Александр Проханов
      В Москве, у Дома Советов, где осенью 93-го шли бои, ныне стоят три алтаря. Дерево, увитое лентами, флагами, бумажными цветами, — русская языческая Берегиня. Поминальный православный крест, в лампадах, в тихом мерцании свечей. И баррикада с серпом и молотом, из железной арматуры и проволоки — символ “красного” сопротивления. Три энергии, три русских стихии, сражавшиеся и отрицавшие друг друга в истории, здесь, на костях павших, на священной крови “погибших за правду”, сосуществуют, восполняют друг друга.
      Любвеобильная мечта восточных славян создавала свой “образ рая”, идеального бытия, где братство, добро, золотые яблоки, Жар-птица, Василиса Премудрая давались народу в награду, как волшебное чудо, за исполнение нравственного завета.
      Православный горний Рай, населенный праведниками, радетелями и мучениками за народ, за Россию, за “нищих духом”,- был наградой за земной подвиг, за всенародный, общинный труд, где равнялись и царь, и смерд, где земное бытие, стремясь к монастырской святости, было прелюдией вечного небесного Царства.
      “Красный” земной рай строился в скрежете машин, в “громадье” городов и заводов. Россия, превращенная в огромную артель, в монолитную дивизию, выковывала этот огнедышащий рай прямо здесь, на евразийском пространстве между трех океанов.
      Мечта о рае, о любви всех ко всем, общей для всех правде и справедливости — русская мечта. Ибо так устроены русские равнины и реки, русская молва и песня, именно так сверкают светила и звезды на русском небе. Эта мечта неистребима, покуда жив хоть один русский.
      Трижды она облекалась в неповторимые формы истории. Искала для себя воплощение. Трижды рушилась. В последний раз — в роковом 91-м, когда пал СССР, и огромный народ в одночасье оказался брошенным в мировую бурю.
      Четвертое воплощение — впереди. Еще смутно в умах и душах. Еще нет чертежей “четвертого рая”. Нет архитекторов и провидцев. А в народной душе уже начинают бродить “дрожжи русской истории”, подмешанные Бог весть каким хлебопеком. И хлебы испекутся в печи.
      Россия — мессианская страна, несущая под сердцем “икону рая”. Не может жить без этой иконы. Эту мечту не ампутировать в народе, какой бы страшный скальпель в него ни вонзили. Говоря языком современным, Россия — “левая” страна, требующая от человечества справедливой истории.
      В брежневском “остановленном” СССР, когда жизнь была тучной, сонно-пресыщенной, лишь немногие прозорливцы угадывали в этой спелой сонливости признак беременности. Так сонлива и недвижно-пресыщена мать, несущая в чреве дитя. Застойный СССР был беременен “русской цивилизацией” — особым развитием, основанным на новейшей науке, водородной энергетике, космических полетах, а также на единстве природы, Бога и человека, прозвучавшем в творчестве некоторых русских писателей, художников и философов.
      Советский Союз убили, чтобы предотвратить “русскую цивилизацию”. Так убивают мать, не давая родиться ребенку. Нож пронзает утробу и поражает плод.
      Три “волны эмиграции” последовали из коммунистических рядов в ряды победившего олигархизма, онтологического зла, угнездившегося в России на пепелище СССР. Первая волна прокатилась в 91-м, когда члены Политбюро сожгли свои патрбилеты, разорвали страну на части и нарядились в халаты, кафтаны и камзолы баев, князей и баронов. Вторая волна — в 92-м и 93-м, когда “красные директора” и “чекисты”, чуть помедлив, растоптали “иллюзии” и жадно сожрали народное добро, настроив дворцы на Мраморном и Адриатическом морях. Третья волна началась после 93-го, когда первые две полили Москву кровью. Тогда побежали “рыбкины”, встраиваясь во власть, утягивая за собой нынешний, последний слой “системных коммунистов”, “селезневцев”.
      Так моют золото. Грязь и глина уходят, а в лотке истории остается слиток.
      Сегодня, в День Восьмидесятилетия Октября, кажется, что “левая идея” осиротела. У нее в России нет своих волхвов и приходских священников, нет комиссаров. Но это — иллюзия. Россия создана, как реторта, в которой под воздействием неба и почвы совершается реакция, вырабатывающая вещество, именуемое “Справедливостью”. Если есть вещество, найдется и Алхимик, который, быть может, уже задумчиво бродит по вечерним переулкам и улочкам.
      Если на эту реторту навалят камень, замуруют в бетон, размалюют двухголовыми сусальными птицами, навесят вывески “Мост-банк” и “Логоваз”, эта реторта рванет, и мы станем свидетелями и участниками того, что именуется — Четвертая Русская революция.
      Александр ПРОХАНОВ

      l План Ельцина-Хасимото, о котором объявил Б.Н. после завершения встречи с японским премьером в Красноярске, как сообщает источник в правительственном аппарате Японии, де-факто состоит в передаче Курильских островов через “совместное освоение территорий”. Данный план будет конкретизирован весной следующего года в ходе запланированного визита Ельцина в Токио. Согласно его стратегическим замыслам, “будет официально снята граница и пограничные пункты на островах, а японцам разрешат приобретать земельные участки”, что приведет к быстрому вытеснению русского населения со “спорных территорий”. Именно поэтому Ельцин обозначил датой подписания мир- ного договора между РФ и Японией 2000 год. Японский премьер, в свою очередь, дал гарантии пятимиллиардного кредита, который пойдет “на оплату неработающего русского населения и снятие социальной напряженности”. Разработкой концепции соглашения “земли на деньги” (пародийный аналог израильско-палестинского варианта “земли на мир”) в разные периоды занимались видные деятели демократического лагеря: “архитектор перестройки” А.Н.Яковлев, “яблочники” Явлинский и Лукин, дипломаты Кунадзе и Панов. Характерно, что никаких деталей соглашения Ельцин не стал сообщать, намереваясь за ближайшие месяцы провести обработку общественного мнения через ТВ-каналы Березовского и Гусинского. Согласие законодательной власти должно быть получено в рамках соглашения КПРФ с правительством…
      l “Псевдокрах” фондовых рынков, начавшийся на прошлой неделе с падения курса акций в Сянгане (бывший Гонконг), был приурочен к визиту главы КНР в США. Инициаторами этого кризиса, по информации из биржевых кругов Уолл-стрита, выступила группа бизнесменов во главе с Баффетом и Соросом. Еще три месяца назад те аккуратно “сбросили” свои акции, чтобы скупить их вновь по дешевке на низшей точке спада. Суммарный выигрыш от этого макроманевра оценивается в 30 млрд. долларов. Часть этих средств предполагается использовать для очередного этапа российской приватизации. Параллельно был нанесен мощный удар по сверхкрупным объединениям “капитала высоких технологий” на Западе США (Сиэттл-Сан-Франциско), которые за истекшие десять лет накопили капиталы, в несколько раз превосходящие активы традиционных финансовых центров США. Именно эти компании и фонды, знаменем которых является “Микрософт” Билла Гейтса, планировали полностью сконцентрировать финансовое влияние через реализацию глобального телекоммуникационного проекта Интернет. Интересно, что в момент “псевдокраха” Сорос отправился в месячный вояж по РФ. Между тем реальная “вторая волна” спада на перегретом фондовом рынке США неизбежна и может быть сынициирована в ближайшее время. Сейчас аналитические группы корпораций Сороса и Баффета заняты математической проработкой объективных тенденций в мировых экономических процессах для выбора момента и направления подобного вмешательства. Его целью должна стать нейтрализация давления евровалюты и экономики АСЕАН на лидирующие позиции доллара…
      l Рождение внука Ельцина стало, по слухам, поводом для новой вспышки “внутриклановой свары”, связанной с различием пристрастий его дочерей. Так, по сообщению из окружения семьи Ельцина, Т.Дьяченко в последнее время восстановила свои контакты с группировкой Потанина-Чубайса, которые получили значи-тельные валютные средства от Сороса-Баффета. В то же время Е.Окулова и ее муж (глава “Аэрофлота”) продолжают “оставаться в связке” с Березовским, который ведет переговоры с “Боингом” по закупке американских пасса- жирских самолетов в ущерб отечественному авиастроению. Между тем, комиссионные “Боинга” руководителям африканских государств за лизинговую закупку самолетов достигают 10 процентов от общей суммы контрактов. Именно поэтому рождение внука было использовано для пробивания неких новых схем в ущерб группировке Чубайса-Потанина…
      l В ходе американо-китайской встречи в верхах, по данным источника в Белом Доме, Клинтон должен был предложить Цзян Цзэминю план политико-экономического устройства мира в XXI веке на основе кондоминиума. Основы данного плана были разработаны Бжезинским и специальной запиской доложены Клинтону. В ней содержалось концептуальное предложение “решить возни- кающие противоречия за счет бывшего пространства СССР”. Предполагается, что Китай, в случае принятия им американских предложений, будет двигаться на север (Казахстан, Узбекистан, районы Сибири) и запад (Афганистан, Пакистан). Подобные утечки информации должны способствовать и давлению Токио на РФ по “курильской проблеме”…
      l Наблюдатели иностранных посольств в Москве отмечают, что формирование “коллективного Черномырдина” в рамках правительственного компромисса с Госдумой и КПРФ внешне резко снизило роль Чубайса. Однако сам Ельцин не собирается отстраненно наблюдать за “старономенклатурным реваншем”. В этой связи он начал демон- стративный поворот в сторону Чубайса и Немцова, а Березовский был отдален от “дома”. В качестве реванша и “свежей идеи” последний, говорят, предложил президенту “заменить усилившегося Черномырдина”. Борис Абрамович якобы назвал фигуру Селезнева как возможного преемника нынешнего премьера. По его замыслам, “опыт” с Рыбкиным можно и нужно продолжить с нынешним главой Госдумы, поскольку это, с одной стороны, превратит его в “послушное орудие президента, не имеющее силовых характеристик”, а с другой — не только вызовет массовое разочарование прокоммунистически настроенных избирателей в линии КПРФ, но и спровоцирует ее организационный раскол, выводя Зюганова из числа реальных претендентов на президентский пост в ходе выборов-2000. Данная версия подтверждается неадекватной реакцией Селезнева на публикацию в “Завтра” статьи “Усекновение главы”. Как полагают наблюдатели, в ней были вскрыты внутренние пружины процесса “усмирения” оппозиции и встраивания Селезнева во власть…
      l Взрывы в Дагестане будут продолжаться — информирует источник из политических кругов Турции, поскольку это служит инструментом реального выдавливания РФ из кавказского региона, где особое значение имеет “потеря лица”, когда оскорбляемый идет на новые уступки. Поэтому, по рекомендации турецких спецслужб находящемуся здесь Масхадову, Басаев должен быть введен в переговорный процесс с Москвой, а силовые ведомства России должны будут “проглотить все это с ложечки Березовского”. Подобный шаг, считают турки, будет открытым сигналом к проведению новой силовой акции под “миротворческим” прикрытием Старовойтовой, Ковалева, Лукина, а также ряда других депутатов и высокопоставленных правитель- ственных чиновников РФ. Между тем Госдума отказалась принимать предложенный депутатом Рогозиным запрос Прокуратуре РФ по вопросу Басаева…
      l “Открытая критика” Ельцина в Кишиневе со стороны глав государств СНГ была завизирована самим Б.Н. по предложению Березовского для “взбадривания ситуации и дискредитации деятельности вице-премьера Серова”, — сообщает источник из кругов, близких ЛогоВАЗу. Имеется в виду переход поста вице-премьера к Березовскому с установлением им контроля за “расчетами по задолженностям внутри СНГ”. Провал РФ как политического субъекта мало волновал Ельцина, поскольку наносил удар по “близкому Черномырдину человеку” и усиливал позиции Березовского…
      АГЕНТУРНЫЕ ДОНЕСЕНИЯ СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ “ДЕНЬ”

      Мысли бабушки Арины:
      * “Внучек Ельцина ручки тянет, показывает: “Дай! Дай!”, а сказать покуда не может…”
      * “Японец Хасимота, махонький такой, в баню зашел, Ельцина увидал, да как испужается!..”
      * “Япончик ихний Ельцина по имени называет: “Болиса! Болиса!” А Ельцин ему в ответ: “Хрю! Хрю!” Это уж потом охрана догадалась, что так японца зовут…”
      * “Чубайс — из Англии возвернулся, и ну деньги в комоде искать — все ли целы!..”
      * “Чеченец у казака скот ворует, девок тащит, из ружей палит. А казак больно хитер, ус крутит, усмехается: “Пади ж ты!..”
      * “А Степашин больно горд стал. “Теперь, говорит, подо мною все остроги. Сам Черномырдин, и тот со мной ласков…”
      * “Вот все говорят, Рыбкин — чеченец. А кто же тогда этот, с козлиной фамилией, — Березовский-то?..”
      * “А девица Масюк премию ихнюю получила, прибрала в шкап и пуще прежнего скачет…”
      * “Министр Сергеев, когда всю армию распустит, сам на альтернативную службу пойдет…”
      * “Япошечки, когда осерчают, закручинятся, в живот себе ножик — торк! Сделают себе хакамаду!..”

      Сергей Кургинян
      Оперировать в современном обществе понятиями, взятыми напрокат из того прошлого, в котором религиозная классика играла совсем иную общественную роль, вряд ли целесообразно. Однако ничуть не умнее отказываться полностью от способов описания действительности, которые оставила нам та эпоха. Вот почему в подходе к происходящему мы предполагаем, что Прошлое с его духовной чуткостью присутствует в гораздо более огрубленном и скептическом Настоящем. Но это присутствие — опосредовано Современностью. Оно существует как бы в “снятом”, преобразованном почти до неузнаваемости, особом качестве.
      Отдавая дань Современности с ее сухими и выверенными подходами к сфере, прячущей в себе тонкие реальности человеческого бытия, мы называем это особое качество “культурными кодами”. Мы полагаем (и современная наука убедительно доказывает правоту такого полагания), что такие “культурные коды” заложены в духовном ядре, диктующем народам и культурам их неповторимую специфику собственно человеческого, сверх- и надприродного существования, с такой же непреложностью, с какой генетические коды заложены в “ядре природного бытия”, управляющего биологическими формами дочеловеческого существования всего Живого.
      С этой точки зрения мы вправе подходить к описанию собственно человеческой реальности конца ХХ века, используя религиозные категории в их особом, лежащем вне сферы осознанной религиозности, культурном понимании. Современный человек может с иронией отвергать мысль о том, что его жизненными поступками управляет определенное представление о типе спасения души. Однако это представление, чаще всего незримым и неосознаваемым данной скептической личностью способом, пронизывает ее бытие, ее вполне земное и конкретное поведение. Именно заложенное через глубокое культурное опосредование представление о связи земного и небесного, имманентного и трансцендентного, существования и смысла, определяет каждый наш жизненный выбор.
      

      Соб. инф.
      1 ноября в подмосковных Горках, в здании музея В. И. Ленина, прошел заключительный этап конференции “80 лет Октября: уроки истории и современность”. В выступлениях звучала мысль о том, что Россия проходит сегодня этап буржуазно-компрадорской контрреволюции, а современное коммунистическое движение переживает серьезный идейно-политический кризис, для преодоления которого необходимо развернуть широкую дискуссию в рамках всей народно-патриотической оппозиции.
      Участники конференции подчеркнули непреходящее историческое значение Великого Октября, который определил ход событий ХХ века, выступили против массового уничтожения книг, материальных памятников и духовных ценностей советского периода правящим политическим режимом.
      Соб. инф.

      Александр Лысков
      Формы борьбы с режимом отмирают в глубине России вместе с самой тамошней жизнью. Вот славные корабелы с завода “Звезда” маршируют к Транссибирской магистрали, чтобы сесть на рельсы, остановить движение поездов, “достать” правительство щупальцами железной дороги. Но сидят час, два, сидят полдня, жгут костры, смолят дешевое курево, а поездов нету. Замер Великий сибирский путь, редко простучит порожняк. Люди кидаются грудью на амбразуры, а доты давно брошены врагом. Давно в Кремле неприятель. Позади и Полтава, и Бородино, и Сталинград. Над всей Россией развеваются флаги захватчиков. И вожди последних полков сопротивления уже кланяются на приеме у завоевателей…
      Очаги народного сопротивления взбухают повсеместно и лопаются, как пузыри на лужах под осенним дождем. Почти вся их сложенная энергия рассеивается втуне. Только радикальные профсоюзы еще подключены к этим источникам политического электричества. Красные знамена в толпах возмущенных рабочих выглядят нелепыми теперь, когда князья пришли к хану на поклон. Героические одиночки, в основном старики-коммунисты, держат еще эти знамена, не в силах поверить в свершившееся. И пустые места на митинговых трибунах занимают профбоссы, которые если и скинут Черномырдина, то Ельцина — никогда.
      Митинговая толпа, в который уже раз с 1991, 1993, 1996 годов, перерождается, и теперь, может быть, необратимо. Шахтеры давно расплевались с коммунистами, оборонщики, в виде последней крупной забастовки в Большом Камне, похоже, близки к этому.
      В дом врага ходят или для того, чтобы расквитаться, или для капитуляции.
      Буржуазные ценности или отвергаются, как это делают бастующие сварщики, электрики, кузнецы и сборщики завода “Звезда”, или осваиваются, как это делают их политические посланцы в Москве.
      Пожилой дальневосточный рабочий, истощенный, несчастный, брошенный, вопит: “У меня вся душа изболелась о том, как кормить семью!” Слышит ли, видит ли его пылкая заступница Горячева? Где ее знаменитый бабий, материнский, всесокрушительный порыв? Или поступок, подобный совершенному ею когда-то в отношении Ельцина, неповторим?
      Рабочие “Звезды” будут сидеть на рельсах пустынной магистрали, воевать с ветром, с первой снежной метелицей до тех пор, пока вожди будут по-горбачевски искать “консенсус” с властью.
      Кстати, где в это время наш уважаемый патриотический лидер? В холодных цехах и голодных пикетах? Нет, он читает в Оксфорде лекции. О чем?! Наверное, о забастовочном движении в России…
      Александр ЛЫСКОВ
      Остальные материалы рубрики “БЛИЦ” — на стр.3

      Сергей Кургинян
      Оперировать в современном обществе понятиями, взятыми напрокат из того прошлого, в котором религиозная классика играла совсем иную общественную роль, вряд ли целесообразно. Однако ничуть не умнее отказываться полностью от способов описания действительности, которые оставила нам та эпоха. Вот почему в подходе к происходящему мы предполагаем, что Прошлое с его духовной чуткостью присутствует в гораздо более огрубленном и скептическом Настоящем. Но это присутствие — опосредовано Современностью. Оно существует как бы в “снятом”, преобразованном почти до неузнаваемости, особом качестве.
      Отдавая дань Современности с ее сухими и выверенными подходами к сфере, прячущей в себе тонкие реальности человеческого бытия, мы называем это особое качество “культурными кодами”. Мы полагаем (и современная наука убедительно доказывает правоту такого полагания), что такие “культурные коды” заложены в духовном ядре, диктующем народам и культурам их неповторимую специфику собственно человеческого, сверх- и надприродного существования, с такой же непреложностью, с какой генетические коды заложены в “ядре природного бытия”, управляющего биологическими формами дочеловеческого существования всего Живого.
      С этой точки зрения мы вправе подходить к описанию собственно человеческой реальности конца ХХ века, используя религиозные категории в их особом, лежащем вне сферы осознанной религиозности, культурном понимании. Современный человек может с иронией отвергать мысль о том, что его жизненными поступками управляет определенное представление о типе спасения души. Однако это представление, чаще всего незримым и неосознаваемым данной скептической личностью способом, пронизывает ее бытие, ее вполне земное и конкретное поведение. Именно заложенное через глубокое культурное опосредование представление о связи земного и небесного, имманентного и трансцендентного, существования и смысла, определяет каждый наш жизненный выбор.
 
