Точно вам говорю! Майор закипал, будто чайник, ерзал, пихал меня в бок, краснел и потел. Увы, мирно расстаться с нервным майором вряд ли получится. Вот если бы мы вдруг добрались до станции минут через несколько, тогда, возможно, я бы сумел исчезнуть тихонечко, без скандала и разборок. Но шоссе, будь оно трижды проклято, неожиданно для всех нас, сидящих в кабине головного грузовика, вильнуло в сторону от городских окраин, и майор-невротик на секунду заткнулся, выпучил глаза так, словно собрался взглядом продырявить сначала лобовое стекло, потом меня, раздул страшно ноздри, надул грудь и, выдыхая, заорал мне в самое ухо:

— Капитан! Какого?! Хера какого, я тебя спрашиваю, шоссейка от города уходит?! Ты, Сусанин недоделанный, я тебя, точно тебе говорю, под арест за пособничество! Раком поставлю! Как фамилия?! Документы! Предъявите документы, гражданин капитан! Под трибунал пойдешь, точно тебе...

Бью локтем под дых товарищу майору. Он сидит справа от меня, бью локтем забинтованной руки, рвется скрученная из бинтов веревочка, на которой болтается фальшивый гипс, майор сгибается пополам, слетает фуражка с его потной головы, жестом фокусника достаю "Макаров" из кобуры, бью рукоятью по плешке в потных волосах майора и целюсь в прыщик на щеке солдатика за рулем.

— Руль держи ровнее, — прошу рядового сердечно и очень надеюсь, что зигзаг, который сделала наша головная автомашина, водила следующего за нами грузовика расценит как обычную шоферскую небрежность коллеги.

Солдатик выровнял руль, побледнел, косит глазами на пистолет в моей левой руке.

— Я из ФСБ, — вру, копируя проникновенные интонации Вячеслава Тихонова в роли Штирлица. — Мы давно следим за майором Зайцевым, сынок. — Вздыхаю и продолжаю ледяным голосом Шварценеггера в роли Терминатора: — Ежели вы, рядовой, не имеете отношения к махинациям преступного майора, вам бояться нечего Но если вы с ним заодно, вас отдадут под трибунал, так и знайте! И не пытайтесь меня подкупить, слышите!

Вещаю с умным видом заведомую чушь, глупость полную. У солдатика за баранкой отвисает челюсть, у майора пухнет шишка на плешке. Наивный рядовой в шоке, психованный майор в отрубе, а я в дерьме по самые не балуйся. Во внутреннем кармане моего... то есть не моего конечно, чужого милицейского кителя лежит ксива с фотографией Лешего, вовсе на меня не похожего; в ногах валяется мой... то бишь опять не мой, трофейный рюкзак с баксами и наркотой; за моими плечами, за переборкой кабины, за бортом крытого брезентового кузова сидят в обнимку с оружием военные, до фига и больше... М-да, ситуация...

— Товарищ из ФСБ, впереди переезд.

— А? Что вы сказали, рядовой?

— Подъезжаем к железнодорожному переезду.

— Вижу, сынок. Вижу.

В ярком свете фар четко виден дорожный знак — красный треугольник и внутри нарисован смешной маленький паровозик. Вижу предупредительный знак и слышу протяжный вой паровозной сирены. Щурюсь, вглядываюсь в темноту, вдалеке угадывается длиннущая колбаса товарного состава. Колбаса приближается, солдатик переключает скорости, притормаживает.

— Сынок, у тебя под рукой есть чего подходящее, чтоб лобовое стекло разбить?

— Разбить?

— Ага, вдребезги.

— Монтировка есть.

— Останавливайся поближе к рельсам и давай сюда монтировку.

Железнодорожный переезд шлагбаумом не оборудован, о чем и предупреждал дорожный знак, и это хорошо. Рядовой остановил грузовик все же далековато от рельсов, и это плохо. Солдатика за баранкой придется вырубить, это печально.

— Вот, возьмите монтировку.

Чтоб ее взять, мне придется убрать пистолет в кобуру.

