В начале девятого месяца Шипигусева выступила с серией сногсшибательных репортажей, в которых сумела увязать прекращение работы отдела гирудолечения в москитовской лечебнице и серию несчастных случаев с высокопоставленными персонами улуса. Правда, программирующие свойства розовых пиявок, хвала Господу, остались вне поля ее зрения. По версии Катарины, выходило так, что бояре пострадали из-за лечения противуправно завезенными из-за границы и недостаточно проверенными гирудами, в то время как Ордусь вполне могла бы иметь свои собственные, не в пример более лечебные - ежели бы Крякутной не прекратил генетических изысканий.
      1 Название высшей юридической ученой степени Ордуси - "минфа" переводится с китайского языка как "проникший с [смысл] законов". Такая ученая степень существовала еще и Древнем и средневековом Китае.
      Как водится у журналистов, версия преподносилась так, будто прямо на столе у Шипигусевой и сложилась сама собою; откуда и как были получены те или иные сведения, ничего не говорилось. Оно и понятно: кто же станет раскрывать свои междусобойные источники - да и были они, видать, таковы, что позволяли лишь строить догадки.
      Тут, правда, журналистка просто-таки попала в яблочко.
      По следу Шипигусевой ринулись целые сонмища деятелей всенародного оповещения. И ринулись они первым делом в Капустный Лог, к Крякутному.
      Поначалу, вероятно, великий генетик гонял их, потому что ни в новых материалах самой Катарины, ни у первых ее последователей записей бесед с самим Крякутным не появилось. Но в конце концов сурового капустороба, видимо, допекли, и он, тайн государственных отнюдь не раскрывая, объяснил вполне внятно и доходчиво: да, способствовал прекращению работ по генно-инженерному делу из опасений, что такое могучее средство воздействия на живой организм, прежде всего - человеческий, слишком уж легко может быть использовано во зло. И никогда, между прочим, этих причин своих действий не скрывал.
      Однако ж все вопросы относительно происхождения применявшихся в лечебнице гируд и наличия сходных по лечебным свойствам тварей ордусской выделки, а также вообще отечественных возможностей к производству живых существ с искусственно заданными свойствами пожилой ученый обходил полным молчанием.
      В сущности, даже и сам впервые вброшенный Катариной Шипйгусевой факт того, что с лечебнице применялись зарубежные искусственные пиявицы, так и не был ни доказан, ни опровергнут. Но разве это важно, когда речь идет не о научном диспуте, где на первое место ставится точность фактов, а о столкновении пылких чувств, коим недостоверность отнюдь не помеха!
      Чувства, однако, вскипели не у многих. Большинство, прознав о случившемся, конечно, пообсуждало на досуге и пиявиц, и Крякутного, попримеряло за чашечкой чаю-кофею на себя тот или иной вариант его поведения, - как без того? - по и только. Кто-то, верно, согласился в сердце своем с Крякутпым, кто-то - нет... И дело с концом. Принял человек решение свое - и Господь ему судья. Человекоохранители с делом справились - и слава Богу. Ордусь пиявками не возьмешь.
      Но нашлись и иные, числом малые - из тех, наверное, кто вообще более всего па свете любит других судить и вообще живет по завету "чужую беду рукой разведу". Проблемы, над коими специалисты бьются годами и десятилетиями, они единым махом решают в полминуты и очень обижаются, даже гневаются, когда их советам отказываются следовать. То, что продолжение исследований Крякутного могло бы привести, например, к созданию нового оружия ужасного, взбудоражило их до крайности.
      Сначала появилась в имевшей хождение по всему улусу газете "Небесная истина" огромная статья, озаглавленная ярко, хлестко и так, что, в общем, дальше и читать незачем, суть ясна сразу - "Осторожность? Нет, подлость! Личный выбор? Нет, измена Родине!".
