Распаляя себя собственным бешенством, я все же сохранил столько благоразумия и расчетливости, чтобы ограничить свой разрушительный аффект лишь одной-единственной выпрямительной лампой и одним конденсатором. Оба прибора были сравнительно дешевы, и, кроме того, в запасе у меня была еще одна такая лампа.
      Хлопок лампы, звон битого стекла немного отрезвили меня. Видимо, я поранил себе руку осколком — она была в крови. Отбросив молоток, я отер пот с искаженного лица и воскликнул с торжеством ребенка, который из упрямства сломал свою игрушку: "Вот вам! Пожалуйста!"
      Нынче я могу лучше, чем тогда, оценить реакцию присутствовавших.
      Майор отошел немного в сторону и, прищурив глаза, смотрел на происходящее. Господин Фридрих пригнулся, словно готовый к прыжку хищный зверь; руку он опустил так, будто вотвот выхватит револьвер или резиновую дубинку, чтобы образумить меня. Однако майор одним косым взглядом удержал его. Что же касается господина доктора Финка, то он расстался наконец с диваном и наблюдал за мной с явно благосклонным интересом.
      — Успокойтесь, мой дорогой, — проговорил он необыкновенно мягко и поднял вверх пухлую ручку. — Успокойтесь. Все очень хорошо, все в порядке.
      Когда я несколько затих и, тяжело дыша, ждал, что будет дальше, доктор Финк обратился к майору: "Я думаю, этого достаточно!"
      На лице доктора Финка выражалось удовлетворение, даже облегчение, будто сейчас произошло что-то очень приятное. Майор тоже казался удовлетворенным. На его губах появилась легкая улыбка, и он кивнул доктору Финку. Только господин Фридрих остался недоволен допросом. Он был мрачен, пытался даже возражать. Но майор резко оборвал его, показал на мои записи и распорядился: "Заверните все это и снесите в машину!"
      Гости поднялись быстро. Майор, не попрощавшись, пошел своим хрустящим шагом впереди всех. За ним последовал доктор Финк, который уже у двери обернулся ко мне и ласково сказал:
      — Я еще дам о себе знать. А пока прошу вас только об одном: постарайтесь успокоиться. Примите снотворного. Доброй ночи!
      Последним, тяжело ступая, уходил господин Фридрих с кипой моих тетрадей под мышкой. Его прощальным приветствием был брошенный на меня взгляд, полный ненависти. Он, казалось, говорил: "Вот подожди! Дай только мне добраться до тебя, чтобы мы были один на один!"
      Минуты три спустя я услышал, как умчалась машина.
      После ночи, которая — мне всякий поверит — была не из приятных, я решил на следующее утро не откладывая ехать на Бодензее, к моему старому учителю. Однако осуществить это решение мне не удалось.
      Около восьми часов утра перед домом остановилась санитарная машина. Из нее вышли двое крепко сложенных мужчин в белых халатах. Неторопливым шагом они направились к двери. Один из них, по выговору баварец, сунул мне под нос бумажку: "Поедемте-ка с нами, господин хороший, и не вздумайте морочить нам голову! Вот так!"
      Официальный документ, за подписью и печатью, гласил, что на основании заключения полицейского врача старшего советника медицины доктора Финка, в силу параграфа такогото и такого-то уголовного кодекса (угроза общественной безопасности) и согласно предварительному решению суда, я направляюсь в университетскую психиатрическую клинику города X. на предмет выяснения моей психической полноценности.
      Чтобы получить этот документ в столь ранний час, понадобилось, наверное, в буквальном смысле слова поднять господ судей из постелей. Провести судебную процедуру согласно букве закона, то есть доставить меня в суд собственной персоной, сочли излишним, поскольку единодушные показания свидетелей не оставляли в моем случае никаких сомнений.
      Сопротивляться двум атлетам, явившимся за мной, было бы совершенно бесполезно. Один подошел ко мне справа, другой — слева. Под их эскортом я приготовился в дорогу. Моя плачущая и окончательно раздавленная несчастьем жена помогла собрать самые необходимые вещи и положить их в небольшой чемоданчик. А затем я уселся в санитарную карету.
