Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Русский ниндзя (№3) - Час бультерьера

ModernLib.Net / Боевики / Зайцев Михаил / Час бультерьера - Чтение (стр. 13)
Автор: Зайцев Михаил
Жанр: Боевики
Серия: Русский ниндзя

 

 


Я увлекся созерцанием псевдодворянского гнездышка и, честное слово, вздрогнул, когда услышал ржание справа. Шагаю вправо, раздвигаю ветки и вижу лошадок. Три клячи со связанными передними копытами щиплют прошлогоднюю сухую траву на границе лесного острова и поля.

Если в еще вчера какой ясновидец мне сказал, мол, завтра станешь конокрадом, я бы рассмеялся надменно в лицо кудеснику. Я обрадовался чрезвычайно, сообразив, каким образом можно с комфортом добраться до далекой изумрудной тайги.

Обрадовался и воровато покосился на хутор. Прищурился, разглядел крестьян, копошившихся во двориках. Посмотрел на проезжую дорогу, которая тянулась поперек полей, через хутор и упиралась в ворота, закрывающие доступ на обустроенные гектары поместья. Кстати, на территории "новорусского" имения я не заметил автомобилей.

"Проскочу через поля, и догнать меня можно будет только на внедорожнике, — подумал я, наивный, и улыбнулся еще шире. — Есть у крестьян внедорожники? Не-а! А у "новых русских"?.. Не видать!"

Кладу палку на землю, достаю из рюкзака пачку долларов, сую в карман телогрейки, достаю пистолет, затыкаю за пояс, последним достаю из рюкзака пакетик с сахаром. Ничего, обойдется организм без глюкозы, важнее лошадку ублажить, вон ту, пегую. Пегая выглядит порезвее остальных. Домчусь на ней до таежных дебрей и отпущу, пусть домой, в родной хлев, возвращается. Взяв пакетик с сахаром в зубы, высыпаю сладкое на единственную исцарапанную ладонь. Крадусь поближе к лошадкам. Приманиваю сахаром приглянувшуюся мне клячу, глажу культей лошадиную шею, лошадиные губы слюнявят мою ладонь. Сахар съеден, кляча довольно фыркает. Сгибаю колени, распутываю узлы веревок, стреноживших животное. Развязал, теперь самое трудное — взобраться на лошадь.

Средневековые ниндзя, мои духовные предки, в верховой езде, увы, не преуспели. Дико дорогостоящим гужевым транспортом на Островах пользовались исключительно самураи, антиподы ниндзя. Посему у меня отсутствуют напрочь какие-либо специфические навыки джигитовки. Пару раз в жизни приходилось сидеть на лошади, но в седле. И один из этих пары раз чуть было не закончился моим позорным падением, когда скаковой жеребец вдруг, что называется, "понес".

Надеюсь исключительно на покладистость крестьянской лошадки и на свое обостренное чувство баланса. Отталкиваюсь хромой ногой от почвы, прыгаю на лошадиный круп, припадаю грудью к нечесаной гриве и шепчу в ухо кляче:

— Но, родная, но! Слышишь? — Тискаю коленками лошадиные бока. — Но, пошла! Слышь, поскакали, а? — Легонько бью клячу каблуками по бокам. — Скачем направо, о'кей?

Хвала Будде, поскакали. Однако не туда, куда я просил. Я собирался объехать хутор справа, а животное поскакало галопом прямо к родному хлеву.

— Эй, подруга! — Шлепаю левой ладошкой по лошадиной морде, поворачиваю морду в нужную мне сторону. — Эй, ты! Не шали, подруга, слышишь?

Наконец лошадка уразумела, чего я от нее добиваюсь, и поскакала куда я хотел. Но по-прежнему галопом, что весьма ощутимо сказывалось на моих ягодицах.

— Подружка, давай пожалеем мою попу. — Я ласково постучал культей по лошадиной заднице.

Сообразительная попалась лошадка, перешла на рысь. Я сел прямее, поправил лямки рюкзака на плечах. Хотел попросить подружку-лошадку перебирать копытами пошустрее, но передумал.

Новизна ощущений при езде верхом заключается в том, что совершенно не видны ноги животного, сидишь высоко, и кажется, будто бы плывешь, паришь над землей. Страшновато с непривычки и необычно.

