Ручеек вывел к бетонной трубе. Естественное илистое русло вливалось в бетонную оправу двухметрового диаметра. Растительность по краям русла совсем ошалела. Ветви кустов неведомой породы переплелись над головой, и сквозь них почти не пробивались солнечные лучи. Только над верхним краем присыпанной желтым гравием бетонной трубы имелся небольшой просвет. Даже будучи прожженным горожанином, я сразу догадался, что над трубой проходит дорога-грунтовка. Мои догадки подтвердил приближающийся шум автомобильного мотора. Невидимая машина промчалась над руслом ручейка в окантовке бетона, угостив нос запашком бензина. Я совершенно нечаянно нашел то, о чем и не мечтаешь, — дорогу в лесу, объезженную, но не избалованную вниманием автолюбителей, и без промедления приступил к реализации своего плана, что с криками «Эврика!!!» родился под лобовой костью в тот момент, когда я живо представил, как выгляжу со стороны.

Прежде всего я занялся разборкой велосипеда. Меня интересовала велосипедная цепь, но снять ее удалось далеко не сразу. Еще две машины с интервалом минут в десять прокатились мимо по грунтовке над головой, пока я отыскал на дне ручья приличный булыжник и с его помощью учинил над горным двухколесным скакуном форменный вандализм. Наконец цепь оказалась у меня в руках, а велосипед превратился в набор крупных и мелких деталей.

Прислушавшись и не уловив шума моторов, я вылез, продрался сквозь ветки буйной растительности на дорогу-грунтовку. Участок в меру раздолбанной грунтовки, на который меня вывела судьба, оказался коленом дорожного зигзага. Повернув голову вправо, я увидел, как дорога сворачивает влево и прячется за деревьями, а соответственно, с левой стороны она уходила вправо, в молодой ельничек. Раскуроченный велосипед я притащил с собой, за исключением мелких, потонувших в ручейке, винтиков.

Едва я ступил на дорожный грунт, как из-за деревьев с правой стороны послышался гул мотора. Нужно было спешить. Я лег на землю поперек дороги, обхватил ляжками велосипедную раму и предварительно положил колеса так, как будто они отскочили, когда велосипедиста переехал груженный кирпичом грузовик. Я имитировал последствия дорожно-транспортного происшествия с одним пострадавшим — обеспеченным седовласым интеллигентным велосипедистом. На затерявшуюся в лесу дорожку случайный шофер-грибник не свернет, по ней ездят дачники из соседних небогатых садово-огороднических кооперативов. Завсегдатаи здешних скромных дачных поселков, безусловно, знают о престижном городке коттеджей за лесом. Я надеялся сойти за велосипедиста из среды обеспеченных отдыхающих, нечаянно зарулившего на грунтовку, сбитого нерадивым водителем и брошенного умирать. На всякий случай, я не буду изображать труп. Буду стонать, шевелиться и уповать на человеколюбие шофера за рулем спешащего на встречу со мной автомобиля. На человеколюбие и трезвый расчет получить впоследствии материальное вознаграждение за оказанную помощь пострадавшему хозяину престижного велосипеда, в дорогой и модной одежде, порванной и испачканной при падении.

Мотор тарахтел совсем рядом. Двигатель работал неровно, с надрывом. Наверное, шофер притормаживал перед поворотом. Фиговый, судя по всему, водитель, трусоватый, а значит, обязательно испугается, узрев меня, «израненного», поперек дороги. Вылезет из машины, тут-то я и устрою ему веселую жизнь!

Я плотнее намотал велосипедную цепь на кисть правой руки и спрятал руку под отворотом порванной ветровки. Положил голову на землю, репетируя, застонал. Вроде ничего, похож на раненого. Стон получился совсем как у нечувствительного к боли Толика Иванова после обстрела сернокислотными шариками.

Из-за поворота появился старичок-"жигуленок". На крыше бледно-желтого «жигуля» поклажа, словно горб линялого, престарелого верблюда. Сетки с пузатыми тыквами, корзины с огурцами и прочие упаковки с плодами трудов садоводов-огородников. Я ошибся. Почему-то думалось, что дачи тружеников в той стороне, куда осторожно спешил автомобиль. Оказалось, наоборот. Оно и к лучшему. Снова повезло!