— Извини, рядовой, — тычок пистолетным рылом в солнечное сплетение солдатику, — ты ни в чем не виноват, но... — кулаком, утяжеленным пистолетной рукояткой, коротко по солдатскому затылку, роняю пистолет себе на колени, подхватываю выпадающую из ослабевшей руки монтировку, — но жизнь поганая штука. Будда Шакьямуни честно всех об этом предупреждал.

Справа — плешка майора-невротика, слева — голова рядового, упавшая на рулевое колесо. И я между ними — эгоист, вынужденный вырубать, в общем-то, хороших, наверное, людей. Совестно...

Некогда распускать нюни! Монтировку под мышку, "Макаров" в кобуру, лямки рюкзака на локтевой сгиб забинтованной руки, монтировку в кулак. Замахнуться и ждать!

Ждать пришлось недолго, всего пару секунд. Железнодорожный состав, сигналя сиреной, перечеркнул пейзаж за лобовым стеклом. Загремели колеса на стыках рельсов, потянулись одна за другой открытые платформы, груженные лесом. Бью железкой по стеклу, порчу казенное имущество, надеюсь, что служивым в кузове железнодорожные шумы помешают расслышать грохот в кабине. Я бы и рад покинуть тесную для троих кабину тихо и цивилизованно, воспользовавшись предназначенными для этого дверцами, однако в этом случае меня точно заметят господа военные в кабинах сзади стоящих грузовиков, что крайне нежелательно. Ситуация вынуждает заниматься вандализмом.

Сползаю по спинке сиденья, приподнимаю задницу и вышибаю потрескавшееся стекло сдвоенным ударом ног. Бросаю монтировку, толкаю сиденье подошвами, выбираюсь на капот.

Ветер чуть не сдул фуражку, ловлю головной убор, сую фуражку за пазуху, стою на капоте враскорячку, пригнувшись, прижав к груди забинтованную руку, рюкзак болтается, цепляясь за согнутое колено, вагоны громыхают, дождевая морось слепит глаза.

Щурюсь, считаю вагоны — один, второй, пятый. Вот ведь какая подлая насмешка судьбы! Только что мелькали открытые платформы с бревнами, и нате вам — сплошняком вагоны поперли! Запрыгнуть с капота на крышу вагона — даже для меня, потомственного, можно сказать, племенного ниндзя задачка невыполнимая.

Поворачиваю голову, еще сильнее щурюсь от ветра с дождиком и вижу все те же вагоны, вагоны, вагоны, товарные унылые вагоны, грязно-коричневые, как старые гробы в забытых могилах. Неужели больше ни одной платформы не будет? Блин, полный абзац!.. Прыгать обратно в кабину, садиться за руль и, как только товарняк проедет, бить по газам, пытаясь оторваться от колонны?.. Вместе с живым вооруженным грузом, да?.. Ха! Похоже, я круто влип! Похоже... Ура!!!

Ура! Показался хвост состава, и я вижу замыкающий пассажирский вагон, а перед ним... нет — целых четыре платформы, груженные бревнами. И, что особенно радует, куртизанка Судьба, вдоволь надо мной поиздевавшись, приготовила поистине царский подарок: последняя из четырех платформ, к которой прицепили замыкающий, нестандартный для товарняка пассажирский вагон, почти пуста, бревен на четвертой платформе гораздо меньше, чем на остальных, этакая вполне пологая горка, надежно зафиксированная тросом.

Сгибаю колени, спину, плотнее прижимаю забинтованную руку к груди, переношу вес тела на здоровую, опорную ногу, вдох, шаг хромой ногой наискосок, по ходу поезда, толчок здоровой ногой, лечу...

Нога коснулась бревна, шибануло левым боком о древесину, рука поймала в кулак трос-фиксатор, инерция перевернула тело спиной к бревнам, вишу, уцепившись за трос клещом, трос мокрый, цепляться трудно, сползаю вниз, скользят, теряя опору, каблуки, вот уже ноги болтаются в пустоте... Стиснув зубы, расслабив все мышцы, кроме бицепсов, трицепсов и прочего левой руки, подтягиваюсь... Нахожу опору для ног. Вздыхаю с облегчением. Живой. И рюкзак со мной. Только фуражка выкатилась из-за пазухи, унесло серый блин с козырьком ветром под колеса. И единственная ладошка теплая от сукровицы. И с пальцев кожу содрал.

