Синичка, приспусти свои крыла,
      уткни свой клюв в кору на ветке голой
      и помолчи. Она не умерла,
      а тоже стала птицей в мире горнем.
 
      Такой любви нам больше не сыскать,
      и в нежности её прикосновенья
      мы ощутили Божью благодать
      и материнское благословенье.

      Каждая философия так же предполагает свой язык, как и каждый язык - свою философию.
      Философы не изобретают "свой язык". Напротив: это языки создают свои философии, да и своих философов тоже. Я всё время вспоминаю божественное определение Бродского: не язык орудие поэта, а поэт - орудие языка (почти по Пушкину: "глаголом жги сердца людей").
      Любой философии, прежде чем говорить как философ, нужен некий набор слов, которые создаются до этой философии. Таким образом, философствование возможно только в литературно развитых языках: этим объясняется тот факт, что в Греции, прежде чем появились Сократ или Гераклит, появился Гомер. Немецкой философии также предшествовала очень длительная языковая практика - правда, связанная в основном с научными языками и теологией.
      Во Франции философия Монтеня, Ларошфуко, Дидро, Лабрюйера, Руссо, Вольтера, Монтескьё непосредственно выросла из литературного резонёрствования.
      Наконец, в России мы видим, что русские философы (Чаадаев, Соловьёв, Бердяев) возникли целиком из литературы; это были скорее "философствующие литераторы", и именно с их литературной одарённостью и связаны феномены их философствующих учений.
      Есть некий миф о том, будто бы философия имеет "свой язык", лежащий вне времени и пространства. Напротив, все философии и всех философов мы тщательно делим по национальному и временному признаку. Это ещё одно свидетельство того, что философия тесно связана с литературными традициями тех стран и народов, в которых она появляется. Лучи небесных истин по-разному преломляются в различных окнах.
      Свет существует только тогда, когда есть зеркала, способные его отразить. Света, которого ничто не отражает, не существует. Также не существует "языка философии", оторванного от литературных языков. Философия по определению есть что-то имманентное (любая философия - это "служанка религии" или трансцендентных истин). Она есть проговаривание этих истин, то есть их литературно-языковое преломление.
      …Литурное мастерство и процесс мышления - ЭТО ОДНО И ТО ЖЕ.
      Не будучи ни "чистым" философом, ни "чистым" литератором, всегда был убеждён в том, что философия и литература неразделимы. Для того, чтобы летать, вам нужны крылья. Для того, чтобы говорить, вам нужны слова. От этого никуда не деться. Философия - это умение мыслить во время письма или разговора. Я думаю, это вообще самое значительное состояние языка, какое только возможно.
      В большинстве случаев язык используется как "машина слов", в которой мышление осуществляется как бы за самого человека. Кстати, с этим связано обилие физиологизмов, пословиц, поговорок или фонетических рифмований в русском языке: все они позволяют человеку "говорить, не думая", "казаться мудрым", не затрачивая личных усилий. В самом деле, легче всего повторить уже созданную поговорку, чем сказать собственный афоризм. То же самое имеет место со стихами: зарифмуйте любую глупость - и получите стих. Такие "машины языка" существуют в любом языке, но в русском их особенно много.
      Литературное творчество, взятое вне философского, так же пусто, как "чистая философия", освобождающая себя от языка, на котором она говорит. Подлинная философия и подлинная литература возможны только вместе. Литература - это тело и жест философии.
      Помню, как в детстве приучал себя любое предложение начинать со слов "я думаю", и грамматическое пространство, созданное таким образом, действительно предполагало к тому, чтобы я говорил свои мысли, а не чьи-либо чужие.
      Мысль непосредственно может рождаться в слове. Повторите много раз вслух: "Хари Кришна! Хари Кришна! Хари Рама! Рама! Рама!" - и вы обнаружите, как из этих двусложных фраз рождается удивительная песня, как душа ваша начинает петь и танцевать, как вас наполняют радость и восторг. Замечу, что сам я, не будучи кришнаитом, пробовал это неоднократно и неизменно приходил к одному и тому же: я начинал чувствовать себя огнивом, в котором рождается огонь. Кришна действительно танцевал во мне! Я сам становился Кришной!