Видавший виды автомобиль тольяттинского автозавода, родившийся, как и я, в стране пятилеток и шестидневок, затормозил, едва не проехав по моему распластанному телу лысыми шинами. Я насилу сдержался, так хотелось внезапно воскреснуть и прыгнуть в кювет. Шофер за рулем «жигуля» заранее разозлил меня своим «слепым методом» черепашьего вождения.

Мотор притих, «жигуленок» дернулся, остановился, дверца машины отворилась, и я плотно прикрыл те щелочки меж век, сквозь которые наблюдал подъезд автомашины.

Быстрые, суетливые шаги по грунтовке. И более никаких посторонних шорохов. Шофер ехал без пассажиров. Один. Опять повезло!

Тревожный мужской голос:

— Вы живы?

— Жив!!!

Я прыжком вскочил на ноги, с ходу вживаясь в продуманную заранее роль психопата-разбойника. Низкорослый заморыш-водитель отпрыгнул в сторону, словно лягушонок от хищницы-цапли, а я, едва оказавшись в вертикальном положении, размахнулся, приспустил с руки велосипедную цепь и хлестко приложился железными звеньями по автомобильной фаре. Стекла так и брызнули во все стороны!

— Хочешь жить, отвезешь меня в Москву! — заорал я, брызгая слюной, текст-заготовку. — И без глупостей! Довезешь до города, и я уйду!

Роль психа с велосипедной цепью я второпях придумал специально для одинокого водителя-мужчины. На случай водителя-женщины или нескольких пассажиров в автомобиле у меня были припасены другие роли, менее эффектные, базирующиеся на обмане. Однако вариант с запугиванием являлся наиболее желанным, ибо предполагал значительную экономию драгоценного времени. Так или иначе, лицедействовать заставляла объективная реальность. По доброте душевной меня, грязного, без копейки денег, никто из владельцев личного автотранспорта в попутчики не возьмет. В этом я был абсолютно убежден.

Я планировал заставить водителя на подъезде к столице свернуть с основной трассы в безлюдное и безмашинное местечко. После чего я хотел ограбить частника-автомобилиста на энную сумму, достаточную для аренды таксомотора в черте города. Разжившись деньгами, я бы ушел, прихватив с собой ключи от машины, дабы избежать погони и привязать пострадавшего к месту, где встал его автотранспорт. Перебравшись пешком через Кольцевую автодорогу, я в соответствии со своими планами ловлю свежий мотор, еду в район, где несет службу правильный мент Виктор Верховский, нахожу родное Верховскому отделение милиции, и все — хеппи-энд!

Я все продумал, как мне казалось, и ко всему был готов, вплоть до активного сопротивления запугиваемого водителя. Но ничего из того, что я ожидал и к чему был готов, не произошло, а произошло такое, о чем и в страшном сне не приснится!

Водитель «Жигулей» при более внимательном разглядывании оказался много старше тех лет, что я дал ему навскидку, пока орал и пугал велосипедной цепью. Бодренький такой пенсионер, лет эдак шестидесяти пяти на самом деле. Весь седой, как и я, худенький, в очках. Одежда пенсионера когда-то стоила копейки на первых вещевых рынках. Сегодня его безродные черные джинсы и застиранная футболка с блеклой надписью «Диско» не стоили вообще ничего. Обнищавший старик, в средние лета купивший новенький «жигуленок» и в те же годы заимевший в подарок от профкома-месткома дачный участок за сто километров от Москвы. Способный вызвать сочувствие в самом жестком сердце старичок, как увидел разбивающуюся вдребезги фару, сразу побледнел, схватился сухой рукою за левую сторону груди и начал медленно оседать на гравий.

— Отец, ты чего?.. — Я отшвырнул велосипедную цепь, подбежал к старику, подхватил за плечи, не позволил упасть. — Отец, я пошутил! Я придурок, понимаешь? Я так шучу, по-идиотски...

