Улица, на которой стоял Красный кабачок, была плохо освещена.
Девушка осторожно отворила калитку, вошла во двор и, приложив два пальца к губам, тихонько свистнула. К ней тут же выбежала хозяйка кабачка, Рахиль, и шепнула ей на ухо:
– Он уже здесь.
– Господин Пиктурно?
– Да... Поговорите с ним.
– Прежде чем принести его в жертву, я попробую обратить его на путь истинный.
– Напрасный труд, этот человек должен погибнуть... Я сумею лучше вас устроить это дело. Мальчик влюблен в меня по уши и готов повиноваться мне беспрекословно, – прибавила еврейка, уходя обратно в кабачок. Эмма заглянула в окно.
Ее глазам предстала обширная комната с почерневшими стенами, на которых были развешаны плохие гравюры. Широкая выручка<$FКонторка с ящиком для хранения денег, касса.> да несколько столов и скамеек составляли всю ее меблировку. В углу за печкой сидел молодой человек лет двадцати и, по-видимому, дремал. Это был Юрий, один из самых ревностных помощников содержательницы кабачка. Перед выручкой, развалясь в старом ободранном кресле, сидел юноша с вьющимися черными волосами и не спускал глаз с прекрасной еврейки. Это был Владислав Пиктурно, студент Киевского университета, сын богатого польского землевладельца. Судя по наружности, он был человек робкий, застенчивый, даже апатичный.
Дверь медленно отворилась и на пороге показалась Эмма – Рахиль бросилась к ней навстречу.
– Пожалуйте, барин, – сказала она. – Что прикажете подать, рюмку вина или коньяку?
– Коньяку, – отвечала Эмма, садясь на скамейку у одного из столов.
– Кто это? – спросил Пиктурно у еврейки.
– Не знаю, – ответила она, – он никогда не бывал здесь.
– Ты лжешь! Это один из твоих обожателей... Как его зовут?
– Откуда же я знаю? Спросите у него сами.
– Вы, вероятно, студент здешнего университета? – обратился Пиктурно к мнимому молодому человеку.
– Нет, я в Киеве только проездом.
– Вы едете в Одессу?
– Да, в Одессу.
Наступила довольно продолжительная пауза. Рахиль собрала пустые бутылки и грязные стаканы и вышла из комнаты.
– Прелесть, что за женщина, не правда ли? – подмигнул студент в направлении двери.
– Эта еврейка?
– Ну да!
– Я совершенно равнодушно отношусь к женщинам, они мне давно надоели!
– Понимаю! Но времена Онегина и Печорин уже прошли. Наше поколение смотрит на женщин иначе и признает их созданиями низшей организации по сравнению с мужчинами.
– Вы забываете, что между женщинами есть своего рода хищницы, готовые растерзать вас с улыбкой на устах.
– Положим, что и так, но мы живем, любим и наслаждаемся жизнью, не помышляя о таких ужасных последствиях.
– Ну, стоит ли ради этого жить на свете?
– Заметно, что вы начитались Трентовского<$FПольский Шопенгауэр. (Примечание автора.)>.
– Я и в руки не брал ни одного из его сочинений.
– Почему же вы, в ваши годы, с таким равнодушием, даже с таким презрением относитесь к жизни?
– Потому что сознаю все ее ничтожество, – отвечала Эмма, – и вижу в ней лишь временное и утомительное странствование, нечто вроде чистилища. Назовите мне хоть одно наслаждение, которое не окупалось бы потом кровью или слезами нашего ближнего? Куда ни посмотришь – везде кража, насилие, рабство, убийство!
Вот почему я возненавидел жизнь и отрекся от ее радостей.
– С такими воззрениями вам бы следовало стать попом или монахом! – захохотал Пиктурно. – Но здесь не место для проповеди, и вы не измените моего образа мыслей... Эй, Рахиль, подайте сюда бутылку вина!.. Позвольте предложить вам стаканчик венгерского? – обратился он к своему собеседнику.
– Я охотно выпью, если вы позволите мне в свою очередь угостить вас.
– С удовольствием.
Молодые люди чокнулись.
– Вы, должно быть, медик? – спросил студент, закуривая сигару.
– Нет, я философ.