      1. СМЫСЛ И СУЩЕСТВОВАНИЕ
      Тысячелетия жизни наших народов в едином пространстве Срединного Севера, простирающемся далеко за пределы собственно географической “северности”, наложили свой неустранимый отпечаток на то, как здесь понимается Спасение. В этом нет того, что часто называют “геополитической предопределенностью”. Просто мы пребываем в едином смысловом поле. На единой смысловой территории. Природное, конечно, значимо для ее описания. В этом природном есть своя тайна. Но главное — в соотношении Смысла и Существования в нашем типе Спасения. Смысл и Существование слиты здесь воедино и неразрывно при очевидном приоритете смыслового начала. Существование здесь рушится в ту секунду, когда исчезает Смысл. Смысл разлит в каждой частице бытия, он насыщает собою Существование так же, как Свет пронизывает русскую березовую рощу.
      Вне ответа на вопрос о Смысле Жизни жизнь прекращается. Она как бы отрицается в этом “бессмысловом” качестве. Вне высокого и конкретного ответа на вопрос о Смысле государства, Смысле общества — ответа, просветляющего Бытие и указующего на наличие в его уродствах (именно в них, а не поверх них и вне них!) частицы совершенного и идеального — здесь начинается ничем не сдерживаемый Распад, тотальное Отрицание, беспредельное и неотвратимое Тление.
      Такова специфика Страны, специфика целого Смыслового Континента, живущего по своим законам и перестающего жить, как только эти законы начинают подрываться и отвергаться. Нельзя безнаказанно посягать на тонкие закономерности собственно человеческой Реальности, как нельзя посягать безнаказанно на более грубые закономерности всего живого и неживого. Нельзя, конечно же, и проводить прямые параллели между грубыми реальностями, в которых как бы притушен фактор Воли и Смысла, и тонкими человеческими мирами, в которых Воля и Смысл имеют определяющее значение.
      Но взаимная несводимость грубых и тонких закономерностей, разный характер соотношения в них Рока и Случая, Судьбы и Заданности — не означают, что тонкий, собственно человеческий, мир не подвластен вообще некоему “строительному началу”, принципам Организации и Гармонии. Эти принципы существуют и действуют. Не надо никакой мистики (хотя и мистика не является синонимом архаики и наивности), не надо никаких спекулятивных отсылок, отвергаемых разумом, который сумел придумать расщепление ядра и выход в космос.
      Смысл столь же исчисляем, как и отклонение светового луча в гравитационном поле. Апелляция к Смыслу не должна и не может отвергаться как пристрастие к вненаучным построениям. Изучающая Смыслы герменевтика не менее строгая наука, чем квантовая теория поля. Отбрасывание невещественных аспектов человеческой реальности — это не признак причастности к рациональной и скептической современности. Это признак гуманитарного невежества, ложно понимаемой материалистической доктрины, признак оторванности нашей страны от стремительно развивающейся гуманитарной научности конца ХХ века. Именно этот отрыв, кстати, и привел к той политике, горькие плоды которой мы сейчас вкушаем.
      Не извлечь урок из случившегося, еще раз с пренебрежением отвергнуть Сложное, заявив, что все оно “от лукавого”, могут только силы, несущие на себе отпечаток мертвой обреченности. Это для них бытие меряется “надутостью” Существования, оторванного от Смысла. И как бы эти силы ни называли себя — коммунистами, демократами или националистами, — это все равно силы мертвенные и уходящие. Лишь Мертвое может радоваться тому, как раздувается Труп Существования, и видеть в этом раздувании чуть ли ни симфонию Бытия.
      2. ИНАКОВОСТЬ
      Россия устроена иначе. Иначе понимает она Бытие, иначе понимает (и осуществляет!) Спасение. Эта инаковость не связана с одной только религиозной эпохой.
      Хотя, конечно, роль Православия в этой инаковости смыслового существования Российского Целого огромна и непреложна. Принципы понимания догмата о Троичности значат больше для вскрытия тонких закономерностей нашей бытийной субстанции, включая и субстанцию политическую, чем постоянно муссируемые агитационные отсылки к химерическому благополучию, которое уходит от нас тем дальше, чем больше о нем “камлают” на всех политических перекрестках. Наше Бытие слишком прочно связывают Жизнь и Спасение. Отбросить Спасение и оставить “жизнь как форму существования сытых тел” — это значит убить Жизнь, убить страну, убить общество.
      Знаменитое Филиокве — дискуссия об исхождении Святого Духа — многое заложила в русском понимании неотделимости Существования и Смысла, усилив неразрывность Троичности, отбросив то “субъект-объектное” разделение, которое на самом деле кодифицирует формула “и от Отца, и от Сына”. У нас нет того превознесения Сына, к которому гордо апеллирует западный гуманизм, обвиняя Православие в косности, проявленной на Флорентийском соборе. А в этой “косности” обнаружилось интуитивное предвидение того, что раскол слитости земного и неземного начнется формулой Филиокве, расщепляющей Триединство на два Источника и исходящее от этих двух Сообщение.
      Следом за таким расщеплением начинается эрозия “нездешне-здешнего”, “смысло-существовательного” единства. В “трещину” Филиокве начинает вползать догмат о чистилище — об экстерриториальном пространстве, которое как бы и не принадлежит Смыслу и Антисмыслу, являясь в этом случае “концентратом” Существования как такового. Отсюда уже лишь один шаг до протестантского отбрасывания сферы Смысла в бесконечную даль, один шаг до разрыва Смысла и Существования, до безблагодатности Бытия. Сделали этот шаг — следующий неизбежно ведет к чистой апологетике Существования, к тому, что грубо и ложно именуется материализмом.
      Цепь этих шагов образует тонкую, но непреложную основу того, что называется “Большой Модернизацией”. И это разделение началось не в 17-м и 18-м веках! Оно имеет тысячелетнюю историю, записанную в ядре культуры. Это адресует и к дохристианскому, и к постхритианскому (коммунистическому) этапу жизни России, развития ее смысло-существовательной целостности. Здесь (как и на Западе, выбравшем Большую Модернизацию) есть то Единство, в котором эпоха доклассических религий, эпоха религиозной классики и эпоха как бы отброшенной религиозности соединены в единое целое.
      В этом неумолимом, объективном, записанном смысловыми знаками на кодах культуры Тонко-Реальном, адресующем не к вере, а к современной гуманитарной научности, — свидетельство принципиальной немодернизируемости Российской действительности. Глупо и преступно именовать ее “контрмодернизационностью” или неисправимой реакционностью. Глупо и преступно видеть в ней презумпцию “исторической виновности” России, ее антизападности.
      Глупо и преступно это всегда — и в эпоху Де Кюстина, и в эпоху Янова и Бжезинского, и в эпоху Отрепьева, и в эпоху, когда генерал “упал-отжался” начинает рассуждать о столетиях зла, сконцентрированных в Кремле. Глупо и преступно говорить о “варварской Московии”, предательски объявлять ялтинского союзника “империей зла”, “криминально демонизировать” нынешнюю, кризисную, как никогда, российскую действительность.
      И все же особая глупость и преступность подобной подмены, объявления Большой Альтернативности — Контрмодернизационностью, спасенной духовной западности — антизападностью, обнаруживается именно сейчас — в эпоху, когда путь “большой модернизации”, который выбрал для себя Запад, окончательно обозначил свою ущербность и уязвимость (что вовсе не означает, что на этом пути не было величайших открытий и грандиозных свершений).
      Сейчас, когда пафос Большого Модерна снят, когда его место занимает формула “трех П” — Постмодернизма, Постиндустриализма и Постисторизма — тому Западу, который выбрал Большой Модерн и проиграл его вместе с Большим Гуманизмом — надо, как никогда, “молиться” на Россию, сохранившую в своем смыслосуществовательном единстве некий потенциал западной альтернативности, основанный на идее Пути, на идее возможности спасаться через динамику Бытия, погружаясь в драгоценную субстанцию исторического процесса.
      Именно альтернативное должна просветлять, выявлять, вспоминать и культивировать Россия, если она хочет не потерять Большой Смысл. А потеряв его, она разрушит себя, предаст свое прошлое и свое будущее во имя жалкого прозябания в псевдонастоящем, в отпадении и безвременьи. Альтернативное должен судорожно и трепетно высматривать и благословлять в России весь мир, и прежде всего тот Запад, который с ее падением — проиграет последнее.
      И это Альтернативное, проходящее через тысячелетия российской истории, истории всего нашего Срединного Севера, всего нашего смыслового континента (еще раз подчеркнем, не столько и не только географического) мы должны и обязаны искать в великом красном этапе своей истории, в эпохе красного империума — СССР.
      3. СБРОС
      Мы именно обязаны искать это! Обязаны перед своей страной, которая находится в наиболее катастрофической фазе своего исторического существования. Глубоко ложным является выбор — “идея или страна”, который часто навязывают нам любители удвоения и растворения смыслов в зеркалах провокаций. Можно выбирать между идеей и страной там, где разорваны Существование и Смысл, где можно жить, не Спасаясь, где человеческая реальность не взрывается, не превращается в Черноту в момент, когда теряется формула Спасения, основанная на единстве здешнего и нездешнего. И конечно, в такой культуре, где прошла Большая Модернизация и отрыв фактора страны от фактора идеи возможен, мы призвали бы отдавать приоритет фактору страны — несомненности приоритета человеческих судеб, находящихся под смертельной угрозой. Но здесь этой возможности выбрать между страной и идеей нет. Наша страна и есть воплощенная идея, единство Смысла и Существования. Любя ее, мы не можем изъять из нее Смысл, оторвать ее от ее собственной нездешности.
      Поэтому мы обязаны искать идею — в ней и ее — в идее. Мы обязаны делать это постольку, поскольку вообще являемся подлинными патриотами — то есть любим свою страну такой, какой она только и может быть — единством Смысла и Существования. Мы в особенности обязаны делать это именно сейчас, поскольку в стране, где единство цепи времен и смыслов есть условие неумирания, эта цепь времен и смыслов разорвана.
      Мы уже не просто должны и не просто обязаны, а связаны высшим долгом и обязательством, ибо случилось то, что случилось. Раньше можно было сколь угодно не любить Маркса и Ленина и скептически пожимать плечами по поводу советских (и впрямь немалых) идиотизмов. Можно было свободно искать свою смысловую территорию, опираясь на собственное понимание предельных вопросов и личное соответствие предельным реальностям. Можно было жить, погрузившись в стихию земного существования и незаметно питаясь в этой погруженности тайной смысловой причастностью, как это свойственно нашей культуре, нашей небрежно-страстной форме поиска предельных сущностей и предельных истин. Все это можно было делать до того, как начался Сброс — война на истребление красного смысла, а вместе с ним и всей смыслосозидающей способности нашего общества и нашей страны, нашей смыслосуществовательной целостности, имеющей высочайшую всемирно-историческую ценность.
      Этот Сброс — особый социо-культурный шок, как бы призванный нанести удар только по красной ипостаси российской смыслосодержательной личности — на деле оказался направлен гораздо глубже. Было ли это задумано теми, кто лишь притворялся, что избавляет Россию от абсурдов “коммуно-совковости”? Было ли это почти случайным следствием накопленной и выплеснутой ненависти ко всему советскому и коммунистическому, ненависти, которая творила зло, не ведая всей меры преступности ею творимого?
      Главное сейчас не в этом. Главное — что в исступленном ударе по красному периоду, красной исторической личности была растоптана не только эта личность, не только эта система ценностей. Было повреждено ценностное ядро — способность России и российского общества переходить от одних смыслов к другим, от одной формы реализации своей сущности к другой форме.
      С поразительной точностью Пушкин охарактеризовал качество подобного перехода словами Сальери: “Что говорю? Когда великий Глюк явился и открыл нам новы тайны — высокие пленительные тайны, не бросил ли я все, что прежде знал, что так любил, чему так жадно верил, и не пошел ли бодро вслед за ним, безропотно, как тот, кто заблуждался и встречным послан в сторону иную?”
      Так может поступить только тот, кто сохранил ядро — способность желать найти истину, способность жертвовать истине и справедливости, меняя путь ради открытых встречным новых высоких и пленительных тайн. Так переходило человечество от язычества к христианству, от христианства к эпохе как бы секулярного гуманизма. Оно сохраняло способность постигать открывающиеся ему новые высокие и пленительные тайны Смысла и, трансформируя смыслы, сохранять единство Смыслопути.
      Повреждение ядра культуры, кодов, содержащихся в этом ядре, прежде всего — “механизмов” состыковки и синтеза Смысла и Существования в единой формуле Спасения — это неизмеримо хуже, чем отказ от тех или иных ценностных ориентаций. Это отсутствие способности к производству и воспроизводству ценностей вообще — то есть утрата какой-либо социальности, какого-либо смыслодержания. Катастрофическая в любом обществе, эта утрата в России особо катастрофична. Ибо Россия вне смыслов, вне их единства с Существованием теряет буквально все.
      Удар по “красному” повредил ядро российской культуры. И как минимум одно свидетельство тому, что это было не случайно, мы имеем. В пике катастрофы, связанной с подобным ударом, прорывающим в своей неслыханной исступленности не только ценностные оболочки красного этапа, но и само ценностное ядро, советник президента РФ господин Ракитов, человек неглупый и образованный, напрямую заявил, что задача так называемой реформы Гайдара состоит именно в шоковом ударе по ядру культуры, в сломе социо-культурных кодов, а не в экономическом или даже социально-экономическом трансформировании несовершенной действительности.
      Подобная операция беспрецедентна и, по сути, означает посягательство на Историю, подрыв ее сущностных оснований. Свидетельство Ракитова значимо для нас лишь как фиксация неслыханного плана, явленного в тысячах безумных оскверняющих процедур, ударяющих именно по ядру российской смыслосуществовательной Целостности. После того, как это началось (а началось это задолго до краха красного империума — СССР), любая личность, любящая свою страну как идею и идею как свою страну, любая личность, связанная с российской смыслосодержательной целостностью, оказалась в каком-то смысле ЗАЛОЖНИЦЕЙ совершенного. И потеряла в этом своем высоком заложничестве право на абстрактный, оторванный от реальности выбор собственной смысловой ориентации.
      4. “…ТАКАЯ ПАРТИЯ…”
      Мы трагически ответственны и потому обязаны произнести, наконец, полную правду. Мы обязаны сегодня сказать, что сокрушительный удар по красному смыслу, прорвавший смысловые оболочки и повредивший ядро российской смыслосодержательной личности — это не преступление или предательство отдельных лиц! Это даже не преступление только большей части переродившейся верхушки коммунистической партии. Нет, это еще и преступление, поддержанное (в собственно политическом смысле) всей массой сформированного этой партией партийного Муравейника.
      Увы, сегодня, в преддверии нового предательства, я вынужден делать то, что мне по-человечески глубоко претит. Но я не имею права отделять (как это делают лукавые политики, алчущие избирателей) некоего “рядового коммуниста” от “виновного в измене начальства”. Этот рядовой коммунист, если он не был муравьем, не имел права уклоняться от самоопределения в условиях шабаша конца 80-х годов. Любые ущербные действия (даже создание неумных, псевдофундаменталистских и псевдокрасных структур) в чем-то все-таки были лучше морока всеобщего муравьиного ликования.
      А этот морок проявил себя не только на 27-м съезде КПСС (что было еще можно как-то понять), но и на 28-м съезде, где трижды объегоренные удавами-циниками “бандерлоги” плясали танец идиотского восторга в момент, когда подписывали себе и стране смертный приговор. Политическая организация предполагает наличие политической категории — ответственности ВСЕЙ партии за съезд, ею избранный. Политическая организация предполагает наличие такой же ответственности ВСЕГО пленума за то, что на нем принято. Политик, не желающий принимать решения, беременные предательством, не может ограничиться “особым мнением”!
      Если политик считает, что его организация предает общество и идею, если он дал бой на пленуме (а даже этого не было) и проиграл этот бой, то он начинает собирать чрезвычайный съезд и бороться за исправление ошибок, сделанных его партией, ошибок, граничащих с преступлениями. Если политик проигрывает чрезвычайный съезд и видит, что его организация встала на путь предательства, он выходит из этой организации и создает новую на очищенном от скверны и провокационности идейном поле — во имя защиты своей страны. В противном случае, он не политик и не идеолог, а всего лишь “тонко организованный”… муравей, путающий соборность (высокие формы неповрежденной идеецентрической солидарности) — с покорностью, основанной на единстве верхушечного цинизма и низовой тупости.
      Партия с гордым названием КПСС вела себя по-муравьиному много раз. 28-й съезд — это лишь высшее проявление подобного поведения. Но нельзя забыть и рабские пленумы — эти высокопоставленные муравьиные сходки, где чиновные муравьи ни разу не сумели (кстати, в отличие от того же Ельцина на октябрьском пленуме) набраться элементарного мужества для подлинно политического поступка и увести часть партии от скверны предательства, или просто выйти из партии, выбравшей путь смыслового, а значит, и политического самоубийства.
      История не знает сослагательных наклонений. Что было бы, если бы Лигачев вышел вместе с Ельциным из состава Политбюро на октябрьском пленуме и создал свою партию, борясь за победу на выборах? Но… тогда это был бы не Лигачев! В этом и состоит рок самоубийственной муравьиности! Самоубийственной — не только и не столько для чиновных представителей данной породы! Прежде всего — самоубийственной для любимой нами страны, оказавшейся жертвой коллективного — и именно коллективного! — исторического предательства.
      Мы стали заложниками этого предательства, и в качестве таковых обязаны перед лицом страны забыть о наших собственных (частных в этом масштабе) смысловых предпочтениях и спасать от истребления и Красный Смысл, и страну. Но при этом мы должны полностью отдавать себе отчет, что истребление оное творится не столько “посторонними” типа упомянутого мною Ракитова, сколько теми, кто лживо присягает красному смыслу, стрижет с этой лжеприсяги гнусно-жвачный политический дивиденд и — по сути — подрывает красный смысл изнутри, предает, выхолащивает, разлагает его непотребным трупным гнильем своей политической псевдотеории и псевдопрактики.
      При этом нынешняя “вторая когорта предателей” сильно отличается от первой, собственно перестроечной.
      У первой когорты могли сохраняться хоть какие-то иллюзии реформирования. Масса идиотизмов советского марксистско-ленинского псевдофундаментализма, абсурды нашей действительности могли вселять в партийные круги глубокую оправданную тоску и желание многое изменить. И на этом искреннем желании можно было паразитировать циникам и сознающим масштаб творимого “подрывникам”. Все то же самое, делаемое повторно, в ситуации, когда уже есть исторический опыт, есть иммунитет к наивности благонамеренного рвения, есть понимание, как легко наивностью подобных благих намерений мостится дорога в ад — уже совсем непростительно.
      У первой когорты могла быть иллюзия несокрушимости мощи своего государства. У второй, уже живущей на его обломках, такой иллюзии быть не может при любой степени политической ограниченности.
      У первой когорты было и то оправдание своей “муравьиности”, что КПСС предперестроечного и перестроечного образца не была в каком-то смысле уже (и еще!) политической организацией. Не было опыта политической борьбы. А был опыт чиновного радения в составе псевдополитического административного конгломерата, который в условиях однопартийности вобрал в себя всю гамму общественных настроений, включая антипартийные и антикоммунистические. Вязкость конгломерата не давала ему распасться, выделив из себя собственно политический субстрат.
      Но все это было до 1991 года. После 1991 года даже эти (не очень значимые) оправдания не работают. У членов КПРФ в нынешней реальности есть все возможности для свободного выбора, для того, что именуется инициативными формами политического поведения. Есть опыт разгромов за счет политических провокаций. Есть и какой-то опыт политической борьбы. В этих условиях предательство ими красных смыслов и подрыв их действиями остатков ценностного и смыслового субстрата в российском обществе — уже категорически неприемлемы.
      Вот почему, говоря о “новых имперских левых” (и понимая империю как союз равноправных народов в поле мощной левой идеи), о новом поле красных смыслов, новом красном империуме, мы должны все более резкой чертой отделять это от ренегатства, от тех, кто вместо Красной Сущности, базирующейся на высоком смысловом альтернативизме, говорит о концепции устойчивого развития, то есть о вписывании в исчерпанный Большой Евромодерн, уже беременный антигуманным постмодерном, фактическим признанием Конца Истории.
      Для меня и моих единомышленников “консенсус” между Зюгановым и Чубайсом есть логическое продолжение принятия концепции устойчивого развития, представляющей собой творение пресловутого Римского клуба, проклинаемого тем же Зюгановым-державником как “масонская злая сила”. Подобное алогичное концептуальное объятие усиливает эрозию ценностного ядра, ибо в сознании мало-мальски мыслящих сторонников партии это объятие противоестественно, оно воспроизводит те самые “сшибки стереотипов”, которые, как Зюганов и его соратники знают, широко использовались для слома красного смыслового поля в СССР. И это все меньше походит на случайность.
      Проблема ясна: либо в ближайшее время компартия всерьез вернется к Альтернативизму, либо ее не будет. Или точнее — она станет источником дальнейшего подрыва всей системы красных смыслов и ценностей. Подрыва самого опасного — изнутри. И тогда остается одно — уйти из этого якобы красного, а на деле мертвого дома.
      Меня спросят — куда? В карликовые организации, еще более косные и не менее провокационные? Что ответить? Нет дома, в который можно уйти. Но лучше уйти — в поисках Жизни, соединяющей Существование и Смысл, — чем умирать медленной комфортной смертью Духа в элитных кабинетах дубового (во всех смыслах этого слова) “большого думского стойла”. Не имея, кстати, никаких политических перспектив даже в рамках парламентской борьбы за границей 2000 года. Надо покинуть дом, в котором слишком сильно смердит. И тогда откроется неуютная, подвластная всем ветрам площадь. И масса дорог — возможно, опасных и тупиковых, возможно, заваленных разными искусами и прельщениями. Но откроется и смысловое небо над головой.
      Далее — признать Альтернативизм и в его поле — подлинные красные смыслы, их ценностью оправдывая свое Отечество за семьдесят лет его якобы глупого и пошлого увлечения ложной химерой.
      Вдумчиво залечивать травму ценностного ядра, которую наносили через “красное”. Это невозможно без глубокого переосмысления “красного” и его роли в российской истории.
      Достраивать и доосознавать высокие смыслы красного. Перестать демонизировать это красное или, наоборот, чуть ли ни приравнивать его к христианству. Красное — специфическая, сильно отличающаяся от христианства, но в чем-то ему глубоко родственная, система высоких смыслов. Это Высокое тонет в псевдоматериалистической пошлости, извергнутой на людей за многие десятилетия. Но в том-то и состоит наша задача, чтобы отделить шелуху от зерна.
      5. МЕТАФИЗИКА КРАСНОГО
      В зерне же, как мне представляется, находится следующее.
      Во-первых, острое ощущение вселенской динамики, вселенского катастрофизма, который бросает вызов высшему смыслу существования человечества, смыслу Истории. Этот вызов в разных ипостасях Красного Смысла раскрывает себя по-разному. Та же дерзкая мысль ранних Стругацких (позже отказавшихся от самих себя, подобно Быкову и Астафьеву) о возможности силами людей преодолеть схлопывание Вселенной, предсказанное астрофизиками второй половины ХХ века и прежде всего Зельдовичем, ближе к высокому Красному Смыслу, чем десять томов правоверно-умеренно-патриотичного Подберезкина.
      Человек как строитель Космоса и вершитель предельных космических судеб — вот человек Красного Смысла. Здесь — стык этого Смысла с разными вариантами богостроительства — от Горького и Луначарского до Богданова и Ильенкова. Говоря о последних двух, не могу не отметить другой вариант борьбы с космическим роком. И Богданов, и Ильенков не знали о модели схлопывающейся Вселенной. Их вариант космизма выбрал своим врагом рок второго закона термодинамики — остывание Вселенной. Поразительно, как оба они, обсуждая конечные цели человечества, приходят к идее великого космического пожара, раздутого для того, чтобы преодолеть надвигающийся холод “пространства бесполого”. Ну как тут не вспомнить Блока с его неверно понимаемым: “Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови, Господи, благослови!” Это не имело никакого отношения к погромам и экспроприациям, это было совсем, совсем о другом.
      Отмечу при этом, что нео-гегельянец Ильенков, последовательный “проникатель” в “Капитал” Маркса, и нео-кантианец, антимарксист Богданов, — во всем остальном были диаметрально противоположны. Тем более внимательно надо относиться к сходству там, где все начинено антагонизмом по другим интеллектуальным позициям.
      Во-вторых, оптимистическое (у ранних Стругацких) и пессимистическое (у упомянутых “огнепоклонников”) ощущение бого- и космо-строительной роли человечества продлевает христианскую близость твари и Творца до уровня соучастия человека в огромном и непомерном. Да, именно до ключевого, способного повернуть эсхатологическую судьбу мира, Со-Участия. Для того, чтобы это соучастие стало возможным, человек, в его очевидной малости по отношению к безмерности времени и пространства, должен стать “третьей силой”, бесконечно значимой песчинкой на весах равновесия двух антагонистических борющихся сил — Добра и Зла. Света и… даже не Тьмы, а именно Черноты, антиСвета.
      Такой дуализм, на первый взгляд, глубоко противоречит монизму основных мировых религий и возвращает к манихейству. Но это не так. Да, Красный Смысл неизбежно вводит эсхатологическую непредсказуемость, возможность окончательной победы Черноты над Светом, Зла над Добром. Но он не размывает и не перевертывает при этом соотношений, не делает Зло Добром, не молится Черноте. Он, напротив, создает предельную ситуацию человекозначимости и мобилизованности высшего человеческого начала на борьбу со злом.
      При всем уважении к христианству, могу сказать, что эта конфессия, и в том числе ее метафизически глубочайшая модификация — Православие, — не может создать тех мобилизационных напряжений в борьбе со Злом, которые создает Красный Смысл, красная дуалистическая метафизика. Для христианина Дьявол — это заблуждение, “обезьяна Господа Бога”, тот, кто не может построить Черный замок, ибо нет у него своей строительной самости. Для красного метафизика, видевшего Хатынь и Освенцим, Черный замок реален, материализован, Зло творчески состоятельно и автономно, его конечная победа возможна. Возможна черная дыра Истории и ее высшее выражение — пожранная субстанция Вселенной, превращенная в тотальную Черноту. И все это базируется не на проблематичных откровениях, а на том, что может сегодня дать наука на ее переднем крае, — там, где она (как это кому-то не покажется странным) всегда оперирует не только истиной, но и Смыслом.
      И повторю, возможность конечной победы Зла означает не капитуляцию перед ним, но, напротив, требование предельной и последней мобилизации, дабы не допустить высшей Катастрофы.
      В-третьих, мобилизационный красный дуализм неизбежно пересекается с предельным антифашизмом. Это неизбежно вообще. И это вдвойне неизбежно, если мы занимаемся стыком российской истории и Красного Смысла. Для Красного Смысла Вторая мировая война, будучи Великой Отечественной, не перестает быть мировой и космической. Это первая, но не последняя из предельных войн, которые начались. Это война, где Зло назвало себя и прямо пошло под черным знаменем смерти. Война, где противник восславил Ад и доказал, что способен строить Черные замки.
      Катастрофа СССР как красной империи началась с того, что величайшее из событий реальной Красной истории оказалось извращено и принижено. Ему не был придан главный, Бытийный смысл. Впрочем, это касается не только коммунистов, которые, выиграв войну, проиграли мир, ибо не сумели постигнуть, в силу идеологических запретов на мышление, ЧТО победили и КАК жить дальше, встретившись с такой Чернотой. Это в еще большей степени касается европейских либералов, не только не извлекших уроков из “Черного взрыва” 20-40-х годов, но и проявивших готовность сотрудничать с Чернотой, борясь со своим вчерашним союзником и спасителем.
      Это заигрывание с Чернотой, глубокое демобилизационное усилие, начавшееся неореализмом с его воспеванием “просто жизни” (борьба якобы с тоталитарной героизацией, а на деле героизмом вообще), перешло в потребительское общество, в фактическую дегуманизацию в объятиях весьма двусмысленного и не такого уж игрушечного постмодернизма.
      Попытка многих наших патриотов принизить онтологический статус красной победы, возложить миссию победителя на некоего “просто солдата Отечества”, — та же смысловая эрозия, приведшая к крушению нашей смысло-существовательной территории. Германия воевала с Российской империей в 1914-1917 гг. Не было “вырезания элиты”, командовали офицеры Генерального штаба с передаваемым по наследству воинским умением, был православный, не прошедший через “красное колесо” народ, был не звон колоколов в некоторых храмах и отдельные патриотические фильмы, как в 1941г., а звон “сорока сороков” и шквал патриотической агитации. Немцы не были всесильной мобилизационной Черной империей, англичане и французы воевали с ними всерьез на Ипре и под Верденом. И все же русские проиграли ту войну, и следствием была революция. Усеченные патриотические модели не могут объяснить, почему “травмированная” Красная Россия победила противника, многократно превосходящего по силам ту Германию, перед которой Белая Россия спасовала.
      Не хочу умалять роль патриотизма и осознания войны как войны за Отечество. Но сводить все к этому нельзя. Нельзя восстановить осевой Красный Смысл, убрав онтологический статус той Великой победы. И уж тем более нельзя, смешно, глупо, преступно пытаться восстановить Красную империю, заигрывая с Чернотой, любуясь умниками из Ваффен СС, грезя о Евразии Тириара. Нельзя играть такими вещами. Нельзя верить во всех богов, исповедовать сразу все истины и все смыслы! Это и есть опасная дорога в никуда, химера постмодернистской игры. Тут — или-или. Красное выбирает вечный, онтологический бой с накапливанием сил для последней эсхатологической схватки со Злом с ее непредсказуемым исходом.
      В-четвертых, необходимо четко отделить красный дуализм с его предельным светопочитанием не только от сатанизма, но и от гностиков. И сразу разобраться с противопоставлением духовности и материализма. Красное основано на предельном сочетании материализма и духовности, а не на противопоставлении одного другому. Материя для Красного не есть низшее. Красный дуалистический миф базируется на столкновении Тьмы со Светом. При этом, парируя атаку Тьмы, Свет выдвинул против Тьмы высшее, что он мог — “просветленную материю”. Эта материя — “Брестская крепость” Света. Внедрение в нее Тьмы привело к тому, что материя Высшая и Совершенная превратилась в материю тленную.
      Окончательная задача Света — очистить материю перед последней схваткой, бороться за спасение материи как высшего начала (разумеется, материи просветленной, в пределе представляющей собой не огонь Богданова и Ильенкова, а сверхконцентрированный Свет особого типа и качества). Враг Света и человечества пытается убедить человечество — как сверхзначимый фактор Света — в том, что оно должно уйти из тленной материи. Удайся ему эта онтологическая провокация, победи гностицизм с его псевдоуходом из материи — и эсхатология попадет в Черную ловушку. Поэтому борьба с гностицизмом (и его высшей, фашистской, откровенно или почти откровенно манифестирующей Черноту ипостасью) является важнейшей миссией красного дуализма.
      В-пятых, Красное тождественно самой разной мобилизационности, от онтологической до политической. Оно означает “перегрев” Души, взявшей на себя в этом раскаленном особом качестве высшие функции Духа. Это неустойчивое, очень хрупкое, но единственно возможное для человеческой сверхмобилизации состояние. В этом особом состоянии совмещаются аскетизм и любовь к жизни. Жизнь не обесценивается, она поднимается до мистерии и наполняется сверхзначением Души. Поэтому и накал, и одновременно ценимость жизни — в Красном выше, чем во всех остальных мыслимых метафизиках. А поскольку Душа и Время в высшем плане тождественны, то перенакаленная Душа — это одновременно преображенное, взвихренное Время. Красный дуализм соотносит это не с Сатурном и Хроносом, а с другим, живительным и претворенным, метафизическим ликом Времени.
      Однако снять полностью в красном метафизику революции, теологию революции тоже невозможно. Революция осмысливается Красным как война Света за претворение, освобождение, очищение материи. Фраза “революция пожирает своих детей”, адресующая к Хроносу, вовсе не бессмысленна, хотя, конечно, не исчерпывает и малой доли реального значения красного понимания строительной роли особого времени (достаточно много об этой роли времени было сказано, в частности, известным отечественным астрофизиком Козыревым).
      В-шестых, из вышесказанного вытекает История как Сверхценность. Красное не просто признает историю (великую роль которой отрицает любая система изначального рая, любая метафизика традиционализма и, уж, конечно, вся игра фашистов с так называемой Примордиальной традицией). В своем историзме Красное созвучно христианству, которое впервые поставило историю на пьедестал. Но в христианстве есть уровень внеисторического. В нем обещано снятие времени. В красной метафизике время не снимается, а освобождается и претворяется. Как и материя. Это существенное отличие, которое не надо ни демонизировать, ни игнорировать, крича о близости того, что родственно, но далеко не тождественно.
      В-седьмых, все вышесказанное уже предопределяет понимание Красным значимости нового гуманизма. В сущности, все Красное и есть последний и предельный метафизический шанс гуманизма. Как Черное — есть последовательная и последняя надежда Зла на то, что с гуманизмом будет покончено. При этом гуманизм понимается Красным как высшее поднятие человеческой роли, ее возвышение до роли космической и сверхкосмической, до соратничества с самыми высшими ипостасями Света. Соратничества — а не всего лишь сопричастности, при заранее предопределенном исходе эсхатологических схваток. Судьба мира может быть решена человеком. Каким? Это следующий вопрос, раскрывающий специфику Красного Смысла.
      Итак, в-восьмых, Красный Смысл, возвышая человека, говорит о новом человеке. Это опасная тема! Тема, где Красное и Черное, действительно, формально начинают соприкасаться. Но для Черного новый человек (фактически — сверхзверечеловек, то есть Антихрист) есть одновременно высший концентрат антигуманного. В нем нет и не может быть любви, то есть Света. Новый человек красной метафизики — это одновременно сверхконцентрация любви и того гуманизма, который сам обновляется в новой “светоантропологии”.
      Трансформация материи и культ высшей и просветленной материи не могут в метафизике человекоподнятия не соотноситься с темой личностного телесного бессмертия. Но речь идет не о телесном воскрешении, как у Н.Федорова, а скорее, о том, что размыто просвечивает в христианской мистике. Например, в знаменитом высказывании апостола Павла о том, что некто посетил седьмое небо, и что, возможно, это посещение было телесным.
      При этом Красное настаивает на решающей роли в телесных трансмутациях… разума, сверхсознания, высших человеческих функций. Новые возможности разума, соединенные с перегревом души и ее высшей инобытийностью, как раз и представляют фундамент слияния идеи нового человека и идеи нового гуманизма. Без этого раскрытия и этой взаимозависимости идея нового человека вообще излишне абстрактна. Каждая секта, и уж тем более каждая мировая религия, называют своего приверженца, адепта и посвященного “новым человеком”. И тут, как говорится, “конкретизация обязательна”.
 