Я здорово перепугался. Лепетал какую-то ерунду на ухо старику, старательно улыбался, как улыбаются, успокаивая, плачущих детей. Будь проклята дьявольская формула — цель оправдывает средства! Следуя этой гнусной формуле, я меньше чем за час успел выбить глаза охраннику, избить подростка-велосипедиста, напугать семейство с двумя малышами и вот сейчас держу на руках несчастного, умирающего по моей вине старика. Только что бушевавшая в крови пьянящая лихость от прошлых циничных побед обернулась тяжелым похмельем. Если старик умрет, я стану преступником. Я уже преступник, строго говоря. Но, если старик умрет, я стану преступником и по закону, и по совести. И я никогда в жизни не смогу простить себе его смерть! Никогда!

— Отец! Скажи чего-нибудь. — Я приложил ладонь к его шее. Под кожей билась жилка. Сердце работает. — Отец, ты как? Совсем плохо?

Осторожно уложив тщедушное тело на землю, я присел рядом, пристроил чужую седую голову у себя на коленях. Старик открыл отяжелевшие веки, наши взгляды пересеклись.

— Отец, прости! Ради бога, прости меня! — Я чуть не плакал, я был в отчаянии. — Я совсем спятил! Меня чуть не убили, мои друзья в опасности, а я... я убежал, озверел... прости. Я виноват. Чем тебе помочь? Как?

— Валидол, — прошептал старик, глядя на меня с опаской и недоверием. — Там, в машине, в бардачке, валидол.

Осторожно сняв с коленей голову старика, я метнулся к машине. Распахнул незапертую дверцу, нырнул в салон и вывалил из бардачка все, что там было, на сиденье кресла рядом с креслом водителя. В россыпи мелочей отыскалась упаковка валидола. Когда я вернулся к пенсионеру на дороге, выглядел он, слава богу, получше. Порозовел, смотрел в небо ясным, не затуманенным взором.

— Вот, отец, я принес.

— Дай. — Старик довольно твердой рукой взял упаковку с лекарством, выщелкнул прозрачный шарик и положил его под язык.

— Как только сможешь подняться и дойти до автомобиля, я отвезу тебя в больницу, — пообещал я. — Честное слово!

— Недалеко, в райцентре, есть больница. — Старик попытался сесть. Я поддержал его за плечи. Старик повернул голову, посмотрел в сторону машины. — Зачем фару разбил? Знаешь, сколько сейчас фары стоят?

Я отвел взгляд. Что я ему мог сказать? Я ненавидел человека со шрамом еще больше, чем прежде, и презирал себя, игрушку в его руках. Совсем недавно, до прыжка в окно, я был чист перед собственной совестью. Я был жертвой несправедливости, а человек со шрамом заставил меня вступить на дорогу, вымощенную благими намерениями, которая ведет, как известно, в ад! Я сейчас, как бильярдный шар после удара кием бильярдиста с рваной рожей, мчусь по зеленому полю жизни и мимоходом задеваю чужие судьбы. И не властен остановить собственное движение, разве что соскочить с зеленого поля, добровольно уйти из жизни...

Черт возьми! А ведь садист со шрамом был прав, когда говорил, что я предсказуем, и подозревал меня в желании умереть! Я сам еще толком не осознал соблазна свести счеты с жизнью, а он уже это предвидел! Неужели я действительно так предсказуем?

— Ты правда отвезешь меня в больницу? — Старик смотрел зло, с вызовом, силы к нему, к счастью, возвращались быстро.

— Правда, — кивнул я, опуская глаза, не выдержав его взгляда.

— А не боишься, что я сдам тебя в милицию? — Он почувствовал, что я говорю искренне, что я сломлен, и спешил отыграться за боль в сердце, за слабость, за разбитую фару.

— Нет, отец, не боюсь. — Будь что будет, но бросить старика одного на дороге я не смогу.

— Не называй меня отцом, подонок! — Старик повысил голос и замер с открытым ртом, снова схватился рукой за грудь.

— Осторожней! — Я приобнял его за плечи, поддерживая спину. — Не волнуйтесь, бога ради. Все будет хорошо. Я отвезу вас в больницу, и все будет хорошо. Я правду говорю.

