом приглашает его за свой стол, и когда тот, как бы не смея отказаться, подходит со смущенным выражением лица, не без иронии замечает:

– Вижу, вам не с руки сидеть рядом с милиционером?

Вместо ответа рабочий присаживается на краешек стула.

– Да нет, пан поручик. Мне пока нечего опасаться, да и вам нет до меня дела. Отчего же не посидеть и не побеседовать? Но лучше бы не v всех на виду. Сразу пойдут толки: я, мол, фискал, а вы водите дружбу с такими, как я. И так плохо, и так нехорошо. И для вас, и для меня.

– Да пусть себе болтают. Меня это не волнует. А вы были правы: паркет-то действительно куда-то уплывает. Только вот – куда?

Беседу прерывает официантка. Она обращается к Дузю:

– Тебе что, чекушку?

– Чекушку и что-нибудь загрызть, – бросает тот небрежно, снова поворачиваясь к Корчу: – Имеет право человек выпить после работы?… – в тоне его не столько вопрос, сколько скрываемое смущение.

Корч делает вид, что не слышит.

– А насчет паркета, – продолжает Дузь, снижая голос, – сами видите, я не придумываю. Известно, как делаются такие делишки. По документам – все в ажуре, как в аптеке, а стройматериалы – тю-тю, идут налево. Бизнес… Одно время они и меня хотели было втянуть в свои махинации. Да я не согласился. Из-за Якубяка. Он наладил дело, поверил в нас. Как же можно его подводить? Он человек порядочный, хоть и слишком доверчивый. Рано или поздно его здесь съедят. А хотите узнать больше – поговорите с людьми. Только без официальности, по-человечески. Официально никто слова не скажет. Побоятся, Крму охота лезть на рожон… – Он умолкает, завидя приближающуюся официантку. Та ставит на стол графин с водкой, посыпанную луком селедку. Наливает рюмку.

– А вторая где? – спрашивает Дузь. – Один и пить не буду. Или пан поручик с простым рабочим не пьет?

– Ну почему?

Когда обе рюмки наполнены, Корч достает бумажник:

– Я расплачусь сразу за все.

– Теперь уж точно будут говорить, что вы поставили мне четвертинку за донос. А, черт с ними Пусть катятся… Если вам удастся накрыть этих деляг, легче станет дышать. Но пока что-то все, против них выступавшие, плохо кончали. Ваше здоровье! – Дузь поднимает рюмку. Корч выпивает свою.

Они прощаются. Пробираясь меж столиков к выходу, Корч ловит на себе любопытные взгляды. Среди посетителей замечает в шумной компании Янишевского, Голомбека, Витольда Борковского, владельца автомастерской Вацлава Лучака. Со вздохом облегчения захлопывает за собой тяжелую дверь.

ГЛАВА XVIII

Майор Земба ходит по кабинету размеренным строевым шагом, как обычно, когда мысли его заняты чем-то особенно важным.

– Докладывай все по порядку о Кацинском, – встречает он входящего Корча. – Заключение о вскрытии тела получено?

– Так точно! – вытягивается Корч. Добрые отношения с шефом не устраняют разницы в их служебном положении, и потому, несмотря на жест рукой, указывающий на стул, Корч продолжает стоять, ожидая, пока сядет майор.

– Экспертиза считает, что причиной смерти послужили кровоизлияние в мозг и перелом основания черепа. Допускается, что эти повреждения могли явиться следствием падения с лестницы и удара затылком о ступеньку. Во всяком случае, в протоколе вскрытия говорится о тупом предмете…

– Но могло быть и все иначе, – прерывает его Земба, обращаясь не то к себе, не то к Корчу. – Его могли ударить и сбросить с лестницы. Он был пьян?

– Нет. Возле него лежала, правда, разбитая бутылка из-под водки, но водкой была залита только одежда. Вскрытие не показало наличия алкоголя в крови. Осколки стекла от бутылки мы собрали и отправили на дактилоскопическую экспертизу. При осмотре квартиры спиртного не обнаружено. В беседе со мной шестого сентября Кацинский был совершенно трезв и сказал, что бросил пить, поскольку оказалось, наконец, что кому-то он еще нужен.

– Он так и сказал? – задумчиво спрашивает Земба.

– Да. После нападения на Ирэну Врубль он постоянно помогал и ей, и той старушке пенсионерке, которую сшибла машина, – поясняет Корч.

Но этой фразы Земба уже не слышит. «Оказалось, наконец, что кому-то он еще нужен», – повторяет Земба про себя. Эти слова будто укор совести. Перед мысленным его взором встает изможденное лицо давнего боевого товарища. «Я пришел к тебе за справедливостью… Пришел к тебе за справедливостью… Пришел… и потому погиб. А что же я?!» Земба чувствует, как в нем начинает вскипать ярость. Он сам не знает, не может понять, откуда берется это чувство. Давно уже он ни на что так болезненно не реагировал. Ярость и чувство отвращения. Ко всему этому заборувскому укладу жизни, построенному на принципе «ты – мне, я – тебе». Неужто и он дал втянуть себя в эту дьявольскую сеть?!

– Ты Базяка допросил? – спрашивает он резко.

– Да, но пока безуспешно. Он утверждает, что Находился в тот день дома. Никаких доказательств У нас, к сожалению, нет. Кацинский был единственным свидетелем. А поскольку теперь и он мертв, Базяка придется освободить.

– Что удалось установить о его сообщнике?

– Пока ничего, кроме словесного портрета.

– В котором часу ты закончил допрос Базяка?

Корч на минуту задумывается.

– Днем… Часа в два.

– Ты проверял! из камеры, где сидит Базяк, после его допроса никого из задержанных не освобождали?

Корч мгновенно схватывает смысл вопроса. Действительно, этим путем Базяк вполне мог связаться с сообщником.

– Не догадался, – признается он огорченно, – Прошляпил.

– Срочно проверь! – в тоне Зембы по-прежнему резкие ноты.

Корч выходит из кабинета, огорченный своей оплошностью. Направляется к начальнику караула. – В какой камере содержится Зигмунт Базяк? – В восьмой.

– В ней есть еще кто-нибудь?

– Нет, сейчас он один. – А кто был раньше?

– Сидел там один тип. Позавчера, седьмого, его выпустили.

– Как фамилия?

– Сейчас посмотрю, – сержант листает журнал.

– Базяк уже содержался в этой камере до освобождения второго?

– Кажется, да. Выпускал я того часа в четыре. Вот распоряжение об освобождении, – сержант протягивает Корчу журнал.

Корч выписывает в блокнот данные и бросается к себе наверх. Анджей Люлинский. Проживает: Замковая, 4, освобожден из камеры предварительного заключения седьмого августа.

– Срочно доставить его ко мне! – поручает он дежурному.

«Да, шеф прав, – Корч никак не может успокоиться. – По этому каналу информация действительно могла просочиться. Но просочилась ли? Сейчас выяснится. А вдруг Люлинский куда-нибудь выехал?»

К счастью, тот никуда не выехал, и через каких-нибудь полчаса милиционер доставляет в клетушку Корча тощего мужичонку с крысиной мордочкой и бегающими глазками.

– В чем дело? Меня освободили по распоряжению прокурора. Я не виноват. – Голос у мужичонки писклявый и перепуганный. – Не воровал я эти доски… Поклеп все это…

«Какие еще доски? А… Его, видимо, в этом обвиняли, – не сразу соображает Корч, поглощенный занимающими его мыслями. – Опять прошляпил. Надо было еще до привода ознакомиться с делом этого Люлинского», – корит себя Корч и резким тоном бросает:

– Дело не в досках! Не успел прокурор вас освободить, как вы опять заскучали по камере!

– Не пойму, о чем вы говорите. Что я такого сделал? После освобождения сразу пошел домой. У меня все в порядке.

Однако в бегающих глазках таится беспокойство, – Гражданин Люлинский, на этот раз дело пахнет не досками, а убийством. Это посерьезнее…

– Я?! Убийство?! Гражданин начальник, что вы такое говорите?! – вскрикивает Люлинский дрожащим голосом. Руки его на краю стола трясутся. – Я – и мокрое дело! Это какая-то ошибка! О, боже! – Голос его прерывается, в глазах неподдельный ужас.

– В какой камере вы здесь содержались?

– В восьмой, – торопится тот с ответом.

– С вами там находился некий Зигмунт Базяк?

– Фамилии не знаю. Привели туда одного перед самым моим освобождением… Пацана какого-то, белобрысого…

– О чем просил вас этот белобрысый?

– Он – меня?! – дрожь в голосе усиливается. – Ни о чем.

– Пан Люлинский, я ведь, кажется, ясно сказал – речь идет об убийстве. Вам опять не терпится попасть за решетку, но теперь уже по другому обвинению?

– Я скажу, все скажу. Я не знал… Правда, не знал… Он ведь только просил меня передать… Всего несколько слов…

– Что именно?

– «Пусть пьянчуга не чирикает».

– Когда и кому вы передали эти слова?

– На следующий день, утром. Восьмого августа, часов в десять, какому-то Сливяку. Я сказал, что пришел от Зигмунта, и передал эти слова про пьянчугу… Я правда не знал…

– Адрес! Быстро!

– Варшавская, 24.

Корч торопится.

– Проверим. А вам придется пока подождать у нас до выяснения обстоятельств дела, – бросает он, направляясь к двери. – Задержите его до моего возвращения, и чтоб ни с кем не общался, – поручает он милиционеру, выходя.

Действовать нужно быстро. Корч берет машину и усаживает в нее двух сотрудников в гражданском.

– Варшавская, 24, – бросает он водителю. – Брать надо тихо и незаметно, – инструктирует он по дороге сотрудников.

– Не получится, – высказывают они сомнение. – Сами знаете, как у нас с этим… Не успеешь чихнуть, а тебе на другом конце города уже здоровья желают.

– У этого Сливяка отец врач. Если папочка окажется дома, шума будет на всю округу. Хозяйки-то, спасибо, нет – с час назад я видел, как она ехала куда-то на машине «Скорой помощи», – подсказывает один из сотрудников.

«А ведь можно было проверить по телефону, дома ли отец. Опять не сообразили», – критически оценивает свои действия Корч.

– Приехали, – говорит шофер, указывая жестом на дом справа.

Дом выглядит внушительно. Столь же внушительно выглядит и укрепленная у входа медная табличка: «Д-р Станислав Сливяк, гинеколог, прием по не четным с 16 до 18». Табличка словно указательный знак. На ней номер квартиры и этаж. Они поднимаются по широкой каменной лестнице. На двери – еще одна медная табличка с выгравированной на ней фамилией. Нажимают на звонок. Открывает пожилая женщина в белом фартуке.

– Вам кого? – спрашивает она вежливо.

– Богдана Сливяка, – коротко отвечает Корч. – Проведите нас к нему.

– По какому вопросу?

– У нас срочное дело. Проведите, – повторяет Корч решительным, не терпящим возражений тоном.

Женщина впускает их в прихожую, указывая дверь. Развалившись на диване, с книгой в руке лежит молодой парень в пижаме. Заслышав скрип двери и полагая, что это домработница, он, не поднимая головы, коротко требует:

– Принеси мне кофе!

Они тихо прикрывают за собой дверь.

– Одевайся, живо! – негромко приказывает Корч все тем же решительным тоном.

Рука с книгой мгновенно опускается. Парень вскакивает с дивана.

– Это что еще за фокусы? В чем дело? – спрашивает он резко.

Корч сует ему под нос удостоверение.

– Собирайся, и не шуметь!

Хозяин комнаты окидывает их внимательным взглядом. Поджимает губы:

– Хорошо, только пойду возьму одежду, – произносит он вежливо.

– Этот номер не пройдет, – бросает Корч. – Одежонка найдется и тут, – он широко распахивает дверцы стенного шкафа.

Сливяк делает шаг к окну. У окна – сотрудник. Второй – у двери. Он начинает одеваться, медленно, не спеша. «Похоже, тянет время. Может быть, кого-нибудь ждет?»

– Быстрее, – торопит его Корч, – иначе заберем в пижаме.

Наконец тот одет. Они берут его под руки, выводят. В прихожей, к счастью, пусто. Домработница, как видно, на кухне. Они захлопывают за собой дверь.

«Хоть бы по дороге никого не встретить», – заклинает про себя Корч.

Им везет и на этот раз. На лестнице никого, пусто и на улице.

ГЛАВА XIX

Квадратная физиономия Сливяка выражает непримиримое упорство. Губы пренебрежительно кривятся. Водянистые холодные серо-голубые впиваются в сидящего напротив поручика, который тоже не сводит с него взгляда. Этот немой поединок проигрывает Сливяк – отводит глаза в сторону.

– По какому праву вы привезли меня сюда? – резко спрашивает он. – Отец это дело так не оставит! Что вам от меня нужно?

– Вопросы здесь задаю я, – бесстрастно произносит Корч.

Сливяк опускает голову, демонстративно разглядывает на руках ногти.

– Когда ты познакомился с Зигмунтом Базяком? – следует первый вопрос.

Пожатие плеч.

– У меня много знакомых, не знаю, о ком вы говорите.

– Помогу, курчавый блондинчик…

– Возможно, я встречался с ним в дискотеке. Я там работаю, – отвечает Сливяк неуверенно.

– Короче: ты знаком с ним или незнаком?

– Что-то вроде припоминаю. Он часто ходит в дискотеку. Вероятно, там мы и познакомились.

– Когда встречались в последний раз?

– Точно не помню, неделю или две назад…

– Точнее: день!

– Не знаю, не помню.

– У Базяка память лучше. Он утверждает, что это было пятого августа.

Реакция мгновенная:

– Неправда!

– Как ты можешь утверждать, что это неправда, если только что говорил, будто не помнишь, когда вы встречались?

В глазах на мгновение растерянность, но тут же ответ:

– Пятого августа я был болен и лежал дома. Родители могут подтвердить.

– Сейчас проверим, – спокойно говорит Корч, снимает телефонную трубку и соединяется с отделом кадров Дома культуры. – Будьте добры, проверьте, пожалуйста, – просит он, представившись, – выходил ли на работу пятого августа Богдан Сливяк?

Сливяк не слышит ответа, но и без того знает его, а потому едва Корч кладет трубку, сразу пытается исправить свою оплошность:

– До обеда я был дома, а к четырем пошел на работу.

– И до обеда тебя видели в городе, – бесстрастно констатирует Корч. – Есть показания свидетелей.

– Каких свидетелей?

– Тебе уже сказано – вопросы здесь задаю я. Но так и быть, сделаю для тебя исключение, отвечу. Видел тебя, помимо прочих, и некто Кацинский.

Фамилия эта действует как удар грома. Сливяк бледнеет.

– Кацинский же умер, – вырывается у него невольно.

– Откуда ты знаешь, что умер?

Минутное колебание.

– От родителей слышал. Отец работает в больнице, мать тоже врач. Они говорили, что это случилось восьмого августа.

– Ты так хорошо запомнил фамилию незнакомого человека и день его смерти? Ты был с ним знаком?

– Не-е-ет.

– А ты знаком с кем-нибудь из дома четыре по улице Ясминовой?

– Нет. Я никогда там не бывал.

– Ты уверен?

– Да, – голос звучит твердо.

Корч выдвигает ящик стола, достает из него какую-то папку с бумагами. Начинает медленно ее листать, словно что-то отыскивая. На одной из страниц останавливается.

– Странно, – произносит он удивленным тоном. – У меня вот здесь показания людей, которые видели тебя там восьмого августа.

– Неправда! Восьмого августа с четырех до девяти вечера я был в дискотеке.

– Откуда ты знаешь, что я имею в виду именно вторую половину дня? Я же об этом не говорил.

– Вы впутываете меня в какую-то историю! Я буду жаловаться! – В голосе нотки паники.

– Жаловаться можешь, а пока отвечай на мои вопросы. Это не дружеская беседа, а допрос. Ясно?

Сливяк сникает.

– Вас удивило, что я назвал вторую половину дня. Но что ж тут удивительного? Утром все работают и в гости друг к другу не ходят.

– Ну, положим, не все работают. Ты вот, к примеру, до обеда валяешься дома.

Сливяк молчит, опустив голову, и лишь судорожно сжатые руки свидетельствуют о внутреннем его напряжении.

– Значит, если я правильно тебя понял, восьмого августа до обеда ты находился дома?

Сливяк морщит лоб.

– Ну да, – после паузи соглашается он.

– И никуда из дома не выходил?

– Нет, – звучит как вздох облегчения.

– Кто это может подтвердить?

– Домработница, соседи из третьей квартиры. Они к нам заходили. А я открывал дверь. Они просили проигрыватель, кто-то привез им в подарок итальянские пластинки.

– В котором часу это было?

Сливяк на минуту задумывается.

– Между одиннадцатью и двенадцатью.

– А раньше к вам никто не заходил?