      Единственное, в чем нуждаются подобные лозунги, будучи произнесены, это в подстановке конкретной фамилии, чтобы всем, а не только посвященным, ясно стало, кто именно обвиняется. Статья не оставляла сомнений в том, что и подлость, и измену совершил Крякутной. "На ту пору, как заокеанские поединщики наши куют небось пиявицу грозную, - возвышал гневный голос Симеон Гуковани, автор статьи,- великий на словах генетик наш - это еще проверить надо, для кого и в каких таких вопросах он был великий! - в Логу своем, середь капусты отсиживается и фигу в кармане Отчизне кажет..."
      Богдан припомнил целеустремленного, деловитого Дэдлиба, о совместной с коим борьбе против злоумных международных преступников сохранил, несмотря на всю ее краткость, самые приятные воспоминания, - и вздохнул.
      Да вспомнить хоть славного Люлю!
      Впрочем, он нихонец, стало быть, - почти что свой...
      А Юллиус?
      Поединщики, поди ж ты!
      А Крякутному каково? Он-то уж никак не заокеанский - а ругателям и горюшка нету!
      Следующие номера "Истины" и связанных с нею сетевых и бумажных изданий были заполнены обнародованиями негодующих писем двух-трех десятков читателей в адрес Крякутного (один даже грозился плюнуть в его сторону, а другой перестать покупать его капусту), а также обобщающими статьями, так и этак мусолившими богатые мысли первой.
      Однако не прошло и седмицы, как в столь же читаемой газете "Новая небесная истина" вышла не менее громкая и объемная статья под названием: "Предатель? Нет, святой!"
      "Если принципиально попытаться сохранить хотя бы на йоту объективности, - как-то несколько по-варварски сообщалось в статье, - то оценка не потерпит ни малейшего дуализма и плюрализма. Мы со всей несомненностью поймем, что секвестр исследований был для Крякутного актом высочайшего гражданского мужества и самопожертвования, так как ученый отдал себе недвусмысленный отчет в том, что Ордусь и без того уже чрезмерно, пугающе велика и мощна относительно всего мирового сообщества и явственно нуждается в сокращении если не территории и не народонаселения, - хотя и эти сокращения, мы уверены, лишь порадовали бы всех наших соседей! - но по меньшей мере своего научного потенциала. Такое сокращение никоим образом не может повредить Ордуси, но, напротив, в конечном счете укрепит и гуманнзирует ее внешние сношения - а следовательно, пойдет именно ей, Ордуси, в конечном счете когда-нибудь на пользу. Мученик, однако, прекрасно понимал, как отнесутся к его подвигу во имя человечества наши эрготоусные патриоты..."
      Богдан вздохнул сызнова.
      Сия статья также потянула за собою череду писем в редакцию - правда, на сей раз сочувственных, поощряющих и подчас даже весьма слезливых; а несколько чрезмерно отзывчивых и нигде не работающих молодых людей, не очень разобравшись, в чем, собственно, дело, в течение двух-трех дней бродили, согреваясь пивком, кругом некоторых капустных лавок на центральных рынках Мосыкэ - они называли свое праздношатание варварским словом "пикетирование", имея в руках своих лозунги "Свободу зеленным ларькам Крякутного!" и "Руки прочь от капусты мученика!".
      Однако в массе своей ордусяне поразительно мало внимания обратили на эту яростную схватку. Крепка оказалась их вера в то, что, с одной стороны, Ордуси ничего совсем уж гибельного грозить не может, а с другой - что не может и человек быть таким уж неразбавленным негодяем. Как сказала накануне Фирузе, вспомнил Богдан благоговейно и нежно, лишней боли ты мне не доставишь, а неизбежная - неизбежна, мы в это просто верим, как во Всевышнего...
      Насколько мог судить теперь Богдан, наиболее распространенной реакцией на столь сущностный, казалось бы, прилюдный спор былоснисходительное, несколько уже утомленное, но, в общем, совершенно беззлобное: "А, ну, это опять эти..."