Старик несколько раз глубоко вздохнул. Сначала медленно и осторожно, затем с облегчением — отпустило. Помолчал немного и тихо произнес:

— Ты думаешь, я за себя испугался, когда ты, мерзавец, вскочил и заорал? Я за старуху свою испугался. Мы тридцать лет вместе, если со мной худое случится, она не переживет... Эх, будь я помоложе, я бы тебя, подонка, в порошок стер собственными руками. Расплодились, мерзавцы, думаете, все вам позволено? Можешь меня здесь, на месте, задушить, но в милицию я тебя сдам!

— Отец...

— Не называй меня отцом, я сказал! Сыночек, видите ли, выискался...

— Виноват я, оте... Тьфу ты!.. Извините... виноват, каюсь. Но постарайтесь меня понять. За мной гонятся... в общем, я убегаю от настоящих бандитов, а сам я не бандит, честное слово...

Я долго и путано пытался объясниться, оправдаться перед стариком, а он слушал молча и смотрел строго, кривя губы в подобии презрительной улыбки, мол, так я тебе и поверил, волосатику в изодранной пижонской одежде.

— Хватит пули отливать! — вынес вердикт старик, дослушав до конца мои невнятные речи. — Гонятся за тобой бандиты, дружков твоих в заложниках держат, так тем более в милиции разберутся! Помоги встать, ехать пора. Машину водить умеешь?

— Умею. — Я помог старику подняться, дойти до автомобиля и сесть на заднее сиденье. Сам устроился за рулем. В бардачке нашлась крупномасштабная карта области. Руководствуясь картой и понуканиями старика, я повел машину по направлению к ближайшему райцентру. Два камэ по грунтовке, поворот на шоссе и пять камэ по асфальту. Близко.

Всю дорогу старик бухтел на заднем сиденье, дескать, давить нужно таких, как я, а их (таких, как я) все боятся, и зря. Я молча слушал и размышлял о постулате из китайской натурфилософии, утверждающем, что «слабость побеждает силу». Ох, как правы китайские философы! Невозможно ответить на удар ударом, если тебя бьет клюкой сгорбленная немощная старуха, даже если она тысячу раз не права. А если права, то и руку поднять, чтобы защититься от удара старушечьей палки, тоже, в общем-то, очень и очень затруднительно.

Я перебил старика лишь однажды, когда он в очередной раз пугал меня милицией. Я попытался объяснить, дескать, к знакомому милиционеру и спешил в Москву, а здешние менты вполне могут оказаться пособниками бандитов. Рассказал деду про захват омоновцами. Старикан ехидно хихикнул и заявил, что не верит, а потом, привязавшись к словам «знакомый милиционер», развил актуальную лет двадцать назад тему знакомств, обвиняя меня и мне подобных в том, что у нас «все по блату».

Одним глазом следя за дорогой, другим я украдкой изучал карту местности. Брюзжание старика меня сильно успокаивало. Раз злится, значит, ему лучше. Изучив карту, я обнаружил сравнительно недалеко от райцентра населенный пункт под названием Кондратьево. Несколько минут вспоминал, откуда я знаю это название и почему оно ассоциируется у меня со старинным словом «кондрашка», то бишь смерть, тот кондрашка, который рано или поздно всех нас «хватит». Вспомнил — там есть кладбище! А рядом с кладбищем в поселке Кондратьево стоит коттедж дамы, что подвезла меня сегодня утром на «Вольво» и зазывала в гости.

Тем временем дед на заднем сиденье переключился с бичевания моей персоны на ругань в адрес правительства и президента. Слушая его азартное негодование, каюсь — подумал, а не сбежать ли из тисков собственной совести. Остановить машину, выскочить на обочину и припустить по лесу. Марафонская дистанция отсюда до Кондратьева вполне преодолима, мадам меня примет как родного. Обогреет, переоденет, и я уговорю ее подвезти несчастного киношника до Москвы. Дед, по-моему, вполне оклемался, никакая больница ему больше не нужна, старикан вполне способен управлять автомобилем. Но стоило мне только подумать о побеге от ответственности за жизнь деда, как вдруг ему опять стало худо. Примолк дедушка, извлек из упаковки новую валидолину и отправил лекарственную горошину в рот.