– Безбородый Сократ! Но чтобы сделаться настоящим мудрецом, вам нужно обзавестись Ксантипою!
– Перестаньте издеваться над бедствиями рода человеческого, – возразила Эмма, строго взглянув на свою жертву бесстрастными синими глазами. – Неужели вас тешат вопли мучеников, проклятия обманутых, рыдания погибающих?.. Оглянитесь вокруг, посмотрите на самого себя – и вы ужаснетесь!
– К черту все это! Я хочу веселиться, а не ужасаться. Допустим, что вы правы. В таком случае, мы должны стараться забыть все эти бедствия, а для этого есть только два способа: вино и женщины... Да здравствует любовь!.. Чокнемся!
Эмма отрицательно покачала головой.
– Так предложите другой тост.
– Пью за то, что избавляет нас от всех житейских невзгод... Да здравствует смерть! – торжественно провозгласила Эмма, поднимая свой стакан.
– Сумасшедший, – проворчал Пиктурно, между тем как юная фанатичка с каким-то благоговением выпила несколько глотков вина.
В эту минуту в кабачок ввалилась целая толпа пьяных мастеровых, распространяя вокруг запах тютюна и водки.
Эмма на прощание протянула студенту руку.
– Вы уже уходите? – спросил тот.
– Да, мне не нравится это общество.
– До свидания!
На дворе еврейка догнала Эмму и сказала:
– Теперь вы убедились, что я не обманула вас. Я знаю, как трудно обратить этого человека!
– Я с ним поговорю еще раз.
– Зачем? – как змея прошипела Рахиль. – Это только потеря времени, а он между тем ускользнет от нас. Сегодня он в меня влюблен, а завтра, быть может, променяет на другую. Если вы уже решили принести его в жертву, то сделайте это как можно скорее.
Эмма почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине.
– Сегодня? – спросила она.
– Нет, не сегодня и не здесь, но непременно в ближайшие дни... Вы не боитесь ехать по лесу ночью?
– Я не боюсь ничего, когда речь идет о спасении погибающей души. Скоро ли ты передашь его в мои руки?
– Елена даст вам знать, когда наступит время.
– Хорошо, я принесу его в жертву.
Еврейка кивнула, и губы ее расплылись в кровожадной улыбке.
На улице не было ни души. Эмма закуталась в шинель и быстрыми шагами пошла к дому купца Сергича, чтобы снова переодеться в женское платье. Возвращаясь домой, она заметила, что ее преследует молодой человек. Это ее встревожило: она прибавила шаг и свернула на одну из людных улиц, надеясь исчезнуть в толпе. Но незнакомец не терял ее из виду. Тогда она остановилась и грозно посмотрела на него. Но это не помогло.
– Жестокая красавица! – шепнул он ей. – Ледяная богиня любви!
Убедившись в том, что причиной преследования была ее внешность, Эмма спокойно продолжала свой путь. Незнакомец проводил ее до самого подъезда. Войдя в комнату, девушка приказала не зажигать свечей и, подойдя к окну, увидела, что таинственный поклонник ее все еще стоит у нее перед домом.
– Мечтай, голубчик, – подумала она, – мечты сладки, но каково-то будет пробуждение.
IX. Граф Солтык
Было светлое, морозное октябрьское утро. Яркие, но холодные лучи солнца золотили фасад роскошного графского дома. Пестрое, фантастическое здание несло на себе черты всех эпох и архитектурных стилей – в нем соединились элементы и древнепольской и византийской и современной французской архитектуры.
В обширной зале, украшенной дорогими картинами и статуями, собралось несколько человек – представителей разных сословий, – которым была назначена аудиенция. Все они более или менее боялись грозного, властолюбивого, непредсказуемого графа Солтыка и с озабоченным видом справлялись у старика камердинера, в каком настроении барин.
Красивый молодой деспот сидел в своем рабочем кабинете и пробегал взглядом поданные ему письма. Правильные, но суровые черты лица его обрамлялись целой копной черных волос и черной же небольшой бородой. Легкий румянец играл на щеках. Гордость, пылкость и отвага так и светились в больших черных глазах, взгляд которых был одновременно и грозен, и лукав, и загадочен. Стройный, но не высокий стан его, красотой пропорций и силой мускулов напоминал стан римского гладиатора. Граф был закутан в желтый атласный, подбитый горностаем халат; на ногах его были красные сафьяновые сапоги.