      Та же мысль, собственно, первым делом посетила и самого минфа. Дело в том, что газета "Небесная истина" была главным печатным изданием религиозной секты хемунису, а газета "Новая небесная истина" - главным изданием религиозной секты баку. Приверженцы обеих сосредоточивались почти безраздельно в городе Мосыкэ, и тому были исторические причины.
      Чуть менее полутора веков назад великобританские варвары покорили Египет и жизнь в нем стала поспокойнее; лишь тогда в сей древней и удивительной стране наконец-то смогли начаться систематические древнекопательские изыскания. Понятно, что Египет сразу привлек множество древнекопателей - в основном, конечно, из Европы; ордусским ученым хватало собственных древностей.
      В 1896 году по христианскому летосчислению близ местечка Накада, южнее города Абидоса, французский древнекопатель Амелино отрыл в раскаленных песках гробницы фараонов самой первой египетской династии, и среди оных - последнее упокоение начального царя египетского, царя-объединителя, известного еще по манефоновским спискам под именем Мины. На водруженной в специальной пазухе при саркофаге костяной табличке царь этот именовался сначала божественным именем Гор (то есть портретом сокола в профиль), а потом - определительной картинкой пониже, изображавшей в сем случае нечто не очень внятное, но явственно весьма загребущее и хватательное; оттого в исторической науке установилось для этого величайшего правителя имя Гор Хват. Сенсацию произвело мастерство похоронных дел мастеров - в саркофаге обнаружилась прекрасно сохранившаяся мумия египетского первоначальника в парадном облачении, с замечательно целым папирусом под покойно сложенными на груди руками. "Могила Мины - колыбель мировой цивилизации", - гласили, как выяснилось чуть позже, иероглифы на папирусе.
      Крайне изумило древнекопателей то обстоятельство, что секреты подобного мастерства оказались затем утеряны всерьез и надолго - по всей видимости, вскорости после смерти Гора Хвата. Во всяком случае, мумия уже прямого наследника Мины - на его костяной табличке был изображен, естественно, опять сокол, а под ним, в качестве определителя, громадное усатое насекомое, и потому за наследником установилось имя Гор Таракан - к моменту обнаружения начисто истлела, и уцелела в опустевшей гробнице лишь упомянутая табличка; последующих же царей первой династии, судя по всему, даже не думали мумифицировать, ограничиваясь водружением в подземных нишах соответствующих дщиц: Гор Початок, Гор, Славный Утробою, Гор Почка, Гор Одышка и Гор, К Чужим Добрый, на коем династия пресеклась, а Египет на сто лет был завоеван гиксосами.
      Варвары, вечно обуреваемые не очень понятной ордусянам страстью то и дело все перевозить с места на место, не могли, разумеется, удержаться от того, чтобы не вынуть саркофаги с мумией Мины Гора Хвата из древле предназначенной ей усыпальницы; некоторое время шла все более накалявшаяся перебранка промеж французами и великобританцами относительно того, в Британский ли Музей надлежит отправить сей шедевр или в Лувр; масштабные британцы указывали на то, что весь Египет ихний, стало быть, и Мина тоже ихний; французы же, как обычно, крохоборствовали и буквоедствовали - мол, француз копал, так, значит, в Лувре мумии и место. Бог знает, до чего могло бы дойти, но выход нашел хитрый президент французской республики Феликс Фор. В 1897 году, то бишь на следующий год после обнаружения гробницы Мины, он посетил Александрийский улус с дружественным визитом. Александрия и Париж на ту пору договаривались о сотрудничестве в области создания летательных машин тяжелее воздуха, ордусские материальные ресурсы и отточенная веками культура производства тут были как нельзя кстати, а к Франции Александрийский улус все ж таки самый близкий. Поскольку идея завоевания воздушного океана в конце прошлого века буквально-таки владела умами, установлению задушевных отношений президента Фора и князя Сосипатра придавалось очень большое значение, и сам приезд рассматривался событием чрезвычайным - и в знак дружбы и доверия французский президент подарил Ордуси мумию Мины купно с ее саркофагами. Князь Сосипатр сей заморский презент принял, отдарившись со свойственной ордусянам широтою натуры церковью Покрова-на-Нерли (благо ее все едино с места не стронуть); британцам, не решившимся, коль в число претендентов на мумию попала вдобавок Ордусь, упрямствовать долее, князь даровал, дабы не остались внакладе, одну из мраморных колонн крымского Херсонеса, величаво торчащих над морем еще со времен еллинской колонизации, - на берегу, слава те Господи, стоят, а британцы от воды далеко пешком ходить спокон веку побаиваются, вот и пусть им приятно будет, - и вскорости совместная работа по созданию летучей первомахины закипела. Уже через три года четырехвинтовой гигант "Илья де Муром", веяниями могучих моторов сдувая с мужчин шляпы и рыком оных заглушая радостные клики многотысячной толпы, поднялся в синее небо и без сучка без задоринки совершил пробный перелет из Массандры в Шампань. С высоты летунам хорошо видно было, как в Херсонесе кругом колонны, все тужась ее выковырять половчей, копошатся великобританцы; на пролете им помахали с высоты семидесяти шагов1 и оставили трудиться далее. Мина к тому времени был уж в Ордуси. Не решившись доверить столь ценный предмет изменчивой и коварной морской стихии, Гора Хвата со всеми его ближними и дальними саркофагами перевезли к месту назначения поездом, по железным дорогам, в тяжелогрузном опечатанном вагоне; сперва по британским владениям через Каир, Александрию Египетскую и Газу, к границе; а потом на Иерусалимский улус - и дальше через Тебриз и Бакы в русские земли. Местом последнего упокоения Мины князь Сосипатр установил Мосыкэ: уютный, несуетный - что называется, патриархальный - княжий городок, живописно раскинувшийся средь раздольных равнин, подходил для сего предназначения куда более, чем строгая, деловая, торопливая Александрия, и без того заполненная храмами самых разных конфессий. Специально для египетского изначаль-ника в одном из укромных переулков близ старой - и милой, как все старое, - улицы Орбат, как раз назади громадного дворца Мидэ2, был выстроен небольшой, но величавый, строгий храм в виде египетской пирамиды - не глад-костенной, вроде тех, коими вот уж тысячи лет пользуются Хуфу, Хафра или Менкаура, а такой, как в истинной раннеегипетской древности: ступенчатой, вроде как у Джосера; над вратами, ведшими в сокровенную глубину храма, золотом было начертано: "МИНА".
      1 У X. вал Зайчика здесь сказано "бу". Китайский метрический бу дословно "шаг", равен в настоящее время 1,6 м. Не следует думать, однако, что у китайцев столь длинные ноги и столь размашистая походка - просто спокон веку они считали за один шаг перемещение обеих ног, то есть два наших шага.
      2 Мидэ, или Мидэ-гун. букв.: "Дворец Сокровенной (т. с. Скрытой от посторонних глаз, тайной) добродетели". Насколько можно судить по различным упоминаниям в текстах X. ван Зайчика, здесь, вдали от столичной суеты, располагалось одно из подразделений Палаты Церемоний, ведавшее сношениями ордусских конфессий с иностранными епархиями.
      Население города загодя уведомили о прибытии драгоценного подарка; правда, в народном сознании новость преломилась, как это часто бывает, довольно причудливым образом. В день прибытия спецпоезда огромные толпы стеклись к вокзалу, поскольку, как со знанием дела наперебой рассказывали люди друг другу, нынче должны привезти на Родину какого-то важного покойника, до времени помершего на ордусской службе в чужедальней сторонушке; проводить подвижника в последний путь и собрались мосыковичи - как и все ордусяне, они весьма трепетно относились к тем, кто сгорел на работе во имя страны. Мумию и фараона Мину, слов таких слыхом доселе не слыхивав, в народе именовали исключительно "помруном", а вокзал как прозвали в тот день Померецким, так он с тех пор и назывался; в виду чрезвычайности событий прежнее, при постройке данное название в одночасье изгладилось из памяти народной и оказалось забыто напрочь.
