Лукьянов, мужчина яркий и с фантазией, жил за городом, на непрестижном направлении. Дом он купил в 90-м году, когда нынешние еще на дядю работали и снимали квартиры в Перове и Новогирееве. Квартиры снимали, а ездили на ворованных «меринах» и на доводы Лукьянова говорили, что машина – это инструмент: «Вот приеду я на переговоры, а человек увидит, что я на „мерине“, и уважать будет, а квартира – не важно, потерпим до полного успеха». Лукьянов говорил им: «А вдруг окна в офисе клиента на другую сторону выходят – что тогда?» «А ничего, – отвечали они, – люди скажут: ребята крутые, “мерин” есть “мерин”». У Лукьянова «мерина» не было, машина скандинавского производства, десять лет ей было – не девочка, – но он ее не менял: везет она, ну и ладно, чего деньги тратить на железо лакированное?
      Жил Лукьянов полной грудью, жизнь любил, и она его не обижала, давала ему пропитание неплохое и покой. В достатке жил человек, без затей, брусчаткой с Красной площади двор не мостил, фонтан из Петергофа не желал – помнил однокомнатную в Тушине и стельки в туфлях в зиму лютую из газеты, в которой работал.
      В гараже у него шесть котов жили – не породистых, а так – рвань бродячая, но он их любил, помня, что на ковчеге каждой твари было по паре. За домом следил мигрант, приехавший семью свою от голода и нужды спасать.
      Сын гор трудился не покладая рук, уважал хозяина и ценил его за доброе сердце и интернационализм.
      Как-то в воскресенье Лукьянов после обеда смотрел передачу о событиях за неделю и увидел сюжет о говорящем коте. Хозяйка кота, немолодая женщина из Баку, желающая славы, демонстрировала съемочной группе в присутствии экспертов-переводчиков аудиозапись своего кота, говорящего на азербайджанском языке. Эксперты глубокомысленно рассуждали, что слышат отчетливо как минимум двадцать слов в исполнении хозяйского кота, умершего год назад. Все это напоминало дурдом и очень забавляло Лукьянова.
      Он вышел во двор и, увидев своего управляющего, рассказал ему об увиденном и пошутил, что хотел бы, чтобы его котики тоже заговорили.
      – Ты попробуй, – сказал Лукьянов и забыл об этом.
      А управляющий не забыл: он уважал Лукьянова и решил доставить ему удовольствие.
      Он зашел в гараж, накормил котиков и приступил к дрессировке. Коты не понимали, чего хочет этот человек, повторяющий одно и то же на непонятном языке, но он все повторял и, не получив ответа, схватил младшего брата и стал трепать, угрожая убить. Старший кот не выдержал и сказал ему на русском:
      – Не борзей! Мы хозяина понимаем, но не лезем в его жизнь, и ты не лезь в нашу.
      Управляющий оторопел от кошачьей наглости – ведь он считал себя главным после хозяина, а тут, оказывается, вот какой расклад! Он швырнул кота в угол и ушел, услышав вдогонку «Понаехали тут!» и мат по национальному и половому признаку. Горько на душе стало человеку, и он, бросив дом, ушел на станцию – выпить и утолить свою обиду.
      Он пришел на станцию, где электрички привозили из Москвы коренное население, недовольное своей судьбой, не знающее, отчего ему плохо в собственном доме. Ответ появился в виде сына гор, шедшего просто выпить водки. Четыре юноши с горящими глазами нашли его в толпе без приборов ночного видения и за десять секунд, вложив в свои ноги всю боль за неудачу любимой команды, не попавшей в плей-офф, сыграли с его головой в футбол, забив его под платформу в результате слаженной коллективной игры. Одно сердце перестало биться, зато четыре других забились в едином порыве.
      Утром в газете Лукьянов прочел, что опять убили мигранта на его станции, и позвонил на дачу. Охрана сказала, что его человек пропал, ушел и не вернулся, успокоили, что ушел с пустыми руками, ничего не украл.
      Лукьянов расстроился, так и не поняв, что повинен в смерти человека, нанял другого, и жизнь потекла по старому руслу.