– Не-е-ет, – в голосе снова нотки тревоги.

Корч звонит дежурному.

– Приведите ко мне нашего бывшего клиента из восьмой.

В дверях появляется Люлинский.

– Не бойтесь, пан Люлинский, подходите ближе, – подбадривает его Корч, включая магнитофон. – Ты знаешь этого гражданина? – обращается он к Сливяку.

Сливяк то бледнеет, то краснеет.

– Нет! – чуть ли не выкрикивает он.

– Как это нет, уважаемый пан Сливяк? – вмешивается Люлинский. – Вы говорите неправду. Я был у вас дома восьмого августа в десять часов утра. Вы сами открыли мне дверь и пригласили в комнату. Я могу рассказать все подробно.

– Рассказывайте, – соглашается Корч.

Люлинский подробно описывает дом, лестничную клетку, дверь в квартиру, прихожую, комнату Сливяка, его вид и одежду.

Корч не спускает глаз с задержанного. Тот больше не протестует, сидит молча. Только глаза его беспокойно бегают, и он то и дело сглатывает слюну, будто в горле у него что-то застряло.

– …я передал ему слова, – обращается Люлинский к Корчу, – которые просили меня сказать ему, и тут же ушел. Сливяк ни о чем меня не спрашивал, видно, сразу понял, о чем речь.

– Спасибо, пан Люлинский, – вежливо обращается к нему Корч, – вам придется еще немного подождать, пока готов будет протокол, подпишете его и потом можете быть свободны.

Крысиная мордочка сразу преображается.

– Слушаюсь, пан поручик, всегда рад служить. – Он пятится задом к двери. – Подожду, конечно, подожду, сколько угодно, пожалуйста!

Когда дверь за Люлинским и сопровождающим его милиционером закрывается, Корч вновь обращается к Сливяку:

– Как надо понимать слова: «Пусть пьянчуга не чирикает»?

– Не знаю. Не знаю и ничего не понимаю! – Сливяк прикрывает глаза рукой.

– Хватит валять дурака! – резко бросает Корч. – Ты задержан по подозрению в избиении гражданки Ирэны Врубль, совершенном пятого августа совместно с Зигмунтом Базяком, и в убийстве гражданина Кацинского. Нам все известно. Говори правду. Ложью ты только усугубляешь свое положение.

– Я… я… я его не убивал. – Сливяк трясется всем телом. – Я хотел его только припугнуть…

– Рассказывай все по порядку. Сначала об избиении Ирэны Врубль.

Сливяк с трудом берет себя в руки.

– Это Базяк меня подговорил, – произносит он дрожащим, плачущим голосом. От прежней бравады и развязности не остается и следа. Из глаз ручьем льются слезы. Он утирает их трясущимися руками. – Зигмунт сказал, что ему поручили избить какую-то девку, чтоб она перестала шляться в милицию. Меня он попросил помочь. Обещал две «красных». Мы ее избили. Базяк ударил первым, сзади, а я только потом добавил один раз, когда она уже упала. Тут появился этот самый Кацинский. Хотел за нее заступиться. Я слегка его ткнул, и он сразу свалился. Они остались лежать, а мы убежали. Встретились вечером, как уговорились, на берегу озера. В девять часов Базяк принес мне деньги. Сказал, что встречаться не будем, пока не утихнет шум. Надо, мол, переждать. Боялся, что пьянчуга мог нас опознать. Я-то его вообще не знал, и мне нечего было опасаться. Тут Базяк мне и сказал, что фамилия этого пьяницы – Кацинский, а живет он на Ясминовой. Зигмунт раньше его встречал. Мы еще немного поговорили и разошлись… Зигмунт напоследок предупредил: в случае чего язык держать за зубами. У нас, мол, есть надежное прикрытие, надо будет – выручат. С тех пор я с ним не встречался. В дискотеку он больше не приходил. А восьмого утром ко мне явился этот тип. Сказал, что Зигмунт сидит в милиции, и передал его слова. Я сразу понял, что речь идет о Кацинском и его надо припугнуть, чтобы он не болтал и нас не выдал.

Под вечер я ушел с работы и прямо на Ясминовую. Сначала решил зайти к Кацинскому в квартиру, но на звонок он не отозвался. То ли спал, то ли куда ушел. Тогда я решил подождать, а чтобы не маячить у людей перед глазами, поднялся по лестнице на самый верх. Стал наблюдать, кто проходит. Простоял так часа два. Наконец Кацинский пришел. Полез в карман за ключами, стал отпирать дверь. Я тихо сбежал вниз, встал у него за спиной. Решил, врежу ему пару раз, но сделаю это в квартире. А тут Кацинский вдруг оглянулся и, наверно, узнал меня, потому что оттолкнул, что-то крикнул и бросился бежать по лестнице вниз. По дороге споткнулся, упал и покатился по ступенькам. Я сбежал за ним – он лежал на площадке и не двигался.

У меня была с собой в кармане поллитровка. Я бросил ее рядом с ним так, чтобы она разбилась, а сам убежал. Мне и в голову не могло прийти, что он расшибся насмерть. Я думал, может, просто потерял сознание. Пан поручик, – поднимает он залитое слезами лицо, – я и пальцем его не тронул! Он сам упал! Ей-богу! А вы говорите – убил! Я хотел его только припугнуть!

– Что это за «надежное прикрытие», о котором говорил Базяк?

– Не знаю, честное слово, не знаю, клянусь! – Голос у Сливяка срывается на фальцет.

Корч выходит из комнаты, вызывает конвоира.

– Отведите задержанного в камеру и поместите в одиночку. Следите, чтобы ни с кем не общался, особенно с Базяком.

Потом он включает магнитофон и еще раз прослушивает всю запись, с самого начала. «Не упустил ли чего?»

ГЛАВА XX

Городской парк в Заборуве яркой зеленью оживляет серость городских стен. Корч может, наконец, вздохнуть свободно – он один. Присаживается на скамейку, достает из кармана схемы места происшествия, изъятые из дела о смерти Ежи Врубля. Он решил сверить их с местностью. На одной из схем обозначена скамейка, на которой, по свидетельству Валицкого, Врубль в день гибели распивал водку с каким-то неизвестным.

Корч с трудом отыскивает в парке эту скамейку. Она в самой гуще деревьев и кустов. Ее нелегко заметить даже с расстояния в несколько шагов. «Это сейчас, средь бела дня, а что же вечером, в темноте, при слабом свете луны? А можно ли ее увидеть с тропинки, ведущей к пристани? – На схеме тропинка проходит у самой скамейки. Именно на этой тропинке Корч сейчас и стоит. – Хм, на этой ли?»

Он проходит по ней до конца. Оказывается, тропинка эта в действительности ведет не к пристани, а совсем в другом направлении – пересекает парк поперек… Но даже с этой указанной Валицким тропинки скамейка не видна. Ее скрывают отсюда густые кусты. Нужно выйти на газон и встать прямо напротив, чтобы ее увидеть. «Если бы тогда произвели осмотр местности, показания Валицкого были бы признаны неправдоподобными». И вот теперь Корч проводит этот запоздалый осмотр. Он наносит на свою схему промеренные расстояния, обозначает место, с которого видна скамейка, и движется дальше. Теперь он ищет тропинку, ведущую к пристани. Найти ее удается. Она действительно проходит в этом направлении параллельно первой, но на расстоянии от нее около двухсот метров. Их разделяет живая изгородь из густого кустарника и низкорослых деревьев. Взглядом через них не пробиться. Эта тропинка, поначалу прямая, затем разветвляется, и та, что ведет к пристани, уходит вправо.

«Схему чертили кое-как». В этом Корч теперь точно убежден. Он добирается до пристани и поворачивает обратно. Снова углубляется в густые заросли. Остается проверить, можно ли с того места, где стоит скамейка, дойти до точки, в которой найдена одежда Врубля, то есть до обозначенных на схеме зарослей терновника. Этот путь на схеме обозначен. Он пересекается с тропинкой, ведущей к пристани, потом сворачивает в сторону и проходит вдоль парка, по его краю, огибая берег озера. Так это выглядит на схеме.

Однако на местности все оказывается совсем иначе. Этот путь не пересекается ни с одной из тропинок. Начинаясь там, где парк узким клином спускается к воде, он ведет затем на открытое поле и, все отдаляясь от парка, тянется через луг по берегу озера, густо поросшему камышом, до того места, где камыш сменяется зарослями терновника. Терновник уже отцвел. Голые ветви его, сбросив белые цветы, образуют колючий барьер, преграждающий всякий доступ к воде.

Корч стоит сейчас перед этим барьером со схемой в руке. Пытается просунуть руку в кустарник, как тот, кто прятал здесь одежду. Острые колючки рвут кожу. Рука словно в клещах. Он вытаскивает ее обратно как можно осторожнее, стараясь не касаться колючек. Где там! Когда ему удается высвободить наконец руку, вся она в кровоточащих царапинах. Он осматривается по сторонам, отыскивая в кустах хоть какой-нибудь просвет. Ничего подобного не видно – сплошная стена. Царапины на руке саднят.

«Да, только идиот мог полезть сюда голым прятать одежду. Даже в стельку пьяный вмиг бы протрезвел, очутившись в этих кустиках. Однако кто-то все же сюда лазил, если именно в этих зарослях нашли одежду Врубля? Сам Врубль? Маловероятно, поскольку на теле его не замечено следов царапин. Значит, кто-то другой. Кто-то, кто спрятал сюда одежду Врубля, рассчитывая, что никому и в голову не придет искать ее именно здесь. Одежда истлеет, время сотрет следы. Но в таком случае этот „кто-то“ должен был рассчитывать, что не всплывет и тело. Тело, – ловит вдруг Корч себя на этой мысли. – Врубль, входя в воду, был еще жив, поскольку в легких у него при вскрытии обнаружена вода. Но он мог быть без сознания, мог быть оглушен… – Корч снова довит себя на том, что в своих рассуждениях неизменно исходит из версии „убийство“.

Ему начинают становиться понятными сомнения Ирэны. Столько существенных обстоятельств осталось не выяснено!

«Завалили дело! – думает он с досадой, недобрым словом поминая своих коллег. – Халатность, злой умысел или некомпетентность? А Валицкий! Как можно было не проверить его показаний?!»

Теперь-то он твердо убежден, что Валицкий подсел к нему в кафе не случайно.

…Вызванная в горотдел милиции Иоанна Зях, явно смущенная щекотливым для нее положением: разоблачением истинных целей ее мнимых служебных командировок, не стала ничего отрицать и подтвердила установленные Корчем в мотеле обстоятельства. Она хорошо их помнила – это была первая ее поездка с Валицким. Приехал он тогда за ней в Калинувку на машине, ждал за деревней, у леса. Потом катал по лесу вокруг мотеля. Так они провели часа два. В мотель приехали вечером. Вещи оставили в номере и пошли ужинать. Валицкий не оставлял ее ни на минуту и был, как она считала, влюблен в нее, а она, она так и вообще потеряла от него голову. После сельских ухажеров он казался ей каким-то сказочным принцем.

– И так все это продолжается до сих пор, – завершила она свой рассказ.

С некоторой неохотой, но она все-таки подписала протокол, попросив при этом Корча войти в ее положение и сохранить все в тайне.

Корч задержал ее в милиции еще на час. Важно было, чтобы она не сумела связаться с Валицким и предупредить его. Ей пришлось просидеть в пустой комнате до того, пока Валицкий не сел на стул, где час назад сидела она у стола в кабинете Корча.

Приглашен в милицию Валицкий просто «для беседы». Так сформулировал это Корч, позвонив ему по телефону. Еще при разговоре Корч почувствовал, что Валицкий взбешен тем, что не поручик к нему, а он, директор, должен идти к Корчу, но отказаться все-таки не решился. Наверняка полагал, что речь пойдет о пожаре или о хищениях на строительстве.

Явился Валицкий точно в назначенное время, как всегда самоуверенный и подчеркнуто предупредительный, чем явно камуфлировал свою антипатию к вызвавшему его «юнцу». Лишь значительно позже Корч узнал от коллег, что он оказался первым, кто осмелился столь неуважительно отнестись к директору, пригласив его для беседы в милицию.

Усевшись на стул, Валицкий не без иронии поинтересовался, не приключилось ли землетрясение, если его так внезапно понадобилось отрывать от работы? Или новый пожар?

– Мне крайне неприятно, пан директор, что я оказался вынужденным беспокоить вас и отрывать от работы, – начал Корч. – Правда, ни землетрясения, ни пожара пока, к счастью, не случилось, но мы возобновили следствие по делу о смерти Врубля. Выявились некоторые новые обстоятельства. Касаются они, между прочим, и лично вас.

Заметив взметнувшиеся вверх брови своего визави, Корч счел нужным поспешить с вопросом:

– Вам доводилось бывать вместе с Иоанной Зях в мотеле «Под соснами»?

Валицкий сначала побледнел, потом покраснел, словно его хватил удар.

– Что такое?! Вы осмелились установить за мной слежку?! Это беззаконие! Я сумею найти на вас управу!

– Простите, пан директор, – Корч предупредительно вежлив. В предвидении возможных недоразумений эта беседа, как и беседа с Зях, записывается на магнитофон. – Речь идет о ваших показаниях по делу о смерти Врубля. Вот, пожалуйста, посмотрите эти показания, собственноручно вами подписанные. Ведь это ваша подпись? – он придвигает Валицкому протоколы.

– Моя. Но какое отношение имеет одно к другому?

– Сейчас я все вам объясню. В своих показаниях вы утверждали, что пятнадцатого сентября, проходя в двадцать два часа по парку, видели Врубля распивавшим водку с каким-то неизвестным вам человеком. Из показаний, данных сегодня гражданкой Зях, следует, что того же пятнадцатого сентября прошлого года вечером вы находились вместе с ней в мотеле «Под соснами». Здесь у меня, кроме того, и соответствующая выписка из регистрационной книги мотеля. Хотите ознакомиться?

Валицкий едва не задыхается от ярости, но берет себя в руки и даже изображает на лице вежливую улыбку:

– Пан поручик, все это очень обыденные и нормальные, чисто мужские дела. Будем деликатны. Ведь речь идет о женщине. О сохранении домашнего очага. Вы сами понимаете, надо порой немного встряхнуться, оторваться от повседневности.

– Я, конечно, далек от мысли вторгаться в вашу личную жизнь и обнародовать все эти сведения, – сухо замечает Корч. – Я хочу лишь спросить, подтверждаете ли вы показания гражданки Зях?

– Да.

Это «да» смахивает больше на звериный рык.

Корч оформляет протокол этой части беседы и опять возвращается к интересующему его вопросу.

– Почему вы решили дать ложные показания по делу о смерти Врубля? Из документов следует, что вы сами, по собственной инициативе, выступили в качестве свидетеля.

– Мне хотелось как-то положить конец этой неприятной для всех истории. – Директор явно обескуражен и растерян.

Он подписывает протокол и, еще раз воззвав к мужской солидарности в сохранении тайны, идет к двери:

– Если смогу быть полезен… всегда к вашим услугам…

Вспоминая сейчас эту беседу, Корч пытается проанализировать каждое слово директора. «Зачем он на это пошел? Действительно хотел как-то покончить с неприятным для стройуправления делом или норовил поскорее прикрыть его, чтобы не допустить более тщательного расследования? Вероятнее всего второе. Но почему именно Валицкий? Ведь у него имелось железное алиби, а он им пренебрег? Знал, что здесь не все чисто? Старался кого-то выгородить Кого и зачем?» Вопросам нет конца.

…Поцарапанная рука ноет. «Смыть бы кровь. Искупаться, что ли?» Решение это подкрепляется желанием проверить, в каком месте здесь можно войти в воду.

Корч идет дальше. Заросли терновника тянутся метров на триста. Потом опять камыши. Подойти к воде можно не ближе чем в километре от этого места. «Неужели он потащился бы купаться в такую даль?! Абсурд!» – думает Корч о Врубле, нанося на схему пройденный путь. Потом он раздевается и входит в воду. Вода приятно холодит тело, смягчает боль, смывает пыль и кровь. На берег он выходит освеженным и бодрым. «При этих обстоятельствах, – утверждается он в мысли, – предложение об эксгумации останков Ежи Врубля будет вполне обоснованным». Корч стряхивает с себя воду и бросается на траву со вздохом облегчения.

ГЛАВА XXI

Земба возвращается из прокуратуры пешком. Он решил пройти по городу, заодно посмотреть, как работают его подчиненные. Внезапные проверки участков дают возможность лучше оценить действительное положение дел. «В донесениях-то, конечно, всегда все в ажуре. Это уж известно. А на деле бывает по-всякому. Проверить не мешает» У него и так в последнее время все не доходят до этого руки.