Лошадка приближается к дороге, которая пересекает хутор, и меня, всадника-конокрада, замечает бабка, обитательница крайней хаты. Бабка открывает окошко, ложится грудями на подоконник и голосит что-то неразборчивое фальцетом. Из хаты выскакивает бодренький такой дедок, хватает длинный такой дрын и, матерясь, бежит к плетню.

Лошадка пересекает дорогу, дедок перелезает через плетень. Оглядываюсь, вижу еще несколько крестьянствующих субъектов обоего пола и разного возраста. И все бегут ловить конокрада. Основная масса крестьян бежит наперерез всаднику, дедок с дрыном наяривает сзади. И, что настораживает, скорость бегунов вполне сравнима со скоростью лошади. Но я не зря сунул в карман американские халявные деньги, я предвидел проблемы.

Вытаскиваю доллары, жестом сеятеля пускаю их по ветру, благо ветер дует в нужную сторону. Зеленоватые купюры летят, весело шелестя, навстречу прытким крестьянам.

Банальнейший из всех существующих прием ухода от наступающей на пятки погони срабатывает и в моем случае. Правда, отчасти: все, кроме старика, вооруженного дрыном, ловят уже не меня, а баксы, однако принципиальный старикашка продолжает погоню, игнорирует долларовую приманку.

— И-я-а-а-ха-а! Но!! Пшла!!! — кричу как резаный в лошадиное ухо.

Кобылка с перепуга перешла с комфортной рыси обратно на опасный для ягодиц галоп, гораздо более лихой, чем раньше. Оглянуться, глянуть на спринтера-дедушку не могу. Обнимаю лошадиную шею руками, тискаю коленями вздымающиеся бока, стараюсь, изо всех сил стараюсь усидеть на скользком хребте.

Позвоночник животного ритмично бьет меня по заднице, рюкзак бьется о мой позвоночник, моя щека трется о пахучую шкуру клячи.

— По-по-ме-ме-д-д-лен-н-е-е... — прошу душевно лошадку, лязгая зубами от тряски. — Бу-бу-дь-дь че-че-ло-ло-ве-ве-ко-ко-м-м, ско-о-ско-ти-и-на-на...

Скотину пришлось уговаривать целых десять минут. Чудо, что я не прикусил язык, умоляя ее утихомириться. Кляча сменила гнев на милость, галоп на рысь, я оглянулся и увидел принципиального дедушку далеко-далеко позади. Едва усидел на испуганной криком лошади, но нет худа без добра — ушел от погони. Сажусь прямо, еду на спине животного под горку, мимо одного из лесных островков.

Миновали маленький лес, впереди поле, еще островки леса, и уже ближе изумрудный большой лес, тайга. Главное — открытое пространство пересечь, а в тайге уж как-нибудь пройду километра два и дам травмированной ноге отдохнуть часов несколько, а потом сделаю массаж стопы, нащупаю особенно болезненные точки и осторожно их промассирую большим пальцем. К ночи смогу намотать на стопу портянку, к утру забуду о травме. Надо будет еще и поцарапанной ладошкой заняться на привале, не побрезговать и провести курс уринотерапии.

Солнышко греет затылок, лошадка споро перебирает копытами, сижу расслабленный на коньке-горбунке, планирую медицинские процедуры и вдруг слышу какие-то подозрительные звуки позади за спиной. Оглядываюсь... Едрить твою мать!..

Меня нагоняют всадники! Пять кавалеристов растянулись в цепочку. Вьется пыль из-под копыт гнедых породистых жеребцов. В седлах молодые мужчины, одетые в нечто типа ковбойских костюмов. За плечами у четверых статных всадников торчат ружейные стволы. Четверо с ружьями простоволосы, у пятого на голове широкополая фетровая шляпа, а на широком поясе пижонская кобура, из которой торчит перламутровая рукоять никелированного револьвера.

Расстояние между мной и пятеркой красивых всадников сокращается с каждой секундой. Хватаюсь за пистолет — БАХ! — стреляю в небо, пугаю выстрелом лошадь до полного безумия и падаю грудью на гнутую шею лошади, тычу культей в лошадиную морду, направляю припустившую совершенно сумасшедшим галопом клячу к ближайшему островку леса.