Прочитав письма, граф отбросил их в сторону и позвонил. В комнату вошел казачок с чашкой кофе на серебряном подносе. Суровый взгляд барина до такой степени смутил бедного слугу, что он вздрогнул, фарфоровая чашка с портретом короля Станислава Августа упала на пол и разбилась вдребезги. Несчастный зарыдал, бросился к ногам своего грозного хозяина и проговорил умоляющим голосом:
– Виноват, ваше сиятельство, простите меня... я сделал это нечаянно...
– Знал ли ты, что эта чашка досталась мне в наследство от моей бабушки? – спросил граф.
– Пощадите, Христа ради!
– В другой раз будь осторожнее, – проворчал деспот, насупив брови. – А теперь убирайся к черту, собачья кровь! – И граф толчком ноги отбросил несчастного мальчика за дверь.
Старик камердинер подал барину другую чашку кофе и на вопрос:
«Много ли собралось народу в приемной?» – ответил:
– Четверо жидов, комчинский управляющий, скрипач Бродецкий и несколько человек крестьян.
– Впускай их ко мне по очереди, а когда приедет частный пристав, приди доложить.
Не прошло и минуты, как в полуотворенную дверь протиснулись четыре еврея и, беспрестанно кланяясь и изгибаясь, направились в сторону графа.
– Что вам нужно? – усмехнулся граф.
– Мы, всепокорнейшие рабы вашего графского сиятельства, – отвечал один из них, – пришли умолять вас... окажите нам благодеяние...
– Как тебя зовут?
– С вашего позволения я Вольф Лейзер-Розенштраух... это мой тесть, это мой зять, а это мой брат... на дворе стоят мои родственницы: теща, сестра и жена с семью маленькими ребятишками.
– В чем состоит ваша просьба?
– Мы желаем снять в аренду шинки в имении милостивого нашего благодетеля...
– Хорошо, я согласен; ты человек аккуратный.
– Награди вас Боже, господин граф, и деточек ваших, и внучков ваших!..
– Погоди! Даром ты от меня ничего не получишь.
– Чем же прикажете нам заслужить такую великую милость?
– Протанцуйте здесь передо мною кадриль.
– О, вей мяр! Да как же мы будем танцевать без музыки?
– За этим дело не станет.
Граф позвонил и приказал позвать своего кучера, большого охотника играть на скрипке. Минуту спустя комната огласилась пронзительными звуками плохого инструмента. Танцоры выделывали преуморительные па, а граф хохотал, как ребенок.
Наконец комедия закончилась, евреи ушли, и в кабинет вошел управляющий. Он был бледен, глаза его беспокойно бегали – было очевидно, что он трусит.
– Занятные вещи узнал я о вас, милейший! – начал помещик, закутываясь в халат. – Вы корчите из себя барина в моем имении! По чьему приказанию вы рассчитали кастеляна?
– Он горький пьяница, ваше сиятельство, и я полагал...
– Не смейте рассуждать! Вы обязаны повиноваться и больше ничего... Кто приказал вам построить новую ригу?
– Старая сгорела в прошлом году.
– Вы должны были донести об этом мне... Да, вы приказали вырубить сотню лучших дубов в моей роще, – это зачем?
– Нам дали за них хорошую цену...
– Вы мне больше не слуга, – решил Солтык.
– Пощадите меня, ваше сиятельство! – взмолился управляющий. – Не погубите! У меня жена, дети!
– Идите, вы мне больше не нужны.
– Мне остается только застрелиться!.. Сжальтесь надо мной... Накажите меня, как вам угодно, только не лишайте куска хлеба.
– Да накажи я только вас, – так, для примера, – как на меня со всех сторон нападут здешние власти и привлекут к ответственности.
– Клянусь Богом, что я не пожалуюсь! Не отказывайте мне от места...
Пожалейте!
Граф усмехнулся.
– Говорят, что вы разъезжаете четверкою в карете? – заметил он. – А жена ваша выписывает туалеты из Парижа, и все это делается на те деньги, которые вы у меня крадете. Ну, хорошо, я вас накажу... С этого дня вы будете исправлять должность цепной собаки, это приучит вас к покорности.