Видели шоферы грузовиков, вставших за головным, как я прыгал? Нет, однозначно. Мог кто-то заметить, как я болтался, уцепившись клещом за трос? Маловероятно, ибо еще достаточно темно и свет фар только сгущает мрак на периферии обзора. Кто-нибудь, обнаружив мои безобразия, обязательно выдвинет версию, мол, безобразник прополз по капоту, заполз под нижний бампер, пролез под машиной и ползком с асфальта в чисто поле и стрекача.

Стою, прижавшись спиной к бревнам, практически лежу на покатой бревенчатой горке, дышу. Отдышался, рывком крутанулся на каблуках, повернулся к бревнам пузом и карабкаюсь на верхушку горушки из спиленных древесных стволов. Вскарабкался, ползу к купейному, замыкающему состав, аккуратненькому вагончику. Мокрый весь, грязный, ладонь в крови, бинт цепляется за небрежно стесанные сучки.

Скоро, очень скоро замелькают по обеим сторонам железнодорожного полотна городские постройки. В принципе можно рискнуть и прикинуться серым бревнышком, однако, раз уж имеется в зоне досягаемости привилегированный купейный вагон начальника железной дороги, раз повезло, надо пользоваться, надо спешить в тепло и сухость купе.

То, что этот, прицепленный последним к товарному составу пассажирский вагон имеет честь катать начальника дороги, я понял сразу, едва его разглядел. И сразу, еще до прыжка с капота грузовика, вспомнил закадычного институтского друга Игоря Рыбкина. Мы с Игорьком учились в одном вузе, в одной группе, вместе пересдавали экзамены, злоупотребляли портвейном "Кавказ" по два рубля сорок две копейки за ноль семь, любили посидеть за кружечкой пива и во время, и вместо, и после учебы. Поддерживали мы отношения и после окончания вуза, получив дипломы инженеров. Из инженеров с окладом сто двадцать рэ начали превращаться в инженеров с перспективами, и тут СССР потерпел поражение в "холодной войне". Замаячили новые, в отличие от прежних весьма мрачные перспективы. Мне повезло устроиться инструктором рукопашного боя, Игорю повезло больше, Игорька по большому блату пристроили проводником вагона начальника дороги. Ох, как я ему завидовал! Черной завистью. Лафа, а не работа, честное слово! Стаж идет, пятнадцать суток в вагоне и сорок пять законных суток отдыхаешь. Зарплата порядка четырехсот у.е. в месяц, свободного времени навалом, мечта лентяя, право слово. Зимой, как правило, вагон на приколе, забота проводника его протапливать периодически, и всего делов. В теплое время года железнодорожные шишки отправляются кататься, вагон цепляют к товарняку, и вперед: весной за молодой картошкой, летом на море загорать, осенью за грибами. Дотянет товарняк привилегированный вагон до места назначения, загонят его в тупичок, и гуляй — не хочу, пей — не могу. Официально, конечно, все эти разъезды называются "инспекцией на местах". Сейчас, конечно, рановато отправляться с инспекцией за первой картошкой, однако Игорек, помню, рассказывал, дескать, случается и ради реальных служебных надобностей приходится отправляться в дорогу. Редко, но и такое бывает, правда.

Где-то сейчас Рыбкин Игорь, друг моей беспечной молодости? Остался в моей прежней жизни, в размеренном бытии малоприметного, законопослушного обывателя. Ползу по бревнам и вспоминаю Игорька. Как много можно вспомнить всего-то за полторы минуты. Как приятно вспоминать добрых друзей, даже ушибленный о бревна бок меньше болит...

Я ожидал, что придется взламывать дверь в торце сановного вагона. Я ошибся — дверь оказалась незапертой. Вхожу в тамбур и сочиняю, чего соврать коллеге Игоря Рыбкина и железнодорожным шишкам. Складная импровизация сочинялась на раз, за секунду. Совру, будто бы я сутки спал мертвецки пьяный в товарном вагоне, куда меня, только что выписавшегося из больницы, запихнул из лучших побуждений собутыльник, дабы я из областного центра на халяву в свою провинцию укатил, денег сэкономил. Плохо, что перегаром от меня не пахнет, ну, так и майору я врал про пьянство, и сошло без всяких достоверных запахов, авось и сейчас сойдет. Смещу акценты в рассказе на то, как я выбирался из товарного вагона и перебирался через четыре платформы с лесом. Только бы городишко, где я нынешней ночью набедокурил, состав прошел без остановки! Мне бы еще чуть-чуть везения, ну, пожалуйста!..