      В одной статье трудно даже перечислить все проблемы и ипостаси Красного Смысла. Единственное, что здесь хотелось обозначить — этот Смысл существует, он более чем реален, и он не антагонистичен ни другим традиционным российским смыслам, ни гуманизму вообще в высшем его понимании. Красная звезда не является перевернутым символом, диким оскалом сатанического козла. Не является она и простым подобием знаков любой классической эзотерики, заявляющей предсказанность конечного исхода, то есть сопричастность человека Высшему, но без его решающей роли в метафизической схватке.
      В обычной, стабильной ситуации занятие данной темой — удел специалистов по смыслам. Но сегодня, и это я хотел подчеркнуть прежде всего, поставленный вопрос оказывается одновременно вопросом оправдания Отечества, которое, как ему говорят, семьдесят лет своей истории возложило на алтарь банальности, неумности, неглубокости, а возможно — и чего-то похуже. Кто и зачем это говорит? Те, кто правили этим Именем, пользовались от этого Имени всем, что дает власть, душили и давили за лишнюю сотку приусадебного участка или одно неосторожное слово, а потом, так и не поняв ничего в тайне Власти и Имени, обрушили державшуюся на Имени страну? А теперь хотят, убив Имя и превратив его в фарс, въехать в очередной передел собственности на ностальгийных пошлостях и доверчивости уже дважды обманутых ими людей?
      Этому не бывать. Как не бывать и навязываемому нашему Отечеству комплексу неполноценности: мол, “якшалась девка Бог знает с кем”. Тайна великой любви существует. Как существует и величие Смысла. Раскрыть их — дело тех, кто не привык использовать Имена в качестве “дойных коров”. Для кого Смысл значимее всякого рода околовластных вкусных вещей.
      Вначале — этим Смыслом повели в бой. Потом его оглупили. Потом отняли. Теперь еще более оглупляют, и в этом мертвенно-фарсовом облике пытаются возвратить обществу, чтобы добить окончательно. Точно знаю — не выйдет.
      Совершенно не нужно, чтобы потерянный Смысл вновь возвращался стране как Власть. Это может произойти — при некотором, очень неблагоприятном развитии событий. И безо всякой КПРФ. Но форма воскресения данного Смысла и соединения с ним Существования страны должна быть найдена и будет найдена. Пока есть “дура девка” и “абы с кем”, не будет ни ценностного ядра, ни значимой исторической личности, а значит, и страны не будет. Лозунгами, заклинаниями и мелкими льстивыми оговорками здесь не отделаешься. Это Россия! Здесь к Смыслу особый счет. Несмотря на все, нами пережитое, это все-таки все еще так.

      Владимир Винников
      Первый толчок фондового кризиса, словно цунами, прокатившийся по миру на прошлой неделе, скорее всего, будет не последним — об этом заявляют все более-менее беспристрастные аналитики. Напряжение внутри мировой экономической системы достигло запредельной силы за счет постоянной закачки на рынок производных ценных бумаг, так называемых финансовых дериватов, что позволяет предрекать потрясения, сравнимые с “великой депрессией” 30-х годов, выходом из которой, уже по привычке, может оказаться мировая война.
      Но это — перспектива достаточно отдаленная. Пока же фондовый рынок, на который за последние два-три года устремились гигантские спекулятивные средства с рухнувших товарных рынков (в этом ряду оказался не так давно и рынок недвижимости), оценивает свои потери в среднем на 4-7% стоимости (порядка 1-1,5 трлн. долларов США). Особенно сильно задетыми оказались американский и европейский секторы мировой фондовой биржи, понесшие львиную долю (до 80%) убытков.
      Динамика этого потрясения вызвала, само собой, нешуточную озабоченность и быструю реакцию у правительств экономически развитых стран мира, причем согласованным действиям в международном масштабе они предпочли минимизацию потерь для национальной экономики — все-таки своя рубашка ближе к телу. Только из страны Россиянии донесся довольный голос самых умных и ответственных ее людей: вот, и мы наконец-то встроились в мировую экономику!
      Трудно понять, откуда подобное холопство у, казалось бы, цивилизованнейших западников и либералов типа Чубайса, Немцова или Гайдара? Или Россия здесь все-таки не при чем, и уважаемые либералы судят о других по себе? Ведь радоваться тому, что получил от господина плеткой по мордасам или “фейсом об тэйбл” свойственно только холопу. Любимый демократами доктор Зигмунд Фрейд не только квалифицировал бы подобную реакцию как мазохизм, но и не преминул меланхолично заметить, что мазохизм по отношению к Западу сочетается у данных млекопитающих особей с явным садизмом по отношению к русскому народу, а такой садомазохизм есть типичная психическая перверсия.
      Странно думать, что люди с психологией комплексующих холопов так или иначе участвуют в управлении великой страной. Но ведь именно они почему-то громче всех кричали о свободе и ценности личности — видимо, их внутренние сомнения в собственной свободе и ценности своей личности тем самым слегка заглушались.
      Впрочем, дело, конечно, не в потемках этих, совершенно чужих для нас, душ. Дело в том, что наша Родина их стараниями не готова ни к кризису, в котором она уже несет самые гигантские, сравнительно с другими странами, потери (чего стоят “цветочки” вдруг возникшей ненависти американского сената к Газпрому и каковы еще будут “ягодки”?!), ни — тем более — к грядущей, пока еще гипотетической, войне. Впрочем, не совсем гипотетической — Чечня и Кавказ в целом это показали со всей очевидностью.
      Съездить на мировой рынок за шерстью, чтобы вернуться оттуда не только стриженым, но еще и подцепившим дурную болезнь — вполне логичный результат неолиберального “приобщения к мировой цивилизации”. Своей непостижимой для здравого смысла речью господин Чубайс высек и себя, и весь “курс реформ”. Так что можем поздравить лучшего в мире министра финансов с присвоением внеочередного звания унтер-офицерской вдовы.
      Но есть ли у нас хотя бы политические полковники, не говорю уже о генералах, способные выработать и осуществить иной курс, курс на восстановление и развитие народного хозяйства, на достойное бытие, а не прозябание и вымирание нашего народа? Оппозиция пока договаривается с унтер-офицерской вдовой о совместной жизни… Не пришлось бы ей в окошко прыгать от перспективы подобной женитьбы, как другому гоголевскому персонажу.
      Владимир ВИННИКОВ

      Владислав Шурыгин
      Истерично-заполошный, как цадик перед “стеной плача”, Борис Абрамыч Березовский, захлебываясь от восторга, объявил России о том, что на Кавказе появился новый миротворец, а точнее, “миротворца” — нефтяная труба. Оказывается, она своими округлыми, крепкими формами и насыщенным дорогим содержимым умиротворяюще действует на чеченских боевиков и полевых командиров. При виде ее де сам Басаев поклялся на отрезанном ухе Дудаева не брать более оружия в руки и стать простым учителем в школе, а Салман Радуев просто возрыдал при виде оной трубы обо всех безвинно им убиенных. В общем, с закачкой в трубу первой нефти на Кавказ пришли мир и покой. А то, что на границе с Чечней то и дело милиционеров стреляют и подрывают, так это просто кто-то неудачно примириться пытается. Забыл, понимаешь, нормальный человеческий язык, вот и сигналит взрывами. Горцы — одно слово…
      Радость Березовского можно понять — с открытием трубы в его карманы, а также в карманы его банкиров-содельцев, под нефтяным напором хлынет поток зеленых американских долларов.
      Непонятно только, за кого держит Борис Абрамыч “дорогих россиян”, вещая на всю страну с экрана подобное вранье. Ведь и слепому видно: никаким миром на Кавказе не пахнет. Наоборот — раскручивается маховик гражданской войны в Дагестане. Сообщения оттуда все больше напоминают фронтовые сводки — что ни день, то подрыв мины или обстрел милицейских блокпостов.
      А ведь не грех было бы напомнить господину Березовскому о том, что еще полтора года назад он объявлял об окончании войны и полном примирении с Чечней. Более того — именно Борис Абрамыч был автором проекта “отложенного статуса” Чечни, по которому все вопросы о статусе Чечни-Ичкерии должны были рассматриваться лишь после двухтысячного года. Но не прошло и месяца после того заявления, как чеченцы объявили о своей полной независимости, мягко говоря, наплевав на Бориса Абрамыча и его идею “отложенного статуса”. А далее все полтора последующих года Березовский упорно не замечал этого их вероломства, сосредоточившись на прокладке через Чечню нефтяной трубы из Азербайджана в Новороссийск. И вот теперь, взамен примиряющей чепухи о “статусе”, Борис Абрамыч в худших местечковых традициях гонит очередную ложь о некой миротворческой роли его нефтяной трубы.
      Березовский нагло и неприкрыто лжет. Никакого мира России нефтепровод не принесет и принести не может. Наоборот, он лишь укрепит чеченских боевиков как финансово (процент за транзит и всевозможные хищения нефти), так и политически (у боевиков появляется возможность шантажа Москвы путем перекрытия нефтепровода). Выгоду от этой трубы поимеет лишь узкий круг лиц, приближенных к Березовскому.
      Куда более откровенно и убедительно прозвучало из его уст другое заявление — о том, какое будущее хотел бы видеть в России Березовский. “Либерализация экономики путем дальнейшей политической децентрализации” — таков его лозунг. Для несведущих в терминологии поясняю: это пожирание России по кускам. Причем куски эти должны образоваться вследствие дальнейшего развала страны на удельные княжества.
      Короче, дело труба…
      Владислав ШУРЫГИН

      Андрей Фефелов
      Встреча глав государств в Кишиневе — сколько слов накануне и после, сколько слов… Журналисты, например, обсасывали проблему винных погребов, куда — ах ты Господи! — не стали спускаться бывшие лидеры КПСС, а ныне главы независимых государств. Перемалывали, говорили, пели также о некоем теракте. Какой-то серый помидор в форме службы безопасности Молдовы рассказывал о мифическом персонаже, решившимся отомстить за убитого в “Белом доме” брата. Потом НТВ транслировало изъятие из клозета двух пистолетов, прибывших из Молдовы, и еще неизвестно что…
      Скандал, разразившийся на кишиневском саммите, когда по приглашению Ельцина главы новообразований обрушились на Россию с обвинениями, — иные высоколобые аналитики трактуют не иначе как тонкую ельцинскую интригу… Все затеяно было якобы для того, чтобы подставить готовившего встречу Черномырдина — этого зарвавшегося премьера, новоявленного претендента в президенты…
      Иные наблюдатели, соизмеряя масштаб происходящего, сетуют, разводят руками — провалилась-де ельцинская политика на пространстве СНГ.
      И никто не хочет признавать очевидного факта — кишиневская встреча — это убедительная крупномасштабная победа политики Ельцина в СНГ. Ибо, если задаться вопросом — что же такое политика Ельцина по отношению к постсоветскому пространству, мы увидим последовательную линию этой политики на разрушение этого самого пространства. Уничтожив СССР, Ельцин стал упираться руками, ногами и прочими частями тела, тормозя процесс объединения России с той же, например, Белоруссией.
      Да уж, Борис Николаевич, выполняя волю США, отлично справляется с задачей развода бывших советских республик. Правящая группировка делает все возможное и невозможное для того, чтобы не произошло малейшего движения на воссоединение. Реинтеграционная задача упирается в череду информационных провокаций, дипломатических блеяний, а то и открытое нежелание правителей России решать проблему как таковую.
      И результат такой политики потрясающе успешен. Вокруг России сформирован пояс “самостийных”, к тому же агрессивно, антироссийски настроенных государств, на полном ходу встревающих во враждебные России геополитические альянсы. Вице-премьер Серов назвал кишиневскую встречу победой российской дипломатии. Да, это действительно, победа козыревско-примаковской дипломатии, озадаченной обслуживанием американских интересов в СНГ и особенно на Ближнем Востоке…
      То, что Ельцин “сдал” приднестровский форпост России и как “гарант стабильности” выступил за “единую и неделимую Молдову” — этот факт тоже не следует трактовать с наивной поспешностью. Конечно, можно было бы в связи с этим назвать Ельцина в свете “единой и неделимой Молдовы”, скажем, недоумком, но ведь это не так: он отлично знает свое дело и блистательно выполняет геополитическую задачу нашего противника, добиваясь того, чтобы интеграция на пространстве одной шестой была в принципе невозможна.
      Поаплодируем Ельцину!..
      Андрей ФЕФЕЛОВ

      Георгий Судовцев
      “Будущее России прирастать будет Сибирью”,- писал два с половиной века назад гениальный сын России Михайла Ломоносов. Не знал поморский самородок, что без Сибири нет будущего у всего мира — не только у любимой им России. Не знал автор трактата о сбережении и умножении русского народа, что будут вымирать его соотечественники по миллиону человек в год, а рожать станет некому и незачем — уже пошла в Калужской и Тверской областях американская программа стерилизации наших женщин…
      Вот и “безгалстучная” встреча Ельцина с Хасимото (хотя фотографии действующих лиц и исполнителей при галстуках существуют) ясно продемонстрировала технологию “отщипывания по кусочку” от нашего государства. Спору нет, взаимоотношения с Японией урегулировать необходимо — точно так же, как нельзя было закрывать глаза на возникшую с демократической подачи проблему “независимой Ичкерии”. Вопрос в другом — как это делать.
      Судя по всему, предполагаемое “прямое президентское правление” на доведенных нищетой до отчаяния Курильских островах — некий аналог “бесстатусной Чечни”, доведенной до ярости бомбардировками Грозного и “зачисткой” сел в сочетании с приостановкой боевых действий в самые критические для дудаевских боевиков моменты. Налицо будет вывод какой-то территории нашего государства за рамки понятия “территориальной целостности” — например, признание Южных Курил “территорией, после распада СССР находящейся под управлением Российской Федерации”, или еще какой-нибудь казуистический вывод, “подтверждающий права” Японии на эту землю.
      Подоплека происходящей сдачи позиций ясна: режиму нужны деньги, а деньги у Японии есть (золотовалютные активы исчисляются астрономической суммой в 8 трлн. долларов, половину из которых составляют американские долговые обязательства). Но надо же понимать ситуацию! Японцы рано или поздно должны будут предъявить Америке счета к оплате — нельзя же кредитовать победителей вечно, а те заплатить по ним не то, что не способны, а просто считают это излишним, исподволь прививая, даже в своем кино, ненависть к “узкоглазым”. Кроме того, в затылок Японии дышит континентальный Китай, уже на деле реализующий “японскую мечту” о “Великой зоне сопроцветания Восточной Азии”. В таких условиях японцы, конечно, не могут “терять лицо” и демонстрировать собственную военно-политическую слабость, но надо дать им возможность, сохраняя это лицо в крупномасштабных инвестиционных проектах, отказаться от притязаний на суверенитет над Южными Курилами.
      А наши архистратиги, похоже, вдохновленные плодами чеченского опыта, принесшего их отпрыскам импортные машинки, а самим — постоянные источники необлагаемых налогами доходов, готовы его повторить и на Тихом океане…
      Между прочим, Хасимото связан обещаниями вернуть Южные Курилы Японии до 2000 года. На эту же дату намечено подписание российско-японского мирного договора. Тогда же должны состояться и президентские выборы в России… Такое вот совпаденьице, тройной морской узел на снятые галстучки.
      Георгий СУДОВЦЕВ

      Денис Тукмаков
      На прошлой неделе прошел визит китайского президента Цзяня Цзэминя в США. В последний раз главы этих государств встречались 12 лет назад. Тогда расстановка сил в мире была иной. 1985 год: Китай — на третьих ролях, ведущие державы, СССР и США, делят весь мир между собой. У нас — сильные ракеты, пол-Европы и “младшие братья” по всей Земле. Китай — лишь один из них.
      Но за какой-то десяток лет, растеряв все свое могущество, мы оказались на задворках мира, наши ракеты заржавели, а союзники разбежались. Зато буре потрясений не удалось потопить корабль, держащийся на плаву уже пять тысяч лет. Гениальный талант китайцев — ассимилировать все приходящие извне нововведения, превращать чуждое в свое — в XX веке проявляется с полным блеском: социализм — так китайский, реформы — так без изменения стратегического курса партии. И теперь надменная Америка, усталая Европа, униженная Россия и выбившиеся из сил “восточные драконы” с изумлением наблюдают рождение новой сверхдержавы, у которой — колоссальные человеческие и природные ресурсы, и рост производства — 10% в год на протяжении последних 17 лет да еще третий в мире (пока) ядерный потенциал.
      И сегодня мы вынуждены констатировать: судьба XXI века будет решаться не на Русской возвышенности или в сибирских лесах, а далеко на Юго-Востоке, на чужих берегах Тихого океана. Минувшая американо-китайская встреча в Вашингтоне была разговором двух равных держав, готовящихся к скорому новому переделу мира.
      О чем же они договаривались? О торговле: Штаты, признавая китайский рынок самым многообещающим для своей экономики, просили пустить их поторговать. Китай не торопится, выбирает только лакомые куски, набивает кошелек многомиллиардными инвестициями и потихоньку заполняет американский рынок своими товарами. И ни слова о кредитах; Китай богат: на следующий день после переговоров он купил у “Боинга” 50 самолетов за 3 миллиарда долларов.
      Еще говорили о ядерных технологиях. Китай согласился подписать Договор о нераспространении ядерного оружия и в обмен получил доступ к американским технологиям атомных электростанций. Кто скажет, что Китай уступил?
      Была затронута и излюбленная тема американцев — демсвободы и соблюдение прав. И вот тут Клинтон был не похож сам на себя. “Почему вы не требуете свободы китайским диссидентам?”- спрашивают его на пресс-конференции. Ответ Клинтона свелся к тому, что на встрече были более важные темы для обсуждения. “Как можете вы закрывать глаза на Тяньаньмэнь?”- задают ему вопрос. В ответ президент США бормочет что-то невнятное о “фундаментальных различиях” двух стран. А о проблеме Тайваня он вообще заявил, что это — чисто китайское дело, пусть, мол, сами договариваются.
      Цзянь Цзэминь на пресс-конференции был более откровенен: изгнанный из Китая еще в 1959 году тибетский религиозный лидер Далай Лама XIV — обыкновенный сеператист, пытающийся расчленить Родину; виновность политзаключенных решает не президент, а Верховный судья Китая; и вообще: “концепции демократии и прав человека — вещи относительные и специфические, устанавливаемые в разных странах по-разному”.
      Зашла на пресс-конференции речь и о России. Оба президента сделали реверансы в нашу сторону, Клинтон проговорил дежурную фразу о сильной российской демократии и выздоровлении нашей экономики и закончил словами об обязательном сотрудничестве США, Китая и России в международных делах. Но эти слова плохо сочетались с совместным решением сторон о четырехсторонних корейских переговорах (в них будут участвовать обе Кореи, США и Китай — остальным вход заказан).
      Американские “ястребы” когда-то смеялись над китайской армией, называя ее “самым большим военным музеем в мире”, но широкомасштабные учения ВМФ Китая у берегов Тайваня в прошлом году остудили их горячие головы. Американцы развлекались в многочисленных “Чайна-таунах” по всей своей стране, а теперь кусают локти: преданные исторической родине “хуацяо” в одной только Калифорнии владеют 8% собственности. Наконец, даже на этой пресс-конференции Цзянь Цзэминь и китайские журналисты общались исключительно на родном языке, да так, что их не успевали переводить, что ставило хозяев-американцев в совершенно идиотское положение. Сейчас Китай и США расшаркиваются в заверениях о дружбе. Но мы-то хорошо знаем: двум сверхдержавам никогда не ужиться вместе.
      Денис ТУКМАКОВ

      Николай Анисин
      27 октября Ельцин надумал показать кузькину мать своим внутренним врагам и подписал указ: “О комиссии при президенте РФ по противодействию политическому экстремизму в России”.
      За пять дней до появления этого указа лидеры думской оппозиции дружным вставанием из-за стола благоговейно приветствовали пригласившего их в Кремль Ельцина. Сам же Ельцин в ответ почтительно обратился к Зюганову, Рыжкову и Харитонову по имени-отчеству и предложил им впредь совместно заседать за “круглым столом”. Предложение, как мы знаем, было с благодарностью принято, что автоматически превратило оппозиционеров в Думе из врагов режима в его партнеров.
      Ни Зюганову с КПРФ, ни Рыжкову с НПСР, ни Харитонову с Аграрной партией политический экстремизм теперь никак не припишешь, и им с новорожденной комиссией при президенте сталкиваться не придется. А кому с ней предстоит иметь дело? Тому, разумеется, кто подпадает под определение политэкстремиста. А кто это — установить нетрудно. Достаточно полистать труды так называемого Московского антифашистского центра (МАЦ), скромные рекомендации которого являются руководством к действию для администрации президента РФ. Итак, кого же МАЦ считает политэкстремистами и с кем президентская комиссия должна бороться?
      Если открыть оплаченную МАЦ книгу “Политический экстремизм в России”, то в разделе “Биографии” можно увидеть самые разные фамилии — от коммуниста Виктора Анпилова до националиста Николая Павлова, от рок-певца Егора Летова до генерала Виктора Филатова.
      Скульптор Вячеслав Клыков и художник Илья Глазунов среди названных в книге экстремистов не значатся. Но объявить их таковыми ничего не стоит, ибо теоретики МАЦа считают экстремистской пропаганду восстановления самодержавия, а оба вышеназванные деятеля искусства этим грешат.
      К экстремизму теоретики МАЦа причисляют шовинистическую и расистскую пропаганду любого толка и поэтому в их список экстремистских организаций включены все организации со словом “русский”. Состоишь в “Русской партии”, записался в “Союз русского народа” — значит, ты шовинист и экстремист.
      Журналист Александр Минкин ни в одной из прорусских организаций не числится. Но его тоже легко объявить экстремистом, ибо он в последнее время не брезгует писать о преступлениях власть имущих, а, согласно теоретикам МАЦа, резкая критика власти “может провоцировать экстремистские настроения”.
      По установкам “московских антифашистов”, в экстремисты попадает любой из тех, кто не мечтает заседать с Ельциным за “круглым столом”, кто не приемлет ценностей западной демократии и кто недоволен политикой режима. И именно из этих установок и будет исходить учрежденная указом Ельцина комиссия, поскольку других установок по экстремизму в России не существует.
      У всех указов Ельцина есть одно приятное свойство — они никогда не выполняются. Указ о комиссии по политэкстремизму вряд ли ожидает иная участь. Придушить несогласных с политикой режима и недовольных ею у комиссии не выйдет. Но нервы потрепать она способна многим, отказывая в регистрации разным организациям, затыкая рот отдельным политикам и общественным деятелям и толкая местные власти к отлову распространителей оппозиционной прессы. Но у пострадавших от комиссии будет надежда утешиться. То есть воспользоваться одним из выводом МАЦа о том, что экстремизм предполагает использование насилия для достижения политических целей, и подвести под суд истинных экстремистов — автора указа, зам.главы президентской администрации Савостьянова и председателя комиссии, министра юстиции Степашина, которые, работая в ФСБ, развязали войну в Чечне. Если бы в Грозном не появились завербованные Степашиным и Савостьяновым танкисты, если бы ФСБ не санкционировала бомбардировки чеченских городов и сел, Дудаева некому было бы защищать. Использование нынешними борцами с экстремизмом насилия против прогнившей дудаевской власти дало ей тысячи сторонников и привело к кровавому побоищу, за что и господин Степашин, и господин Савостьянов должны предстать перед судом — как требует того установки Московского антифашистского центра.
      Николай АНИСИН