      Аналогичный (как действие) пример: почаще ругайтесь матом, и постоянно душа ваша будет наполняться злобой и ненавистью к миру. Мат - это тоже языковое программирование человека. Тем, кто не умеет с юмором ругаться матом, я бы вообще не советовал это делать, ибо это чудовище просто сожрёт вас, расплодится внутри как чайный гриб, выйдет пеной изо рта.
      Давайте условимся: язык - это мышление, а мышление - это язык. Нет слов без мыслей, и нет мыслей без слов.
      Что же касается философии, то я её рассматриваю как "искусство чтения", или "искусство проговаривания" многих вещей. Или - ещё - как ИСКУССТВО ПЕРЕВОДА.
      Философия обречена быть либо герменевтикой (искусством перевода, объяснения), либо историей философии (чем-то ретроспективным и невозможным для дальнейшего прогресса). Слово "герменевтика" происходит от имени Гермес, который считался посредником между богами и людьми. Каждый философ - в чём-то Гермес. Но Гермес должен был хорошо владеть литературным даром объяснения. Гермес - это "трансцендентный литератор" или, иначе, философ, поскольку переводит на человеческий язык некую божественную мудрость.
      Тем не менее, и этой герменевтикой роль философа-литератора не ограничивается. Настоящая философия должна быть самим бытием.
      Боги должны сойти с небес на землю. Все слова, сущности, идеи, мысли должны ожить и стать реальными персонажами. То есть, в определённом смысле, должно произойти возвращение к Мифу. И философия, и литература когда-то возникли из распада Мифа: причём литература взяла на себя образные функции мифосостояний, а философия - наиболее абстрактные, непостижимые обычным образным мышлением.
      Я так думаю, что одновременно с этим произошло и другое разделение: на бытие и сознание. Сознанием стало называться одно, бытием - другое. (Собственно говоря, отсюда и появились картезианство и т.н. "основной вопрос философии" - отношение сознания к бытию). Дольше всех тождество сознания и бытия сохранялось в искусстве: спектакли, например, написанные по "вымышленным" литературным произведениям, стремятся изо всех сил приблизить к "жизни", то есть сделать из них не артефакт, а бытийственный факт.
      Ещё одним последствием разделения мира на сознание и бытие была Религия - в собственном смысле слова: "religio" - значит "связь", "соединение" небесного и земного. Звучит весьма впечатляюще, но никто почему-то не думает, что необходимость соединения двух миров предполагает их ДИХОТОМИЮ, то есть раздельное существование. В сакральном мире древних небо и земля были одним целым. Люди непосредственно обращались с богами, они не "верили" в них, они ВИДЕЛИ их наяву. Вспомните всех античных героев: разве они "верили" в своих богов? Они общались с богами, а ещё точнее, они были богами.
      Результатом распада мира на небесный и земной стало и возникновение самого человека.
      Мир человеческий отделился от мира богов. Человек стал тенью самого себя, а боги превратились чуть ли не в абстракцию (превратившись, в конце концов, в "фантастический продукт сознания", как это утверждал марксизм и материализм).
      Каждый художник, обнаруживая тождество мысли и образа, поэзии и философии, обнаруживает и нечто большее: тождество идеального и реального, реставрацию Мифа в бытийственном смысле слова, реставрацию "земного рая".
      Собрать мир в одно целое можно, только заново сделав его Мифом. Люди вновь должны стать богами. Сознание - бытием. "Сказки - былью". Мысль - действием. Категорический императив Канта - звёздным небом. Само небо должно стать землёю: как говорил Ницше, мы должны "стоять на звёздах". Только тогда категорический императив перестанет быть этическим требованием.
      Абстрактная философия, как и абстрактная религия, также родилась из распада мира на землю и небо. Философская абстракция - это только корень, извлечённый из самой себя. Ей нужно вернуть её подлинный вид.
      Я думаю, одним из способов этого является СИНТЕЗ ФИЛОСОФИИ И ЛИТЕРАТУРЫ. Если мы соберём философию и литературу в одно целое, то мы уже соберём мир, устроим в нём дихотомию между сознанием и бытием, между богами и людьми. Всякий пишущий философ - это танцующий бог.