Вхожу в придуманный образ, захожу в тамбур, освещаемый подслеповатой лампочкой, и вижу справа, в уголке возле окна, курящую девушку. Молодая, личико кукольное, золотые волосы заплетены в тугую косу, худенькая, слегка субтильная, одета в свитер и джинсы, заправленные в хромовые сапоги, явно ей великоватые. Златокудрая наяда в сапогах стоит, прислонившись узким плечиком к стенке, взирает на меня голубыми детскими глазами, собрав пухлые губки бантиком. И меж тонких музыкальных пальцев красавицы тлеет пролетарская "беломорина".

— Не пугайся, дочка, — поворачиваюсь к девушке, которая, между прочим, вовсе не выглядит испуганной. — Я, дочка, в товарном вагоне, по соседству, так получилось, заснул вчера пьяный... — Только приступил к изложению своей легенды, как открывается дверь, за коей теплый коридорчик с чередой раздвижных дверей купе.

Умолкаю, поворачиваю голову и вижу в проеме открывшейся двери мясистого мужи... О, пардон! Вижу полную, мужеподобную даму. Кабы не кофта с юбкой да арбузы грудей, честное слово, любой бы спутал ее с мужчиной. Даме лет сорок, лицо... Нет, стесняюсь лицо рассматривать. Имея подобный фейс и капельку ума, дама должна обижаться, когда ее пристально рассматривают.

— Здравия желаю, — кивнул бабище, сопроводив кивок чуть виноватой полуулыбкой. — Прошу пардону, дама, за... Ой-й!!!

Извиниться за вторжение и беспокойство не успел — мысок хромового сапога златокудрой наяды ударил меня промеж ног.

Ой-й, как... Не-а, не больно. Это другое, совсем другое ощущение. Описать всю гамму ощущений после удара в промежность весьма затруднительно. Поддаются описанию лишь сопутствующие самопроизвольные телодвижения: колени мои подогнулись, задницу я отклячил, обе руки, и с ободранной ладошкой, и забинтованная, потянулись к пострадавшим гениталиям, все способное морщиться на лице сморщилось.

А молодая красавица вновь бьет сапогом и метит, садистка, по забинтованной руке. И бабища в дверях разворачивается ко мне боком, и я вижу ее руку, которая доселе пряталась за жирной спиной, вижу заточку в ее кулаке и татуировку на тыльной стороне кулака, голубые буквы на красноватой, пористой коже: "ВОРОНА".

Скованный неописуемыми ощущениями, я все-таки сумел подставить под удар сапога наяды прибинтованную к предплечью дощечку, а чтобы спастись от заточки, мне пришлось падать.

Как стоял, согнувшись, таким и падаю на лопатки. Лопаткам больно, зато самодельное холодное оружие проходит мимо. Бабища, дура, атаковала с подшагом, а я, шлепнувшись, поймал исцарапанной ладошкой ее щиколотку, дернул ее шагнувшую ногу вперед и вверх, и жирная туша грохнулась навзничь. И классно, доложу я вам, грохнулась! Приложилась филейной частью о порожек, забаррикадировала выход в тамбур новому персонажу, костлявой тетке с чем-то типа молотка, мне плохо видно, что за ударный инструмент в длинной руке подоспевшей к месту расправы новой ведьмы.

Я согнулся, получив сапогом в пах, и из внутреннего кармана кителя выпала ментовская ксива; я упал и потерял свой рюкзак. Вещмешок откатился прямо под ногу златокудрой красавицы, наяда по-футбольному, пыром, ткнула рюкзак сапогом, и он, пролетев метр, шмякнулся о мое сморщенное лицо.

Деваха грамотно использовала ту секунду, когда рюкзак закрывал мне обзор, подскочила ближе, наступив на случайно раскрывшуюся ментовскую ксиву, размахнулась ножкой, намереваясь вновь проверить на прочность мой пах, задумала повторить свой дебютный успех.