      Владимир Бондаренко
      Давно замечено великим людьми: все беды в России от либеральной интеллигенции. И даже дело далеко не в ее пятом пункте. Ну какой пятый пункт, к примеру, у Юрия Карякина с его “одуревшей Россией”? Или у пианиста Николая Петрова, прославившегося своим призывом бить канделябрами противников Ельцина?
      Либеральная интеллигенция породила на Руси нетерпимость к инакомыслящим…
      Как только дают слово либеральной гуманитарной интеллигенции, из ее уст раздается: убить, повесить, расстрелять!.. С пеной у рта наши “плюралисты” по-прежнему вопят:” Раздавите гадину!..”
      Государство на деньги налогоплательщиков, куда входят и тридцать с лишним миллионов граждан, проголосовавших против Ельцина, значит на наши с вами, читатель, кровные деньги, создает телеканал “Культура” и назначает руководителем канала Михаила Ефимовича Швыдкого, прославившегося прежде всего тем, что он активно лоббировал немцам, противопоставив позицию российского министерства культуры Государственной думе и ее закону о перемещенных культурных ценностях. Михаил Ефимович от лица нашего с вами государства формирует попечительский совет. Это их ответ, либеральной интеллигенции, на призыв к согласию…
      В попечительский совет вошли многие известные талантливые деятели культуры. Одних я очень ценю, других презираю, к третьим равнодушен, но в расколотом мире российской культуры для государственного телевизионного канала существует лишь одна ветвь — либерально-космополитическая… Попечительский совет на все сто процентов сформирован из представителей демократической прозападнической интеллигенции. Русская национальная интеллигенция для канала “Культура” не существует ни в каком виде. Может быть, на самом деле патриотическому направлению и похвастаться в культуре нечем?
      Не тут-то было. Не думаю, что член попечительского совета Марк Захаров весомее и талантливее руководителей не менее крупных театральных коллективов, народных артистов Советского Союза Татьяны Дорониной и Николая Губенко. Не думаю, что попечитель-драматург Эдвард Радзинский сделал для нашего театра больше, чем Виктор Розов. В мире музыки имя русского гения Георгия Свиридова предпочтительнее канделяберного пианиста Николая Петрова. Попечитель Фазиль Искандер явно уступит Василию Белову и Валентину Распутину. Киноактер и кинорежиссер Николай Бурляев не уступает в популярности Роллану Быкову. Возраст и заслуги Дмитрия Лихачева мы уважаем, но так же уважаем возраст и заслуги Серея Михалкова…
      Но хватит играть в перетягивание каната и определять, за каким из направлений — патриотическим или либералистическим — больше громких имен. Русскую национальную культуру грубо вышвырнули — в год мира и согласия — за пределы государственного телеканала “Культура”!
      Разве этого не видел президент Ельцин, ставший главным попечителем совета? Разве не замечали премьер Черномырдин и руководитель государственного телевидения Николай Сванидзе?
      Не случайно на открытие телеканала “Культура” в музей имени Пушкина не были приглашены представители Союза писателей России, Союза художников России, а выступали все те же — Вознесенский, Горин и другая русскоязычная компания. Не случайно на открытии ни разу не было произнесено слов о русской культуре. От премьера Черномырдина, как-то вслух заявившего, что он говорит на российском языке, до самого Михаила Ефимовича Швыдкого — все говорили исключительно о культуре российской.
      Среди моих друзей — татарский поэт Равиль Бухараев, якутский прозаик Николай Лугинов, я чрезвычайно ценю башкира Мустая Карима и нивха Володю Санги… Вот это и есть российская культура, состоящая из якутской, карельской, татарской, осетинской и других…
      Но у меня есть официальное предложение к правительству России и лично к президенту России: в рамках пропаганды российской культуры на государственном телеканале “Культура” ввести ежедневный “Час русской культуры” и организовать отдельный попечительский совет этого часа в составе Виктора Сергеевича Розова, Сергея Владимировича Михалкова, Татьяны Васильевны Дорониной, Николая Николаевича Губенко, Ильи Сергеевича Глазунова, Вячеслава Михайловича Клыкова, Георгия Васильевича Свиридова, Феликса Феодосьевича Кузнецова, Валентина Григорьевича Распутина, Игоря Ростиславовича Шафаревича, Николая Петровича Бурляева и Валерия Николаевича Ганичева.
      Не будет этого “Часа русской культуры” — и мы никогда не увидим на канале “Культура” кинофильмов Бурляева и Говорухина, Бондарчука и Губенко, Пырьева и Шукшина, не услышим стихов Рубцова и Передреева, Павла Васильева и Бориса Корнилова, Юрия Кузнецова и Николая Тряпкина, нам не споют Татьяна Петрова и Евгения Смольянинова, телезрителей не допустят до встреч с современными русскими художниками-реалистами, они не узнают, что думают о поэзии Тютчева Вадим Кожинов и о судьбе Есенина Станислав Куняев…
      Я обращаюсь и к Государственной думе: поддержите предложение об организации “Часа русской культуры”. Ей-Богу, и российская многонациональная культура, и русскоязычная культура от этого только выиграют. Иначе так и останется пятый канал пятой враждебной колонной, добивающей русскую духовность и русское самосознание.
      Владимир БОНДАРЕНКО

      Александр Дугин
      1. ОСНОВЫ ГЕОПОЛИТИКИ
      Как геополитическая конструкция СССР строго соответствовал континентальной массе, Heartland’у, Евразии, “геополитической оси истории”.
      Запад как геополитическая антитеза СССР являлся воплощением “морского строя”, “Мирового Острова” (в терминологии Спикмена), противостоящим во всех своих ипостасях Евразии.
      На этом объективном дуализме основана главная демаркационная, силовая линия новейшей истории, взятой в геополитическом срезе.
      Ключом к геополитическому объяснению современного этапа мировой истории (ХХ век) является утверждение неснимаемого, радикального, многоуровневого, комплексного противостояния между “силами Суши” (Россия, позже СССР) и “силами Моря” (Англия+Франция, позже США).
      Падение СССР в геополитической перспективе означает падение “сил Суши”, их тотальный проигрыш перед лицом “сил Моря”.
      Если бы советское общество отнеслось к СССР и странам Варшавского Договора как к чисто геополитической, континентальной реальности, органически сложившейся по воле объективных пространственных законов, то любые идеологические перемены или политико-экономические реформы заведомо проходили бы в строгих рамках сохранения (а желательно увеличения, наращивания) всего геополитического потенциала Евразии, всей полноты пространственного контроля над регионами Суши.
      2. ПОРАЖЕНИЕ СУШИ
      Геополитическое объяснение гибели СССР, таким образом, заведомо выносится за скобки привычных интерпретаций, делающих упор только на идеологию или экономику.
      Самым простым объяснением было бы утверждение, что руководство СССР было каким-то образом (каким?) перевербовано в агентов альтернативного геополитического лагеря, перешло на службу “сил Моря”. Но такая перспектива представляется фантасмагорией. Как группа людей, контролировавших стратегически и геополитически половину мира, вошедших на вершину власти именно в евразийском государстве и, отстаивая “силы Суши”, вдруг внезапно, в одночасье круто изменила свои убеждения и предала все свое достояние врагу? Такой поворот событий мог бы иметь место в тех геополитических конструкциях, которые занимают промежуточное положение между “силами Суши” и ”силами Моря”, в “береговых зонах”, на которые действуют, как правило, два вектора — извне с “Моря” и изнутри с “Суши”. Здесь можно допустить, что политическая верхушка может в какой-то момент предпочесть тот или иной геополитический вектор, выбрав себе одну из двух возможностей вопреки другой. Но у СССР как государственного выражения Суши, Евразии, никакого выбора не было. Суша — это не береговая зона. Суша не может выбирать что-то одно из двух. Она есть только то, что она есть, а следовательно, она в некотором смысле обречена на свой собственный геополитический и цивилизационный путь.
      Переход от объективно евразийского курса к пособничеству атлантизму в советском руководстве не мог осуществиться осознанно и прямо, так как подобный шаг настолько противоестествен, что даже самая черная душа предателя вряд ли является подходящим местом для столь парадоксального суицидального решения, а коллективность руководства СССР исключает решающую роль личности в этом вопросе.
      Совершенно очевидно, что самоликвидация СССР есть величайшая победа “сил Моря” и триумф “атлантистской агентуры”. Но чтобы загипнотизировать мозги позднесоветских руководителей, это атлантистское лобби должно было обладать особой концепцией, которая, опираясь на определенный организм влияния, сумела сбить с толку вождей евразийской империи и подтолкнуть их к фатальным шагам, но которая не была бы при этом простым изложением атлантистского видения ситуации, по определению прямо враждебного стратегическим интересам Москвы.
      Что это за концепция?
      3. МИРОВОЕ СООБЩЕСТВО УПРАВЛЯЕМО?
      Одним из любопытных текстов, с которого началась перестройка, была статья советника Горбачева Шахназарова под броским названием “Мировое сообщество управляемо”. Шахназаров прямо говорил о реальности (почти неизбежности) такой перспективы. Статус Шахназарова и официальный тон его публикации не оставлял сомнений в том, что это не частное мнение аналитика, но одна из тем, активно прорабатывавшихся и обсуждавшихся на вершине власти. Иначе в то довольно тоталитарное время и быть не могло.
      Теория “мирового правительства” восходит к религиозным учениям, согласно которым в конце времен “человечество восстановит свое единство, нарушенное с эпохи Вавилонского столпотворения”. Чем ближе к современности, тем более светский, более атеистически-гуманитарный, либеральный характер стали приобретать аналогичные идеи. По мере секуляризации, обмирщения западной цивилизации, утопические теории объединения всех людей в едином государстве становились знаменем гуманизма и, покинув закрытые лаборатории масонских лож, широко распространились в научных, культурных, политических средах европейской, позже — общезападной элиты.
      Для нас важно подчеркнуть, что концепция “единого государства” является отнюдь не экстравагантной гипотезой сомнительных экзотических заговорщиков, но одной из главных тем, стоящих в центре внимания различных элит, — от прагматиков (экономистов, социологов, технократов) через утопистов-гуманистов (ученых, деятелей культуры, социалистов) вплоть до реалистов (политиков, промышленных и финансовых магнатов).
      4. ИНСТРУМЕНТАЛЬНЫЙ МИФ “ЕДИНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА”
      Мондиализм, проект “мирового правительства” как концепция находится в серьезном противоречии с геополитикой как наукой. Хотя в обоих случаях речь идет об оперировании с довольно глобальными категориями и комплексными реальностями — из чего может сложиться ошибочное представление о сходстве подходов — основные принципы в корне различаются. Геополитика начинается и заканчивается утверждением неснимаемого фатального дуализма, “великой войны континентов”, планетарной дуэли двух глобальных типов цивилизаций — “сухопутной” (евразийской) и морской (атлантистской). Этот дуализм порождает диалектику истории как в ее субъектном (человеческом), так и в ее объектном (географическом, ландшафтном) измерении. Следовательно, геополитика основана на утверждении о радикальной несводимости, абсолютной альтернативности этих цивилизационных типов, каждый из которых представляет “мир в себе”, законченную и самодостаточную модель, свой собственный универсальный тип.
      Мондиализм — по крайне мере в теории — напротив, утверждает сущностное “гуманистическое” единство человечества, всякие деления в рамках которого представляются случайными, произвольными и качественно “негативными” явлениями. Следовательно, по мере прогрессивного развития цивилизационные погрешности будут сознательно устраняться “поумневшим” человечеством, которое перейдет вначале в техносферу, что отразится в установлении власти “технократов”, “ученых” и “инженеров”, а позже в “ноосферу”, в особую стадию цивилизации, которая в чем-то напоминает концепции “информационного” или “постиндустриального” общества.
      Совершенно очевидно, что мондиализм и геополитика как две интерпретационные модели конфликтуют друг с другом.
      5. МОНДИАЛИЗМ НА СЛУЖБЕ КРЕМЛЯ
      Если обратиться к истории спецслужб советского периода, то мы сталкиваемся с одним ярчайшим примером того, как столкнулись между собой два концептуальных подхода, интересующих нас в данном случае — мондиализм и геополитика. Речь идет о секретной операции советской разведки по разработке ядерного оружия и получения важнейшей закрытой информации от западных ученых, без которой изготовление советской ядерной бомбы было замедлено или вообще невозможно. В этом сюжете наглядно проявилась тайная логика концептуальной истории. Заметим, что именно с ядерным оружием связана вся система двуполярного послевоенного мира, который был самым грандиозным и внушительным подтверждением именно геополитического объяснения истории: существование двух блоков (точно соответствующих геополитическим полюсам, выделенным уже первыми геополитиками в начале века) связывало воедино целый узел географических, цивилизационных, экономических и идеологических моментов, давая тем самым блистательное подтверждение взглядов геополитиков на логику мировой истории и ее связь с географией.
      Во время Великой Отечественной войны Москва, столица “Суши”, была вынуждена из-за самоубийственного (в геополитическом смысле) поведения Германии Гитлера (война на два фронта) сотрудничать со своим основным геополитическим и идеологическим противником — либеральным капиталистическим Западом (Англией и США). Единственной концептуальной моделью, которая могла хоть как-то оправдать такой противоречивый со всех точек зрения (кроме фактологии Realpolitik) альянс, была мондиалистская модель, идея объединения “гуманного“, “прогрессивного” человечества против “фашистских людоедов” как “видовой аномалии”.
      Итак, среда, наиболее чувствительная к разнообразным версиям мондиализма, стала тем организмом, который обеспечивал концептуальное оформление советско-английского и особенно советско-американского сотрудничества. В СССР все детали мондиалистской операции курировались лично Лаврентием Берия и даже самим Сталиным, который был в курсе мельчайших нюансов всего проекта. Мондиалистские тенденции были напрямую связаны с советской разведкой, с НКВД и, разбирая архивные дела того времени, трудно строго провести черту — где кончаются сферы концептуальных идеологем и начинается вульгарный (научный, политический или военный) шпионаж. И все же эта черта существует. Большинство западных ученых, таких, как Оппенгеймер, Ферми, Эйнштейн, Нильс Бор, согласившихся сотрудничать с СССР в научно-технической сфере, всегда оставались лишь убежденными и искренними мондиалистами, и только некоторые — к примеру, Понтекорво — были настоящими советскими агентами.
      Показателен такой эпизод. В 1943 году Сталин устроил личную встречу с русским ученым академиком Вернадским, убежденным мондиалистом и теоретиком “ноосферы” (кстати, Тейяр де Шарден позаимствовал этот термин именно от него). Вернадский во время разговора выразил уверенность в том, что западные ученые легко откликнутся на любые мондиалистские предложения, от кого бы они ни исходили. Вера в “единое человечество” и “всеобщий прогресс” у Вернадского были настолько велика, что Сталин укорил его в “политической наивности”. Вот в этом состоит главный момент, позволяющий понять соотношение между геополитикой и мондиализмом. Сталин руководствуется исключительно геополитическим подходом. Для него обращение к мондиалистским настроениям ученых (советских и западных) является лишь тактическим прагматическим ходом. Он хочет использовать мондиализм в строго евразийских целях и поручает надзор за всей операцией лично Берия, НКВД, разведке, в том числе Павлу Судоплатову. Позже Судоплатов намекнет в своих мемуарах, что среди советских ученых-ядерщиков также существовала едва заметная для непосвященных демаркационная линия. Одни — такие, как Капица или Вернадский, — были убежденными и искренними мондиалистами (Судоплатов говорит о них как о носителях “дореволюционных манер”). Кстати, надо заметить, что Вернадский, бывший одно время идеологом кадетов, был связан и с масонскими кругами предреволюционной России. Другие — такие, как Курчатов, молодое поколение — были убежденными сталинистами и евразийцами и относились к мондиалистским симпатиям старших товарищей с непониманием.
      Кстати, НКВД использовало в этот период не только мондиализм ученых, но и иные, более экстравагантные его формы — в том числе сионистскую версию мондиализма, утверждающую, что в конце времен все человечество объединится в служении восстановленному с приходом “машиаха” еврейскому государству. Сталин и Берия поставили на службу и это направление в сугубо прикладных, геополитических, евразийских целях, для чего был организован печально известный Еврейский антифашистский комитет Михоэлса, контролируемый прямой агентурой НКВД, в частности, крупнейшим советским разведчиком Хейфицем. Работа с сионистской средой оказала существенную помощь в вопросе о ядерном оружии, дублируя на ином уровне линию обращения к мондиалистским средам. Оппенгеймер и Эйнштейн “разрабатывались” НКВД именно через сионистские каналы.
      После победы над фашизмом, когда снова геополитические и идеологические противоречия между Западом и СССР вышли на первый план, сложная система мондиалистских структур стала сворачиваться Сталиным. И не исключено, что ликвидация Еврейского антифашистского комитета, а равно как и репрессии против некоторых ученых и представителей творческой интеллигенции, в эту эпоху были следствием демонтажа мондиалистской группировки, ставшей в определенный момент ненужной Сталину в его евразийской ориентации. Вероятно, отзвуком этих сложных конспирологических событий была последняя волна сталинского террора, имевшего ярко выраженную антисионистскую направленность.
      Трудно сказать, до какой степени эта мондиалистская сеть была укоренена в советском обществе, в научных средах, в верхних эшелонах НКВД. Но факт остается фактом. В случае с ядерной бомбой и на заре “холодной войны” многие важнейшие события в международной жизни, в противостоянии Запада и Востока, а также в драматических коллизиях и потрясениях политических элит (особенно спецслужб), могут быть объяснены исключительно трениями между геополитическим подходом и мондиалистской ориентацией весомых и интеллектуально значимых социальных групп (в научных, культурных, ведомственных или политических средах).
      6. ПЕРЕЖИВШИЕ БОЛЬШУЮ ЧИСТКУ
      В 60-е годы, в так называемую “оттепель”, мы сталкиваемся с новой идеологической волной, странно напоминающей мондиализм предыдущего периода. Сам строй мысли и дискурса Хрущева постоянно выдает идею сопоставления, сравнения двух цивилизаций — советской (евразийской) и капиталистической (атлантистской) — по материальным параметрам, что имплицитно подразумевает качественную однородность. Лозунг Хрущева “Догнать и перегнать Запад!” (т.е. неявное признание мондиализма, единства цивилизаций, так как любое соревнование может проходить только при наличии общего, единого критерия) является строгой антитезой геополитической, евразийской максимы Иосифа Сталина — “даже самый последний человек социализма выше самого первого человека буржуазного Запада”. У Сталина два мира, не имеющих общего знаменателя, у Хрущева — две версии одного и того же мира, причем лучшее определяется по материальному критерию.
      С оттепелью оживает целый спектр мондиалистской прослойки. Трудно однозначно выяснить, какие центры были здесь первичны. Но, судя по определенным признакам, можно выделить три полюса мондиализма хрущевского времени в обществе, оправляющемся после последних сталинских чисток.
      Во-первых, научные круги физиков-ядерщиков. Здесь фигура академика Сахарова играет ключевую роль. По всем признакам Андрей Дмитриевич Сахаров был тесно связан с мондиалистски ориентированными учеными с самого раннего периода своей научной карьеры, когда над проектом ядерного оружия работали люди с отчетливо выраженными мондиалистскими взглядами.
      Во-вторых, почти наверняка можно утверждать, что кое-какие структуры сохранились в недрах НКВД и после уничтожения аппарата Берии и чисток нового хрущевского режима, осуществленных против предшествующих поколений чекистов. По ряду косвенных признаков можно реконструировать связь этих чекистских кругов, курировавших мондиалистские проекты еще в военные и послевоенные годы, с созданным в конце 60-х 5-м Управлением КГБ СССР, под управлением такой странной фигуры, как Филипп Денисович Бобков, ставший впоследствии заместителем Председателя КГБ СССР Крючкова. Любопытно, что ныне Филипп Бобков возглавляет службу безопасности группы МОСТ, глава которой — Владимир Гусинский — одновременно является и председателем Российского Еврейского Конгресса.
      В-третьих, и это самое очевидное, мондиалистские течения сохранились в определенной части советского еврейства, увлеченной сионистскими проектами. Ясно, что эта среда естественным образом была предрасположена к таким настроениям, особенно после того, как многие евреи почувствовали разочарование в советском проекте, совпавшее с созданием государства Израиль и во многом подкрепленное антисионистскими тенденциями в СССР конца 40-х — начала 50-х.
      Можно с полной уверенностью утверждать, что мондиалистски ориентированные группы сохранились после последней волны сталинских чисток и впервые активизировались довольно ясно в эпоху оттепели.
      6. АРХИТЕКТОРЫ КРАХА
      В 1967 году произошло важное событие, которое отмечает собой новую эру в истории мондиалистских проектов. Мы имеем в виду создание “Римского клуба”, международной организации, открыто заявившей о необходимости глобалистского подхода к решению важнейших проблем. Параллельно с этим в закрытых аналитических организациях, объединявших верхушку западной финансовой, политической и медиакратической элиты — таких, как американский Совет по Международным Отношениям (CFR), Бильдербергский клуб, Трехсторонняя комиссия, — активно разрабатывалась “теория конвергенции”, согласно которой в будущем вероятно слияние капиталистического строя с социалистическим в единую мировую хозяйственно-экономическую систему с общим руководством. “Римский клуб”, созданный итальянским промышленником Аурелио Печчеи, рассматривался как общественная организация, призванная воплощать проекты секретных мондиалистских групп в жизнь, вовлекать в реализацию проекта видных научных, общественных и политических деятелей.
      И что самое интересное, Советский Союз проявил живой интерес к этим проектам, делегировав в “Римский клуб” некоего академика Джермена Михайловича Гвишиани, женатого на дочке Предсовмина Косыгина Людмиле. Фактически персона Гвишиани с 1972 года стала в центре официально признанного мондиалистского сектора в советских научных кругах. Тогда же по решению “Римского клуба” был создан Международный Институт Прикладных Систем Анализа (IIASA) с центром в Австрии, филиал которого был открыт и в Москве под руководством того же Гвишиани — Институт Системных Исследований.
      Оперируя с экологическими, катастрофическими прогнозами, поднимая демографическую и сырьевую проблематику, мондиалистские идеологи из “Римского клуба” постепенно подводили к тому, что геополитическое противостояние двух планетарных блоков является опасным путем развития, что противоречия между двумя системами не так остры, как это кажется, что различия евразийского и атлантистского цивилизационных укладов — результат довольно случайных исторических факторов, не отражающих никакой глубинной закономерности и т.д. Во многом мондиалистские мотивы предопределили и политику детанта, и пацифистское движение 70-х в целом.
      Конечно, советское брежневское руководство придерживалось все же традиционного евразийского подхода, но тем не менее мондиалистские тенденции в советской системе также неуклонно росли и крепли, проникая в высшие политические, научные, аналитические и идеологические среды. Помимо собственно Института Системных Исследований, в ауре мондиализма находились ЦЭМИ, Институт США и Канады, АПН, значительный сектор высшей референтуры ЦК, и особенно 5-й отдел КГБ, ведающий идеологическими проектами и, в силу своей специфики, постоянно и на разных уровнях имеющий дело с мондиалистскими проектами и кругами.
      К 80-м годам советские мондиалисты уже контактировали не просто с “Римским клубом”, представляющимся на первый взгляд безобидной организацией чудаков-ученых, утопистов и гуманитариев, озабоченных судьбами человечества, но непосредственно с полномочными деятелями Трехсторонней комиссии, которая сосредоточила в себе членов высшей элиты Запада, которые, заметим, действуя тайно и безо всяких демократических полномочий, не имели, строго говоря, никакого легитимного права решать судьбы народов мира.
      Цитируем фрагменты из конфиденциального документа Трехсторонней комиссии от 16 октября 1980 (!) года, копией которого мы располагаем.
      “Название: Токийская встреча председателей и будущая активность Трехсторонней комиссии.
      1.Пекинская встреча и возможные контакты с Советским Союзом.
      Следующие пункты выделяются во встрече председателей в Токио относительно договоренностей с Пекином:
      (…)
      3.Актуальная асимметрия в наших контактах с Пекином и Москвой должна быть исправлена в ближайшие недели через возобновленные контакты с господином Гвишиани. По единодушному мнению европейской, а также американской и японской групп, переговоры с Москвой должны быть возобновлены тем или иным образом, чтобы избежать антисоветской интерпретации наших китайских контактов.”
      О чем идет речь? О начале китайской перестройки, о планах интеграции китайской экономики в мировой рынок и о прощупывании путей к вовлечению в тот же процесс Советского Союза.
      16 октября 1980 года. Еще жив Брежнев, здравствует Варшавский договор и исправно работает КГБ. Но подготовка перестройки — со всеми вытекающими последствиями — уже идет полным ходом. Работа в ведомстве Гвишиани кипит. Кстати, родная сестра Гвишиани — жена Евгения Примакова, одного из ближайших сотрудников Горбачева. Но это частность.
      Итак, постепенно выясняются тайные механизмы того, что с нами произошло.
      7. РАСШИРЕНИЕ “СИЛ МОРЯ” НА ВОСТОК
      Вспомним, как Сталин и Берия в свое время воспользовались мондиалистскими настроениями и соответствующими группами на Западе в своих собственных евразийских, геополитических целях, оснастив благодаря тончайшей идеолого-разведывательной операции Евразию ядерным оружием. Это пример того, как евразийство использует мондиализм в своих целях. Другим примером той же стратегии может служить организация Коминтерна и шире — Третьего Интернационала, когда пропаганда и подготовка “мировой революции” объективно служила интересам евразийского блока.
      В 70-е — 80-е годы тот же ход, та же операция повторяется снова, но уже с противоположным знаком. На сей раз мондиалистский проект используется уже в интересах иной, атлантистской стороны, и под видом “конвергенции”, дымовой завесы мондиалистской риторики западный полюс добивается полной победы над евразийским блоком, парализует его, разрушает остов материковой конструкции. Под предлогом отказа от двуполярного мира, от противостояния, от перспективы ядерного самоубийства человечества Запад обманом и ловкой манипуляцией заставил своего противника отказаться от геополитической логики (и от идеологической ориентации), разоружил его, но в решающий момент жестко отказался от встречных шагов и поступил с Советским Союзом и советским народом аналогично тому, как Иосиф Сталин поступил в свое время с Еврейским антифашистским комитетом Михоэлса, выполнившим свою субверсивную миссию в отношении Запада и оказавшимся в дальнейшем уже ненужным.
      Получается следующая картина: мондиализм на практике оказывается не самостоятельной доктриной, не законченным и последовательным планом, но лишь инструментом геополитики, подсобным средством — хотя и поразительно эффективным — в идеологической борьбе между двумя цивилизационными полюсами.
      Все поведение атлантического сообщества после перестройки, расширение НАТО на Восток, жесткое навязывание политической и экономической системы Запада растерянной, оглушенной России, сохранение всей полноты стратегической мощи США после одностороннего разоружения Евразии — это ясные, убедительные, наглядные свидетельства правоты только и исключительно геополитического подхода, который на практике оказывается единственно адекватным, верным и главенствующим, тогда как мечты о “едином человечестве” и гуманистические утопии служат лишь прикрытием, демагогическим фасадом для реальной и жестокой, беспощадной войны континентов.
      8. ТАЙНА РАСКРЫТА
      Советское руководство, пошедшее на одностороннюю ликвидацию евразийского блока, не было (да и не могло, по логике вещей, быть) прямой “агентурой атлантизма”. Успеха в такой вербовочной операции не могли бы добиться ни одни самые эффективные спецслужбы мира. Промежуточным и фатальным звеном в осуществлении геополитической катастрофы явились мондиалистские круги и мондиалистские институты в СССР, зародыши которых унаследованы со сталинских времен (а возможно, их корни уходят и в предреволюционные группы и общества), но подлинный расцвет которых под эгидой 5-го управления КГБ приходится на 70-е — 80-е годы.
 