Только он собирается повернуть к ближайшему участку, как видит выходящую из-за угла Ванду Круляк, увешанную покупками. Девушка бросает на него смущенный взгляд и делает движение, словно собираясь повернуть назад, чтобы избежать встречи, но деваться ей некуда, и она, не сбавляя шага, продолжает идти дальше.

Земба останавливается.

– День добрый, пани Ванда. Что это вы в такой неурочный час выбрались за покупками?

Ванда оправляется от смущения.

– Якубяк уехал на совещание в воеводство и попросил меня кое-что ему купить. Вот я и занялась. Секретарша должна везде поспеть.

– Вы передо мной не оправдывайтесь, – шутит Земба. – Я не собираюсь проверять трудовую дисциплину в вашем управлении. Как там ведет себя наш квартирант? У вас нет с ним хлопот? Он, часом, в вас не влюбился?

Девушка надувает губки.

– Нет, хлопот у нас с ним нет. Правда, он не отличается особой вежливостью.

– Как так?

– Ну, об этом можно много говорить. На вид-то он у вас настоящий бука и нелюдим, едва скажет «здрасте», а на деле, оказывается, ловелас…

– Что ж тут удивительного, – шутливо замечает Земба, – если живешь в одном доме с такой красоткой?

– Да не обо мне речь, – вспыхивает Ванда. – Я вообще-то не люблю сплетен, но весь город уже гудит. Все говорят, он волочится за Аней Матыс. Из-за этих разговоров получилась целая история: ее жених узнал и чуть ее не бросил. И шеф ее тоже злится – имя его секретарши треплют на всех углах. А он этого не любит. Усматривает в этом подрыв авторитета власти. Сейчас о Корче только и разговоров. Вчера, говорят, он с Дузем пьянствовал в «Новом». Тоже нашел себе приятеля! Вора!

Земба хмурится. Он тоже не любит, когда в городе с осуждением отзываются о его сотрудниках. Ему Далеко не безразлично общественное мнение о своих подчиненных. Он недоволен и, не попрощавшись с Вандой, идет дальше. На этот раз его останавливает прерывающийся от бега голос:

– Кароль, подожди!

Он оборачивается. Вот тебе и на: пани Голомбек – собственной персоной. Теперь уже ему хочется куда-нибудь скрыться, но семенящая трусцой директорская супруга преграждает путь.

– Как хорошо, что я тебя встретила, – тараторит она. – А то уж хотела сама тебе звонить и узнать, не нужно ли чего из продуктов?

Земба пожимает плечами.

– Спроси лучше у моей командирши, я этими делами не ведаю.

– Вчера нам завезли разные копчености. Может, отложить тебе грудинку?

– Не надо, спасибо, – Зембе не хочется прибегать к ее услугам. У всего города потом опять будет пища для сплетен. – Спасибо тебе еще раз и прости: спешу, – он протягивает ей руку.

Пани Голомбек делает вид, будто не замечает этого жеста.

– У меня к тебе еще маленький вопрос, – продолжает она. – Это правда, будто к тебе в милицию поступил какой-то донос на моего сына? Он сообщил мне, что воеводская милиция задержала его автомобиль для какого-то осмотра. В чем там дело? Наверное, какое-нибудь недоразумение? А может, это твой новый сотрудник очередные номера выкидывает?

– А может, это твой сын какой-нибудь номер выкинул? – прерывает Земба поток ее слов. У него нет желания говорить ей, что ведется следствие по делу о сбитой ее сыном старухе. Тогда уж вообще житья не будет.

– Мой Антек?! Что ты говоришь, побойся бога! Это невозможно! В управлении все от него в восторге, просто без ума и опять хотят повысить в должности!

– Если автомобиль задержали и подвергли осмотру, значит, твой Антек наверняка попал в какое-то дорожно-транспортное происшествие. И при чем здесь поручик Корч?

– Антек и происшествие?! Немыслимо! Он превосходно водит машину. Даже лучше, чем Ясь, и вполне может стать профессионалом. Не иначе здесь какая-то клевета. Придумать ее мог только такой тип, как этот твой новый сотрудник. Он, говорят, по этой части специалист. С ворами пьянствует, а уважению к порядочным людям не обучен. Это же надо придумать: он выпытывал у наших рабочих, где мы взяли паркет, который сейчас стелют у нас на даче! Что это за новая мода? Как он смел войти на наш участок без нашего разрешения и согласия?! Слишком много он себе позволяет! А в магазине у Витека Борковского торчал несколько часов, и Витек рассказывал, вел себя просто по-хамски. Говорил с ним, как с каким-нибудь преступником! Мне кажется, он совсем не подходит… Он…

– Позволь мне, дорогая, – прерывает ее Земба на полуслове, – самому решать, кто подходит, а кто не подходит для работы у меня в милиции. Распоряжайся в своем торге. Получше бы занималась подбором кадров, а то опять приняла на работу кладовщиком человека, имевшего судимость за хищения и растрату, – парирует Земба.

– О чем ты говоришь, Кароль? Этот человек был осужден неправильно. Зелинский, ну, ты знаешь – наш ревизор из воеводства – лично за него поручился, – вспыхивает Голомбек. – Наша судья, когда я. рассказала ей эту историю, тоже признала, что тут вполне могла быть допущена судебная ошибка. Случается и такое. Юноша очень милый, воспитанный. Из хорошей семьи. Его отец – главный архитектор воеводства. Зелинский очень высоко о них отзывается. Они близкие его друзья. Уж кто-кто, а Зелинский за человека случайного ручаться не станет. Он…

– Прости, я опаздываю, мне пора, – снова на полуслове прерывает ее Земба, чувствуя, что она сейчас опять начнет приставать к нему с делом сына. А попробуй откажи, она тут же отыщет других, более влиятельных знакомых, и тогда не отобьешься от телефонных звонков, всяких запросов и объяснительных записок.

Раздраженный, Земба добирается наконец до участка. Сегодня он на редкость придирчив и дотошен. Просматривает дела. Распекает за ошибки. Сотрудники вздыхают с облегчением, когда он в конце концов уходит, и тут же звонят соседям, предупреждая их о внезапном визите начальства. Но тревога поднята напрасно. Земба возвращается к себе, никуда больше не заходя.

В приемной его ожидает до крайности возбужденная врач Сливяк.

«Вот, черт, не везет сегодня – целый день бабы!» – Земба в ярости.

Предстоит еще одно объяснение.

– Пан майор, что произошло с моим сыном? Почему он арестован? Это какое-то недоразумение! Ваши сотрудники форменным образом выкрали его из дома. Обходились с ним, как с каким-нибудь преступником. Это безобразие! Муж с самого утра никак не может с вами связаться. Мне сказали, что налет на нашу квартиру учинил какой-то новый ваш сотрудник…

«Опять Корч, – думает Земба. – Жалобы на него так и сыплются. Что-то тут не так. А теперь вот еще и Сливяк!»

– Пани Галина, – обращается он к женщине, – я не в курсе дела. Проверю. Прошу вас набраться немного терпения. Я все выясню и сразу же вам сообщу.

Она уходит, и он с облегчением вздыхает.

– Вызвать ко мне Корча, – поручает он секретарше.

ГЛАВА XXII

– Докладывай по порядку все, что установил за последние дни, – хмуро приказывает Земба, когда Корч рано утром является по его вызову на доклад.

Земба, раскладывая на столе папки, задумчиво смотрит на поручика. Парень способный, энергичный, оперативный. Как и он в дни своей молодости. Чем же вызван весь этот поток сплетен, открытой к нему вражды и неприязни? В чем тут дело? Грубо действует, не умеет найти подхода к людям или слишком торопится? Как с ним быть, если дело пойдет так и дальше?

Корч достает документы, раскладывает свои записи:

– Получен протокол повторного вскрытия эксгумированных останков Врубля. На этот раз, – подчеркивает он интонацией, – произведен детальный осмотр. Из заключения врачей следует, что причиной смерти явился перелом основания черепа. Покойный получил сильный удар в затылочную часть головы каким-то тупым предметом. После такого удара он наверняка потерял сознание и в бессознательном состоянии был сброшен в озеро. Врач на первом вскрытии, обнаружив в легких трупа воду, этим ограничился, не произвел тщательного осмотра и сделал вывод, что Врубль просто утонул. Удивительная халатность! Так же халатно проведено и все предварительное следствие. – Корч не может удержаться от комментариев.

Земба воспринимает эти комментарии как упрек всвой адрес. Хмурит брови. Это дело вел капитан Жарский. Жарский, которому он доверял как самому себе. Значит, здесь и его, Зембы, вина? Передоверился, не проконтролировал? «А может быть, оба мы не сумели докопаться до истины?»

– Итак, убийство, – произносит он вполголоса, – но на какой почве?

– Я думаю, следует принять пока версию сестры погибшего, утверждающей, что ее брат, собираясь в тот вечер на встречу с каким-то человеком, взял с собой документы, имевшие, вероятно, отношение к его работе. Материалы, которыми он располагал, представляли, видимо, для кого-то настолько серьезную опасность, что его решили убрать. Преступник или преступники сняли с предварительно оглушенной жертвы одежду, а его самого сбросили в озеро, изъяв уличающие их документы и спрятав затем одежду убитого в заросли терновника.

– Какой предлагаешь план действий?

– Думаю, надо начать с тщательного изучения документации, на стройке. Антос утверждает, что после смерти Врубля там выявилась якобы крупная недостача стройматериалов, всякого рода упущения и даже злоупотребления. Не исключено, что ниточка оттуда потянется и к делу о пожаре.

– Ты полагаешь, Антос настолько глуп, что станет подсказывать тебе версию, которая может привести к раскрытию дела, обличающего его самого?

– А если организатором пожара являлся не он? Во всяком случае, версия о его причастности к пожару пока не нашла достаточно веских подтверждений. Антос пытался уверить меня, что беспорядки на стройке явились результатом некомпетентности Врубля как начальника и конечным результатом порочной кадровой политики, проводимой директором Якубяком. К. этой мысли он всячески пытался меня склонить, не зная, что я располагаю данными о хищении паркетной клепки со склада из той партии, которую он получил в июле.

– Из твоего прежнего доклада, насколько я помню, вытекало, что вся документация на этот паркет в полном порядке. Если это так, то и на стройке Врубля все документы должны оказаться в ажуре. А если нет, значит, версия связи здесь ошибочна.

– Поскольку Антос сам завел речь о недостаче стройматериалов на стройке, думаю, какие-то основания у него есть. Иначе какой смысл ему наталкивать меня на этот путь. Окажись этот путь ложным, я могу потерять доверие к его показаниям. Вряд ли Антос в этом заинтересован.

– Я что-то не вижу в твоих рассуждениях особой логики.

Корч, однако, настаивает на своем. «Ладно, пусть действует по своему усмотрению, – решает про себя Земба. – Посмотрим, что из этого получится».

– Я слышал, у тебя на беседе был Валицкий? Зачем ты его вызывал?

– Уточнял его показания в связи с возобновлением следствия по делу Врубля. Выяснилось, что вечером пятнадцатого сентября прошлого года, в день гибели Врубля, Валицкий находился в мотеле «Под соснами» и, следовательно, дал в тот раз ложные показания. Вот документы, – Корч подает Зембе протоколы и свое заключение.

Земба просматривает их и кладет^-на стол.

– Следовало согласовать со мной его вызов, – спокойно говорит он, внимательно глядя на Корча.

– Я не мог этого сделать, вы в тот день уезжали на совещание в воеводство, – объясняет Корч.

«Воспользовался моим отсутствием, – думает Земба. – Может, считал, что я не дам согласия? Он ведь знает, что Валицкий состоит у меня в комиссии по охране общественного порядка и мы встречаемся иногда в неофициальной обстановке. Опасался, что эти наши отношения могут помешать объективному ведению следствия?» Земба испытывает чувство обиды. Такая оценка представляется ему незаслуженной и несправедливой. «Вот как, значит, обо мне думают, вот как я выгляжу в глазах людей со стороны, в глазах своих сотрудников?! Но ведь мои личные отношения никогда не влияли на исполнение служебного долга. Разве только на их форму, вынуждая действовать с большей осмотрительностью и только… Как объяснить это Корчу, который прет к цели напролом? Мой метод он считает перестраховкой, а своим добился лишь целой волны сплетен, жалоб и нареканий».

– Какими мотивами, по твоему мнению, – скрывая раздражение, обращается Земба к Корчу, – мог руководствоваться Валицкий?

– Полагаю, он был заинтересован замять это дело. Речь, конечно, не идет о его непосредственном участии в преступлении. У него железное алиби, но какой-то его заинтересованности исключать нельзя. Я хочу собрать более подробные сведения о его связях и контактах.

– Не слишком ли поспешно ты формулируешь свои умозаключения? Валицкий – уважаемый и авторитетный в городе человек. Мне лично его причастность к махинациям кладовщика или кого-либо другого кажется маловероятной. Самое большое, в чем можно его заподозрить, – это в отсутствии контроля. И уж совсем невероятным считаю, чтобы он хоть в какой-то степени был заинтересован в убийстве, Если бы Врубль представлял для него опасность, он мог снять его с должности начальника стройки или вообще уволить с работы. Как-никак, он его начальник и мог использовать менее рискованные способы действий.

Корч смотрит на Зембу искоса. Он опасался именно такой реакции. «Придется обосновывать свои соображения иным путем, – думает он. – Досадно, что Земба, которого он уважает и ценит, фетишизирует должностное положение людей. Он принимает желаемое за действительное, – размышляет про себя Корч, – впрочем, иначе ему, наверно, тут бы не усидеть».

– Все мной сказанное о Валицком отнюдь не означает запрещения собрать о нем нужную тебе информацию, – говорит Земба, подумав и словно разгадав мысли Корча, – поступай как знаешь. Речь идет лишь о том, чтобы соблюдать при этом чувство такта и меры. Всякое необдуманное твое действие вызовет лишь поток жалоб и недовольство.

Решение Зембы для Корча приятная неожиданность. «Все-таки согласился. Правильный мужик!» Он поднимает на шефа посветлевший взгляд:

– А на меня были жалобы?

– Да. Кое-кто неодобрительно оценивает твое поведение и поступки, Наверно, не без повода.

– Может, это результат того, что мы напали на верный путь, – неуверенно произносит Корч.

– Возможно. Но если даже и так, все равно это результат и допущенных тобой ошибок. В Заборуве нельзя не считаться с общественным мнением. Нужно действовать, не давая пищи сплетням, не появляться, например, в общественных местах вместе с Дузем и не афишировать своих отношений с секретаршей председателя. Эти мелкие, казалось бы, и пустяковые на первый взгляд факты могут затруднить, а то и вообще сделать невозможной твою дальнейшую работу.

Корч понимает обоснованность аргументов Зембы. Другое дело, что эти аргументы противоречат его темпераменту, взглядам, принципам. Но что поделаешь?

– Подумай об этом, – в тоне Зембы отеческие нотки. – И попытайся проанализировать свои поступки и действия. Оцени их сам. Мать Сливяка жаловалась на методы задержания ее сына. На это же ссылался и ее муж, ординатор городской больницы. Следовало их уведомить о его задержании… разумеется, постфактум. Кстати, что удалось установить по этому делу?

– Сливяк признал свое соучастие в нападении на Ирэну Врубль и виновность в попытке запугать Кацинского, в попытке, которая в итоге закончилась трагически. После очной ставки с ним раскололся и Базяк. Этот признал себя виновным в нападении на Врубль и в подстрекательстве Сливяка к запугиванию Кацинского. Однако он так и не сказал, кто поручил ему проведение этой акции. Сливяк же, судя по всему, этого не знает.

– Прокурор дал санкцию?

– Да. С этим все в порядке. Правда, ему пришлось поломать голову над квалификацией действий, повлекших за собой смерть Кацинского. «Непреднамеренное убийство?» Но это уже не наши заботы. Я вот думаю, как установить организатора нападения. Хочу поискать его в кругу лиц, заинтересованных в сокрытии дела Врубля.

– Опять метод дедукции?

– В какой-то мере – да. Если инспиратор этой акции поручил своим подручным шепнуть девушке на ухо, чтобы она не шаталась в милицию, о чем же ином может идти речь? Всем известно, что она упорно стремилась возобновить дело, неоднократно ходила в милицию. Была и у меня. Таким образом, вывод вроде напрашивается сам собой.

– Ладно, действуй, но не зарывайся.

ГЛАВА XXIII

Вилла расположена в стороне от шоссе, на самом берегу озера. К ней ведет извилистая, в ухабах проселочная дорога, упирающаяся в зеленые свежевыкрашенные ворота. Ворота широко распахнуты, а ясно видимые на дороге следы автомобильных шин свидетельствуют, что сюда недавно въезжал грузовик. Следы шин ведут к самой веранде. Через эту, на кирпичном фундаменте, веранду – вход в дом. Корч останавливается и через настежь раскрытую балконную дверь заглядывает в дом. Окидывает внимательным взглядом обширную комнату. Она почти пуста. Мебель громоздится в куче в дальнем углу. Двое рабочих, ползая на четвереньках спиной к двери, стелют в комнате паркет. Целая гора этого паркета сложена у одной из стен. Она как магнит притягивает к себе внимание Корча. «Тот самый или такой же, как тот, что согласно накладной отправлен якобы на стройку микрорайона? Любопытна бы узнать, откуда он поступил».