— Фу-у... — Старик помассировал грудь рукой. — Как о президенте вспомню, всегда сердце прихватывает, а сегодня особенно. С самого утра под лопаткой ноет, но, хошь — не хошь, грядки убирать надо... А тут еще бандиты на дороге...

— Вы бы поберегли себя, — сморозил я глупость, за что тут же получил по носу.

— Не тебе, подлец, меня жалеть! Ты бы раньше меня пожалел, когда новую фару кромсал цепугой! Знаешь, сколько новая фара стоит?

— Знаю, но у меня нет с собой денег.

— А знаешь, какая у меня пенсия?

— Догадываюсь, но у меня ее вообще, наверное, не будет, когда доживу до ваших лет.

— Конечно, не будет! У тунеядцев и бандитов пенсий не бывает.

Я стиснул зубы, чтобы не нагрубить. Дед ни в чем не виноват, а я, наоборот, виноват перед ним, и все мои оправдания — это мои оправдания, ему на них плевать, и он прав, черт побери! И все же я не сдержался, ответил:

— Я не тунеядец и не бандит, можете не верить, ваше право. Я, дедушка, работаю без отпусков и выходных. Я бы с удовольствием положил трудовую книжку в отдел кадров и в ус не дул, да время такое, что трудовой книжицей проще подтереться, чем найти постоянное место работы...

Дед промолчал, что меня немало удивило, а потом произнес неожиданно миролюбиво:

— Это ты прав, время лютое, спорить не буду. Вона, мой зять тоже попал под сокращение, пошел работу искать и... короче, запил... Направо давай сворачивай! За тем вона магазином больница. В прошлом году я тут уже побывал с сердцем. И в этом, выходит, опять не пронесло... По твоей милости!

«А по твоей милости погибну и я, и Захар, и Лешка. Все, кто пока еще жив», — подумал я, но промолчал.

Шоссе обходило райцентр стороной, однако имелось асфальтовое ответвление, правый поворот к приземистым домишкам вокруг нескольких многоэтажных построек. На одном из домов-многоэтажек путеводным маяком красовалась вывеска «Магазин». Выворачивая руль вправо, я нашел компромисс и вчерне набросал сделку с совестью. Довезу старика до больницы, помогу забраться на крылечко, войти, а сам замешкаюсь в дверях и ходу! Бегом из города. Покину райцентр, спрячусь под кустом каким-нибудь и разденусь до плавок. Слава богу, на мне приличные пляжные плавки! Кроссовки оставлю, грязную одежду завяжу в узелок и вперед, в поселок Кондратьево. В плавках и кроссовках, с узелком в руке, сойду за спортсмена на пробежке. Бежать придется долго, но иных вариантов нет.

И снова моим планам не суждено было сбыться!

Объехав районный супермаркет, я сразу опознал в двухэтажном здании барачного типа областную больницу. Желтая, облупившаяся штукатурка, распахнутые настежь окна, кусты сирени вокруг и возле входа, на лавочке станка смешливых медсестричек в белых халатах. Медсестры о чем-то веселом беседовали с милиционером. Худощавый, длинный, как жердь, мент полустоял-полусидел, облокотившись на трехколесного мотомонстра, на мотоцикл с коляской.

— Ты гляди, как повезло! — Дед заерзал на заднем сиденье. — Все, кто нужен, будто специально дожидаются. И милиция тут, и медицина, надо же как, а?

Я молча скрежетал зубами. Выскочить из машины, не доезжая двадцати жалких метров до кадрящего медсестер мента? Выскочить и побежать! Нельзя — старик поднимет крик, и... черт его знает чего будет, но будет, однозначно, хреново. Вырубить деда? Исключено! Не смогу я ударить старика, и так по моей вине пострадавшего. А вот мента мне ударить совесть не запрещает. Очень не хочется этого делать, однако придется. Отправлю дядю Степу в нокаут и бежать! Тьфу ты, черт! Как же фигово все складывается! Эксклюзивно фигово, блин!