      Подробнее с геополитикой можно ознакомиться по учебнику А.Дугина “Основы Геополитики. Геополитическое будущее России ”. Приобрести книгу можно в редакции (2-я Фрунзенская, д. 7, “Арктогея”. Тел.: 242-97-29).

      Валерий Легостаев
      “Злобы никогда в нем не было ни к кому”.
      Вл. МЕДВЕДЕВ
      Исполнилось пятнадцать лет со дня кончины Леонида Ильича Брежнева. Его политическая карьера на высших должностях в СССР была необычайно продолжительной. Впервые он стал секретарем ЦК КПСС еще при Сталине, осенью 1952 года. Весной 1960-го занял главный государственный пост страны, став председателем Президиума Верховного Совета СССР. С октября 1964 года и до конца своих дней Брежнев был первым, а затем Генеральным секретарем ЦК КПСС. Таким образом, в общей сложности Брежнев входил в состав высшей политической и государственной элиты Советского Союза на протяжении трех десятилетий.
      Как и все его ближайшие соратники, Брежнев был человеком войны. Это значит, что его жизненный и политический опыт, его понимание важнейших государственных интересов сложились в основном в военные годы. Соответственно, занимая высшие посты в партии и государстве, он направлял свои главные усилия на укрепление оборонной мощи и международных позиций Союза ССР. И преуспел в этом благом деле.
      В последние годы жизни Брежнев тяжело болел. Именно в этот период он превратился в объект огульной критики и ядовитых насмешек как внутри страны, так и за ее рубежами. Больше всего Брежнева упрекали за то, что он якобы цепляется из последних сил за власть, не хочет уступить своего места.
      Однако сейчас, когда о тех временах опубликовано уже множество авторитетных документов, стало очевидно, что Брежнев неоднократно пытался решить проблему преемника, начиная еще с середины 70-х. Тогда на эту роль предполагался первый секретарь Ленинградского обкома партии Романов. Позже появлялись и другие кандидатуры, и всегда это было сопряжено с обострением подспудной политической борьбой вокруг фигуры Брежнева. Нельзя исключить, что одна из очередных вспышек подобного рода приблизила час кончины 75-летнего генсека.
      На эту мысль наводят, в частности, появившиеся за последние годы свидетельства об обстоятельствах, сопутствовавших смерти Брежнева утром 10 ноября 1982 года на даче в Заречье. Наиболее близко оказались к событиям того ноябрьского утра три человека. Первый — полковник КГБ Владимир Медведев, состоявший в личной охране Генерального секретаря на протяжении почти полутора десятилетий. Именно Медведев первым обнаружил Брежнева мертвым. Свои воспоминания об этом событии он подробно изложил в интересной книге “Человек за спиной”.
      Второй авторитетный свидетель — бывший начальник знаменитого 4-го Главного управления при Минздраве СССР, самый главный из всех кремлевских врачей, академик Евгений Чазов. Первым из медиков он оказался у тела умершего Брежнева. Его перу принадлежит книга “Здоровье и власть”. На ее страницах он представил собственную версию обстоятельств смерти Брежнева. Третий человек, без участия которого трудно составить целостную картину событий, это — Юрий Андропов. Он не оставил после себя никаких свидетельств. Однако кое-что в этом плане сделали за него двое названных выше и еще некоторые другие авторы.
      Попробуем теперь, опираясь главным образом на поименованные выше издания, реконструировать последовательность и логику обстоятельств, сопутствовавших кончине Брежнева. И будем вместе удивляться: куда же смотрят наши нынешние шекспиры?
 
      1. АНДРОПОВ
      В самом начале 80-х годов, в своих поисках кандидатуры возможного преемника, Брежнев остановился на Андропове. К этому времени Юрий Владимирович был уже зрелым, многоопытным политиком. Полтора десятилетия он успешно возглавлял КГБ СССР. Его имя пользовалось известностью и авторитетом как в нашей стране, так и за рубежом. По своим качествам он был готов принять на свои плечи главную ответственность за судьбу великой державы и стремился к этой цели. О последнем свидетельствует Чазов, состоявший с Андроповым на протяжении многих лет в особо близких, доверительных отношениях: “он всегда мечтал встать во главе партии и государства”.
      Воспользовавшись скоропостижной кончиной в январе 1982 года второго секретаря ЦК Суслова, Брежнев провел через Политбюро решение о переводе на его место Андропова. Этот шаг дался генсеку непросто. Судя по всему, в Политбюро существовала сильная оппозиция идеи продвижения вверх Андропова. Косвенно об этом свидетельствуют несколько фактов. В частности, возражения Юрия Владимировича не были приняты во внимание при назначении вместо него Председателем КГБ СССР руководителя украинского республиканского КГБ Федорчука. Кроме того, перебравшись в кабинет Суслова на Старой площади, Андропов достаточно долго находился как бы не у дел, оказался в тени. Только на майском (1982 года) Пленуме ЦК КПСС он был избран секретарем ЦК, и только после этого формально определился его статус как второго лица в партии. Однако, немаловажная деталь, и после Пленума ему не было передано курирование одним из основных структурных подразделений аппарата ЦК — отделом организационно-партийной работы. Он остался по-прежнему за Черненко.
      Трудно назвать персонально всех, кто составлял оппозицию Андропову. Открытая политическая борьба была не в традициях Политбюро. Ясно, что против его выдвижения возражал Черненко. Известно также, что еще с конца 70-х у Андропова не сложились отношения с весьма близко стоявшим к Брежневу украинским лидером Щербицким. Не относился к числу сторонников Андропова первый секретарь МГК партии Гришин. Были, видимо, и другие оппоненты.
      Тем не менее начиная с лета Андропов, обладавший несомненным ярким политическим талантом, постепенно укрепляет свои позиции в руководстве КПСС. Его акции как потенциального преемника Брежнева неуклонно идут вверх. И вдруг осенью 1982 года в аппарате ЦК начинают активно курсировать слухи, будто на предстоящем в ноябре Пленуме ЦК КПСС предполагается переход Брежнева на должность Председателя партии, а новым Генеральным секретарем будет рекомендован 64-летний Щербицкий. В своих политических мемуарах Гришин также говорит о слухах, согласно которым Брежнев “хотел на ближайшем Пленуме ЦК рекомендовать Щербицкого Генеральным секретарем ЦК КПСС, а самому перейти на должность Председателя ЦК партии. Осуществить это Л. И. Брежнев не успел”. Есть на этот счет и другие свидетельства подобного рода. В частности, у Горбачева.
      Что же послужило поводом для слухов? Ответ на этот вопрос лежит сверху: Брежнева убедили в том, что Андропов, при всех его несомненных достоинствах, уже много лет тяжело больной человек. Поэтому он не может принять на себя ответственность за страну. В конце октября, видимо, под впечатлением таких речей, Брежнев неожиданно позвонил Чазову: “Евгений, почему ты мне ничего не говоришь о здоровье Андропова? Как у него дела? Мне сказали, что он тяжело болен и его дни сочтены… Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать”.
      Накануне ноябрьских праздников у Чазова снова раздался звонок. Это был весьма встревоженный Андропов: “Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Сказал, что после праздников обязательно встретится с вами, чтобы обсудить, что еще можно сделать для моего лечения. Видимо, кто-то играет на моей болезни. Я прошу вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего”. Думаю, вряд ли найдется человек, способный позавидовать Чазову, оказавшемуся таким образом между Брежневым и Андроповым.
      Утром 7 ноября Брежнев, как всегда, стоял на трибуне ленинского мавзолея. День был холодный, стылый. Официальные торжества по этой причине свернули быстро. Однако Брежнев чувствовал себя вполне удовлетворительно. На следующий день, 8 ноября, в Завидове он даже принял участие в охоте. Но сам уже не стрелял. Сидел в машине и наблюдал за действиями охотников, азартно сопереживал им. Еще через день, 9 ноября, отдохнувший, в хорошем настроении приехал, как оказалось, последний раз на работу в Кремль.
      По линии охраны дежурил в этот раз Медведев. Он пишет о последних посетителях Брежнева: “Никто к нему не заходил в этот день, кроме помощников и референтов”. Но есть на этот счет и другое, не менее авторитетное свидетельство. В тот день дежурным секретарем в приемной генсека работал Олег Захаров, с которым у меня, автора настоящих строк, были давние дружеские отношения. Олег Алексеевич проработал с Брежневым десять лет. После него был секретарем последовательно у Андропова и Черненко. Из трех генсеков с особым уважением относился именно к Андропову. В 1991 году Захаров опубликовал в еженедельнике “Гласность” от 8.08. свои заметки “О Юрии Владимировиче Андропове”. В них вспомнил между делом и о последнем рабочем дне Брежнева.
      По словам Захарова, утром 9 ноября из Завидова ему позвонил Медведев, который сообщил, что генсек приедет в Кремль в районе 12 часов и просит пригласить к этому времени Андропова. Что и было сделано. Далее: “Брежнев прибыл в Кремль примерно в 12 часов дня в хорошем настроении, отдохнувшим от праздничной суеты. Как всегда, приветливо поздоровался, пошутил и тут же пригласил Андропова в кабинет. Они долго беседовали, судя по всему, встреча носила обычный деловой характер”.
      У меня нет ни малейших сомнений в том, что Захаров точно зафиксировал факт последней продолжительной встречи Брежнева и Андропова. Вместе с тем не могу допустить, что о ней мог запамятовать Медведев. Выходит, у него были причины для умолчания?
      Скорее всего, теперь уже навсегда останется тайной, о чем накануне своей смерти Брежнев долго беседовал с Андроповым. Однако с большой долей вероятности можно предположить, что речь шла о предстоящем Пленуме ЦК. Праздники остались позади, и подготовка к Пленуму превратилась в главную задачу дня. Будучи вторым секретарем, Андропов имел к ней прямое отношение. Если так, то столь же вероятно, что в беседе был затронут главный кадровый вопрос: о преемнике Генерального секретаря. Так или иначе, но днем 9 ноября Андропов стал, похоже, единственным обладателем какой-то важной информации о ближайших планах Брежнева.
      Как пишет Медведев, вечером этого дня, за ужином в Заречье, Брежнев, “человек большой выдержки и мужества, впервые пожаловался на боль в горле”. Других жалоб не было. Не став смотреть свою любимую передачу “Время”, он пожелал всем спокойной ночи и поднялся в спальню. Около одиннадцати вслед за ним поднялась его супруга Виктория Петровна.
      2. ВЕРСИЯ МЕДВЕДЕВА
      Утром 10 ноября полковник Медведев закончил свое суточное дежурство и собирался ехать домой отдыхать. Однако заступивший ему на смену Владимир Собаченков, которому предстояло идти будить Брежнева, попросил пойти вместе с ним: “разбудим, потом поедешь”. Такие просьбы случались у него и раньше, но не часто. В этот раз вышло особенно удачно: все остальное происходило при свидетелях. Как обычно, ровно без двух минут девять офицеры покинули служебное помещение. Вошли в дачу. На первом этаже в столовой завтракала Виктория Петровна. Супруга генсека страдала диабетом. Поэтому ежедневно в начале девятого приезжала медсестра, делала ей укол инсулина. После чего подавали завтрак. Факт важный для привязки во времени. Поприветствовав Викторию Петровну, офицеры поднялись в спальню.
      Здесь Собаченков сразу направился к окну, с шумом отдернул штору. Брежнев не пошевелился. Тогда Медведев легко потрогал его за предплечье: пора вставать. Никакой реакции. После повторных, более энергичных попыток разбудить генсека, Медведев, потрясенный, ставит диагноз: Леонид Ильич готов… Возникает естественная в такой ситуации паника. Собаченков бросается к телефонам. Но кому звонит, неизвестно. В комнату влетает комендант генсека Сторонов. Вдвоем с Медведевым они стаскивают тяжелое тело Брежнева с кровати на пол и начинают делать искусственное дыхание. Выбиваясь из сил, телохранитель и комендант продолжают свои попытки примерно полчаса, пока в спальне не появляется… Угадайте, кто? Взмыленные реаниматоры? Перепуганный Чазов? Ошалевший от страха ближайший участковый врач? Все мимо. Правильный ответ: пока в спальне не появляется серый лицом секретарь ЦК по идеологии Андропов. “Ну что тут?” — спросил он. “Да вот… — засмущался при виде начальства полковник, — по-моему, умер”. Как пишет Медведев, его удивило, что “Андропов не задавал лишних или неприятных для нас вопросов”. Он просто констатировал, что ничем уже не поможешь, и спустился вниз к Виктории Петровне.
      Тут возник начальник 4-го Управления Чазов. Простодушный читатель, наверное, полагает, что, увидев бездыханное тело своего наиважнейшего пациента, Чазов тут же выхватил стетоскоп, принялся прослушивать Брежнева, искать у него в отчаянной надежде пульс, заглядывать в зрачки, попутно причитая, дескать, беда-то какая, не оказалось врача рядом, потом затребовал для анализа все успокоительные таблетки, которые мог принимать в эту ночь генсек, и прочее, и прочее. Если читатель так подумает, то будет действительно простодушным. На самом деле академик был так же спокоен и уравновешен. На слова Медведева: “Был еще теплый”, — не реагировал. Но охранников похвалил, мол, сделали все, как надо. Потом спросил: где Андропов? И пошел вниз.
      Наконец, приехали реаниматоры. Вместе с ними в спальню вернулся Чазов и с ним плачущая Виктория Петровна. Похоже, о случившемся ей сказал Андропов. Реаниматоры поинтересовались у Чазова: “Ну что? Делать?” Он согласился: “Делайте”. Они поработали минут десять своими приборами для искусственного дыхания, потом сложили их в чемодан и уехали. После них грузное тело Брежнева подняли с пола на кровать. Связали руки. Эпоха закончилась.
      Позже Виктория Петровна пеняла охране, что они не сообщили ей сразу. Медведев оправдывается: “Я ей сообщу, а потом приедут врачи, вдруг приведут Леонида Ильича в чувство, а Виктория Петровна уже будет лежать с сердечным приступом”. Получается, Медведев допускал, что Брежнев может быть приведен в чувство.
      3. ВЕРСИЯ ЧАЗОВА
      Евгений Иванович утверждает, что 10 ноября, как обычно, к 8 утра приехал на работу. Не успел войти в кабинет, раздался звонок правительственной связи. Это был Собаченков. Он сказал, что Леониду Ильичу срочно нужна реанимация. Именно реанимация, не катафалк. Услышав такую новость о человеке, который совсем недавно намеревался разобраться с ним по поводу здоровья Андропова, Чазов поспешил на место происшествия. На ходу бросив секретарю в приемной, чтобы следом выслали “скорую”. Проскочив под вой сирены Кутузовский и часть Минки, через 12 минут прибыл в Заречье. Получается, что он оказался на месте примерно за 40 минут до того, как Медведев и Собаченков направились будить своего подопечного. Как помним, это произошло без двух минут девять.
      Примчавшись на дачу и едва взглянув на Брежнева, Чазов сразу определил, что тот “скончался несколько часов назад”. Видимо, поэтому он не стал осматривать Брежнева, чтобы официально констатировать факт его смерти. Вместо этого он дождался “скорую”. Она приехала, и врачи принялись за “реанимационные мероприятия”, хотя их начальнику Чазову и без того все было ясно.
      Дальше начинается самое интересное. Стоя над трупом Брежнева, Чазов решал две неотложные задачи. Первая: как сообщить о случившемся Виктории Петровне? Выходит, она, даже после прибытия “скорой”, все еще ни о чем не догадывалась. Ну, это ладно. Вторая головоломка была потруднее: кому, а главное, — как сообщить в руководстве? По телефону опасно. Могут подслушать Федорчук или Щелоков. Деталь любопытная. Напомню, что Федорчук был в те дни Председателем КГБ, а Щелоков — министром внутренних дел СССР. Они что, состояли в заговоре против Советской власти? И Чазову было об этом известно? Между прочим, и Медведев, и Собаченков как офицеры КГБ были, надо полагать, обязаны доложить о ЧП своему начальству “по команде”. Почему они этого не сделали — вопрос.
      Как опытный политический деятель, в сложившейся ситуации Чазов принимает единственно правильное решение: звонить Андропову. Пусть он “как второй человек в партии и государстве” возьмет в свои руки дальнейший ход событий. В интересах истины замечу, что Андропов тогда не занимал государственных постов, а значит, не был “вторым в государстве”. Впрочем, идем дальше. Поиски Андропова затягиваются. Задерживается где-то по пути на работу. Наконец, находят. Он появляется на даче, взволнованный и растерянный. Почему-то суетится и вдруг просит, “чтобы мы пригласили Черненко”. Но тут вмешивается Виктория Петровна, которая все уже знает и теперь тоже начинает делать политику. Она решительно возражает против приезда Черненко: мужа он ей не вернет, а без этого “ему нечего делать на даче”. Похоже, Андропов и Чазов обязались “мужа вернуть” и поэтому им позволили остаться. По ряду соображений, распространяться о которых здесь нет места, лично я сомневаюсь в том, что подобное заявление со стороны Виктории Петровны действительно имело место. По сути, имя Черненко используется в данном случае в качестве своеобразной подставки, призванной дать интересующимся людям, что называется, ложный след.
      Наконец, ударная финальная сцена. Андропов просит своего друга Чазова проводить его в спальню генсека, чтобы попрощаться с покойным. И вот: “Андропов вздрогнул и побледнел, когда увидел мертвого Брежнева”. Чазов полагает, что это была реакция на посетившую Андропова идею: “все мы смертны, какое бы положение ни занимали”. Со своей стороны, допускаю, что Андропов был достаточно закаленным человеком, чтобы не вздрагивать в ответ на подобные банальности. Скорее, все-таки он вздрогнул при мысли, что примерно через час ему предстоит войти в эту спальню еще раз, чтобы отработать свою роль теперь уже по варианту Медведева.
      Таким образом, самые авторитетные свидетели сообщают публике две несовместимые между собой последовательности событий. Согласно Медведеву, порядок прибывавших на дачу был следующим: Андропов-Чазов-“скорая”. По утверждению начальника 4-го управления, все было с точностью до наоборот: “Чазов-”скорая”-Андропов. Бесспорно, в нормальных условиях более естественной была бы вторая цепочка. Сначала — врач, за ним все остальные. Но это в нормальных условиях. У нас же, как всегда, первым появляется главный претендент на освободившееся место. За ним — не врач, но свидетель от медицины. Потом, если им позволят, все остальные.
      В качестве еще одного курьеза приведу частное свидетельство Горбачева. В своем монументальном мемуарном сочинении “Жизнь и реформы”, которое по праву можно назвать шедевром политической хлестаковщины, он упоминает о своей встрече с Андроповым днем 10 ноября: “Ровным голосом он рассказал, что Виктория Петровна — жена Брежнева — попросила срочно сообщить ему о смерти Леонида Ильича и передать, что его ждут на даче в Заречье. Никого другого видеть она не захотела”. Если теперь сложить все свидетельства, то получается следующая картина: сначала Чазов сообщил Андропову затем Андропов сообщил Виктории Петровне вслед за этим Виктория Петровна попросила уведомить Андропова, настаивая одновременно, чтобы больше никто не приезжал.
      А в конце супруга Брежнева выговаривала охране за то, что ей не сказали сразу. Кстати, очень сомнительно и то, что Виктория Петровна могла ставить условия, кому приезжать на дачу, а кому нет. Брежнев не был частным лицом, и его супруга это понимала.
      4. КОМУ ЭТО НАДО?
      Из двух главных очевидцев, Медведева и Чазова, правду, по моему мнению, говорит Медведев. В подтверждение можно привести множество аргументов. Но главный в том, что, в отличие от Чазова, Медведев не занимался политикой и никому не подыгрывал. Вообще как автор упомянутой выше книги Медведев производит впечатление человека, способного сохранять верность памяти руководителя, доверием и привязанностью которого пользовался на протяжении полутора десятилетий. В наше время, когда бал правят люди с моралью лавочников и предателей, такое встретишь не часто.
      Тогда возникает следующий вопрос: с какой целью искажает правду Чазов? Ответ напрашивается такой: для того, чтобы отвести тень малейших двусмысленностей от имени Андропова, а значит и от себя самого как ближайшего политического союзника будущего генсека в то загадочное утро. Как бы то ни было, но именно Андропов был последним из членов Политбюро, кто видел Брежнева живым, и первым, кто увидел его мертвым. Между этими двумя встречами лежит тайна, а значит — повод для догадок и предположений.
      Чазов настолько поглощен защитой Андропова, что не находит времени ответить на вопросы, которые могут быть обращены к нему самому. А их немало: как могло случиться, что на главной государственной даче СССР в критический момент не оказалось даже захудалого ветеринара, чтобы оказать неотложную помощь лидеру государства? Где была вся медицинская рать начальника 4-го управления, когда еще теплого Брежнева безуспешно пытались отходить сотрудники охраны? Почему был ликвидирован действовавший ранее на даче круглосуточный медицинский пункт? И так далее.
      В прежние времена на правительственных трассах в Москве нередко можно было видеть кортежи правительственных “членовозов”. Любопытствующим гражданам разъясняли, что в одном из автомобилей мчатся врачи-реаниматологи, готовые в любой миг оказать “оберегаемому государственному лицу” медицинскую помощь. Вот, думалось тогда, какая замечательная у нас медицина. Но оказалось, как и во многих других случаях, что это всего лишь фасад, за которым нет ничего, кроме равнодушия, безответственности, цинизма, чиновного политиканства. Тому, кто не догадывался об этом, смерть Брежнева, безобразная с точки зрения организации любой приличной медицинской помощи, открыла глаза. В большой политике, как в высоких горах, падение одного камня может вызвать всеобщий обвал. Трудно избавиться от мысли, что проживи тогда Брежнев еще хотя бы месяц, судьба Советского Союза могла бы быть совсем иной. Может быть, сейчас на бескрайних просторах загубленного Союза не мыкали бы тяжкое горе миллионы бывших советских граждан, обращенные, неведомо за какие грехи, своим собственные государством в бесправных бездомных беженцев, изгоев общества.
      Что касается Андропова, то, в свете опубликованных свидетельств, его роль в те ноябрьские дни действительно оставляет место для вопросов. Видимо, данное обстоятельство сказывалось и на взаимоотношениях между членами Политбюро после того, как он занял пост генсека. Во всяком случае, хорошо известно, что за все время, пока Андропов был Генеральным секретарем, Щербицкий ни разу не переступил порога его служебного кабинета.
      Хоронили Брежнева в понедельник, 15 ноября. Навсегда прощаясь с мужем на Красной площади, Виктория Петровна, склонившись, мелко перекрестила его гроб. Вечером в банкетном зале в Ново-Огареве устроили что-то вроде поминок по усопшему. Собрались родственники, друзья бывшего лидера, члены Политбюро, секретари ЦК. Кто мог думать тогда, что совсем скоро в этом же самом зале, под председательством Горбачева, соберутся молодые, жадные до почестей и власти наследники Брежнева, чтобы справить свои последние поминки. На этот раз по Советскому Союзу.
 
      P. S. В марте 1995 г. на страницах “Правды” я опубликовал материал о некоторых неясных обстоятельствах, сопутствовавщих смерти Генерального секретаря Черненко. Кстати, так уж случилось, что в момент кончины Черненко упомянутый выше Чазов снова активно занимался политикой, правда, теперь в пользу Горбачева. В ответ на публикацию высокое медицинское начальство сделало в печати заявление, в котором упрекнуло меня за то, что будто бы (по памяти) пытаюсь возродить “дело врачей”. Пользуясь случаем, хочу сказать, что не имею ни возможностей, ни намерений заводить какие бы то ни было “дела”. Вместе с тем придерживаюсь мнения, что если автор издает книгу, претендующую на ранг документального свидетельства, то он непременно предполагает за своим будущим читателем право задавать вопросы. Поэтому исключительно на правах любознательного читателя спрашиваю: как же все-таки умер Брежнев? Ведь прошло 15 лет, и, может быть, теперь уже позволительно сказать правду?