– Здравствуйте, – громко произносит Корч, переступая через порог и обращаясь к рабочим.

Оба как по команде оборачиваются, явно захваченные врасплох неожиданным визитом.

– Здравствуйте, – машинально отвечают они. – Вам чего?

Лица их Корчу знакомы – он часто бывает на стройках и там их встречал. Они же не сразу его узнают, ослепленные падающим в двери солнцем. Оно светит ему в спину. Корч достает удостоверение, называет себя.

Паркетчики не смущаются.

– У вас, пан поручик, дело к нам или к хозяину? – спрашивает один из них. – Хозяина сейчас нет. Он оставил нам ключи.

– Много работы? – не самым лучшим образом завязывает Корч беседу.

– Много, – бурчит один из их. – А что? Халтура во внерабочее время преступлением вроде не считается. Напарник мой после второй смены, а я в отпуске.

– У меня к вам никаких претензий, – поясняет Корч. – Я хотел только узнать, кто вас подрядил: хозяин или частный подрядчик Ольсенкевич?

– Вас интересует, взимают ли с нас налог? – В тоне явно недружелюбные нотки.

– Налог меня не касается. Я не фининспектор, – пытается свести все к шутке Корч. – Не знаете, часом, где хозяин взял этот паркет?

Оба одновременно пожимают плечами.

– Это дело не наше. Наше дело стелить. Мы пришли, материал был уже на месте. А кто его привез и откуда – спросите у хозяина, пана Зелинского. Он приезжает сюда с семьей по субботам и воскресеньям. А может, и наш бухгалтер Яноха знает, что и как. Зелинский его свояк, и это Яноха устроил нам здесь халтуру.

– Можно посмотреть паркет? – спрашивает Корч и, не ожидая разрешения, подходит к сложенной у стены пирамиде. Осматривает с тыльной стороны несколько паркетин. На одной из дубовых дощечек штамп изготовителя: Сверковский деревообделочный комбинат. Этот же изготовитель – насколько помнит Корч – поставляет паркетную клепку и для стройуправления.

– Вы получили такой паркет для квартир на новостройках?

– Нет. Сначала было обещали, а потом завезли плитку ПХВ, – неохотно отвечает один из рабочих.

– Я возьму эту паркетину, – говорит Корч. – Сейчас выпишу расписку.

– Зачем? Авось хозяин от одной паркетины не обеднеет.

– Не обеднеет, конечно, но порядок есть порядок. – Корч выписывает расписку. – А теперь распишитесь вот здесь в подтверждение, что я взял клепку именно в этом доме. – Он подает им вырванную из блокнота страничку с текстом подтверждения.

Помешкав, они неохотно расписываются.

– Нам же потом и попадет за то, что мы вас впустили.

Корч выходит довольный. Теперь, наконец, он уверен, что находится на верном пути. Возвращаясь в отдел, по дороге заворачивает в магазин стройматериалов. Интересно проверить, когда в последний раз поступал сюда паркет и кому он продан?

Директора Борковского на месте нет. Он ушел и предупредил, что сегодня больше не вернется. Корчу это, пожалуй, даже на руку. У него нет ни малейшего желания снова толковать с этим делягой, который то и дело упоминает о своих широких связях, а как только речь заходит о выяснении каких-либо конкретных вопросов, начинает изворачиваться и юлить. Секретарша директора любезно советует Корчу обратиться к главному бухгалтеру: в отсутствие директора он может дать ему наиболее полную информацию.

– С какой фабрики вы получаете паркет? – спрашивает Корч у бухгалтера. – И как часто?

– Ежеквартально мы подаем заявки на требующиеся нам материалы, в том числе и на паркет. После утверждения в воеводстве заявки направляются на соответствующие фабрики, – охотно объясняет бухгалтер. – В урезанном виде, естественно. Паркет мы, как правило, получаем со Сверковского деревообделочного комбината.

– Можно посмотреть накладные на последнюю поставку паркета?

– Сейчас поищу, пан поручик. – Бухгалтер – воплощенная любезность. Он достает скоросшиватель и долго роется в бумагах. Наконец недоуменно разводит руками:

– Нет этих накладных. Наверно, кто-нибудь из сотрудников взял для работы. Одну секунду, сейчас схожу спрошу.

Он выходит, оставляя Корча одного в кабинете. Тот быстро придвигает к себе скоросшиватель. Листает, бросает взгляд на даты. Вот так так! В скоросшивателе только прошлогодние документы. Корч кладет папку на прежнее место. «Любопытно, что же, в этом году паркета они не получали?» Главбух входит явно растерянный.

– Прошу прощения, пан поручик, мой сотрудник, оказывается, заболел и сегодня не вышел на работу, а документы заперты у него в сейфе.

– Ну, ничего страшного. Я могу несколько дней подождать. А нельзя ли пока посмотреть ваш прошлогодний сводный отчет. Там, вероятно, отражены все поступления в магазин.

– Крайне сожалею, – беспомощно разводит руками главбух, – но этот отчет у директора, а его сегодня уже не будет.

– Ну ладно. А нет ли у вас, часом, накладных за текущий год на получение стройматериалов вообще?

– Пожалуйста. – Бухгалтер вытаскивает другой скоросшиватель. – Вот здесь все документы на поступления в текущем году. Ничего больше в первом полугодии мы не получали.

Накладных всего три. Одна из Сверковского комбината. По ней было получено полтора десятка оконных рам разного размера, несколько дверных блоков и кухонных шкафов. По другим накладным поступила сантехника и электрооборудование.

– Да, негусто. Как говорится, кот наплакал, – замечает Корч, выписывая в блокнот даты и номера накладных.

– В прошлом году было тоже не лучше, – отвечает бухгалтер. – Кроме небольшой партии паркета, нам поставили немного плитки ПХВ да с десяток древесностружечных плит. Эти материалы вас тоже интересуют?

– Да. Мне хотелось бы составить себе представление, какую часть местных потребностей покрывают эти поступления.

– Боюсь ошибиться, заявки проходят не через мой отдел, но знаю, что они удовлетворяют лишь мизерную часть спроса. Наши покупатели постоянно жалуются. Не было случая, чтобы поступающие к нам материалы мгновенно не раскупались.

Корч прощается и уходит. «Если в текущем году паркет в магазин вообще не поступал, значит, тот, у Зелинского, куплен „слева“. Любопытно, есть ли у Зелинского на него документы? А может, частная стройконтора получила в этом году какие-нибудь фонды?»

Владелец частной стройконторы, Януш Ольсенкевич, построил себе неподалеку от магазина строительных материалов дом, на первом этаже которого помещается контора, а на втором – квартира владельца.

В конторе никого уже нет. Ольсенкевич у себя наверху. Корча принимает радушно.

– Что привело вас, пан поручик, в мою скромную хижину? Или тоже решили строиться?

– А почему бы и нет? Если вы сможете обеспечить мне не только квалифицированную рабочую силу, но и нужные материалы, – отвечает он полушутя-полувсерьез. – Участок, можно сказать, у меня уже есть. Директор Валицкий сам предложил.

– Если Валицкий предложил, надо брать, – Ольсенкевич смотрит на Корча изучающе. – Первый шаг к собственному домику был бы сделан. А в собственном доме совсем по-другому живется.

– Так-то оно так, да где деньги взять? Это ведь дело дорогое!

– Можно взять ссуду в банке. У нас все так делают. Фонды на стройматериалы, как вы, вероятно, знаете, выделяются горсоветом и продаются потом через магазин стройматериалов. Да что я вам рассказываю, вы, думаю, и так изучили все эти тонкости в ходе следствия по делу о пожаре, – прерывает он себя. В голосе его полувопрос-полуутверждение.

– Немного просветился, – соглашается Корч. – , Мне же надо выяснить все обстоятельства, проанализировать улики, чтобы не бросить тень на невиновного. По городу ходит столько разных «плетен и слухов…

– Да, люди иной раз пытаются использовать такие случаи в своих целях. Тут надо держать ухо востро… – Ольсенкевич умолкает, как бы ожидая реакции Корча.

Корч делает вид, что не понимает, и меняет тему:

– Я вижу, вы занимаетесь спортом? – указывает он на лежащие в углу гантели.

– Занимаюсь, и даже разными видами, – отвечает хозяин дома. – Хожу на тренировки, играю в футбол, плаваю, занимаюсь греблей. Состою даже в нашем клубе подводного плавания. Однако, – спохватывается он, – вы, вероятно, пришли не ради рассказов о моих спортивных успехах.

– Я пришел узнать, выделяют ли вам фонды на стройматериалы и в каких количествах?

В глазах собеседника вспыхивает едва приметная искра. Ольсенкевич улыбается.

– Пан поручик, вы никак шутите?! Стройматериалов не хватает для государственных строек, что ж тут говорить о частниках? Ну, если удастся порой перехватить немного кирпича или цемента, и на том спасибо. Частным конторам приходится самим изыскивать материалы. Я могу обеспечить лишь квалифицированных рабочих. В этом – всегда к вашим услугам, – провожает он гостя.

ГЛАВА XXIV

– Что привело вас ко мне, пору чик? – директор Якубяк, как всегда в безукоризненно сшитом костюме, жестом указывает Корчу кресло. – Чашку кофе?

– С удовольствием, – Корч удобно усаживается в глубокое кожаное кресло.

Якубяк садится напротив.

– Чем могу служить?

– Я хотел бы просить вас дать указание подготовить для меня справку об использовании партии паркета, поступившего к вам двадцать пятого июля. Эта партия была направлена на строительство микрорайона Заборувек. Нужны мне также ксерокопии нарядов и накладных поставщика и получателя этой партии.

– Разве с этим что-нибудь не в порядке?

– Точно не знаю. Пока я просто проверяю всю документацию по использованию строительных материалов за период до пятнадцатого июля и позже. Просил бы вас разрешить мне также. ознакомиться с документами по использованию стройматериалов за первое полугодие прошлого года на строительстве, которым руководил Ежи Врубль.

– А почему, собственно, вас интересует именно этот период?

– Как вы относились к Врублю? – вопросом па вопрос отвечает Корч.

– Ответ кроется, пожалуй, в том факте, что именно я выдвинул его на руководящую работу. Очень способный и энергичный молодой человек. Честный и принципиальный. Впоследствии меня пытались, правда, убедить, будто я ошибался в его оценке, но, невзирая на это, я и по сей день уверен – Врубль был человеком порядочным.

– Его в чем-нибудь обвиняли?

– Да. Но лишь после его внезапной смерти, когда он не мог уже дать объяснений. Неожиданно выявилось, что на его стройке некоторые накладные оказались подделанными, часть из полученных стройматериалов фактически на строительстве не использовалась, а куда они девались – неведомо.

– Кто в то время курировал эту стройку?

– От имени заказчика – инженер Марьян Бялек. Впрочем, он и поныне выполняет эти функции. Лично я полагал, что на нем, как кураторе, тоже лежит определенная доля ответственности за вскрытые недостатки, но поскольку заказчик претензий к нему не предъявлял, у меня, как у подрядчика, не было повода вмешиваться в эту историю.

Беседу прерывает Ванда Круляк. Она вносит кофе и расставляет на столе чашки.

– Нужно что-нибудь еще? – обращается она к директору.

– Нет. Благодарю вас, это все.

Выходя, Ванда бросает на Корча томный взгляд. Он делает вид, будто этого не замечает. Едва он появился в приемной, она столь настойчиво стала допытываться, какие дела его привели, что он, потеряв в конце концов всякое терпение, довольно резко оборвал ее категоричным: «Прошу вас доложить обо мне директору!» Она была явно обижена и, демонстративно повернувшись, с царственным видом направилась в кабинет. Через минуту, открыв дверь, она все с той же миной на лице сухо бросила: «Пожалуйста». И повторила еще раз: «Пожалуйста, директор вас ждет». А сама при этом продолжала стоять, загораживая собой проход. Корч вынужден был попросить ее подвинуться. Она повернулась вполоборота, но ровно настолько, чтобы, проходя, Корч неизбежно ее коснулся. А теперь вот этот еще ее взгляд. «Что ей нужно, черт побери? Никак от нее не отвяжешься!» – думает Корч, отхлебывая кофе.

– Могу я узнать, что удалось вам выяснить по делу о пожаре? Как руководителю управления, мне важно быть в курсе дел.

– Да, конечно, я понимаю, но, к сожалению, похвалиться пока нечем. Неясны еще многие обстоятельства, без которых невозможно прийти к сколько-нибудь определенным выводам. Выяснением этих обстоятельств я сейчас и занимаюсь, чем, собственно, и вызван мой визит к вам. Материалы, которые я прошу у вас, мне крайне необходимы.

Якубяк, ни слова не говоря, подходит к телефону.

– Пан Яноха, прошу вас срочно принести мне все документы по реализации последней партии паркета, полученной нами, насколько мне не изменяет память, двадцать пятого июля. Подготовьте, кроме того, все наши накладные и наряды со строек по распределению этой партии.

Он кладет трубку и снова садится в кресло.

– В чем еще нужна моя помощь?

– Спасибо. Это все. Я слышал, будто зять бухгалтера Янохи работает в воеводстве? – переводит Корч разговор на интересующую его тему.

– Вы имеете в виду инспектора Зелинского? Я что-то слышал об этом, но, знаете, слабо пока ориентируюсь в заборувских родственных связях и отношениях. Собственно, здесь я человек новый. Что-то вроде новой метлы. И, надо сказать, с первых же шагов не снискал к себе особого расположения со стороны многих влиятельных особ. Кое-кого из аппарата я собирался уволить, но тут же подвергся давлению «сверху». Одна за другой зачастили комиссии. Меня обвинили в искажении кадровой политики, в недооценке старых проверенных работников. И мало-помалу спустили все на тормозах. Возможно, после завершения вами следствия по делу о пожаре мне и удастся все-таки осуществить кое-какие преобразования. Если, конечно, не окажется, что главный виновник пожара – я, – говорит он с иронией и горечью. – Такой вариант некоторым пришелся бы весьма по душе. Мешаю я здесь некоторым. Не вписываюсь в семейные кланы.

Ну что ж, ладно, поплакался я вам в жилетку, выпустил, как говорится, пар и вроде бы полегчало. Впрочем, надеюсь, вы разберетесь во всем сами, – придает он тону большую официальность. – Куда доставить нужные вам документы? Они будут готовы через час, максимум – два.

– Если можно, я просил бы вас оставить их у себя, а позже я зайду за ними сам.

Корч прощается, но, подойдя уже к двери, вдруг, словно что-то вспомнив, останавливается:

– Да, пан директор, вы не знаете, случайно, удалось ли найти ключи от склада, пропавшие во время пожара?

С этими ключами связана целая история. Сторож Заляс клянется всеми святыми, что кладовщик при нем повесил их на доску в проходной и они висели там все время, а потом в послепожарной суматохе куда-то запропастились. Когда это случилось, установить не удалось, да и вообще факт этот вскрылся лишь, когда сам он, Корч, вспомнил о ключах, отбавляя на экспертизу замок от склада. Эксперты установили, что на замке нет следов отмычки или взлома. «Куда же все-таки девались ключи? Пропали». Корч склонен думать, что это случилось за три-четыре часа до пожара.

Преступник, вероятно, снял ключи с доски в проходной. Затем, после поджога, опять запер склад, а ключи выбросил. Преступником мог быть и Антос, и кто-либо другой, но – Корч в этом убежден – непременно лицо, так или иначе связанное со стройуправлением. «Опровергнуть алиби Антоса теоретически не составляет особого труда, но пока ведь нет и свидетеля, который видел бы его в городе между пятнадцатью и девятнадцатью часами. Пробрался незамеченным? Версия, что у него был сообщник, тоже ничем не подтверждается. Помощник его болен и находится в больнице. По мнению врача, он не в состоянии подняться с постели». Проверили алиби других потенциальных подозреваемых. Все они отпали.

В сущности, ключи из проходной мог без труда взять любой из знавших, где они висят, – ведь сторожа в проходной не было. Заляс праздновал именины и начиная с четырех часов дня вместе со своими приятелями сидел в одном из кабинетов стройуправления. Правда, из окна этой комнаты вход в проходную хорошо просматривается, но Корч почти уверен, что никто из компании за входом не следил – было не до того. Все приглашенные приходили с водкой. В общей сложности опорожнили – как утверждала уборщица – больше десятка бутылок. В среднем по бутылке на брата. Одним словом, вероятность выяснения обстоятельства пропажи ключей представлялась весьма проблематичной. Предпринятые в этом направлении шаги никаких результатов пока не дали.