Притормозил рядышком с мотоциклом. Таким образом, чтобы «жигуленок» помешал байкеру-милиционеру с комфортом сняться с места, придя в чувство после нокаута. Заглушил мотор, поставил автомобиль на ручной тормоз. Отдавая ключи от машины старику, спросил:

— Помочь выйти?

— Сам справлюсь. — Старик одарил меня придирчивым колючим взглядом, открыл заднюю дверцу и сразу окликнул мусора: — Эй! Товарищ милиционер! Вы меня помните? Весной встречались, когда мою дачку мазурики обчистили, помните?

Мент с огромной неохотой отвернулся от юного медперсонала, въелся глазами в старика и вяло кивнул.

— Помню, батя. — Служивый обреченно вздохнул. — Не нашли мы пока вашего радиоприемника. Ищем.

— Оно и видно, как вы его ищете. — Старичок потер рукой грудь, сморщился.

— Ой! — воскликнула одна из медсестер. — А я тоже вас помню! Вас в прошлом году привозили с подозрением на инфаркт! Правильно?

— Правильно. — Дед скривил губы от боли. — В прошлом году пронесло, а сейчас, кажется, нет. Болит сердце, дочка, мочи нету.

— Наберите в грудь побольше воздуха и задержите дыхание, — велела медсестра, вспорхнув с лавочки и сразу сделавшись серьезной. — Набрали? Задержали? На задержке дыхания больше болит?

— Нет, — выдохнул старик. — Когда не дышу, болит меньше.

— Тогда это у вас не инфаркт, а межреберная невралгия, — улыбнулась девушка. — Как в прошлом году. Нервничать нужно поменьше, дедушка, себя беречь!.. Но кардиограмму вам сейчас снимем, на всякий случай, пойдемте.

Медсестра взяла старика под руку и повела его к больничным дверям. А я стоял рядом с машиной болван болваном. Между тем мент с нескрываемым интересом разглядывал мою грязную одежду. Мент находился в пределах досягаемости ноги. Я расслабил правую ногу, был готов в любую секунду пронести ее над рулем мотоцикла с коляской и оставить на милицейской щеке автограф в виде отпечатка рифленой подошвы кроссовки.

— Погоди, дочка. — Старичок отстранился от медсестры, повернул седую голову в мою сторону, и я почувствовал, как икроножная мышца мелко задрожала, словно корпус ракеты перед стартом. — Погоди минутку. Товарищ милиционер! Тут такая неприятность приключилась: я, старый дуралей, сослепу на этого волосатого молодого человека наехал. Он на велосипеде катил, а я из-за поворота в него и въехал. Велосипед поломался, фара разбилась. Показалось, что и парня колесами переехал, вот сердечко-то у меня и прихватило. Спасибо молодому человеку, довез до больнички. Большое вам спасибо, молодой человек... Ну пошли, дочка, кардиограмму снимать. И зятю моему позвонишь в Москву, а, дочура? Пусть за мной приезжает, нечего ему диваны пролеживать, тунеядцу...

Старик повернулся ко мне спиной и под руку с медсестрой поковылял дальше, а у меня, что называется, челюсть отпала. Не ожидал я от старика такого подарка! Честное слово, не ожидал!

— Заявление писать будете? — вернул меня в действительность мент.

— Какое заявление? — В действительность я возвращался с ощутимым трудом.

— О наезде, о материальном ущербе. Велосипеда я не наблюдаю. Накрылся, значит, велик или что?

— Велик накрылся, и я в лужу свалился, но заявления писать не буду. — Я нагнулся и почесал лодыжку. Мышцы все еще подрагивали. Мое почесывание неверно истолковала медсестричка из поредевшей на одну особь стайки девушек на скамейке.

— Молодой человек, вы, часом, не повредили себе чего? — Девица кокетливо, но с профессиональной заботой прощупала меня глазами с головы до пят. — Медицинская помощь не требуется?

— Нет, спасибо. — Я смутился. Я не знал, как себя вести. До сих пор не верилось, что все обошлось без драки. — Спасибо, пойду я...

— Куда это вы собрались? — удивился мент.

— Как куда? Э-э-э... — Я запнулся. Чего ему врать? Придумал! — Я на выходные к друзьям приехал, взял велосипед покататься, и вот такая досада приключилась. Друзья, наверное, волнуются, куда я пропал, пойду, успокою...