Откуда взялись всадники, я догадываюсь не сразу. Сначала оценил, насколько они потенциально опасны, после дошло, что молодые господа — скорее всего отдыхающие из поместья, из "новорусского" дворянского гнезда. Вероятно, мне просто-напросто жутко не повезло. Полоса невезения началась, когда я подвернул ногу, и продолжается, зараза. Наверное, кто-то из господ от нечего делать глазел в окошко на верхнем этаже помпезного особняка, узрел пантомиму с моим и крестьянским участием и обрадовался неожиданной возможности развлечься погоней за конокрадом. Обрадованный молодчик кликнул сотоварищей, челяди приказали седлать срочно племенных скакунов, господа облачились в соответствующие костюмы, вооружились, и вот оно — счастье всамделишной погони! Для них погоня не что иное, как веселая азартная игра, с аппетитным перечным привкусом риска, мне же, сами понимаете, не до игрушек.

Пуля взрыхлила землю впереди-слева. По кобыле стреляют, черти! Меня, ха, собираются живьем брать, а на крестьянскую лошадку им начихать, развлекается молодежь.

Сильно подозреваю, что имение принадлежит богатенькому папашке кого-то из конных молодчиков. Папенька в поте лица крутит бизнес, а сынок с приятелями оттягивается на пленэре.

Следующая пуля просвистела сантиметрах в двадцати от моего правого плеча. Высоко взял стрелок или я ошибся? Или меня вовсе не собираются брать живьем?

В руке пистолет, а отстреливаться не могу. Во-первых, потому что не обучен стрелять на скаку. И скакать-то тоже не обучен, помните? Едва удерживаюсь на хребтине галопирующей клячи. Во-вторых, мочить золотую молодежь нельзя, себе дороже выйдет. Богатенький папенька молодого трупа — это вам не расчетливо-трусливый мафиозо, это не отягощенная излишками бюрократов тихоходная государственная машина, это Монте-Кристо а-ля Русь, свободный в тратах и алчущий мести. А стрелять в породистого скакуна мне жалко, я животных люблю.

До островка деревьев в чистом поле остались сущие пустяки — метров полтораста. И преследователи на таком же примерно расстоянии. В последний раз бью кобылу каблуками по бокам и вглядываюсь в быстро приближающийся лесок. Впереди — островок сухостоя. И высокая и низкая, вся растительность мертва. Может быть, островок пострадал от каких-то сельскохозяйственных химикатов? Может, над ним — ха! — летающая тарелка зависала? Может... Кабы не погоня, если бы проезжал сейчас мимо чахлой растительности чинной рысью, то поломал бы голову над загадкой сухостоя забавы ради, но придется, увы, ломать сухие ветки, вламываться в древесную мертвечину.

Кобыла на всем скаку разворачивается левым боком к иссохшему подлеску. Лошадь отнюдь не дура, чтобы врезаться грудью в сухие заросли, скачет вдоль сухостоя. Соскакиваю с кобылы, как будто с гимнастического снаряда, именуемого "конем". Кобыла отворачивается от меня и скачет к родному хутору, а я приземляюсь на хромую ногу и, не щадя травмированной стопы, пру напролом, пожалуй, с той же скоростью, что и скакал, даже несколько быстрее лошади. Немощные, ломкие веточки смыкаются за спиной, и я тут же меняю характер бега, далее бегу медленнее, передвигаюсь бесшумно. Петляю, по возможности стараюсь не задевать веток, от боли в правой стопе хочется волком взвыть, в глазах темнеет от боли, но я терплю, терплю, терплю и, хвала Будде, вознагражден за долготерпение — сквозь невольные слезы, которых ничуть не стыжусь, вижу поваленное дерево. Наверное, ветром повалило сосну, вырвало из земли с корнями. Знатное корневище, большое, за ним и спрячусь.