…Спрашивая сейчас о ключах, Корч делает это скорее для очистки совести.

Якубяк качает головой отрицательно:

– Во всяком случае, мне не докладывали, что они найдены, – говорит он. – Поинтересуйтесь на проходной.

Но на проходной по этому поводу нет ничего нового.

– Заляс всех уже спрашивал о ключах, – говорит Корчу дежурный сторож. – Хочет сам их найти. ему здорово за них влетело. Вот он теперь и старается —

ГЛАВА XXV

– Слушаю вас, – майор Земба стоит у стола, прижимая к уху телефонную трубку.

– С вами говорит Ямницкий, – представляется ему собеседник на другом конце провода. – Наш сотрудник, старший инспектор Зелинский, подал мне жалобу на действия вашего инспектора, поручика Корча. Этот Корч, воспользовавшись отсутствием Зелинского, без санкции прокурора проник в его дом и учинил допрос находившимся там рабочим. Я вынужден буду доложить об этом воеводскому руководству. – Тон резкий и категоричный.

Зембу раздражают и этот тон, и сама постановка вопроса. Его явно пытаются запугать.

– Впервые об этом слышу, не в курсе дела, – отвечает он как можно спокойнее. – Но полагаю, вам, как лицу ответственному, прежде чем делать окончательные выводы, следовало бы выслушать и другую сторону, а не основываться лишь на заявлении заинтересованного лица, не выяснив всех обстоятельств дела. Возможно, нашему сотруднику потребовалось в связи с проводимым следствием проверить какие-то факты на строительстве индивидуальных дач. Я постараюсь во всем этом разобраться. А заодно поинтересуюсь в воеводском управлении, не противоречит ли принятым у нас принципам и нормам такой порядок, при котором курирующий нас инспектор строит себе дачу именно в нашем районе.

Удар рассчитан точно. Ямницкий хоть и настаивает на просьбе проинформировать его подробнее по существу дела, но уже не в столь категоричном тоне.

Земба кладет трубку и вызывает секретаршу:

– Пришлите ко мне Корча.

– Сегодня его не будет, он выехал в район.

– Пусть явится завтра утром.

«Еще одна каша заварилась, – с раздражением думает Земба. – Опять выясняй, оправдывайся… Что-то в последнее время слишком много идет жалоб. А источник все один – Корч. Не устранить ли этот источник?»

Но врожденное чувство справедливости берет верх. «В сущности, Корч во многом прав. Жарский ведь действительно завалил дело Врубля. Почему?»

Земба решает немедля это выяснить. Набирает номер домашнего телефона Жарского. В это время тот обычно бывает дома. И действительно, трубку поднимает сам Жарский.

– А я уж думал, ты совсем меня забыл, – говорит он обрадованно. Просьбу зайти в милицию капитан воспринимает с явным удовольствием. – Сейчас буду.

Зембе становится не по себе. «Жарский обрадовался. Решил, что нужен мне, а я к нему с претензиями. Но вместе с тем и не высказать их нельзя. Это нужно для дела».

Земба встречает Жарского сердечно, но тут же без обиняков выкладывает ему свои претензии. Жарский озадачен и даже несколько растерян.

– Ну что ж, – говорит он, наконец, – ты прав. Дело я действительно завалил. Но в этом есть и твоя вина.

– Моя?! В чем же именно?

– Ты не раз говорил, что наш район должен быть на высоте. Сам старался избегать всяких конфликтов и слишком острых людей.

Припомни, как ты отзывался о тех, кто критиковал прежнего директора стройуправления? Ты называл их склочниками. И считал, что все их заявления о кумовстве и групповщине, царящих в стройуправлении, просто досужий домысел кучки обиженных, а таковых, мол, как известно, хватает везде. Главное же в том, и ты не раз об этом упоминал, что строители выполняют план. Ты радовался успехам Заборува и добрым отношениям с руководством предприятий, гордился тем, что преступность у нас падает, а показатель раскрываемости растет…

Земба хмурится.

– Все верно, но какое это имеет отношение к следствию по делу Врубля?

– Сейчас объясню. Положение дел в стройуправлении ты считал благополучным, между прочим, и потому, что, кроме немногих случаев мелких хищений, там не обнаруживалось ничего более серьезного. А ты не допускаешь, что более серьезные дела не выплывали на поверхность просто потому, что мы смотрели на все твоими глазами? Непорядки у строителей, с твоей точки зрения, начались с приходом Якубяка. А между прочим, слухи о конфликтах нового директора с прежними служащими, сторонниками бывшего руководства, до тебя доходили лишь с подачи Янишевского, Голомбека, Валицкого. Они же охаивали Якубяка, поскольку с его приходом пришел конец разным их махинациям, взаимным услугам и одолжениям, которые они оказывали друг другу за государственный счет. Прежний директор, бывало, одному ссудит трактор завезти землю на огород, другому подбросит рабочих на строительство дачи, а то приложит руку и к «общественно полезному» деянию: рабочие стройуправления, к примеру, день и ночь вкалывали на прокладке дороги от шоссе к дачному поселку. А в твою приемную с жалобами на порядки, введенные в стройуправлении Якубяком, попадали исключительно люди, недовольные новым директором. Это именно они стали ретиво изобличать расхитителей народного добра. Ты тут же заметил, что количество дел о хищениях государственной собственности внезапно резко подскочило, но сделал вывод, что это результат честности и принципиальности старых работников, их высоко развитого чувства своего гражданского долга.

Земба слушает Жарского с подчеркнутым вниманием.

– И все-таки я пока не улавливаю связи сказанного тобой с делом Врубля, – говорит он медленно.

– Врубль принадлежал к числу людей, выдвинутых Якубяком. Человеком он был бескомпромиссным, а следовательно, и неудобным. Стоило ему повести решительную борьбу за повышение качества работ, искоренение халтуры и очковтирательства – он тут же пришелся не по вкусу некоторым рабочим. Стал «совать свой нос» в дела стройуправления, выступать с резкой критикой некоторых его решений – оказался неугодным и для руководства. Одним словом, когда он утонул, многие вздохнули с облегчением.

Как развивались события дальше? Тело обнаружили в густых водорослях. Без одежды. Версия: утонул, купаясь, – подкрепленная к тому же протоколом вскрытия трупа, – казалась вполне достаточно обоснованной. Правда, выбор места утонувшим для одежды в зарослях терновника возбуждал некоторые сомнения, но, когда в ответ на переданное – по радио обращение к населению города с просьбой заявить, кто в тот вечер видел Врубля, показания дал Валицкий, и эти сомнения рассеялись. В пьяном виде нередко совершаются вещи, которые человеку трезвому никогда бы и в голову не пришли.

– Хорошо, но почему ты не проверил показаний Валицкого?

Жарский иронически усмехается.

– Внеси я тогда тебе такое предложение, ты наверняка сказал бы, что для недоверия к Валицкому нет оснований. Он, мол, явился сам, по собственной инициативе, выполнил, так сказать, свой гражданский долг. Будь у него намерение что-либо скрыть, он не стал бы сам к нам соваться. Ну, признайся, разве не такую позицию ты бы занял?!

Земба молчит.

– Кароль, ну скажи честно: ведь Корч занялся проверкой показаний Валицкого без твоего ведома и согласия?

– Лихо ты меня разделал, – медленно произносит Земба, оставляя вопрос без ответа. – Но ты-то, оказывается, перестраховщик! Почему все это ты говоришь мне только сейчас? А прежде ты знал, что в деле Врубля не все чисто?

– Нет. Я считал, что его сестра просто преувеличивает. Это же ясно: когда внезапно погибает человек, у родствеников часто возникают всякие подозрения, вызванные эмоциями и невозможностью примириться с утратой. С другой стороны – стремление найти хоть какое-то самоуспокоение в предпринимаемых попытках установить истину. Это дело обычное. Так могло быть и в случае с Врублем. Ирэна любила брата, очень переживала его смерть и никак не могла с ней примириться. Из того факта, что у него было немало недоброжелателей и многим он изрядно насолил, она, делала – так тогда я полагал – очень уж далеко идущие выводы. Ты вот упрекаешь меня в перестраховке. Может, скажешь еще, что я боялся испортить с тобой отношения? Нет, это не так. Мы с тобой были и остаемся друзьями. Вернее всего – оба мы с тобой свыклись просто с заборувскими порядками, со сложившимися здесь отношениями и связями. Принимали их за норму, хотя и каждый по-своему. Иногда я думаю, вся штука в том, что мы постепенно сами вросли в окружающую нас среду и с течением времени стали воспринимать ее как естественный порядок вещей, подобно тому, как в прошлые годы естественным считали необходимость драться с оружием в руках.

– Ты никогда прежде со мной об этом не говорил. Почему?

– Да я и сам все это понял лишь теперь, когда вышел из игры и стал простым пенсионером без дел и забот, когда у меня появилось время для раздумий. Кроме того, и люди стали теперь относиться ко мне иначе – хуже, но откровеннее. Меня перестали бояться. А в итоге у меня открылись глаза на многое, чего прежде я не знал. Яснее стало, кто чего стоит в этом нашем омуте.

– Наш «омут», как ты презрительно его именуешь, не что иное, как небольшая часть целого.

– Часть ли? А может, просто периферия – заборувское болотце?

Земба долго молчит.

– Знаешь, – говорит он, наконец, – я хочу просить тебя: помоги Корчу.

ГЛАВА XXVI

Утро для Корча начинается с неожиданности в виде двух поступивших к нему актов.

Один содержит заключительные выводы комиссии, созданной стройуправлением для оценки ущерба, причиненного пожаром Комиссия работала черепашьими темпами, и даже неоднократные напоминания не влияли на ускорение дела. Корч, проходя иногда вечером мимо «Нового», видел там ревизоров, сидевших в. обществе местных тузов. Встречал он их и на пристани, а порой и на пляже. Август, погода волшебная, озеро, лодки… Как тут беднягам устоять? Да и куда спешить?

Плоды трудов комиссии, составившие пухлый акт, не содержали ничего сенсационного. Несущественное отклонение от первоначально установленной цифры – 20 миллионов злотых. Из представленных расчетов с полной очевидностью следовало, что склад в день пожара был забит стройматериалами от пола до крыши и едва не лопался по всем швам.

Второй акт составлен был комиссией народного контроля. Эта комиссия проверяла документацию на стройматериалы за все первое полугодие. Корч пропускает детальные выкладки, отыскивая заключительные выводы. Из них следует, что вся документация по стройматериалам велась безупречно, сверка бухгалтерских учетов стройуправления с документацией на стройках не выявила особых расхождений, не считая некоторых несущественных неточностей по срокам.

Корч откладывает акты. Фиаско. Ни одного исходного пункта. В свете таких фактов версия о «предревизионном пожаре» казалась бы исключенной, не будь истории с исчезновением партии паркетной клепки. По документам, правда, и здесь все в полном ажуре. Паркет этот оприходован, и по накладной вся партия целиком передана на стройку.

Из документов стройки следует, что паркет, как и предусматривалось, использован на строительстве двух жилых зданий, готовых к сдаче. Однако в действительности вместо паркета квартиры этих домов застелены плиткой ПХВ, а паркет Корч обнаружил на даче Зелинского. Доказательства, подкрепленные свидетельством комбината, подтверждающего, что паркет этот действительно изготовлен у них и в июле отправлен по госнарядам, в том числе и в Заборув, хранятся в сейфе у Корча. Вывод напрашивается сам собой: оприходование поступающих стройматериалов как в бухгалтерии, так и на стройках осуществляется только по бумажкам. Сами же материалы, как видно, прямо с железной дороги попадают в руки частников. Возникает вопрос: в чьи конкретно и каким путем? Доставляются ли они непосредственно владельцам дач на машинах стройуправления, или предварительно совершают путешествие в магазин стройматериалов, который, возможно, затем в порядке компенсации левых поставок выделяет для строек из своих резервов плитки ПХВ? А может быть, посредник – частный предприниматель? Это необходимо выяснить.

А пока Корч прячет акты в сейф. Его вызывает шеф. Этот внезапный вызов не сулит ничего доброго.

– Ты не знаешь, что опять приключилось? – спрашивает он секретаршу.

– У него сидит инспектор Зелинский, – сообщает ему шепотом Галинка.

– Ага, вот и виновник, – говорит Земба при виде входящего Корча. – Инспектор Зелинский приехал ко мне с жалобой. Он утверждает, что ты самовольно вторгся в его личное жилище.

– Вы превысили свои права, – взрывается Зелинский. – Я подал на вас жалобу в воеводское управление.

– Никто к вам не вторгался, – спокойно уточняет Корч. – Я просто зашел узнать, откуда вам доставили паркетную клепку, и не знал, что вас нет дома. Паркетчики оставили дверь на веранду открытой, поэтому я и зашел, думая, что есть кто-то из хозяев. Рабочие сказали мне, что вас нет, я взял под расписку одну плитку паркета и ушел, ожидая вашего приезда для выяснения обстоятельств.

Зелинский кипит от ярости.

– Что же, вы полагаете, у меня нет накладных на паркет?! По какому праву вы подозреваете меня в покупке ворованных материалов?!

– Я ничего не подозреваю, – возражает Корч. – Просто я хотел проверить накладные. Сейчас ведется предварительное расследование по делу о пожаре на складе, и мне необходимо выяснить все связанные с этим факты.

– Накладные у меня дома. Сейчас я их привезу. Пусть майор Земба лично убедится в вашем самоуправстве! – Зелинский выходит.

– Опять ты отличился. Зелинский подал жалобу в воеводское управление. Что прикажешь с тобой делать? – Земба раздражен.

Корч чувствует, что тучи над ним начинают сгущаться.

– Ни магазин стройматериалов, ни владелец частной стройконторы, – начинает он объяснять, – не имели нарядов на получение паркета. На плитках паркета, который купил Зелинский, имеется штамп фабрики-изготовителя. По наведенным мною справкам, паркет этот предназначался для государственных поставок, следовательно… – Корч умолкает.

– А что ты скажешь, если накладные у него окажутся в порядке?

– Я допускаю такую возможность, – медленно говорит Корч. – Но все дело в том, кто их оформил. Если нам удастся выяснить, мы установим, кому сбываются ворованные материалы.

Накладная, которую привозит Зелинский, датирована тридцатым июля. Она оформлена магазином стройматериалов и подписана лично директором Витольдом Борковским.

– Вот вам доказательство! Можете убедиться! – Тон у Зелинского негодующий и резкий.

– Прошу вас извинить меня за назойливость, – обращается к Зелинскому Корч, – но, чтобы впредь не возникало никаких сомнений, мы сейчас оформим протокол.

Корч берет накладную и выходит с ней из кабинета. Когда он возвращается, ксерокопия накладной уже лежит у него в папке.

– Один ноль в твою пользу, – замечает Земба, когда посетитель покидает наконец кабинет^-. – Мы выяснили положение и накликали на свою голову еще одну неприятность. Борковский мобилизует теперь всю свою родню. Значит, все-таки Борковский… – продолжает он задумчиво. – Кто бы мог подумать? Скупает похищенные материалы и оформляет на них счета. Интересно, у кого же он их покупает?

– Поскольку по документам все в полном порядке, значит, в махинациях не мог не участвовать родич Зелинского бухгалтер Яноха, ну и, конечно, Литос. Должны быть сообщники и на стройках. Это надо выяснить. Одно пока ясно – стройматериалы сплавлялись налево, и, следовательно, Антос вполне мог быть заинтересован в пожаре для скрытия недостачи на складе. В свете этих фактов несколько иначе начинает представляться дело Дузя и других рабочих, обвинявшихся в хищениях компанией Литое – Борковский. Похоже, такого рода провокациями они маскировали свои махинации, может быть, стоит подумать о получении разрешения на их арест?

– Рано, – хмурит брови Земба. – Чем ты будешь мотивировать обвинение Антоса в поджоге? Ты пока не сумел ни опровергнуть его алиби, ни даже найти ключей от склада…

– Мы тщательно обыскали всю территорию… – говорит Корч и вдруг вспоминает, что в день пожара или чуть позже ему говорили, будто видели какого-то человека в клетчатой куртке, копавшегося у фонарного столба. Он не придал тогда значения этому свидетельству, признав его несущественным. Мало ли всяких невероятных историй и слухов носилось по городу после пожара?! А может, все-таки проверить? Фонарь – он помнит – стоит метрах в двухстах от ворот склада. Корча охватывает нетерпение. Он хочет идти туда сейчас же, немедленно.

– Я могу быть свободен? – обращается он к Зембе.

Тот молча кивает.