Солтык позвонил.
– Отведи этого господина в собачью конуру и посади его на цепь, – сказал он вошедшему камердинеру. – Вечером освободишь его. Есть ли у вас часы? – прибавил он, обращаясь к управляющему.
– Есть, ваше сиятельство.
– Через каждые десять минут вы должны громко лаять... Понятно?
– Понятно.
Солтык кивнул головою, и сконфуженный, до глубины души оскорбленный управляющей вышел из кабинета со слезами на глазах.
Доложили о приезде Бедросова, и граф немедленно принял его.
– Ну, что? – спросил он, пожимая руку полицейского чиновника.
– Дело улажено, граф, но это обойдется вам очень дорого.
Солтык вздохнул свободнее. Это была скверная история, вполне обнаруживавшая нероновский темперамент избалованного барина, но и тут Бедросов его выпутал. В одном из имений графа сельский священник не согласился похоронить самоубийцу на общем кладбище. Разгневанный помещик поклялся, что он за это закопает в землю самого служителя церкви и сдержал свое слово. Он приказал своим слугам связать его по рукам и ногам, положить в гроб, опустить в могилу и слегка прикрыть землей. Минуту спустя священник был освобожден, но эта варварская шутка имела самые пагубные последствия: несчастный так сильно испугался, что у него обнаружилась горячка и он вскоре умер. Бедросову удалось замять это дело, и он был щедро вознагражден графом.
Проводив частного пристава, граф выслушал просьбы своих крестьян и приказал позвать скрипача Бродецкого, который получал от него ежегодную субсидию. Легкомысленный юноша наделал долгов, благодетель узнал об этом стороной и, без церемонии, отхлестал молодого артиста по щекам.
Вслед затем в кабинет вошел бывший воспитатель графа, иезуит патер Глинский, единственный человек, имевший влияние на необузданного деспота, быть может, потому, что обращался с ним чрезвычайно осторожно и никогда слишком явно не обнаруживал своей нравственной власти над ним.
– Здравствуй, святой отец! – приветствовал его Солтык. – Ну, что новенького?
– Анюта Огинская вернулась из пансиона, – это самая свежая новость в Киеве.
Граф равнодушно пожал плечами.
– Не возражайте преждевременно, любезный граф, – продолжал патер, – вы еще не знаете, что за прелестное создание эта Анюта Огинская! Она расцвела, как майская роза; это такое совершенство во всех отношениях, что... Взгляните на нее сами и тогда уж излагайте о ней свое мнение.
– Быть может... В детстве она подавала надежды сделаться хорошенькой.
– Теперь она красавица в полном смысле слова, – прибавил иезуит. – Девушка умная, добрая... так что, будь я на вашем месте, то непременно бы женился на ней.
– Вам хочется женить меня?
– Я очень хорошо знаю, что вы не слушаетесь моих советов и делаете все по-своему; тем не менее я имею право желать, чтобы вы наконец изменили этот дикий образ жизни.
– Почему же?
– Почему? – переспросил патер Глинский. – А потому, что я искренне люблю вас и предчувствую, что ваши необузданные выходки будут иметь печальные последствия.
– Уж не вздумали ли вы запугать меня? – надменно произнес аристократ. – Я не стремлюсь дожить до преклонных лет и не хочу банально, как все, закончить свою жизнь... Мне завидна смерть Сарданапала... Погибнуть в огненном море!.. Вот это я называю наслаждением!.. Жизнь давно уже утратила для меня всю свою прелесть. Да и долго ли продолжается эта нелепая жизненная комедия? Стоит ли тянуть ее до седых волос? Нет, слуга покорный! Я от души презираю радости престарелого дедушки, любующегося своими внучатами... и тому подобное дурацкое, мещанское блаженство... Мне бы следовало родиться на ступенях трона, повелевать миллионами верноподданных... О! Тогда бы я удивил весь мир своими подвигами!.. А я стеснен, так сказать, вставлен в узкую рамку... вот почему мне опротивела жизнь... Иногда мне кажется, что я лев, замкнутый в душную клетку, которому на самом деле следовало бы мчаться по необозримым пустыням...
Наступила довольно продолжительная пауза.