Принципиально не согласен с ее задумкой! Превозмогая специфические ощущения в промежности, блокирую хромовый сапожок. Грязная подошва моего простецкого сапога встречает хромовое голенище, останавливает ногу садистки, носком другого сапога цепляю подколенный сгиб безжалостной женской конечности, подошвой толкаю от себя, носком тяну к себе, и девица теряет равновесие, летит ко мне в объятия.

Она попыталась в полете дотянуться маникюром до моих глаз. Разумеется, фиг я ей позволил трогать органы зрения. Я сбил забинтованным предплечьем обе шаловливые ручонки и заодно развернул нападающую красавицу попкой к себе. Она пала мне на грудь, я обнял ее калечной рукой за горло, подбородком надавил на затылок, чтоб придушить малость, охладить девичий пыл, и левой рукой вырвал из кобуры "Макаров".

Отталкиваюсь ногами, отползаю вместе с заложницей в уголок, "пушка" контролирует вход в холодный тамбур из уютного жилого коридорчика. Жирная бабища пытается подняться, заточка все еще в ее татуированном кулаке; костлявая тетка на заднем плане замахнулась, собралась метнуть через голову товарки в нас с девушкой что-то вроде молотка, до сих пор не могу разглядеть, что конкретно, девушка с пережатой яремной веной перестает трепыхаться, не мешает более целиться, и я плавно нажимаю на спуск.

БАХ — и во лбу костлявой ведьмы появилась дырочка. Тетка заваливается на бок, глухо бьется о ковровую дорожку, коей выстлан вагонный коридорчик, то, чего она не успела метнуть. А бабища, вооруженная заточкой, уж почти поднялась, уже стоит враскорячку. Толстая оглядывается, глядит на убитую костлявую, замирает в позе кавалериста.

— Ковырялка, бросай "пику"! — приказываю толстой кавалеристке и снова нажимаю на дугу спускового крючка.

БАХ — и пуля свистит в сантиметре от мясистого, рыхлого носа. Ударившись в металл переборки меж тамбуром и коридорчиком, пуля рикошетит с визгом. Воровка разжимает татуированный кулак.

Татуировка "ВОРОНА" расшифровывается просто и незамысловато: "ВОР ОНА", то есть — воровка. Я дешифровал наколку и моментально понял, ху из кто, куда и на фиг. Товарищ майор, помнится, называл "суками" виновных в ограблении инкассатора, я-то думал, майор "суками" обзывает преступников, а оказалось, он всего лишь так грубо, но верно обозначает половую принадлежность преступниц. Откуда, из каких оперативных данных товарищу майору стало известно, что эти суки захватили спецвагон — я, разумеется, без понятия. Ясен пень, захват произошел не сразу. Иначе зачем бы рыскали над тайгой вертолеты. Подозреваю, что нашлись свидетели захвата, и они знали, что зэчек ищут. Причем ищут с ОБРАЗЦОВО-ПОКАЗАТЕЛЬНЫМ размахом, широкомасштабно, где надо и где не надо... Впрочем, чего я думаю и о чем подозреваю, не суть важно, главное — мне известно, что майор не сумел связаться с городскими силовиками, не сможет остановить состав на станции, но на следующей остановке захватчицам кранты стопроцентно. А то и раньше, а то и на следующем перегоне... Блин горелый, мне еще повезло, что у них нет ни фига огнестрельного оружия, а то бы валялся я сейчас не с обнимку с девкой, а с пулей в голове... Все ж таки я везунчик, правда.

— Отпусти Балерину, цветной, — цедит сквозь гнилые зубы воровка, глядя на меня с такой ненавистью, какой я давно не встречал.

— У девахи погоняло Балерина? — уточняю, ослабив захват на тонкой шее и переориентируя пистолет, прижимая ствол к виску Балерины. — У вас любовь, да? Дюймовочка-воровка любит постельный балет? Па-де-де с хрупкой подружкой и все такое прочее?

"Дюймовочка" в центнер весом так на меня глянула, что последние сомнения развеялись — у них любовь.