      Влияние энергии одних людей на других плохо изучено, но оно есть. Я знал человека, который до тридцати лет жил чистой, непорочной жизнью, а через два года заболел всеми пороками, заразившись ими от своего хозяина.
      Наш герой, далее дворецкий, жил себе по восходящей: военный городок, спартанское воспитание, учеба, военное училище и ясная дорога к лампасам через два десятка лет.
      Развал страны прервал путь наверх, к 94-му году в активе были четыре звездочки на погонах, жена, дочь, однокомнатная в Подмосковье и «Москвич-ИЖ» кирпичного цвета.
      Денег нет, перспектива – зеро. Счастье подвернулось в лице сослуживца, пахавшего водителем у мини-олигарха и назначенного властью по лесному ведомству. Он быстро понял, что лес его богатство, а не наше, рубил его и нарубил неплохо.
      Он жил на даче то ли Берии, то ли Булганина, в большом доме в стиле арт-деко с элементами русского модерна, хозяйство было огромным: гараж, хозблок, фонтаны, два бассейна, 5 га земли, человек сорок обслуги – водители, охрана, повара, горничные, врач, массажистка и астролог, без которого хозяин ничего не делал. Он вообще ничего не делал – только пил, играл в домино с водителем на бензин, с охраной в бильярд на сигареты. Лес он видел только, как чурки в камине и голубые елки на участке. Он обожал камин, даже в лютую жару бросал чурки в огонь – видимо, в детстве страдал от холода в далеком сибирском городке, где вырос в доме дяди – начальника пожарной части.
      Вот в такой дом попал бывший советский офицер и стал дворецким у мини-олигарха по кличке Лесник. Обязанностей у него было много: руководить всем в доме – стройкой, устройством ландшафта, топить баню, закупать продукты. Весь быт, покупка DVD и книг – всё-всё-всё. Он научился готовить, подавать на стол, но только в бане, один день в неделю, в воскресенье.
      В этот день Лесник принимал важных людей из разных сфер, таких же, как он, хищников высокого полета. На десерт звали композитора или кинорежиссера, снявшего блокбастер, писателя, которым восхищались в данный момент. Это было высокое собрание, а не пошлая баня с телками. Лесник серьезно считал свою воскресную баню ложей избранных и, конечно, не масонской. Он не любил масонов и евреев, но антисемитом не был, так как не считал себя дурнее их.
      Действо начиналось часов в двенадцать: съезжались люди, все надевали халаты с личными монограммами, шли на террасу, и пир острого словца вперемежку с новостями из Кремля начинал свое неспешное движение. Дворецкий накрывал стол с простой, но очень качественной едой. Меню всегда было стабильным: салат оливье, овощи, селедка, рыбка из таежных рек, холодец, потом суп, котлеты с пюре, рыба и пельмени.
      Напитки в ассортименте – от виски до «Фернет бьянко», много вина, но предпочитали пиво с водочкой, несмотря на диеты и здоровый образ жизни. Парились группами по интересам: думцы с банкирами, металлурги с нефтяниками, кто вообще не парился, сидел за столом, разминаясь водочкой, под хохот рассказывали истории, которых у всех было в избытке. Иерархии и чинов никто не признавал: писатель мог перебить олигарха, которого внимательно слушает всенародно избранный. За столом царили сумбур и пиршество острого словца, это ценилось не меньше блокирующего пакета акций – этим за столом удивить было трудно.
      Меньше чем пол-ярда за стол не попадало. Один член банного сообщества держал на гонораре известного юмориста, который каждую неделю готовил хозяину свежий анекдот или занятную историю. Обсуждали кино и книги, реже – президента и национальные проекты. Общение было дружеским и нежным, хотя за столом могли оказаться люди, не терпящие друг друга, но Лесник своим талантом примирял всех, ровно оделяя любовью и художника, и сенатора. Талант его собирать людей был уникален.
      К нему ехали все, там иногда решались большие дела, его баня – особая зона, где без трусов, без постов и мест в «Форбсе» люди становились настоящими.