      И только по дороге в X. я понемногу понял связь событий. В кругах, стоящих в интеллектуальном отношении чуть выше "Майницкого Меркурия", могли, очевидно, возникнуть сомнения, что же я собой представляю: являюсь ли я опасным агентом и шпионом, то есть законспирированным врагом государства, или же всего-навсего обыкновенным сумасшедшим, не отвечающим за свои действия. Распространенные Крюгером слухи о моем открытии должны были прозвучать фантастически. Влияние кругов, стоявших за "Майницким Меркурием", было, однако, столь велико, что после появле" ния статьи надо было принимать конкретные меры, чтобы предотвратить упрек в преступной беспечности. Возникло нечто вроде заговора против меня, заранее и тщательно подготовленного; в нем приняли участие не одна, а несколько организаций, специально занимающихся подобными случаями. Постарались вникнуть в самую суть. А я повел себя именно так, как это больше всего их устраивало!
      Решение, которое я подсказал им сам, являлось для них весьма простым и удобным. Смехотворный факт: весь сыр-бор разгорелся из-за сумасшедшего! Это должно теперь успокоить напуганную общественность и прекратить дальнейшее расследование.
      Тут мне снова вспомнилось сияющее лицо старшего советника медицины господина доктора Финка и хотя и сдержанное, но явное удовлетворение майора. Что развязка их удовлетворила, я мог еще понять. Однако почему же она их прямо-таки осчастливила? Этот вопрос неотступно меня занимает на протяжении всего моего пребывания в больнице. Нужно выждать благоприятный момент, чтобы об этом спросить. Могу ли я, ставя такой вопрос, надеяться на ответ? Мне кажется, что момент наступил. Сегодня же вечером спрошу профессора. Может быть, у него найдется ответ.
 
      Эти заключительные строки я пишу в маленьком, закоптелом ресторанчике, недалеко от вокзала. Я здесь единственный посетитель. Заспанная кельнерша принесла мне чашку кофе, тут же за нее получила и больше не обращала на меня никакого внимания, оставив одного в немой и несколько печальной компании пустующих столов и стульев. Здесь я и обрел возможность спокойно закончить эту рукопись.
      Я пошлю ее по почте моему старому учителю на сохранение, потому что держать ее у меня небезопасно. Может быть, мне удастся напасть на след Крюгера. Тогда я отдам эти страницы ему в память о времени, которое мы провели вместе с ним. Он заслуживает этой скромной радости. Пусть делает с рукописью, что найдет нужным.
      Вчера, около девяти часов вечера, ко мне в палату вошел профессор. Как я и предвидел, он был один. Уже по тону его приветствия я понял, что он собирается сообщить мне нечто важное. Нахмурив брови, заложив руки за спину, он с опущенной головой раза два прошелся по комнате, видимо обдумывая, с чего начать разговор.
      — Вы хотели мне что-то сообщить, господин профессор? — пришел я ему на помощь. — Но не позволите ли сначала задать вам один вопрос?
      — Да, пожалуйста, сделайте одолжение,- кивнул он.
      — Меня очень интересует, по каким причинам придают столько значения тому факту, что я нахожусь… как бы это выразить?.. ну, скажем, в качестве гостя в подведомственном вам заведении? — спросил я напрямик, протирая стекла очков.
      Губы профессора готовы были сложиться в ироническую улыбку, но с ответом он помедлил.
      — Ну, хорошо! — решился он наконец. — Только я заранее полагаю само собой разумеющимся, что весь разговор останется между нами. Насколько мне известно, один из ваших друзей или знакомых поднял за границей в связи с вашим делом основательный шум. Хотя здесь и делают вид, что не обращают на это внимания или не слышат, но в глубине души побаиваются громкого скандала, считаясь с мнением заграницы. Такого рода вещи уже случались… Даже с министрами… Но дело сразу утратило бы остроту, если бы выяснилось, что… Сказать больше я не могу, надеюсь, вы меня понимаете.
      Я понял. "Это, наверное, Крюгер", — сразу же догадался я и испытал одновременно и тихую печаль, и немного радости.
      — Мой дорогой господин доктор Вульф! — продолжая ходить по комнате, сказал профессор, и в его сухом, деловом тоне мне послышалась, однако, некоторая торжественность.- Мой дорогой господин доктор Вульф! Неделю тому назад я предложил вам покончить со всей этой историей ценой отказа от ваших утверждений. Вы на это не согласились, и я воздаю должное вашей принципиальности. Поэтому я не стану больше повторять своего тогдашнего предложения. Но наступил момент, когда мы должны прийти к какому-то результату.
      — Имеете вы в виду медицинский результат? Доктор Бендер приложил много усилий, чтобы угодить властям,- вставил я ядовито.
      Профессор быстро подавил улыбку. Он, повидимому, счел ее несовместимой со своим положением и авторитетом.