Ха! Не зря, знать, с языка совершенно машинально сорвалось: "Ковырялка". Знать, интуитивно я сразу уловил аромат настоящей женской любви. Как это у них, у зэчек говорят?.. Вспомнил: "Попробуешь пальчика, не захочешь мальчика". Это только в порнофильмах все лесби сплошь секси, вот она передо мной, жирная правда жизни, стоит враскоряку, воняет потом и сопит помидорообразным носом.

— Ковырялка, шаг вперед! — командую сухо и строго. — Нагни мослы, расстегни и поковыряйся в моем рюкзаке! Аккуратно, слышь? Нашаришь на донышке кой-чего в целлофане — вытаскивай. И чтоб без сюрпризов, слышь? А то прострелю башку твоей Балерине на фиг!

Воровка покорно шагнула к моему рюкзаку, присела на корточки, глядя на меня, точнее — на "Макаров" в моей руке, ощупывает рюкзак, ищет застежки на брезентовом верхнем клапане.

— Нас трое, — сообщает воровка, щупая крепежные ремешки вещмешка. — Каргу ты замочил, цветной.

— Успокаиваешь меня? Типа, двое вас осталось — ты и Балерина? Спасибо за информацию, но ежели паришь, если какая курва еще объявится, так и знай — мочкану Балерину.

Воровка справилась с ремешками верхнего клапана, развязала веревку, стянувшую горловину вещмешка. Она не понимает ни фига, зачем я заставляю ее лезть в рюкзак, но послушно исполняет волю "цветного", то бишь мента. На отсидках ее выдрессировали, приучили к послушанию. Воровка запустила руку в рюкзак по локоть, слежу за ней и спрашиваю:

— Бугры живы?

— В купе связанные, — докладывает зэчка.

— Держите железнодорожных начальников заложниками?

Воровка молчит, она нашарила "кокс", тащит из рюкзака целлофановую упаковку с белым порошком.

— Что, мадамочка? Небось видала, как я с капота военного грузовика на поезд сиганул, и решила, мол, я крутой мусор?

Она молча вытащила упаковку с кокаином, глянула на нее и вновь смотрит на "Макаров".

— Все! Все, чего в целлофане на дне рюкзака, вытаскивай, дура! Дура ты, баба! Нешто, будь я цветной, стал бы я при полном параде, в форме милицейской, исполнять цирковые номера, а? Сама подумай, дура, — разве так мусора работают, а?

Вагоны по рельсам катятся медленно, за мутными стеклами тамбура мелькают силуэты городских построек. Очнулась придушенная Балерина, скосила кукольные глазки, срисовала "пушку" и сообразила, что дергаться бесполезно. Воровка вытащила из рюкзака последнюю упаковку с наркотой.

— Застегни рюкзак, дура! Догадалась, чего ты из моего вещмешка вынула?

— "Дурь"? — Воровка смотрит на меня недоверчиво.

— И какая, пальчики оближешь! Чистейший "кокс", ясно? Я — честный фраер, ясно тебе? Жертвую "кокс" в вашу, девочки, пользу в качестве компенсации за убитую. Дуры вы, девочки, ясно? Нет? А ну-ка. Ворона, подними с полу ментовскую ксиву, глянь на фотку.

Продолжая сидеть на корточках (фу, как же некрасиво она сидит!), воровка поднимает растоптанное Балериной удостоверение, смотрит на разворот.

— Срисовала фотку? А теперь на меня глянь, как опер на терпилу.

Она рассматривает мое лицо пристально.

— Похож? — спрашиваю, усмехаясь.

— Не... — мотает башкой лесбиянка.

— То-то! — Отталкиваю от себя Балерину, прыжком встаю на ноги, держу пистолет у бедра, командую: — Обе встали и отошли в угол!

Поднимается с корточек жирная воровка, держит ксиву в татуированной руке. Встает Балерина, женщины пятятся к противоположной от меня двери, за окном которой все тянется и тянется город. Жмутся к углу, Ворона обнимает Балерину за плечи, и столько нежности в этом жесте — с ума сойти! Любовь, ядрена вошь...

— Балерина, отлипни от мамки, отфутболь мне рюкзак, у тебя это здорово получается. А ты, толстая, порви к чертям ментовскую ксиву, слышь? Порви и выбрось.