…Корч несколько раз обходит вокруг фонарного столба, тщательно его осматривая. Ничего интересного. «Зачем кому-то понадобилось здесь копаться?» Столб как столб. Корч обшаривает его глазами со всех сторон. «Стоп. А это что?» У самого основания – железная дверца. Он пытается ее открыть, несколько раз дергает. Дверца не поддается. Тогда он достает из кармана перочинный нож и поддевает лезвием защелку. Дверца отскакивает, открывая глубокую нишу. Электрические предохранители и какой-то сверточек. Он достает его. В свертке – ключи. «От склада ли?»

ГЛАВА XXVII

Коммерческий директор Валицкий едва сдерживает ярость.

– Что у вас опять приключилось, поручик?! Зачем меня снова вызвали в милицию?!

– Весьма сожалею, что оказался вынужденным еще раз пригласить вас к себе, но мне необходимо выяснить некоторые обстоятельства по поводу ваших прежних показаний. Чем вы тогда руководствовались?

Валицкий хмурит брови.

– Я, помнится, уже говорил вам: мне хотелось поскорее покончить с этой неприятной для всех историей. Не понимаю, отчего вы снова возвращаетесь к этому вопросу. Дело прошлое, давно закрытое. Зачем опять его ворошить?

– Вы ошибаетесь. Дело еще не закрыто. После эксгумации выяснилось, что речь идет не о несчастном случае, а скорее об убийстве. Дело в корне меняется. Поэтому, если вы не хотите впутываться глубже, вам следует рассказать все более подробно.

Валицкий бледнеет.

– Убийство?! Невероятно! – Сразу куда-то исчезает присущая ему самоуверенность. В глазах читается страх. – Я не имел об этом ни малейшего понятия. Неужели такое могло случиться?

– Случилось, – голос Корча звучит сухо. – Именно потому вы должны рассказать всю правду.

– Я ничего не знаю об убийстве. Показания я дал по просьбе инженера Бялека, осуществлявшего у нас надзор за стройкой. Он как-то оказал мне небольшую услугу, и я счел себя обязанным отплатить ему тем же. И это все.

– Таким образом, вы навлекли на себя уголовную ответственность за дачу ложных показаний: введение в заблуждение органов следствия. – Корч беспощаден.

– Я не мог себе даже представить, что речь идет о чем-либо серьезном. – Валицкий застыл на стуле, лицо его покрыла мертвенная бледность. – С моей стороны это была простая любезность.

– Такого рода «простые любезности» иногда дорого обходятся, – иронически замечает Корч. – Вы полагали, вероятно, что закон писан лишь для простых смертных.

Корч предлагает Валицкому подписать протокол и просит подождать в комнате дежурного.

Едва тот выходит из кабинета, он звонит на стройку инженеру Бялеку. Предложение явиться в милицию инженер воспринимает с заметным беспокойством.

– А что случилось? – спрашивает он удивленно.

– Дело крайне срочное, – настаивает Корч. – Или вы предпочитаете, чтобы я послал вам официальный вызов?

– Нет, – отвечает тот, – сейчас буду.

Бялек является почти мгновенно. Держит себя свободно, без тени замешательства.

Корч достает из ящика бланк протокола.

– Имя, фамилия, год рождения?

– В чем дело, пан поручик? – недоумевает Бялек. – Я чем-нибудь провинился?

– Сейчас выясним, – отвечает Корч. – С какой целью вы просили Бронислава Валицкого дать показания по делу о смерти Ежи Врубля?

– Я? Валицкого? – В удивлении Бялека что-то неискреннее.

– Так утверждает Валицкий. Вот, пожалуйста, подписанный им протокол. Познакомьтесь. – Корч протягивает Бялеку исписанный лист.

Тот читает его медленно, как бы стараясь выиграть время. По мере чтения лицо его вытягивается, мрачнеет.

– Так значит Врубль убит?

– Да. При этих обстоятельствах, как вы сами понимаете, сокрытие правды бросает определенную тень и на самих свидетелей.

– Хорошо, – решается Бялек, – я скажу все. Мне, собственно, скрывать нечего. Все действительно было именно так, как показал Валицкий. Я и впрямь его просил. Меня же, в свою очередь, просил Ольсенкевич, бывший подчиненный Валицкого. Он сказал, что ему неудобно лично обращаться к бывшему шефу с такой просьбой. А у меня с Валицким отношения Дружеские. Поэтому он ко мне и обратился. Напомнил, что оказывал мне кое-какие услуги. Я согласился.

– Чем Ольсенкевич мотивировал такую, прямо скажем, довольно необычную просьбу?

– Он ничего мне не объяснял, просто попросил об одолжении.

– И вас это не удивило?

Бялек, похоже, несколько озадачен.

– Вы знаете, я как-то об этом тогда не подумал. Мне и в голову не приходило, что речь может идти об убийстве.

– Почему Ольсенкевич остановил свой выбор именно на Валицком, а не на ком-нибудь другом, скажем, на вас?

– Я был куратором Врубля, между нами, естественно, могли существовать разного рода трения. Мои показания не были бы восприняты так, как показания Валицкого. Он пользуется в городе большим авторитетом. У него связи, положение.

– Значит, вы таким способом отблагодарили Ольсенкевича за услугу. Какую именно?

– Я уж точно не помню. Все мы стараемся как-то облегчить друг другу жизнь. – В объяснении чувствуется оттенок какой-то недоговоренности.

Корч понимает. Речь идет об укоренившейся здесь практике взаимных услуг и одолжений. Но только ли? Он выходит из кабинета, чтобы отпустить Валицкого. Тот сегодня ему больше не нужен.

– Доставьте ко мне срочно Ольсенкевича, – просит Корч дежурного. – Но без огласки и шума.

Он возвращается к себе и продолжает допрос. У него не вызывает сомнений, что все эти оказываемые друг другу услуги и так называемые любезности имеют связь с махинациями на стройке, которой руководил Врубль. Не исключено, что, разоблачив их, Врубль предопределил свою судьбу. «Но что именно удалось Врублю вскрыть? Куда направить дальнейший поиск? Вина за выписку Зелинскому фиктивной накладной на паркетную клепку, которой магазин фактически не получал уже более года, ложится только на одного Борковского. Накладная эта по бухгалтерским документам не проведена. Следовательно, она лишь форма прикрытия покупки паркета слева. Но знал ли покупатель, что паркет ворованный? Как это доказать? Где Борковский получал товар? На складе у Антоса или только через него как посредника? Судя по реакции, Зелинский вполне убежден в законности своей покупки. На чем в действительности основана его уверенность: на убежденности в законности покупки или на чувстве неприкосновенности своей особы? Сколько еще фиктивных оформил Борковский? Кому? За сколько? Трудно предположить, что он действовал бескорыстно».

Изъятие документации у Борковского и ревизии у владельцев дач, которым он выписывал накладные, Корчу представляются на этом этапе расследования предприятием преждевременным. Возможно, накладные оформлялись в одном экземпляре только для покупателя, и тогда проверка документов в магазине Борковского ничего не выявит, а вызовет лишь ненужный шум и даст возможность замешанным в это дело мгновенно замести следы. Если даже владельцы дач не знают, что покупали ворованный паркет, то, узнав, постараются во избежание неприятностей, компрометации, а то и возможного изъятия у них паркета запутать следствие.

Нить может оборваться.

Корч потому решает начать с другого конца. С выявления потенциальных подозреваемых в убийстве Врубля, с мотивов, которыми те могли руководствоваться, опасаясь, что он раскроет механизм хищений материалов со стройки. А с этим должны быть связаны и обращения к Валицкому о даче ложных показаний для прекращения дела. «Кто из этих „просителей“ твердо знал, что речь идет о стремлении замять дело именно об убийстве? Валецкий? Бялек? Олесенкевич? А может быть, кто-то еще?»

Корч одолевает Бялека вопросами до тех пор, пока снизу ему не сообщают по телефону, что Ольсенкевич доставлен. Корч отводит Бялека в комнату для задержанных и просит подождать, пока готов будет протокол. Приглашает к себе Ольсенкевича.

Тот входит в кабинет улыбаясь. Садится на стул напротив Корча и спокойно ждет, когда поручик заговорит первым.

– Вы обращались к инженеру Бялеку с просьбой убедить Валицкого дать показания по делу о смерти Врубля… – звучит полуутвердительно.

Несмотря на чуть ли не преувеличенное самообладание, в глазах Ольсенкевича мелькает едва заметная искра.

– Это неправда, – спокойно отвечает он, – Валицкого я и сам хорошо знаю еще со времени моей работы в стройуправлении. Потом я строил ему дачу, так что у меня нет никакой необходимости искать с ним контакты через посредника, тем более такого, как Бялек, отношения с которым у меня далеко не. самые лучшие. Это можно легко проверить.

– У меня есть по этому вопросу показания Бялека и Валицкого, – возражает Корч.

– Вероятно, они дали ложные показания, – настаивает на своем Ольсенкевич. – У Бялека были какие-то счеты с Врублем, и, возможно, он обращался к Валицкому. Не хотел, чтобы эти отношения стали достоянием гласности, – добавляет она как бы в пояснение.

«Кто из них говорит правду, а кто лжет? – размышляет Корч. – Бялек, узнав, что речь идет об убийстве, не стал отрицать своего обращения к Валицкому с просьбой об услуге. Валицкому, правда, он не сказал, что выступает от имени Ольсенкевича. Не оговаривает ли Бялек его с целью отвести подозрения от себя? Не исключено, что с этой же целью и тот обвиняет его во лжи. Документация – вот где нужно искать ответ. Только с какой стороны к ней подступиться?»

ГЛАВА XXVIII

Начинает уже смеркаться, когда Корч покидает, наконец, свой кабинет. В руках у него папка с документами, полученными от Якубяка. Он собирается еще раз тщательно изучить их дома. Вдруг да придет в голову какая-нибудь идея. А пока в голове только тяжесть, мысли ворочаются лениво и хаотично. «Нужно хоть немного отдохнуть. – Одновременно с мыслью об отдыхе возникает мысль об Ирэне. – Да, надо бы к ней зайти. Она однажды говорила о каком-то шофере, с которым встречался ее брат. Надо расспросить поподробнее», – пытается он оправдать перед самим собой это внезапно вспыхнувшее желание ее повидать.

Ирэна встречает его с искренней радостью, и Корч чувствует себя здесь как дома. Он усаживается, просит чашку чая, расспрашивает Ирэну о здоровье.

– Дня через два выйду, наконец, на работу, – улыбаясь, отвечает девушка. – Страшно надоело болеть. А вы? Куда пропали? Совсем нас забыли.

– Нет, не забыл. Просто не было времени. Пришлось много работать.

В голубых глазах хозяйки молчаливый вопрос.

– Ясик рассказывал, будто слышал от товарищей о вскрытии какой-то могилы. Это правда?

– Да. Мы эксгумировали останки вашего брата.

– Значит… – в голосе скрытое волнение.

– Да, следствие по его делу возобновлено. Вы были правы.

– Права? – Ирэна опускается на стул, закрывает лицо руками. – Значит, его убили?!

– Да.

– О боже!

Корч молчит. Ему понятно, что творится сейчас в душе девушки. Опять потрясение. Может быть, не стоило ей говорить, пока она полностью не оправится?

Внезапно Ирэна вскакивает, подбегает к нему, хватает за руку и прижимает ее к губам.

Корч теряется.

– Пани Ирэна! Ну что вы?

– Я же говорила, что. поверю только вам. Вы спасли Ясика, а теперь вот… – Слезы градом катятся по ее лицу.

Корч озадачен, взволнован, растерян. Не знает, как себя держать.

– Простите меня… Все это так неожиданно… просто не верится… – Она беспомощно разводит руками.

Потом мало-помалу девушка успокаивается.

– Я не могла бы вам в чем-то помочь? – робко предлагает она.

– Да, конечно! Попытайтесь вспомнить, что вам рассказывал о встречах брата с каким-то молодым шофером.

– Пани Яховская, – отвечает она, не задумываясь. – Старушка пенсионерка, которую сбила машина. Можно прямо сейчас к ней сходить. Она живет тут совсем рядом. Пусть она сама вам расскажет. Пойдемте, я сейчас, только умоюсь.

Ожидая девушку, Корч молча пьет чай. Минут через пять она появляется в дверях с сумочкой в руках.

– Идемте!

Яховская с трудом передвигается по квартире. При виде Ирэны сразу оживляется.

– Это вы, мой ангел? – На глазах у нее слезы радости. – Если бы не она, мне бы и не выжить! – обращается старушка к Корчу. – Она меня и кормила, и поила, и купала, и квартиру убирала. Я вот только-только оправилась после этой катастрофы.

– Вы знаете, кто вас сбил? – спрашивает Корч.

– Знаю, я сразу его узнала, – переходит на шепот старушка. – Сын Голомбека. Когда меня приходили в прошлый раз допрашивать, я побоялась сказать. Вы не знаете, что это за люди! Они все могут. А я старая, слабая. Ткни пальцем – мне и конец.

– Чего вам бояться? Если вы дадите показания, он будет наказан по закону, а иначе все сойдет ему с рук.

– Ладно, будь что будет! Раз уж вы пришли ко мне с Ирэной, признаюсь вам: приходил тут ко мне один и сказал, что если я обращусь в милицию – мне на свете не жить.

– Как он выглядел, бабушка? – вмешивается Ирэна.

– Молоденький такой, блондинчик с кудряшками.

«Опять Базяк. Любопытно. И ее запугивал, и в нападении на Ирэну участвовал… Похоже, оба дела имеют какую-то связь. Может быть, в обоих случаях один и тот же организатор? Надо будет нажать на Базяка посильнее».

– Бабушка, у меня к вам еще одна просьба, – прерывает мысли Корча Ирэна. – Помните, вы мне говорили, что встречали Юрека с каким-то молодым шофером. Вы не знаете этого шофера?

– Фамилию не знаю. Рыжеватый такой, невысокого роста, ходит всегда в кожаной куртке. Живет здесь, на Ясминовой, в доме восемь. Работает на грузовике.

Проводив Ирэну, Корч возвращается домой и садится за работу. Из-за стены доносятся шум и музыка. Он не обращает на них внимания, достает из папки документы и раскладывает на столе. В это время дверь вдруг распахивается и входит Ванда Круляк. Она сильно накрашена, с модной прической, в прозрачном, глубоко декольтированном платье.

– Сегодня у меня день рождения, – говорит она с кокетливой улыбкой.

Корч вскакивает, отодвигает в сторону бумаги, подходит к девушке и целует ей руку.

– Желаю вам счастья, пани Ванда. Жаль, что не знал об этом торжестве раньше, непременно явился бы с цветами. Завтра исправлю эту оплошность.

– Ах, что вы, зачем мне цветы. Я пришла за вами. У нас гости.

– Я сегодня очень занят… – Корч огорченно разводит руками.

Ванда не сдается. Она явно под хмельком.

– На этот раз вам не удастся отвертеться. Идемте со мной. Иначе я отсюда не выйду.

Деваться некуда. Корч неохотно надевает пиджак. Кладет в карман сигареты, заранее предупреждает:

– Хорошо, но простите, зайду только на минуту.

Он входит в столовую, пропустив девушку вперед. Окидывает взглядом богато накрытый стол. Блюда с копченостями, салаты, рыба, налитые рюмки. Бутылки с водкой. За этим столом, кроме хозяев, несколько знакомых лиц: Анна Матыс, Валицкий, Стефан Яноха, Антос, Вацлав Лучак. Остальных он не знает.

Дружный хор приветствий ввергает его в смущение.

– Просим, просим, наконец-то!

Хозяйка усаживает его между Анной Матыс и Антосом. Придвигает рюмку и закуски.

С бокалом поднимается Валицкий.

– За здоровье именинницы, по первой!

Кто-то начинает скандировать: «Сто лят».

Антос наклоняется к Корчу:

– Надо было сразу обратиться к нам. Мы бы помогли. Сразу бы разделались с махинаторами… – конфиденциальным шепотом говорит он. Судя по всему, он уже изрядно пьян, от него разит водкой. Анна Матыс тоже слегка навеселе. Обращаясь к Корчу и указывая пальцем на сидящего с противоположной стороны стола молодого человека, она во весь голос заявляет:

– А вот он меня к вам ревнует. Думает, я его собственность и не имею права никому назначать свидания. А я хочу назначить вам свидание. Хочу, и все! Имею право! Свадьбы у нас еще не было.

Молодой человек хмурит брови. Корч смущен.

Вацлав Лучак разражается смехом:

– Ревнует – значит, любит! Радоваться надо. Поженитесь, Пыжак выделит вам участок, я подыщу автомобиль. Умница ты, Аня – умеешь жить… – Он снова оглушительно хохочет и обращается к Антосу: – Неплохо иметь такую толковую кузиночку, а? Бери пример, Ванда. От души советую. Здоровье именинницы, по первой! – поднимает он рюмку.

Все встают. Кто-то кричит: танцевать! Ванда ставит пластинку.