— Далеко идти-то? — не унимался мент. И ответить ему нужно было не задумываясь, без запинки. А то начнет еще, чего доброго, играть в Глеба Жеглова перед девчонками-медсестрами, документы попросит, допрос учинит.

— В Кондратьево, — ляпнул я первое, что пришло в голову. Другие названия населенных пунктов, считанные с крупномасштабной карты местности, как назло, вылетели из головы.

— Фиу-у... — присвистнул мент. — Далеко же вы заехали на велосипеде!

— У меня первый разряд по велоспорту... — поспешил я соврать. — Юношеский... был когда-то. Люблю погонять.

— Вот и догонялся, — с философской назидательностью отметил мент. — А куда вам конкретно в Кондратьеве нужно? Адрес какой?

Блин! Мент все же взялся за роль Жеглова. Смотрит подозрительно, серьезно. Голос вкрадчивый, притворно задушевный. Даже девочки на лавке все поняли и притихли. Идет допрос, дело нешуточное... Вот, черт! Неужели не избежать пощечины кроссовкой по ментовской физиономии?

— Адрес не помню... Точнее, подруга моя живет в коттедже напротив кладбища. Приехали мы на «Вольво». Она обедом занялась, а я покататься поехал... — выпалил я все, что знал про село Кондратьево и его обитателей, присовокупив очередное вранье про обед и велосипед.

— Знаю дома напротив кладбища! И «Вольво» видел. — Голос мента оттаял, как у Штирлица во время общения с радисткой Кэт.

— Кеша! — осмелела девчонка-медсестричка на лавочке. Та, что проявила интерес к моему пошатнувшемуся здоровью. — Кеш! Че к человеку пристал? Лучше в подвез его до Кондратьева, а то тама обед стынет и женщина заждалась небось вся!

Последнее замечание медсестрички вызвало бурю смешливых эмоций в среде ее очаровательньк коллег-подружек.

— И то правда! — вдруг заявил мент по имени Иннокентий. — Залезайте в люльку. До Кондратьева не подвезу, а до поворота на Степашкино подброшу. Оттуда до Кондратьева полчаса ходу напрямки пехом.

— Кеша, а ты молодого человека в Степашкино с собой возьми! — Заботливая медсестричка, давясь от смеха, пояснила ситуацию специально для меня: — У Кеши в Степашкине невеста живет, а у нее сеструха-перестарок, а ну как она вам глянется, молодой человек? Она готовит хорошо и...

— Цьщ! — прикрикнул на медсестру-сводницу милиционер Кеша. — Расскажу Андрюхе, как ты велосипедиста пыталась затащить на осмотр, будешь знать!

Девушки смеялись. Милиционер Иннокентий пытался шутить. А я усаживался в неудобную мотоциклетную люльку и чувствовал себя героем давно отшумевшего блокбастера «Люди в черном», инопланетянином со специфическим ритмом жизни, пришельцем, с трудом маскирующимся под обычного человека.

— Удобно сидите? — Мент Кеша повернул ключ в замке. Мотор мотоцикла отравил воздух выхлопом газов.

— Да, спасибо. — Я изобразил на лице улыбку. Получилось плохо, но, надеюсь, Кеша спишет вялость мимики на мнимые велосипедные неурядицы.

— Счастливо, девчата! — Кеша дал газу. Трехколесный драндулет покатил по рытвинам да ухабам. Мотоциклист аккуратно объехал «жигуль», блокировавший моими стараниями выезд на объезженную дорогу, и прибавил скорость.

Через несколько минут райцентр остался позади. Впереди маячил асфальт основной трассы. Однако, выехав на комфортабельную дорогу, Кеша поспешил свернуть с нее на разбитую тропинку, змейкой пересекающую бесконечное картофельное поле. Я точно помнил — поворот на Кондратьево (и на Степашкино, раз оба поселка рядом) находится километрах в трех от райцентра.

Я хотел было спросить у Кеши, зачем понадобилось мучить себя и меня ездой по пересеченной местности, когда можно прокатиться по ровному шоссе, но ответ милиционера опередил мой вопрос.