      И ему ничто уже не "мешает"!

      После своей отставки Кастро стал вести блог, или, точнее, интернет-колонку. Последняя запись связана с освящением православного храма в Гаване. Она отвечает на вопрос, который часто задают: можно ли быть православным коммунистом? Конечно, можно. Богоборчество большевиков было данью времени - в то время богоборчество бушевало в Мексике и Турции, Франции и Германии. Сейчас эта пора миновала - антиклерикальные силы изменили делу коммунизма и стали на сторону тоталитарного либерализма. На Кубе ситуация сложная - католическая церковь прямо боролась с коммунистическим образом мысли, режимом, правительством. Теология освобождения там не привилась, наоборот - как мне сказали верующие кубинцы, у них церковь есть антитеза революции. Назначенные Ватиканом на Кубу духовные лидеры всегда ярые антикоммунисты. Тем не менее, правительство старается помириться с церковью. С протестантами там ещё сложнее - некоторые протестантские церкви на Кубе поддерживают революцию. Но правительство относится к ним с понятной опаской: всё же привнесение протестантизма нанесёт ещё один ненужный удар по органичной ткани кубинского единства. Православная церковь могла бы дать ответ на духовные запросы некоторых кубинцев (и действительно, во главе православной церкви Кубы стоит кубинец, пришедший к православию). Да и не только на Кубе. Вообще православие может ещё сыграть решающую роль в деле обращения Запада к Христу - и коммунизму. Конечно, это будет местное православие, французское, испанское и т.д., но в отличие от католической церкви, православие допускает местный элемент вплоть до автокефалии. Такое повторное крещение народов встречалось и в прошлом - так ирландские монахи заново крестили Сицилию, а то и Италию. У православной церкви уникальный опыт - она твёрдо отвергает культ мамоны, иудео-американский либерализм и его военно-цивилизаторскую миссию. Есть в ней и сторонники советского коммунистического образа жизни.
      Сейчас в России церковь увлеклась романом с резко антикоммунистической зарубежной церковью, но, надеюсь, вскоре новизна этого романа отойдёт, и церковь снова займёт своё моральное, но не политическое место над обществом.
      Исраэль Шамир
 
      Русская Православная церковь - это великая духовная сила. Она играла важную роль в критические моменты истории России. Когда после вероломного нападения нацистов началась Великая Отечественная война, Сталин обратился к ней в целях поддержки рабочих и крестьян, которых Октябрьская революция сделала хозяевами заводов и земли.
      Когда Советский Союз распался, империализм не получил себе союзника в лице этой церкви. Поэтому, когда в 2004 году Владимир Михайлович Гундяев - Владыка Кирилл, митрополит Смоленский и Калининградский, - посетил нашу страну, я предложил ему построить в столице Кубы русский православный храм в качестве памятника кубино-русской дружбы. Историк города Эусебио Леаль должен был отвечать за выполнение этой задачи.
      В храме была заложена земля с того места, где покоятся останки советских солдат, умерших в нашей стране за десятки лет, что они служили здесь. Поэтому, когда в прошлое воскресенье русский православный храм был освящён, я ощутил желание встретиться с посетившим нас уважаемым служителем Русской Православной Церкви. Завтра в четверг он будет беседовать в Венесуэле с президентом Чавесом. Обоих вдохновляют одни и те же нравственные принципы, проистекающие из проповедей Христа согласно Евангелиям - религиозная вера, которую оба разделяют. Затем он посетит Эквадор, чтобы встретиться с Корреа - политическим руководителем, сформировавшимся на идеях Теологии освобождения. Владыка - не враг социализма и не осуждает гореть на вечном огне тех, кто, как мы, исходим из марксизма-ленинизма, чтобы бороться за справедливый мир. Когда он выступает в Комиссии ООН по правам человека и в других организациях, ему внимают с большим уважением. В его огромной стране он часто выступает по субботам в пятнадцатиминутной телевизионной программе, и его слушают с интересом десятки миллионов человек.
      Наша столица стала богаче с храмом, достойным авторитетной Русской Православной Церкви, что является неопровержимым доказательством уважения нашей революции к одному из основных принципов прав человека, как это соответствует глубокой и радикальной социалистической революции.