Пользуясь благоприятным моментом, Корч незаметно уходит. В дверях сталкивается с Валицким. Пропускает его и направляется к себе. Пытается отпереть ключом дверь. Она не закрыта. Корч обеспокоен: он прекрасно помнит, что, выходя, дважды повернул в замке ключ. «…Может, Валицкий что-то искал здесь?» Корч зажигает свет и подходит к столу. Проверяет, все ли на месте. Успокаивается – все лежит на своих местах.

Едва он усаживается за стол, как дверь вдруг снова открывается и входит Ванда. Она возбуждена, бесцеремонно и сильно пьяна.

– Вы опять сбежали?! Зря. Идемте со мной. Я вам не нравлюсь? – Язык у нее заплетается.

Корч смотрит на нее с откровенным осуждением.

– Возвращайтесь к своим гостям. Мне нужно работать, – произносит он твердо.

Круляк с минуту смотрит на него широко открытыми глазами, потом начинает вдруг рвать на себе платье и надрывно кричать:

– Ах, ты не хочешь меня?!

На крик вбегают Валицкий и Юзеф Круляк. Круляк останавливается в дверях и видит сидящего за столом Корча, а по другую сторону стола кричащую, полуобезумевшую от вина и ярости дочь. Он обнимает ее за плечи и силой тащит из комнаты. От двери, обращаясь к Корчу, говорит:

– Извините нас за нее. Она совсем пьяна.

Корч остается один. Запирает дверь на ключ. Работа на ум не идет. Он ходит по комнате с мрачным видом. На душе у него неспокойно.

ГЛАВА XXIX

– Все было, как рассказала вам моя дочь…

Жена директора ресторана «Новый», Кристина Малинская, решилась говорить лишь после того, как Корч дал ей прочитать подписанный ее дочерью протокол.

– В первых числах сентября мужу позвонил Ольсенкевич и сказал, что ему доставили итальянский кафель для кухни и ванной. Я поехала с дочерью выбрать цвет и рисунок. Один из рабочих Ольсенкевича провел нас в гараж. Там уже были жены Голомбека, Янишевского и Пыжака, они тоже выбирали себе кафель. Все, что мы просили, Ольсенкевич записал к себе в блокнот.

Я видела там еще кухонные шкафы, цветные раковины, унитазы, но меня они не интересовали. Все это муж еще раньше привез из Варшавы. Я выбрала себе кое-что для кухни и голубой кафель. Вы его видели у нас.

– Все это вы сразу отвезли домой? – спрашивает Корч.

– Не-е-т, что вы! На следующий день мой заказ доставил нам на грузовике шофер. Молоденький такой, рыжеватый. Он же раньше привозил и паркет для дачи.

Шофером грузовика, как установил Корч, оказался некий Тадеуш Куц. Сейчас он сидел в коридоре в ожидании допроса.

– Что ж тут много говорить, пан поручик, – начал он свои показания, – у меня жена, ребенок, соблазнился «наваром». За каждую левую ездку – сотня. Иногда в день перепадало и несколько… Развозил что велели и куда велели.

– Где обычно грузились?

– На станции, на товарном дворе. Антос тут же говорил, куда и что отвозить.

– Когда вы возили сантехнику и кафель Ольсенкевичу?

– Прошлый год в начале сентября.

– Когда и кому возили паркет?

– По нескольким адресам… Зелинскому, Голомбеку, Малинскому.

– Когда?

– Двадцать пятого сентября…

– Что ж, так за один день развезли целый вагон? Вчера, когда я вас задержал, в кузове машины у вас тоже был паркет.

– Все правильно. Сначала мы сгрузили паркет в сарай, что стоит за парком. А уж потом я развозил.

– Чей это сарай?

– Не знаю.

– Номер машины, на которой вы работали?

– ХМ-12-41.

Корч листает блокнот. Он помнит, что записывал номер машины, разгружавшейся возле дачи Лучака. Точно. Номер тот же. «Ага, вот оно в чем дело!»

– Так это вы привозили мраморные плиты на дачу Лучака в июле этого года?

– Да.

– Где вы ими загружались?

– Все там же, на товарном дворе.

– С вами были двое рабочих.

– Да, один я бы не управился.

– Их фамилии?

– Не помню.

– Советовал бы вам припомнить. Если не скажете, узнаю сам, вам же тогда хуже будет.

– Пан поручик, они, как и я, хотели просто подработать, только и делов. Да и побаивались. Откажись – самому дороже обойдется. У нас так: кто шибко умный – плохо кончает. Одних подвели под суд за воровство, Врубль – утопился, а его приятеля, тоже начальника стройки, с треском вышибли. И новый директор не помог.

– Вы знали Врубля?

– Знал. Он был правильный мужик.

– Я слышал, вы с ним несколько раз встречались?

– Было дело. Кажется, в сентябре или в августе прошлого года, точно уж не упомню. Врубль скумекал, похоже, что с поставкой материалов и оборудования на его стройку не все ладно. Вместо паркета получил плитки ПХВ, вместо импортной сантехники – какие-то старые ржавые краны и битые раковины. Сам-то он их не принимал, а потом уже после установки обнаружил. Тут он психанул и помчался к начальства ругаться. Хотел слать рекламации поставщикам. На стройке об этом все знали. А через пару дней разнесся слух, что он утопился. Кто порадовался, а кто его и пожалел. Как всегда…

– А вы с ним по какому делу встречались?

– Врубль все расспрашивал меня, вроде вот как вы сейчас. Хотел дознаться, не возим ли мы материалы налево. Видать, кто-то ему протрепался.

– Вы сказали ему правду?

– Что ж, по-вашему, я дурак, петлю себе на шею вешать?! Не прихвати вы меня с паркетом, я и вам бы не сказал. С милицией лучше не ссориться, но со своими – и того хуже. Дороже обойдется.

– Как обошлось Врублю? – негромко спрашивает Корч.

– Как Врублю, – эхом повторяет шофер. – Или как Дузю, и другим.

– Почему вы считаете, что Врублю «дороже обошлось»?

– А как же: лучший пловец, водку не пил, ну разве что рюмку или две, и вдруг на тебе – утонул по пьянке?! Да кто этому поверит?

– Вы говорили кому-нибудь о ваших разговорах с Врублем?

– Только Антосу сказал, что боюсь, мол, погореть: Врубль вынюхивает, кто сплавляет товар налево. А тому хоть бы хны. Пожал плечами и велел опять ехать. Ему что? У него всюду свои люди.

После подписания протокола Корч отпускает шофера. Сегодня это уже пятый допрос. Корч устал, чертовски устал.

Со. вчерашнего дня клубок стал постепенно разматываться. Корч долго ломал себе голову, с какой стороны подступиться к документации. Наконец решил избрать метод сравнения. Документов с реальностью. Начал с осмотра сданных квартир в двух корпусах на стройке Врубля. Взял с собой накладные на поступившие в тот период оборудование и материалы. Ходил из квартиры в квартиру и сверял позицию за позицией: Доставлялось на стройку дорогое импортное оборудование, монтировалось же годное только на свалку старье. Корч выслушивал жалобы жильцов, записывал их претензии, фамилии. Потом разыскал Бялека и спросил, где можно найти журнал регистрации выполненных в тот период работ.

– Не знаю, он куда-то запропастился. – Инженер был явно захвачен врасплох неожиданным визитом Корча. – Не пойму, как это могло случиться. Я сдал его вместе с другими документами сразу после заседания приемочной комиссии. А потом сам искал и не нашел. После смерти Врубля, – в голосе его нотки конфиденциальности, – обнаружилась некоторая, мягко говоря, недостача дефицитных стройматериалов. Неясно, кто был в этом повинен. Я курировал стройку, записывал использованные материалы в журнал регистрации, и он, таким образом, являлся основным документом, отражавшим действительное положение дел.

Корч поблагодарил за информацию и попрощался. Теперь он был почти убежден, что фигурировавшие в накладных материалы никогда не попадали на стройку, а вместо них использовалось всякое старье. Но по количеству все сходилось. «Знал ли ведущий учет материалов об этих махинациях? Не обязательно. В приемочных документах отражалось только количество, а количество полностью совпадало с накладными. Словом, по документам все было в порядке. Знал ли подоплеку дела Бялек? Скорее всего, да. И, возможно, именно этим объясняется его просьба к Валицкому, а затем попытка свалить вину на Ольсенкевича. Почему исчез именно журнал учета выполненных работ? У Бялека, надо думать, был мотив заставить молчать Врубля. Но какими путями, куда, кому и через кого продавались украденные материалы? Надо разыскивать исчезнувшую сантехническую арматуру и кафель».

Корч решается на риск. «Опять не обойдется без скандалов и жалоб за вторжение в квартиры», – думает он. Но иного выхода нет. Рано утром он начал с квартиры Скробяка. Хозяин – инженер одного из местных предприятий – на работе, хозяйка – на курорте. Дома, как он и предполагал, оказывается только домработница. Он просит разрешения помыть руки и под этим предлогом заходит в ванную. Один взгляд – и все ясно. Вот он, кафель, предназначенный для отделки новых жилых домов. Сомнений не оставалось. Правда, домработница не знала, где и когда хозяева купили эту красоту. Она у Скробяков недавно, и все это здесь было еще до ее прихода.

У Малинского ему повезло больше.

Шестнадцатилетняя дочь хозяев рассказала ему все. Он привез ее в отдел, чтобы по горячим следам составить протокол. И вот сегодня пригласил мать. Она все подтвердила. Вынуждена была подтвердить. Теперь оказалось документально подтвержденным, что часть стройматериалов только на бумаге проходила через склад. Фактически же прямо из вагонов она поступала к Ольсенкевичу или непосредственно к покупателям – владельцам дач.

Ольсенкевич. Эту линию необходимо выяснить до конца. Корч вызвал на допрос двух его рабочих. На завтра. На сегодня – достаточно. «Ладно, бумаги приведу в порядок дома», – решает он, складывая их в папку. И в этот момент раздается телефонный звонок. Корч поднимает трубку: «Кто бы это мог быть в такой поздний час?» Низкий мужской голос в трубке кажется знакомым, но явно изменен:

– Это поручик Корч?

– Да.

– Если вы хотите поймать преступников с поличным, приходите завтра на рассвете к сараю за парком.

Корч хочет о чем-то еще спросить, но в трубке раздаются короткие гудки отбоя.

«Идти или не идти?!» – бьется в голове мысль. Ясно, что предпринятые им шаги вызвали у преступников чувство нависшей над ними опасности. Значит, можно ожидать и провокации. Это не исключено. С другой стороны – захват преступника на месте преступления значительно ускорит и упростит все дело. «Упустить такую возможность?! Нет, надо все-таки посоветоваться…» Корч снимает трубку и набирает номер квартирного телефона Зембы. Длинные гудки – никто не отвечает. «Да ведь Земба после обеда повез жену к врачу в воеводство», – вспоминает Корч.

…Едва забрезжил рассвет, как он был уже в парке. Густой туман стелется по мокрой траве, серыми клочьями цепляется за верхушки кустов. Корч находит знакомую тропинку и чуть не ощупьо движется в глубь парка, в противоположный его конец, туда, где на краю поляны у дороги едва заметен в кустах заброшенный сарай. В ветвях деревьев, просыпаясь, копошатся пичуги. Первые их робкие трели приветствуют наступающий день.

ГЛАВА XXX

С самого утра телефон у Зембы не умолкает. Едва он успевает положить трубку, как раздается новый звонок.

«Что они сегодня, сговорились, что ли?!» – думает Земба со злостью. Тема все та же: Корч.

– Слушай, Кароль, – тон у Голомбека раздраженный, – это переходит, наконец, всякие границы! Я слышал, этот твой Корч пытался изнасиловать Ванду Круляк! До каких пор ты будешь терпеть этого

типа?!

– Ты не устаешь твердить, что постоянно бдишь о высоких моральных качествах своих сотрудников, – кричит в трубку Янишевский. – И вот тебе пожалуйста – такая история! Гости едва успели защитить девчонку, буквально вырвали се у него из рук. Все платье у нее было изодрано…

– Откуда тебе это известно?

– Валицкая рассказала. Ее муж видел все собственными глазами.

– Я считаю своим гражданским долгом – гремит в трубке голос Борковского, – уведомить вас об этом происшествии. Ваш сотрудник запятнал честь мундира нашей всеми уважаемой милиции! В городе все возмущены. Необходимо принять срочные меры!

– Он вынудил меня дать показания недозволенными методами, – жалуется по телефону Кристина Малинская. – Ворвался в дом, несовершеннолетнюю дочь заставил угрозами пойти с ним в милицию!… Это беззаконие! А сегодня я узнала, что он изнасиловал Ванду Круляк! Как же такой человек может служить в милиции?!

Земба стискивает зубы. «Опять Корч. Изнасилование. Что он там натворил?» Вызывает секретаршу:

– Прошу вас, передайте шоферу Голомбека, Юзефу Круляку, чтобы сейчас же приехал ко мне. Если понадобится, пусть директор Голомбек освободит его на полчаса. Попросите от моего имени. Корч здесь? Пусть зайдет.

– Корча пока нет. Не знаю, что могло случиться. Он всегда приходит точно. – Голос у Галинки явно обеспокоенный.

– Пусть явится, как только придет, – сухо бросает Земба.

Не проходит и пятнадцати минут, как прибывает Круляк. Поздоровавшись и усадив гостя в кресло, Земба сразу же переходит к делу.

– Пан Круляк, что там у вас произошло дома на именинах дочери?

– Ничего, пан комендант. – Круляк удивлен. – А что такое?

– Я слышал, будто мой сотрудник приставал к вашей дочери. Это правда?

Круляк пожимает плечами.

– Пан майор, чего только люди не придумают! Дочка малость перепила и сама пошла к нему. Хотела, видать, вернуть его за стол, поскольку он рано ушел. Она разобиделась. Потом я услышал ее крик. Мы с Валицким побежали в комнату Корча, и – стыдно сказать – он спокойно сидел за своим столом, а она стояла у двери и рвала на себе платье. Совсем, видно, очумела.

– И это все?

– Все. Я извинился перед поручиком за ее выходку, и мы ушли. Дочка тут же легла спать. Только и делов.

– А правда ли, что поручик Корч и до того пытался за ней ухаживать?

Круляк снова пожимает плечами.

– Я что-то не замечал. Наш квартирант – человек серьезный. Не очень общительный, правда, все работа да работа… но плохого о нем не скажу. Один раз он заходил к нам в гости – дочь его уговорила, но чтобы… Пан майор, не забивайте себе этим делом голову. Это только для нас позор! Девчонке что-то померещилось, вбила себе в голову. Парень ей, видать, нравится, вот она и хотела таким манером его обработать… Одно слово – дура!

Беседу прерывает телефонный звонок. Земба снимает трубку.

– Слушаю, майор Земба.

– Здравствуйте, – говорит Сикорский, ординатор больницы. К нам только что доставлен в бессознательном состоянии ваш сотрудник Анджей Корч с проломом черепа. Состояние крайне тяжелое. Надо, чтобы кто-нибудь от вас приехал.

До Зембы не сразу доходит смысл услышанного. Какое-то мгновение он растерянно молчит, потом торопливо произносит:

– Да, да, доктор, спасибо, сейчас буду у вас. Земба кладет трубку, встает из-за стола и обращается к Круляку:

– Спасибо вам за беседу, но закончить ее придется в другой раз. Мне надо срочно выехать.

Спустя несколько минут он уже в больнице. У входа в операционную его обгоняет больничная каталка. Пропуская ее, майор отступает к стене и, не узнав под простыней лежащего на ней Корча, идет дальше.

Из кабинета с табличкой «Ординатор» навстречу ему выходит врач в белом халате.

Земба не скрывает тревоги:

– Что с Корчем? В каком он состоянии? Можно ли его увидеть?

– Его только что отправили в операционную. Трещина затылочной части черепа. Предстоит трепанация. Состояние, как вы понимаете, тяжелое.

– Есть ли шансы… – Земба не заканчивает вопроса.

Ординатор разводит руками, потом успокаивающе произносит:

– Организм молодой, крепкий. Будем надеяться. Во всяком случае, мы делаем все, что в наших силах.

– Прошу вас сразу же сообщить мне о результатах операции.

– Непременно.

Земба прощается. Лицо у него хмурое и озабоченное.

ГЛАВА XXXI

В кабинете прокурора Раницкого плавают клубы сизого дыма – только что закончилось служебное совещание.

Хозяин кабинета, невысокий худощавый человек лет пятидесяти, поднимается из-за стола, радушно встречает майора Зембу и прибывшего вместе с ним его заместителя капитана Габрыся.

У Зсмбы лицо усталое, осунувшееся. Свежий загар Габрыся, досрочно отозванного из отпуска, приобрел сероватый оттенок, припухшие воспаленные веки свидетельствуют, что спать в эту ночь ему не пришлось. Капитан выкладывает на стол два пухлых тома с документами.