      Именно вокруг Мины и сложилась вскорости странная новомодная секта, назвавшая себя "хемунису". Слово это тоже стародавнее и означает "царских рабов", в число коих, ежели верить ученым-папирологам, входило во времена Мины все имеющее профессии население державы, от воинов до музыкантов. Руководители, разумеется, к ним не относились, руководство - не профессия, а вдохновенное свыше действо; наоборот, руководителям, сообразно их рангу, давались в подчинение те или иные хемунису, но числились они все едино царскими, поелику принадлежали не персоне руководителя, но должности его. Отбирал фараон должность, отбирались и подчиненные хемунису. Раз в год на смотрах дети хемунису освидетельствовались местным начальством и распределялись по профессиям: особо рослые - в армию, особо долгорукие - в человекоохранительные органы, ну а немощные, картавые и прочие дуцзи1 - в культуру, раз уж ни на что более не пригодны... и сменить профессию впоследствии уж было никак невозможно. Далее механизм работал, будто часы: ни о чем не задумываясь, не заботясь даже накоплениями на черный день, ибо копить было нечего (собственностью рабов человеколюбиво не обременяли), хемунису трудились и славили фараона.
      Получалось, таким образом, что фараон управлял страной, как одной сложной, но вполне доступной для одного обобщающего взгляда машиной, при помощи всего лишь нескольких рычагов. Он один был вне ее нутряного, слаженного шестеренчатого верчения, он смотрел на нее со стороны, все видел и все понимал, и всегда знал, какой рычаг когда нажать. Единство действий всего народа, таким образом, обеспечивалось совершенно поразительное; недаром Египет стал великой державой на тысячи лет.
      Тут, казалось бы, можно усмотреть противуречие: ведь фараон, сам будучи тоже человеком-египтянином, вне этой машины никак быть не мог. Плоть от плоти ее, он при малейшем сбое шестеренок сам сбоил всего сильней, а при сбое пошибче машина в первую голову перемолола бы его самого. Но в ту пору все египтяне - в том числе, как это ни прискорбно, и сам фараон - были уверены, что верховный-то правитель есть не человек, а Бог. Всякие там Ра, Амоны-Атоны и прочие Озирисы есть не более чем разные воплощения одной сущности, и та же самая сущность воплощается в ныне здравствующем правителе.
      1 Высшая группа инвалидности, введенная еще танскнм нравом безглазые, безногие, безрукие, умственно ущербные.
      Эта-то величавая мысль (несколько надуманная, как полагал Богдан, и весьма блеклая в духовном смысле) и послужила отправной точкой для той веры, вокруг коей сгруппировались в Ордуси, - хотя на деле все они жили исключительно в Мосыкэ и ближайших окрестных селах, - несколько тысяч современных хемунису.
      В течение почти семидесяти лет хемунису невозбранно молились в гробнице бога Мины и без особого успеха, но с тем большею страстию в речах и поступках проповедовали свою веру. У них так выходило, что она является идеальной и с точки зрения реального государственного переустройства - что может удобнее, мощнее и послушнее машины с рычагами? - и с точки зрения нравственной: нет никаких мучений, нет ни малейших угрызений, нет изнурительных сложностей типа "с одной стороны, с другой стороны..."; даже личной ответственности нет. Что бог назвал хорошим, то и всем хорошо. Что бог-фараон осудил - то в помойку. Что для бога-фараона полезно - то нравственно, а что ему неугодно - то гадость несусветная... Похоже, хемунису искренне не понимали, отчего идеал их не кажется окружающим столь уж соблазнительным. Удобно же! Легко! А Богдан, со своей стороны, не мог понять, до чего же надо дойти в сердце своем, чтоб этакого-то самому возжелать. Воистину - люди разные. И недаром Учитель сказал: "Благородный муж старается довести до полноты в человеке то, что в нем есть хорошего, и не доводить до полноты то, что в нем есть плохого. Мелкий человек старается противуположным образом"1. А ведь в одном хорошо мужество, в другом - ученость, в третьем - совестливость; в одном плохо корыстолюбие, в другом нерешительность, в третьем - болтливость...