      Нет никаких причин, чтобы делать хотя бы малейшие уступки американскому империализму. У меня сложилось впечатление, что Владыка думает именно так. Он не настроен против мусульман, он уважает эту религию. В рамках своей экуменической концепции он верит, что Католическая Церковь может решить свои проблемы с такими странами, как Китай и Вьетнам.
      Было очень приятно и поучительно беседовать с ним.
      Фидель Кастро Рус
      21 октября 2008 года

      Вышел из печати, поступает к подписчикам и в продажу ноябрьский выпуск газеты "ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ" (N11, 2008). В номере - проза Владимира ДУБОССАРСКОГО и Геннадия РУССКИХ; поэзия Василия ДВОРЦОВА, Никиты ЛЮДВИГА, Ирины МАМАЕВОЙ, Анны МАТАСОВОЙ, переводы стихов поэтов Австралии; публицистика Владимира ЕРМАКОВА, Владимира КАРПОВА, Фиделя КАСТРО, Андрея НОВИКОВА, Валентина ОСИПОВА и Елены РОДЧЕНКОВОЙ. Ольга ВАСИЛЬЕВА пишет о творчестве Владимира ЧУГУНОВА, Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ - об Александре ХУДОРОЖКОВЕ, Денис КОВАЛЕНКО - о Владимире МАКАНИНЕ, Сергей БЕЛЯКОВ и Андрей РУДАЛЁВ - о Сергее ШАРГУНОВЕ. Кроме того, в номере - материалы Владимира БОНДАРЕНКО и Елены СОЙНИ, посвященные памяти Валентины Ивановны ГАЛУШИНОЙ беседа Бориса ЛУКИНА с Николаем ЛУГИНОВЫМ а также поэтическая пародия Евгения НЕФЁДОВА.
      "ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ", ведущую литературную газету России, можно выписать во всех отделениях связи по объединённому каталогу "Газеты и Журналы России", индекс 26260. В Москве газету можно приобрести в редакции газет "День литературы" и "Завтра", а также в книжных лавках СП России (Комсомольский пр., 13), Литинститута (Тверской бульвар, 25), ЦДЛ (Б.Никитская, 53) и в редакции "Нашего современника" (Цветной бульвар, 32).
      Наш телефон: (499) 246-00-54; e-mail: denlit@rol.ru; электронная версия: http://zavtra.ru/
      Главный редактор - Владимир БОНДАРЕНКО.

      "Морфий" (Россия, 2008, режиссёр - Алексей Балабанов, в ролях - Леонид Бичевин, Ингеборга Дапкунайте, Андрей Панин, Сергей Гармаш, Катарина Радивоевич, Светлана Письмиченко, Ирина Ракшина, Юрий Герцман, Александр Мосин).
 
      "Ничего не понимаю… Путаный рецепт… - пробормотал я и уставился на слово "morphini…". Что бишь тут необычайного в этом рецепте?.. Ах да… Четырехпроцентный раствор! Кто же выписывает четырехпроцентный раствор морфия?.. Зачем?!" - писал Михаил Булгаков в своих автобиографических заметках "Записки юного врача". Кто читал книжку, тот знает, каков ответ на этот вопрос. Для всех остальных режиссёр Балабанов снял свой новый фильм, в котором в очередной раз зрителю объясняют, что наркотики всё ж таки прескверная вещь.