– Вот все материалы, собранные Корчем.

– Как его состояние? – Раницкому известно уже о покушении на Корча, но подробностей он не знает.

– Состояние по-прежнему тяжелое, – хмуро произносит Земба. – Операция, правда, прошла успешно, но гарантий врачи пока не дают.

– Как же все это произошло? Удалось что-нибудь выяснить?

– Удалось. И при том без особой нашей заслуги: все случилось на глазах у Жарского.

В то утро, как обычно, он вывел на рассвете в парк свою собаку. У него отличная служебная овчарка. Не доходя до озера, заметил вдруг идущего впереди Корча и крайне удивился столь ранней его прогулке – небо едва начинало светлеть. Пошел вслед за ним, стараясь держаться на некотором отдалении. Так они прошли метров сто и уже приближались к выходу из парка со стороны озера, как вдруг из-за кустов за спиной Корча выскочил какой-то человек и с силой нанес ему удар по голове.

Все произошло с такой молниеносной быстротой, что Жарский не успел даже крикнуть. В следующее мгновение, придя в себя, он спустил с поводка собаку и сам бросился вслед за ней. Нападавший тем временем склонился над лежащим на земле Корчем и обшаривал его карманы. Собака с разбегу вскочила ему на спину и перевернула навзничь. Тут Жарский узнал в нем Ольсенкевича. На беду, а может, и к счастью – иначе не знаю, чем бы все это кончилось, – Жарский, не добежав до места происшествия шагов двадцать, споткнулся о корень дерева и, падая, сильно ударился головой о край садовой скамейки. На какое-то время потерял сознание. Когда очнулся, вокруг было тихо, Ольсенкевич исчез, и все виденное представилось Жарскому каким-то дурным сном. Увы, это был н. е сон – впереди на тропинке недвижно лежал Корч, а рядом, с ножом под лопаткой, затихала в последних конвульсиях собака.

Превозмогая боль и подступавшую к горлу тошноту, Жарский с трудом вскарабкался на скамейку и здесь снова потерял сознание: все-таки возраст.

Нашел его садовник Юзеф Стебняк. Пока он бегал за машиной, пока собирал на помощь людей, пока доставили Корча в больницу и привели в чувство Жарского, прошло немало времени.

Ольсенкевича мы взяли в полдень. В самую последнюю минуту, когда он выезжал уже из гаража, собираясь, как видно, покинуть наши края всерьез и надолго. Во всяком случае, в машине у него оказался запас провизии дней на пять, чемодан с одеждой, а в тайнике около двух миллионов злотых наличными и шкатулка с золотом и драгоценностями тоже миллиона на три. По предварительной оценке.

Здесь же были и неопровержимые улики: кастет со свежими следами крови, а также изодранная собакой куртка. Их он, видимо, собирался выбросить где-нибудь по дороге. Вся шея и руки у него были сплошь искусаны и исцарапаны собакой.

Захваченный врасплох, под давлением неопровержимых улик Ольсенкевич на первом же допросе рассказал все.

Выяснилось, что Корча он выманил на встречу обещанием схватить с поличным преступников, похитивших паркет. Пойти на эту рискованную и сомнительную авантюру Ольсенкевича вынудили крайние обстоятельства и смятение. Дело в том, что накануне Корч вызывал на допрос шофера Куца, и тот признался, что по заданию Антоса доставлял ворованные стройматериалы в частную контору Ольсенкевича. Это известие совпало по времени с другим – о вызове на следующий день в милицию некоторых рабочих Ольсенкевича. Все это утвердило его в мысли, что над ним нависла реальная угроза разоблачения. Времени на долгие раздумья не оставалось. и он решил убрать Корча тем же способом, каким прежде убрал Врубля.

Вечером он позвонил Корчу на работу и, постаравшись изменить голос, назначил ему встречу. Что и говорить, перспектива захватить преступников с поличным и завершить таким образом затянувшееся следствие представилась Корчу заманчивой. Но одного простить ему не могу: как он посмел отправиться на эту встречу, не обеспечив себе прикрытия?

Раницкий усмехается.

– Вспомни себя в молодые годы. Молодости свойственна самонадеянность и неумение порой понять, где кончается уверенность в себе и начинается самоуверенность. А мы об этом часто забываем и мало все-таки работаем с молодежью… Знания уставов, инструкций, наставлений мы добиваемся, а вот формированию психологии человека, черт его характера, душевных качеств внимания уделяем недостаточно. Много у нас тут еще формализма… Ну да ладно, об этом потом, рассказывай дальше.

– При обыске в доме Ольсенкевича в подвале нашли оставшиеся нереализованными сантехнику, арматуру к ней, импортную кафельную плитку, кубометра два паркета, а самое главное – книгу учета, которую за два дня до смерти брал к себе домой В рубль. На ней остались отпечатки пальцев и его, и Ольсенкевича. Их удалось идентифицировать. Поняв, что отпираться бесполезно, Ольсенкевич в конце концов признался и в убийстве Врубля. Правда, поначалу наспех и не очень удачно придумал версию, будто убивать Врубля не собирался, а хотел его просто припугнуть и заставить молчать, предлагал даже деньги. Но, когда Врубль якобы не согласился, он ударил его по затылку кастетом, вроде, так сказать, последнего аргумента. После этого Врубль будто бы сам пошел к озеру, чтобы смыть лившуюся из носа кровь и тут упал в воду, где, наверно, и захлебнулся. Однако, не сумев объяснить, отчего Врубль оказался раздетым, а одежда его спрятанной в зарослях терновника, Ольсенкевич вынужден был признаться, что, ударив Врубля, он сам затащил его в озеро, предварительно раздев. Признав это, скрывать остальное уже, конечно, не имело смысла. Ольсенкевич показал, что несколько лет назад, еще в период работы бывшего начальника стройуправления, он, получив разрешение открыть частную стройконтору, вошел в сговор с Антосом с целью получения от него дефицитных стройматериалов. Антос решил погреть руки на благоприятно сложившейся конъюнктуре. Договорились об условиях. Антос брал на себя снабжение Ольсенкевича дефицитными стройматериалами за счет фондов, предназначенных стройуправлению для жилищного строительства. С целью сокрытия в документах недостач он вошел в сговор с жилрем-конторой, которая стала поставлять ему материалы и оборудование, демонтируемые при ремонте или сносе старых зданий и предназначенные к списанию в утиль. Сокрытие этих махинаций в документах обеспечивал Антосу, с одной стороны, сотрудничавший с ним бухгалтер Яноха, а с другой – уполномоченный Зелинского в Заборуве инженер Бялек, ведавший учетом материалов на стройках. Потребность в стройматериалах к этому времени стала очень острой. Все в Заборуве, кто побогаче и чином повыше, словно в горячке принялись строить себе виллы и дачи. Стройматериалов требовалось все больше. Цены не смущали, лишь бы достать. «Дело» со дня на день становилось все доходнее.

В начале прошлого года для городского строительства была заказана импортная сантехника и большая партия дубовой паркетной клепки. Судя по всему, заказ этот с самого начала предназначался для заборувской элиты, а отнюдь не для будущих жителей нового микрорайона. Все полученные материалы прямо с платформ доставлялись непосредственно в подвал частной конторы Ольсенкевича. В до мах же новостроек микрорайона устанавливалась арматура, списанная в утиль, которую инженер Бялек тем не менее оприходовал в книге учета как импортное оборудование.

В это время сменилось руководство стропуправлением. На стройки пришли новые руководители, в том числе и Врубль. Антос и компания сразу поняли, что он человек бескорыстный, честный и принципиальный. Над преступной группой нависла угроза разоблачения.

Однажды Врубль осматривал готовые к сдаче квартиры. Поначалу он, видимо, решил, что произошла какая-то ошибка, но, проверив книгу учета, убедился, что Бялек оприходовал списанный утиль как импортное оборудование. Тогда он решил встретиться с ним и поговорить конфиденциально, полагая, что того попросту ввели в заблуждение. Возможность разоблачения ввергла Бялека в панику. Он тут же бросился к Антосу. Тот посоветовал ему пойти на условленную с Врублем встречу, а сам известил обо всей это истории Ольсенкевича. Бялек ожидал Врубля неподалеку от пристани. И не дождался. Когда два дня спустя он узнал, что Врубль утонул, это не вызвало у него никаких подозрений. Втайне он был даже рад, что все так кончилось, и потому охотно отозвался на просьбу Ольсенкевича уговорить Валицкого выступить в качестве свидетеля: прекращение дела совпадало и с его интересами. Кстати, Ольсенкевич показал на допросе, что забрал у Врубля книгу учета и не уничтожил ее, чтобы на всякий случай держать в своих руках Бялека.

Раницкий, до сих пор молча слушавший рассказ Зембы, прерывает его:

– В какой все-таки степени был замешан в этом деле Валицкий?

– В такой же, как и все другие владельцы дач. Ему тоже нужны были стройматериалы, и он, закрывая глаза на их происхождение, покупал. Главное, были бы в порядке документы…

– Но тут пора уже появиться бы Борковскому, не так ли?

– Да. Борковский не бескорыстно, конечно, выписывал фиктивные накладные на не поступавшие к нему материалы. Однако для продажи их требовались в каждом конкретном случае соответствующие наряды. Оформлялись они с помощью Анны Матыс, племянницы Антоса, состоящей в родстве, как и сам Антос, с Янишевским. А Янишевский и сам тоже покупал ворованные материалы и пользовался услугами Борковского. Таким образом, документы у всех «покупателей» оказывались в конце концов в полном порядке. Другое дело, что количество якобы проданных магазином материалов никак не соответствовало поступлению их в магазин. Поступление дефицитных материалов в магазин было мизерным. Если кому-нибудь при ревизиях пришла бы в голову мысль сопоставить квитанции на – проданные материалы с фактическим их поступлением в магазин – преступная афера сразу всплыла бы наружу. Однако такая мысль что-то никому из ревизоров ни разу в голову не приходила. Не исключено, что и здесь не обошлось без влияния семейно-дружеских связей. Но эта сторона дела требует еще дополнительной проверки. За нить, ведущую ко всему этому клубку, первым ухватился поручик Корч. Идя по следу уплывшей налево партии паркета, он добрался до магазина стройматериалов, до скупщиков краденого, а затем и до главного организатора всей этой преступной группы – до частной стройконторы Ольсенкевича, раскрыв, таким образом, все ее невидимые связи.

Дорогой заплатил за это ценой… А вообще-то говоря, ему пришлось расплачиваться и за нашу слепоту. Поздно я это понял… – В голосе Зембы горечь.

– Свежий глаз… – задумчиво говорит Раницкий.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Как-то незаметно мы погрязли в окружившем нас болоте, и кругозор наш сузился. – Раницкий встает из-за стола и начинает ходить по кабинету. – Мы свыклись с окружающей нас средой и перестали в лесу видеть отдельные деревья. Ну, ладно, об этом мы поговорим в другой раз. На кого просишь ордера на арест?

– Кроме Ольсенкевича, мы задержали еще Антоса. Фактически он – был второй фигурой и в некотором смысле инициатором покушения на Корча. Знал он, конечно, и правду о гибели Врубля. Пока у нас нет достаточных доказательств прямой его причастности к пожару на складе, но и это не исключено. Корч отыскал ключи от склада. На кольце эксперты обнаружили микроследы шерстяной ткани. Для сравнительного анализа мы отослали им куртку Дузя. Как явствует из показаний уборщицы, которая теперь только явилась к нам, в день пожара между восемнадцатью и девятнадцатью часами Антос брал с вешалки эту куртку.

– А что нового по делу о нападении на Ирэну Врубль?

– Организатора установить нам до сих пор пока не удалось. Но исходя из показаний Яховской, которую прежде пытался запугать Базяк с тем, чтобы заставить ее молчать по делу Голомбека, представляется весьма вероятным, что и в случае с Ирэной Врубль цель была та же – запугать ее. И сдается мне, не обошлось здесь без Лучака. Базяк – его работник, и в обоих случаях в дни нападений – как удалось установить – Лучак давал ему отпуска. Странное и, пожалуй, не случайное совпадение.

– Да, возможно. Мне, например, известно, что Лучак нередко бывает в доме у Голомбеков, – вставляет Раницкий. – Они давно связаны разными взаимными «любезностями». Черт бы побрал эти «любезности». Они словно электрическое поле…

– В каком смысле? – не понял сравнения Земба.

– Да только в том, что эти «любезности», все эти внешне невидимые связи, словно электрическое поле, сразу возбуждаются, стоит только попытаться в них проникнуть и разобраться…

– Мы же, однако, проникли…

– Не говори гоп… – Раницкий придвигает к себе ордера на арест, подписывает их и передает Зембе. – Сейчас нужно как можно быстрее разработать план дальнейшего ведения следствия. Нам предстоит разгрызть твердый орешек. Эти связи…

Они понимающе смотрят друг на друга и прощаются крепким рукопожатием.

ГЛАВА XXXII

– Товарищ Янковский сейчас занят. Вам придется немного подождать, – секретарша жестом указывает Зембе на стул. – Хотите чаю или кофе?

– Чашечку кофе, пожалуй. – Вид у Зембы усталый, глаза воспалены от недосыпания. Он явно нервничает. Последние дни были на редкость трудными.

…Все началось с телефонного звонка из воеводства:

– Что вы там, в своем Заборуве, самоуправством занимаетесь? – Голос резкий и неприязненный. – Арестовываете уважаемых людей…

А потом: и нарушение законности, и самоуправство, и бесконтрольность действий органов охраны правопорядка… Чего только не пришлось выслушать!

– У нас без оснований никто не… – стал было отвечать Земба, но там уже повесили трубку.

С того и началось. Звонки сыпались один за другим. И все по поводу арестованных. Опять из воеводства, потом из Варшавы. Не отставал и Заборув. Звонил то один, то другой… Все местное начальство.

– Кароль, подумай, что ты делаешь. Зачем арестовал людей? Здесь или какая-то ошибка, или фальсификация… Корч вводит тебя в заблуждение. Не может быть, чтобы эти люди…

Земба отбивался, как кабан от волчьей стаи. Огрызался направо и налево. Объяснял, убеждал. Ни на что другое у него не оставалось времени. В разговорах все чаще стали звучать более или менее завуалированные угрозы. А кое-кто и прямо заявил ему, что он не оправдал доверия и придется из этого сделать соответствующие выводы.

Все эти наскоки и давление вызвали, однако, реакцию, прямо противоположную ожидаемой. Земба вместо того, чтобы пойти на попятную, уперся и, убежденный в своей правоте, не собирался ни на шаг отступать. Более того. Он не уставал себя корить за то, что своевременно не разобрался в обстановке. Вместе с прокурором готовил обвинительное заключение. Тома дела все пухли и пухли. В милицию приходили с заявлениями все новые люди. Плотина страха и молчания рухнула.

И тут последовал удар: Раницкий получил указание передать все материалы следствия в воеводское управление для проверки обоснованности обвинений.

– Боюсь, что у нас отберут это дело, – признался он Зембе. – А потом… сам знаешь – всякое может случиться.

Да. Земба это знал. Нужно было действовать. Безотлагательно. Пока не принято окончательное решение.

И Земба прибег к последнему средству. Он решил ехать в Варшаву. К Янковскому. Во время войны Янковский был командиром отряда, в котором служил Земба. Теперь имя этого человека часто появлялось на страницах газет. О нем писали, на его высказывания ссылались и неизменно с данью заслуженного уважения.

«Если уж он не поможет… Да помнит ли он меня?» – терзался Земба.

Он его помнил. Пригласил приехать. И вот Земба в Варшаве, в парадном мундире, с орденскими планками боевых наград, несколько смущенный предстоящей встречей.

…В приемную Земба прибыл точно в назначенный срок. И вот теперь ждет беседы не без душевного волнения. «Возьмется ли? У него и без того дел хватает…»

Дверь кабинета распахивается неожиданно. Выходят какие-то люди, за ними в дверях – Янковский.

– Здравствуй, дружище! – Приветственным жестом он протягивает навстречу Зембе обе руки.

Сердечное рукопожатие, и Земба в кабинете. После взаимных расспросов и воспоминаний Земба переходит к приведшему его сюда делу. Янковский слушает внимательно, не перебивая, временами хмурится, что-то записывает в блокнот. Потом, когда Земба умолкает, он на мгновение задумывается и медленно говорит:

– Ладно, возвращайся к себе.

– Поможете? – в голосе Зембы тревога.

– Не беспокойся. Поможем. Дело серьезное и случай далеко не частный…

1

Воеводство – единица административного деления Польши, равнозначная примерно области в СССР. (Здесь и далее примечания переводчика).

2

Голёнка – традиционное польское национальное блюдо из особым образом приготовленной свиной рульки.

3

Юрек – уменьшительное имя, полное имя – Ежи.