      Хемунису доводили до полноты малодушный, но, увы, естественный страх перед личной ошибкой и неудачей, присущий в той или иной степени любому, даже самому хорошему человеку.
      Однако же люди - разные, и всех на один крючок не подцепишь. В этом хемунису вскорости пришлось убедиться на собственном опыте. В начале семидесятых годов из их же собственных - вполне, казалось, сплоченных - рядов выделилась еще одна секта; в нее вошли, главным образом, дети самых именитых и состоятельных хемунису, и назвались они древнеегипетским словом "баку". Насколько, опять-таки, можно верить египтологам - а и те и другие сектанты верили им безоговорочно, - так назывались во времена фараонов немногочисленные и очень дорогие рабы частные; известны случаи, когда вельможи, имевшие благодаря должностям своим сотни хемунису, гордились приобретением одного баку настолько, что делали о том особые настенные надписи.
      1 "Лунь юй", 12:16.
      Баку были совершенно согласны со своими духовными - а зачастую и вполне плотскими - отцами в том, что общество есть машина, но, по их понятиям, в фараоне, расквартированном вне ее маховиков, подшипников и приводных ремней, она отнюдь не нуждалась; главным лозунгом баку стало "освобождение рабов", поскольку, по их представлениям, частный раб являлся куда более свободным человеком, нежели раб царский. В том, что нет фараона, витающего вне машины и объемлющего всю ее снаружи, ровно некий эфир, заключалась, по представлениям баку, предельно возможная для людей свобода.
      Машина же общества должна была работать сама собой - на это "само собой" баку от всей души и как-то очень по-детски уповали; ей надлежало автоматически регулироваться своими внутренними механизмами, главным из коих (а ежели со вниманием вдуматься в их догматику, единственным) баку считали обмен продуктами труда свободных частных рабов между их, этих рабов, владельцами. Обмен, по мнению баку, был земным воплощением движения бога Солнца Ра по небу в чудесной ладье, которая вечером прячется за горизонт на западе, а утром обязательно выныривает из-за горизонта на востоке; непреложность и нескончаемость этого кольцевого движения, дарующего тепло и свет всем, кому ума хватает не прятаться в тени, а старательно и неутомимо болтаться по солнцепеку, олицетворяли для них циркуляцию товаров; а товаром для них было все под небом.
      Что бы ни случилось, вольное течение обмена все выровняет и все выправит. Главное, чтобы не мешал никто со стороны. Смухлевал так смухлевал, украл так украл... это все случайные отклонения, которые приведет в божеский вид сам же обмен - только не надо говорить об этих отклонениях нехороших, бранных слов; честных и нечестных нет, просто кто-то лучше умеет вести дела, кто-то хуже, у одного есть практическая жилка, а другой совершенно ее лишен и все время попадает впросак, вот как это надо формулировать; а главное - что никто никого не давит.
      По сути, место бога-фараона у баку занял совсем уже безликий бог-обмен; нравственно все, что ему способствует, а все, что ему мешает, святотатство.
      Богдану всегда думалось, что такую теорию могут измыслить лишь те, кто смалу страстно мечтал жульничать, но боялся поначалу родителей, а потом человекоохранителей. Вот когда человекоохранителей отменят, как препятствие свободе, - тогда эти люди, пожалуй, решатся приступить к делам. Наверняка, думал минфа, баку, назвавши себя этим древним словом, рассчитывали, буде мир перевернется по их воле, стать не баку, а владельцами баку.