— В объезд шоссе поедем! — заорал Кеша громко, так, чтобы перекричать рокот мотора. — На шоссе могем на наших нарваться, кого-то ловят. Я с происшествия заехал на работу отчитаться, хотели и меня в облаву мобилизовать. А сегодня суббота, и, считай, вечер уже! Сазана Петровича им, начальникам, в рот! Я сутками напролет пахать не нанимался!

Кеша покосился на меня, ища поддержки. Я поспешил глубокомысленно ему поддакнуть, дескать, правильно, от работы кони дохнут. Кеша удовлетворенно кивнул, мол, еще как дохнут, и вновь уставился, как и положено человеку за рулем, в сторону движения мотоцикла. Ну а я попробовал осмыслить информацию про облаву на дорогах.

Может быть, совпадение? Может быть, ловят вовсе и не меня? Если бы ловили меня, то Кеша вряд ли забыл бы приметы объявленного в розыск «преступника». То бишь мои исключительно броские приметы. Или Кеша поспешил слинять с работы, не дожидаясь брифинга, на котором коррумпированное милицейское начальство обнародует приметы беглеца из нового русского частного цугундера?

— Гы-гы-гы! — заржал Кеша столь громко и неожиданно, что я вздрогнул. — Слышь, а знаешь, на какое происшествие я сегодня утром ездил, пока наши говнюки-омоновцы, хер их знает где, жопы на солнышке грели?

Где грелись омоновцы из райцентра сегодня утром, я как раз знал. Даже приблизительно мог прикинуть, на какую сумму в российских рублях они нагрелись. А про Кешины подвиги я не знал ни фига и не очень-то хотел знать. Однако грех не выслушать человека, который поведал мне про облаву и, более того, везет меня сейчас в обход всех постов и кордонов.

— Девчата-медички ухихикались, когда я им рассказывал про утренний вызов. Да ты и сам слышал, как девки ржали, когда вы с дедом подъехали, — предварил свой рассказ Кеша кратким вступлением и перешел к сути: — У нас в районе, в одном хозяйстве работает зоотехник Филимонов Валерий Михалыч. Его весь район знает. Бабник Валера еще тот! Всех парикмахерш и доярок в области отымел. А недавно Филимонов на бизнесе умом тронулся. Уговорил начальство купить в Германии за последнюю валюту быка-производителя, чтоб, значит, поголовье от нового быка пошло мясистое да сисятое, и, понимаешь, дорогое, валютное поголовье. Божился Михалыч устроить продажу телят обратно в Германию за валюту, понимаешь! Начальники, дубы, Филимонова послушали и выписали у немцев бычка, а он, бычара заграничная, скотина, фашист рогатый, взял и влюбился, понимаешь, в одну конкретную телку. И кабздец! Никого, кроме той телки, зазнобы своей, крыть не желает! Филимонову хоть вешайся: жена его, Филимониха, поведение быка ставит мужу в пример, а начальство, наоборот, кроет Михалыча за быка-однолюба на чем свет стоит! Филимонов с горя сегодня с утреца нажрался, схватил двустволку и попер в коровник бычару-предателя стрелять. А в коровнике сторож, тоже с ружьем, валютную скотину-производителя охраняет. Такая промеж них перестрелка началась, ужас! Звонят доярки к нам, омоновцы хер знает где. Меня заместо взвода ОМОНа послали, как ветерана горячих точек. Насилу урегулировали военный конфликт, понимаешь. Возвращаюсь с вызова отчеты писать, и нате вам — облава. Сазана Петровича! Сутками пахать не нанимался! Бочком-бочком и свалил с работы, покуда на инструктаж не поволокли. Ща доеду до Лизки, невесты своей, и специально нажрусь в жопу, чтоб до завтра не трогали. Имею право, понимаешь! Хотя бы один выходной день да мой...

Мент прокричал эту байку наперекор рокочущему мотоциклетному мотору, и мне пришлось вежливо посмеяться, дослушав историю про быка-однолюба до конца. В другое время, уверен, я бы смеялся искренне, но сейчас собственные невеселые проблемы занимали меня целиком...