Падаю в ямку, в лужицу на дне ямки, надо мной нависает переплетение ветвей. Вдыхаю через нос, воображаю, что выпускаю воздух через распухшую стопу. Резкий вдох, медленный выдох, вдох еще резче, выдох еще медленнее, еще резче, еще медленнее, и боль в ноге утихает. Лежу, навострив уши, жду звуков быстрых шагов, ожидаю, когда молодые люди спешатся и отправятся на мои поиски. Я готов сыграть с ними в прятки, я буду последовательно устранять из игры игрока за игроком, покуда не от кого будет прятаться.

Убивать, калечить развлекающихся молодчиков я не собираюсь, достаточно с них и долгосрочной ударной анестезии.

Сглупили молодые люди — собираясь в конную погоню, надо было взять с собой собачек. Должна же быть в имении свора, правда? Стиль и дух резиденции диктуют обязательное наличие помещичьей псарни. Собачки, глядишь, и кобылу, клячу крестьянскую, остановили бы в чистом поле. А успел бы я доскакать досюда и в подмоченном ночным дождичком сухостое спрятаться, так собачья свора и здесь здорово помогла бы молодым-красивым, изрядно усложнив задачу мне, старому-битому.

Посмеиваюсь над самоуверенными молодыми людьми в том числе и в терапевтических целях — смешки гонят прочь из организма послевкусие боли. Эмоциональная таблетка с положительным зарядом всегда меня выручала, спасала почти от любых невзгод. Посмеиваюсь, лежу, жду. И ожидание что-то подозрительно затягивается.

Голосов всадников мне отсюда не слышно. Хоть и слаб ветерок, а колышет сухие ветки, которые, словно погремушки доя грудных младенцев, создают шумы при малейшем колебании воздуха. Сотни погремушек вокруг, так называемый "белый шум" забивает уши, но человеческие шаги, безусловно, я услышу. Вопрос только, почему я их не услышал до сих пор? Чего ожидают молодчики? Чего боятся?.. Блин! Ну конечно! Я же стрелял! Они видели пистолет в моей руке! Ответ на вопрос, почему они боятся заходить в зачахший лесок, в буквальном смысле лежит у меня на ладони, огнестрельный ответ системы Макарова! Прежде чем скрываться от глаз преследователей, надо было расстрелять всю обойму и выбросить "пушку"! Элементарный ход, а я его не сделал! Жди теперь их хода, жди и надейся, что он будет глупым!

Они поступили, к моему сожалению, довольно-таки умно. Они подожгли лес. Причем сразу с нескольких сторон. Окропленное ночным дождичком мертвое дерево горело вяло, и я, учуяв запашок гари, какое-то время еще надеялся, что большого пожара не случится. Однако вскоре последние надежды иссякли, ибо с подветренной стороны к центру острова пополз едкий белый дым. С подветренной стороны пожар разгорался, крепчал, набирал силу стремительно.

Поджариваться заживо, откровенно признаюсь, неохота. Придется покинуть пылающий остров. Выщелкиваю обойму, кидаю ее в лужицу. В карман, в левый, перекладываю часть упаковок с долларами. Передергиваю затвор, патрон из ствола летит под ветвистый корень. Вешаю рюкзак на правое плечо, иду, хромая на обе ноги, и дым тянется за мной вдогонку, хромаю по направлению ветра.

Сдерживая кашель от проникшего в легкие дыма, подхожу минут пять спустя к, образно говоря, бережку, фигурально выражаясь, островка. Сквозь редкие сухие ветки разглядываю молодца в широкополой фетровой шляпе.

Резинка, что удерживает стильную шляпу на затылке молодого человека, врезалась в гладко выбритый подбородок с породистой ямочкой; меж зубов, таких же идеально ровных, как и у меня, торчит тонкая коричневая сигарета; в правом кулаке молодого человека блестит никелированный револьвер, в левом корявая палка, к концу которой смотанным в жгут носовым платком привязаны клок сухой травы и кусочки бересты.

Березовая кора чадит, трава дымит, молодой человек пытается поджечь с помощью самодельного факела подлесок. За поджигателем наблюдает приятель, расположившийся верхом чуть поодаль. Приятель держит ружье под мышкой и уздечку коня спешившегося человека с факелом.

— Не стреляйте, волки! — закричал я, зашуршал ветками, размахнулся и швырнул под копыта породистых коней со всадником и без свой разряженный "Макаров". — Я безоружный, в натуре! Я сдаюсь!