      Между сектами зачем-то развернулось ожесточенное идейное соперничество. Такого накала страстей и религиозной нетерпимости Ордусь давненько не видала - но, поскольку секты были невелики и в основном шумели в небольшом и тихом городе Мосыкэ, близ гробницы Мины, Ордусь не больно-то их замечала; люди молились своим богам и занимались своими делами. Ожесточенность схваток вредила и хемунису, и баку - слишком уж неприглядно и те и другие подчас выглядели.
      Например, баку не так давно принялись на все лады словесно осквернять и хаять главную святыню хемунису - гробницу Мины и его вот уж пять тысячелетий мирно каменеющее сухонькое тельце; пожилые и растерявшие бойцовский задор хемунису лишь не очень умно - и оттого особенно грубо - отругивались.
      То вдруг лет пять-семь назад несколько писателей-баку принялись слагать страшные истории о том, что мумия Мины по ночам бродит по Мосыкэ и пьет кровь младенцев; но мосыковичи не испугались. Правда, некоторые молодые люди, влекомые зовом беспокойной и честной юности, на протяжении нескольких седмиц с фонарями в руках пытались обнаружить злокозненного помруна-кровососа, но вотще; ночные прохожие над ними добродушно посмеивались, небезосновательно подозревая, что то не более чем новый интересный предлог дружески погулять в ночи.
      То иерархи баку начинали бить во все доступные им колокола и гонги, призывая покончить с язычеством посреди боголепной Мосыкэ (вспоминали и о боголепии, когда к слову приходилось), вытащить Мину из его ступенчатой гробницы и похоронить, как они выражались, "по-человечески"; но очень уж неубедительно звучали боголепные речи из уст тех, кто молился на обмен; мосыковичи лишь досадливо отмахивались, тем более что великолепная гробница и древняя мумия в ней давно уж стали одной из главных достопримечательностей города, а прогулка мимо пирамиды еще в середине века вошла в число любимых и у молодежи, и у людей зрелых да многоопытных. Среди мосыковских недорослей самых различных вероисповеданий считалось особым, как в таких случаях на варварский манер говорят, шиком "дернуть пивка с Миной" - ну не в самой гробнице, конечно, но где-нибудь очень поблизости, скажем, прямо на выходе из нее, после церемонии поклонения мумии; впрочем, как и подобает ордусянам, детки старались по возможности не оскорблять чувств искренне верующих в фараона хемунису. Что же касается баку, - кто-то из разумеющих по-нихонски мосыковичей вспомнил, что именно таким образом читается у нихонцев иероглиф, обозначающий фантастическое животное с телом медведя, хоботом слона, глазами носорога, хвостом быка и лапами тигра,- словом, нечто вовсе несусветное, кажись, похлеще родных ордусских сыбусяна и пицзеци1, и, главное, наскоро склеенное из частей совершенно разнородных, вкупе отнюдь не жизнеспособных; особо остроумные сообразили, что сей иероглиф, по-ханьски читаемый "мо", в легендах Цветущей Средины тоже обозначает мифического зверя, известного своею неутомимостью в пожирании металлов, особливо драгоценных.
      Как к сим играм природы к баку, в сущности, теперь и относились.
      1 Подробнее об этих животных см. Приложение к "Делу о полку Игореве".
      Значительно большего успеха достигли речения проповедников новой секты среди западных варваров; те, не очень-то уяснив их религиозные догматы, но заслышав склоняемое на все лады слово "свобода", решили, будто баку проповедуют в Ордуси европейский образ жизни, - и вполне от души, как и подобает единочаятелям в отношении единочаятелей, зачастили в Мосыкэ поддерживать борцов за свободу; западные же средства всенародного оповещения принялись уделять свободолюбцам и их деятельности неимоверное внимание.