      Итак, осенью 1917 года, по первому снегу, в больницу уездного провинциального городка прибывает молодой врач Михаил Поляков (Леонид Бичевин). С распростертыми объятьями принимают его в забытом Богом местечке немолодой фельдшер (Андрей Панин) и отзывчивая сестра милосердия Анна Николаевна (Ингеборга Дапкунайте). В первую же ночь Полякову не удаётся спасти больного дифтерией мужика. Не помогло и дыхание "рот в рот", которое юноша осуществляет, героически поборов отвращение (мужик в это время блюёт и бьётся в конвульсиях). Инъекция против заразной болезни вызывает у доктора недомогание и острое чувство вины: ему требуется морфий. Первый же укол не проходит бесследно: юный эскулап не слишком рвётся помогать ближним, отдавая предпочтение варенью из крыжовника и приятной болтовне, нежели клятве Гиппократа, а после и вовсе подсаживается на иглу со свойственным его возрасту пылом. А вокруг, как сказал поэт, немытая Россия: то ногу нужно отрезать, то принять сложные роды, а то и вовсе совершить трахеотомию умирающей девочке. И даже вести "с большой земли", мол, где-то там свершилась очередная революция, почти не оставляют кругов на глади замутненного сознания приезжего интеллигента. Морок окутывает доктора Полякова: сделал укол, поставил пластинку, и вот он уже "в бананово-лимонном Сингапуре, когда под ветром ломится банан, грезит всю ночь на желтой шкуре под вопли обезьян". И даже две любовницы - развратница-вдова Екатерина Карловна (Катарина Радивоевич) и кроткая Анна Николаевна не могут отвлечь доктора от пагубного пристрастия. Дальше - хуже. Вместо сингапурских грёз Поляков все чаще будет блевать, дрожать и биться в судорогах. А атмосфера декаданса придаст разложению личности сладко-горький запах гниения.
      Сценарий "Морфия" еще в начале 90-х годов написал Сергей Бодров-мл. После массовой истерии, вызванной "Грузом-200", когда Балабанова пытались "на мягких подушках" внести в вечность и зачислить в "новые Пекинпа", самый противоречивый режиссёр постсоветской эпохи решил обратиться к булгаковским мотивам. Чем не фон для мизантропического взгляда на человечество, столь бережно хранимого в душе экранных дел мастера? Сценарий Бодрова был основан на нескольких рассказах (в том числе и на рассказе "Морфий") и, чтобы связать воедино разрозненные фрагменты, было решено разбить фильм на главки ("Первый укол", "Кузяево", "Волки", "Вьюга" и пр.). Результат оказался весьма утомительным для восприятия. Сюжет (а был ли он вообще?) к середине фильма превращается в набор жанровых сценок. То мы видим крупным планом обгоревшего актера Гармаша, то Ингеборгу Дапкунайте, "поймавшую наркотический приход", то яркую сербку Катарину Радивоевич на гинекологическом кресле в чулках с кружевами. Связующее звено между ними - главный герой, которого к тому времени уже "плющит не по-детски". При этом Балабанов ограничивается крайне сухим описанием поведения наркомана: потрясся в ломке, поблевал, добыл морфий, укололся, затих. К счастью или к несчастью, Алексей Октябринович не играет в Терри Гильяма ("Страх и ненависть в Лас-Вегасе") или в Даррена Аранофски ("Реквием по мечте"): что испытывает доктор Поляков "под кайфом", остается за кадром.
      А вот когда несчастный морфинист приезжает в Углич побороть свою страсть в клинике для душевнобольных, начинается настоящая "жесть". В городе уже советская власть. Пьяная матросня врывается в лечебницу, чем дает Полякову шанс украсть скляночки с морфием и бежать. Но по ту сторону жизни мир изменился бесповоротно. Коллега по работе, еврей Бомгард, переквалифицировался в комиссары и нервно бегает с пистолетом по улицам, которые патрулируют люди нерусской национальности. Кругом царит хаос. Но, что до всего этого доктору Полякову, когда у него в саквояже лежит заветное зелье? Он ширнётся на кладбище, ширнётся в церкви, и пойдёт в синематограф. Заведение, где людям показывают кино, Балабанов изображает интереснейшим образом: там нет ни одной женщины. Примерно так выглядит видеосалон в индийском фильме "Туфан": толпа возбуждённых, орущих мужчин перед экраном, на котором творит ожившую мечту важнейшее из искусств. Достойное место покончить с опостылевшей жизнью. Булгаков, кстати, об этом ничего не писал. Да и доктора Полякова у него звали совсем по-другому. Ведь каждый нормальный человек знает, что Миша Поляков - это герой книжек Анатолия Рыбакова "Кортик", "Бронзовая птица" и "Выстрел", а вовсе не какой-то там обдолбанный наркоман.