Молодой человек в шляпе бросил факел, поднял выше ствол револьвера и пятится, отступая. Его приятель в седле перехватил ружье свободной от уздечки рукой, прицелился в меня и звонко засвистел. Забеспокоился, заплясал под всадником конь, заржал жеребец, которого всадник держал под уздцы. Посвист всадника созвал сюда, к этой точке на местности, и остальных троих из той же компании. В зоне видимости появился еще один всадник с ружьем и свободным от седла конем, ведомым под уздцы, появился пеший молодец с ружьем и факелом, прискакал молодой человек с ружьем за плечами, с сигаретой в зубах и с зажигалкой в руке.

— Менты позорные! — кричу истерично, хромаю напролом, вытаскиваю левой рукой из кармана пару упаковок баксов. — Винтите меня, волки позорные. — В слове "волки" делаю ударение на последнем слоге, поднимаю кверху руки, выхожу в поле.

Пятеро пригожих молодых людей взирают на меня без всякой опаски, с некоторым научно-исследовательским интересом. Как натуралисты на диковинное существо. Все пятеро приблизительно одного возраста, где-то около тридцати. Весьма, кстати, специфический мужской возраст. Климакс юности. Некоторые, разменяв тридцатник, остаются сущими пацанами, а другие способны дать фору по части жизненного опыта и адекватного восприятия действительности по-настоящему матерым седовласым дядькам.

— Нате! — разыгрываю истерику, швыряю баксы под ноги молодым, здоровым, чистым, в меру пахнущим дорогим парфюмом, в меру пропахшим конским потом ребятам. — Нате вам лавэ, волки позорные! Мильтоны гнутые! — Стряхиваю с плеча рюкзак, падаю на колени, скалюсь. — Делайте со мной чего хотите, только по почкам не бейте, га-а-ды-ы!.. — Опускаю голову, гляжу исподлобья, кусаю губы, краснею, трясусь как в лихорадке.

— Мы, как бы, — смущаясь немного, произносит молодец в шляпе. — Мы не имеем, как бы, отношения к милиции. — Он смущен потому, что приходится объяснять очевидное и объясняться с истериком, с юродивым. Он мельком взглянул на деньги, посмотрел на мою культю и убрал револьвер в кобуру. — Мы видели, как ты лошадь, как бы, угнал...

— Я украл клячу! — Валюсь с колен на бок, вытягиваю ноги, сажусь, трясущейся рукой стягиваю правый сапог, морщусь при этом страшно. — Украл! Я — вор в законе! Глядите вы... вы все... — Судорожно разматываю тугую повязку, демонстрирую обществу опухшую, посиневшую стопу. — Видали? Эту ходулю подвернул, а эту, — хлопаю себя по ляжке другой ноги, — эту вывихнул! — Хлопаю исцарапанной ладонью по рюкзаку. — В мешке есть еще лавэ. Все забирайте! Если вы люди, а не мусора, отпустите Христа ради. Если кто из вас на зону загремит, не дай вам боже, скажите, мол, коронованному вору Алмазу было от вас вспоможение, и вам зачтется, падлой буду! Алмаза на всех зонах, все держащие знают.

— Алмаз, я правильно расслышал? — спросил всадник, тот, что с ружьем за спиной. — Кличка такая — Алмаз? Правильно?

— Клички у псов! Окрестили меня, коронуя под Магаданом, Алмазом в восемьдесят втором годе, на третьей ходке, когда вы, вы все пешком под стол ходили. Вы еще писали сидя, а я уже пайку хавал. — Я поднял правую руку, потряс культей. — На правой клешне была у меня наколка, баклан Тузик по малолетке колол, царство ему небесное. Я тогда же, по малолетке, зарок дал, что боле никаких наколок носить не буду, и держал зарок крепко, хоть и страдал, когда в хату к лохам мусора сажали, где блатных только по наколкам и узнают. Была у меня одна-единственная наколка-примета, память о Тузике, загнувшемся в карцере. Кореш Тузик, земля ему пухом, наколол перстень с алмазом и лучи от перстня до ногтя и по всей клешне. — Я грустно и многозначительно хмыкнул. — В карты перстень, вишь, вместе с лучами проиграл.