Девушка отошла от любимой женщины, которая терзает фальшивое удостоверение Лешего, легонько пнула хромовым сапожком рюкзак. Нагибаюсь, продолжая удерживать лесбиянок на прицеле, подхватываю рюкзак. Летят на пол лоскуты порванного удостоверения. Рвать картон трудно, когда беглых лесбиянок поймают, когда обыщут вагон, легавые обязательно найдут клочки, сложат и, возможно, идентифицируют Лешего по фотографии.

А за окнами все еще город, тянется и тянется. Покидать вагон рано, так почему бы не навешать лесбиянкам лапши на уши, чтоб они потом перевесили мою лапшу на лопоухие уши прокурорских работников? И чтоб майор Зайцев не мучился, гадая, кого же он такого крутого подобрал на пустынном шоссе.

— Слушай сюда, девчонки! Кликуха моя — Циркач, я, как уже было сказано, честный фраер в натуре. Ну и мокрушник немного, да, грешен, каюсь. Но в душе — чистый фраер, правда. Срок тянул в Мордовии, недавно откинулся. Еще на нарах вписался в крутую тему. Ссученные менты и цыгане из городка, который мы сейчас проезжаем, в той же теме, ясно? Накладочка, слышь, вышла — другой заместо меня должен был к здешним цветным на "стрелку" прихилять. Потому и фотка в липовой ксиве чужая, ясно? Мусорки снабдили меня формой, а ксива получилась гнилая, с рожей того кореша, вместо которого я нарисовался. Вот здесь, — я тряхнул фальшивым гипсом, — под бинтами спрятана карта, ее мне на "стрелке" "боро" дал, в смысле — барон цыганский. Карта местности, ясно? Меня за городом, в лодке, в моторке, бригада ждет. Я карту получил, форму, и мы на лодке должны плыть вверх по течению, до истоков, ясно? А форма ментовская, чтоб на хер посылать смело всех случайных встречных, коль таковые нарисуются у бережка речушки, понятно, а? Плывем до истоков и дальше пехом до места, обозначенного на карте. — Я специально вру про местность в сотни километров от разоренной наркотрассы. — Там, в лесу, прикопан зенитный комплекс. Типа, переносной. Забыл, как точно называется. Там над лесом самолеты раз в месяц летают, нагруженные золотом, из Владика в Москву. Прикинули, девочки, какая тема крутая? Ваще, атас, да?..

И я подробно рассказал, как "хромал к лодке, где меня пацаны ждут", объяснил, почему "хромал", тем, что "навернулся, блин, на ровном месте, ногу, блин, подвернул", пожаловался: "Хромаю, блин, зырю — автоколонна", ну и так далее. И зачем я им все это рассказываю, буквально заставляя слушать, удерживая на прицеле? Они в спросили, я в не ответил, зачем, честное слово. И в придуманной наспех истории про зенитные комплексы и самолет, груженный золотом, концы с концами, если честно, сходятся плохо, очень плохо. Например, совершенно непонятно, на фига я ценную карту местности под бинтами прячу. И слабовата мотивация относительно нужности милицейской формы. И почему у меня с собой наркотики, я не объяснил. И расплатился за убитую подругу "коксом" чересчур нарочито, фактически всучил преступницам наркоту, но! Одно веское "но"! Как известно, ежели врать с размахом, то люди непременно подумают: "Неужели ВСЕ это неправда?" И начнут головы ломать. И запутают сами себя окончательно.

Чего-чего, а путать свои следы я умею. Правда, было дело, перестарался однажды и крепко попал на крючок, однако нынче расклад принципиально иной. Вскоре я нырну в океан тайги, и у государства крючков не хватит меня вылавливать. Что же касаемо мафии, так этот пугливый и осторожный спрут, как я уже говорил, предпочтет отстраниться от участия в ловле опасного хищника. Тем паче что я лишний раз напугаю спрута мафии, оставив на полу вагона с заложниками и мертвой преступницей рваную ксиву с фото Лешего, а в руках у лесбиянок упаковки с мафиозным "коксом". Короче — что ни делается, все к лучшему. Одно плохо — в паху до сих пор свербит, давненько я не пропускал столь сильных ударов по столь нежным органам, ай, как неприятно, ай, как стыдно. За то, что я проморгал такой удар, мой милый дедушка-японец устроил бы мне такую трепку, так бы меня наказал, представить страшно...