– И в настоящем вашем положении вы можете сделать много добра вашим ближним, – начал хитрый иезуит, – кроме того, на вас возложены обязанности... С вашей смертью прекратится древний, знаменитый род ваших доблестных предков.
Солтык глубоко задумался.
– Женщина не может наполнить и украсить моей жизни... для меня она не более как сорванный и затем отброшенный цветок, – возразил он. – Я взгляну на Анюту Огинскую, почему же нет? Ведь я при этом ничем не рискую.
– Это совершенно справедливо, – с принужденной улыбкой заметил патер Глинский и прибавил: – Не хотите ли сыграть партию в шахматы, граф?
– Извольте!
X. Волк
Не прошло и двух дней, как Казимир Ядевский снова отправился к Огинским и застал Анюту в саду, где она играла в горелки со своими подругами. Увидев молодого офицера, барышни начали приглаживать свои растрепавшиеся волосы и оправлять туалет, только одна Анюта не позаботилась об этом и с раскрасневшимися щечками побежала навстречу своему гостю.
– Как вы хорошо сделали, что пришли к нам! – воскликнула она, глядя на него блестящими от радости глазами. – Теперь мы вдоволь набегаемся!
Молодая хозяйка представила Казимира своим приятельницам: Генриетте Монкони, стройной девушке с темно-русыми волосами и прелестными голубыми глазами, Катеньке Калашниковой, похожей на испуганную газель, и Ливии Доргвилла, блондинке с обворожительными профилем.
– Давайте играть в городки, – предложила последняя, медленно, как бы нехотя произнося слова.
– Нет, лучше в волка, это гораздо веселее! – перебила ее Анюта.
– Кто же будет волком? – спросила Генриетта.
– Разумеется, господин Ядевский.
– Кого же будете изображать вы, mesdames? – спросил офицер, снимая шпагу.
– Собак, которые будут травить волка.
– А когда мы вас поймаем, – вмешалась Анюта, – вы должны будете в продолжение целого вечера исполнять все наши приказания. Вам дается десять минут на то, чтобы спрятаться, а затем начнется травля. Вы можете употреблять всевозможные хитрости, но не смеете выбегать за садовую ограду.
Барышни побежали по дорожке к дому, а Казимир нашел себе убежище под кучей рогож, лежавших у дверей оранжереи. Несмотря на то, что это была только игра, сердце юноши замерло, когда звонкие девичьи голоса снова раздались в саду и разноцветные шубки их начали мелькать там и сям между зеленью кустарников.
Вдали, у бассейна, показалась стройная фигура в темно-лиловой бархатной шубке; это, должно быть, Генриетта. Вот Катенька с кошачьей ловкостью пробирается между отцветшими кустами роз; а там мелькнуло что-то белое, как снег, – это обложенная горностаем синяя кофточка Ливии. Но где же Анюта? Она только раз показалась в конце большой аллеи и потом исчезла.
Катенька подошла очень близко к оранжерее, но не заметила волка, и тот с облегчением вздохнул, когда ее светленькая юбочка скрылась за кустами георгинов. Генриетта постояла несколько минут в раздумье у бассейна и углубилась в чащу парка. Этих двух Казимир не боялся; опасность представляла Ливия, и он уже начал обдумывать план побега в случае нападения. Ровными, медленными шагами Ливия приблизилась к оранжерее, приподняла рогожу и проговорила совершенно равнодушным тоном:
– Вот где вы спрятались.
Казимир с быстротой стрелы перепрыгнул через ограду и обратился в бегство, но Ливия и не думала его догонять.
По лугу навстречу ему бежала Генриетта и тут же, из-за старой сосны, внезапно появилась Катенька. Началась настоящая травля – по парку разносился веселый смех. Ловко преследовали хищника быстроногие собачки, но ему наконец удалось пробиться сквозь густой кустарник и скрыться в глубине парка. Он прислонился к стволу развесистого дерева, собираясь отдохнуть, как вдруг две нежные ручки обхватили его, и послышалось радостное восклицание: «Поймала!» Казимир оглянулся и, увидев так близко от себя прелестное личико Анюты, не устоял против искушения и крепко поцеловал ее в губы. Девочка не стала защищаться и не рассердилась – ее удивило и обрадовало это первое проявление юношеской любви. Шорох приближающихся шагов заставил ее опомниться и оттолкнуть от себя молодого человека.