— Проигранную татуировку вместе с рукой... — выпучил глаза другой всадник. — Отрубили вместе с рукой?

— Сам рубил, — отвечаю я, вздохнув тяжко, сплевываю сквозь зубы. — Пацаны, в натуре, войдите в положение старого зэка. Впервые в жизни, гадом буду, прошу и унижаюсь. — Я более не впадаю в истерику, не трясусь и не краснею. Я говорю устало, с горечью в голосе, как бывалый пьяный боцман с перспективным матросом. — Полный край, пацаны! Амба! Ходули не ходят, обрубок клешни, вишь, разодрал и, во, гляньте, ладоху подрал, когда с паровоза спрыгнул, — продемонстрировал им ладонь, махнул ею вяло, вздохнул еще глубже, еще тяжелее. — Лавэ есть, а счастье у петуха в жопе! Я было на "химии" приподнялся, во, — открываю рот, щелкаю пальцем по искусственным зубам, — во, видали? Фарт потер и челюсть вставную себе справил, мои-то жевалки все цинга в Анадыре съела, фартило кайфово, долю ништяковую от бычарной карусели имел в элементе. Жил, как чух в стакане, а судьба-сучара взяла и попутала меня, старого. Я, дурилка больная, запал, пацаны, на бабу молодую. — Сделав паузу, почесав культей в затылке, тянусь вроде бы машинально, к серым лоскутам, которыми была забинтована опухоль на стопе. Дотянулся и продолжаю: — Клевая чувиха, из нашенских, зэчка. На погоняло Балерина откликается, — рассказываю и бинтую стопу не спеша. Вроде и не ведаю, чего творю, типа, весь сосредоточился на рассказе, а ногу перебинтовываю чисто автоматически. — Запал я на Балерину в натуре, и подписала она меня, медуза гладкая, инкассатора брать. А бабцы, ох, и лютые организмы, скажу я вам! Балеринка моя на скочке, возьми и мочкани того инкассатора насмерть. Я ж без понятия был, что она каленая штампа в натуре. Я к ней чувства имел, а она меня через фуфыч кинула...

И, бинтуя опухшую стопу, натягивая осторожно и медленно сапог на забинтованную ногу, вещая на весьма специфическом диалекте, я поведал молодым людям о том, как Балерина меня кидала "через фуфыч", как за моей спиной "крутила шуры с ковырялкой".

Что такое "фуфыч", чего означает "бычарная карусель", от которой вор в законе Алмаз имел "долю ништяковую", кто такой "чиф в стакане", кто такая "каленая штампа", я, честно говоря, знать не знаю, ведать не ведаю. Многие слова и словосочетания я изобретал по ходу рассказа. Натуральным жаргоном современных воров я, увы, владею весьма и весьма скверно. Зато было время, я любил полистать на досуге "Толковый словарь великорусского языка", составленный Владимиром Ивановичем Далем, и, помню, вычитал в словаре, дескать, существовал в старину такой феномен — "офеньский язык", и пользовались им, придумали его "офени", сиречь торгаши мелкие, коробейники, разносчики и иже с ними Представители старорусского малого бизнеса, изобретая свой цеховой язык, зачастую просто коверкали обиходные, общепринятые слова до неузнаваемости, но иногда придумывали и оригинальные термины. И все ради того, дабы свободно общаться между собой в присутствии покупателей, чтобы слаженно и дружно дурить лохов. Поофеньски "лох" означает "покупатель". От офеньского языка и произошла "блатная феня", язык для своих, для посвященных. Для избранных, если хотите.

Я болтал с молодыми людьми как с посвященными. Я, "вор в законе", таким образом выказывал уважение и "золотой молодежи". А они, молодые сливки "новорусского" общества, слушали и балдели в натуре. Им хорошо, у них сегодня удачный день, у них приключение. Будет что вспомнить за виски с содовой и чем похвастаться перед девчонками своего круга.

Я болтал, точнее "ботал", а они слушали и мало-помалу забывали об оружии. Вот уже и другой всадник закинул ружьишко за спину, и третий конный молодец последовал его примеру. У молодого человека в шляпе револьвер давно в кобуре, у второго пешего ружье все еще в руках, но палец с курка снят.