      Получив такую поддержку, баку воодушевились и для вящего единочаяния с иноземцами машинное общественное устройство, предлагаемое их отцами - а заодно, чтоб выглядеть масштабней, и реально существующее в Ордуси, - они теперь звали не иначе как тоталитарным, а машинное устройство, предлагаемое ими самими, демократическим.
      И вот при таких-то обстоятельствах одновременно, день в день вышли в Мосыкэ в двух разных издательствах две книги - одна написанная хемунису, другая баку, - и в обеих давалась литературная обработка истории Крякутного; сам он вполне прозрачно был у хемунису выведен под фамилией Неродной, а у баку Медовой.
      Было из-за чего взбеситься авторам - пожилому, мастистому литератору Ленхотепу Феофилактовичу Кацумахе, прославленному толстыми романами из простой, здоровой и славной стародавней жизни ("Детство Тутмоса", "Нил-батюшка", "Бруски папируса", "Время, замри!", а также "Гор с гор"), и сравнительно молодому но уже снискавшему немалую известность в новомодном и довольно странном, на вкус Богдана, жанре "честного реализма" Эдуарду Романовичу Хаджипавлову (средь его наиболее замечательных произведений обычно упоминались концептуальная тетралогия "Жизнь", состоящая из повестей "Тошнота", "Рвота", "Понос" и "Трупные пятна", поэма "Потные ангелы", а также опубликованные в престижнейшем издании "Роман-жибао" новаторская новелла "Пластилин для таракана" и роман ужасов "Злая мумия" - как раз из тех, о кровососущем Мине).
      Богдан сызнова вздохнул и отхлебнул чаю. "Это ж сколько интересных книг на белом свете... - подумал он не без грусти. - А тут работаешь, работаешь..." Впрочем, минфа в глубине души подозревал, что торопиться читать про жизнь, состоящую, по мнению автора, из тошноты да рвоты, не стоило. Если уж выбирать - то, положа руку на сердце, все ж таки про Нил-батюшку...
      Можно было себе представить, какие молнии метали теперь друг в друга авторы. Дело тут было не просто в стычке естественных писательских тщеславии; тут был замешан религиозный пыл... Столкнулись, похоже, мировоззрения. И это жестокое, бескомпромиссное столкновение имело внешней формой своей жалкую и потешную коллизию - литературный плагиат... Теперь Богдан до конца понял, отчего Раби Нилыч именно ему поручил это на первый взгляд заурядное, незначительное и, что уж бояться сказать правду, - не по рангу Богдана мелкое дело.
      Самое странное и неприятное было вот в чем.
      Оба писателя вроде бы совершенно самостоятельно придумали продолжение тех событий, о коих несколько туманно сообщали средства всенародного оповещения. И продолжение это было - программирование людей. То есть как раз то, что в жизни на самом деле и случилось - и о чем, кроме князя Фотия да самых высокопоставленных работников чело-векоохранительных ведомств, ведать никто не ведал.
      Книги надо было бы, конечно, прочесть самому от корки до корки. Но даже из рекламных и критических выжимок Богдан быстро понял главное: у хемунису, в романе "Гируды Озириса", Крякутной-Неродной, как и положено по хемунистической идеологии, был изображен мерзким и ненавидящим Родину изменником, тайно передавшим свои достижения иноземцам за крупную безвозмездную ссуду (на нее, дескать, он и выстроил затем Капустный Лог) и сгубившим ордусскую генетику, а искусственные пиявки были завезены в Ордусь из Америки с ведома и по поручению американского начальства (а если б не измена Крякутного, Ордусь бы сотворила этакие пиявки первой и беспременно употребила их на благо всего человечества) и ставились исключительно лучшим боярам улуса с целью их злобно подчинить воле заокеанских воротил. Из затеи, разумеется, ничего не вышло - бояре никак не программировались, не по плечу оказались они хлипкой американской пиявке; бояре предпочитали геройски гибнуть.