      Если говорить о визуальных качествах "Морфия", то он безупречен. Это кино, под которым легко бы мог подписаться какой-нибудь Альдо Ладо или Пупи Авати. И вспоминаются эти ключевые фигуры итальянского хоррора отнюдь не случайно. Если раньше казалось, что режиссёр Балабанов играет в такого доморощенного Ларса фон Триера, хитрит, шокирует, бьёт под дых (неслучайно эти два мастера провокаций ходят в любимчиках у "самых продвинутых" глянцевых кинокритиков), то с появлением "Морфия" отчетливо становится ясно, что человек просто занят не своим делом. Люди как таковые Алексея Октябриновича не интересуют. Не любит он их и все тут. А вот когда в кадре появляется расчленёнка, режиссёрский взгляд оживляется, теплеет на глазах. Вдумчиво и с какой-то душевной теплотой всматривается Балабанов в разверзшуюся алым цветком человеческую плоть. Смакует подробности. Собственно, именно на этом были построены и хулиганские "Жмурки". Поиски псевдодуховности, и что еще более тревожно, погружения в бездны человеческой души Балабанову противопоказаны. Он должен стать отечественным Лючио Фульчи и заниматься бессовестным бизнесом на страхах простых людей. Просто и незатейливо. Зато честно. И нет никаких сомнений, что у него это получится талантливо. Вместо этого мы слышим о том, что следующей картиной этого человека станет экранизация "одного романа Набокова". Писателя этически крайне сомнительного, но на этику Балабанову было всегда плевать. А ведь это, пожалуй, единственный российский режиссёр, который мог бы снять приличный фильм о зомби. Но это уже действительно какой-то реквием по мечте.
      Интересно другое. Наш безумный мир, который летит с катушек со скоростью света, вольно или невольно породил зрительскую аудиторию, которая абсолютно серьёзно считает Алексея Балабанова единственным великим режиссёром нашего времени. Бытует устойчивое мнение, что в каждой картине, используя язык метафоры, он говорит о Боге. Как маркиз де Сад какой-нибудь. Или другой большой художник. Его и самого на киношных форумах уже открыто величают богом. А ведь сказано в Библии: "Не сотвори себе кумира", но что им всем простые и понятные истины. Разгадка этого странного социального парадокса вот в чем. Балабанов - единственная крупная фигура авторского кино на фоне конвейерной кинопродукции "сильных мира сего" - Михалкова, Бондарчука, Бекмамбетова. Поэтому ему прощается все. Даже сейчас оголтелые адепты балабановщины вмазались "Морфием" до такой степени, что видят в нем аллюзию на современную жизнь - видимо, продолжается инерция "Груза-200". Страшно представить что будет, когда дело дойдет до Набокова. Жаль только, что снимет какой-нибудь Аслан Галазов "Ласточки прилетели" - фильм, куда более жизненно честный и талантливый, - и никакого шума, всплеска, раската… А вот покажет режиссёр Балабанов, как актёр Бичевин прячется по туалетам с пузырьком морфия в дрожащих руках - и все ахнут. Но чего еще ждать от мира, в котором не осталось ни грамма здравого смысла?

      Прошлогоднее присуждение премии в области современного искусства было идеологически оформлено рефреном - финансовая капитализация оправдает актуальное искусство повышением ликвидности. Нынешняя ситуация на финансовых рынках поставила перед организаторами гораздо более сложную задачу: доказать, что актуальное искусство хоть чуть-чуть привлекательнее бесполезного фондового рынка, или хотя бы не наносит экономике такого разрушения, как ипотека. Сиюминутные скачки конъюнктуры привели организаторов в некоторое замешательство. Слов нет, выставка претендентов на премию Кандинского получилась более вменяемым мероприятием, чем летняя "Арт-Москва", но футболочки с Че Геварой, продававшиеся на входе, - некоторый перебор пошлости даже по московским меркам.