      — Ну, — возразил он мне с сарказмом,- насколько я могу судить по вашей рукописи, вам тоже не совсем чуждо эдакое неодолимое преклонение перед властью предержащей, перед государством и начальством.
      Стрела попала в цель, и я от стыда закусил губы. А профессор, устремив глаза в пол и продолжая ходить взад и вперед, заговорил чуть изменившимся, еще более деловым тоном:
      — Для окончательного завершения вашей истории имеются лишь две возможности. Он сделал паузу.
      — Какие именно? — спросил я.
      Профессор поднял левую руку и оттопырил на ней большой и указательный пальцы, как бы давая мне наглядно убедиться в количестве возможностей.
      — Первая возможность состоит в том, — говоря это, он обхватил всеми пальцами правой руки большой палец левой, — что вы еще некоторое время, скажем от четырех до шести недель, по собственной доброй воле останетесь здесь, пока вся эта история не начнет зарастать травой. По истечении названного срока я выпишу вас с медицинским заключением, будто вы перенесли нервное расстройство и ваши действия нельзя ставить вам в вину. Чтобы вам не пришлось от чего-то отрекаться и перед кем-то унижаться, я найду формулировку, которая на будущее предохранит вас от слишком больших затруднений. Я даже почти убежден, что вас оставят в покое. С вашим непосредственным начальником профессором фон Егером я переговорю лично. Удастся ли добиться для вас чего-нибудь именно в этом, самом трудном пункте, я, конечно, с уверенностью предвидеть не могу. Во всяком случае, я со всей настойчивостью советовал бы вам из двух возможностей выбрать именно этот путь. Вне всякого сомнения, он был бы для вас лучшим.
      Я молчал, и тогда профессор постарался сделать свое предложение еще заманчивее:
      — Я, разумеется, смог бы предоставить вам на остальное время вашего пребывания здесь самые льготные условия, какие только допускает несколько своеобразный регламент в заведениях данного типа. Если вам не нравится здесь, я мог бы перевести вас в мою частную клинику… Насчет цены мы сойдемся! Если вы в больничной библиотеке не находите ничего для вас подходящего, я предоставил бы вам возможность пользоваться моей личной библиотекой, где — я уверен — найдутся книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите работать, сделайте одолжение! Я даже готов предоставить к вашим услугам мою вторую пишущую машинку. Свидания вам будут разрешены два раза в неделю, а если вам непременно хочется курить, то курите, персонал может этого и не замечать. Ваши пожелания относительно режима, если они не окажутся чрезмерными, будут исполнены. Например, право двухчасовой отлучки в город, если вам понадобится приобрести книги по вашей специальности или еще что-либо. Итак, что вы скажете еще о паре недель в дешевом санатории?
      Я все молчал, уставившись взглядом в одеяло. Ведь с этой комнатой я уже успел свыкнуться и чувствовал себя в ней почти как дома. И еще новые облегчения и льготы! Фактически я смог бы делать все, что мне заблагорассудится. Здесь я находился в безопасности, мог ни о чем не тревожиться, имел возможность спокойно работать, читать, писать. В самом деле, как в санатории, в котором после всех потрясений я так нуждался. Предложение было заманчивым,
      — Но где же окажутся тогда моя ответственность и моя совесть? — пробормотал я про себя, чуть патетически.
      Я произнес эти слова достаточно громко, чтобы профессор услышал. А может, просто угадав мою мысль, он ответил так, словно обращался к кому-то третьему, стоявшему у окна:
      — Об этической стороне вопроса я судить не берусь. Это всегда остается делом собственной совести. Но я со своей стороны еще раз, и настойчиво, советовал бы…
      — А какова вторая возможность? — спросил я тихо-тихо.
      Его тон сделался еще деловитее. Голос зазвучал резко, когда он, обхватив указательный палец, ответил:
      — Вторая возможность состоит в том, что я вас выпишу, выдав свидетельство о вашем полном психическом здоровье. Поймите меня правильно! В последнем случае я не напишу, будто мы вас здесь вылечили. Не говоря уже о том, что я лично такое утверждение считаю грубой ложью: излечение душевно больного в столь короткий срок вообще вещ невероятная. И поэтому я вынужден был бы эявить, что ни на одну минуту не возникало сомнений в ваше полном психическом здоровье и отсюда вашей полной ответственности за все, что вы говорите и делаете. Надеюсь вам ясно, какие это могло бы иметь для вас последствия и что, вероятно, ждет вас за воротами этого заведения. Причем тогда я уж не смогу вам ничем помочь. Вы оказались бы всецело предоставлены вашей собственной судьбе.