– Я поймала волка! – объявила она подошедшей к ним Ливии.
Вслед за Ливией прибежали Генриетта и Катенька.
– Теперь он сделался твоей собственностью; что прикажешь ты ему делать? – спросила последняя.
– Он обязан ухаживать за мной целый вечер.
– Да это награда, а не наказание! – возразил юноша.
– Вот увидите, как я вас буду мучить! – и милая девочка взглянула на него с такой любовью, что он готов был снова прижать ее к своей груди, – вот только мешали подруги.
– В саду уже сыро, не пора ли нам вернуться в комнаты? – заметила Ливия.
Разумное предложение было принято единодушно, и барышни вместе со своим кавалером пошли по направлению к дому. В конце большой аллеи они повстречались с двумя молодыми людьми, Сесавиным и Беляровым. Первый из них был блондин, высокого роста, с густыми, вьющимися волосами и бородой. Второй казался апатичным: черты его лица были мягкие, невыразительные; сонные глаза равнодушно глядели на все и на всех; ноги, казалось, с трудом удерживали тяжесть мощного, богатырского тела.
Анюта познакомила молодых людей с Ядевским, и все общество отправилось в залу, где занавеси на окнах были уже опущены и лампы зажжены. Молодежь немедленно затеяла игру, состоящую в угадывании под звуки музыки заочно данного приказания.
– Кто начинает? – спросила Ливия, садясь к роялю.
– Господин Ядевский, я приказываю вам удалиться на несколько минут из залы! – с неподражаемо грациозным, повелительным жестом произнесла Анюта и прибавила: – Приказываю, понимаете?
– Повинуюсь беспрекословно, – отвечал офицер, уходя в смежную комнату.
– Он должен вынуть из этого букета розу и подать ее Анюте, – сказала Катенька.
– Стоя на коленях, – добавила Генриетта.
– И поцеловать ей руку, – заключила Ливия.
– Хорошо... Господин Ядевский, пожалуйте!
Казимир вошел и в недоумении остановился посреди залы. Ливия наигрывала нужную мелодию. Когда юноша подошел к столу, на котором стоял букет цветов, звуки музыки усилились; громкий аккорд раздался в ту минуту, когда он вынул розу. Не долго думая, он быстрыми шагами подошел к Анюте, упал перед ней на колени, подал ей цветок и крепко прижал ее руку к своим губам.
Ливия заиграла кавалерийский марш; вся публика вторила ей громкими единодушными рукоплесканиями.
– Вы, наверно, подслушали! – надув губки, заявила Анюта.
– Уверяю вас, что нет... Я повиновался велению моего сердца.
Яркий румянец, как зарево, разлился по лицу девушки; она отошла в сторону и продолжала распоряжаться игрой. Все присутствующие поочередно угадывали приказания, но не всем это удавалось так скоро, как Ядевскому.
– Вы на меня рассердились? – спросил он у Анюты, улучив момент, когда возле нее никого не было. Девочка отрицательно покачала головой.
– Докажите... Дайте мне что-нибудь в знак примирения...
Анюта молча подала ему розу, сопровождая это движение таким взглядом, что Казимиру показалось, будто небо разверзлось над его головой. Этот выразительный взгляд превзошел все его самые заветные мечты, самые пылкие надежды.
После ужина гости разъехались. Мужчины пошли в ближайший ресторан и приказали подать себе чаю.
– По правде сказать, – начал Беляров, – не люблю я такие вечера... Скука смертельная!.. То ли дело – общество молодых женщин! С ними можно разговаривать не стесняясь... Тоска с этими барышнями, канитель тянут!
– В таком случае тебе должна была понравиться Катенька Калашникова, – заметил Сесавин. – Она бойка и развязна, не хуже любой замужней женщины.
– Да... но слишком худощава...
– Ну, так Ливия, у нее роскошные формы.
– Я не скульптор, – пожимая плечами, возразил Беляров.
– Кстати, господа, – сказал Сесавин, – нам надобно условиться, кто за кем будет ухаживать, чтобы не пришлось впоследствии вызывать друг друга на дуэль. Ядевский, признавайтесь, в которую из этих барышень вы намерены влюбиться?
Казимир улыбнулся.
– Я предоставляю вам право выбора, – отвечал он.