      Если бы можно было сделать прямой эфир из бани, то люди, глядя, как акулы капитализма бросаются в бассейн, как когда-то на Оке или на Днепре, приняли бы их за резвящихся дельфинов.
      Статистическая особенность состояла в том, что москвичей по рождению среди них было мало, в основном они были приезжими (то есть лимитой по-старому), их жажда жизни и неукротимая воля привели их наверх, они все понимали, что назначены, как комиссары после революции, но буржуазное разложение уже коснулось их пролетарских сердец. Иногда они ворчали, что народец им достался не очень, но, как говорил великий вождь и учитель, «других писателей у нас нет».
      Но пора вернуться к нашему основному герою, дворецкому.
      Он нравился всем. Лесник гордился им так же, как своей кобылой по кличке Колян – так звали его вице-премьера, который его курировал и был в доле, но хозяину нравилось заходить на конюшню и хлопать кобылу по морде – это его примиряло с комплексом зависимости, который он испытывал к этому человеку. Он по правде любил своего дворецкого за добрый нрав и ум. Когда один банкир решил сманить того на свою дачу большой зарплатой, он устроил ему скандал и добавил бонус – хозяин не любил, когда трогают его вещи, он ревновал даже свою секретаршу, выведывая, кто на нее посягает, хотя сам никогда ее не трогал. Лесник играл в казино самозабвенно, желал не выигрыша, а подтверждения своей избранности – он хотел стать королем удачи, а стал заложником самого себя. Расточал вокруг инфекцию, заразились многие, кое-кто умер, но он продолжал бег по кругу, как слепая лошадь, которая бежит, пока не упадет.
      Дворецкий работал, поменял «Москвич» на «пежо», все шло вверх, но болезнь уже пришла, он стал пить по ночам, а потом и играть в казино, как Лесник.
      Все годы служения он удивлялся хозяйской привычке играть в казино, не понимая, как можно бросать деньги в железный ящик, а потом радоваться, когда при совпадении картинок на экране кровь бьет в голову круче оргазма и в кассе выдают гору денег. Это завораживало. Он захотел попробовать и попробовал, проиграл. Потом выиграл, что-то почувствовал, хотел оказаться в хозяйской шкуре, понять, как это бывает.
      Понять не понял, а шкуру свою не сохранил. Душа его, светлая, православная, пострадала от дьявольского огня – так бывает; например, северные народы не имеют в организме иммунитета против алкоголя, быстро спиваются и даже умирают Так вот наш дворецкий проиграл деньги на расходы по дому, а однажды проиграл годовую зарплату, не заплатив строителям за ремонт гостевого дома.
      Все вскрылось, его выгнали, теперь он живет и работает в гараже, отрабатывает долг хозяину. Вот так страсть одних оборачивается катастрофой для других, воронка затягивает на глубине реки ничего не подозревающего пловца. Он мог бы плыть в своей сонной тине и был бы жив. Рыба ищет где глубже, а человек? Ищет и находит то, что искал. Сидя в гараже и перебирая какие-то гайки, дворецкий не сетует на судьбу и никого не обвиняет. Новая жизнь его не пугает: он знает, что хомут его найдет, а что было – то было.

      «Жить с одной женой 20 лет непросто даже в Швейцарии, а в России вообще невозможно!» – так подумал Сергеев, проснувшись субботним утром после вчерашнего веселья.
      Ночью ему приснился певец Муслим Магомаев. Понять, что бы это значило, Сергеев не мог, но беспокойство осталось.
      Организм сообщил, что вчера выпили много, на десерт пообщались с гейшами молдавского разлива. Гейши говорили мало, но массаж ступней делали неплохо. Сергеев чувствовал себя неловко: знал бы – носки надел свежие.
      От всего остались интоксикация и душевный гепатит.
      Сергеев не любил Азию, Дальний и Ближний Восток, особую нелюбовь он испытывал к Новой Зеландии, он был только в Китае в командировке ровно пять дней. Удивило его в Поднебесной огромное количество людей и английский, на котором они говорили.