      Изменённый внешними и внутренними событиями контекст выставки помог выявить и устойчивые изменения предпочтений. В отличие от летнего базара, когда холсты Врубеля и Тимофеевой (где творческого поиска меньше, чем в интернет-сообществах) висели в огромных залах, которые публика игнорировала, на нынешнем показе количество их работ значительно подсократили, а куцые остатки разбавили видеоинсталляциями. Ныне всякий ценитель искусства, пришедший приобщиться к прекрасному в состоянии похмелья, мог посидеть, посмотреть на мутный экран и подумать о вечном, не отвлекаясь на подписи к увеличенным фотографиям. Другие протеже Гельмана тоже оказались связаны с антуражем московских забегаловок. Сиротливо прибитые на стене инсталляции под названием "Б/У" очень напоминают интерьер популярного кабака "Закрома Родины". Сложно доподлинно установить, чьё творческое влияние оказалось доминирующим, но сотрудники общепита явно скромнее, что в данном случае можно считать достоинством.
      Украсили себя скромностью и изготовители соц-арта. Никаких известных персон протухшего направления к распределению призовых мест не призвали. Возможно, они нашли свою экономическую нишу - занялись изготовлением поделок для "Магазина смешных подарков" в Малом Гнездниковском, это можно было бы только поприветствовать.
      Персоны же, эстетически не дотягивающие до продаж в правильных магазинах, но вынужденные затыкать образовавшуюся выставочную дыру, скорее вызывают жалость. Перерисовывать на холст газету "Труд" за восемьдесят пятый год, где по недосмотру ретушёров голова Горбачёва осталась лежать на столе президиума, конечно, забавно, но сам типографский оттиск газеты гораздо более ценный артефакт, а мастерства даже для перерисовывания с печатного листа у "прогрессивной художницы" явно маловато. Остальные же объекты из стразов или ластиков с булавочками и вовсе отождествляется не с образами, к которым обращается "авангардный автор", но с инфантильной личностью, изготавливающей поделки. К тому же на всём явлении "постсоц-арта" лежит наследственное отягощение местечковости. Действительно, рынок очень узок, изделия не штампуют крупными сериями. Пока барышня натыкает булавочек в ненавистные образы, может смениться не только начальствующий состав, но и общественный строй. Актуальность снизится ещё больше, в то время как расторопные французские изготовители кукол вуду в виде Николя Саркози успеют собрать не только успешный скандал, но и застолбить приоритет. Это не считая мелочей вроде коммерческой прибыли.
      Слишком очевиден системный тупик, отменяющий любые перспективы соц-арта и его эпигонов.
      Смена творческих инструментов со школьных принадлежностей на аудиовизуальные средства, предпринятая "Синими носами", степень актуальности работ не повышает. В Америке уже победила негрократия, а по экрану скачут голые телеса с масками Буша-младшего и Клинтонов. Где бараки, поющие грустную песнь "О БАМе"? Ведь непаханое поле для инвалидов социализации. Например, Кабаковы и Рабины навезли в Штаты столько чернухи, что Америка потемнела. Но неспособны фавориты Андрея Ерофеева продемонстрировать быстроту реакции, не в коня мегапиксели.
      Ещё менее убедительны попытки взрастить на русской почве чахлые цветы парижской весны шестьдесят восьмого (представленные, как ни смешно, в живописной форме). "Борьба с обществом потребления", "плевки в рожу буржуазным свиньям" смешны не только в силу своего эпигонства, но и потому, что "борцы с буржуазией" давно и прочно являются её частью. А выбранные для остракизма образцы продукции (например, батон белого хлеба) не являются гастрономическим фетишем для сверхпотребляющей социальной прослойки. Не все хотят просто чёрный хлеб жевать, а всё маслом, маслом норовят сверху полить. Подсолнечным. И солью, солью посыпать стремятся, подлецы. Крайне неудачное время для запоздалого старта за парижскими канонами, Бегбедер на территории РФ вышел из моды даже у офисного планктона.
      С финансовой задачей расширить сферу приложения капиталов или оградить участников арт-рынка от волнений по поводу рецессии кураторы премии "за вклад в актуальное искусство" - не справились (и в силу обстоятельств, предшествовавших кризису, справиться не могли). Свидетельством этой бесперспективности вполне могут быть старательно замалчиваемые СМИ скандалы вокруг подлинности картин Шагала, Малевича, Уорхола. Рынок "полусовременного искусства" регулируется уже не искусствоведами, и даже не кураторами, а коллективами "охранителей наследства" (в случае Шагала, например, состоящим исключительно из его родственников).