      Сергей Куняев
      В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ странным образом возникают в памяти строки совершенно забытого современными театрами и практически никем не читаемого Генрика Ибсена — слова Гильды из пьесы “Строитель Сольнес”: “Пожалуйста, вы ничего не забыли. Вам просто стыдно немножко. Таких вещей не забывают… Подайте мне мое королевство, строитель. Королевство на стол!”
      Александр Блок, приведя эти слова в некрологе, посвященном великой Вере Федоровне Комиссаржевской, описал далее свои впечатления об игре актрисы: “Никогда не забуду того требовательного, капризного и повелительного голоса, которым Вера Федоровна произносила эти слова в роли Гильды (в “Сольнесе” Ибсена). Да разве это забывается?”
      Забыть, оказывается, можно все. В том числе и то, что некогда давало возможность дышать, жить, находить устойчивые ориентиры. Давно ли мы отмечали столетие Александра Блока, мистически совпавшее с трехсотлетием Куликовской битвы, о которой поэт пророчески говорил, что она “принадлежит к тем историческим событиям, разгадка которых еще впереди”? Теперь о нем как-то не принято вспоминать в “светском обществе”, точь-в-точь, как в свое время в салоне мадам Гиппиус после “Двенадцати”.
      А перечитать его стихи и прозу сейчас было бы очень и очень полезно для многих. Ради отрезвления. Очищения ума и души от всякого хлама. Приведения себя в Божий вид.
      “Королевство на стол, строитель!” Это нетерпение, смешанное с наивным хамством, дорого обошлось нескольким поколениям русских людей в ХХ столетии. Самый, пожалуй, разительный пример — последний, когда теряют и голову, и всякое мало-мальски реальное представление о ценностях бытия при одном произнесении таких слов-пустышек, как “свобода” и “демократия”.
      И здесь впору вспомнить еще одно, ключевое, слово в творческой жизни Александра Блока — “Возмездие”.
      Оно неизбежно следует за каждым последующим: “Подайте мне мое королевство, строитель! Королевство на стол!”
      Это слово еще не было произнесено Блоком вслух, когда неотступная мысль о возмездии, которому должно свершиться, полностью завладела им. Когда он раз и навсегда перестал быть “своим” в кругу бывших друзей, одаренных поэтов, рафинированных интеллигентов, предающихся “спорам о Христе”.
      Мы забыли эти исполненные холодного ожесточения и страшной правды слова, которым некогда внимали. Похоже, сама жизнь властно заставляет их вспомнить.
      “Редко, даже среди молодых, можно встретить человека, который не тоскует смертельно, прикрывая лицо свое до тошноты надоевшей гримасой изнеженности, утонченности, исключительного себялюбия. Иначе говоря, почти не видишь вокруг себя настоящих людей, хотя и веришь, что в каждом встречном есть запуганная душа, которая могла бы, если бы того хотела, стать очевидной для всех. Но люди не хотят становиться очевидными, все еще притворяются, что им есть что терять…”
      Знакомая картина? Каждый скажет: да, ну и что? Жизнь ведь вроде уже плотно покрылась болотной буржуазной ряской, и наступил тот самый благословенный, давно чаемый з а с т о й, которого многие так страстно жаждали. “Революционеры кошелька”, бунтовавшие (на площади, на кухне или в курилке — неважно) во время относительного народного у с п о к о е н и я, жаждали “перемен”… Зато теперь уже не жаждут. Великий народ для них перестал быть великим. Литература как общенародное великое дело перестала быть таковым… Все прошлое для них м е р т в о. И только сами они упорно считают себя живыми.
      И ни один из них не видит над собой ничего напоминающего “Мене, текел, фарес”.
      “А на улице — ветер, проститутки мерзнут, люди голодают, их вешают а в стране — “реакция” а в России жить трудно, холодно, мерзко. Да хоть бы все эти болтуны влоск исхудали от своих исканий, никому на свете, кроме “утонченных натур”, ненужных, — ничего в России бы не убавилось и не прибавилось!”
      Еще два десятка лет назад, перечитывая эти слова, мы разделяли гневный пафос поэта, отвлеченно пытаясь себе представить ту жуть, что он каждый Божий день видел за своим окном. Сейчас это — под окном каждого из нас. Но Блока мы открыть не торопимся. Не торопимся прочесть слова, после которых всякие “высокомудрые” рассуждения о “конце литературы” обращаются в пыль.
      “Только о великом стоит думать, только большие задания должен ставить себе писатель ставить смело, не смущаясь своими личными малыми силами писатель ведь — звено бесконечной цепи от звена к звену надо передавать свои надежды, пусть несвершившиеся, свои замыслы, пусть недовершенные.”
      Статья “Религиозные искания и народ” была написана в 1907 году. Впору ведь отметить девяностолетний юбилей (если будет позволено так выразиться) работы, исполненной грозных пророчеств, сбывшихся полностью, и в которые нам снова предстоит вчитаться. Как и в строки статьи “Стихия и культура”, написанной год спустя.
      “Среди сотен тысяч происходит торопливое брожение, непрестанная смена направлений. настроений, боевых знамен. Над городами стоит гул, в котором не разобраться и опытному слуху такой гул, какой стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой, как говорит сказание. Скрипят бесчисленные телеги за Непрядвой, стоит людской вопль, а на туманной реке тревожно плещутся и кричат гуси и лебеди.
      Среди десятка миллионов царствуют как будто сон и тишина. Но и над станом Дмитрия Донского стояла тишина однако заплакал воевода Боброк, припав ухом к земле: он услышал, как неутешно плачет вдовица, как мать бьется о стремя сына. Над русским станом полыхала далекая и зловещая зарница”.
      И как продолжение пророчества о вечной битве русского и космополитического начал в России — от безграничных пределов государства до одной-единственной человеческой души, в которой проходит этот водораздел, — высокая музыка, идеальный образ вечного витязя, гибнущего и возрождающегося для нового боя:
      Но узнаю тебя, начало
      Высоких и мятежных дней!
      Над вражьим станом, как бывало,
      И плеск и трубы лебедей.
      Не может сердце жить покоем,
      Недаром тучи собрались.
      Доспех тяжел, как перед боем.
      Теперь твой час настал. — Молись!
      И поистине символично название статьи того же 1908 года: “Стихия и культура”.
      Мы переживаем страшный кризис. Мы еще не знаем в точности, каких нам ждать событий, но в сердце нашем уже отклонилась стрелка сейсмографа. Мы видим себя уже как бы на фоне зарева, на легком кружевном аэроплане, высоко над землей а под нами — громыхающая и огнедышащая гора, по которой за тучами пепла ползут, освобождаясь, ручьи раскаленной лавы”.
      Каждое слово здесь для нас словно выжжено огнем. Катастрофа “Челленджера” была первым предупреждением, которому человек не пожелал внять. В ответ на это равнодушие последовал Чернобыль, “разгадка которого еще впереди”. Но даже это событие наши дражайшие соотечественники поспешили утопить в либеральных бреднях о “технике безопасности”, “ответственности государства” и “правах человека”… Тогда последовал Спитак как реакция самой земли на развязанную кровавую человеческую бойню.
      Что еще нам нужно, чтобы опомниться?
      Народное восстание Блок совершенно справедливо отождествил с природной стихией, против которой человек как был, так и остался бессилен. “Есть еще океан…” Эта дневниковая запись родилась при известии о крушении “Титаника”.
      В дикой погоне за прибылью, в тщеславном стремлении перещеголять конкурентов, в жажде невиданного рекламного трюка, в бешенстве от собственного жира “цивилизованный человек” ХХ века поистине возомнил себя Богом… Расплата за подобное приходит незамедлительно. “Чудо кораблестроительной техники” ХХ столетия идет ко дну.
      “Есть еще океан…”
      Наши либералы много чего не могут простить Блоку. Гуманистическое сознание отказывается воспринимать неизбежность возмездия человеку за его необузданную гордыню. Анатолий Якобсон в своем “Конце трагедии” лишь сконцентрировал всю сумму либеральных претензий к великому поэту… Дальше следовало лишь мелкое тявканье по частным поводам.
      Холодным и трагически-скорбным оставался Блок и в январе 1918 года, когда писал великую статью “Интеллигенция и революция”, великую поэму “Двенадцать” и великое стихотворение “Скифы”.
      Холодным и трагическим голосом он объясняет ныне нам самоочевидные вещи, которые тогда оставались за семью печатями для его собратьев из интеллигентского стана.
      “Горе тем, кто думает найти в революции исполнение только своих мечтаний, как бы высоки и благородны они ни были. Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное она жестоко обманывает многих она легко калечит в своем водовороте достойного она часто выносит на сушу невредимыми недостойных но это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот все равно всегда — о великом”.
      А ведь большинство наших литературных современников, преимущественно столичная публика, отнюдь не старшего поколения, ведет себя подобно “русскому денди”, также изображенному Блоком.
      Культурный переводчик, космополит и циник, либерал по натуре, он, глядя на портрет Сталина, вопил на всю улицу: “И этот идиот нами правит?”, чем распугал прохожих и приобрел репутацию “жутко смелого” человека. При раскопках могилы Гоголя умудрился украсть косточку из скелета и водрузить на свой письменный стол — “Бога нет, все дозволено!” А попав в узилище, по воспоминаниям Николая Заболоцкого, без всякого давления со стороны следователей увлеченно закладывал всех подряд.
      А началось все — с откровений его перед Блоком.
      “Я слишком образован, чтобы не понимать, что так дальше продолжаться не может и что буржуазия будет уничтожена. Но, если осуществится социализм, нам останется только умереть пока мы не имеем понятия о деньгах мы все обеспечены и совершенно не приспособлены к тому, чтобы добывать что-нибудь трудом. Все мы — наркоманы, опиисты женщины наши — нимфоманки. Нас — меньшинство, но мы пока распоряжаемся среди молодежи: мы высмеиваем тех, кто интересуется социализмом, работой, революцией. Мы живем только стихами… Ведь мы — пустые, совершено пустые”.
      Теперь же духовные последователи этого “денди”, демонстрируя в издевательски убыстренном темпе народные демонстрации 30-х годов, комментируют их с дьявольскими ухмылочками, что опять-таки заставляет вспомнить строки Блока из поэмы “Возмездие”.
      Все это может показаться
      Смешным и устарелым нам,
      Но, право, может только хам
      Над русской жизнью издеваться.
      Она всегда — меж двух огней,
      Не всякий может стать героем,
      И люди лучшие — не скроем -
      Бессильны часто перед ней,
      Так неожиданно сурова
      И вечных перемен полна
      Как вешняя река, она
      Внезапно тронуться готова,
      На льдины льдины громоздить
      И на пути своем крушить
      Виновных, как и невиновных,
      И нечиновных, как чиновных…
      Либералам страшно хочется, чтобы никакие подобные “приключения” с Россией больше никогда не происходили и чтобы никакой неожиданности ни своим согражданам, ни “мировому сообществу” она более не преподнесла. А если, дескать, народ будет тихо вымирать, это его личное дело…
      Они забыли или очень захотели забыть, в какой стране они живут.
      Александр Блок не забывал этого никогда.

      Никита Бондарев
      ТЕМЫ, СВЯЗАННЫЕ С РОЛЬЮ КУЛЬТУРЫ в тоталитарном государстве, в частности, в Советском Союзе, сейчас достаточно популярны. Полотна соцреалистов извлекаются из запасников, выставляются на всеобщее обозрение, о них пишут объемистые труды и непритязательные студенческие работы. Этому не в последнюю очередь способствуют те же недавние борцы за свободу искусства, уставшие от пропаганды “пострадавших от режима” футуристов и авангардистов, перешедшие к поискам “чего-то особенного” в противоположном лагере.
      Однако их подход к теме, да и их исторические изыски, зачастую очень предвзяты, свидетельством чему была, например, нашумевшая выставка “Москва — Берлин”. Советское искусство предстает в прочтении многих новейших исследователей как нечто беспощадное и уродливое, лишенное органичной связи с жизнью и исторических корней. Большая часть подобных определений очень мало соответствует истине, но чтобы понять это, необходимо обратиться к началу двадцатых, когда в боях рождалось не только новое государство, но и новое искусство, позднее получившее название соцреализм. Речь идет прежде всего о Пролеткульте (Организации Пролетарской Культуры), его взаимоотношениях с официальными органами Советского государства и объединениями футуристов.
      Организация Пролетарской Культуры была создана за месяц до Октябрьской революции с целью поддержания “самодеятельности” пролетариата в различных областях культуры, причем на сугубо добровольных началах. В первые послереволюционные годы Пролеткульт являлся самой массовой общественной организацией Советской России. Тесно сотрудничая с Наркоматом просвещения, часто выполняя за Наркомпрос работу на местах, непосредственно с массами, Пролеткульт не был его частью, а являлся самостоятельной структурой. Но в 1921 году Пролеткульт был подвергнут жесткой критике, его руководство — разогнано, сама организация подчинена Наркомпросу, а в нашей историографии сформировалось совершенно определенное отношение к деятельности этой организации.
      В ТЕЧЕНИЕ ДОЛГИХ ЛЕТ с Пролеткультом связывались все ошибки в области культурного строительства первых лет советской власти. Как в России, так и за рубежом, эта организация стала синонимом варварства, огульного отрицания всего, что не укладывается в узкие рамки культуры — прислужницы ограниченных классовых интересов. И если “извращение марксизма” и конфликт с Лениным в последнее время начинают подавать как позитивную черту и даже заслугу, то отрицание культурных ценностей по-прежнему вызывает реакцию безусловного отторжения. Обвинение в “варварстве” довлеет над Пролеткультом, оно так срослось с организацией пролетарской культуры, что у многих очень добросовестных современных исследователей русской культуры (И. Кондаков) не возникает сомнений в истинности этого определения, и в результате все, касающееся Пролеткульта, сводится к общим фразам, максимум к цитированию стихотворения “Мы” Владимира Кириллова. Вот небольшой отрывок из него, самый, на наш взгляд, показательный:
      Мы во власти мятежного страстного хмеля,
      Пусть кричат нам: “Вы палачи красоты!”
      Во имя нашего завтра — сожжем Рафаэля,
      Музеи разрушим, растопчем искусства цветы.
      На основании этого стихотворения делаются нелицеприятные для Пролеткульта выводы. Однако критиковать всю его деятельность на основании единственного стихотворения — почти заведомая подтасовка. Ситуацию усугубляет то, что и Кириллов — далеко не самый типичный поэт-пролеткультовец, и стихотворение “Мы” не типично для Кириллова. Это его произведение отражает некий конкретный момент в мироощущении поэта, такое состояние было характерно для него не всегда и достаточно быстро прошло. В доказательство этого приведем образец “раннего”, дореволюционного творчества этого поэта:
      Ни ласкового взора,
      Ни отклика кругом,
      Одна, одна услада —
      Шарманка за окном.
      И жизнь тоскливо длится,
      Как ночи мрак глухой…
      Эх, лучше бы разбиться
      О камни головой.
      Это настроение с приходом революции кардинально изменилось. До этого деклассированный, невостребованный как поэт и потому одержимый суицидальными идеями, Кириллов “пробуждается” с приходом революции, проникается идеями построения нового, справедливого государства, новой культуры, в которой он сам и подобные ему смогут занять подобающее место. Ничего удивительного, что в творческом пылу он, как и многие его коллеги, талантливые, но не получившие должного образования, смешивает понятия “культуры” и “идеологии”. “Мы” написано в 1919 году, а уже в 1920 осознавший свою ошибку и несколько “остывший” Кириллов пишет:
      Он с нами, лучезарный Пушкин,
      И Ломоносов, и Кольцов!
      Мы видим, что умонастроение Кириллова чрезвычайно изменчиво, и судить по его стихотворению 1919 года нельзя даже о его собственном творчестве послереволюционных лет, не то что о позициях Пролеткульта в целом. Пролеткультовцы и особенно основатель и руководитель Пролеткульта А. А. Богданов крайне негативно отнеслись к стихотворению “Мы”, о чем умалчивают абсолютно все исследователи данной проблемы. Со временем Кириллов “осознает” свою ошибку, соглашаясь с Богдановым. Что наиболее важно, истинное лицо Владимира Кириллова и впрямь совсем не похоже на оскаленную маску агрессивного варвара, которую многие и по сию пору считают подлинным обликом Пролеткульта.
      НО, НЕСМОТРЯ НА СВОЮ ЯРКОСТЬ, эпизод с “Мы” — это все-таки частный случай. В чем же заключалась официальная позиция Пролеткульта, разделяли или нет другие пролеткультовцы кирилловскую эйфорию, получили ли такие эмоции отражение в их программе, как они представляли себе судьбу “художественного наследства”?
      Первый тезис Богданова о задачах пролетариата в области искусства звучит так: “Две грандиозные задачи стоят перед рабочим классом в сфере искусства. Первая — самостоятельное творчества: сознать себя и мир в стройных живых образах, организовать свои духовные силы в художественной сфере. Вторая — получение наследства: овладеть сокровищами искусства, которые созданы прошлым, сделать своим все великое и прекрасное в них, не подчиняясь отразившемуся в них духу буржуазного и феодального общества. Эта вторая задача не менее трудна, чем первая”.
      Ленин же высказывался на эту тему в таком духе: “Надо уметь различать, что было в старой школе плохого и полезного нам, и надо уметь выбрать из нее то, что необходимо для коммунизма… Отрицая старую школу, мы поставили себе задачей взять из нее лишь то, что нам нужно для того, чтобы добиться настоящего коммунистического образования”.
      Пренебрегая очевидным сходством тезисов Ленина и Богданова, авторитетный исследователь В. Горбунов пишет о разоблачении Лениным “мелкобуржуазных революционеров и анархистски настроенных “леваков”, ссылаясь на эту и схожие фразы вождя. Его коллега Л. Пинегина более последовательна, но даже довольно точно характеризуя позицию Пролеткульта как “смещение отрицания классического наследия с признанием его необходимости для становления новой культуры”, она упорно не желает видеть, что суть позиции Ленина состоит именно в этом же. В подтверждение этого сопоставим еще несколько цитат из Ленина и Богданова.
      Программный документ Ленина на 1920-21 гг., целиком отразивший его взгляды на культурное наследие, это знаменитая “Резолюция о пролетарской культуре”. Вот ее основные тезисы.
      Примат классовых интересов: “Вся постановка дела просвещения… должна быть проникнута духом классовой борьбы пролетариата за успешное осуществление целей его диктатуры, т. е. за свержение буржуазии, за устранение всякой эксплуатации человека человеком”.
      Культурная гегемония пролетариата: “Поэтому пролетариат… должен принимать самое активное и самое главное участие во всем деле народного просвещения”.
      Вернувшись все к той же статье Богданова “О художественном наследстве”, мы найдем там те же мысли, хотя и выраженные несколько по-другому:
      Примат классовых интересов: “Рабочему классу необходимо найти, выработать и провести до конца точку зрения, высшую по отношению ко всей культуре прошлого, как точка зрения свободного мыслителя по отношению к миру религий. Тогда станет возможно овладеть этой культурой, не подчиняясь ей, — сделать ее орудием строительства новой жизни и оружием борьбы против самого же старого буржуазного общества”.
      Культурная гегемония пролетариата: “Коллективно — трудовая точка зрения есть все — организационная. Иной и не может быть точка зрения рабочего класса, который организует внешнюю материю в продукт — в своем труде, себя самого в творческий и боевой коллектив — в своем сотрудничестве и классовой борьбе, свой опыт в классовое сознание — во всем быту и творчестве и которому история поручает миссию — стройно и целостно организовать всю жизнь всего человечества”.
      Богданов несколько иначе выражает свои мысли, более пространно и с большим количеством всевозможных аллюзий, но суть позиции обоих, безусловно, тождественна: пролетариат должен стать в культуре ведущим, а не ведомым классом, путем осмысления “буржуазной” культуры через призму своих, пролетарских, целей и интересов, так, как это делал великий Маркс. Разница в том, что Ленин видит в культуре лишь одну из сторон пролетарской диктатуры, причем не самую главную, а Богданов признает за культурой первостепенное значение в формировании нового общества. Причем оба они исключают возможность существования “культуры ради культуры”.
      Нужно отметить. что это не сходство между идеями двух личностей, а именно сходство двух программ: официальной, ленинской, и программы Пролеткульта. Подтверждение тому — сформулированные в протоколах заседаний Наркомпроса и Пролеткульта “основные принципы”.
      “Пролетариат должен постичь все достижения предыдущей культуры, усвоить из нее все то, что носит на себе печать общечеловеческого”, — гласят датированные 1919 годом пролеткультовские тезисы. “Сохранение действительных ценностей искусства прошлого, критическое усвоение их пролетарскими массами”, — так формулирует свои задачи Наркомпрос, причем только в 1920 г.
      Наркомпрос, по сути, воспроизводит более ранние тезисы участников Всероссийской конференции пролеткультов. И опять историки преподносят тезисы Наркомпроса — Луначарского-Ленина как удар по “нигилистическим тенденциям Пролеткульта”…
      Но все процитированные выше документы, однако, носят чисто декларативный характер. Насколько эти заявления сообразуются с настроениями рядовых членов Пролеткульта? В наиболее общем виде их позицию сформулировал Ф. Калинин, один из учеников фракционной отзовистской “школы” на острове Капри, созданной Богдановым, Луначарским и Максимом Горьким. По его выражению, пролетариат в вопросах культуры “не должен идти левее здравого смысла”. В более развернутом виде это выразил П. Безсалько, которого комментаторы сочинений Богданова назвали “самым левым пролеткультовцем”: “Церкви и дворцы, если их не будут посещать — сами развалятся, без нашего участия. Костры из книг мы также устраивать не будем, но и хлам переиздавать не будем”. Ту же идею, но в более утонченной форме высказало объединение пролетарских поэтов “Кузница”: “Старую культуру надо не разрушать, а преодолевать для новых достижений”.
      Так что же это было — попытки “безумных ниспровергателей культурного наследия” замаскировать свои взгляды, или их истинное лицо? Рассмотрим факты: если бы взгляды одиночек типа Кириллова оказывали влияние на “генеральную линию” Пролеткульта, то мы имели бы массу разрушенных музеев, сожженных произведений искусства, разгромленных библиотек. Однако в действительности все было совсем по-другому — к 1921 г. в стране открылось около двухсот новых музеев (до революции их было всего 30), полным ходом шла реставрация Кремля, ярославских храмов, иконы “Троица” Рублева, Горький основывает издательство “Всемирная литература”, планируя издать около полутора тысяч шедевров мировой литературы. Все это делается силами Наркомпроса, в котором до 1921 года основную роль, по признанию исследователей, играли пролеткультовцы.
      Стоят на месте и Исаакиевский собор, и собор Василия Блаженного. Даже Медный всадник остался на старом месте, несмотря на обещание крайне левых пролеткультовцев ”убрать все царские монументы на площадях”, а за то, что был убран в подсобки Русского музея Александр III Паоло Трубецкого (“стоит комод, на комоде бегемот, на бегемоте идиот, на идиоте шапка”), деятелей “культурной революции” искусствоведы хвалят и по сей день…
      Будем откровенные до конца: деятельность иных генсеков, особенно Хрущева, нанесла облику Москвы, Ленинграда и исторических частей других русских городов ущерб, не сравнимый с “перегибами” первых лет революции.
      НАИБОЛЕЕ ЧЕТКО разница между “выжиданием — преодолением”, ведшим в большинстве случаев к осознанию ценности “культурного наследства”, и “безвозвратным уничтожением” проявилась в полемике пролеткультовцев и футуристов. Деятельность футуристов, или “будетлян”, как сами они любили себя называть, вызывала в то время у очень многих по меньшей мере недоумение. То, во что превратился их стараниями центр Питера, пугает даже сейчас, с эскизов и фотографий. Так, например, на Александровскую колонну был напялен огромный бесформенный каркас из пересекающихся геометрических фигур кричащих цветов, а вокруг нее поставлены гигантские ромбовидные красные фонари на подставках, светившиеся ночью. Марсово поле отдекорировали в принципиально ином стиле — примитивистском: вся территория была заставлена угрюмыми панно, изображающими не то жниц, не то плакальщиц. В центре был воздвигнут грандиозный обелиск, украшенный штандартами с изображением некой падающей массы (“Летящая слава”). Но больше всего досталось питерским мостам. Что изображено на флагах и транспарантах, “украсивших” мосты, — я просто затрудняюсь сказать, но размеры, как всегда, грандиозны. Все это выглядит тем более абсурдно, что надписи на большинстве плакатов и транспарантов совершенно неразборчивы, а подчас сознательно запутаны и больше напоминают хитроумные ребусы. Все это вызывает желание вместе с блоковской старушкой воскликнуть: “Сколько бы вышло портянок для ребят!”
      Авторы этого необузданного агитационного абсурда — видные футуристы и авангардисты Н. И. Альтман, В. Д. Баранов-Россине, Д. П. Штенберг, И. А. Пуни, все они вошли в ставший культовым альбом “Неизвестный Русский Авангард”.
      Это шокирующее оформление Петербурга и Москвы, которое И. Кондаков назвал “чем-то вроде всенародного “хеппенинга”, не могло не возмущать и современников. “Едва ли пролетариат доволен этим даром футуристов, и едва ли футуристическо-кубическую пачкотню он захочет… признать своим искусством. Нарисованный на плакате рабочий в кубе и квадрате с вихляющимся задом и с разваливающимся на квадраты позвоночником едва ли завоюет симпатию в широких трудовых массах”, — с плохо скрываемой злобой пишет об оформительских изысках футуристов П. Безсалько.
      То, что выдающиеся памятники и городские ансамбли были не снесены ради создания “футуристическо-кубических” шедевров на их месте, а лишь задрапированы этой “заумной пачкотней” — лишь результат малого (сравнительно с Пролеткультом) влияния футуристов на Наркомпрос и лично на Луначарского. В период до конца 1920 года Луначарский находился под влиянием именно Богданова, так что удерживание футуристов “в рамках” можно назвать личной заслугой последнего.
      О планах футуристов относительно памятников культуры красноречиво свидетельствуют строки раннего Маяковского:
      Белогвардейца
      найдите и к стенке.
      А Рафаэля забыли?
      Забыли Растрелли вы?
      Время
      пулями
      по стенкам музеев тенькать…
      А почему
      не атакован Пушкин?
      Эти стихи, впрочем, почти так же избиты, как “Мы” Кириллова, хотя преподносятся, как правило, как “полушутливые”. По счастью, существуют изречения других футуристов, рассеивающие этот ореол “полушутливости”. “Взорвать институт старых архитекторов и сжечь в крематории остатки греков, дабы побудить к новому, дабы чист был новоскованный образ нашего дня”, — писал Малевич, а “почти футурист” О. Брик, этот Азеф 20-х, был замечен во вдохновенном цитировании лозунгов основоположника футуризма Маринетти о “ежедневном плевании на алтарь искусства”.
      До такой степени нигилизма не доходил даже “самый левый пролеткультовец” П. Безсалько. Он, кстати, рассказывает о признании Маяковского пролеткультовцам — “читаю Пушкина по ночам и оттого ругаю, что, быть может, сильно люблю”. Опираясь на эту фразу, Безсалько упрекает Маяковского в двуличности и неискренности, в “симуляции” радения за пролетарскую культуру. Эту игру, этот “бутафорский гром” он выделяет как основное качество всех футуристов. Убежденность в том, что футуристы только заигрывают с пролетариатом, разделялась всеми пролеткультовцами. “У нас разные социальные корни, разные цели”, — пишет Калинин.
      Чтобы полнее показать бездну, разделявшую футуристов и Пролеткульт, дадим критику футуристов “справа”. Д. Мережковский, лично знавший многих из виднейших футуристов и сам не чуждый окрашенных декадансом инноваций в литературе и философии, так охарактеризовал суть футуризма: “Дикари пожирают своих престарелых родителей. Надругательство над прошлым, отрицание истории — сущность дикарства, сущность футуризма”.
      Здесь поражают своей абсолютной точностью два тезиса: определение футуристов как дикарей (сразу вспоминаются “Обезьяний царь” Ремизов, символист и его “Обезьянья палата”, членами которой были многие видные футуристы) и указание на надругательство над прошлым как сущность футуризма.
      Красные фонари на Александровской колонне, лысая баба с трубой на Марсовом поле, фронтоны Смольного, Зимнего, Русского музея, спрятанные за абстрактными полотнами кричащих цветов, проект выкрашивания Медного всадника в красный цвет в честь 1 Мая — все это может быть расценено исключительно как надругательство, утонченный вандализм. Это даже не “палачи красоты”, но исполнители завета Маринетти “ежедневно плевать на алтарь искусства”. Особо ретивые пролеткультовцы по необразованности и неопытности порывались разрушить старую культуру заодно с ненавистным “миром насилия”, толком не зная, что будут строить. Перлы футуристов — или породия “обезьянничанье”, или откровенное издевательство над культурой.
      Наше счастье, что их уродливые фантазии, не в последнюю очередь — благодаря Пролеткульту, воплотились только в картоне и гипсе…
      ИТАК, МОЖНО С УВЕРЕННОСТЬЮ СКАЗАТЬ, что “культурный нигилизм” и “культурный вандализм” Пролеткульта в целом — миф, базирующийся на отдельных, вырванных из контекста примерах. Мы также видим, что позиция Пролеткульта в отношении “художественного наследия” не является сектантской, как это было принято считать, а совпадает, за небольшими разночтениями, с ленинской. Причем, тезисы Ленина, в большей или меньшей степени, совпадают с идеями Богданова, высказанными несколько раньше. Реальная же опасность для русской культуры, по нашему голубому убеждению, исходила от так называемых футуристов, в своих нигилистических призывах заходивших столь же далеко, как пресловутый Кириллов. Причем если позиция Кириллова не одобрялась руководством Пролеткульта, то позиция того же Маяковского в свое время являлась отражением позиции руководства футуристов. Их критика пролеткультовцами и участие последних в Наркомпросе, однако, до некоторой степени ослабляли деструктивные порывы футуристов.
      Ясно одно: мы можем расценивать деятельность Пролеткульта в области “культурного наследия” как позитивную и исторически необходимую, сыгравшую значительную роль в формировании советской культуры и обеспечении ее преемственности с культурой дореволюционной. А “звериный оскал” Пролеткульта — не более, чем миф.