Спасибо от меня лично авторам-исполнителям так называемого "русского шансона", авторам "воровских романов" и кинофильмов в жанре "блатной романтики", а также всем журналистам, ретиво эксплуатирующим тюремную тему. Созданный вами, уважаемые деятели культуры, яркий образ воровского авторитета я легко задействовал и, разбудив интерес у слушателей, усыпил бдительность окруживших меня молодых людей, троих конных и двоих пеших.

Итак, сапог на ноге, во рту пересохло от болтливости, с разгорающегося островка леса тянет дымком, кони недовольно фыркают, а люди, затаив дыхание, внимательно слушают сказку старого зэка. Я сижу на земле, прямо напротив меня стоит молодчик в шляпе, и на поясе у него револьвер в открытой кобуре. Правее лежит мой рюкзак и перебирает копытами конь под всадником. Левее два всадника, и каждый из них держит под уздцы по одному коню с пустыми седлами. Еще левее стоит малый с ружьем в руках, ружейный ствол опущен. И все вокруг, кроме коней, внимают моим бредням.

— ...короче, пацаны! Фуфыч вылез моржевый в натуре. Облапопамили лавэ, кинули на пальцах, и выпало мне с паровоза прыгать. Ядреный корень. — Поднимаю ладонь резко, нервно растопыриваю пальцы, медленно сгибаю колени, культей опираюсь о землю в сантиметре от лямок рюкзака. — Вы ж, пацаны, видите, — шевелю растопыренными пальцами, — отростков на единственной лапе у меня всего пять. Ежу ясно, кинули на пальцах, я и проигрался. Спрыгнул с паровозу и обе ноги покалечил. Амба, пацаны! Заместо счастья — жопа.

Помянув жопу, отрываю ее толчком от земли, а культей подхватываю рюкзак, сую культю в петлю лямки. Оторвался от тверди земной, как ракета на старте, и растопыренной, заранее поднятой пятерней выхватил револьвер из открытой кобуры молодого человека в шляпе, коленкой правой, вывихнутой ноги ударил обезоруженного в пах, крутанул над головой рюкзак и, стряхнув лямку с культи, метнул вещмешок в правого всадника.

Поворачиваюсь к пешему с ружьем, стреляю. Пуля попадает в казенную часть ружья, молодец, ойкнув, роняет оружие. В это же мгновение вещмешок вышибает из седла всадника справа, и сгибается пополам пеший напротив, пах коего узнал твердость и остроту моей коленки.

Делая шаг, жестко ставлю наземь травмированную стопу, стопе больно, но я терплю. Бью с подшагом, с до-воротом бедрами, бью культей по морде коня под ближайшим всадником. Оказывается, и коня можно нокаутировать, ежели удар поставлен, если бить умеючи, во всю силу, суммируя собственный вес и технику. Конь падает, валится на бок, и вместе с ним, ясное дело, падает всадник. А тот конек, коего падающий всадник держал под уздцы, эти самые "уздцы" вырывает из кулака человека, громко заржав, встает на дыбы.

Швыряю револьвер в лицо самому левому всаднику. Перламутровая рукоятка рассекает молодцу правую бровь. Кровь из рассечения спустя секунды зальет глаз, и фигу парниша сумеет прицелиться.

Хватаю уздечку вставшего на дыбы коня и, оттолкнувшись от рыхлости земной, с лихостью молодого Михаил Сергеича Боярского в роли Д'Артаньяна запрыгиваю в седло. Грудь на гриву, задницу в седло, попал ногами в стремена, дернул уздечку, развернул ретивого хвостом к дымящемуся островку, и поскакали!

Скакать, стоя в стременах, гораздо удобнее, чем сидя на голой лошадиной спине. И скаковой конь в отличие от крестьянской лошадки приучен нести седока, слушаться человека, подчиняться. Правая стопа побаливает, а в остальном — нормально. Я доволен собой, я спокоен. Пригожие молодые люди получили щадящий урок, им хотелось пощекотать нервишки, пережить приключение, они его и пережили. И нету ни фига поводов для мести у "новых русских" папашек пострадавшей самую малость "золотой молодежи". И нельзя забывать, что у молодцев остались в память обо мне деньги. Они еще залезут в рюкзак, пересчитают, сколько там тугих банковских упаковок, и присвистнут. Они еще выпьют "Мадам Клико" за мой счет, и, многократно обсудив случившееся, назовут СЕБЯ победителями. И, само собой, в ментуру молодые люди обращаться побрезгают, равно как и крестьяне, которым я тоже подарил энную сумму "зеленых".