      Я поднял руку, но профессор не дал мне говорить:
      — Нет, не торопитесь с решением! Обдумайте все спокойно. Время еще есть. До завтра, даже до послезавтра, — сказал он и поспешно вышел, будто опасаясь, что я, пользуясь его присутствием, приму необдуманное решение и на него падет хоть часть ответственности за последствия.
      Я раздумывал очень долго. Среди ночи не улежал в постели, встал и поднял на окне жалюзи. Теперь я мог себе все это позволять, не спрашивая согласия персонала.
      По небу над голыми деревьями сада проносились клочья облаков. В черной дыре, не закрытой ими, полоскался месяц, брызгая серебром. Синеватым, холодным светом поблескивали одна-две звезды. Я долго на них смотрел. Неужели я им изменю?
      Наконец около полуночи я принял решение.
      "Мало знать и быть разумным, — надо еще иметь мужество бороться и страдать за разум".
      Я будто слышал эти слова моего старого наставника, меня мучил страх, как бы не заколебаться опять, как бы не сделаться снова жертвой сомнений и страха. Нет, надо действовать немедленно, откладывать нельзя!
      Я подбежал к кровати и стал изо всех сил жать на кнопку звонка. Минут через пять прибежала дежурная сестра и зажгла в палате свет.
      — Что случилось?
      — Господин профессор еще в больнице? — спросил я.
      — Кажется, он еще работает у себя в кабинете. Но вам-то зачем…-проговорила она в недоумении.
      — Позовите его немедленно; скажите ему, я прошу его ко мне прийти! — я почти приказывал.
      Она сначала удивленно на меня посмотрела, потом очень рассердилась.
      — Что это вам вздумалось? Или вы… — Она охотно сказала бы "спятили", но вовремя прикусила язык: в разговорах с обитателями этого дома такие выражения не допускаются. — Хороша я буду, если так поступлю! Профессор даст мне взбучку! Если вам что-то понадобилось, я могу позвать дежурного врача, даже старшего врача. Но профессора, в полночь! Боже правый, что это вам взбрело в голову?..
      Я прервал ее гневные излияния угрозой:
      — Хорошо, не зовите. Но в таком случае я буду звонить не переставая, а если и это не поможет, устрою такой скандал, что вы не обрадуетесь. Повторяю вам в последний раз, позовите ко мне профессора!
      Кончилось тем, что она, метнув на меня яростный взгляд, сдалась:
      — Хорошо, попробую это сделать! Но потом пеняйте на себя.
      — Обо мне не беспокойтесь. Идите! — выпроводил я ее из палаты.
      Не прошло и четверти часа, как ко мне вошел профессор. Он был удивлен и немного рассержен.
      — Вы хотели во что бы то ни стало со мной говорить? Чуточку поздновато! Я уже собирался ехать домой; сегодня у меня был напряженный день.
      — Простите меня, — сказал я, — но дело действительно не терпит отлагательства. Я только хотел вас попросить отпустить меня завтра же утром. Это возможно?
      Он вздрогнул от неожиданности. Не было сомнения, что он меня сразу понял, потому что не упрекнул ни единым словом за то, что я обратился к нему с просьбой в этот полуночный час. Да! Несмотря на разницу в нашей внешности и в общественном положении, мы с ним — родственные души…
      — Хорошо, — сказал он деловито и холодно. — Я дам соответствующее распоряжение администрации, и завтра, еще до полудня, вы сможете уйти.
      Он не сделал больше ни малейшей попытки меня отговаривать, не высказал никакой оценки, ничего. Для него, как и для меня, все было ясно.
      Вдруг он подошел ко мне и протянул руку.
      — Господин доктор Вульф, желаю вам всего хорошего! Прощайте! — и поспешно вышел из палаты.
      На следующее утро потребовалось больше часа на выполнение формальностей. Наконец около десяти часов с моим чемоданчиком в руке я вышел из ворот больницы.
      Был холодный туманный день. В саду капало с голых ветвей, но мне казалось, что от земли уже немного пахнет весной. Клиника находилась почти за городом — в отдалении вырисовывались контуры башен и крыш, серых и безмолвных в тумане. Все выглядело угрюмо, почти зловеще. И вдруг, всего на несколько мгновений, проглянуло из-за туч солнце, и его золотой свет косыми полосами лег на мостовую.
      Я постоял немного в полосе солнечного света, как на маленьком дружественном островке. Но нельзя же было оставаться здесь до бесконечности…
      Бороться за разум…
      Я глубоко вздохнул и твердым шагом пошел к угрюмому городу, в туманную мглу…