      Петр Проскурин
      ТЕПЕРЬ ГОША часто молился. Он сам не знал, когда и почему это началось, очевидно, уже давно, после последнего госпиталя. Просто наступил срок и ему стало необходимо что-то непонятное и сокровенное шептать, проснуться, уставиться перед собой в темень, в московскую неумолчную тишину и шевелить сухими губами, обращаясь к неведомому, просить хотя бы о пустяке, ну, допустим, чтобы подступавшее воскресенье оказалось солнечным и можно было бы съездить за город, походить по лесу, послушать птиц и набрать немного грибов. Для себя он никогда ничего не просил, он считал, что у него все есть, и даже в избытке, он опасался очередной неприятности вообще. Допустим, на московских детей или котов мог напасть очередной мор, а то где-нибудь рядом, на станции метро Пушкинская или Арбатская, взорвут бомбу и поднимется несусветная суета, могут прийти с допросом и к нему, и к его соседям, начнут говорить и спрашивать всяческие глупости. Одним словом, Гоша являлся потомственным москвичом, и, конечно, все его страдание заключалось в незнании истинной цели жизни, или вернее, в ее утрате, хотя Гоша, как и десятки тысяч других москвичей, тайно полагал свое предназначение просто в своем присутствии на земле и в славном древнем граде Москве, в чем и был абсолютно прав. И пусть со стороны в глазах московских мещан казалось странным, что он, в преддверии надвигающихся сорока лет, по-прежнему был один в своей наследственной квартире в самом центре столицы, менять он ничего не собирался, менять ему что-либо было и не суждено.
      Открыв глаза и утешившись подобными тягучими и успокаивающими мыслями, Гоша сосредоточился, стараясь успокоить какую-то, не свойственную его душе по утрам, сумятицу. “Господи, Боже мой, — сказал он себе, — я тебя не знаю и боюсь узнать… Сознаюсь, я грешник, не верю в милосердие жизни, вот и живу в скорлупе — люди страшны и несут только зло. Знаешь, я устал от зла и ненависти, одного прошу — будь милостив, избавь меня от людей, близкое общение с ними обязательно отзовется горем и ущербом. Дай мне жить в вере одиночества. Дай всем того, что они сами себе желают, а я свое искушение принял с избытком. И до конца. А еще благослови день грядущий и пусть он протечет тихо и мирно…”
      Подобно всякому здравомыслящему человеку, заботящемуся о своем здоровье, Гоша тщательно побрился, несколько раз присел, с удовольствием отмечая возвращающуюся легкость и гибкость суставов, помотал руками, сходил в душ, крепко растерся мохнатым полотенцем, позавтракал овсянкой на воде, запил ее стаканом фруктового отвара, измерил себе давление, остался доволен и стал собираться на утреннюю прогулку. Взглянув на термометр за окном, он удивился — было не по-летнему прохладно, всего шестнадцать, и он, выбрав кожаную английскую куртку с большими накладными карманами, всю в молниях и эмблемах закрытых лондонских клубов. Он полюбовался ею, встряхнул — дорогая кожа, переливаясь, заструилась мягкими складками. Он было набросил ее на плечи, но в дверь позвонили. Помедлив и взглянув в глазок, он увидел уродливо и изумленно улыбающееся, широкое, в лохматых облаках седых пепельных волос лицо соседки и услышал ее приглушенный голос, знакомый с раннего детства, когда мама была еще молодой и красивой, а соседка тетя Ася стройной и привлекательной с длинными ногами в лакированных лодочках, и когда неразлучные подруги часто о чем-то оживленно шептались на кухне.
      — Гоша, ты еще дома? Открой, пожалуйста, — шумно попросила тетя Ася и, едва переступив порог, казалось, тотчас наполнила собой не только прихожую, но и все остальное пространство квартиры. — О, да ты молодец, уже при параде! — одобрила она и хитро, с затаенной лаской взглянула. — Уж не сватовство ли наконец предстоит?
      — Здравствуй, тетя Ася, — в тон ей, с легкой усмешкой отозвался Гоша, по привычке уходя далеко в сторону от давней и постоянной заботы и мечты тети Аси — поскорее его женить. — Как здоровье, самочувствие?
      — Ах, Гоша, и не говори! Что за напасть! — посетовала тетя Ася, хотя и голос ее, и взгляд говорили совершенно о другом. — Сейчас даже но-шпу купить — половина моей пенсии. Однако ты мне зубы не заговаривай, мальчик. В самом ведь деле, я давно хотела с тобой объясниться. Твой образ жизни вызывающ и неприличен, молодой человек, в самом мужском расцвете и совершенно один! Среди огромного количества страдающих от дикого одиночества молодых женщин! Это, во-первых, не патриотично по отношению к вымирающей России, а, во-вторых, не гигиенично, экологически уродливо. Гоша, жизнь ужасно скоротечна! Ответь мне, дорогой мой, зачем ты живешь?
      — Боже, тетя Ася! Сколько трагических, неразрешимых вопросов! Сдаюсь! Пас! Ответа на них нет! Не хочешь ли чашечку бразильского кофе? — спросил он, уже заранее зная, что соседка не откажется, и потому, водворяя свою щегольскую куртку обратно в шкаф и приглашая гостью на кухню, и она тотчас устроилась на своем обычном месте у окна, с горшком цветущей герани, а Гоша поставил на огонь кофейник, а на столик две фарфоровых чашечки. Затем он достал из кухонного старинного пузатого буфета сахар, печенье, а из холодильника сыр. Тетя Ася наблюдала за ним с философским видом, с некоторым даже здоровым скептицизмом, подчеркивая легкой усмешкой, что женщина сделала бы всю эту пустяковую работу гораздо быстрее и лучше.
      — Неужели я тебя так и не смогу женить, Гоша? — спросила тетя Ася горестно, как бы жалуясь, и вздохнула. — Ты знаешь, это стало для меня прямо-таки нравственными мучением, я ведь обещала твоей матери приглядывать за тобой… Ах, прости, Гоша, черт знает, болтаю, болтаю, я ведь совсем по другому делу. Оказывается, опять повысили квартирную плату с марта месяца, сегодня приносят бумажку, я и ахнула. Опять триста тридцать тысяч должна! Да пени, говорят, растут… Никак не нажрется наш всенародный, чтоб он подавился нашим горем! А я еще, дура старая, за него голосовала, горло драла! Всех одурманил своей пьяной мордой, гляди-ка, мол, свой в доску! Простить себе не могу…
      — Да брось ты, тетя Ася, — улыбнулся Гоша. — На Руси еще не такое было и прошло. И это пройдет. Сколько нужно: триста, четыреста?
      — Да хоть бы триста пятьдесят, Гошенька, пока я что-нибудь из своего барахла продам, — вздохнула соседка. — У меня от мужа несколько орденов осталось, говорят, за Ленина можно миллион, а то и больше получить, вот я его и оттащу на Арбат. Там по всяким подворотням караулят скупщики, светопредставление от этого умника и пошло, зачем мне в доме зло держать?
      ОТ СВОЕГО одиночества и неустройства последних лет тетя Ася явно жаждала продолжения разговора, и Гоша, с давним и прочным уважением, идущим еще с детской поры, не торопился, и на ее откровенный вопрос, как же теперь быть народу, рассмеялся.
      — Да ты, тетя Ася, совсем раскрепостилась! — сказал он. — И Ленин тебе нехорош, и наша прославленная демократия поперек горла! Сама голосовала, сама теперь все костеришь!
      — Из одного бочонка огурчики, из одного рассольца, из одного, — непримиримо сказала тетя Ася. — Ты меня, Гоша, не шпыняй, каждый может ошибиться. Я хоть старая женщина, а вот вы, молодые мужики? Чего терпите? Вот хоть ты. Афган, Чечню прошел, офицер, десантник, черт тебя туда понес! Весь изрезанный, до сих пор отойти не можешь! А ради чего? Ты должен знать, как с бандитами разговор держать! Вон они тебя как искалечили, даже пенсию пожизненно в миллион положили! А вон боевые офицеры то и дело от позора сами себя стрелять стали! Где это видано, чтобы иметь в руках оружие и самого себя стрелять? Вместо того, чтобы кому надо в лоб влепить? Да какие же вы русские офицеры? Срам!
      — Ты права, тетя Ася, с бандитами разговор может быть только один — пулю в лоб или нож под лопатку, — сказал Гоша все с той же благожелательной усмешкой к горячности тети Аси, но на лицо его надвинулась какая-то тень. — Ведь у нас несколько по-другому обстоит, вопрос не простой — да, были когда-то в России офицеры, были да сплыли, — улыбнулся Гоша и по его лицу тень пошла гуще.
      — Эх, вот бы мне мужиком родиться! — окончательно опечалилась и возмутилась тетя Ася и в сердцах со звоном двинула от себя чашечку с кофе. — Годков бы тридцать, сорок скостить! Уж я бы вам показала, курятам синюшным!
      Тут тетя Ася вдобавок ко всему неожиданно стукнула кулаком по хлипкому кухонному столику и посуда на нем подскочила, а Гоша, любуясь соседкой, и с возрастом не утратившей своего бойцовского норову, одобрительно кивнул.
      — А что, интересно, ты бы сделала, тетя Ася, на нашем, как ты говоришь, месте? — спросил он, ощущая в душе некую саднящую горошину и начиная сердиться. — У нас теперь все умны другим указывать, русский человек — удивительный народ!
      — А я тебе уже сказала! Я бы вместо того, чтобы себе башку дырявить, своих бы незваных благодетелей попотчевала бы! — не осталась в долгу тетя Ася. — Потихоньку щелк да щелк, глядишь, они бы и потише стали!
      Расходившись, воинственная соседка раскраснелась, разрумянилась, разволновалась окончательно, выпила еще две чашки бразильского кофе, и Гоша поспешил принести ей деньги и вновь натянул на себя куртку, теперь уже откровенно показывая, что торопится и что ему необходимо уходить — тетя Ася, как и многие другие московские пенсионеры, в последнее время все чаще стали вспоминать о своем русском корне, ругать всех подряд с самыми неожиданными и захватывающими поворотами. И в другое время Гоша с удовольствием и охотно ее слушал, скупо поддакивая, а иногда и довольно резонно возражая, хотя высказывать свое мнение не любил и считал бесполезным. К способности русского человека бесконечно рассуждать на завалинке на любую тему он относился весьма скептически в душе его влекли к себе люди действия вроде той же тети Аси, неутомимо распространявшей все последние годы на всех митингах и собраниях, по своим соседям и знакомым газеты и листовки, призывающие молодежь слоняться не по игорным и другим публичным домам, а учиться в тирах стрелять или хотя бы изучать русский рукопашный бой в спортивных национальных клубах.
      Сейчас он, действительно, спешил и, проводив тетю Асю, тотчас ушел и сам, в твердом намерении разобраться с самим собой. И потому, добравшись до Страстного бульвара, присел на скамеечку неподалеку от детской площадки и стал смотреть и слушать. Он не мог представить, что когда-либо был вот таким непоседливым трехлетним карапузом в джинсовом костюмчике, бестолково перекидывающим с места на место песок лопаточкой, и, подумав об этом, еще больше ушел в себя. Соседка права, необходимо было выбирать и окончательно определять свою жизнь. Можно было податься и в монахи в Лавру, уж только не жениться и не плодить рабов — в таких условиях борцов, солдат даже из своих детей воспитать невозможно, да и в нем самом что-то уже давно хрустнуло и сместилось. Но и до подлинного смирения, до монастырской тишины было далеко, никакого страха давно больше не оставалось, а была лишь маскировка, стремление выключить, обмануть и выключить самого себя из подлинной жизни и оставить себе только церковь, молитву и покаяние — именно в этот тупик и толкали изо всех сил русского человека взявшие верх силы беззакония, но ведь это еще не конец, есть и другие пути. Тетя Ася ошибается, он мог и убить, и не дрогнул бы, если бы представилась такая возможность даже ценой собственной жизни, — молитва без меча — тот же гашиш, дурманящие, убаюкивающие сны, и природу человека никакими молитвами не одолеть и не переделать. Подлая природа, циничная и развратная, и лишь в таком вот нежном детстве, как этот джинсовый карапуз, естественно вписываюаяся в природу космоса и дополняющая, и даже обогащающая ее, а так — все остальное бессмыслица и ошибка…
      СОВСЕМ ЗАПУТАВШИСЬ, Гоша еще полюбовался на детей, затем, чувствуя нарастающую в душе странную, вроде бы беспричинную тревогу быстро встал и пошел по бульварам к Никитским и Арбату в короткие минуты, проведенные им на скамье возле детской площадки, что-то случилось: вся чушь с уходом в монастырь и с молитвами в один момент словно ссыпалась с него и теперь он боялся опоздать и не успеть. И он, сам того не замечая, все ускорял и ускорял шаг, по-московски ловко избегая многочисленных встречных прохожих и совершенно не замечая лиц и, пожалуй, впервые видя за последние годы высокое холодное небо с редкими волнистыми облаками. Его не заставило задержаться и такое удивительное обстоятельство — ну, небо и небо, оно всегда было, и такие облака были, только мы не всегда их замечаем, сказал он себе, они были еще и до нас, и когда еще и Москвы здесь не было, подумаешь, открытие, постарался он поиздеваться над самим собою, и тотчас забыл. Открытие все-таки было, оно произошло в его темной, наглухо закрытой от мира душе, в ней словно распахнулось окно и ворвался порыв солнечного, резкого ветра — он даже задохнулся, и сердце подскочило и оборвалось. Он опять испугался опоздать и теперь уже почти бежал, и встречные прохожие, полагая, что он спешит по какому-то неотложному делу, охотно сторонились и некоторые оглядывались. Особенно женщины, он по-прежнему был молод, строен, и лицо его сейчас приобрело тяжелую, нерассуждающую целеустремленность.
      Он сбежал по широким ступеням в знакомый подземный переход через Арбат, где, как бы между делом, походя, торговали самой разнузданной порнухой, травкой, порошочками, приторговывали и живым товаром на любой вкус милиция, давно имевшая здесь свою немалую долю, не заглядывала сюда даже во время глухих и беспощадных разборок между негласными владельцами этого подземного мира с его почти круглосуточной подпольной толчеей и тайными движениями, в которых любая отдельная человеческая судьба совершенно ничего не значила все здесь определялось только зелененькими, и эту странную, парализующую атмосферу безошибочно чувствовали свежие люди и старались, не отвечая на негромкие и опять-таки как бы мимолетные предложения, поскорее проскочить мимо и выбраться вон. Для Гоши все это сейчас не имело никакого значения. Не замечая приглашающих жестов и не слыша самых соблазнительных предложений вполголоса от молодых людей, как бы невзначай попадавшихся навстречу, он пробрался в другой конец перехода, облегченно замедлил шаг и скоро нырнул за одну из квадратных опор, облицованных красноватым гранитом и подпиравших глухо гудевшие от идущих сверху машин перекрытия и как бы разделявших переход на две части скудно освещенными двумя же рядами никогда не гасших светильников.
      Нужно было успокоиться и продумать дальнейшее — однорукий мальчик-нищий находился на своем обычном месте, сидел в конце перехода на толстой грязной подстилке, и Гоша от своей решимости почувствовал сильные и частые толчки крови в висках. Между маленьким, изуродованным жизнью нищим и бывшим офицером, вчистую уволенным из армии после взрыва чеченской мины по пожизненной инвалидности, о чем даже тетя Ася не знала и не догадывалась, давно уже установилась какая-то больная и необходимая связь, и она прорастала с каждой их новой встречей все глубже и подчас начинала становиться неодолимой, пронзительно сквозящей, мучила Гошу, и он не знал, что это такое. Он пытался бороться со своим влечением, но победить себя не мог, и в конце концов решил и здесь пройти до конца и только тогда понять.
      Притаившись у массивной опоры, поддерживающей крышу призрачного, крошечного и необъятного в своих страстях и пороках мира, Гоша затаился и на время стал как бы невидимым, растворился в общей массе наполняющих подземный переход и непрерывно меняющихся самых различных людей. И хотя он был по природе своей философом, он, пожалуй, впервые ощутил свою полнейшую беспомощность перед рыхлой громадой жизни, непрерывно сменяющей лицо и строившей ему самые комические и мерзкие рожи. Он стал чувствовать себя вроде бы обнаженным, даже с содранной кожей, — любое внешнее прикосновение жгло и заставляло страдать. Он знал, что в этом, на первый взгляд хаотическом движении человеческой массы, был свой порядок и смысл, а также и свой центр — эти основополагающие категории присутствовали везде и всегда, даже в мертвой жизни.
      Он уже ощутил на себе цепкое внимание, хотя и не мог определить пока, откуда оно шло. Неподалеку с длинными сигаретами стояло несколько девочек лет по двенадцать-четырнадцать, одетых вызывающе и крикливо они изо всех сил стремились казаться взрослыми и в их полудетских лицах уже проступала порочная тупость, и по каким-то неуловимым признакам Гоша тотчас определил неотрывно пасущего их парня лет тридцати в длинном щегольском плаще до пят с широкой пелериной, с сальными длинными волосами до плеч тот, в свою очередь, нацелился на Гошу как на потенциального клиента и уже, было, независимо двинулся к нему, и Гоше пришлось одними глазами отказаться от услуг, и миллионный плащ с остановившимися глазами, ставшими пустыми, тотчас равнодушно вильнул в сторону и в одно мгновение исчез, растворился в подземной суете, словно его никогда и не было в яви. Гоша попытался ради любопытства отыскать его глазами, не смог — в новом повороте жизни народ начинал приобретать ранее совершенно никогда не встречавшиеся черты и особенности, и даже мог, когда хотел, становиться невидимым и его невозможно было разглядеть ни в какой увеличительный электронный прибор. Над ухом у Гоши прозвучал ясный шепот, предлагавший сигареты, на ловких, смуглых руках, державших несколько разноцветных заграничных пачек, скорее всего, поддельных, в одну секунду мелькнул целый набор другого наркотического зелья в одноразовых целлофановых упаковках и ампулах, мелькнул и растаял, и перед Гошей просияли услужливые и лукавые восточные глаза, насмешливо и вызывающе сверкнувшие, пообещавшие Бог знает что — Москва ныне купалась в призрачном дыму древних пороков и в новых, обволакивающих грезах, сулящих неведомое и требующих в обмен и тело, и душу, но этого никто в стольном граде не хотел замечать.
      В МАЛЕНЬКОМ, ПОДЗЕМНОМ мирке Гошу давно уже засекли самые различные, согласно действующие здесь разнородные силы, и он, будучи от природы человеком впечатлительным и чутким, физически ощущал это цепкое и неотступное внимание — его здесь проверяли и прощупывали, старались определить: безопасен ли он, или несет опасность и беду всему здесь устоявшемуся, и определяли, как быть с ним дальше.
      И маленький нищий у другого конца перехода каким-то образом тоже почувствовал его присутствие — едва Гоша шагнул из-за своего укрытия и двинулся дальше, мальчик тотчас, еще не видя его в густом, вечно спешащем многоликом потоке, повернул голову и лицо его неуловимо переменилось, стало осмысленным и напряженным. И Гоша еще больше подобрался, подступила редкая, тяжкая нежность. И он, прошедшший через две войны, в Афганистане и на Кавказе, и сам непоправимо искалеченный, весь посветлел. В ответ на улыбку Гоши на лице калеки, сквозь грязь и шрамы, тоже пробилось слабое тепло, мрачные глаза стали больше и приветливее, в то же время он неуловимым почти образом, легким изломом бровей дал понять Гоше о близкой опасности. Гоша сразу увидел неподалеку, в теневой части перехода, высокую серую фигуру, опять-таки в длинном кожаном плаще с широкой пелериной, и сразу по каким-то неуловимым признакам определил хозяина маленького нищего, хотя до этого ни разу его не видел, — хозяина новой жизни никак было нельзя не узнать, под дорогой заграничной кожей туго бугрились плечи, на пальцах тускло сверкали кольца, а на волосатой груди угадывался внушительный золотой крест, — цепочка от него небрежно выглядывала из-под расстегнутого ворота. Одним словом, это был настоящий хозяин, на него работали нищие дети в различных концах Москвы, и он время от времени как истинный хозяин проверял их усердие, а по вечерам свозил на ночлег, подсчитывал выручку и кормил скудным ужином, разнообразя его рюмкой-другой скверной, дешевой водки для особенно старательных.
      И еще множество других мыслей пронеслось в голове у Гоши, и о себе тоже, о своей искалеченной, неизвестно ради кого и чего жизни, ведь уже далеко за тридцать, а за душой ничего: ни семьи, ни любимого дела, ничего, кроме довольно приличной военной пенсии да бессрочной инвалидности. За что? Ради вот таких новых российских хозяев? Или за высших партийных негодяев, в один момент вывернувшихся наизнанку, захапавших народное достояние и ставших еще более омерзительными хозяевами и распорядителями жизни, чем этот патлатый тип, закованный в дорогую кожу?
      И Гоша с душой, искалеченной войной больше тела, давший себе зарок никогда и никому не делать зла, почувствовал ненависть, она шевельнулась где-то в самой глубине его существа и стала неудержимо разгораться. И на него, как когда-то в прошлом, обрушилось чужое слепящее небо, перед глазами заплясали острые вершины гор, и голову стал разрывать гул и грохот, и затем все перекрыл цепенящий скрежет опрокидывающихся и рассыпающихся гор. И стараясь удержаться у самого края, не поддаться и не погибнуть, он замер — он увидел ползущие мимо окровавленные клочья человеческих тел, их затягивало в гулкую от боя пропасть…
      Челюсти свело от судорог, он понял окончательно, что должен спасти нищего мальчика, ставшего до сердечной боли дорогим и необходимым, и тем самым спасти для дальнейшей жизни самого себя, и даже обрушься сейчас мир вокруг, это стало бы всего лишь ненужной и досадной мелочью. И чувствуя прилив давно забытой силы, Гоша трудно вздохнул и вновь взглянул в сторону хозяина в кожаном — встретив его ответный взгляд и стараясь не выдать себя, маскируясь по старой военной привычке, он подошел к хозяину в кожаном и, как ни в чем не бывало, попросил огоньку прикурить.
      На него оценивающе и насмешливо, с медлительной неохотой взглянули и тотчас поднесли щелкнувшую зажигалку. Гоша затянулся раз и другой. “Вот, черт! Золотая ведь, даже с каким-то камешком… а?”- подумал он с некоторым уважением, поблагодарил и независимо зашагал к выходу из перехода, затем, словно случайно, увидел маленького нищего, круто свернул, остановился перед ним, заслоняя его от цепких глаз закованного в кожу хозяина, и стал рыться в карманах, отыскивая деньги. Чувствуя спиной пронизывающий взгляд, Гоша, не отрываясь от тонкого, какого-то одухотворенного сейчас лица мальчика, наклонился, не глядя, опустил на целлофановую подстилку смятые комом деньги, и в тот же момент у него в руке оказалась записка, и сердце его разгорелось и оборвалось, — сбывалось его самое дорогое и больное желание. Ему захотелось коснуться густых спутанных волос мальчика, но этого нельзя было — хозяин в кожаном продолжал буравить его спину взглядом, и как бы он не заподозрил в нем соперника и конкурента.
      — Ничего, Ваня, значит, сегодня?
      — Смотри, как бы он тебя не поломал, — шепнул мальчик тревожно. — Он без пистолета не ходит… у него вся милиция в кармане…
      — Славяне и не такое видели, — понизил голос и Гоша, и мальчик изумленно и благодарно взглянул сверху вниз. Гоша бодро и дурашливо подмигнул ему задерживаться больше было опасно и он пошел дальше, а мальчик стал одной своей рукой перебирать и разглаживать деньги и неловко совать себе в грязный мешочек на груди, и делал он это сосредоточенно и привычно. В сторону своего хозяина он намеренно ни разу не взглянул, и тот тоже скоро растворился в толпе, и через полчаса его роскошная заграничная машина остановилась у казино на Тверской, и услужливый служитель с почтением распахнул ему медно-зеркальные двери, и вышел он из этих дверей обратно уже только вечером. Москва стала затихать после долгого и сумбурного дня. Огромный и не подвластный никакой отдельной силе город жил по своим внутренним непреложным законам. И сам Гоша в этот трудный для него день хорошо почувствовал эти, неизвестно кем и когда утвержденные и беспрекословно проводящиеся в жизнь законы и установления, хотя он и не смог бы внятно выразить и объяснить свое состояние — город всей своей мощью давил, здесь, в колоссальном космическом сгустке дел многих десятков безвестных поколений в их ратном и трудовом подвиге, в смешении бескорыстия и предательства, крови и боли, отчаяния и надежды, где, отмирая, один слой наслаивался на другой, и уже, став прахом, все же продолжал жить и созидать нечто подобное себе и в будущем, и где грязь и тоска новых поколений все больше цементировали само основание, где светлые реки постепенно уходили в подземелья рукотворных труб, становясь сточными канавами, и где отдельная человеческая судьба никогда не была главной ценностью, а служила всего лишь очередной крохой в нескончаемую кладку, неизвестно кем и для чего затеянную слепым провидением…
      Тут Гоша понял, что окончательно запутался, что такие высокие материи совершенно ни к чему нормальному человеку, и какая бы ахинея ни затесалась в голову, у самого него одна цель — убогий и порабощенный Ваня и через него свое собственное спасение. Другого ничего не было и не могло быть, ведь своих детей у него никогда не будет — так распорядились люди, называющие себя политиками и слугами народа и пославшие его сначала на одну, а затем и на другую бессмысленную войну, искалечившие его, отнявшие у него право любого живого существа на продолжение самого себя в потомстве. Вот ему и остается одно — прилепиться душою к заброшенному и озлобленному существу, еще к одному калеке, и ему помочь, и себе…
      МИМО ПРОШЛИ две молодых, довольно симпатичных женщины, хорошо и модно одетых. Они враз взглянули на Гошу и почему-то приглушенно засмеялись — смех был приятным и располагающим к знакомству, любой мужчина в этом никогда не мог ошибиться. И Гоша, несмотря на свои завиралистые и ненужные в данный момент мысли, заметил молодых женщин, их быстрые, ищущие и как бы приглашающие взгляды, но оставил их без внимания, просто чувство ожидания в нем обострилось и шаг стал тверже и упруже. Вот таким петушком он когда-то выходил к своему взводу десантников, грудь колесом, из-под берета — русая прядь. И мимолетное, далекое воспоминание заставило его собраться, вернуться к своему предстоящему делу. Ну да, калека, сказал он себе с усмешкой, знаем мы таких калек, руку к телу прибинтуют, ногу подвернут, а в пустой рукав сунут какой-нибудь пластмассовый муляж, да побезобразнее, понатуральнее, новые русские и здесь приспособились и наловчились делать деньги. Чем уродливее, тем больше будут подавать, а мальчишка-то приятный, имя хорошее, только замученный донельзя.
      У какой-то забегаловки, конечно, со звучным заокеанским названием “Ниагара”, он жадно проглотил пару булочек с сосисками, запил чашкой кофе вечерние тени уже начинали копиться у стен домов, толпы на улицах менялись — это тоже была примета нового времени. На улицы и площади города все ощутимее выплескивались страх, порок и циничная голая сила, упитанные милиционеры, рьяно гонявшие днем старушек, торговавших у метро всякой всячиной, исчезли, и Гоша все больше чувствовал себя чужим и ненужным в том ночном с физически ощутимой испариной похоти и насилия городе. И ему было больно, что город его детства и юности умер и превратился в чудовище и теперь пожирал сам себя, и оживить или спасти его нельзя, и если ему сегодня удастся убедить и спасти мальчика Ваню, тот вырастет и когда-нибудь спасет заблудший, оторвавшийся от тела своей земли город, но это будет, пожалуй, очень и очень не скоро, и он сам до этого не доживет
      И Гоша заторопился время все равно шло, даже если город уже умер и вокруг разворачивался всего лишь фантастический сон. Гоша шел на свидание к самому себе, еще совсем маленькому и — все равно счастливому распахивавшимися перед ним далями. Он все больше и больше спешил и скоро оказался во дворе того самого старого дома по Новослободской, указанного в записке Вани, и оказался он там минут за пять до назначенного срока. Глубокий и темный двор со всех сторон замыкался прямоугольником стен, с редко и тускло светившимися окнами, серое небо было далеко, и до него, словно со дна колодца, невозможно было дотянуться, а две арки, из которых несло промозглой сыростью, пронизывающей дома насквозь, тянули куда-то еще глубже — в самое потаенное нутро засыпающего чудовища.
      Вдвинувшись в арку, в самую тень, Гоша, не упуская из виду молчаливого, полуразбитого подъезда, стал ждать. Город затихал все больше, лишь в каменных, сырых стенах арки скрытый, мерный гул задавленной камнем земли усиливался. Гоша ощущал это спиной, и в нем сейчас, отсчитывая время, словно затикали часы. Он сказал себе, что еще можно повернуться и уйти, не наваливать на себя непосильный груз чужой жизни ведь и сам Христос ошибся в своих пророчествах и больше никогда не посетит изгаженную людьми землю, и на ней ничего больше не изменится, и потому Россия первой выходит на финиш небытия. Страну с рухнувшей армией, с продажным, погрязшим в торгашестве офицерством спасти невозможно, она обречена на рабство, унижение и гибель. Иного не дано, оружие должно быть направлено на врага, а не на собственный народ, и никаким жертвенным терпением здесь ничего не добьешься. Но кто-то неведомый и словно извне прервал ненужные и бессмысленные рассуждения Гоши, ехидно спросив его, а что такое человечество, Россия и хотя бы тот же русский народ, и кто ему поручал рассуждать о том, чего понять и определить нельзя, а вот увидеть свет в глазах погруженной во мрак души — можно, и такой подвиг под силу даже самому слабому человеку, и этого вполне достаточно для взаимного исцеления, и не выше ли этот подвиг и России, и самого человечества, и всепоглощающей и всепереваривающей в своем чреве стихии народа?
      И тут туманные философские рассуждения Гоши сами собой прервались. Дверь полуразбитого подъезда приоткрылась, и маленькая детская фигурка, почти неразличимая в сумраке, двинулась вдоль стены дома в сторону арки с притаившимся в ней Гошей, тотчас вышагнувшего в более освещенное пространство двора. Он уловил короткий хрипловатый смешок, послышавшийся словно из самой стены, и перед ним прорезалось лицо хозяина, тоже как бы выломившегося из стены арки, и хотя было очень темно, Гоша сразу узнал это холеное, напрягшееся лицо, и тотчас, как в прошлой своей боевой и кровавой бытности, сигнал смертельной опасности ожег сердце, отдался в мозгу.
      — А-а, так и знал, выследил все-таки, легавая сука! — услышал Гоша почти ласковый голос. — Ну что, может, опять хочешь прикурить?
      — Хочу, — признался Гоша, и голос его прозвучал спокойно и весело, как бы приглашая к дружеской и даже задушевной беседе. — С удовольствием, спасибо.
      — Ну так прикуривай и давай потолкуем, — принял игру хозяин и сам шагнул вперед в его полусогнутой руке Гоша тотчас различил длинный, с глушителем пистолет, вернее, не различил, а угадал внутренним чутьем, и тогда его тело само вспомнило прежний опыт, качнулось в сторону и несколько пуль цокнули в камень стены рядом с ним. И тотчас, помимо его сознания, тело Гоши бросило само себя высоко вверх и вперед, и хозяин был выброшен молниеносным ударом в голову далеко от арки во двор, а его пистолет отлетел в сторону. Боль ярко вспыхнула в давно не тренированном и ослабшем от долгого безделья теле Гоши и, почти теряя сознание, он заставил себя еще раз рвануться вперед, рухнул всей тяжестью на длинное и бесформенное тело хозяина и несколько раз ударил его головой об асфальт, хотя в руках у него уже не осталось прежней силы, всю ее унес первый взрыв нерассуждающей ярости, и теперь Гоша напрасно пытался оторвать от асфальта толстые плечи хозяина, приподнять их вместе с головой повыше и ударить в последний раз. Хозяин был моложе, сильнее, а главное, неизрасходованнее жизнью. В один неуловимый момент он оказался сверху, и его руки, как ни пытался остановить их обессилевший Гоша, стиснули ему горло и стали сжимать — Гоша видел его глаза, сверкающие в оскале ровные белые зубы, — несколько лет назад Гоша хорошо известным, отработанным приемом мгновенно сбросил бы его с себя, и он даже попробовал сделать это. И от бессилия похолодел, ноги омертвели и не слушались, они не отозвались на приказ и не шевельнулись, наверное, все у него внутри, так бережно собранное и сшитое военными хирургами, вновь полопалось и рассыпалось, и теперь уже все равно…
      И хотя Гоша еще пытался разжать наливающиеся силой руки хозяина, подступала темнота, Гоша сам слышал свой сиплый хрип, затем что-то опять случилось. Тяжесть сползла с него, и он, еще жадно хватающий свободно хлынувший в грудь прохладный воздух, различил высоко над собой квадрат серо проступившего и приблизившегося неба и даже звезды. И, услышав шорох рядом, поведя глазами, увидел лицо Вани, стоявшего рядом с ним на коленях, и сначала не узнал его, и ничего не мог понять.
      — Я, кажется, тебя подвел, — хрипло шепнул он, оживая, и в глазах мальчика, до этого застывших и пустых, что-то дрогнуло. — Ты был прав. Сволочь, он у меня внутри что-то сорвал. Подожди чуть, сейчас соберусь, отойду…
      Тут Ваня встал, настороженно и привычно оглядываясь, и Гоша увидел тяжелый молоток — мальчик сильнее сжал его рукоятку и еще раз оглянулся. И тогда Гоша понял — мальчик был совсем здоровый, с двумя руками и никакой не калека, и Гоша ничего больше не хотел знать волна темной радости обрушилась на него и смяла душу.
      — Ну, вставай, пошли, пока его дружки не хватились, — сказал мальчик просто и буднично. — Я его в арку затащил, рядом тут, тяжелый… Правда, сразу не увидишь-то возле стенки…
      ОТЛЕЖАВ В ГОСПИТАЛЕ почти два месяца, Гоша выписался раньше, чем предполагалось, и, без звонка открыв дверь, невольно услышав бодрый говорок тети Аси, задержался в передней.
      — Нет, нет, Ванек, — говорила тетя Ася с какими-то совершенно не свойственными ей мягкими грудными интонациями. — Ты меня слушайся, ты этого еще не понимаешь… да! Мы с тобой должны до возвращения Гоши эту книжку осилить. Ну, плохо пока читаешь, станешь лучше. Ты парнишка способный. Человека с книгой никому не одолеть! И стесняться нечего, у тебя впереди вся жизнь. Ты же еще совсем ребенок…
      — Я не маленький! — возразил ей знакомый Гоше и в то же время совершенно иной мальчишеский голос. — Вы меня еще не знаете, тетенька Ася… да!
      — Ох, подумаешь, загадка! — засмеялась тетя Ася в ответ, и Гоша, внезапно обессилев, привалился спиной к стене.