Сзади бабахнул выстрел, но я лишь улыбнулся. Попасть в меня с такого расстояния, когда в венах бушует адреналин, извините — нереально. К тому же коня можно задеть, а он породистый, и они должны сообразить, что животное я в конце концов вынужден буду отпустить, что обслуга поместья, вне всяких сомнений, разыщет и вернет рано или поздно брошенную коняшку.

Снова бабахнуло, я улыбнулся шире. Мало того, что от адреналина у них трясутся руки, так еще и у одного с разбитой бровью кровушка сочится, у другого в паху щекотка, двое упали и ударились больно, а менее всех пострадавший лишен оружия.

Боялся ли я погони? Нет, конечно. Во-первых, на всех коней не хватит, а они — компания. Во-вторых, даже если четверо решатся скакать вдогон, то один конь после нокаута будет отставать, и вообще у меня уже солидная фора. И с каждой минутой моя фора все увеличивается и увеличивается.

— Но! Но, пшел! — понукаю скакуна.

Конь и без моих понуканий шел рысью со скоростью хорошего гоночного мотоцикла. Я старался не думать о грустном, о том, что остался без всякого оружия, еды и пожитков. Я радовался, что выкрутился из довольно замысловатой ситуации. Увы, я рано радовался...

Оглядываюсь и вижу дым столбом, сухостой разгорается, вижу маленькие, совсем маленькие фигурки людей, молодые люди на том же месте, где и были, погони нет, но молодец в шляпе достает из-за пазухи... Неужели в сей дикой местности действует мобильная связь?! Не-а, у него в руке вовсе не мобильник, это портативная рация! Сейчас пригожий малый в фетровой шляпе свяжется с поместьем и?.. И что-то будет, по крайней мере для меня нежелательное и неприятное. В чем же я провинился перед Ея Величеством Судьбой? За что, зачем мне все эти напряги?..

— Но! Но, пшла!.. То есть — пошел!

Конь, послушный и покорный, заработал копытами чаще. Впереди очередной лесной островок, скачу в объезд, вновь оглядываюсь — дым гуще, гигантский костер разгорается, человеческие фигурки стали совсем махонькими, люди стоят и чего-то ждут. Чего, интересно?.. А до изумрудной тайги еще ох как далеко. Гораздо дальше, чем от пылающего острова до поместья.

Конские бока вздымаются и опадают в такт бегу, то есть очень часто, животное старательно молотит землю копытами, слишком старается, как бы не загнать раба о четырех копытах.

— П-р-р-р! Извини, приятель-конь, за то, что напрягал. — Слегка натягиваю узду. — Переключай, слышь, скорости. Ежели мне, твоему седоку, суждено в следующем перерождении появиться на свет конем, не хочу, чтоб мою карму отягощала вина за твою, брат, гибель.

Конь благодарно — или мне показалось? — фыркнул и бежит чуть медленнее. Успокоил коня и оглядываюсь. И ничего, ничегошеньки не вижу, кроме белесых клубов дыма. Оно и к лучшему. Скачу дальше, глядя в дали, покачиваюсь в седле, мысленно воздействую на акупунктурные точки, которые отвечают за состояние правой стопы. Еду и готовлюсь сам не знаю к чему. С радостью, с открытым сердцем готовлюсь соответствовать любой ситуации. Как конь подо мной, так и я покоряюсь капризам Судьбы. Госпожа моя. Судьба моя, тебе известно, как улучшить мою карму, и я тебе, чертовка, полностью доверяю.

За спиной — тишина. ПОКА тишина... Ничего не происходит этакого, но предчувствия имеют место быть, а они меня обманывают редко. Все ближе и ближе бесконечность тайги ко мне, калечному оборванцу с навыками древнего Искусства самураев ночи.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24