– Беляров избирает Ливию, – это уже решено.
– Нет, господа, мне больше нравится Генриетта.
– Как! Эта кроткая лилия?
– На мой взгляд, она очаровательна... Глубокий, задумчивый взгляд ее глаз изобличает мечтательную натуру. Мне кажется, что она будет несчастлива; именно это меня и заинтересовало.
– Хорошо, я уступаю тебе Генриетту, а сам буду ухаживать за Ливией, хотя, откровенно говоря, мне нравится другая девушка...
– Анюта?
– Нет... Молодая особа, живущая со своей теткой вдали от шумного света.
Казимир начал прислушиваться.
– Не знаком ли я с ней? – спросил Беляров.
– Нет... Это мадемуазель Малютина. Да вот беда, некому меня ей представить!
– Вы желаете с нею познакомиться? – спросил Ядевский.
– Разве вы ее знаете?
– Это подруга моего детства.
– Быть может, она уже помолвлена?
– Нет.
– Не ухаживаете ли вы сами за ней?
– О, нет! Иначе я не предложил бы вам своих услуг.
– Какое счастье! Благодарю вас, Ядевский!
– Не спешите благодарить... Эмма Малютина загадочное, скажу даже более, опасное существо.
– Эта опасность для меня чрезвычайно привлекательна.
На этом прервался разговор молодых людей.
– Анюта Огинская замечательно развилась и похорошела, – зевая и потягиваясь, заметил Беляров.
– Это правда, – подтвердил Сесавин, – но ее и сравнивать нельзя с Эммой Малютиной, точно так же, как женскую голову работы плохого маляра с тициановской богиней.
XI. Ангел или демон?
Поручение, возложенное на Эмму, не подвигалось ни на шаг!
Бездействие надоело ей, она скучала. Однажды вечером сидела она в гостиной у камина и мечтала, как вдруг кто-то позвонил у подъезда.
– Молодой человек просит позволения переговорить с вами, барышня, – доложила ей Елена.
– Кто он такой?
– Не знаю, но это один из наших, его прислал к вам апостол.
– Попроси его войти.
Мужчина высокого роста остановился на пороге и устремил на Эмму долгий, проницательный взгляд, в немом восторге любуясь ее красотою. Девушка указала ему кресло по другую сторону камина, но он не сел, а вежливо поклонившись, подал ей письмо.
«Посылаю к тебе Карова, – писал апостол, – он оказал нашему обществу значительные услуги и вполне оправдывает мое доверие. Ты можешь распоряжаться им по своему усмотрению».
Эмма быстрым взглядом измерила молодого человека с головы до ног. Он был замечательно хорош собой: стройный стан, горделивая осанка, правильные черты слегка загорелого лица, большие синие, глаза, в которых светилось что-то демоническое, не произвели на нашу героиню особого впечатления. Другая на ее месте, наверно, затрепетала бы, чувствуя на себе этот пронизывающий взгляд, а она только подумала: «Наконец-то я дождалась подходящего сообщника!».
– Вы живете в Киеве? – спросила она.
– Да, сударыня, и вполне отдаю себя в ваше распоряжение.
– Благодарю вас... Вы?..
– Я укротитель диких зверей, в зверинце у Грокова.
– Каких же зверей вы укрощаете?
– Я сумею справиться с самым лютым из них! – самоуверенно усмехнулся молодой человек. – Здесь у меня лев, две львицы, тигр, леопард, две пантеры и медведь.
– Можно ли мне будет посмотреть на этих зверей?
– Разумеется, когда вам угодно.
– Я желала бы побывать в зверинце, когда там не будет посторонней публики.
– В таком случае, лучше всего вечером, после представления.
– Я извещу вас заранее, когда соберусь приехать.
Каров молча поклонился и вышел.
Между тем Сесавин уже познакомился с Эммой и зашел к ней именно в тот вечер, когда она запланировала ехать в зверинец.
– Извините, я отлучусь на несколько минут, – сказала она своему гостю, – мне нужно написать записку к укротителю зверей, Карову... он ждет меня... мне хотелось взглянуть на его питомцев.
– Я вовсе не лишаю вас этого удовольствия и буду очень рад, если вы возьмете меня с собой, – сказал вежливый кавалер.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