      М. Ковров
      Как известно, диссертация Бориса Матвеевича Чубайса называлась “Полная и окончательная победа социализма в СССР — главный итог деятельности партии и народа”. Но сейчас этому все равно никто не поверит, так как тема диссертации Игоря Борисовича Чубайса была хотя и помельче, но прямого действия: “Воздействие телевидения на формирование общественного мнения”. Обеспечение воздействия Борис Матвеевич возложил на Анатолия Борисовича Чубайса.
      Хотя, надо сказать, Анатолий Борисович упирался: он тоже хотел быть ученым-философом, им даже был предложен показатель “Формы морального поощрения исполнителей”, который определялся (с. 74 диссертации Анатолия Борисовича) “по формуле mфакт/mобщ, где mфакт — фактическое количество применяемых форм морального поощрения из следующего перечня: занесение в Книгу Почета, награждение Почетной грамотой, награждение значком “Победитель соцсоревнования”, занесение на Доску Почета; mобщ — общее количество применяемых форм морального поощрения (mобщ = 4)”. Но несмотря на то, что расширение показателя “Формы морального поощрения исполнителей” включением в него награжденных знаком “Ударник пятилетки” было запланировано Анатолием Борисовичем для докторской диссертации, все это как-то бледнело перед идеями полноты и окончательности Бориса Матвеевича и тезисом Игоря Борисовича о формировании мирового социалистического общественного мнения (с. 145 диссертации Игоря Борисовича). Научная карьера Анатолия Борисовича была прервана, и он был направлен на обеспечение воздействия.
      Тексты Бориса Матвеевича уже давно классика: “В настоящее время в мире нет и уже никогда не будет сил, которые могли бы одолеть СССР и сплотившиеся с ним социалистические страны ни экономическими, ни политическими, ни непосредственно военными средствами. Социалистическая экономика, политика и военная организация стали неодолимыми. Это и значит, что социализм в СССР одержал окончательную победу” (с. 185 диссертации Бориса Матвеевича).
      Открытие Борисом Матвеевичем полноты и окончательности сразу поставило его в один ряд со Спинозой и Кантом. Оно было озвучено Никитой Хрущевым на партийном съезде.
      Борис Матвеевич учил: “Диктатура пролетариата необходима рабочему классу для того, чтобы подавить сопротивление эксплуататорских классов, а затем и ликвидировать их”.
      “Так оно и будет”, — на этой ноте заканчивает Борис Матвеевич. Никогда ни одна диссертация мира не оканчивалась так просто и убедительно: “так оно и будет” — и подпись: полковник Б. Чубайс.
      “Так оно и будет”, — услышал я из репродуктора знакомую фразу. Мне объяснили, что по внутризаводской радиосвязи по пятницам транслируется многосерийный спектакль “Радиообращение к народу”. Обычно очередная серия оканчивается именно этой фразой.
      М. КОВРОВ

      ТИТ
      Всероссийская (всеэсенговская) выставка “Пресса-98” разворачивалась в пространстве зеркального павильона имеющего по новому уставу бывшего ВДНХ реестровый нумер 69. Пустынный второй этаж павильона занимали чопорные застекленные магазинчики — эдакие хрустальные призмы. Их внутреннее, заставленное товарами или завешанное шмотками, пространство украшали по-библейски оцепеневшие печальные фигуры породистых русских продавщиц…
      Не то было внизу — внизу творилось черт знает что. Народу уйма. Весь зал разделен на множество белых пластиковых кабинок-ракушек, нутро которых — это свой маленький мир, своя, так сказать, реклама, своя спесь и своя особая (иногда уж совсем писклявая) заявка на существование…
      — Да-с, мы есть-с. Извольте нас лицизреть-с.
      При оформлении стендов некоторые издания и издательские корпорации не смогли отказаться от привычных пошлостей — надувных шаров, гирлянд и т.д., что создавало колорит присущий детскому утреннику или комсомольской свадьбе времен застоя… Однако довлеющим стилем был холодный и выверенный компьютерный дизайн — цветные плакаты, прямоугольные фотографии на стенах… По числу участников (более шестисот наименований) и по своей географии выставка “Пресса-98” оказалась весьма представительной. Было много всяких курьезов и неожиданностей. Например, некая минская газета (зам. редактора П. Шеремет) имела на выставке свой стенд, украшенный уморительными коллажами — пасквилями на Лукашенко, Ельцина, Селезнева, Явлинского и всех, всех, всех… А в радиусе пятнадцати метров в кружении бестолковых толп мелькали все три “Правды”, из которых линниковская — украшенная фотографиями советской поры — смотрелась гораздо более “правдоподобно”, чем все остальное.
      Из карнавальных и художественных затей самыми выдающимися были ежедневное порхание двух рекламных ангелов, нанятых журналом “Лица”, и, конечно, выступление ребят из группы “Слепые” (Анна Кузнецова, Александр Маргорин). Последние в день открытия выставки пришли поддержать “Завтра” и, надо сказать, потрясли циничную и обычно индифферентную выставочную публику.
      Их странные фигуры — с летящими, в мельканьи спиц, чакрами во лбах — несли на себе огромных осклабившихся жестяных рыб, на рифленых боках которых проступали надписи “День” и “Завтра”. Местные остряки весело закричали: “Вон, акулы пера плывут!” Однако скоро веселье остряков пропало — людорыбы, воспользовавшись тонкими кленовыми палочками, начали вдруг клепать по своим металлическим жабрам, выбивая жестокий и странный призывный маршевый ритм. На минуту суета, царящая в нижнем ярусе павильона 69, — прекратилась. Народ встал полукругом и стал напряженно внимать звукам Левого марша как последнему эху мистерий двадцатых годов двадцатого века.
      Акция “День Хомейни”, организованная “Завтра” вместе с издательством “Палея” в рамках выставки “Пресса-98”, отличалась живостью и, что называется, была познавательной. С небольшой импровизированной лекцией о феномене имама Хомейни выступил директор “Палеи” Николай Мишин, недавно побывавший в Иране. А после выступления Мишина была проведена небольшая викторина. Многие активные ее участники, из числа случайных посетителей выставки, получили в подарок великолепный тисненый золотом коран (переведенный на русский язык), однако ценные персидские миниатюры получили люди, явно не первый год знакомые с культурой и политической историей Ирана.
      “Какое нынче культурное учреждение находится в здании бывшего американского посольства в Тегеране?” — задал вопрос ведущий. Из окружавшей стенд “Завтра” толпы немедленно последовал правильный ответ:
      — В здании бывшего американского посольства в Тегеране находится сейчас единственный в мире “Музей шпионажа”.
      Одна из миниатюр была подарена в знак уважения и признательности писателю Дмитрию Жукову, который специально приехал на ВДНХ принять участие в акции “День Хомейни”.
      Выставка работ Животова и встреча с самим художником проходили в живой, непринужденной обстановке. Дело происходило в малом конференц-зале, и каждый желающий мог выпить за здоровье “Завтра” несколько стаканчиков пива. На закуску предлагались орешки и остроумные тексты из книги “Это я — Боренька”. Не обошлось и без курьезов: демократы из соседних боксов втихаря увели четыре двухлитровых баллона “завтрашнего” патриотического пива. Впрочем, демокрады они и есть…
      ТИТ
      [gif image]

      Евгений Андреев
      Все смешалось в кинотеатре “Баку”: песни лирические и рок, бардовские баллады, лихие марши и ухарские частушки… Но объединяла эту великолепную программу общая тема — сопротивление антинародному ельцинскому режиму, призыв к обструкции тех, кто предал СССР. Поэтому заключительный тур Всероссийского конкурса газеты “Дуэль”, посвященного 80-летию Октября и годовщине расстрела Дома Советов, собрал внушительную обойму исполнителей и полный семисотместный зрительский зал.
      Спасибо отцу “Дуэли” Юрию Мухину: он и его небольшой коллектив сумели ярко и яростно доказать, что певцы во стане русских воинов, слава Богу, еще не перевелись. Напротив, их голос звучит все громче и шире: к первому туру конкурса кассеты с записями представили сотни исполнителей из всех уголков России. Лучшие произведения и были отобраны для показа. А самые лучшие — стали победителями конкурса. Сразу несколько жюри — зрительское, поэтическое, музыкальное, исполнительское — назвали в итоге имена призеров, среди которых — Александр Харчиков, Николай Прилепский, Нонна Ефимова, Майя Каханова, Галина Кулюкина, Майя Алексеева, Нина Кочубей (специальный приз газеты “Завтра” “За призыв к жертвенности ради Родины”), Владимир Кузнецов, Дмитрий Воробьев, Леонид Ефремов, Алексей Беляев и еще очень многие исполнители песен, слова и музыку к которым создали как они сами, так и профессиональные поэты и композиторы. “Мы не вышли из “Белого дома”, “На Красной Пресне”, “Рок до смерти”, “Русь святая”, “Боль России”, “Не пугайте Сталиным и Брежневым”, “Марш Трудовой России” ,“Кавказский десант”, “Настанет час!” — вот наудачу лишь некоторые названия, красноречивость которых вполне подтверждает верность выбора газетой “Дуэль” самых болевых точек народной жизни. А главное достижение конкурса — возникшая на нем убежденность: если есть голос сопротивления — значит, живет и оно само. Музы борьбы и протеста — не молчат!
      Евгений АНДРЕЕВ
      [gif image]
      На снимке: поет автор-исполнитель Майя АЛЕКСЕЕВА
      Фото Геннадия БАКСИЧЕВА

      Людмила Андреева
      …Вы любите театр? Можно не отвечать, ибо кто же его не любит? Но когда он влечет нас больше: в праздники или в будни? Пожалуй, в любые дни, поскольку он сам — всегда праздник. Но все-таки в выходной это праздник вдвойне: будний день суетлив, а визит в театр суеты не терпит — как и в целом служенье муз. Если, конечно, служение — не услужение…
      Любопытен и уникален в истории муз репертуарный план на ноябрь нашего любимого и некогда почитаемого во всем мире Большого театра. Впрочем, странности как внутри ГАБТа, так и вокруг него творятся уже не первый год: сперва его авторитет “укокошил” Кокошин, потом над ним издевались по-вишневски, далее здесь фиглярствовал Таранда, а года два назад его просто сотрясали забастовки и разборки вперемежку с судилищами. Наконец, пришествие к директорству В. Васильева — “на костях” Григоровича — ведет престиж театра, судя по всему, к полному закату. Мы любим Большой по привычке. Но любит ли нынешний Большой нас?
      Итак, об услужении. Помнится, новоиспеченный директор-балерун клялся служить исключительно искусству. Но кто нынче связан какими-то обещаниями? К тому же, кто знает, какими обязательствами и сам Васильев повязан с теми, кто благословил его на руководство ГАБТом.
      [gif image]Догадки нетеатрального свойства приходят на ум, когда открываешь уже упомянутый репертуар Большого: четыре дня кряду — 5-го, 6-го, 8-го (суббота), 9-го (воскресенье) ноября в театре — сплошные репетиции! Только 7-го сделано снисхождение для ветеранов Великой Отечественной войны и Вооруженных Сил: утром для них сыграет духовой оркестр. Примечательно, что ни в одном другом месяце театр не оставляет субботу и воскресенье без спектаклей, не занимает репетициями вечера выходных дней! И только традиционно праздничные дни ноября ГАБТ вдруг впадает в репетиционную кому.
      Что же это по-вашему, господа Васильев и пр.? Не политические ли пристрастия, не обязательства ли перед “новорусскими” хозяевами оказываются теперь выше здравого смысла, долга, верности музам, Отечеству, наконец — традициям.
      Да-да, традициям. В праздничные дни нам традиционно нравится ходить в театр, и он традиционно радует нас талантами. Но не было что-то у нас традиций проводить репетиции вместо спектаклей в дни праздничные, да еще и выходные. Особенно в Большом, который опять же традиционно воспринимался как верх искусства, а попасть на его спектакль традиционно считалось верхом удачи и блаженства. В нынешние ноябрьские праздники такая традиция обрывается. Ее рвет по-живому “реформатор” Васильев. Натворив за время своего директорства не столько великого, по оценке знатоков, сколько смешного, теперь он тщится угодить своим политическим покровителям и холуйски показывает, что Октябрь успел разлюбить и демонстративно не желает отмечать его годовщину. Зачем, действительно, помнить о временах, которым он с головы до пуантов обязан своими достижениями, славой, признанием? Лучше вычеркнуть эту эпоху из биографии, а то и вообще из истории…
      Заметим, что в пылу верноподданнического угодничества господин директор попутно пренебрег даже законами рынка, о коем пекутся его патроны. В праздники, как известно, спрос и интерес к зрелищам возрастает, а из этого, при хозяйской смекалке, можно извлечь и немалую выгоду. Это уж просто к слову. А сетования насчет порядочности и чести в контексте “реформ”, разумеется, вообще бесполезны.
      Так что, уважаемые москвичи и гости столицы, не ищите в праздничные Октябрьские дни лишний билетик в Большой: театр закрыт на репетиции. Мы не знаем, какой репетируется спектакль, но думаем — с политическим уклоном. Вы любите такой театр?..
      Людмила АНДРЕЕВА

      Вихри враждебные веют над вами — слышите, все, кто разрушил страну? Вы растоптали Отечества знамя, вы развязали в Союзе войну, вы оказались торговцами в храме — пусть же в колючих осенних ветрах вихри враждебные веют над вами, реет над вами возмездия страх!..
      « « «
      Д. КОЛЬЦОВ, Пенза: “Дед наш еще мальчишкой ишачил на барина, но пришел Октябрь, и он получил свободу, бесплатно учился, имел любимое дело, квартиру, поднял троих детей да и нас, всех десятерых внуков. Теперь нам велят не любить Октябрь: мол, при капитализме всего будет больше. Кому больше-то?”
      Наверно, барину: то один дед на него ишачил, а то все десять внуков.
      « « «
      В. и С. ЧЕРЕВАТОВЫ, Санкт-Петербург: “Думаем, думаем, никак не поймем: что же все-таки значит — “системная оппозиция”?”
      Мы тоже, но очень похоже на то, что это и есть оппозиция, тихо-мирно встроенная в действующую систему…
      « « «
      Л. ФОКИНА, Старая Руса: “А что такое — три ветви власти? И какая вообще у нас теперь власть?”
      Если у нас с вами лично — то никакой. Если у нас, оппозиции — тоже никакой. Если у нас в стране в целом — опять никакой. Вот вам и все три ветви, где каждый листок — фиговый.
      « « «
      Н. СТУПАКОВ, Смоленск: “Это гнусное телевидение то голосит про царя и про веру, а то запускает дьявольский фильм, тут же про всякую веру забыв. Ну что за народ!..”
      Вот такой народ. Рассеянный…
      « « «
      П. ДОНЧЕНКО, Волгоград: “Строители коммунизма все время строили, потом архитектуры и прорабы перестраивали, а что сегодня-то делают все эти каменщики?”
      Как это что? Еврремонт.
      « « «
      Н. ВОЛОШИНА, Москва: “Ну так как там решили, останутся на сберкнижках эти нули или нет?”
      Что-что, а уж нули-то — только и останутся…
      « « «
      Вихри предзимние веют над полем, ветер на улицах резок и крут, зреет в народе угрюмая воля против засилья продажных иуд. Пусть не дает им покоя отныне страшный и грозный отмщения миг. Вихри враждебные, вейте над ними — и очищайте Россию от них!

      Несмотря на протесты иерархов Русской Православной церкви и вопреки мнению множества рядовых граждан, руководство НТВ приняло решение показать в воскресенье 9 ноября оскорбительный для верующих, откровенно сатанинский фильм “Последнее искушение Христа”. Люди звонят в редакцию: мужчины грозят богохульникам , женщины рыдают — требуют что-то предпринять… Православные москвичи собираются у ворот резиденции Алексия II (Чистый переулок, д. 5; метро “Кропоткинская”), будут молить Святейшего защитить народ от святотатцев. Говорят: “Одна надежда осталась — Патриарх поведет народ крестным ходом к Кремлю!”

      11 ноября 18.30
      Центральный дом литератора
      Большой зал
      Творческий вечер Московской организации Союза писателей России
      “БИБЛИОТЕКА СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ПОЭЗИИ”
      Участвуют известные писатели, общественные деятели, мастера искусств. Среди них — Татьяна ГЛУШКОВА, Константин ВАНШЕНКИН, Николай СТАРШИНОВ,
      а также Сергей БАБУРИН, Николай ГУБЕНКО и другие.
      Проезд — ст. м. “Баррикадная”
 
      11 ноября 18.30
      Певица, композитор, киноактриса
      Евгения СМОЛЬЯНИНОВА
      ”ДРАГОЦЕННЫЙ ЛАРЕЦ”
      Уникальная программа русских народных песен, в основном исполняющихся акапельно
      Концерт пройдет в ДК ЗИЛа — ст. м. “Автозаводская”
      ул. Восточная, 4
      Справки по тел.: 923-38-03, 925-00-50